Самое смешное, что предпосылкой для всех этих фантастических событий послужила обычная семейная ссора или, вернее, попытка избежать этой ссоры.
С сожалением приходится признать, что последнее время (я, конечно, имею в виду те два-три года, которые предшествовали разводу) скандалы в нашей семье стали обычным явлением. Причина была одна: моя жена Валентина так и не смогла смириться с мыслью, что в тот благословенный для разного рода авантюристов и искателей легкой наживы период, когда над страной вовсю гуляли ветры перемен, я не сумел – а, скорей всего, просто не захотел – воспользоваться ситуацией и, вместо того чтобы влиться в довольно многочисленные ряды новоявленных чичиковых и остапов бендеров, продолжал влачить жалкое существование инженера-конструктора с окладом, размеры которого при гостях и назвать-то стыдно. И напрасны были мои уверения, что даже в наше бестолковое время хорошие должности на дороге не валяются, а на роль предпринимателя я никак не гожусь, так как в свои сорок с хвостиком даже за приличную мзду не намерен по примеру некоторых наших знакомых становиться мальчиком на побегушках – все они отметались Валентиной как несущественные, и дело неизменно заканчивалось слезами, битьем посуды и обвинением меня во всех смертных грехах.
Наверно, излишним будем упоминать, что происходило это обычно в день зарплаты, причем события, с малой долей погрешности, развивались всегда по одному и тому же сценарию.
Вот его примерная фабула: переступив порог дома и поздоровавшись нарочито бодрым голосом, я несколько театральным жестом выкладываю на стол перед сидящей в скорбном молчании женой заработанные за месяц деньги (все до копейки), после чего стараюсь как-то стушеваться, стать незаметней и для этого усаживаюсь в дальнем углу, прикрывшись для верности газетой. В это время Валентина, со свойственной ее профессии пунктуальностью (моя супруга работает кассиром в банке), с карандашом и бумагой в руках, занимается подсчетом нашего семейного бюджета.
Заканчивается это всегда одинаково: откинувшись на стуле и устремив глаза в потолок, она несколько минут сидит в полной неподвижности, все с тем же скорбным выражением на лице, и только после этого разыгрывается третье – завершающее – действие трагедии, главным участником которого неизменно оказываюсь я.
Детей у нас нет, и, наверно, именно поэтому свой нерастраченный дар воспитателя Валентина тренирует исключительно на мне. Какими только эпитетами и сравнениями не награждает меня дражайшая моя супруга в порыве благородного гнева! Пересказывать их здесь, думаю, будет не совсем удобно… И хорошо еще, если дело ограничивается одними словами! Бывает, что вслед за обвинениями в меня летят ложки, чашки, тарелки, половники, вазы для цветов и другие предметы домашнего обихода, подвернувшиеся ей под руку. Словом, в квартире начинается настоящий содом, от которого мне приходится укрываться в соседней комнате, для надежности привалив дверь чем-нибудь тяжелым.
В день, о котором пойдет речь, я ожидал именно такого приема, может быть, даже похлеще. Дело в том, что завод, на котором я имел несчастье работать, в тот месяц опять не справился с поставками, и начальство, решив, как всегда, отыграться на своих подчиненных, значительно урезало нам зарплату. Но это еще полбеды. Самое страшное заключалось в том, что за мной тянулось несколько старых долгов, по вполне понятной причине скрытых от Валентины, которые – тоже по вполне понятной причине – с меня незамедлительно и потребовали.
Так вот и получилось, что я покидал стены родного предприятия с камнем на душе и зарплатой, почти вдвое меньше той, на которую рассчитывал. Настроение было хуже некуда. Чтоб хоть как-то оттянуть час расплаты, я, неожиданно для себя самого (умирать, так с музыкой!), решил завернуть в ближайшую забегаловку – остограммиться для храбрости. Вообще-то, подобные поступки были мне несвойственны, и прибегал я к этому чуть ли не первый раз в жизни, но, видимо, некий таинственный импульс руководил тогда всеми моими действиями, и противиться ему у меня не было в то время ни силы, ни желания.
