1.

 

Несмотря на то, что до свадьбы оставался ещё месяц, Андрей не мог не признаться – по крайней мере, себе самому, –  что его охватывает мандраж каждый раз, когда он представляет себе весь этот процесс. Каждый раз он ловил себя на мысли, что так могут волноваться только пустоголовые девочки. Ну, или в принципе девочки, но никак не взрослые мальчики, к коим он себя мог смело причислить. По крайней мере, стабильная работа, которая не дала ему загнуться в кризис, как и многим представителям среднего класса, зависящим от воли большого дядьки, а не ведущим своё дело. Он думал о том, что неплохо бы начать бизнес, однако каждая такая затея разбивалась о скалы – то ли лени, то ли недостатка организации, то ли недостатка средств в копилке, на которые он мог бы опереться. Да и семейная жизнь в его понимании не подразумевала риск. Он был готов взять на себя ответственность за все, чем станут они дышать вместе с Анечкой уже через месяц. Правда, с жильем, конечно, изрядно помог отчим, но он чувствовал семя в долгу перед Андреем, который редко когда просил у него на что-нибудь с самых малых лет и, несмотря на мелочную опеку матери, старался заработать каждый грош на себя сам.

Да, в отсутствии трудолюбия Андрея упрекнуть было трудно. Не имея формального образования, он пробился на достаточно неплохое местечко в национальной компании и теперь выкладывал все организационные способности и некую долю творчества ежедневно ради того, в первую очередь, чтобы ощущать себя полноценным человеком. Рыночная экономика этой страны не терпела лентяев и давила «лохов» – так шло уже десятилетиями. Каток перманентной модернизации, оставлявшей все стоять на своих местах (кроме средств телекоммуникации на службе у бизнеса и плебоса), сминал любого, кто расслаблялся в блаженном осознании собственной стабильности. Государство имитировало капитальную поддержку малого бизнеса правой рукой, левой расставляя для него же силки. Средний выживал только в случае, если суммы откатов соответствующим заинтересованным лицам были изначально заложены в бизнес-план и не корректировались в отрицательную сторону. Крупный плавно передавался либо по наследству, либо в другую «семью» – деловую, которая была знакома с правилами игры при взаимодействии с диктатурой демократического правительства. Любой неверный шаг мог привести к частичной национализации, а это – начало краха. Если дядя президент наказывал, то одним шлепком по заднице дело не ограничивалось. Тем не менее, олигархия всегда знала, каковы её задачи со времен «демократического псевдобунта» (периода с 2011 года и далее – где-то в истории он плавно размазался). Цирковые лошадки сменялись плавно, оставляя после себя незначительные изменения в общий поток и каждый раз, корректируя форму «неооппозиционных» структур, каждый элемент которых делал все то же, что и оппозиция традиционная – регулировал деятельность соответствующих групп населения по указке из Кремля. Традиция сия была столь стойкой, что никого уже не раздражала, митингующие год за годом праздновали свои любимые праздники, чиновники жили-не тужили, пока не наступал черед стать пешкой в демонстративной разборке для СМИ, а менеджеры, как Андрей работали себя на крупных шишек, не особо задумываясь о конъюнктуре, поскольку гарантия защиты от всевозможных революций и прочих неблагоприятностей для рынка была дана ровно в тот день, когда был грамотно оправдан массовый расстрел митингующих в январе 2015 года. Именно с того момента, когда сотни людей полегли с травмами, в том числе и несовместимыми с жизнью, от рук полицейских (которые, в общем-то, лишний раз доказали, что «милицейское», народно-дружинное прошлое уже давно позади), а уже несколько дней спустя сами организаторы митингов легли под своими же заместителями как гнусные провокаторы и душегубцы, стало ясно, что народ вошел в инерцию самообмана необратимо. Поэтому шли десятки лет, а авторитарная олигархия функционировала прекрасно, плебеи радовались техническим новинкам и берегли постепенно отмирающие традиции прошлого, ходили на регулярные демократические выборы, результаты которых публиковались за сутки на зеркальных сайтах «оппозиции», в общем, всем было, чем заняться.

Андрей втянул глубоко в себя дым травяной сигареты и ощутил, как по телу разлилось блаженное чувство спокойствия и комфорта. Ещё один рабочий день был закончен, и бонус месяца обещает зашкалить, что не может не быть поводом для небольшого сабонтуйчика в кругу близких друзей и, конечно, Анечки.

Он, как и другие влюбленные, с нежностью вспоминал те дни, когда они только-только познакомились, и он не мог понять, что же в Анечке так резко отличало её от прочих девушек, с которыми у него что-то было. «Что-то» вкладывалось в схему «списались в Интернете – выпили – потрахались – забыли друг друга», иной режим он считал небезопасным для дела, для организации себя самого, того Андрея, который впахивал, как Папа Карло за каждые сто евро из своей нехилой теперь уже зарплаты, лишь бы удержать позиции, лишь иногда, по выходным позволяя себе мысль, что всё это – ради эфемерного, лежащего вроде бы где-то рядом, а главное – такого желанного покоя, отдыха, настоящего ухода в другой мир, где у него есть все то, чего не может быть в темпе рабочих будней и рабочих выходных.

Да, с ней все было по-другому. Он поймал себя на мысли, что ощутил себя чуть ли не мальчиком-девственником, когда пригласил её на первое свидание в «Академию». Ретро-ресторан счел показателем хорошего вкуса – начало XXI века, стиль, завораживающий своей ещё глупенькой, детской технократичностью времени, когда техника окончательно стала спутницей стиля любого обывателя урбании. По крайней мере, не безработного, не бомжа, не алкоголика. Да и у тех, кстати, были уже тогда мобильники. Со временем сети и коммуникации поглотили всю жизнь урбанистического общества, стало в принципе невозможным провести ни одну более-менее стоящую операцию даже в малом бизнесе – что говорить о миллиардных корпорациях – без помощи электронных устройств. Продал бутылку какого-нибудь алкогольного дерьма без сканирования сетчатки или отпечатков пальцев – закрылась торговая сеть. Не связался вовремя с партнером по отгрузке для уточнения логистической детали – ищи другого покупателя, сделка уже проведена через Интернет, а трансфер конкуренту пришел ещё когда ты вспомнил, что товар не примут без этой маленькой детали. Темпы координации бизнеса возросли по сравнению с сотней лет тому назад настолько, что малейший промах в простейших операциях, вызывающий подозрения на другом конце сделки мог привести к потере целого сектора охвата, а в ряде случаев это равносильно потере всего потока прибыли, дальше – вспоминаются неуплаченные налоги, задержанные зарплаты и море писем – электронных, конечно же – от недовольных сотрудников в инспекцию по труду – и – voilà – самоубийство бизнесмена, не справившегося с внутренними задолженностями, с кредитом, с любимым котом жены и так далее – сошедший с ума мир предлагал миллиарды вариантов развития событий.

И он ощутил себя тогда вырвавшимся из этого мира – с ней, за бокалами вина трехсотлетней выдержки, в очаровательном слиянии её черных волос, зеленых глаз, сладкой, словно целующей на расстоянии улыбкой аккуратных, чуть пухленьких губ. Она была тогда кем-то, кто неподвластен всем тем понятиям о женщине, которые сформировались в нем за все годы жизни. Впрочем, с учетом того, что формировались они под влиянием друзей, улицы, Интернета и своего грубоватого, целенаправленно работающего эго, следовало ожидать, что когда-то они столкнутся с чем-то, выходящим за рамки узких суждений.

Она тогда шутила – много, элегантно, без грубостей и пошлостей, захватывая общие темы и перенося их к конкретике, заставляя его задуматься о, казалось бы, совершенно очевидных, определенных вещах, чем вводя зачастую в ступор. Иногда, казалось, перегибала палку, но делала это столь ловко, что он не ощущал злости, досады, обиды, а только осознавал, какой он, в сущности, идиот местами. Разумеется, скрывал это всё за личиной задумчивости и всепрощающего чувства юмора.

«Вот скажи, как так выходит, что у вас, мужчин, никогда не бывает определенности – в юности вы хотите одну девушку, гуляете вы с другими, им же делаете предложения, но в браке вы снова хотите других? Вас, наверное, кольцо опять делает мальчиками?»

«Да было б так, его все старички под семьдесят носили бы в кармане, а при виде молоденьких студенток надевали и шли на абордаж»

Она рассмеялась: «Посмотрела бы, как это будет выглядеть у тебя. Ты ж наверняка теперь попробуешь, мужчины суеверны, гораздо суевернее нас. Вот ни разу не видела, чтобы кто-то из подруг ставил иконки в салон машины. А вы ставите. Ну, не все, но многие».

«Упаси, госп… – он театрально запнулся, она вновь расхихикалась. – В смысле, глупо это, сейчас верующих во что-либо традиционное в этой стране осталось меньше. Мусульман много, это да. А православие умирает. В муках. Оно бессильно, безоружно. Да и до семидесяти никто не доживает, кстати».

«Да уж, – она вздохнула – людей косит экология. Мою маму унес рак. И врачи, которые лечили в этой жизни все, не успели и понять, что и как делать».

«Сочувствую, – он опустил глаза. – Но мы ещё поживем, посмотрим, чем все это кончится. Мне почему-то кажется, что всё скоро станет лучше».

«Правда? – она хитро прищурилась. – Почему это?»

«Потому что ты не откажешь мне в моём предложении пойти потанцевать, а я стану самым счастливым мужчиной в мире».

«Особенно когда я сломаю каблук о твою ногу – я вообще не умею двигаться. Ну, раз вы настаиваете, то требую мастер-класс».

Теплое воспоминание заставило его улыбнуться самому себе. Он завёл машину, ещё пару раз затянулся сигаретой, голосом приказал бортовому компьютеру рассчитать курс домой и включить полумануальное управление – предпочитал временами порулить сам, отец никогда не пользовался этими штучками типа роботов. У него была старая, но добротная машинка – «фольксваген», какая-то из моделей тридцатых годов, он гордился ею, как раритетом, доставшимся от его отца. Несмотря на то, что это был один из тех автомобилей, которые последовательно продаются по рукам и быстро уходят на свалку, отец холил и лелеял её. По крайней мере, так это помнил Андрей. До девяти лет он знал отца добрым, веселым, никогда не унывающим. Он любил его, любил маму, и все было отлично вплоть до того дня, когда он просто исчез. Мать только один раз сказала «Андрюша, папы больше нет, он ушел. Я расскажу тебе потом, все расскажу сама, но никогда не спрашивай меня. Просто теперь мы вдвоем». Этого было достаточно. Даже в девять лет он смог понять, что от него требовалось. И с тех пор никогда не говорить об этом с матерью. Говорить с приятелями, рассуждать с самим собой, но только не с ней.

Ему показалось странным, что после картинки свидания с Анечкой память подсунула ему тот осенний день… Нет, стоп, не осенний, это была весна. Почти как сейчас, только ранняя. А сейчас почти лето. Отличная погода. На редкость теплая для этого времени и для этого города. Он отмахнулся от скорби, затаившейся глубоко в душе – скорби бесформенной, бесцветной. Он всегда хотел понять, почему папа Володя ушел. Когда-то хотел начать искать ниточки к этому делу, но как-то так вышло, что мать узнала об этом. Достаточно было одного её взгляда на выдвижном световом дисплее коммуникатора, и он зарывал эту инициативу поглубже. Он боялся этого её старческого, тяжелого, бездонного взгляда, с ним мама становилась совсем не той, какой она была ещё тогда, во времена его детства.

Поставив временно на автомат, он вновь закурил. Одновременно заработал звонок коммуникатора. Он нажал на полупрозрачную маленькую кнопочку на передней панели, и дисплей вывернулся перед ним во всю величину.

– Михаил Валентинович, добрый день, – будущий тесть показался Андрею поразительно бледным, что-то в чертах лица делало его словно бы деревянным.

«Возможно, со связью что-то, изображение не очень передается»

– Где ты? – Михаил Валентинович всегда был чрезмерно учтив, любил здороваться, раскланиваться, минуту-полторы говорить на отвлеченные темы, и только потом сообщить, что, мол, приглашает его на ужин.

– На Верхнем Кольце, – Андрей напрягся внутренне, почему-то на автоматизме стараясь не выказывать этого напряжения снаружи. – Уже домой. Я…

– На сто сороковой съезд Нижнего езжай. Быстрее. Анечку сбило машиной.

Андрей почувствовал, как внутри всё окаменело. Не обращая внимания на коммуникатор, который ещё несколько секунд показывал отворачивающегося от своей камеры Михаила Валентиновича, он вручную снял автоматику и вдавил акселератор, прокручивая в голове маршрут по Верхнему Кольцу городской скоростной трассы.

Он вспомнил образ матери тогда, этот взгляд, понял, что нечто внутри подсказывало ему, что что-то случится. Пытался понять, почему Михаил Валькович, веселый, бодрый мужик, говорил без каких-либо интонаций, почему он не в слезах и не в ярости. Может, убил уже виновного. Может, просто шок, а эмоциональные люди зачастую теряют всю эмоциональность напрочь, когда их что-то шокирует, тогда как индифферентные, хладнокровные ко всему «настоящие мужики» зачастую впадают в слезливую истерику.

Мысли путались, и он не мог их распутывать. Времени не было. Он мог только орать про себя и на себя: «Быстрее!» Мог только стараться приехать как можно быстрее и не вылетев за ограждения Верхнего Кольца. Мог только надеяться…

 

– Знаете, мы не могли сделать большего, мы не волшебники. Вы же видели, во что её превратило столкновение. Простите, но это всё. Я искренне сожалею Вам, и верю, что её молодая душа обретет покой. Простите.

Мир сжался до величины кулаков, в которые Андрей упирался холодным лбом. Медики пытались собрать и привести в кондицию тело Анечки до четырех утра. Собирали людей из свежеоторванных рук и ног. Пришивали криоматериалы. Даже голову могли прирастить почти со всеми нейронами – в крупных больницах анатомические шаблоны на стендах позволяли это. Но после столкновения с внедорожником на скорости 260 км/час шансов было немного. Она умерла окончательно, пост-клинически две минуты назад, и это все казалось ирреальным.

Он поднял голову и посмотрел на Михаила Валентиновича, прижавшего к себе лишившуюся голоса – если не рассудка – Марию Семеновну – мать Анечки. Отец все также смотрел в одну точку, лишь побелел ещё сильнее, стал, как мел, могло показаться, что он умер в тот момент, когда к ним вышел врач с понурой головой, чтобы сообщить, что Анечки – с её шикарными шелковистыми волосами, девичьим задором, зелеными гипнотизирующими глазами, со всем, в чем состояла теперь только память о ней, больше нет. Возможно, так и было. Возможно, какая-то часть Андрея тоже умерла в этот момент, но он не мог это признать. Мысли не становились в привычный стройный ряд, в котором все было функционально и методично. Он встал и вышел в коридор рядом, ввалился в туалет и пустил холодную воду в гибком кране. Окатил лицо леденящей струей, чувствуя, как сознание постепенно покидает его. Окатил ещё пару раз, ударил себя по щекам и заставил думать.

Надо выяснить, что это за мудак был, надо наказать, надо найти…

…надо убить…

Он шлепнул себя по лицу, отогнав мысль, которая вышла за рамки постепенно строящейся логической последовательности. Вышел нетвердой походкой из туалета, вперился в больничный коридор, не видя изредка проходивших людей, а видя только пустоту глянцевых, с отметинами стен, ощущая холод стоячего воздуха. Вечер уже вовсю царствовал в городе, но момент упускать нельзя было. Он помнил виновника ДТП в лицо – он был бледен, как осиновый лист, скулы выпирали на лице, тем не менее, казался достаточно упитанным, обыденно спокойным. Словно бы он понимал, что сделал, но был вне этого, словно бы это случилось не с ним.

Андрей попытался воспроизвести происходившее в последние часы, но получалась мешанина – несуразная, в смешении цветов, нечто из области абстрактного искусства. Если бы это действительно было просто фильмом, или фильмом-сном, он проснулся бы счастливым, но мелькавшие перед глазами кадры становились частью реального прошлого и перетекали в настоящее, в котором было пусто и холодно. Поймал себя на мысли, что не стал разбираться в ситуации на месте и в том, почему виновник только несколько секунд стоял при нем около своей машины, а потом куда-то исчез. Он потерял счет времени и не мог расставить по местам события – удар, звонок от Михаила Валентиновича, приезд служб, больница, уход виновника… Он сейчас очень четко поймал себя на мысли, что потерялся в ситуации, потерялся с концами, как тогда, когда люди начинают запивать или уходить в ежедневные наркотические сны, когда реальность становится невмоготу. Понял, что это слабость, это приход чего-то, что хочет казаться сильнее его самого. Но это ведь ложь. Он приказал себе расставить все по своим местам, пойти и совершить поступок, который должен. Но льдинки мыслей ударялись о холодный металл его окаменевшей души, и рассыпались, не оставляя и следа. Весна для него закончилась. Как оказалось, навсегда.

 

2.

 

Эти моменты были всегда больше, чем просто праздным бездельем. И большим, чем работа, увлечения и прочее, прочее.

Ему иногда казалось, что он окончательно теряет какую-то часть себя каждый раз, когда она рядом, но всё было несколько иначе. Эта часть возвращалась всякий раз, когда они расставались, и приходила обыденная жизнь, в которой было немало своих ярких моментов. Но пока она была рядом, эта часть гуляла, пировала, пьянствовала, переставала контролировать своего хозяина. Возможно, эта часть была просто-напросто рассудком. Но он ведь не терял контроль над собой. Просто каждый раз, когда он видел Оксану спящей, видел её светлые локоны, спадающие на лицо, что-то внутри подводило его к слезам счастья. Иногда он действительно плакал. Но скупо и незаметно для неё. Для неё он должен был быть Мужиком, никак иначе. И так-то, будучи координатором инженерной секции, он далеко не походил на героя боевика, да и не всегда находил время на поддержание подтянутой формы. Впрочем, обещал себе более основательно заняться телом. Не только её, но и своим, конечно.

Правда, на самом деле, ей не было дела до того, насколько он подтянут и сколько ровных кубиков можно насчитать в прессе. Она любила его, Сашу Полкина, совершенно ясно, без игровых склок, стресса, обид и прочего. А он не мог не любить её в принципе. Когда-то, когда они только пару недель встретились и поехали за город отдыхать, после дня катания на велосипедах, они вернулись в небольшой домик в районе Мги, и усталость срубила их, аккуратно уложив на большой, на пол-комнаты, диван. Он запомнил на всю жизнь то волшебство каждого прикосновения к её рукам, лицу, груди, которое казалось ему совершенно невозможным, словно бы пришедшим к нему из какого-то старого, заброшенного в анналы памяти сна, при просмотре которого не хотелось просыпаться.

Они никогда не обсуждали условности – жениться ли, жить ли так или эдак, просто самопроизвольно пришли решения ей переехать к нему а месяц, потом опять к себе, и потом снова к нему. Это не было результатом ссор, просто им одновременно становилось удобнее именно так, а не иначе. Они оба жили поодиночке – его мать и отец постоянно жили в области, за Лугой; её мама переехала в Токсово к любовнику спустя год после того, как овдовела. И те, и другие родители решили, что их дети уже достаточно сознательны, чтобы жить самостоятельно, да и на то были основания. Впрочем, сложившиеся с несколькими уже поколениями тенденции воспитания детей позволяли уделять минимум времени их контролю, давать волю самостоятельному выбору и самостоятельному обзору мира вокруг, разумеется, с разумными ограничениями. Безусловно, часто такое отношение к воспитанию приводило к моральным провалам в детском сознании – традиции отношения к определенным явлениям терялись, здравый смысл не преподавался – он либо приходил, либо не приходил, что давало богатую почву тем, кто работал с психикой детей и подростков, созывая их тем или иным способом в определенную группу обрабатываемого контингента – как правило, в целях коммерции. Борьба с предрассудкам, увы, зачастую превращалась в борьбу за аморальность, по крайней мере, там, где отказывало чувство меры, и оставалось благодарить разве что улицу и толпу, которые со временем из разносчиков разгульной заразы начали становиться хранителями моральных устоев социального общества.

Наверное, и Оксане Калининой, и Александру Полкину здорово повезло в плане заложенной склонности к сознательности – по крайней мере, оба оказались вполне приспособлены к жизни в метрополии без поддержки родственников – по крайней мере, оба за помощью если и обращались, то только к друзьям-знакомым. А теперь Оксана в первую очередь сообщала о своих проблемах Саше, который стал частью её жизни – той, которая, казалось, была всегда, и наравне с постоянством которой стали чужими воспоминания о прочих случайных кавалерах, с одними из которых не было ничего, а с другими – временный потребный секс. Сам Полкин, наоборот, каждый раз снова и снова восхищался тем, что Оксана пришла в его жизнь, и это удивительное ощущение новизны каждого взгляда, каждого прикосновения, каждого телефонного разговора оставалось неизменным и делало его счастливым уже несколько месяцев.

Оксана приоткрыла ярко-голубые, чарующие глаза и, пару секунд понаблюдав за зачарованно глядящим в потолок Полкиным, подтянулась поближе и поцеловала его в щеку, заставив вздрогнуть и довольно улыбнуться.

– Колючка, – она мяукнула и погладила грудь Полкина. – Не пользуешься опять тем импортным депилянтом?

– Этим средством для массового убийства клещей? – Полкин усмехнулся. – Я лучше отвезу на дачу, пригодится, грядки удобрять.

– Как только там появятся грядки, так сразу вези. Кстати, я уже подумала, что бы такого посадить.

– Ну и что? Может, оранжевых ёлок высадить? А под Новый год будем привозить в город и торговать напару.

– Не-ет, это без меня. В Новый я гуляю, а не работаю. Да всё, как было у наших предков – помидорчики там, огурчики, редиску всякую.

– Ну, да, редиску, сосиску, а то вдруг война, все гипера позакрывают.

