Возвращался домой он осторожно, не без чувства страха. Боялся застать ее дома. Долго стоял у двери и прислушивался, есть ли кто внутри. Не услышав никаких звуков, он тихонько проник в квартиру. Вокруг все было по-прежнему: чистая, уютная, просторная комната, кресло с пледом и даже его личные вещи на прежних местах. Людвиг вздохнул с облегчением. Он уже и не полагал найти ничего своего, ожидая, что все его вещи она выбросит за дверь. Причем не без оснований выбросит. Он предавал ее уже не один раз и уходил, как некоторые выражаются, «в загул». Неописуемое чувство вины, ничтожности, бессовестности и неблагодарности он чувствовал каждый раз, когда возвращался домой. Не вернуться он не мог.
Людвиг прошел на кухню выпить воды, так как совесть почему-то сушила ему горло и подкатывала ком к гортани. Невозможно описать, насколько велико было его удивление, когда он увидел там еду для себя. Сердце сжалось от нахлынувших чувств. «Неужели она ждала меня?» – растрогавшись и почти прослезившись, подумал он. И уже хотел с благодарностью приступить к еде, как вдруг его сознание обожгла страшная мысль. «А что если у нее появился за это время кто-то другой. И теперь она его ждет, и ему готовит обед, и он сидит под его пледом на его кресле …» – мысль была так устрашающа, что он мигом помчался по всей квартире выискивать следы «чужака». Облазив все углы, просмотрев шкафы, Людвиг вздохнул с огромным облегчением, убедившись в чистоте и непорочности своей верной подруги. С другой стороны, он чувствовал себя еще большим подлецом, чем ранее. Если бы у нее кто-то появился, ему не было бы так отчаянно стыдно перед ней, и был бы повод говорить об изменчивости женской натуры. Но такого повода не было, и он оставался для себя все той же сволочью мужского рода.
Прикончив обед, Людвиг поплелся в своё кресло. Он уже представил, как чудесно устроится под теплым пледом. Проходя мимо зеркала, Людвиг случайно взглянул на себя и неожиданно обнаружил, как непривлекательно он выглядит. Ухо надорвано, нос в крови, да и весь какой-то всклокоченный, грязный и побитый. Конечно, Марья вовсе непривередливая в выборе мужчин, но такое страшилище, да еще и гулящее, вряд ли сможет выпросить у нее прощение. Марья была уже пожилой женщиной. Иногда Людвигу казалось, что живет у нее он лишь за еду и возможность жить в тепле, уюте и заботе. Он же в ответ скрашивал ее одиночество и чувствовал себя героем. Однако уже после первого своего выхода в свет иных женщин, он понял, что связывает и его, и Марью нечто намного большее, нежели просто удобства. Что это такое, он догадывался, но не хотел признаться ни себе в этом, ни кому бы то ни было.
Людвиг потратил час на то, чтобы привести себя в порядок, но с ухом ничего не сделаешь, да и после часа чистки, он оставался все таким же непривлекательным. Однако это занятие и тепло домашнего уюта усыпили его, и он так полусидя и заснул. Во сне в голову Людвига лезли его приключения. Женские особи шли длинной чередой. Схватки за них с противниками, новые женщины, бесконечные ночи любви и туман в голове. От подобной круговерти его стало подташнивать, и он вынужден был перевернуться на другой бок, чтобы устроиться удобнее. На другом боку Людвиг мгновенно провалился в пустоту сна, где не было ничего. Вывел его из забытья тапок, попавший ему прямо в голову. Он взвизгнул и свалился с кресла под крики Марьи. Прижимая уши плотно к голове, Людвиг кинулся под кровать, надеясь найти там укрытие, и забился в самый дальний угол. Туда же полетел и второй тапок. «Ты – драный кот! Убирайся отсюда! Вот ужо я тебя!» – пригрозила Марья и пошла за шваброй. Крики ненадолго прекратились, Людвиг увидел приближающиеся полные ноги, услышал сопение и с ужасом наблюдал, как орудие наказания неотвратимо приближалось. Через секунду его уже тыкали деревянной шваброй с накрученной мокрой тряпкой. «Я тебе покажу, как по кошкам шляться. Я тебе покажу, как с дому сбегать!..» – приговаривала Марья, систематически тыкая кота шваброй за каждое «Я тебе покажу!». «Да ты не кот! Ты хуже пса!» – последовало последнее оскорбление и последняя экзекуция – на Людвига вылили кастрюлю чего-то жидкого, по-видимому, щей, потому что потом с его ушей свисали полоски капусты.
Крики прекратились. Марья устала и свалилась в кресло. В доме воцарилась тишина. Слышалось только тяжелое дыхание хозяйки. Людвиг все перенес стойко, как настоящий мужчина, как истинный кот. Вот уже третий март повторяется одно и то же: его пропажа на месяц, бурная встреча тапками, вениками. Марья всегда его прощала и успокаивалась. Кот полагал, что хозяйка все же гордится тем, что он из всех кошек выбрал именно ее и всегда возвращался к ней. Он уже знал, что нужно выждать время, потом тихонько выползти из-под кровати, сесть подальше и ждать (бывало, что вспышки злости возобновлялись, и в него летел какой-нибудь предмет интерьера). Так он поступил и сейчас. Спустя минут 15 Людвиг выполз и сел в другом конце комнаты. Марья уставилась на него и… засмеялась очень громко, на всю комнату, хватаясь за живот и указывая на него. Кот такого поворота событий не ожидал и опустил хвост. Он не понимал, что случилось, и решил, что безопаснее будет спрятаться, потому побежал к кровати, но Марья все смеялась и смеялась. Кот понял – гроза прошла. Он виновато подошел к хозяйке, потерся о ногу и залез на спинку кресла, чтобы промурчать в ушко слова покаяния и просьбы примирения. Вот рука человека потянулась к его шерсти и ухватилась за загривок. Марья подняла своего блудного кота перед глазами и стала внимательно смотреть в его глаза, он же висел весь такой жалкий, извиняющийся, отворачивался и виновато покачивал хвостом. Ухо одно было разодрано, шерсть местами выдрана, и от всего кота страшно разило позавчерашними щами. Но все равно это был ее кот, блудный, вонючий, лохматый, но ее. Она положила его на колени, погладила и под мурку простила Людвига. Марья знала, и Людвиг знал, что их объединяет любовь, а все, что было – это всего лишь март.