Наверно, опять же благодаря этому самому импульсу, вместо одной стопки, как предполагал поначалу, я выпил две или три, после чего на меня вдруг накатило такое добродушно-расслабленное настроение, что портить его очередной семейной разборкой мне представилось по меньшей мере кощунством. Поэтому, покинув забегаловку, я не пошел сразу домой, а направил шаги в сторону городского парка.
Я понимал, что изрядно захмелел, что в таком виде Валентине мне лучше не показываться, и нарочно не торопился, вдыхая полной грудью влажный вечерний воздух и любуясь выстроившимися вдоль дороги золотисто-багряными купами деревьев, что-то тихо шепчущими под несмелыми порывами ветерка. Был, если мне не изменяет память, конец сентября.
Осенние сумерки длятся обычно недолго, уступая место незаметно, но верно подкрадывающейся ночи. Вот уже и фонари зажгли. Из-за их слабого бледно-лимонного света мрак вокруг, похоже, еще больше сгустился, поплотнел, спрессовался в сплошную черную массу, вязкую и тягучую, как смола.
До конца пройдя парковой аллеей, я уселся на самой дальней скамейке, отрешенно наблюдая за прогуливающимися по дорожкам парочками и одинокими владельцами собак в сопровождении своих вислоухих питомцев. Где-то недалеко, на танцплощадке, играла музыка, но она не нарушала снизошедшего на меня состояния довольства и умиротворения, растворенного, казалось, в самом воздухе.
Откинувшись на спинку скамейки, я всем своим существом отдавался во власть этого зыбкого состояния, лишь изредка нарушаемого засевшей в глубине мозга сверлящей мыслью, что все это, увы, не надолго, что скоро – очень скоро – нужно будет возвращаться в проклятую реальность, в свой вечно неустроенный быт, к вечным своим заботам и проблемам, надоевшим хуже зубной боли.
Решив еще немного растянуть удовольствие, я не спеша закурил. С первой же затяжкой перспектива перед моими глазами как-то странно сместилась (видно, сказывался выпитый алкоголь), зарябила, завертелась, словно на карусели. Стараясь унять неожиданное головокружение, я слегка подался вперед и, как бы отгораживаясь от всех и вся, плотней надвинул кепку на лоб. Теперь в поле моего зрения попадала только часть тротуара перед самым моим носом да иногда ноги бредущих мимо людей. В таком положении я просидел довольно долго – может быть, минут десять.
Вдруг что-то на секунду вывело меня из прострации. Я даже не сразу сообразил, что именно… Ах, да! Тонкие каблучки женских туфелек, так призывно процокавшие в нескольких сантиметрах от моего лица. Еще я успел заметить стройные лодыжки, переходящие в изящные щиколотки, и чуть было не проводил их глазами… Нет-нет, не отвлекаться! Для меня сейчас важней как можно дольше сохранить это редкое состояние покоя. Ничто не должно нарушать его, пусть даже это будут ноги самой Клаудии Шиффер! Не поворачивая головы, я подпалил давно погасшую сигарету и вновь с удовольствием затянулся.
Но что это? Все тот же звук цокающих каблучков, только уже в обратном направлении. Я вижу, как женские туфельки, полминуты назад привлекшие мое внимание, останавливаются прямо напротив меня.
– Мужчина, разрешите прикурить, – голос чуть хрипловат, но не лишен приятности.
Медленно поднимаю голову. Взгляд ползет вверх, по стройным, затянутым в густую черную сетку ногам, по упругим бедрам, плотно охваченным ярко-красной, едва прикрывающей пах кожаной юбкой, по полушариям высокой груди, почти полностью видной в разрезе чересчур свободной дымчато-серой, с блестками, блузки, отсвечивающей в сумерках, словно чешуя. Поверх блузки я успеваю заметить серебряную цепочку с кулоном в виде какого-то замысловатого украшения, напоминающего иероглиф. Роскошные антрацитовые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам, резко контрастируя с необычайной, почти гипсовой белизной красивой тонкой шеи и искусно вылепленного совершенно неподвижного лица.