– Ну тебя, с твоими гиперами, – весело взвизгнула Оксана и села на кровати, сбросив одеяло и оголив упругую, молодую грудь. – Там одни пестициды на всех прилавках. Едим пластмассу, а потом прыщи по всему телу, будто спишь с гаремом комаров.

– Ну, давай, поехали жить в регионы. Работать там негде, зато воздух чище.

– Где? На псковщине, где концерны понаоткрывали секторы сельхозобработки? Или на Урале, где чистого воздуха вообще нет?

– На Новой Земле, – невозмутимо ответил Полкин, ловко привстав и поцеловав сосок правой груди сидевшей в пол-оборота Оксаны, а затем щеку. – Радиация оттуда уже испарилась, оборонку скоро выведут, останется только выжженная пустыня. Вот там-то будет спокойно.

– Тогда уж лучше в степь, под Казахстан, – вздохнула Оксана, положив ладонь на плечо Полкина.

– Не забывай, что там все в полигонах. Поставишь домик, утром проснешься, а вокруг степь, снесли твою хибару при маневрах.

– Да уж, всё вы мужики воюете. А нам из-за этого себе места не найти в вашем милитаризованном мире.

 

3.

 

Впервые в жизни его так трясло. Кейс в руке казался неимоверно тяжелой ношей, зубы периодически сводила высокочастотная дрожь, а вводимые в кровь стимуляторы-нормалайзеры уже не могли справиться с его состоянием. Сердце билось удивительно – не глухими толчками, как обычно, а острыми, пульсирующими ударами, словно бы подняв высоту исполнения своей партии на пару-тройку октав. Желудок был пуст, но, казалось, крутился вокруг позвоночника, не находя себе места. И даже сам факт, что вокруг практически никого, и ночь на самом пике покоя, нисколько не успокаивал его.

Эрзац-лицо частично отклеивалось – он ощущал это, как результат повышенного потоотделения по всему телу, и искренне надеялся, что эти мелкие отслоения, которые ощущались и чесались как сильно припухшие укусы комаров, снаружи не выдают его. Иначе провал был неминуем. В принципе, он ожидал слежку и не исключал, что обходной маневр с мнимой переменой такси, несмотря на незатейливую надежность, провалился. Глаза могли быть где угодно, хоть прямо перед его носом, или на его спине, а он бы их не почувствовал. Но тут уж – пан или пропал. Если выследили, то возьмут тепленьким, игла транквилизатора невидимой холодной струей в несколько микрон толщиной пробьёт кожу и сосуд, мгновенно зальёт в организм вещество, и на этом его путь завершен. Никто ведь даже не поймет, почему он остановился в задумчивости, а ребята из служб просто подойдут, встретят, как старого друга, и он пойдет с ними, пойдет сам, без принуждения, ибо сможет управлять поведением тела только на уровне их внушений, тогда как в глубине сознания будет пытаться прокусить себе вены, лишь бы не сдаться этим тварям – не из-за перспективы работать не с теми, а просто из принципа. Сейчас уже все дело пошло на принцип.  Жить ему в любом случае недолго, поэтому стоит хотя бы отыграться напоследок. Ведь всё это было не зря. Смерть Макса Говорухина, Танечки Орловой, Армена Иванова, да всех их – это нечто непростительное, то, за что следует разорвать на куски заживо, без наркоза. Убить людей только за то, что они отказались продаться, отказались украсть и перепродать, причем за копейки и под угрозами. И ведь никого из них не послушали. Танечка – Пышечка, как её ласково называли в лаборатории, – ворвалась в кабинет начальника и орала о произволе, о несанкционированном доступе на объект, об угрозах, но в ответ получила лишь тупое кивание и просьбу успокоиться.

«Мы во всем разберемся».

Разобрались, суки!

Отказниками были не все, но для контроля уложили весь коллектив, включая пару молодых аспирантов. Информация не должна была просочиться. Чей-то интерес оказался выше их жизней. Но теперь весь этот интерес ушел с одной записью. Лаборатория вместе с опытными образцами, на радость СБ ЗВНИИ, перестала существовать как таковая, а сам он исчез, и находился в розыске уже не только самими внутренними службами, но и полицией. На всякий. Официально приписали уничтожение государственной собственности стратегического значения, что, собственно, как оторвать кусок шубы у царя, карается смертью – или физической, или очисткой мозга.

Вот только сказали бы, для начала, что государственной эта собственность ни разу не была. Сказали бы, что планировалась продажа в частный сектор с последующим уничтожением первичной документации и отстранением персонала, участвовавшего в разработке. А им-то надо было кормить семью. Они тоже были людьми, как и эти сраные олигархи, которые решили поделить между собой результат проекта. Скоты! Не лишили работы – лишили жизней.. Причем свои и пальцем не пошевелили, чтобы остановить произвол эсбэшников. Мрази проклятые!

Неизвестно, что было холоднее – сенсор приемного устройства или палец, которым он к нему прикоснулся. Но спустя несколько секунд ящик захлопнулся. Ключ доступа выскочил в ладонь, и секретка, подшитая в руку, перехватила его, отправив глубоко под кожу, где было тепло и надежно. Ближе к сердцу.

Шрам на месте входа в секретку автоматически затянулся.

Он прерывисто выдохнул.

Теперь либо-либо. Либо не вели, и дело сделано, либо дадут расслабиться и примут чуть позже. Препарируют, и на этом игра закончится. Все просто. Только бы Людочку и маленьких не трогали больше. Только бы у них все было хорошо. А, быть может, и я проскочу? Быть может, смогу уехать с ними, начать все сначала. Буду пахать грузчиком. Да, вообще, принудительно очищу мозг от всей этой ереси и буду чернорабочим. Или даже водителем. Только зрение прооперирую, а то неудобно будет. И буду водить аэробусы там, грузовики всякие… Где-нибудь под Тверью. Ха!

Он неожиданно для себя стал радоваться бесновавшимся в нём мыслям – истерика подошла к пику, сейчас главным было не выйти из-под контроля, но выйти с территории хранилища.

Только бы моих хороших не тронули. А не тронут, нет, точно, ну, что они с ними могут сделать? Их и в заложники не возьмешь, со мной связи нет, смысла нет. А что я купил лицо, никто не в курсе, брал-то у таджика в подвале, подешевке…Впрочем, наверняка он мне б/у втюхал втридорога…

 

Барышников прочел верхнюю строку отчета, удовлетворился этим и тут же отложил планшет в сторону. Он любил пользоваться именно архаичными планшетами, а не стереопроекциями – те, говорят, портят зрение, да и для чтения текста это изврат – висящие в воздухе строки. Лучшая книга – бумажная, а тенденция использовать только электронные источники – гибельна. Она приводит к уничтожению духовности как таковой. Впрочем, плебосу только то и потребно, временами думал Барышников. Зачем внушать людям доброе, вечное, консервативное, если отупляющий модернизм делает их более эластичными, управляемыми, эксплуатируемыми. Что говорить – «неуместно перед проституткой читать стихи», гласит восточная мудрость.

– Машенька, вызовите ко мне Степановича на конфиденс. Очень важно.

– Сию секунду, Валентин.

По неписаному правилу, для экономии времени секретарша называла Барышникова не «Валентин Евгеньевич» и не «господин Барышников», а просто по имени. Версия с экономией времени была своего рода официальной, тогда как по факту Барышникову просто доставляло удовольствие несколько более личное, интимное, что ли обращение со стороны грудастой, вечно чрезмерно накрашенной (и единственной, не получавшей за это выговоры) Машеньки. Особенно после пары «вечерних совещаний» с секретариатом, на которых Машенька особо ярко выделилась глубоким миньетом и некоторыми другими не совсем профессиональными навыками, тем не менее неплохо способствовавшими сохранению за ней штатного места даже при сокращении, доходящем до уровня стратегических операционных отделов. Был в этом некий экстрим, от которого Барышников не мог себе позволить отказаться – девку за деньги он мог снять когда угодно и любого сорта, свою любимицу мог иметь в любое удобное время по сигналу, но все это было как-то примитивно и бесформенно для него. Нужен был азарт, как при полете на аэробусе в каньоне или быстрой езде в черте города.

– Добрый день, Валентин Евгеньевич, – чрезмерно уважительное, даже несколько халдейское по манере обращение Степановича – одного из руководителей службы безопасности компании – звучало весьма комично, с учетом того, что Барышников был моложе его на добрый десяток лет.

– Не очень-то, господин Степанович. Ходят слухи, что просрали мы с вами Любимова. Есть такое?

– Ну, не мы, Валентин Евгеньевич, не мы. В конце концов, все меры форс-мажорного характера за…

– Да знаю я, за кем они. Что по семье?

– Говорят, уехал в командировку, в Казань.

– Мозги прочищали?

– Трижды. Боялись, жена свихнется, но ничего, кроме Казани, не получили.

– Охренеть, – выругался Барышников. – В какой срок ждать решения вопроса?

Степанович несколько вжался, и теперь смотрелся ещё забавнее, особенно если вспомнить его армейское прошлое и полковничью манеру держаться в частной жизни.

– В предельно короткие сроки. В течение недели справимся.

– Смотрите, уважаемый Сергей Иванович, – Барышников постучал указательным пальцем по экрану планшета, лежащего на столе. – Как бы потерянное мною время не стоило Ваших денег. Очень мне неприятно будет обнаружить этот  факт. Успеха Вам.

Степанович медленно кивнул и вышел через быстро открывшуюся и закрывшуюся за ним дверь.

Время шло, и это заставляло Барышникова нервничать. А как дело будет упущено? А как выяснится, что не все так случайно произошло, как кажется? Впрочем, последнее его волновало меньше всего – благо, не в первый раз приходилось оформлять несчастные случаи.

 

4.

 

Некоторые телефонные звонки можно ждать с нетерпением, некоторые предполагать, некоторые просто констатировать как незапланированные. Некоторые же шокируют самим своим фактом и заставляют задуматься ещё при появлении имени звонящего на дисплее телефона. И когда Полкин ехал на работу на своем «ауди-креатива», он меньше всего ожидал звонка такого рода от такого абонента.

– Привет, Сашка, – лицо Георгия Любимова было едва узнаваемым – глаза скорее походили на впадины или овраги, щеки впали, хотя когда-то он был ещё тем пухликом, взгляд тусклый, безжизненный, улыбка словно бы натянута на череп, но явно снята с чужого лица.

– О, какие люди! – Полкин перевел машину в режим автокруиза и откинулся в кресле. – Здорово, светило мировой науки.

– Не шути так со старым человеком, воздастся, – Любимов улыбался все также мертвецки. Сейчас он действительно казался не мужчиной, немногим старше Полкина, а старцем, пережившим все самое ужасное в этой жизни. – Скажи мне, ест у тебя сегодня свободные полчасика для меня? Дело важное, предельно.

– Всегда есть, Жора, для тебя всегда есть. Во сколько надо? – задавая вопрос в такой форме, Полкин был уверен, что услышит адекватное предложение по времени – с точно выверенной отметкой времени, Любимов был известным аккуратистом, вероятно, сказывалась немецкая кровь в четвертом колене.

– Чем скорее, тем лучше, Сашь, чем скорее, тем лучше. Сможешь подхватить меня?

– А ты сам-то где?

– Около шайбы, – подмигнул Любимов.

– Буду через минут пять. Только ещё у босса отпрошусь. Где искать?

– У цыпочки.

– Принято. Жди.

Связь прервалась, и Полкин откорректировал курс, параллельно набирая номер начальника подразделения, дабы сообщить ему о «непредвиденной задержке». Он не стал задавать традиционных тупых вопросов а-ля «зачем так срочно», поскольку знал, что если Любимов когда-то просил приехать, то только по делу, и было это редкостью. Когда они работали вместе в Северодвинске от института, он успел достаточно узнать не только частную персону Жоржа с которой был знаком и так несколько лет – дружили семействами, но и Любимова-профессионала. Если проводить аналогии с историей, то Любимов был скорее Эйнштейном, тогда как Полкин – Шпеером, и направления их работы в какой-то период жизни здорово разошлись. Но хорошее знакомство осталось. Родом оба были из одного города, и «шайбой» условились для конспирации – а вдруг что, хотя, скорее, конечно, в шутку, – называть Площадь Восстания, а «цыпочкой» – ресторан куриной кухни, в который переделали своё время забегаловку Кентукки Фрайд Чиккен.

Оставалось только понять, чем обоснована столь приятная встреча.

 

Любимов стучал всей пятерней левой руки по столу, правой имитируя заинтересованное ковыряние вилкой кусочков куриного филе. Каждая секунда после обозначенного Полкиным времени казалась ему катастрофой.

А вдруг провели по трассе? А вдруг за спиной… А друг? Нет, только не болтать лишнего.не сейчас. Просто пробить поле. Просто понять, он ли это.

Он немного помассировал правую скулу – искусственное лицо несколько давило в этом месте, но этот момент отвлечения внимания был скорее к месту, чем мешал. Любое физическое ощущение помогало ему сосредоточиться на окружающем, не впасть в сонливость, хотя спать хотелось, четвертые сутки с открытыми глазами давали о себе знать. Но он все равно чувствовал себя увереннее, находясь во внимании – хотел хотя бы понимать, в случае чего, откуда они подкрались.

Полкин зашел в заведение, ещё переговаривая при помощи пешеходной гарнитуры с Оксаной – ей срочно понадобилось сообщить ему, что она хочет снова поехать к себе, надо поделать кое-что по дому, а то мама в скором времени обещала нагрянуть. Изображение её лица висело перед его глазами проекцией с гарнитуры, но это не мешало ему оглядываться по сторонам в поисках того самого, бледного исхудалого лица Любимова.

– В общем, хочешь – вечером заезжай, поможешь мне. Целую, солнышко.

– Сладко целую. Заеду. Пока.

Связь прервалась, и Полкин поймал себя на мысли, что обошел весь длинный зал и вышел к двери на второй этаж, в пиццерию, но не увидел Любимова. Решил для контроля пройтись обратно.

– Excusez-moi! – несколько неожиданно и отстраненно проговорил незнакомец за одним из столиков, остановив Полкина. –  Puis-je vous demander s’attabler. Excellent poule[1].

Полкин посмотрел на незнакомца с явным удивлением, но вспомнил один знаменательный факт, касавшийся Любимова, и присел за столик напротив него.

– В этой-то забегаловке, – он протянул руку, Любимов нервно, негнущейся холодной ладонью пожал её. – Тут когда-то вообще был третьесортный фастфуд с полусырым мясом сомнительного качества. Много поменялось?

– Не знаю. Вроде, это филе вполне съедобно. Даже вспомнился какой-то вкус детства. Как поживаешь, Саня?

– Да вроде ниче. Пашу все там же, встретил хорошего человека в этой жизни, постепенно все налаживается. Как сам?

– Спасибо, что не бьешь в лоб. Всегда ты был особо тактичен. Поэтому тебе и северные бабы легче давались, – Любимов улыбнулся почти также холодно, как на экране, но в глазах его блеснул юношеский задор.

Полкин рассмеялся и парой легких движений заказал в электронном меню, вмонтированном в крышку стола, чашечку каппучино амаретто.

– Ну, правда, я-то человек женатый, чего уж мне теперь.  А вообще – как видишь, Сашь, дерьмово всё. Хуже некуда. Ну, это вкратце. Мог бы рассказать подробно, но чересчур тут людно. Сможем встретиться вечером?

– Вполне. Давай ко мне тогда, приглашаю. Правда, придется Ксюшку оставить скучать, но ради такого случая…

– Нет, слушай, не хочу тебя лишний раз… – Любимов замялся, – подставлять. Давай так, кофейник, на крепости, 19.00, сойдет? Я тем временем осмотрюсь, проверю, всё ли в порядке за мной…

Полкин несколько удивленно приподнял брови, оценив такую формулировку, но, поймав взгляд Любимова, проглотил вертевшийся на языке вопрос.

– В общем, если будет все нормально, буду в том же лице. Не мог я сразу подготовиться к разговору, извини. Если будут подозрения, сам тебя найду. Жди обязательно. Извини, что сейчас выдернул так просто. Просто…

– Успокойся, Жора, – Полкин с невозмутимым видом отхлебнул каппучино, стараясь заразить своим показным спокойствием явно нервничавшего Любимова. – Сказал же, любое время. Что тебе до вечера потребуется? Деньги, машина?

– Не, у меня в-всё есть, – Любимов забарабанил пальцами по столешнице, и Полкин все понял без объяснений.

– Вот, – он достал из кармана бумажник и карту, – переводка. Свободный доступ по доверенному ключу. Пять-пять-восемь-два-Оксана. Хватит, чтобы снять машинку на мое имя и перекусить до вечера. Не светись особо, хочу вечером услышать все и подробно, тактичность показывать не буду. В общем, у меня работа стоит, так что давай, до семи вечера чтоб всё было в порядке.

– Спасибо, Сашь. Спасибо. Встретимся.

 

Сабрина Дунаева озлобленно осматривала толпу в этом заведении. Её уже тошнило от вида курицы жареной тушеной, вареной, напитков, всяческой еды. На ближайшую неделю она пообещала себе диету из воды и таблеток для поддержания обмена веществ. Цикл наблюдения был изматывающим куда как сильнее, чем плановые операции по перехвату, но для реализации перехвата нужно было иметь цель, а цель гуляла, что не радовало абсолютно. Задачей всех, кто в эти дни шастал по городу, было обнаружение цели в виде одного малохольного беглеца из района Северодвинска. Механика – психотропный захват, далее – согласно распоряжений ЦеКо – Центра Координации.

Но пока операция продолжалась, и Дунаева тупо считывала данные радиусного наблюдения, в чем ей отменно помогала система интеллектуальной расценки входящей информации, встроенная в коммуникатор, лежащий на столе. Однако ключевых фраз, ключевых лиц, на которые была установка у системы, не было, и она с отчаянием осматривалась, видя врага в каждом вокруг, но не имея возможности перестрелять их всех к чертовой матери.

Вот, молодая парочка. Целуются, хавают какую-то хрень,а у меня уже три недели мужика не было, все пальцы стерла, хоть ты дилдо заводи. Вот какой-то жирный упырь жрет своё бесформенное месиво…Странно, откуда тут кальмары, ведь подают одну курятину, будь она проклята…Крыша едет, точно, ЭТО НЕ КАЛЬМАРЫ! А вот двое мужиков сидят. Один помоложе, другой постарше. Один пьет свою пенную дрянь, другой жрет какой-то гнилой гуляш. Педики небось…Блин, ненавижу суточное наблюдение. Как трахаться-то хочется, кто б знал…

 

5.

 

Альфред Зинкевич, перебирая файлы одного старого архива, остро ощущал, как его клонило в сон. И упивался этим ощущением. Как правило, он бодрствовал и был возбужден каким-либо делом – от сборки очередного массива данных на продажу до секса с какой-нибудь вызывной потаскушкой, из памяти которой благополучно стирался эпизод жесткого анального секса, а вставлялся нераспознаваемый пробел, на волне которого она уходила, выдав товар, но не получив оплаты. Если активного бодрствования не было, он укладывался на эргономичную кушетку, задавал массажную программу для улучшения циркуляции крови во сне и практически мгновенно отрубался на заданный срок, пока будильник, для надежности вшитый ему под кожу черепа, не трубил подъем. Сейчас же он упивался утомленностью – позволил себе в честь дня рождения старого приятеля, на который выезжал несколько часов назад с искусственным лицом и на подставной машине – такой формат жизни стал для него необходимостью с вполне определенных пор.

Звонок на линию три, канал один (всего линий было четыре, по два канала, каждый по своей специфике звонящих) вышвырнул его из сонливости и мгновенно придал характерный тонус.

– Здоровеньки булы! Какими судьбами?

– Здорово. Ты б хоть для приличия рожу свою надел, а то как не родной.

– Ой, простите, мадам, тьфу, бля, месье, – Зинкевич провел с усилием указательными пальцами по невидимым швам на лице слева и справа, и микрокаркас отсоединил кожух искусственного лица от лица настоящего – слегка покрасневшего, зеленоглазого, несколько округлого. – Ты когда заедешь-то ко мне? Водка стынет!

– Во-первых, не бывает у тебя водки, ты только вино жрешь, – усмехнулся Полкин. – Во-вторых, поможешь с инфой?

– Пятьсот евро! И любой каприз за Ваши кровные.

– Ну, от только в начальники перерасту, так сразу начну и косарями кидаться, и пятихатками сорить. Скажи-ка мне, некто Любимов Георгий Владиславович, Северодвинский Неофизический, штатный исследователь, проектировщик, ну, или кем ещё он там был, – никак у тебя не замечен?

– У меня все замечены, – Зинкевич пододвинул поближе стоявший на столе моноблок, а планшет с проектором отодвинул на соседнюю столешницу. – И за всеми че-то да числится. Если есть человек – то и статья найдется, не так ли?

– Не поспоришь. Но на этого вряд ли. Интересует, куда направлялся, как работал, что с ним на сей день.

– Кхм, – Зинкевич почесал подбородок, – с телефоном все в порядке?

– «Корпоратив» – это никто слушать не будет. Да я пока этого не заслужил.

– Ну, это всегда можно перепроверить, конечно, – Зинкевич нарочито медленно говорил, дабы не заострять внимание на проведении спутниковой экспресс-проверки подключения сторонних трекеров к линии приема-передачи. – Мало ли кого ты да как ты. Как, кстати, с Ксюнькой?

– Радует. Что-то меня в этой жизни, наконец, радует. Забирает от этого долбаного мира туда, где теплее и светлее.

– И нет озоновых дыр, – мечтательно пропел Зинкевич, прихлопнув пальцем на экране кнопку подтверждения завершения проверки. Линию никто не слушал. – В общем, в целом ничего сверхъестественного, зомби не создавал, на Венеру не летал. Лунный проект и Марс частично обслуживал, в части минимизации расходов на двигатели при массовых запусках экспедиционок, но это все дело перспективы, следовательно, по этому барахлу ничего выдающегося. Пару лет назад переведен в закрытый корпус, видимо, тот легендарный, под Белым морем. Дико там работать, конечно.