Не надо обладать особой наблюдательностью, чтобы заметить, что девушка еще достаточно молода – лет двадцать пять, не больше – и к тому же чертовски привлекательна… Нет, «привлекательна», пожалуй, не то слово – она просто КРАСИВА. Да, именно красива, причем не той вызывающе-вульгарной красотой, что нагло улыбается всем с обложки глянцевого журнала, а другой – спокойной, не слишком броской, которую не в силах скрыть даже толстый слой косметики. Она – в изящной линии носа, в чуть заметной складке полноватых губ, в легкой впалости щек и, конечно же, в глазах, черных, бездонных, как два колодца с поблескивающими на самом дне хрусталиками чистой родниковой воды.
Вот эти-то глаза, мне кажется, и решили тогда мою судьбу. Погрузившись в них с головой, я как бы забылся на время, отчего, наверно, несколько помедлил с ответом, так как девушка повторила свою просьбу и, наклонившись к самому моему лицу, повертела у меня перед носом незажженной сигаретой, словно я был глухонемым или слабоумным. При этом мне в ноздри ударил крепкий запах ее духов, отдающий какими-то восточными пряностями. Это стало последней каплей, переполнившей чашу моего благоразумия.
С заискивающей улыбкой, вдруг накрепко приклеившейся к губам, я суетливо зашарил по карманам в поисках зажигалки, а, найдя ее, дрожащими пальцами долго не мог выбить искру из кремня. Незнакомка сохраняла при этом полную невозмутимость. Не спеша закурив, поблагодарила меня легким кивком, однако уходить не торопилась. Постояв с минуту как бы в раздумье, неожиданно уселась на другом конце скамейки, закинув ногу на ногу. Помню, в груди у меня при этом что-то приятно сжалось и тут же ухнуло вниз, прошив тело от верха до самых пяток подобием электрического разряда.
Несколько минут прошло в молчании. Все это время я, почти не таясь, с видимым удовольствием продолжал наблюдать за девушкой, и она, мне кажется, чувствовала мой настойчивый взгляд, однако реагировала на него вполне спокойно – не нервничала, не раздражалась, а продолжала как ни в чем не бывало сидеть на месте, чуть покачивая в воздухе длинной точеной ногой и выпуская изо рта аккуратные колечки дыма.
Молчание становилось тягостным. Я вдруг поймал себя на мысли, что хочу задержать незнакомку – пусть не надолго, хотя бы на несколько минут – и что для этого мне, наверно, нужно будет с ней о чем-нибудь заговорить. Только о чем? А если, едва я открою рот, она просто встанет и уйдет, даже не докурив сигарету? Я очень этого боялся, поэтому, не произнося ни слова, продолжал смотреть на нее как зачарованный и ждал – ждал неизвестно чего, надеясь разве что на чудо.
И чудо свершилось! Девушка неожиданно повернулась ко мне, смерив оценивающим взглядом.
– Послушай, а деньги у тебя есть?
Ее вопрос показался мне настолько нелепым, что в первую минуту я не нашелся что ответить и лишь несколько раз тупо кивнул.
– И много? – продолжала свой допрос незнакомка, и губы ее тронула чуть заметная улыбка. Улыбка сфинкса и Джоконды в одном лице.
Я снова кивнул, все еще не понимая, зачем ей понадобилось спрашивать меня про деньги.
– Ты что, немой? – девушка вдруг рассмеялась, став на мгновение еще красивей и – как-то ближе, понятней. – Скажи хоть слово!.. Тебя как зовут?
– Павел, – я почти не узнал своего внезапно севшего голоса.
– Значит, Паша. А меня Адела. Можно просто Дела.
– Очень приятно.