– Холодно, – у себя в кабинете Полкин откинулся в архаичном директорском кресле и, щелкнув пальцами для усиления вентиляции, закурил Нирдош[2]. – Но терпимо, по крайней мере, в самом Севске. И что по этому делу?

– По нулям. Архивные записи вроде как не велись, либо не включены в реестровый обмен по серверам – я ж обычно оттуда питаюсь. Параллельно рою официалку. Но пока чисто. А че с ним?

– Пока не знаю. Но хотелось бы быть готовым к сюрпризам. Пока вообще ноль.

– Да вот такая же… – Зинкевич запнулся и уставился в дисплей, будто увидал там чудовище, пожирающее его годовой запас консервов. – А вот твой Жорик и засветился. Уголовное, как-никак.

– Хм, – Полкин несколько опешил, машинально выдохнул дым ноздрями. – И по поводу?

– Госсобственность. Жахнул секретный объект. В розыске в том числе и по каналу МВД. Обложат его, если ещё не обложили.

– Пока нет. Пока нет, – Полкин ощутил себя потерянным, даже несколько беспомощным – он ожидал многого, но не такого бреда. – Субъективно – дело написано?

– Ну, знаешь, – Зинкевич театрально шмыгнул носом. – Написать можно че угодно, я вот дурачок, а дело могу слепить на любого минут за шесть. Но тут стереографии, вполне вменяемого качества, лаборатория всмятку, частично завалена. Правда, доступ к фото почему-то только через особое поручительство. Ну, у меня-то на такое дерьмо автовзлом.

– Ты неподражаем, – кивнул Полкин. – Ладно, сотри результаты поиска, мне это больше не понадобится. Спасибо тебе, Альфонс.

– Да нема за шо. Ты лучше соберись ко мне, лучше с Ксюхой под ручку. Обещаю быть культурным, матом не орать, девок не приводить.

– Посмотрим. Это, пожалуй, то немногое, в чем я тебе не могу поверить.

-Что приглашаю?

– Что никого не будешь драть на полу, когда мы придем.

 

 

В кафе было на редкость пустынно. Впрочем, это местечко на Выборгской сравнительно недавно открылось и не успело завоевать сколько-нибудь приличную аудиторию. Парк неподалеку здорово помогал привлекать публику в выходные, но многих отпугивала близость к Сампсониевскому, приобретшему после ряда событий взрывного характера дурную славу, да и потом – сам вид церкви поблизости смущал модернистически настроенную молодежь, для которой религия становилась понятием все более блеклым, транспарентным, а то и попросту смешным.

Любимов сидел вот уже пять минут в зале для курящих, в уголке и курил. Он давно не сжигал табак с такой скоростью, да и сигареты стали уже давно недешевым удовольствием – акцизы в свое время вздернули цены до такого состояния, что даже уверенные курильщики, считавшие своим долгом покупать пачку хоть за 100, хоть за 200 рублей, начали переосмысливать свой взгляд на курение. Для многих стали альтернативой далеко не столь дорогие травяные сигареты – импортеры из Индии вовремя оседлали тенденцию и стали закидывать в розницу безвредную (по крайней мере, в сравнении с едким табаком и охмеляющей марихуаной) смесь трав под относительно известным в мире брендом, активно делая на этом неплохие деньги. Но сейчас Любимов курил табак – это ставший архаичным наркотик, губивший многих, сейчас помогал ему успокоиться лучше нормалайзеров. А, возможно, он просто приходил в себя, чувствуя уют и защищенность здесь, в этом кафе и думая о том, что, возможно, сейчас, скоро всё закончится, и он уедет обратно, в Северодвинск, к морю, к Людочке, к Оленьке с Олежкой…А потом они поедут к теплому морю, на юг, чтобы отогреться от этого всего и начать все заново. Он поклялся себе, что сделает это. План был предельно прост, но если Саша Полкин решит, что это геморрой ему ни к чему, то все рухнет. Он больше ни к кому не сможет обратиться. Он, вероятнее всего, и не дойдет больше ни до кого. Не успеет – найдут, парализуют волю, а дальше – конец, анафема.

Он встряхнул голову, отогнав эти мысли, и уже не так спокойно, как все это время, а нервно, с прикусом фильтра, затянулся. Полкина ещё не было. Впрочем, он не опаздывал. Просто Любимов подъехал раньше – чтобы посидеть, отдохнуть от постоянной необходимости оглядываться, но не засидеться, чтобы не привлечь лишний раз внимание. А то вдруг – наблюдатели, осведомители… Впрочем, здесь полтора человека на зал. Вряд ли.

 

Полкин вышел из машины в 18.58. Несмотря на вынужденную задержку на работе и длительную телефонную беседу с Оксаной, полную объяснениями ситуации, прыжок по Верхнему Кольцу довольно быстро перекинул его с Автово через портовый съезд до Выборгской.

Войдя в кафе, он сразу сосредоточился на мысли, что беседа будет конспиративной, да и логика Жоржа была удивительна – квартиру он подставлять не решился, а самого Полкина – смело. Впрочем,  крупица здравого смысла в этом была, а, учитывая состояние Любимова, можно было понять и его некоторую непоследовательность.

Полкин оглядел зал.

Молодая парочка номер один. Хорошенькая, а он очкарик, ботаник явно и интернетчик, пускает слюни, дрочить будет пол-ночи, если, конечно, не разведет её…Парочка номер два. На диванчике, болтают. Проехали. Мужичок алкашеской наружности. Водка в розлив с какими-то ферментами. Наркоман, что ль… Девочка. Одинокая грустная. Курит. Возможно, ждет кого-то или рассталась с кем-то, но подозрение имеется. А вот и наш клиент. За ним никто не смотрит, что приятно. За мной вроде тоже. Вот ещё паренек, играет в какую-то старую ересь типа PS, и не сидится же дома. А я вот с большим удовольствием сейчас поиграл бы в пододеяльные и настольные игры с Ксюхой…Однако же…

Он кивнул Любимову, обменялся с ним рукопожатием и сел напротив, придвинув креслице поближе. То же самое сделал Жорж.

– Сразу по делу, Жора, сразу. Только у меня сразу вопрос в разрез, – Полкин дождался выжидающего жеста Любимова. – Дело по лаборатории написано? Если да – то зачем? Если нет – то как так?

Любимов прочистил горло и отложил недокуренный «парламент» на край пепельницы.

– В общем, так, давай расскажу все последовательно, а ты послушаешь. И оценишь, для начала, прав я или нет. А потом прозвучит – или не прозвучит, в зависимости от твоего ответа, – моя просьба.

– Хорошо, – Полкин поманил молоденькую официантку с ужасной угревой сыпью на лице. – Девушка, будьте так любезны, каппучино амаретто, и побольше сахара. Втыкай.

– Было бы что, – Любимов снова прокашлялся и начал излагать. – В общем, после работы по проектам на Луне и Марсе, вроде как за отличные успехи в двигателестроении, проектировании агрегатов с минимизацией поглощения мощностей на подлетах – а за это бились в свое время, за каждую кобылку, да ты сам должен помнить – Луна разрабатывалась при тебе, это точно, – так вот, за все эти успехи меня перекинули под Белое море. И работали мы над одной хренью. Подробнее могу рассказать попозже, но в двух словах не выйдет, надо правильно понять, а в один разговор такой объем не уложится. Так вот, – Любимов снова закурил, уже новую сигарету, поскольку старая истлела, не спросив его разрешения. – Мы – я и ещё пятнадцать человек научного коллектива из доброжелателей, мать нашу всех вместе, бились, как рабы, чтобы реализовать практически невозможное. Концепт на уровне фантастики, и даже хлеще. Разумеется, стоящий отменных денег. Провели ряд испытаний в разных масштабах, впрочем, далеких от реальных потенциалов, но пропорции сошлись во всех случаях, и это могло означать только одно – прорыв. Все были счастливы, как дети, и я в том числе. Я плакал, понимаешь, Сашь, плакал, как ребенок, когда читал последнюю аналитическую сводку по опыту в максимально возможном для нашего бункера масштабе. Я был в экстазе. Но ни одно доброе дело, как известно, не остается безнаказанным. Пошла стадия доработок, вычислений необходимых мощностей и агрегатки для реализации конечного решения и вывода на производство. Поскольку достижение наше было пока строго засекречено, то премии и мировая известность всем были обещаны, как только будет отстроена первая базовая модель, которую прикрутят к направляющему автопилотному модулю, и которая оправдает себя по факту возможности использования в полном масштабе. Но именно на этом этапе в лаборатории стали приходить непонятные граждане в штатских костюмах. Приходили, следили, записывали что-то, и ни слова не говорили. Когда я увидел, как один из этих мудаков записывал мои вычисления, вводимые в процессор Крамера, я устроил реальный скандал, выпер этого урода и спросил с руководителя группы, что это за херня такая происходит. На что получил неоднозначное мычание, из которого разобрал только то, что это некие люди из СБ. Какой, чьей – не ясно. Вот только со временем все прояснилось. Не буду расписывать все условности, но нас решили кинуть. Всех до последнего. Выдать расчет, лишить работы, проект плавно перелить в определенные руки, и все это под общим надзором эсбэшников – от правительства, а также какой-то частной конторы, которая заплатила бы больше. Но мы стали опасны, поскольку знали проект, знали плюсы и минусы, знали как все отстроить, но и как все сломать. Проект мог казаться утопией на словах, но на практике, и так, как мы все разработали, это было чудом, я сам не во все верил, но результаты тестов говорили сами за себя, – Любимов глубоко затянулся и несколько сбавил торопливый темп речи. – Соответственно, людям надо кормить семьи. Людям надо быть признанными за их работу. И, как оказалось, в отличие от научрука, большинство наших поднялось против этого дерьма. Там ещё были кое-какие условности того, как это вышло и почему, но итог был однозначен. Вдумайся, Сашь, вдумайся – пятнадцать человек умерло в течении недели, от разного рода несчастных случаев и разбойных нападений. И это-то в Севске! Остался я один. Но пока я был не один, мы с приятелем решили замутить последнюю попытку сделать так, чтобы все пошло по чести, во имя хотя бы тех, кто уже полёг ни за что, за интересы каких-то говнюков, Саша, понимаешь?

Полкин утвердительно покивал и тоже закурил свой Нирдош, не прерывая монолог Любимова.

– И мы взорвали к ебаной матери это несчастный цех. Наш цех. Нашу лабораторию, где мы сотворили чудо. Только перед этим я сказал жене и детям, что уезжаю в командировку, в Казань, на месяцок, могу не быть на связи. Мобильники менял, но на новый номер пришлось опять поставить свои данные. Не суть. В общем, помимо того, что мы все разнесли – а мой товарищ за это поплатился жизнью, поскольку его застрелили, якобы при захвате опасных террористов-диверсантов, – была сделана копия всех материалов с проекта, всей подноготной, с данными испытаний и прочим. Понимаешь, я не смог это так оставить. Они думали, что убирают всех, и – опа, готово, их козлы очкастые собрали готовый проект в рекордно короткие сроки. А проект уникален, Сашь, я зуб даю, ни у кого этого нет. И это не миллиарды, и не триллионы. Это больше и лучше. И теперь мне при любом раскладе хана. Я не жилец, так или иначе, но пока меня никто не зацепил, пока я на свободе, и мне нужно, чтобы ты помог мне.

– Жорик, – Полкин задумчиво почесал нос. – Тебе бы свалить из страны; вот так, быстро и безболезненно, документы мы тебе сделаем за час, и езжай куда надо.

– Сашь, найдут, отроют, вскроют искусственное лицо, проверят пальчики, да что угодно. Странно ещё, что я сегодня, пока гулял, ни во что не вляпался. Мне нужно, чтобы ты забрал это. И никак иначе.

– Хорошо. Допустим, но что я с этим буду делать? Из меня специалист по движкам, как из тебя Казанова.

– Верно. Передай это по своим каналам. Знаю, у тебя есть связи.

-Ха, Жора, вот ты дал-то, связи! – Полкин нервно затушил сигарету о стол. – Связи есть у тех, кто жрет за счет электората в три горла и обеспечивает себе неприкосновенность и служебные квартиры за счет тех же налогоплательщиков. Или у олигархов капитала хреновых.

– Ты в метрополии крутишься, понимаешь? – Любимов изо всех сил старался держать себя в руках, но выходило не очень. – А у меня может и будет один шанс уйти, но только без этого.

Он показал Полкину аккуратно обработанный шрам на внутренней стороне ладони и продолговатый бугорок, уходивший к запястью.

– Может, они меня прокачают, и всё. Может, смогу вытащить Людочку. Они уже проверяли их, ломали психику – смотрел по дистанционному наблюдению. Но они реально ничего не знали, и это их спасло, что толку с моей командировки в Казань? А вот меня они вскроют конкретно, поэтому мне надо все это забыть. Если сможешь с этим помочь, буду благодарен. Не сможешь – не надо, так попробую. Но это, – он снова потряс ладонью, – нужно унести, иначе мне покоя не будет ни на том свете, ни на этом.

– Хорошо, – Полкин раздраженно положил свою ладонь на ладонь Любимова. – Валяй.

Как только ему в руку уперся тонкий металлический штифт, Полкин убрал руку и засунул её в карман, вроде бы доставая бумажник.

– На любой mU-разъем поставь, прочитай, где лежит кейс. Но пока не будешь готов его извлечь, ничего не узнавай – вытрясут все, если перехватят. Прости меня, Сашь, но это может быть моей последней волей. А ты очень хороший человек, ты мужик, и поэтому я тебе доверяю. Я же ссаная тряпка, не смог довести свое же дело до ума.

– Хорош тут изгаляться, – Полкин кинул наличку на стол, жестом подозвал всё ту же прыщавую официантку. – Сдачи не надо.

Когда официантка ушла, старательно виляя упруго стянутой униформой задницей, дабы хоть как-то компенсировать неблагоприятный вид физиономии, Полкин продолжил.

– А что касается твоих мозгов, можно сегодня, а можно завтра – доедем до одного гражданина, он тебе быстро сотрет, что надо и не надо. Заодно эротические фантазии твои посмотрим, женатик.

Любимов улыбнулся. Искусственным лицом это вышло не очень-то доброкачественно, но все же эта улыбка была добрее, как и выражение глаз под линзами накладки. Он стер салфеткой кровь, проступившую из зарастающего понемногу шрама – устройство хранения требовало извлечения по истечению срока эксплуатации.

– Давай так. Сегодня ещё подлечу руку, да и проверюсь, нет ли хвоста. На всякий. А завтра – свяжусь с тобой, и мы туда съездим.

– Точно свяжешься? – Полкин ощутил тревогу, впервые за все время разговора. Постарался убедить себя, что это напрасно, и всё обойдется.

– Клянусь, – громко выдал Любимов, чем вызвал на себя пару взглядов, в том числе и вилявшей бедрами официантки. – Давай уже расходиться, Сань. Теперь все будет лучше, теперь всё образуется. Спасибо тебе, возможно, ты мне жизнь спас.

– Ни хрена я тебе пока не спас. Будут подозрения, что имеется хвост, звонок мне, сразу. По GPS тебя найду, выеду. Не стесняйся и ночью звонить – я сегодня, по ходу, один ночую, – Полкин протер веки кончиками пальцев, ощутив прилив усталости – вполне себе адекватной, вечерней усталости после долгого дня.

– Заберешь? – Любимов вытащил пластиковую карту из кармана.

– На счастье держи до завтра, – усмехнулся Полкин. – Пригодится.

Они пожали друг другу руки, ещё раз утвердительно повторили друг другу «До завтра», и встреча закончилась. Полкин из-за угла понаблюдал, как сел в машину и отъехал его старый-старый знакомый, убедился, что авто взяло курс на Кольцо, зевнул и отправился домой. Ехать к Оксане он был явно не готов – требовалось переосмыслить произошедшее, и основательно. А главное – понять, что делать с микроключом, который вручил ему Любимов.

 

Прыщавая официантка наклонилась к одинокой курящей девушке и шепнула:

– Уехали. У одного кровь на запястье была. Больше ничего.

Черноволосая девушка кивнула, взяла за руку официантку и быстро сделала микроинъекцию в шею другой рукой.

– Меня не помнишь, о чем просила, не знаешь.

Официантка стояла в ступоре, тупо принимая наводящие сигналы от черноволосой. Та ещё пару секунд пристально смотрела на прыщавое девичье лицо, провела пальцем по линии декольте униформы и ладонью по груди официантки, цыкнула и пошла на выход.

Поймав себя на мысли, что была бы не прочь поразвлечься с такой молоденькой неопытной малявочкой, Кристина Сабирова, тем не менее, автоматически переключила мысли в плоскость работы. У неё появился след, и, более того, ориентиры – по лицу и машине – с внешней камеры наблюдения. Дежурство прошло успешно.

 

Любимов запер центральный замок, выставил стояночную тонировку стекол и выдохнул с облегчением. Ему казалось, что он вот-вот ощутит себя счастливым и безмятежным. Его никто не принял, никто не заморозил, он ощущал себя в безопасности, и ноющая боль в запястье казалась ему божьим даром. Он был готов уехать куда угодно, до завтра, провериться, поспать – наконец, поспать – и завтра закончить весь этот абсурд. Он увидел в том, что сделал Полкин, благодарность ему этой жизни, судьбы, провидения, – да чего угодно – за годы честного, добропорядочного, кропотливого труда. И спасение, в которое он уже не верил, маячило на горизонте.

Но он собрался, выставил внутренне и внешне состояние нарочитой серьезности, приказал себе не расслабляться, поскольку ещё важно не подставить никого – ведь неясно, как Саша Полкин поступит с ключом, возможно, выбросит к чертовой матери, возможно, найдет знакомых, которые донесут до всего мира то, что он дописал к архиву в последнем наноэлементе – историю предательства страной своих сыновей и дочерей от науки – тех, которые не уехали в поднявшуюся с колен после кризиса Европу или щедрую на дотации в свою пользу Северную Америку, а остался в стране и стал создавать нечто новое, тех, кто мог сделать революционный шаг вперед, но был списан на помойку, к прочим хладным трупам, лишь в угоду расчетам системы, для которой именно эти люди, – способные поднять голос на заблудших руководителей, обладающие столь обесцененными эпохой честью и достоинством, – стали лишними пешками на доске, где, вероятно, игра всегда велась, как минимум, тремя сторонам – государством, организациями и отдельной кастой эсбэшников – тех, кто тоталитаризм, повседневность контроля и жесткого пресечения любого вольнодумия сделал нормой каждого нового дня. Они все имели свои интересы, но эсбэшники могли играть, меняя стороны, делая рокировки, в зависимости от диспозиции. Они были омерзительны морально, но технически – бесподобны. Не в последнюю очередь благодаря хладнокровию в применении средств, заведомо оправданным целями.

Любимов включил обзор через лобовое и боковые стекла и отъехал от бордюра напротив кафе. Он наметил цель – индустриальная зона за Пискаревским проспектом, в районе спуска с Нижнего Кольца, где можно было затеряться, остановиться и лечь спать на уютной тахте, в которую по команде складывались кресла его арендованной «лады». Немного – минут десять – и он уже съехал бы с Нижнего Кольца.

«Ты только милая жди, ты только не забывай…»

У него в голове крутилась какая-то старая, попсовая песенка времен потокинсской авторитарии, он частенько интересовался тем, что пели и под что танцевали шестьдесят-семьдесят и больше лет назад, своего рода хобби, которое позволяло ему изучать некие фантомные тенденции в развитии массового сознания. Зачастую он признавал, что на сегодняшний день общество может быть не готово к тому, что создавали в цехе под Белым морем, что использование этого не по назначению может сделать из человека чудовище, причем в глазах всей Вселенной. Но иногда его одолевали мечты – глупые, наивные, детские, – мечты о том, что он сам сможет воспользоваться этим, и сможет оказаться где-нибудь на такой же Земле, возможно, ещё девственной, непорочной, не отравленной ядами выхлопов машин, сливов монолитных заводских комплексов и озоновыми дырами. И там найдет последний покой, когда-то, вместе с Людочкой и детьми, которые найдут себе дело уже там и станут авангардом человеческой расы – не черной, белой или желтой, а человеческой, единой и неразделимой.

Впрочем, это были лишь мечты. Но ведь, если Полкин сможет реализовать выход информации в общий поток, разработки будут приняты на этих началах заинтересованными фирмами, которые не станут ввести уничтожение тех, кто «слишком много знает», а он сам, Георгий Любимов, создатель инженерных моделей для двигателей нового поколения, отсидится до поры до времени, а потом снова появится, живой и здоровый, и заявит о своем праве получить маленькую, размеров далеко не в миллиарды долларов, награду за этот труд…

«Лада» голосисто ухнула и стала останавливаться. Приборы на панели погасли, освещение в салоне пропало, стало по-вечернему темно.

Любимов окаменел. В горле мгновенно пересохло, руки заледенели и безвольно опустились на колени.

Неужто…Нет, не-етушки, уважаемые, я так просто не сдаюсь. Я ещё повоюю. Вы ещё меня узнаете…

Перед глазами стали навязчиво мелькать темные мушки – давление ударило в голову эффектно, хлопком, но это было не столь важно. Он вытянул из кармана маленький пистолет и крепко сжал рукоятку – настолько крепко, насколько позволила хватка  одеревеневших кистей. Другой рукой попытался включить электронное зажигание, но тщетно.