– Да неужели! Что-то по твоему лицу этого не скажешь, – она снова рассмеялась, изящным щелчком отправив окурок в кусты. – Так как насчет денег, Паша? Хватит сводить девушку в ресторан?
Тут до меня, наконец, дошло. Ах, вот оно что! И как же, наивный дурак, я сразу не догадался, что передо мной не просто искательница случайных знакомств, а профессиональная соблазнительница, жрица любви, так сказать, подыскивающая себе очередного клиента!
– Ну, если не в ресторан, то хотя бы в кафе, – Адела, видимо, что-то такое прочитала на моем лице, отчего и постаралась смягчить свой наскок. – Чтоб, так сказать, продолжить знакомство. Ты, надеюсь, не против? – она не предлагала даже, а утверждала не терпящим возражений тоном, заранее, видимо, уверенная в моем ответе.
Что касается меня, то я сейчас действительно был готов на все. Открытие, которое я сделал для себя относительно рода занятий моей новой знакомой, не только не отпугнуло, а, напротив, еще больше разожгло мое любопытство. И, хотя никогда прежде мне не доводилось общаться с женщинами подобного сорта, готов сознаться, что я, как, наверно, любой нормальный мужчина на моем месте, в душе не раз подумывал о такой возможности, в любую минуту готовый броситься навстречу неизведанному, нисколько не заботясь о последствиях.
– Так как же? Не слышу ответа, – Адела уже поднималась со скамейки, небрежно оправляя юбку.
– Да, конечно! Пойдем куда-нибудь, – я поспешно (пожалуй, даже слишком поспешно) вскочил следом и этим вызвал на ее губах торжествующую улыбку.
– Вот и отлично! – уверенным движением девушка продела свою ладонь мне под руку. – Я знаю тут неподалеку хорошее местечко.
Мы не торопясь двинулись по аллее. Чувствуя рядом теплую упругость ее бедра, вдыхая восточный аромат духов, я действовал как сомнамбула, кажется не до конца понимая, что делаю. Единственное, в чем я более-менее отдавал себе отчет, это в том, что сейчас полностью нахожусь во власти моей спутницы. Да, ради нее я готов был на любые безумства, даже – страшно подумать! – до копейки спустить всю полученную сегодня зарплату. И при этом меня совершенно не пугала перспектива неизбежного объяснения с женой, грозящего завершиться грандиозным скандалом. Наверно, впервые за годы моей супружеской жизни мне было на все наплевать.
Не знаю, что на меня нашло. В тот момент я словно опьянел. Возможно, это старый хмель с новой силой ударил в голову, хотя, думаю, со мной происходило что-то другое, не поддающееся объяснению и вообще какой-либо логике. Скорей всего, именно поэтому все дальнейшие события того рокового вечера воспринимались мной не совсем отчетливо, а как бы урывками.
Помню, мы с Аделой сидели в маленьком уютном кафе, которое она разыскала где-то в глубине парка, помешивая в чашечках кофе глясе и запивая его коньяком из крошечных рюмочек. Обстановка как нельзя более располагала к интимности: приглушенный свет, пять или шесть столиков, маленький бар в углу, окна в цветной мозаике и динамик у входа, мурлыкающий что-то блюзовое, кажется, из репертуара Гарри Мура. Кроме нас в кафе находилось всего два посетителя – парень и девушка, занимавшие самый дальний столик у окна, за которым ворковали вполголоса о чем-то своем, да миловидная молоденькая барменша, понимающе мне улыбнувшаяся, когда я брал у нее заказ.
Но вот, наконец, с угощением было покончено, и моя спутница сразу перешла в наступление:
– Так что будем делать, Паша? – в ее глазах заиграли лукавые огоньки. – Если хочешь, чтобы наше знакомство продолжилось в более интимной обстановке, давай сразу договоримся о цене.
Не скажу, что предложение девушки застало меня врасплох, и все же после ее слов я весь как-то внутренне сжался: упоминание о деньгах так не соответствовало моему теперешнему возвышенному состоянию. Адела расценила это по-своему:
– Ой, а почему это мы так поскучнели? Неужели тебе не хочется провести ночь с такой девушкой, как я?
Я подавленно молчал, но мой вожделеющий взгляд говорил, видимо, сам за себя.
– Во-от! – удовлетворенно протянула моя спутница. – А за удовольствие надо платить! Конечно, а ты как думал!.. Да ты не бойся, много я с тебя не возьму. Я же вижу: ты клиент небогатый (она быстро коснулась моей руки). Не обижайся! Это профессиональное… Короче, моя цена – пятьсот. Устраивает?
– Пятьсот долларов?!
– Ну что ты! Конечно, рублей! А ты что, привык расплачиваться долларами? – девушка ободряюще улыбнулась. – Так как, по рукам?
Я не верил своим ушам. Сумма, названная Аделой, показалась мне не то чтобы мизерной – как-никак, она составляла почти половину моей сегодняшней зарплаты, – но все-таки значительно меньше той, которую я ожидал услышать. Да что там говорить, ради этой девушки я готов был выложить всю свою наличку. Адела, скорей всего, поняла это по моей сияющей физиономии, потому что вопросов мне больше не задавала…
Я не помню, как мы покидали кафе. Помню лишь, что, когда расплачивался с барменшей, та, все так же понимающе улыбаясь, вместе со сдачей выложила на стойку пачку презервативов в яркой упаковке, а я, отводя глаза, стал поспешно прятать ее в задний карман брюк…
Довольно смутно помню дорогу к дому Аделы. Память сохранила только высокую фигуру моей спутницы (девушка шла на полшага впереди) и то, как уверенно ориентировалась она в лабиринте совершенно не знакомых мне улиц, сворачивая в узкие, без единого фонаря, переулки, ныряя под черные арки ворот и вновь выходя на свет – слабый, неверный свет, редко сочащийся из полузашторенных окон, напоминающих глаза загадочных ночных птиц, тут и там затаившихся в темноте.
Помню обшарпанные двери ее подъезда, освещенные тусклой закопченной лампочкой, узкую лестницу, стены, сплошь разрисованные граффити и исписанные какими-то непонятными словами. Впрочем, я почти не смотрел по сторонам, пожирая глазами аппетитные округлости под туго натянутой юбкой, мерно раскачивающиеся перед самым моим носом…
Наконец мы у цели. Небольшая заминка, пока моя спутница возится с ключами, затем скрип отворяемой двери, и вот, преодолев небольшой коридор, я, затаив дыхание, вступаю в комнату, не слишком просторную, но, кажется, довольно уютную. Из всей ее обстановки мне тогда запомнились окно во всю стену и еще кровать – большая широкая кровать под высоким старомодным балдахином (и где она только ее откопала), с мягкими подушками и атласным стеганым одеялом – настоящее ложе любви, на котором свободно, не стесняя друг друга, могли поместиться как минимум три человека. Адела – видимо, намеренно – не включила верхний свет, ограничившись кнопкой изящного, на изогнутой ножке, торшера в изголовье этой махины, и его мягкий, ласкающий свет придал комнате некий оттенок таинственности.
Помню, как мы потом танцевали под красивую медленную музыку – не то Уитни Хьюстон, не то Мэрайя Кэрри, – льющуюся неизвестно откуда. Я чувствовал ладонями покатость ее бедер, вдыхал полной грудью пьянящий аромат духов, ее волосы касались моей щеки…
Внезапно Адела не сильно, но решительно отталкивает меня, отчего я почти падаю на кровать, и танцует уже сама, выгибаясь всем телом в такт мелодии, высоко запрокидывая голову и делая плавные движения руками, как будто совершает некий мистический обряд.