Людочка… Сашка…Какой я мудак…Сашка…Они же наверняка выпасут его. Нет, надо сделать так, чтобы ни его, ни меня. На счет три наружу – и насмерть их, всех, кого смогу унести. Раз, два…

Он изготовился  выскочить через водительскую дверь, перескочить через капот и начать стрельбу по врагу, который наверняка был уже рядом. Но у Кристины Сабировой были несколько иные соображения на этот счет. Резким, молниеносным движением распахнув пассажирскую дверь, она лишь махнула кистью правой руки в сторону Любимова, и пистолет, который он собирался выпустить из машины поперед себя, рухнул на коврик под ногами. Татуированная ладонь сорокалетней эсбэшницы-лесбиянки показалась Любимову чем-то самостоятельным, отдельным от тела, стоявшего снаружи, от темного лица, украшенного красным пирсингом – ни дать ни взять рядовая молодуха, отдельным от всего того, что он считал по сей день, по сию секунду реальностью, жизнью, правдой.

Микроштифт сработал, и по каналу иглы уже вовсю понеслось вещество. Любимову хватило каких-то полторы секунды, чтобы потерять все ощущения и превратиться в истукана, сознание которого замерло в ожидании приказа. А в глубине этого сознания кричал и рвался наружу тот Жорж, который всегда был бодрым пухленьким профессором нового поколения; он стонал, требовал дать шанс, только не понимал, у кого требовал. Он разрывался на части, боль поглощала все душное, затемненное пространство вокруг, делая его пустотой, поедая последнее из того, чем он жил и на что надеялся.

– Руку – процедила Сабирова, и тело Любимова покорно предоставило ей правую руку, на которой до сих пор оставалась не затянувшаяся ранка, украшенная тонким ободком запекшейся крови. – Ну что ж, жаль.

Она ударила по крышке панели, закрепленной под основной приборной, и воткнула в разъем маленький наладонник. Набрав программу, она вытащила устройство и отключила электромагнитную блокировку, после чего завела машину одним нажатием и запустила программу вторым. Оставалось только вернуться в свой авто и скинуть данные в ЦеКо.

«Лада» тронулась и взяла курс на Верхнее Кольцо. Через несколько секунд её ждал несчастный случай – падение с подъема на автодорогу после слишком быстрого входа в занос, сопровождавшееся летальным исходом для водителя.

Любимов все это время смотрел вокруг невидящими глазами. Но где-то глубоко внутри последний кусочек его ещё живой сущности принял все происходившее как неизбежность и упал замертво. За несколько секунд до падения из глаз его покатились слезы.

 

6.

 

Ночь не удалась. До двух ночи он периодически болтал с Оксаной, которая плюнула на уборку по причине резко упавшего настроения. Потом, когда было принято решение, что никто никуда не едет, и пора спать, Оксана ушла с интернет-линии «присутствия», а он, не раздеваясь, упал на жесткий гостевой диван вместо уютной кровати. Когда он пытался расслабиться и уснуть, начали докучать странные, сумрачные видения, выбрасывавшие его из зыбучей дремы. Было душно, и кондиционер не сильно помогал. Попытки выбросить из головы рациональное и забыться не приводили ни к чему дельному. Пить то или иное успокоительное не хотелось. Хотелось взять себя в руки и просто заснуть. Напрасно.

Он присел на диване и включил высокочастотный массаж, смирившись с фактом, что сна не будет. Впрочем, понять это можно было ещё тогда, когда стало ясно, что мысли на тему микроключа не упорядочить, не собрать в сколько-нибудь стройную последовательность. Он не мог понять даже того, зачем взял его; зачем отпустил Любимова «проверяться»; зачем вообще связался с этой сомнительной инициативой даже не подумав об альтернативе. Он примерно предполагал, что можно будет сделать с информацией, если она станет доступной, а главное – достаточно ценной, хотя бы процентов на тридцать от того, что утверждал Любимов. Но Жорж-то всегда был фанатиком дела, как только доходил до него, хотя бы проходило по касательной соответствующей темы. По жизни спокойный парень, он превращался в истового раба идеи, и оставался им до тех пор, пока не приходил к некоему ключевому моменту – не завершению стадии, которая позволяла остановиться и прикрыть рабочий день, а к возможности развить идею дальше, в направлении совершенства. Это было феноменально, но так он работал всегда, и почти всегда добивался успеха. Пожалуй, это было единственным, что позволяло верить его утверждениям о великолепии той разработки, вокруг которой почему-то поднялась столь бурная волна интересов. Оставались только вопросы на тему того, почему было бы просто не использовать научную группу дальше, дать им заслуженные премии, окружить овациями и сделать национальными героями; почему было не начать этот самый новый виток в технологиях с мажорной ноты, сделав финт ушами перед всем миром? Примерно в середине века в Федерацию внезапно пришла техническая эра, пришла совершенно неожиданно в то время, пока весь мир уже полнился прижившимися элементами глубоких, внедренных в жизнь технологий. Внедрять было легко и просто – спасибо Китаю за копеечное производство, которое, кстати, в свое время подняло его на вершину мировой экономической пирамиды. Но в Федерации всегда полагали иначе – технологии служили рынку, и только, в том числе оборонные. Однако же, какому-то из поколений политиков стукнуло в голову, что пора менять отношение к прогрессу, оставляя его на вторых ролях, давая ему дорогу в метрополии и оставляя глубоко в районе двадцатого века регионы. Мало того, стало необходимо поддерживать национальную науку и национальную гордость не только тем, что, видите ли, Федерации должны все, кто ни попадя, как завещал то дедушка Потокин (впрочем, ровным счетом для реализации этого великолепного плана ничего ни сам, ни руками своих холуев сделать не смогший). Вроде как обратив внимание, что национальный долг США не сильно падает, а статус мировой сверхдержавы все сохраняется, поскольку не только темпы экономики задают тон национальному статусу, власти Федерации решили снова менять идеологическую стратегию. Впрочем, плавно позабыв, по традиции, о заботах индивидуумов внутри нации. Как полагается – национальную гордость подняли, национальное самосознание опустили, тем самым сделав очередной шаг к развитию нездорового национализма, который регулярно использовался в качестве пугала для обывателей. В борьбе за успех показательных выступлений перед Европой, прогрессивной Азией и Северной Америкой, такие люди, как Любимов теряли ценность как только выпадали из системы, как только смели высказать своё «фи» ей, ибо контроль превыше всего, а каждая шмокодявка, считающая, что ей закон не писан, есть потенциальный враг национального благополучия. И важно было даже не то, что национальные блага всё также распределялись по рукам вполне себе частных лиц, контролируемых Кремлём, и даже не то, что такие «шмокодявки», как Любимов, могли отблагодарить родину за её к ним презрение великолепными достижениями, о которых подавился бы слюной и прогрессивный Восток, и прогрессивный Запад. Важнее всего было то, что семьи таких, как Любимов, уходящих в никуда на благо частных интересов, теряли своих родных, а это куда как сильнее любого юмористического видеоролика на тему произвола и коррупции в Федерации в немецком интернет-шоу. Это боль, это ненависть, это слезы и бессилие, это смерть изнутри. Но каждый, кто держит под охраной служб своих близких, безразличен к чужому горю и не примеряет его на себе.

Полкин вновь начал дремать, вяло пытаясь сосредоточиться на тексте и изображениях на экране планшета, и его вновь вышвырнуло из забытья. На это раз страх падения. Дикий, животный страх падения в липкую тьму неизведанного, но однозначно полного боли и страданий гигантского котла ада.

Он встал и подошел к бару. Мысли вновь начали свистопляску, порождая образы, ощущения, предчувствия, сомнения. Он дернулся было к телефону, чтобы позвонить кому-нибудь, но поймал себя на мысли, что уже почти четыре утра, а завтра многим, как и ему, на работу – лучший подарок на буднях – это такого рода звонок с просьбой помочь разобраться в самом себе. Подумал о том, что Оксана может не спать – вдруг… Но тут же отбросил этот бред и плеснул в стакан бордовую жидкость, обладающую тонизирующими свойствами. Это должно было помочь. Зачастую, он прямо вечером вливал в себя пол-литра этой отравы, ощущал резкий прилив сил, но никуда его не тратил, а уже когда наступало время улечься спать, валился, как бревно, и спал до утра, как младенец. Необъяснимо, но факт.

Но легче не стало. Сон начал подступать к нему только под утро, когда начало рассветать. Подло и издевательски.

 

Корпоративный телефон орал на всю квартиру, призывая его встать и дойти, доползти, доплыть в прихожую, но обязательно дотянуться до кармана куртки, где он по привычке бросал аппарат, который специально держал только для рабочих целей – архаизм в век трех- и четырехсимовых устройств, но в этом было нечто респектабельное, консервативно-уважаемое, и это ему нравилось.

– Да иду, сука ты, иду, – голова раскалывалась, судя по настенным часам, было ещё только без десяти шесть, и тридцать пять минут сна причинили больше страданий, чем облегчения. – Тварь несчастная.

Он нервно выдернул аппарат из кармана и почему-то отдернулся, как от огня, от надписи на информационном дисплее. Зинкевич. Проектор развернул изображение, и Полкин побрел обратно на диван.

– Здорово.

– Здоровей видали. Че те не спится, трахоголик?

– А ты, смотрю, как огурчик – в пупырышках, попка несладкая. У меня малость новостей для тебя.

– Приятных, надеюсь?

– Ну как сказать… – Зинкевич вытянул губы и отвел глаза вниз – явный знак замешательства с его стороны. – В общем, Жорик твой полихачил малость.

Полкин вздрогнул и проснулся окончательно, его словно окатило ведром холодной воды.

– Да, Сашь, верно ты подумал. Сегодня вечером хоронят.

Саша открыл рот, но смог только по-рыбьи пошевелить губами. Рухнул на диван, едва не сломав массажную плоскость.

– Где?

– На Сампсониевском въезде, вроде. На Верхнее. Но рухнул-то от души, умудрился жахнуть через защиту, что не каждому по зубам. Ушли его?

– Ушли, Альф, ушли. Хорошенько ушли. Только не знаю, кто. Знаешь, есть соображения, что я попал, и здорово.

– По поводу? – Зинкевич был невозмутимо спокоен, несмотря на то, что его собеседник побелел.

– Давай не по линии. Когда ты дома?

– Да весь день. Ночью как-то не спалось, погода, по ходу, меняется. Пришлось вызывать проститутку, потом кино смотреть, а днем работа на работе. Заходи, всегда рады.

Полкин только медленно моргнул и прервал связь.

Дело начало раскручиваться, и это его совершенно не радовало. Его вдруг осенило, и он набрал номер Оксаны.

Только не проговориться, никакой информации, даже если её вычислят, из пустой головы ничего не вытянут. И мамку с папкой проверить. Также. А потом пусть Альфред меня спасает, у него специальность такая.

Пустил дозвон. Секунда, две, три…

Господи, ну возьми ж ты трубку! А, какой там к черту Господь, кто-кто, а он мне сейчас точно не товарищ. Он же всегда подставляет тех, кто делает как лучше, а мудаков делает победителями. Соревнований, битв, войн, выборов…

Проектор повесил в воздухе удивительно гармоничное  приветливое личико Оксаны.

– Привет, фройляйн. Как спалось?

– Да вполне неплохо, солнышко, неплохо. Сосновый экстракт здорово помогает ощутить себя в гармонии с миром. А благовония душат и усыпляют угарным газом, так что отлично спалось.

– Мощно. Заберу их у тебя, пока не поздно.

– Ты какой-то бледный, Сашь, заболел?

– Да нет, ночь была беспокойной. Погода, видать, бьёт…А вообще-то да, нездоровится малость.

– Вот так и знала. Ты ж кондиционер на авторегулировку не ставишь, вечно тебе жарко, имунномодуляторы по-любому не пил…

– Какие?

– Который я тебе каждый месяц впихиваю в глотку, блин!

– А, да ты что, нет, конечно, я их принимаю, – Полкин решил не раскрывать великую тайну – он принципиально не пил ни один из тех импортных имунномодуляторов, что ему подсовывала Ксюша – не видел смысла, хотя вообще считалось, что состояние экологии в городах уничтожает даже самый стойкий иммунитет, и имунномодуляторы – своего рода прививки младенцу, без которых надежды на выживание нет. Ему, тем не менее, пока везло не сильно болеть и без них.

– Попробуй только разболеться. Приеду, буду лечить. Сурово, по-дедовски, антигрипинном, суровыми ваннами и жестоким питанием с ложечки.

– А…

– А эротический массаж в этот курс не входит. Так что обломись. Милый мой, меня тут подзагрузили вчера, надо выезжать в офис, давай чуть позже созвонимся, а то времени шесть, а я ещё не накрашена.

– Хорошо. Целую сладко. Сегодня постараюсь приехать. Без бацилл.

– Поставлю датчик, с бациллами и прочими левыми бабами вход будет закрыт. Пока.

Он с облегчением выдохнул, закрыл лицо руками и откинулся на диване, как следует приложившись при этом головой о подлокотник.

Теперь ещё мать с отцом. И Хромов. В задницу его задачи по югу области, пусть Ильюша-дурачок этим займется, а то уже месяц как лясы точит с операторшами, всех небось перепробовал на регалах склада…

 

7.

 

– Итак, вопрос достаточно серьезный. И сейчас я спрашиваю с вас не только результат работы, а ещё и предложения – как нам действовать дальше. В первую очередь, интересует, целесообразен ли грубый подход. Начинайте.

Степанович властно восседал за столом на кресле, которое своим подъёмом отменно компенсировало его достаточно невысокий рост. Впрочем, двое специалистов параллельных отделов безопасности – майор в отставке Амосов и капитан Галимов – и без того ощущали ауру угнетения, царившую в кабинете Степановича. Он казался им прямо-таки гипертрофированно авторитетным начальником, но никто ничего не мог поделать с таким подходом – то ли взглядом, то ли холодными, безразличными манерами, то ли всем вместе и чем-то ещё поверх всего этого, бригадный подполковник в отставке подминал под себя любого, в ком ощущал даже минимальную слабину подчиненности, каждого, кто ощущал свое место под ним во всеобщей табели о рангах. Однако же, со своим гражданским начальством Степанович так себя вести не мог. И вообще, с гражданскими он был слаб, ощущал нечто, неподвластное ему, терялся зачастую в простейших разговорах даже с собственной женой, которая, даже периодически снося побои на пьяную голову и регулярные хождения налево, любила его, как дурочка, с молодых лет и старалась не вспоминать слова давно ушедшей из этого мира матери: «Не тянись к этому солдафону, погубит он тебя.

– В общем, судя по отчету Сабировой, этот Любимов передал нечто из подкожного резервуара другому субъекту, личность установлена, – начал Амосов.

– И кто такой?

– Некто Полкин Александр, руководитель направления сетевой логистики НПК «Соларис».

– Связи с направлением?

– Никаких, ровным счетом. Ни лично у него, ни у организации. Работает координатором транспортных узлов, руководит погрузками-разгрузками, отчитывается по федеральной сети. Контора занимается фармацевтикой, бытовухой, в общем, массовым потреблением в нескольких ключах. Своего рода концерн, но скромный.

– С доходами Игнашевича даже не сравнить, – усмехнулся Галимов.

– Ну будет Вам, Галимов. Не переходите черту, – Степанович хрустнул пальцами. – На мушку взяли?

– Обижаете, Сергей Иваныч, – пожал плечами Амосов. – Ещё как взяли. Нашли возлюбленную его, прорыли кое-что по семье. Брать самого его считает потенциально опасным. Впрочем, если вы настоите…

– Семья – это неинтересно, – задумчиво прервал его Степанович. – Прогрессивное поколение кладет на семью с прибором, это пятьдесят на пятьдесят успеха. А вот девушка – это уже интереснее.

– Ещё бы. Красивая, умная. Стоящий вариант, скажу я вам, – нагло ухмыльнулся Галимов.

– Что ж, Галимов, поручаю в таком случае Вам заняться разработкой этого Полкина посредством его… как там её…

– Оксана Калинина, товарищ полковник, – отчеканил Амосов.

– Вот. Посредством Оксаны. Подрядите пару бойцов из агентуры, проверенных, возьмите дело под личный контроль – настоятельно рекомендую, слышите, настоятельно. Можете считать это своего рода проверкой. Валентин Евгеньевич очень ждет результата, его не следует разочаровывать. Пан или пропал, господа.

 

 

– Здравствуй, Мишаня. Как там у нас с аэронавтикой?

– Не совсем так, как ожидалось.

Барышников вальяжно откинулся в кресле и стряхнул пепел от сигариллы на стол, зная, что автоматика сметет все в положенное место.

– И кто нас не радует?

Михаил Светлячков несколько помялся, прежде чем сесть без приглашения в кресло напротив отделанного драгоценными металлами стола Барышникова, но всё же решился сесть, поскольку остатки чувства собственного достоинства не позволяли ему докладывать состояние бизнес-проекта в позиции холуя.

– Не радует нас Тульский цех, вопреки традициям. А претензии по этому поводу у «Аэрофлота».

– М-м-м, – Барышников глубоко затянулся. – Значит, у этих недобитков. Что ж, в чем суть?

– Выставляют претензии по срокам, говорят, мы не вкладываемся в промежуточные рубежи по их проекту…

– А ты не напоминал им – так, скромненько, что их проект по цене стоит на предпоследнем месте, перед Клубом любителей воздушного спорта?

– Не решился, признаюсь. Тем не менее, нашу ошибку признавать нет смысла, если с подрядом всё будет в порядке, этапы не будут играть никакой роли –  Вы могли видеть это в документах, которые я отсылал ранее; однако их аналитики утверждают, что все плохо, и их планы на год начинают рушиться, поскольку мы подводим. Претензии ой ли  обоснованы, однако они грозятся штрафами, может их отослать к чертовой бабушке?

– Нет-нет, ни в коем случае, Барышников затушил сигариллу и несколько придвинулся к столу, сделав более серьезный, но все такой же хитрый вид. – Скажи им, что все будет отлично, что мы приносим извинения, но пусть они, прямо на переговорах, почитают внимательно контракты на агрегатку и  уточнят по тексту, каковы сроки претензий и выставления договорных репариций и пусть подавятся этими строчками, под которым сами подписались – ты им обязательно подготовь копию с их экземпляра, пробитую идентификатором секретаря, которую мы по традиции снимаем из-под полы, так будет надежнее, больнее, что ли. Не забудь, чтобы их директор подавился заодно хорошо прожаренной арабикой со сливками, он это любит.

– На мой взгляд, это усложнение излишне, но спорить не стану…

– И правильно сделаешь, что не станешь. Вот знаешь, Мишаня, кто самый великий политик новой истории?

Светлячков вопросительно посмотрел на вновь закурившего Барышникова.

– Потокин, первый президент века.

– Основатель системы неоавторитаризма, – задумчиво произнес Светлячков.

– Верно, так в прогрессивных учебниках пишут, да. А по факту – гениальнейший стратег. Это ведь он, поняв, что зарождается некий микроскопический бунт, способный перерасти в постоянные затраты на полицейский контроль, практически легализовал антиправительственную оппозицию, дав им возможность лаять так, чтобы ветер носил как можно быстрее, и в будке не застаивалась вонь их грязных зубов. Разумеется, на определенных условиях. Мало того, он дал им выборы, которые сделал настолько легальными и легитимными по технике игры, что и комар носа не подточил – он заткнул их собственным их же кляпом. И таким образом, вместо массовых расстрелов каждый месяц и работы служб безопасности на износ, он вывел крикунов в легальное, но при этом  бессильное, детское положение, самым дешевым способом заткнул им рот их же дерьмом, а это дорогого стоит, это гораздо дороже, чем послать в задницу контрагента, от которого навара-то считанные миллионы.

– Смею напомнить про январь 15го, – не унимался Светлячков. – Нельзя это назвать либеральной мерой.

– Да какая разница, что там было. Тем паче, что официально вина лежит на провокаторах от ультраправых организаций, а быдло, Миша, запомни, учись, пока я живой, – быдло помнит только официальные версии – тонущие подлодки, теракты, взрывы домов, экономический кризис, расстрел толпы полицией – на все есть официальные версии, и поэтому быдло не отрезает яйца Потокину, Маскевичу, Демьянову и прочим деятелям. Главное – эффект, конечный результат работы, finis sanctificat media, Мишаня. А если средства, вкладываемые в тебя, не позволят решить мне проблемы с этими авиационщиками, буду вынужден рассматривать сокращение средств, или изменение стратегии посредством штатных корректив. Принято?

– Безусловно, Валентин Евгеньевич, безусловно.

– Так будь здоров и работай. В 20.00 жду отчета по результатам переговоров. На завтра не откладывается.

Светлячков покивал, резко встал и направился к выходу из кабиента.

– Так ты оппозиционер что ль, Мишаня?

Светлячков замер, встал в полоборота.

– Да нет, не то, чтобы…

– Да ладно, не парься ты, я ж не СБ. Ты только имей в виду, что голосовать-то надо будет через пару недель за Демьянова. Так что держи булки в напряжении.

 

Оксана, конечно, не обратила внимания на неприметный черный хэтчбэк, остановившийся напротив её дома, особенно с учетом того, что она жила на восьмом этаже и к тому же опаздывала на раннюю планерку. Она, ещё не выйдя из подъезда, открыла с ключа-пульта дверцу уже заведенной машины, дабы не терять ни секунды, но в этот день её «Шевроле» так никуда и не уехало.

Игла впилась в шею практически безболезненно, да и все, что происходило потом, было каким-то далеким, призрачным, смахивающим на болезненный сон, который не закончился с утренним пробуждением.

 

8.

 

– Я тя обожаю!

Зинкевич с порога обнял Полкина, сразу обратив внимание на оставшуюся с ночи бледность его лица.

– От тебя шлюхой пахнет, причем довольно дешевой; я тоже от тебя в восторге.

– Да ладно, – Зинкевич жестом пригласил его внутрь, а сам слегка придавил браслет на запястье, и дверь, казавшаяся архаичной, сделанной в начале века, плотно закрылась за их спинам. – Ну, снял в кои-то веки подешевле, зато зад у неё был – хоть слона суй, но видно, что натренированный схватывать. Вина? Или зарядишься?

– Не знаю, – Полкин плюхнулся в кресло – наверное, сейчас это место было одним из немногих, где он мог ощутить себя в безопасности – сама личность Зинкевича словно бы создавала защитное поле вокруг этого жилища.

Легкомысленный вид и манера речи Альфреда могли ввести в заблуждение кого угодно, но только не Полкина. Техник, многогранный специалист по специальным средствам работы, применявшимся в спецслужбах, гениальный программист, хакер и в целом специалист достаточно широкого профиля, Зинкевич вел довольно свободолюбивую жизнь ставшего привычным для общества фрилансера, вот только заказы для него были далеко не столь безобидными, как для большинства таких специалистов. Он ломал, воровал, искал информацию, создавал модели функционирования различных технических средств и даже временами реализовывал их сам. Мало того, он поддерживал такой уровень конспирации, о котором могли бы разве что мечтать многие спецагенты СБ сотоварищи. Но при этом всем не становился форменным отшельником и никогда не бросал тех, с кем был связан по жизни дружбой. О любви в его случае речи не было, секс и все с ним связанное он воспринимал как разновидность развлечений, ставшую в век высоких технологий чем-то сродни экзотики – не требующую, с одной стороны, никаких технических средств, а с другой – всегда открытую для эксперимента.

– Тогда лучше сначала зарядки, а то загнешься ж ведь. Давай-ка колись, уважаемый, каким боком ты влип, кроме как тем, что машина Жорика была снята по твоей доверенной карте.

– В общем, – Полкин отхлебнул ярко-зеленой жидкости, выданной ему Зинкевичем, – для начала хотелось бы уточнить кое-какую технику. Во-первых, откуда сведения, что это именно он.

– Точнейшие. Обзор прямо с места происшествия. Там, среди кусков его организма, нашли запчасти, абсолютно четко подходящие к образцу ДНК. Экспресс-тесты редко ошибаются в таких моментах. Да и потом – ты много кому выдавал доверенную карту?

– Ну да, полные карманы их, раздаю нищим, гопникам… – Полкин закинул ногу на ногу, ощутив, как напиток проникает своей сущностью вглубь его тела и творит чудо настоящего, доброкачественного пробуждения от кошмарного сна, который начался с последним его выходом из реальности в забытье дремы. – Хорошо, почему тогда мне ещё никто не прозвонил по карте?

– Во-первых,  ещё рано, могут проверять, экспертизить, и так далее. Ты подумай о том, что я это не по ящику увидел, а по внутреннему каналу прочел. А почему сомнения в том, то это он? – Зинкевич уселся в свое дорогостоящее рабочее кресло, где ему было удобнее, нежели в любом другом месте квартиры и всего мира.

– Допускаю провокацию. Впрочем, если о карте не сообщат, или сообщат, да не те, не удивлюсь.

– Ну, колись ты уже, аналитик херов. Че случилось у вас с ним? Не ты ли сам его с моста скинул?

– Мы встречались вечером. Во сколько указано время смерти?

– Где-то в районе восьми вроде. Точного нет, по кускам не сразу определяют, как правило.

– Ну, в принципе, верно, – Полкин отставил в сторону пустой стакан. Лицо его порозовело, и Зинкевич, заметив это, удовлетворенно хмыкнул.

– То есть?

– Мы поговорили, он мне передал одну вещицу и решил погулять ночь, а назавтра, то есть уже сегодня, связаться со мной по поводу чистки мозгов и выезда из страны.

– Ну, то есть ты при любом раскладе собирался ко мне. А где заранее приобретенная простава? – усмехнулся Зинкевич.

– А передал он мне следующее, – Полкин проигнорировал шутку Зинкевича, не ощущая настроения острить, и вытянул из кармана маленький пакетик с микроключом.

– Очаровательно, – с видимым безразличием протянул Зинкевич. – Двадцать пятый типовой микроключ. Счастье пришло в твой дом. Откуда хоть сказал? Может там деньги лежат, и баб не счесть?

– Насчет баб сомневаюсь, но с деньгами там точно все в порядке. Я не все усек, возможно, но в целом он мне рассказал, что занимался неким проектом, вместе с группой коллег, под Белым морем. Они собрали нечто неимоверное, типа восьмого чуда света, но после этого их начали обрабатывать кротами, а потом решили прикрыть и распустить. Началась забастовка, но закончилась она тем, что всех вырезали, причем несчастными случаями.

– Характерная манера. Для бандитов и эсбэшников, – задумчиво отчеканил Зинкевич.

– А разве это не одни и те же лица? – нервно усмехнулся Полкин. – Но суть не в том. Он твердил, что с ключом от этого груза он никуда не уйдет, что у него есть только шанс избавиться от него, очистить память, и тогда он сможет идти на все четыре стороны, поскольку станет безвреден для них, как и жена, которая свято верит, что Жорик в командировке в Казани.

– Охереть командировочка. В итоге, недалеко он ушел. Лучше б держал этот ключ при себе.

– Бери выше – в себе. Хранилище держал, в запястье. Берег, как зеницу ока. Теперь вопрос вот в чем…

– Не пасут ли часом тебя, сынок? – закончил за него Зинкевич.

– В точку, батя. Собственно, никого из близких предупреждать не стал, поскольку меньше знают – чище мозги…

– Крепче спят, сучка ты неграмотная, – скривился Зинкевич. – Можем посмотреть внешние камеры, нет ли прибывающих – убывающих с тобой транспортных средств. Если пасут – то везде. Рекомендую сменить машинку. Не прямо сейчас взять чужую, конечно, но тем не менее. Да, и ещё – выходи через мой черный ход, через магазин. Так я проверю на неожиданность тех, кто может здесь ждать с тобой интимной связи. Собственно, что-то ещё беспокоит?

– Естественно, – возмущенно протянул Полкин. – Дурочка ты синеглазая, скажи мне, куда ключ деть?

– Ну, не знаю, на шею приделай, или объявление подай в газету. Посмотрим, что быстрее – электронка дойдет в издательство, или тебя примут, – Зинкевич протянул руку ладонью вверх, и Полкин нарочито небрежно вложил а неё микроключ.

– Симпатичная сучка, – пробурчал Зинкевич, прежде чем воткнуть ключ в один из входов читающего устройства. – Сейчас мы её лишим девственности…опа! Весело.

– Сжег, что ль? – с надеждой проговорил Полкин.

– Да тут типа пояса верности. Информация о местонахождении есть, но прописана кодировкой. Но самое интересное – автоматический декодер у меня стоит на входе данных, и он уже не справился. Значит, придется ломать код по кускам. Будешь ждать?

– Не знаю. Надо бы, наверное, покрутиться по местности, да заехать к Ксюшке…

– А вы, я смотрю, уволились под такую радость?

– Раз двести за один заход. Уволюсь я, скорее всего, посмертно такими темпами. Впрочем, если понять, куда сдать это барахло, дабы не оказаться при этом в гостях у прабабушки, возможно, всё уляжется. Когда к тебе лучше зайти?

– Ну, раз ты не ждешь, начну малость позже. Здесь интересный приемчик, здорово обманывает типовые декодеры, а более хитрожопые у меня в архивном состоянии, да и интереснее будет самому попробовать, помянуть студенческие годы. Да, и вот ещё…

Зинкевич потянулся к полу, приложил палец так, что он оказался между нижним ящиком стола и напольным покрытием, и в полу образовался выпуклый прямоугольник, а через пару секунд вылез ящичек, в котором лежала пара небольших пистолетов.

– Держи. С ускоренными зарядами. Пятнадцать патронов, надеюсь, не пригодится ни один, но вдруг какие гопники будут обижать – дашь ответ.

– Спасибо. Документик выдашь? – Полкин взял в руку пистолет и удивился, сколь легким он был по сравнению с его ожиданиями.

– Ну хоть не орешь – мол, что ты-что ты, я к иллегальному не прикасаюсь. Держи документик, – Зинкевич протянул ему маленькую магнитную карту – разрешение на ношение, сертификат соответствия и технический акт на пистолет одновременно. – Имя твое сейчас вобью. Постарайся никого не пришибить, пока база не обновится.

– Не обещаю. Посмотри за камерами, хорошо? Ближе к вечеру приеду.

– Договорились.

– Да, и ещё… – Полкин замер, ощутил сухость в горле.

– Ну?

– У тебя избирательный гипнокодер не запылился?

– Стереть передачу ключа? Или весь визит? – уточнил Зинкевич, бесстрастно доставая из ящика комода несколько отторгающего вида техническое устройство и подключая его к центральному аппарату домашней сети.

– Только ключ. Если возможно, конечно. Можешь и обещание зайти к тебе – это я и так буду знать, – улыбнулся Полкин, вновь усевшись и позволяя надеть на себя крестообразный шлем с подключенными электронными модулями.

– Поколдуем-поколдуем, – напел Зинкевич и запустил программу работы с сознанием – одну из тех разработок, о которых уже успели пожалеть все секретные службы мира, но которую пускали в ход от случая к случаю. – Может щипать, главное не бояться, это не сильно больно. Ну, примерно как клещами выдирать целиком нижнюю челюсть.

– Ну, я так каждый день делаю, – кивнул Полкин и, потеряв сознание, осел в кресле.

Он сидел так порядка двадцати минут, пока Зинкевич работал с сигналами синапсов, выискивая предполагаемые пики, на которые требовалось наложить исходящий сигнал, и потом ещё минут пять, пока шел процесс шлифовки прицела на нейроны. Несколько  секунд – и Полкин забыл последние несколько минут беседы, факт, что он отдал ключ Зинкевичу, что просил стереть память.

– Так что ты там делаешь клещами? – уточнил Зинкевич, аккуратно снимая болезненно прилегший шлем с головы Полкина.

– С какими, на хрен, клещами? – возмущенно переспросил Полкин. – Маслом их, говорят, можно закапывать, но можно и жечь лазером.

– Ну да, точно, – удовлетворенно кивнул Зинкевич – проверка прошла успешно. – В общем, соберешься – заходи.

– Зайду. Только придумаю ещё куда деть этот долбанный ключ. Не хочешь подержать, почитать?

– Не, спасибо, таскай сам, – Зинкевич похлопал Полкина по плечам, после чего элегантно кинул в нагрудный карман его пиджака совершенно пустой и бесполезный ключ. – Заходи попозже, может, почитаем его вместе.

 

9.

 

– А она не приезжала, и телефон не отвечает, я уж начала беспокоиться…

Светлана Соломоновна, начальник отдела, где работала Оксана, впала в ступор, оценив резкость, с которой молодой человек, приехавший, вроде как, к знакомой, чтобы поговорить, развернулся и вылетел из её кабинета, устремившись к лестнице, а не к лифту.

Полкина охватил ужас. Дикий, заполнивший все его сознание. Он не мог понять, как упустил это момент, помнил лишь, что хотел сделать Оксане сюрприз, нагрянув прямо к ней на работу ни с того ни с сего, и пригласить пообедать, как некогда, когда они ещё не ночевали вместе неделями. Он не мог разложить в голове то время, которое потратил на визит к Зинкевичу, дорогу от него, ощущал резь где-то прямо во лбу, некоторую спутанность сознания, разумеется, не подозревая, что это было результатом локальной деактивации участка памяти. Он думал о другом…

Господи, где она может быть…Они не могли успеть… Нет, они мне даже не звонили…Эти мудаки…Они не могли так поступить, никакого смысла…А если ДТП? А если и с мамкой и отцом что не так?

Он врезался спиной в кресло машины, импульсивно набрал Оксану, но получил только «Абонент временно недоступен». Набрал мать, она ответила, что «зря он так за них беспокоится, всё в порядке, непогода в области остается обещаниями тупорылых метеорологов» – а мать всегда была любительницей крепкого словца, это да, это точно…

Он завел машину и вбил курс на дом Оксаны. По дороге попытался набрать домашний, но там, разумеется, никто не брал. Он выжимал максимум из движка, опасно выдерживая превышение скорости даже мимо постов контроля, штрафы придут завтра, а трагедия может произойти сегодня.

 

– Самое главное – никакого ущерба. Лишняя зачистка не в наших финансовых интересах. Да, кстати, кто-то из вас должен среагировать на любую активность со стороны объекта и выехать на прямую связь. Никаких хитростей и премудростей, особенно в общественных местах. Ни в коем случае не поднимать бучу, у него было пол-дня форы, имел все возможности распространить информацию, которую ему передали, – Степанович потянулся, не отрывая взгляда от дисплея, на который приходило изображение с камеры, установленной в маленьком пустом помещении, где лежала на полу без сознания Оксана.

Шок от вливания вещества сказался на её состоянии самым пагубным образом – она потеряла сознание, и уже полчаса не приходила в себя, да и будить её особо никто не торопился. Момент истязаний, психических страданий должен был быть проработан, но с минимальным ущербом для здоровья – так и планировалось к тому моменту, как она придет в себя – будет жутко болеть голова, пересохнет во рту, конечности онемеют и будут приходить в норму медленно, словно проходя через толстые слои стекловаты. А пока – первичные признаки жизни присутствовали – и на том спасибо.

– Вы мне только объясните, Сергей Иваныч, – изрек Амосов, почесав затылок, – как так вышло, что Сабирова не взяла его сразу?

– Есть древняя народная мудрость, – не глядя на подчиненного, протянул Степанович, – за двумя зайцами погонишься, ни с одним не сладишь. В конечном итоге, первичным было устранение последнего из тех, кто мог оказаться первоисточником проблемы. И оставлять Полкина на потом было наиболее приемлемым. Мы ведь, теоретически, могли взять его силовым методом, тут Вы правы. Но неизвестно, что из этого вышло бы. Сейчас мы вынуждены добавить себе работы, но зато мы получим надежный источник информации, да и потом – ну как же не поработать дедовскими методами? Ведь консервативное – есть не старое, а надежно проверенное.

– Есть доля истины в этом, – усмехнулся Галимов. – Но есть и бредовость в этой затее, я считаю. Ну какой шум он сможет поднять, если мы перехватим его где-нибудь и введем иглу?

– Какой угодно, – раздраженно ответил Степанович, вперившись острым, озлобленным взглядом в Галимова. – Есть подозрения, что у него могут быть связи с кем-то из старых технарей. Если таковые связи имеются, они могут в любой момент дать ему защиту того же уровня, что есть и у нас. Считаете, если наши рабочие технические секреты продаются за границу, они не гуляют по рукам приближенных к информации? Мы зачастую сами ставим себе ловушки, отдавая потенциальному врагу наши тайны и забывая при этом, что братство по оружию – тема для этого века уже неактуальная.. Но сейчас мы ставим живую, натуральную, аналоговую, можно так сказать, ловушку, и ему не останется ровным счетом ничего, кроме как согласиться на эти условия – слишком маленький человек, слишком велик риск, слишком дорого обойдется попытка поиграть…

– И слишком много болтовни и самоуверенных речей, Степанович. Давайте-ка ближе к практике, – Барышников изрядно раздражался, слыша от своих слуг какие бы то ни было рассуждения, выходящие за рамки практики.

– Конечно, – а Степанович, в свою очередь, не переваривал, когда входили в рабочую зону без стука, но вида, конечно же, не подал. – Мы ждем его проявления. На всякий случай выставили с момента снятия его партнерши наблюдение.

– Так дайте мне результат, предельно быстро. Или мне самому пойти и забрать у него ключ? – вскинул брови Барышников.

– Я доложу по факту выполнения, – позволил себе слегка повысить тон Степанович.

– Вы будете докладывать по каждому часу проходящего времени. Если меня что-то не устроит, я сам включусь в дело. Тогда плакал ваш бонус, ребята. Шучу. Кстати, беседуйте поспокойнее, но понастойчивее.

– Если задаст вопрос, чьих рук дело? – внезапно выпалил Галимов.

– Конечно же, Игнашевич. Глупый вопрос. Конечно, это на всякий случай, по факту получения ключа сотрем ему голову и отпустим, пусть думает, как его звать, не то, что Игнашевича. Тем не менее, на первом этапе пусть будет так. Того-то старого козла я и прикрою, а вот себя пятнать не хотелось бы.

 

Лицо Зинкевича, когда он перезвонил на корпоративный номер Полкина, отображало редкое для него замешательство.

– В камеру двора влез, промотал. Да, она вошла в левую машинку, какой-то «мерин», но номера отсутствуют, опознать по личностям тоже не удалось – все слишком затонировано. Вошла без принуждения,  по ходу вкололи психогенное.

– Отследить их не сможешь?

– Ну, как ты себе это представляешь? Могу порыться по камерам, но это долго – входить в каждую, плюю время на перебор – их же сотни даже если взять радиус в полкилометра. Я смогу отследить их разве что к завтрашнему дню.

– Ладно, попробую по официальной линии. Пока на связь никто не выходил, можешь последить за моим личным номером?

– Без проблем. Мне сегодня надо будет только пару часов работать, чтобы не остаться без зарплаты, так что звони в любое время. Если ещё что вытяну – сообщу.

-На связи.

Полкин припарковался и вышел, озираясь по сторонам. Пытаясь сосредоточиться на том, что можно предпринять дальше, он всякий раз натыкался на стену отсутствия какой-либо наводящей информации – Любимов не сообщил ему ровным счетом ничего по поводу тех, кто мог быть заинтересован в ключе. Ни организаций, ни лиц. Да и передавая ключ, он, видимо, искренне верил, что его не преследуют, а вишь оно как вышло. И после его смерти можно было считать себя находящимся под прицелом.

Полкин, заходя в правоохранительное учреждение, уже на пороге поймал себя на мысли, что готов отдать любому, кто передаст ему живой и невредимой Оксану, и этот ключ, всё, что он знает, и даже согласиться на стирание памяти за последние дни. В конце концов, пусть они подавятся этим научным открытием, или что там ещё так берег Любимов. Да, родина в очередной раз отдала на заклание своих героев, ну и что? Так было, есть, так будет, и если с Оксаной что-то случится, это поставит огромный черный крест на его жизни, на каждом её дне, а если какие-то хмыри сделают денег на костях некие исследователей, из которых он лично знал только одного, то флаг им в руки.

Или нет? Или нельзя быть оппортунистом и надо сражаться за идею? Чью идею? Любовь – идея посильнее всех открытий и рекордов, и человек всегда живым дороже, чем те миллионы, которые можно сделать на его смерти. Но понимание этого ко многим не приходит никогда, что само по себе печально. И за что нужно было пускать под откос Любимова, а, возможно, сейчас уже и его семью – вот это вопрос, который защищает некую призрачную пока что идею, приказывающую не распускать сопли и никому не отдавать ничего. Но жизнь близкого ведь важнее и идеи, за которой стоят загубленные жизни тех, кто близок не был. Парадокс? Разменная монета?

– Где здесь можно заявить о пропаже человека?

 

Он написал заявление, как следует поорав перед этим на правоохранителя, пытавшегося доказать ему, что заявление о пропаже имеет смысл писать только по истечении трех суток. Мол, мало ли что там случилось, может все в порядке, а работы у служб правопорядка немеряно и так далее. Несколько более-менее оформленных аргументов, которые соорудил на ходу Полкин, вероятно, убедили служащего в том, что пытаться прокатить на законных основаниях его не получится. Заявление было отправлено по внутренней сети начальнику отдела, а на руки Полкин получил распечатку с заверением. И теперь ждал какой-то резолюции или чего-то вроде того в кабинете приемной с поразительно белыми – вероятно, как в больнице – стенами. Прошло минут пять, и он уже собирался пойти разобраться, на каком основании его задерживают, как дверь в кабинет быстро сдвинулась, и внутрь зашел незнакомец в классическом черном костюме, с воротником-стоечкой и определенно кавказскими чертами внешности.

Метис. Явно метис. С давних времен оккупировали всю ментовку. Видимо, следователь.

– Добрый день, господин Полкин, так ведь ваша фамилия произносится? – начал незнакомец, подсев за стол напротив Полкина.

– Совершенно недобрый. Представьтесь.

– Меня зовут Мухаммед Галимов. Сотрудник службы безопасности, аккредитованной при государственной. Я по поводу Вашего дела, наиболее, скажем так, животрепещущего, разумеется.

Понеслась. Вот эта мразь, возможно, и утащила её. Что ж, будем делать хорошую мину. Если оторвать ему голову прямо сейчас, так ничего и не выяснишь.

– Ну, рискни, Мухаммед.

– Кхм, – Галимов несколько оттянул воротник, облизнул губы и продолжил. – Так вот, я полагаю, что смогу помочь Вам с Вашей проблемой.

– Будучи её источником? – в пику нарочито доброжелательному тону Галимова вопросил Полкин.

– Не совсем. Но где-то Вы близки к истине. Запись в этом кабинете выключена мной, так что мы можем говорить предельно открыто.

– Радость какая, обоссаться можно. Ближе к сути.

Наглец. Понимает, что разговор судьбоносный, но играет отвращение, не подстраивается. Хотя боится, точно боится. Знает, видимо, и что может выйти отсюда со мной в обнимку после психогенна. Но не сдается сразу. Молодец, – Галимов смотрел прямо в глаза Полкину, пытаясь найти в них проступающую слабину, но пока видел только пустоту и холод.

– По сути, источник Вашей проблемы заключается в содержимом того маленького устройства, или даже вернее – всего лишь носителя данных, который Вы тут на днях получили в свободное распоряжение. Я предлагаю Вам распорядиться им благоразумно. Тогда мы со своей стороны проявим чрезвычайное великодушие и сделаем всё возможное, чтобы в предельно короткие сроки Вы и ваша очаровательная невеста воссоединились, и всё плохое ушло из Вашей жизни навсегда.

Прям как тамада, осталось только шампанского откупорить и заорать «Горько!» Вот только невесты не хватает, а эта паскуда так просто её не отдаст, надо выкупать. Но где факт, что утром – ключ, вечером – Оксана? Эта гнилая морда не вызывает доверия абсолютно. А вспоминая некоторые рассказы Зинки про эсбэшников и их подход… – Полкина одолевало желание впиться в наглую вытянутую физиономию Галимова, выбросить его из окна, затоптать до смерти, но лучше – вызвать местную охрану и взять его под белы ручки, после чего вскрыть мозги, однако он понимал, что даже при успешном исходе информации в голове этой шестерки может и не быть. А если он действительно «аккредитован при правительстве», то его и пальцем не тронут шавки из местного участка.