Потом так же медленно, глядя мне прямо в глаза, начинает раздеваться. Не в силах пошевелиться, я заворожено слежу за каждым ее движением. Вот она стягивает с себя юбку, открывая кружевные резинки высоких, под самые бедра, чулок, за ней следуют чешуйчатая блузка и туфли. Вот она уже почти раздета – на ней ничего нет, кроме черного полупрозрачного лифчика с бесстыдно просвечивающими сосками и таких же ажурных трусиков, сквозь которые довольно явственно проступает темный треугольник в низу живота.
Но я уже не в силах сдерживаться. Подброшенный как на пружине, я бросаюсь к Аделе, пытаюсь обнять, охватить разом все ее молодое, красивое тело. Она хохочет, извиваясь в моих руках, словно пойманная в сеть змея, ускользает, буквально просачивается сквозь пальцы – и этим распаляет меня еще больше.
Наконец мне удается подавить ее не слишком решительное сопротивление, и мы, сплетенные узлом, в изнеможении валимся на кровать, где я срываю с девушки остатки одежды (если это, конечно, можно назвать одеждой) – все, кроме ее роскошных чулок и причудливого брелка, а она, в свою очередь, помогает мне освободиться от пуловера и рубахи. Брюки и трусы я снимаю уже сам, при этом у меня из кармана выпадает пресловутая пачка презервативов.
– По-моему, самое время одеть резинку, – откуда-то издалека долетает до меня вкрадчивый шепот Аделы. – Или ты предпочитаешь, чтобы я сделала это сама?
Но я лишь отрицательно мотаю головой – такое испытание явно не для моих нервов – и, непослушными пальцами разорвав пластиковый пакетик, совершаю эту не совсем привычную для меня процедуру.
И вот мы снова в объятиях друг друга. Я покрываю жадными поцелуями ее лицо, шею, руки, пытаюсь дотянуться до губ, но всякий раз безуспешно: девушка ловко увертывается от меня, подставляя то щеку, то ладонь, и я вдруг вспоминаю услышанное когда-то от кого-то, что проститутки никогда не целуются со своими клиентами. Тогда не без сожаления я оставляю свои попытки, все свое внимание переключив на тело партнерши – гибкое, словно гуттаперчевое, двигающееся с какой-то невероятной, немыслимой скоростью. Нежное и одновременно упругое, оно пьянит, завораживает, буквально сводит с ума…
В какой-то миг моя связь с реальностью утрачивается, и я ощущаю себя слепым, беспомощным щенком, барахтающимся на поверхности реки, с настойчивой неотвратимостью увлекающей его вниз, на самое дно. И вот, уступив, наконец, ее натиску, я отдаюсь на волю течения. Я тону. И испытываю неимоверное счастье, оттого что тону…
Конечно, невозможно передать словами все, что я испытал в ту ночь с Аделой. Но одно могу сказать с полной уверенностью: никогда прежде я не испытывал ничего, даже отдаленно похожего на это. Вспоминая теперь свои крайне редкие в последнее время минуты близости с женой, я прихожу к грустному выводу, что ничего – ну совершенно ничего – не знал о сексе. Я просто диву даюсь, как мог столько лет довольствоваться ее скупыми, равнодушными поцелуями, ее торопливыми дежурными ласками – обязательно при выключенном свете и обязательно под одеялом – дело в том, что и сейчас, на сороковом году жизни, Валентина все еще стеснялась вида обнаженного тела, да и к половому акту относилась, по-моему, как к не слишком приятной обязанности.