– Допустим. Даже более того, я готов отдать его – этот носитель. Но как насчет гарантий? Вы ведь маловато знаете про меня, судя по всему, да-да, не скрывайте, – Полкин постепенно раскачивался для небольшой игры. – И не знаете вы явно самого важного – того, сколько стою я, я с информацией для вас, сколько стоит для вас Оксана. Да, Мухаммед, ты многого не знаешь, а я не хочу говорить с шакалом, обсуждая вопросы больших, громадных денег – вложений и прибылей. Назови мне организацию и дай аудиенцию с твои начальником – главным начальником, публичным, а не очередной шестеркой из службы безопасности или как вас там.

Галимов задрожал, испытывая ярость и определенное желание прямо сейчас вбросить в Полкина иглу, а лучше – просто зарезать его прямо за этим столом, одним ударом зазубренного лезвия по горлу, благо нож всегда был под рукой. Но сдержался и продолжил, лишь слегка повысив тон – профессионализм был превыше всего.

– Что ж, весьма конкретно и исчерпывающе. Мой главный руководитель – господин Игнашевич, Антон Александрович. Он весьма корректный и благодушный человек, поэтому будет готов с Вами встретиться уже сегодня. Я могу Вас проводить прямо в его кабинет, поскольку отвечаю в таком случае за Вашу безопасность – сами понимаете, то, что лежит у Вас в кармане, многих может интересовать, и каждый очередной выход на улицу может стать решающим. Ведь Вы даже ничего не почувствуете, если вас поймают в психогенную петлю.

Пошел ты в задницу, психолог хренов.

– Во-первых, с чего ты взял, что это у меня в кармане? Это в надежном месте, и твой босс должен был об этом подумать, прежде чем запускать такого остолопа, как ты, для переговоров, – Полкин бесстрастно смотрел прямо в лицо уже закипающему изнутри Галимову, даже получая некое извращенное удовольствие от того, как тот пытается скрыть свою ярость, полагая, что это снаружи не заметно. – Во-вторых, угрожать мне бесполезно, мозг у меня прочищен, заданы вводные, которые без субъективного ключа не имеют логического смысла, то есть, если вы меня вскроете, вы останетесь глубоко в заднице…

Галимов при этих словах вспомнил реплику начальника о возможности психиатрической обработки, после чего почувствовал себя слабым и потерянным – единственное средство, которое гарантировало ему успех, не имело смысла, поскольку тупо привести зомбированного Полкина на базу было бы в такой ситуации ещё большим провалом, чем убить его и потерять ключ.

– Ну а в-третьих, – Полкин продолжил спустя пару секунд, убедившись, что его блеф прошел на ура, – мы живем уже не в эру официальных аудиенций. Пусть твой Игнашевич позвонит мне, сразу после того, как мы вместе выйдем отсюда, а ты уедешь по своим делам. И даже не пытайся ставить что-либо мне на машину или ставить на меня маячки. Пойдешь впереди меня, мило улыбаясь, мол, нашли общий язык. Руки свои обезьяньи будешь держать в разные стороны, чтобы их было видно, пока ты не зашел в машину и не свалил отсюда. А если звонка не будет – можешь гарантировать это своему боссу – ключ сгорит к чертовой бабушке, когда я совершенно случайно открою информацию в мозгу субъективным ключом и выйду на связь с людьми, которые гораздо больше заинтересованы во мне живом, нежели в этой сраной зубочистке. Принято?

– Я бы ещё попросил Вас забрать заявление из полиции, это ни к чему. Вы сможете решить все вопросы с господином…

– Вот когда вопросы решим, тогда я и решу – забирать мне заявление, или нет. Хорош болтать, время – деньги.

Когда Галимов с печальным видом сел в машину и уехал, Полкин нервно ощупал одежду – несмотря на то, что контакта между ними не было – даже рукопожатия – он ощущал, как его начинает заполнять паранойя, с присущим ей постоянным напряжением. Он отыграл практически вхолостую, понимая, что каждое его слово могло быть пропущено мимо ушей, но факт то, что агент должен был получить указания работать с ним деликатно, как с малолетней девственницей, дабы не нервировать лишний раз и не провалить дело.

Он сел в машину и включил усиленный механический замок – толстые штыри дверных опор удлинились и перекрыли двери так, что их можно было открыть только мощным автогеном, а коробка передач оказалась заблокирована четырьмя сквозными штырями. На всякий случай.

Звонок поступил пару минут спустя. Отдав должное оперативности Галимова, Полкин взял трубку. В проекции высветилось несколько обвисшее, водянистое лицо Игнашевича – старик явно отказывался от повсеместно заливаемого ботокса, в «эру молодых» это было весьма смело.

– Добрый день, господин Полкин.

– Уже второй раз сообщаю вашему коллективному разуму, что все доброе сегодня вы уже обосрали. Предлагаю встретиться где-нибудь неподалеку от места, где я сейчас нахожусь, поскольку перемещаться в сольном варианте считаю для себя небезопасным.

– Кхм, – Игнашевич, в силу некоторой старческой инфантильности, которая все росла и росла в нем в последние годы, слегка опешил от такого подхода. – Что ж, Ваше предложение разумно, но можете не беспокоиться, за Вами не ведется слежка. У меня, конечно же, есть ваши координаты, но я готов говорить с Вами, как взрослый человек со взрослым человеком. Конечно, мы поставили Вас в неудобное положение, и я приношу свои извинения. Однако и Вы нас поймите – есть дела, которые не позволяют тратить время на рассуждения. Сейчас всё зависит только от Вашего желания сотрудничать. Ключ и Ваши воспоминания о наших переговорах будут Вашими вложениями в великое дело прогресса, уверяю Вас.

– Ну тогда подумайте хорошенько над ответом на вопрос – как это вы пустили под каток больше дюжины людей ради прогресса и благополучия и почему нельзя было разобраться с этим по-хорошему.

-Я не могу брать на себя ответственность отвечать на такие вопросы – есть люди, которые работают подо мной и за судьбу которых я ответственен…

– Сотрете потом это воспоминание. Я просто разок хочу услышать. Жду здесь, в течении двадцати минут.

– Но поймите… – начал было Игнашевич в отвратительно нищенской манере выпрашивать время.

– Не пойму. Всё в ваших руках. Жду.

Полкин отключил связь по линии и вытащил корпоративный аппарат, на котором набрал сообщение – дабы не светить проекцию или изображение через тонировку.

«Регистратор на связи? Что вокруг? Машину этой мрази пробил?»

Через несколько секунд пришел ответ от Зинкевича.

«Пробил. Зарегистрирована на некоего Галимова. Как процесс?»

«Договорился о встрече с их основным. Игнашевич. Что по нему?»

Прошло секунд пятнадцать, и пришел ответ.

«Крупная шишка, глава индустриального концерна. Ходок по трупам. Но уже старичок, хрупкий и слезливый. Гнилая тварь, в общем»

«Принято. На связи»

Он растер виски, попытался соорудить план ближайших действий, но всё было спонтанно, слишком быстро, чтобы четко выстраивать последовательности, которые могли быть разрушены тысячами причин. Оставалось ждать и надеяться, что оперативное планирование не окажется провальным. В конце концов, если его сразу не взяла рядовая шестерка, то можно беседовать более спокойно. А мог быть и отвлекающий маневр. В ту эпоху, когда в бизнесе все решалось длительными переговорами в присутствии массы официальных лиц, требовалась уйма времени, дабы организовать все, выставить всю охрану, проверить все углы на наличие каких-либо чертиков в коробочке; а сегодня можно было совершить три-четыре звонка, и скоростные трассы вместе с техническими возможностями транспорта могли с легкостью перебросить нужное официальное лицо за несколько сотен километров, и это могло остаться совершенно конспиративным. Поэтому двадцати минут для того, чтобы приехать из любой точки «а» города в точку «б» того же города было вполне достаточно – благо, транспортные потоки и развязки при грамотном обращении позволяли перемещаться с молниеносными скоростями и кратчайшим путем.

Прошло минут десять, как на его номер снова поступил звонок. Это номер был ему незнаком, да и само по себе странным было то, что вместо данных абонента по версии АТС на аппарат поступила только комбинация цифр. Полкин несколько секунд тупо смотрел на эти цифры, прикидывал, что ему могут сказать и кто вообще это может быть и в итоге нажал на «Прием».

Лицо в проекции было ему совершенно незнакомым. Но было в нем нечто отталкивающее. Собеседник напоминал ему здорово разжиревшего хорька. Но холеного, чистенького, даже излишне прилизанного.

– Здравствуйте, Александр. Валентин Барышников, «Северо-Восточная Индустриальная Сеть». Можете говорить?

– Возможно. Зависит от того, что Вы намерены сообщить.

– Я не уверен, что Вам это будет интересно. Но я признаю сразу – мой звонок инспирирован своего рода разновидностью коммерческого шпионажа. Я в курсе ситуации, в которой Вы находитесь. Отчасти, к сожалению. Иначе с удовольствием помог бы Вам ещё перед тем, как звонить. Я признаю, признаю сразу, что существует в моём Вам предложении определенный меркантильный интерес, но здесь уж ваше дело – принимать его или нет, вместе со всем прочим. Я в курсе, что господин Игнашевич не в первый раз совершает откровенно неблаговидные поступки с целью достижения личной выгоды. Но он стареет и не замечает моих людей в его окружении. Не замечает того, как дерьмо, которое он творит, заливает его же старческие мозги и переходит границы дозволенного окончательно. У меня тоже есть невеста, Александр, и я зачастую беспокоюсь, как бы до неё тоже не добралась какая-нибудь продажная мразь из служб Игнашевича – слишком часто наши с ним интересы соприкасаются, и это интересы на миллионы и миллиарды долларов, а такими вещами в наше время шутить не приходится.

– Так понимаю, вам тоже нужен это долбанный ключ, – Полкин внезапно ощутил себя усталым, словно прошел уже весь день. Он протер веки подушечками пальцев – аккуратно, ощутив резь в глазах от напряжения. – И что я за это получу? Эти парни мне обещают отдать мою женщину.

– Обещаниями мир полнится. Игнашевич политик по натуре, политик-хищник. Он уничтожит Вас, как только получит то, что ему нужно. И вашу любимую, разумеется, тоже. В принципе, мы с Вами впервые увиделись, и я не могу сказать, что ваша смерть меня сильно расстроит – не терплю лицемерия, и себе его не позволяю. Но вот то, что умрет ни в чем не повинная девушка, а какая-то скотина на этом сделает гешефт – вот это меня возмущает. И ради этого я готов предоставить Вам в распоряжение мои административные ресурсы. И только по решению вашей проблемы я действительно попрошу Вас предоставить мне то, что вы получили от ныне покойного господина Любимова. Да, я в курсе, что его тоже приложил Игнашевич. Я отслеживаю его инициативу уже давно. С тех пор как первоисточник знания о вопросе Любимова был уничтожен, ценная информация стала гулять, и это оказалось только на руку Игнашевичу. Я не могу убивать людей ради выгоды – просто не понимаю, как жить после того, что делает этот старик. Я люблю работать и делать бизнес на хитростях рынка, но не на плоти и крови. Да и потом, не хочется отмываться от дерьма, того, которым вымазан он. Вы готовы обсудить со мной вопрос о сотрудничестве?

Полкин слушал Барышникова словно бы зачарованно, пытаясь найти в его речи ключи к обману, но пока находя только предположения и домыслы. Помимо этого, на линии билась параллель личного телефона Игнашевича – он, видимо, уже был на месте.

– Допустим, готов. Но никаких аудиенций. Только встреча вживую на местности. Найти меня сможете?

– Мне не очень удобно заниматься такими поисками – из уважения к человеку, которому я предлагаю дело.

– Ладно, через, скажем, час, рядом с метро «Гостиный двор», встреча в моем автомобиле, один на один, никакой охранки. Я буду вооружен и всегда готов прервать разговор – так или иначе. Поэтому играть бесполезно. Будет психогенный удар – будет выстрел без вопросов. Надеюсь, понятно?

– Хорошо. Понимая и принимая ваше состояние, принимаю и подозрительность. Я готов прийти так. Марка Вашей машины, номер?

Полкин продиктовал ему данные, Барышников демонстративно записал – вопреки привычке – физической ручкой на настоящей бумаге.

– Через час встретимся.

– Договорились, – кивнул Полкин и прервал связь.

В его голове всё перемешалось. Сейчас уже окончательно. Надо было понять, как действовать дальше, о чем говорить с одним собеседником и с другим, но информация была слишком спутанной. Впрочем, будь он обычным рядовым олухом, он просто отдал бы ключ Игнашевичу и ждал с моря погоды, но сам вид старика однозначно показывал, что, стоит отдать ему то, что он хочет, и последует незамедлительный психогенный удар. А, возможно, и смерть. А Оксану либо убью, либо промоют ей мозги так, что она останется на всю жизнь дурочкой. Но это всё недопустимо. Риск такого рода недопустим, поэтому надо искать обходные пути. Он вспомнил о параллели Игнашевича и решил перезвонить.

– У Вас было занято, – Игнашевич выглядел несколько запыхавшимся, будто начал пробегать стометровку, но потом вспомнил про звонящий телефон. – Я хотел сообщить, что у меня тут непредвиденные проблемы. Кое с кем из сотрудников, внештатная ситуация. Я обязан поговорить с человеком, выяснить суть проблемы, и только потом уезжать куда-либо. Вы свободны?

– Свободней некуда.

– Тогда будьте так любезны, подождите моего звонка. Я сообщу, когда буду готов встретиться. За свою невесту не переживайте, она в полном порядке, просила передать, что любит Вас и…

– Заткните пасть! – процедил Полкин. – Жду звонка.

Он глубоко вдохнул и выдохнул. Морально он и так был готов к встрече с этим Барышниковым, но этот разговор, в котором Игнашевич начал петлять, только приблизил его к решению поехать в центр, в людное место и встать прямо напротив Гостиного двора, чтобы поболтать с тем, кто ради своей паршивой выгоды был готов что-то сделать для него и Оксаны.

 

10.

 

Она ощущала пустоту в камере едва ли не физически. Тело ныло, руки не слушались, даже мягкое освещение ломило глаза, в голове стучал пульс – четче, чем когда-либо. Её сильно затошнило, но рвота не принесла облегчения. Пытаясь осознать, что с ней, она поняла лишь, что её куда-то уволокли, но вспомнить смогла только утро, выход на лестничную клетку, и всё. Дальше была пустота,от острого ощущения вращения которой её снова вырвало.

В камере омерзительно пахло – подогрев от «теплого пола» только усиливал стоявшую вонь. Оксана попыталась встать, но ноги пока что не признавали в ней хозяйку. Оставалось только ждать и молиться, чтобы кто-нибудь нашел её и спас. Как в детстве, когда она с детьми из подготовительной группы играла в спящую принцессу, и после условной борьбы – отгадывания загадок и соревнований в незамысловатые игры, один из принцев доходил до неё, понарошку целовал и выводил из «замка». Глупая игра, в которой мальчики получали развитие интеллекта, а девочки могли только давать направляющие указания. Но воспитание в эру технократии накладывало отпечаток и на игры. Простейшие увеселения были закручены на комплексах технических устройств, ну, по крайней мере, в платном садике, куда она ходила. Что было в бюджетных, ей было не сильно интересно. В принципе, если бы не сад, неизвестно, в каком состоянии она пришла бы в школу – была чрезвычайно закрытым ребенком поначалу, а родителям было не до воспитания – самореализация, проекты, удержание ускользающей молодости.

Дверь в камеру сдвинулась, и внутрь вошел некто высокий, определенно бритоголовый, но слабое освещение и несколько разфокусированное зрение не позволили ей всмотреться в лицо посетителя.

– Ты как? Живая ещё? – голос был грубым, чеканящим каждый слог в несколько деревенской, простецкой манере.

Её вдруг осенила некая мысль – яркая, мощная, словно взрыв сверхновой, она наполнила её сознание. В тело вроде бы как из ниоткуда вернулись силы, и она вскочила на ноги, прыгнула вперед, правее вошедшего в камеру бугаю.

– Э, стой, стой, сука такая, – лысый резко повернулся, ухватил её, как смог – за волосы.

Дикая головная боль резким толчком усилилась, когда он дернул её обратно, в камеру. Но теперь уже это было неважно. Она думала, что кричит, но голоса не было, был только сип и стон. Она не понимала, что за этой дверью нет никого, кто мог бы помочь ей, рассудок отказал, возможно, временно, но этого хватило, чтобы сделать её совершенно неуправляемой.

Лысый ухватил её второй рукой между ног сзади, отрывистым движением приподнял и отпустил на миг волосы, чтобы перехватиться. Но этого мига ей хватило, чтобы рвануться вперед ещё сильнее прежнего – в истерике, с сознанием, поглощенным заживо болью и омерзительным ощущением чужой цепкой хватки в паху.

Лысый попытался захватить её в полете, но не успел и по неловкости только сильнее припечатал её к косяку виском. Удар был достаточно сильным, чтобы унести всё – и боль, и истерику, и возникшие у неё перед глазами в самый последний момент перед яркой вспышкой света образы Саши, мамы Кати, давно ушедшего папы. И всего того, чем она жила – промелькнувшего перед ней за один короткий миг.

 

– Что ж, приветствую, – Барышников уселся поудобнее в пассажирское сиденье. – Давайте сразу к делу. Нам понадобится портрет Вашей любимой, дабы раздать исполнителям. Сможете сейчас предоставить?

– Допустим.

– Собственно, на этом-то пока и всё, я не могу давать жестких гарантий, но и не спрошу ровным счетом ничего, если результата не будет. Всё разумно. Один только момент, – Барышников слегка замялся.

– Ну?

– Мне важно понимать, что я имею дело не с подставным лицом. Я не держал свечку, когда Вам передавали носитель. Более того, я вообще не могу быть уверен, что его кому-то передавали, и что смерть Любимова – не инсценировка.

– Показать ключ? – лениво поинтересовался Полкин.

– Я бы был весьма признателен.

– Хорошо. Вот он, – Полкин достал из кармана тот ключ, который ему вложил Зинкевич. – Но не расслабляйтесь, если что. Во-первых, на Вас смотрит вот эта штука, – он слегка кивнул на пистолет, торчавший из-под его левой ладони, рукоять которого крепко обхватила правая, – ну, а во-вторых – это всего лишь логическая копия. Оригинал в нужных руках, разумеется, Ваше право проверить этот ключ и даже грохнуть меня, забрав его, вот только информация всё равно уйдет, по адресу хранилища стоит дежурный, связь с ним прелестная. Мало того, в машине прослушка, и наши милые беседы записываются на два разных устройства – чтобы потом путаницы не было с фальсификациями.

– Уважаю Вас. Создаётся ощущение, что Вы профессионал спецслужб. Но это излишне. Я человек слова. И для меня его достаточно. Если я могу ещё что-то сделать для Вас, кроме как найти вашу невесту, сообщите. Мой номер у Вас есть. Не отвечу я – ответит секретарь, переведет на меня. И будьте осторожны, охраны ставить не буду, если не захотите.

– Можно было б. А то я человек одинокий теперь. Пока что, – заметил Полкин.

– Ну, а как же Ваши родители?

– А что с ними?

– Поживите у них, в конце концов, денек, пока мы не решим вопрос с поиском. Мы убьём двух зайцев, поймите. Найдем Вашу невесту и наберем на Игнашевича море убийственного компромата. Так что Вы для нас ценнее живым – это так, о птичках, чтобы всё было более прозрачно.

– Хорошо. Тогда я жду звонка, – Полкин принял предельно холодное, отрешенное выражение лица, открыл пассажирскую дверь кнопкой на центральном замке и выпустил молча кивнувшего на прощание Барышникова наружу.

Как только дверь закрылась, он быстро завел машину и с диким ревом обычно шепчущего двигателя ушел от Гостиного двора в сторону Дворцовой площади – на Верхнее Кольцо. Вопреки всем правилам движения добравшись до него, он ускорился ещё сильнее – слежка была гарантирована. Во-первых, фотография так и не понадобилась, во-вторых, о том, что у него оба родителя живы и в порядке Барышников даже не переспросил. Собственно, открывались два варианта. Первый наивный – за ним следили и конкуренты Игнашевича, а теперь решили поиграть вчистую. Второй – пока требовал уточнения информации.

Он набрал Зинкевича.

– Слушай, уточни-ка мне, есть ли какие-нибудь прямые взаимосвязи между этим сраным Игнашевичем и неким Валентином Барышниковым, тоже толстосумом. Пока можешь ничего срочно не сообщать, минут через пять буду у тебя.

 

Прыжок в Старые Шушары по Верхнему Кольцу действительно занял не более пяти минут. Зинкевич встретил его на этот раз, не подходя к двери. Он явно был несколько раздражен чем-то, в глазах отсутствовала обычная молодецкая искорка.

– Короче, затрахался я сводить их по ключевым и прочим сведениям, чрезвычайно колоритные личности.

– Заранее спасибо и дай-ка что-нибудь промыть горло, и желательно, чтобы желудок не грызло, иначе загнусь. Продолжай.

– Так вот, – Зинкевич выдал ему бутылку какого-то экзотического напитка светло-зеленого цвета и  пальцем указал на выдвинувшийся из традиционно гостевого столика бокал, – на них – два крупных холдинга. И бабки там крутятся вполне себе интересные. Компании ни разу не национализированы, что, разумеется, стоит откатов главному вору, главному оборотню, ну и прочим. И, конечно, грамотного функционирования эсбэшного аппарата.

– Да уж, о грамотности там только плакать, – Полкин наотмашь влил в себя стакан пойла и ощутил, как мягко пошло оно внутрь его напряженного организма. Он старался казаться более или менее спокойным, хотя горел желанием метнуться туда, где сейчас была Оксана, найти её, а уже после этого перерезать глотки всем этим барышниковым и галимовым.

– Не все так просто. Товарищу Игнашевичу принадлежат производственные цеха ряда крупных заводов. Много техники, импорт и госзаказ, в общем, всё в порядке. Предприятия покупались под единоначалие его самого, правит довольно давно. Со вторым кренделем все сложнее – контора крутая, держит большую часть месторождений тяжелых металлов и урана, кое-где практически монополия, плюс к тому имеет производственные цеха, в основном работает на аэроприборостроение: двигатели и прочая полезная ересь, которую за сто рублей не купишь. Есть отдельные контракты между этими конторами, есть договора по аренде, субаренде необходимых региональных предприятий, но самое сладкое во всей этой куче говна, как говорят копрофилы – это тот факт, что, вопреки официальным данным, службы безопасности – внутреннего и внешнего контроля – у этих ребят едины. То есть, это одна целостная служба, и она, разумеется, имеет слияние с госструктурами, то есть всё кроется главным вором, в случае чего. Ну, или его заместителями, министрами и прочими упырями.

Полкин ударил стаканом по столу – к счастью, он был уже пуст. Его ещё сильнее ударила в мозг ты мысль, что он буквально десять минут назад разговаривал с тем самым ничтожеством, которое могло инициировать похищение Оксаны. Впрочем, вину-то на себя уже брал Игнашевич. Полкин вновь запутался в мыслях; сел, обхватив голову руками.

– Всё, провал? Чё у тебя там были за разговоры?

– Да так, мрази кое-какие звонили. По их версии, Игнашевич был инициатором похищения. А второй, этот…

– Барышников.

– Да, Барышников; так вот, он заявился типа с предложением помочь в поисках. Мразь. Они меня решили поиметь, как малолетнее дитя.

– Спору нет. Ты им ниче не отдавал? – вяло поинтересовался Зинкевич.

– Нет, конечно. Наплел с три короба.

– Ладно, ты имей в виду, у тебя ключ пустой, если надумаешь с ними торговаться. Только перед тем, как идти туда в одиночку, не забудь, чтоб я тебе яйца отрезал и мозг вынул. Без них это делать будет вполне оправданно.

– Че тогда делать? Я вообще уже ни хера не понимаю,- Полкин вскочил с дивана и начал нервно шагать по комнате. – Я не могу понять, кого из них и как ухватить, чтобы они вскрылись. Но если пойду на переговоры с одним, меня просто упекут. Вероятно, поняв это по разговору с их долбанным агентом, они и решили поиграть в доброго и злого дядьку. И че теперь? Ждать, пока мне вышлют руку Ксюхи? Или ещё что?

– А это тупик, я тебе скажу. Могу предложить подумать, к кому реально обратиться за помощью. Но тут мне тоже нужны вводные – я не из тех, кто имеет надежные контакты в сегодняшней СБ. И меня за любой прямой контакт могут принять – мол, вконец сдурела Зинка. Можно подождать, че они скажут. И подготовить копии ключей, неполноценные. Чтоб читались заголовки.

– В крайнем случае – отдать по экземпляру и потребовать… – Полкин запнулся, встал, как истукан посреди комнаты. – А как мне с них что-то требовать?

– Вот это уже вопрос тридцатый. Давай-ка я пока попробую посмотреть ключ и скопировать на пару носителей. Так понимаю, добрый дядька уже ищет Ксюху?

– Угу, – кивнул Полкин. – А злой дал команду ждать звонка. То есть, его списали. Следовательно, старик работает по указке Барышникова.

– Отлично. Тогда ты в режиме ожидания, а я поработаю с ключом. Мы уже понимаем структуру подчиненности этих выродков. Надеемся, что тебя не пасли сюда, по крайней мере, я хвоста не вижу. Ждем их активности. Ты же не сказал никому «нет»?

– Верно. Я пока напуган так, что штаны не отстирать, – Полкин рухнул обратно на диван. – И есть в этом изрядная доля правды.

 

– Вот вы тупорылые скоты! – Барышников был в ярости. – Вы хоть понимаете, на что вы меня можете поставить? Я за какие такие подвиги выкидываю миллионы в Службу? Степанович, мать вашу, как так выходит, что ваш остолоп убивает эту шлюху?

Степанович покраснел и тупо смотрел в пол, видимо, пытаясь там почесть ответ на этот  и ещё ряд предстоящих вопросов.

– Она практически совершила суицид. Сработал механизм побуждения после психогенного шока…

– Да вы у меня сами совершите суицид, массовое харакири будет! – Барышников сплюнул прямо на пол, импульсивно достал самораскуривающуюся сигарету и глубоко затянулся, заставив её ярко затлеть. – Короче, прямо сейчас приводите её в нужную кондицию и скидываете в её же машину, потом анонимный ментам, диагноз должен быть смерть от анфилактического шока, не перепутайте, мать вашу! Аллергия на некий препарат, до работы не доехала, в машине никто не проверял, телефон разрядился и сдох. Ну, и она сдохла, ещё утром. Я за вас, идиотов, работаю! Всем бонусы за месяц урезаны!

 

11.

 

Вечер упал на город тяжелой душной пеленой, и стало в какой-то мере легче. Теперь картина снаружи больше подходила к душевному состоянию Полкина. Уют и покой квартиры Зинкевича лечили его рассудок, испытавший менее чем за двое суток несколько потрясений кряду. Тем не менее, ожидание чего-то, неких новых вводных, самопроизвольных изменений ситуации сохраняли напряжение, от которого невозможно было избавиться. Полкин убеждал себя каждую минуту, что с Оксаной ничего не случиться, поскольку блеф с организованностью его защиты от манипуляций со стороны прошёл успешно. Тем не менее, Игнашевич не звонил, его «младший старший брат» – также.

Они приостановили игру, вопрос только почему?ведь можно было за несколько часов провернуть «поиски», обменяться товаром. С другой стороны, они по получении ключа почти наверняка вскроют мозги и мне, и Ксюхе. Они задели за живое…

Такой ход рассуждений наталкивал его на мысли об обреченности, обреченности не только его самого – тут уж не попишешь, но и Оксаны, которая вообще случайно попала под раздачу. А сейчас он отсиживался в ожидании вводных, пытаясь компенсировать потерю времени изучением через планшет Зинкевича информации об организациях Игнашевича и Барышникова. И пытался параллельно прокрутить в сознании возможные варианты переговоров с этими деятелями; пытался придумать, как ещё сблефовать, чтобы отыграть Оксану – иного выхода у него не было, нужна была целая армия, чтобы поломать защиту, стоявшую на системах авторитарного менеджмента этих гигантов большого бизнеса.

– А ведь знаешь, – Полкин заставил Зинкевича слегка вздрогнуть, неожиданно начав рассуждение, – тут все налицо, если присмотреться к истории организаций, к статистике инвестиций, к договорам о сотрудничестве. Рука руку моет. Люди, привязанные к критическим вопросам, зачастую исчезают, оказавшись жертвами несчастных случаев и голодной дворовой шпаны.

– Да уж, на все и шпаны-то нет, она в наше время быстро дохнет с голоду, – кивнул Зинкевич. – Да тут тоже все довольно прозрачно – ведь история циклична. Помнишь, как было в начале века – если в школе учил историю, должен помнить – до двенадцатого года в течении четырех лет в Федерации сидел подставной президент, кукла-болванчик по сути, но ведь так его отменно разыграли, когда начальник его стоял на премьерском месте. Они и споры играли, и разногласия на высшем уровне, и имидж этому дурачку сделали – который играл президента. Но он был чем-то вроде презерватива, защищающего от зачатия народного бунта, который пришлось бы дорого успокаивать, начнись он раньше положенного из-за непредвиденного изменения конституции. В конце концов, всё разрешилось вполне себе мирным путем, и по сей день – а прошло-то о-го-го сколько годков – никакой революции так и не произошло. Но в ситуации с Барышниковым и Игнашевичем не так все хреново – тогда-то ведь оба эти козла сидели на самом верху, куда вообще невозможно вклиниться тем, кто не при дворе, а наши сегодня сидят в частной сфере. И хоть власти у них хоть отбавляй, они не так неприкасаемы.

– Не скажу, что я готов рвануть на баррикады, пока Оксана у них, – Полкин закрыл глаза, – но потом, возможно, что-нибудь соберем. Я только теряюсь – как её вытянуть? Могут ведь и кинуть, и здорово.

– Могут, конечно. А ты думаешь её так, чтобы ты поржал, выкрали? Разумеется, они тебя обрекают на то, чтобы выдерживать их линию. Поэтому, требуешь привести её на переговоры – пусть обдолбанную, приведешь – откачаем. Или даже иначе, я поеду с тобой. Уже есть одна штука, хочу испробовать. Но это так, нюансы. В конечном итоге, ты сыграешь по их правилам, отдашь им липу, которую они смогут прочесть только у себя на базе, а потом – хоть трава не расти. Нас не догонят, как пелось в старой песне, – жизнерадостно отчеканил Зинкевич.

-Тогда готовь, что считаешь нужным и как считаешь нужным. Я считаю, что нужны липовый ключ, настоящий ключ – да-да, на всякий случай, можешь мне его хоть в задницу вшить, прямо в очко, если понадобится; это на случай, если они распознают подделку. Мне, честно говоря, будет насрать на эту тайну мирового значения, когда они приведут Оксану.

Зинкевич хотел было что-то добавить, но передумал и уткнулся в монитор.

 

– Всё готово, Валентин Евгеньевич, – сдержанно доложил Степанович.

– Лекарство, надеюсь, подбросили? – скептически вопросил Барышников.

– Обижаете. Обозначать факт?

– Чем быстрее, тем лучше, считаю. Её найдет полицейский патруль, за рулем, в неестественной позе. Надеюсь, гематому залечили?

– Все в меру возможного. Но комар носу не подточит.

– Лучше бы так и было. Я потороплюсь поговорить с этим пареньком разумно раньше. Сам, не додумайтесь что-либо предпринять, а то он на нервах сожрет ключ, придется тогда Вам лично копаться в его кишках. Для меня сейчас хороши все средства, кроме наиболее жестких. Тем не менее, будьте готовы к моменту, когда и они пойдут в ход. Их реализуете, разумеется, Вы.

– Разумеется, Валентин Евгеньевич.

 

Время начало секундами отбивать такт прямо в затылке у Полкина. Он растер шею и сдержанно, словно бы стянутый резиновыми жгутами, потянулся.

– Сашь,- голос Зинкевича прозвучал как-то глухо, незнакомо, на редкость тускло. Выражение жизнерадостности и приподнятости настроения, обычное для него, пропало напрочь.

– Че такое? – Полкин резко встал с дивана, ощутил, как закружилась голова.

– У меня тут постоянный поиск по тегам выдал. Нет, это не… Впрочем, всё сходится. Можешь посмотреть на запись.

Полкин на негнущихся ногах подошел к Зинкевичу и тупо уставился в монитор, на котором проигрывалась запись без каких-либо обозначений. Теги были вбиты в свойства файла, который уже отправился отрывком в архив правоохранительных органов, для надежности сохранения улик следствием. Это был двор Оксаны. Её машина. И её тело, которое извлекли и поместили в пластиковый пакет.

– Записи за пятнадцать минут до этой недоступны. Что вполне объяснимо, – комментировал Зинкевич, но собеседник его уже не слышал.

Его шатнуло, ещё раз и ещё, словно бы он собирался рухнуть прямо на Зинкевича.

– Сашь, сядь, а лучше ляг. Выпей срочно, иначе свалишься.

Полкин отсутствующе покивал, развернулся, налил бокал вина, осушив бутылку, и залпом выпил его. Затем звонко положил бокал на столик и шатающейся походкой направился к выходу из комнаты.

– Э, куда ты чешешь? – Зинкевич вскочил с кресла, попытался подойти к Полкину, но взгляд, которым тот его буквально прострелил, остановил его.

Мертвецкий, отсутствующий взгляд глаз-тарелок. Зинкевич вынужден был признать, что в кои-то веки не на шутку струхнул.

– Подожди, сядь, Сань, не надо рваться никуда. Только хуже будет. Они ж тебя сразу упакуют.

Полкин приостановился, посмотрел в потолок, затем промычал: «Пусть пакуют» и продолжил свой путь.

– Ну и ладно, – раздраженно вскинул руками Зинкевич. – Иди, иди, сдавайся к чертовой матери. Главное не забудь меня сдать, да заодно ещё на ментов нарвись в пьяном виде за рулем. Веселая ночка будет. Козел ты драный, стой!

Но Полкин уже вовсю сбегал по лестнице, игнорируя лифт. Ощущая, как не хватает воздуха, он пытался глотать его ртом, но легче не становилось. Он побежал. Побежал как не бегал уже давно, возможно, тысячи лет. Он не мог признать происходящее реальностью, но не мог и отказаться от этого. Ему хватало минимума информации, чтобы сделать вывод, но он был готов проклясть тот источник, который принес ему эту весть, готов был отказаться от рассуждений и поверить в то, что всё ещё будет хорошо, но понимал одновременно, что всё потеряно. Что страх, настигавший его весь этот день, сейчас поглотил его, и именно он заставляет его убегать. Он не понимал, почему и зачем. Разум атаковали эти два вопроса. Он ведь был готов  просто отдать по первому же звонку этот ключ, приняв Оксану и дальнейший покой. Он был готов поступиться, возможно, святым, лишь бы это маленький нежный человечек жил и был счастлив.

Будьте прокляты! Будьте прокляты, мрази! Нет, нет, за что? За что? Так не бывает! Этого нет! Это всё чушь! Чушь сущая! Это всё…будьте прокляты, ублюдки!

Он подбежал к машине, едва справляясь с удушьем и, ледяными пальцами нажав на кнопку охранной системы, открыл дверь и рухнул в кресло. И закричал. Просто, без какого-либо смысла, не понимая, почему он сейчас делает именно это, он просто орал в пустоту, которая теперь окружала его, которая душила и не давала ощущать реальность вокруг. Он кричал так минуту, потом ударился со всего маху головой о рулевое колесо, но мягкая, антиаварийная фактура не позволила ему нанести себе травму.

Как все просчитано! Как все безопасно! Мы все живем в безопасности! Живем! Нет, мы уже не живем! Я уже умер! Сдох, мразь поганая…И сдох бы ты себе, но почему она? Почему не грохнули меня? На хера я защищал свою жопу? Зачем все это теперь? А?!

Он завел машину и рванул вперед. Подальше отсюда, домой, в одиночество, больше нигде места ему не было.

Пусть приходят. Я ничего не скажу. Я тупо прострелю себе башку, и ни хрена они не найдут, никогда. Слышите, суки?! Никогда вы ни черта не получите! И перед тем, как сдохну сам, я утащу вас с собой побольше, чтоб в аду было веселее.

Сознание заполняла истерика. Она приносила с собой бессмысленные смешки и абсурдные мысли, не связанные с основным потоком. Он несся по автостраде со скоростью около трехсот километров в час, а в голове его играли на разный лад странные, незнакомые голоса разных тональностей и громкостей.

Дома было пусто. Он не стал даже оглядываться – есть ли слежка, хотя такая мысль проскользнула в его ставший болезненным, воспаленным рассудок. Страхи перестали быть явью, они исчезли в тех минутах и секундах, от которых отдавало всеми цветами радуги – минутах и секундах истинного безумия, которое он никогда ещё не ощущал в этой жизни. Он заблокировал двери и ставни на окнах, выключил электричество и переключил кровать на режим поглощающей поверхности. Упав на неё, погрузился в толщу синтетических тканей, утонул в них и тупо уставился в потолок. Лежал так с час, потом встал, выключил мбольники и отключил автономное питание на домашнем телефоне. Нужны была пустота, либо она съест его душу с косточками,  либо уравняется с пустотой внутри и даст возможность балансировать. Он налил в большой хрустальный стакан коньяку до краев и опорожнил одним махом полстакана. Уселся в кресло и продолжил тупо смотреть перед собой, на этот раз в выключенный монитор, раскинувшийся на пол-стены.

Так прошло ещё минут сорок. Он ощутил, как мысли начали принимать более понятную ему самому форму, как рассудок начал возвращаться, но от этого становилось все больнее. Он физически ощущал ту боль, которая исходила из глубин его души. Он понял вдруг, что мог бы сейчас быть с ней – прямо здесь или там, на Шуваловском, неважно. Понял, что, если бы не «подарок» Любимова, всё могло быть в порядке, она улыбалась бы все также, а он целовал её розовеющие от возбуждения щечки… Понимал, что все это уже потеряно, что железная логика реальности не позволит обойти свершившееся, что верить в чудо бесполезно, иначе можно было бы ехать проверять, Оксана ли это вообще; но всё было гораздо проще. Если бы не этот ключ, она была бы рядом. Но теперь её не будет. Никогда.

Никогда…

Просто её нет, и всё. Он ощутил на лице незнакомую, чужую влагу, неестественную, ту, которую он забыл, поскольку годами не знал слез – отучился, видимо, от них, научившись хладнокровию и пониманию ко всему на свете.

Он вдруг весь сжался, напрягся, словно бы перед прыжком, но не прыгнул, а швырнул со всего размаху стакан с половиной содержимого прямо в настенный монитор. Стакан разлетелся вдребезги, на мониторе остались бесформенная трещина и смесь содержимого кристаллов с коньяком.

Всё-таки боль поглотила его. Он завалился снова на кровать и попытался забыться. Он обозначил для себя два возможных пути – либо прыгнуть прямо сейчас с балкона, либо уйти в бессознательность. Стоило начать со второго. По крайней мере, попытаться.

 

Не сказать, что Полкину удалось уснуть. Но дрема попыталась-таки одолеть его. Болезненно, мучительно прокрадываясь сквозь его сознание, она споткнулась на огромной коряге и с диким воплем упала лицом вперед. Крик пронзил его мозг от виска до виска, и Полкин вскочил с кровати в холодном поту.

Коровьим взглядом оценив трещину на мониторе напротив, он встал, едва не рухнув, но удержав-таки равновесие, и подошел к столу. Пил он чрезвычайно редко, и если уж накатывал, то не так, как сейчас и не на голодный желудок – все попытки Зинкевича накормить его за те часы, что они сидели вместе, потерпели крах. Он включил мобильник, и тут же на экране высветилось уведомление о новом входящем сообщении.

«Простите, что так вышло. Мы не могли знать о её проблемах со здоровьем. Надеюсь, вы оправитесь. Нам ничего от вас сейчас не нужно, и мы никак не можем компенсировать Вашу утрату»

Номер был корявым, но по контексту было ясно, что это Игнашевич или его доверенное лицо. Полкин нервно вздернул губу – даже усмешкой этот назвать нельзя было, – и отправил ответное сообщение – первое, что пришло на ум и единственное, что он хотел сейчас сказать Игнашевичу сотоварищи.

«Будьте вы прокляты. Все вы»

Часы сообщали ему, что уже пять утра, и скоро начнется очередной день. Ему хотелось, чтобы этот день на начинался никогда. Чтобы время замерло, и он вместе с ним. Но глупо было желать невозможного сейчас, когда именно реальность совладала с ним, а не он поборол реальность. Он отошел к кровати и снова лег, положив телефон рядом. Вероятно, следовало чего-то ждать. Или не следовало?

Он решился. Быстро, импульсивно, без оглядки на длительное планирование и многотомные рассуждения. Набрал единственный известный ему номер Барышникова и стал ждать дозвона. Электронный секретарь в виде миловидной, но безликой девушки в проекции предложил ему перезвонить на личный номер, либо дождаться приемлемого времени для связи, в зависимости от того, ждут ли его звонка. Полкин выбрал вариант «звонить на личный номер» с указанием персоналии и стал ждать ответа. В проекции высветилось сонное, но сознательно напрягаемое для придания обстоятельного вида лицо Барышникова. Полкин превозмог в себе тягу плюнуть в эту мерзкую рожу, осознав, что это лишь игра лучей света.

– Доброе утро. Не рано?

– Нет, что Вы, я вообще-то уже заспался. Есть какие-то новости с вашей стороны? У нас пока ничего, кстати, по крайней мере, в три ночи мне докладывали…

– Я готов встретиться. И отдать Вам то, что нужно.

– Хм, – Барышников весьма убедительно изобразил недоумение. – Вы уверены? Нет повода торопиться, мы ещё можем решить вопрос с Вашей любимой, и только тогда…

– Этот вопрос вы уже никогда не решите. Его не нужно решать, – проскрипел зубами Полкин.

– Что стряслось-то?

– Больше нет проблемы. Больше нет моей любимой. В двенадцать я жду рядом с Гостиным двором, напротив, в кафе русской кухни. Надеюсь, уточнять, как следует явиться, не нужно?

– Вы меня ошарашили, признаюсь. Это слишком печально, это просто невыносимо… Но я приеду. Обсудим детали.

– Да, кстати, за это я потребую небольшую символическую плату. Скажем, пятнадцать миллионов федеральными, наличкой, в черном пакете. Устроит?

– Да конечно, это-то не проблема. Я готов и на большее.

– Всё, до встречи, – Полкин бросил трубку и выключил телефон.

Да, ты на многое готов…

Дальше вариант он видел только один – возвращаться в Старые Шушары.

 

Зинкевич не спал. С работой было покончено ещё часа в четыре утра, но все остальное время его мучила бессонница, да и ощущение, что от него ещё потребуется что-то важное в самое ближайшее время, не покидало с того момента, как Полкин уехал от него в сердцах. В глубине души Зинкевич ощущал некую горечь, своего рода страдание за потерю, постигшую старого друга, но он не имел права на открытую демонстрацию эмоций, которые подавлял в угоду тому образу, которым сам наслаждался. Это был тот случай – и довольно редкий, – когда созданный человеком облик, имидж, можно так сказать, настолько гармонирует с внутренним благосостоянием, что поддержание его становится поначалу чем-то вроде требования основного инстинкта, а с годами – источником истинного наслаждения.