Не в пример моей законной половине, Адела открыла мне совершенно иной мир. Неистощимая в своей изобретательности, она превосходно знала, как нужно вести себя в постели с мужчиной и с радостью делилась своим богатым опытом. Думаю, это объяснялось не только особенностями ее профессии: есть вещи, которым, на мой взгляд, просто невозможно научиться – они или есть, или их нет совсем. У Аделы, видимо, это было в крови. Она в совершенстве владела правилами любовной игры, она знала, когда лучше проявить инициативу, а когда, наоборот, отойти в тень, дав возможность партнеру самому показать себя. Она ни разу – ни взглядом, ни жестом – не дала мне понять, что я делаю что-то не так, что в сравнении с ней я – жалкий школьник, только постигающий азы этой сложной и захватывающей науки. Это было партнерство в самом высоком смысле слова, истинная гармония, воцарившаяся в моих с Аделой отношениях еще до того, как наши изнемогающие от желания тела познали, наконец, друг друга, соединившись в последнем вершинном аккорде, чтобы зазвучать в унисон…
Заранее прошу прощения за высокопарность у тех, кто, возможно, будет читать мои записи: я ведь лишь пытаюсь выразить, что чувствовал в те незабываемые минуты – а я чувствовал именно так. И пусть у кого-то это, скорей всего, вызовет саркастическую усмешку – дескать, подумаешь, переспал с проституткой, – для меня эта встреча уже тогда имела важное, судьбоносное значение. Скажу больше: в минуту нашей первой близости, в самый момент апофеоза любовного акта, когда мы в полном смысле слова как бы стали единым целым, я вдруг с небывалой отчетливостью почувствовал, осознал, что ЭТО уже навсегда, что отныне я крепко-накрепко связан с Аделой некой невидимой нитью, разрубить которую сможет разве что только смерть…
Поэтому после того, как все было закончено и мы лежали, устало откинувшись на подушки, я заговорил с ней о своих чувствах. Я попытался выразить то, как я к ней теперь отношусь, кем она для меня стала. Помню, я страшно волновался, и оттого речь моя получилась бессвязной, косноязычной, как у подростка, впервые признающегося в любви предмету своего обожания – я часто путался, сбивался, не мог связать простых слов.
Некоторое время девушка слушала не перебивая, потом вздохнула, как мне показалось, с сожалением.
– Паша, тебе пора уходить, – голос Аделы звучал ровно и совершенно бесстрастно. – Вот твои вещи. Собирайся, – и, когда я попытался возразить, резко и решительно прервала меня все тем же безапелляционным тоном: – Я сказала тебе: уходи! Я очень устала.
До глубины души уязвленный этой неожиданной переменой в настроении девушки, я стал быстро одеваться, стараясь не смотреть в ее сторону. И, только когда уже натягивал плащ, не удержался и бросил еще один, прощальный взгляд через плечо.
Адела, изогнувшись, лежала на кровати, подперев рукой голову, и смотрела на меня не то с сочувствием, не то с усмешкой. Ее красивое гибкое тело, белизну которого, казалось, еще больше оттеняли черные чулки, которые она так и не сняла, и черные же, рассыпанные по плечам волосы, матово отсвечивало в полумраке комнаты. На шее у девушки таинственно поблескивал знакомый мне кулон в виде иероглифа. Не знаю, может быть, благодаря этому кулону, может, ее позе и взгляду, а может, и тому, и другому вместе, но в эту минуту моя новая знакомая напомнила мне какое-то древнее языческое божество, грозное и одновременно прекрасное – божество, только что принявшее жертву.
– Мы еще увидимся? – вопрос, вырвавшись как бы помимо воли, неуклюже повис в воздухе. В эту минуту я чувствовал себя утопающим, из последних сил хватающимся за соломинку.
– Не знаю. Может быть, – по лицу Аделы скользнула недовольная гримаска. – Все зависит от твоей кредитоспособности.
Это новое упоминание о деньгах окончательно вывело меня из себя. О господи! И как же я мог забыть! Ведь это все не по-настоящему! Это все на продажу, и цена такой любви медный грош! Не без аффектации выхватив из кармана портмоне, я извлек из него плотно сложенную стопку и веером швырнул на кровать.
Однако мой широкий жест, похоже, не произвел на девушку нужного впечатления.
– Ты не слишком погорячился? – голос ее звучал все так же холодно и безразлично. – Как бы не пришлось потом пожалеть!
– Об этом можешь не беспокоиться, – кажется, это было последнее, что я сказал ей в ту ночь.