Зинкевич не был склонен упиваться болью и страданиями – никогда, хотя некогда для подростков его поколения это было весьма обильно распространившейся тенденцией – причинять себе страдания – как физические, так и психологическое – и получать от этого удовольствие. Своего рода массовый мазохизм приводил в недоумение аппараты школьной и социальной подготовки детей, но тенденция постепенно иссякла, став снова наполнением сознания либо шизофреников и извращенцев, либо представителей «эмо» и прочих субкультур. Однако его эта тенденция не коснулась – всегда находилась занятость, наполнявшая его мозг полезной и не очень информацией, поздно по сравнению со сверстниками появились контакты с девушками, и в целом Зинкевич посвятил самые молодые годы именно интеллектуальному развитию. В конечном итоге, осознав стабильность положения, которое приносили ему багаж знаний и острый, отточенный интеллект, он постепенно ослаблял вожжи нравственных границ – пристрастился к смакованию качественных вин, завел нескольких фиктивных жен по стране, регулярно пользовался услугами проституток, когда был один, и в целом являлся, казалось, образчиком развращенного дитя своего поколения – поколения вышедшей из-под контроля гиперинформатизации, поколения, коллективный разум которого существовал на просторах мировых коммуникационных сетей и жил своей, зачастую совершенно оторванной от всеобщих тенденций жизнью, при этом не забывая строить свои культурные особенности и пополнять миллионные архивы интернет-мемов, создавая тем самым альтернативную историю новейшего времени.

Датчик скромно, по-девичьи пропищал, уведомив его о появлении одного из автоматически идентифицируемых объектов в поле видимости камеры наблюдения над подъездом.

– Блудный, мать его, сын, – он открыл дверь в подъезд, как только объект прикоснулся к коммуникационному устройству. – Давай бегом, я уже заждался.

Полкин вошел, без церемоний уселся на диван и, положив ногу на ногу, начал говорить.

– Короче, в полдень встреча с этим скотом – Барышниковым. Надо отдать ему подложный ключ, забрать немного денег и быть таковым. Один я с этим не справлюсь. Если за вечерний уход хочешь дать мне по роже, разрешаю.

– Не в последний раз, запиши на мой счет. Да и вообще – я ждал тебя с бодуна, в лучшем случае, через неделю, – Зинкевич невозмутимо отхлебнул газированной воды с растворенными в ней бодрящими экстрактами.

– А у меня теперь нет времени на то, чтобы плакать. И нет повода. Всё пусто, Альфред, пусто. Просто кусок меня исчез, знаешь, как при ампутации какой-нибудь части тела – ты живешь, и всё отлично, но есть вещи, которые не можешь делать физически. Инвалид. Но им проще простого найти моих родных, а это недопустимо. Сейчас нужно играть, и играть предельно быстро.

– Конечная цель?

Полкин промолчал, вытянул помятую пачку «Нирдоша» и быстро раскурил сигарету. Только после этого продолжил

– Я затопчу их. Пока не знаю, как, но ты мне в этом поможешь. Или нет?

– Ты главное помни о разумных пределах. Да, «безумству храбрых поем мы песню», да как бы это не оказался очередной похоронный марш.

– Вот именно поэтому я тебя прошу о помощи. Прошу, никак иначе. Я не имею права тебя втигивать вот так, с бухты-барахты, да ещё что-то требовать…

– Да затрахал ты своими оправданиями. Нет, бля, я вообще агент этих контор, а то и самого Демьянова, сейчас всажу тебе заряд в лоб и передам все кому надо, – сарказм Зинкевича усиливался его нарочито серьезным выражением лица, доброжелательность которого выдавали только слегка приподнятые уголки губ. Да, я могу отсидеться здесь, а тебя отправить на путь к эшафоту. А то и попытаться тебя отговорить. Но я и сам не стану утверждать, что поступил бы на твоем месте иначе. Короче, давай расставлять вводные.

– Хорошо, – только дай для начала водички, а то с утра дерьмово как-то.

– Ты б лучше пожрал чего, алкаш несчастный.

 

12.

 

– Надеюсь, на этот раз вы морально готовы, – несколько брезгливо проговорил Барышников. – Проще задачи, наверное, я не ставил ещё никогда. Вероятно, отец – земля ему пухом – тоже.

– Вы уверены, что можно будет его «ложить» сразу?

– Почитаю заголовок и немного из общей информации. Если там без бутылки не разберешься, приглашу ваших экспертов, и не дай бог им не дать оперативной расшифровки, если я тем временем упущу этого засранца. Тогда пеняйте на себя, Степанович, только на себя одного, ибо коллективная ответственность с точки зрения руководителя – это его личная ответственность.

 

Полкин иногда поражался тому, сколь разнообразны были технические средства, находившиеся в распоряжении Зинкевича. Он доставал их, как фокусник кролика из шляпы – словно бы ниоткуда, из запасников, которые никогда не были на виду.

– В общем, давай все и по порядку, а то тут уже скоро от мыслей пыль столбом будет, – Зинкевич уселся в кресло и немного пригубил вина из бокала, стоявшего рядом с моноблоком. – Ключ я, разумеется, прочел. Копия у тебя в руках. Хорошо, вижу, что ты её ещё не просрал. В принципе, он читаем в лучшем виде примерно процентов на восемьдесят. Дальше идет провал и фатальная ошибка в декодировании – восстановить не сможет ни одна система из мне известных. Весь процесс приема-получения на тебе, тут уж я не сунусь. Но силовое поле будет иметь полюса на тебе и на машине. Главное – дойди до двери из кафешки и открой её, остальное вопрос техники.

– Что насчет иглы? Так понимаю, они все этим дерьмом пользуются? Если вдруг попадет куда надо? – Полкин казался бесцветным и безразличным ко всему, но в действительности был напряжен сейчас, как никогда и вслушивался в каждый шумок – как снаружи, так и из своей же головы.

– Говорю же, это напыление на даст пройти микроштифту. Потом, как только все закончится, в срочном порядке смывай горячей водой, иначе гарантированно заработаешь экзему, впрочем, некоторым это даже нравится, особенно этим ребятам, которые себя разрисовывают и прокалывают и создали из этого дерьма сущего культ с немалыми вложениями.

– «Фейс-шифтеры», кажись, называются. Они всегда были, просто организовались в мощную систему сравнительно недавно. Ты готов?

– Ну, собственно, ещё один штрих, и всё на этом. Выйди, милый, я переоденусь, – Зинкевич одернул себя на этом глупом юморе – Полкину было явно не до того, но он не подал виду и просто отвернулся, оставшись сидеть все там же, на диване.

 

 

Безликая, монотонная толпа изо всех сил казалась быть пестрой. Так было всегда, по крайней мере, это город всегда был в авангарде этой «разноцветности» – был сосредоточением течений новомодных культур и консервативных убеждений, сочетал в себе жилой фонд времен Империи и современные технически оснащенные небоскребы, убогость и захолустье окраин и внутренних «бомжатников» и блеск вечно гуляющего, пьющего, покупающего и продающего Центра. Торговая сущность всегда выдавала себя, даже когда речь шла о глубоком проникновении мировых культур в саму сущность городской жизни. Торговля шла постоянно, беспрестанно, стала одним из базовых смыслов жизни. Люди покупают необходимое, относительно нужное и совершенно бесполезное, и на третье тратят, как правило, наибольшие суммы. Техника, развивающаяся неустанно, создала множество новых «культурных фетишей», и на все такие приманки находились и находятся любители показухи. Все это создавало кавалькаду блестящих брендов и непрестанное движение людей и машин – в любое время  суток, даже ночью, когда в былые времена город традиционно впадал в дрему до утра. Благо, пока стоял запрет на постоянное движение частного воздушного транспорта, да и речные перевозки ограничивали законодательно. Иначе начался бы технический коллапс, да и потом – организовать воздушное движение дорогого стоит, а любой проект, подведомственный правительству, тем более – городской администрации, разрабатывался традиционно медленно и мучительно, как бы создавая видимое впечатление желания умереть не рожденным.

А люди всё старались выделиться. Каждый как мог – инстинкт самосохранения подсказывал, что в толпе – всё более враждебной и насыщенной по многолетней традиции инстинктивно же отталкиваемыми чужаками, – необходимо как можно надежнее отметиться о своем присутствии, чтобы не забыли, не затоптали, заметили, взяли замуж, приняли на работу и так далее. А кому-то, как тем же «фейс-шифтерам», просто необходимо было ощущать некую силу единения с фанатиками идеи, такими же, как они, поскольку идея сама по себе у человека здравомыслящего вызывала отвращение – обязательность менять свое тело с помощью различных средств – от татуажа и неимоверно сложного пирсинга и до внедрения разного рода имплантов с забавными свойствами и замены внутренних органов на синтетику. Толпа, вроде бы, и отталкивала уродство, но своим безразличием и безучастием же принимала его, сама того не замечая, делая уродство нормой, отличительной особенностью, называя иную точку зрения шовинистической, даже если она не подразумевала санкции, а просто призывала рассуждать на тему правильности или неправильности тех или иных понятий. На улицах практически не было бомжей и нищих – бездомных увозили в спецприемники на окраине и фильтровали либо до успешной переработки в полезную человеко-единицу, либо до крематория. А что касается нищих – нуждающиеся в помощи просили о ней исключительно в электронном пространстве, привычка сложилась с годами внедрения Интернета в жизни новых поколений, а поэтому игра на жалости типа «подайте на операцию» перестала работать, и адекватную работу пришлось искать уже тем профессиональным попрошайкам, которые ещё пытались продвигать просьбы о помощи «не местным» в общественных местах и копить с копейки на свои нужды.

Казалось бы, в городе должно было стать чище и благополучнее, с учетом того, что институт социального регулирования с годами стал, требованиями жителей, хоть как-то работать на продуктивность, а не на латание дыр. Однако, с учетом того, как распределялись локальные бюджеты и как контролировались процессы реализации решений, связанные с целевым использованием бюджета, никакая ревизия хоть из Объединенной Европы, хоть с Прогрессивного Востока не смогла бы привести в порядок то, что разрушалось и заклеивалось «скотчем» годами.

Толпа была совершенно бессмысленным скоплением человеко-единиц для Полкина, он смотрел, если не сказать любовался на этих странных, куда-то спешащих, постоянно чем-то озабоченных людей, которым всегда чего-то не хватало, пока у него, в свою очередь, оставалось ещё несколько минут до встречи с Барышниковым. Он в очередной раз прикинул, насколько может быть интересным и дорогостоящим содержимое оригинального ключа, лежавшее практически за семью печатями в бронированной квартире Зинкевича, раз уж сам глава крупного концерна, как мальчик, бегает по городу и встречается со случайной сомнительной личностью, чтобы заполучить эту информацию, вместо того, чтобы отправить на место своих цепных псов и покончить на этом. Другое дело, что где-то они явно ошиблись – Оксана была похищена далеко не просто так, для того, чтобы придержать Полкина в смятении несколько часов, а потом позволить прикоснуться к нужной информации. Если был оформлен несчастный случай значит, всё чистилось основательно. Возможно, это была своего рода провокация, постановка перед безысходностью. Но тут-то они просчитались – кого-то действительно можно сломать одним таким ударом, поставив крест на всей его жизни, поставив перед фактом, что любая борьба бесполезна. Вероятно, Барышников принял это расчет за основной. Однако Полкин ощутил в себе такую ожесточенность и, одновременно с тем, организованность мыслей, что время плача осталось за полями. Да, часть его жизни – наиболее ценная – безвозвратно утеряна. Да, любовь, которая делала его мир красочным, отличным от состояния этой толпы снаружи, убита чужим неограниченным прагматизмом. И цели его жизни стали вдруг транспарентными, бестелесными, словно призраки, но этот был шок, и от него пришлось срочно оправиться. А, возможно, шок никуда и не делся, и только потому он решился на столь отчаянный шаг, как объявление войны. А много ли означал выигрыш или проигрыш – это он собирался понять в процессе.

– Всё-таки верно говорили наши предки, баба за рулем – обезьяна с гранатой, – с некоторой торжественностью изрек сидящий за архаичным спортивным рулем Зинкевич.

Его внешность была, мягко говоря, подкорректирована – искусственное лицо, эффектно поставленная накладная грудь третьего размера и длинные волосы парика – максимум конспирации. Такой облик полностью соответствовал, на случай какой-либо проверки, внешности владелицы машины – одной из его фиктивных жен Алисы Мирошниченко.

– Надеюсь, твой генератор в случае чего не подкачает, – задумчиво пробормотал Полкин, теребя покрытый щетиной подбородок.

– Надейся. В сущности, не хотелось бы проверять, но в целом система после замыкания на прямой становится нерушимой. Страшная штука, кстати. Если человек проходит сквозь неё, его бьёт током, да так, что он может впасть в кому. Хотя первоисточник – не самого высокого напряжения, – рассудительно ответил Зинкевич.

– Ладно. Понеслась. Готовность двадцать секунд, – Полкин нервно усмехнулся. – Пожелай мне удачи.

– «Пожелай мне-е-е удачи!» – пропел Зинкевич слова старой песни. – Готовность принята.

В заведении было достаточно многолюдно, но толпы не наблюдалось. Полкин знал, что немалая масса народа организует оперативные деловые встречи малого масштаба в этом кафе и ещё сотне-другой в округе, следовательно, вокруг должны присутствовать активные, деятельные люди с работающим мозговым аппаратом, способные отреагировать, если поднимется шум. Но это на крайний случай. Вариантов, продуманных им на пару с Зинкевичем, было три, но ни один из них не подразумевал шума. Его могли либо сразу же, в процессе беседы подчинить силе вещества, либо попытаться пристрелить после приема-передачи, либо выследить и убрать посредством очередного несчастного случая. Главное отличие от случая с Любимовым тогда заключалось бы в осведомленности и технической оснащенности планируемых жертв. А метод отработки зависел, конечно, от того, готов ли большой босс запятнать руки «оперативной работой».

Барышников зашел с дипломатом в заведение аккурат после Полкина, что уже говорило о четко спланированной акции. Явился сольно, без вежливого «хвоста» хотя бы незаметных телохранителей.

Храбрец хренов. Ладно, посмотрим, на сколько хватит твоей выдержки.

– Здраствуйте, господин Полкин, Барышников уселся за стол рядом, и Полкин учуял острый, неприятный запах дорогой туалетной воды миллиардера, выглядевшего вполне себе рядовым коммерсантом средней руки, ещё готового на сделки хоть под открытым небом. – Соболезную Вашей утрате, это ужасно и не может быть оправдано никакими целями. Я проклинаю тех, кто посмел на такое пойти.

Неплохо загнул. Язык-то в порядке, живет отдельно от совести, лижет без ограничений – мытое, грязное, горячее,  холодное – всё одно… О чем это я?

– По традиции к делу. Мне не по душе бередить свежие раны. Мне не доставляет удовольствия сейчас заниматься этим, но я хочу прекратить безумие, которое разрослось за эти дни. Надеюсь, в ваших руках это послужит мирным целям.

– Можете быть уверены. Я не сторонник отправки людей под каток корыстных интересов. Иначе я, разумеется, сидел бы себе в Москве и давал указания, как и кому найти то, что мне нужно и что сделать с тем, кто мне неугоден. Вместо этого я езжу и занимаюсь переговорами сам, убеждая людей вместо того, чтобы угрожать им силой. Считаю, это справедливо, не так ли?

Смешно ты смотришься, поганец, смешно. Бизнес тебе папка подарил, деньги подарил, а как головой думать не подарил.

– Да, это суждение, безусловно, справедливо. А насколько сильны ваши связи в регионах? Имею в виду, конечно, сеть организационных сотрудников.

– Вполне скромно, но сами понимаете – невозможно удерживать такие объемы без внутреннего контроля. Соответственно, всегда необходимо иметь представителей, которые вели бы локальные переговоры на неофициальном уровне. Только таким образом и можно решать проблемы, как, например, с Вашей невестой, Барышников театрально отвел глаза вниз, тупо уставился в стол. – Увы, здесь я виноват – мы не успели сделать то, что должны были, а наверняка смогли бы найти её, но время сыграло злую шутку с нами, и теперь это до конца дней на моей совести.

Ещё как, ты даже не представляешь, какой это тяжелый груз для тебя.

– Итак, вот ключ, – Полкин открыл ладонь, в которой скромно помещался маленький продолговатый модуль памяти, записанный Зинкевичем. – Полагаю, в дипломате оплата?

– Разумеется, согласно нашей договоренности. Если бы я мог сделать для Вас что-то ещё, я бы с радостью, но с точки зрения дела…

– Положите прямо на стол и откройте.

– Вы уверены?

– Безусловно, – холодно подтвердил Полкин.

Барышников кашлянул, поставил кейс на стол и открыл его. Внутри лежал плоский пакет. Полкин бесстрастно, словно бы вокруг больше никого не было, достал через отверстие в пакете одну пачку, провел по ней маленьким сканером, который взял из своей квартиры – вещь, в эпоху минимизации наличных расчетов малополезная, но временами обосновывающая сумму, потраченную на её покупку. Потом ещё случайную пачку, и ещё одну. Судя по показанию сканера, деньги были настоящими, не мечеными, просто ценные бумажки номиналом в десять тысяч федеративных рублей. Барышников для острастки положил в пакет настоящие купюры, новенькие, хрустящие – у него были почти все основания полагать, что они либо вернутся к нему сегодня же, либо пойдут на благо дела миллиардного и триллионного масштаба, а там уж не до каких-то копеек, помещающихся в одном чемоданчике.

– Отлично. Кейс я оставляю вам.

– Хорошо. Хотелось бы проверить товар, не поймите превратно, времена нынче тяжелые – я же должен понимать, то ли это, о чем все наши разговоры – вдруг Вам передали фальшивку?

– Без проблем, – Полкин машинально вытащил пакет из кейса и зажал по всей длине ленту на краю отверстия, закрыв его, после чего положил на стул рядом. – Пользуйтесь.

Барышников несколько смущенно вытащил небольшой КПК и ввел полученный от Полкина модуль в один из портов, после чего запустил считывание заголовка. Информация по структуре содержимого предполагаемого ключа, файловой системе и данным географического характера его устроила. Он не удержался и пустил мимолетную улыбку, но Полкин не мог её не заметить.

Какая же ты мразь. Ещё станцевал бы на столе. Заплачь для приличия теперь.

– Жаль, что из-за этой несчастной пластинки с информацией Вы потеряли близкого человека. Я искренне соболезную Вам и готов в любой момент оказать дальнейшую помощь. Я Вас не задержу, а сам останусь, мне надо обдумать кое-что, а кухня тут отменная. Впрочем, вы могли бы составить мне компанию…

– Хорошего дня, – Полкин поднялся со стула, захватил пакет и без церемоний направился к выходу, стреляя взглядом во все стороны, изучая возможные пути нападения.

Только оставшись в одиночестве, Барышников приложил палец к встроенному внутрь уха коммуникатору, услышал легкий шумок активации линии и четко, вслух произнес: «Убирать сразу, без вторички. Бей посуду, я плачу»

Как только Полкин вышел из заведения и быстрым шагом направился к машине, дверь которой уже была открыта, его, несмотря на должную моральную готовность, поразила быстрота, с которой в его адрес посыпались выстрелы со стороны вроде бы совершенно неприметных молодых парней, стоявших невдалеке. Град огня убил бы практически любой бронежилет, да и обошел бы его наверняка, поэтому возникший между Полкиным и машиной Зинкевича силовой экран оказался тем единственным, что позволило первому, перейдя на бег, со всего маху влететь в салон авто, дверь которое тронулось, не успела ещё закрыться его дверь.

Зинкевич хладнокровно манипулировал рулевым колесом на гидроусилителе, выскочив сначала на свою полосу, потом рванув через перекресток по встречной и дальше спонтанным путем уходя от возможного преследования.

– Где там твой легендарный «ЭМИшник»? – вопросил даже не запыхавшийся Полкин – напряжение держалось во всем его теле, даже когда стало ясно, что они оторвались, цвет машины сменился, а фальшивые номерные знаки были сброшены, – на их место встали оригинальные.

– Да там, сзади, прямо посерединке, – ответил Зинкевич, продолжая рулить. – Сделаем через Кольца круг на Выборг и обратно, надо убедиться в чистоте нашей задницы.

Полкин достал с заднего сиденья небольшой прибор, топорный дизайн которого резко отличал его от прочих девайсов современной техники; включил и навел его на пакет, проведя по всей длине красным пятном подсветки. В пакете что-то щелкнуло, и с одного края многослойный полиэтилен подплавился. Полкин выключил генератор локального ЭМИ, засунул руку в пакет и вытянул немного опаленную пачку денег, в которой торчал источник высокой температуры – перегоревший сверхтонкий радиомаячок, который оставил для контроля Барышников руками своих «специалистов по локальным переговорам».

– Шутники хреновы. Ты в симуляторах научился так водить, что мозги через уши на поворотах выстреливают?

Зинкевич довольно ухмыльнулся.

– А то. Главное относиться к пассажиру, как к дровам. Тогда его время будет использоваться наиболее эффективно, он ведь ещё и спасибо скажет.

 

13.

 

– Ну, а теперь я, конечно, описаюсь от счастья – вероятно, прямо на лица твоих агентов. А лучше агенток, – со злобной иронией начал Барышников.

Степанович несколько вжался в кресло, в котором он сидел, хотя по традиции большинство коротких собеседований с начальником проходили для него на ногах. Тем не менее, для поддержания хотя бы необходимого минимума благородства, он сделал задумчивый вид и ответил на колкость Барышникова.

– Не могу Вас обеспечить таким ресурсом. Но всё-таки мне кажется, что не все так однозначно.

– Да всё пиздец, как однозначно, Степанович. Всё прозрачнее некуда. Он тупо подсунул мне пустышку с грамотно отпечатанным заголовком. Настолько грамотно отпечатанным, что я оказался тем самым тупорылым комаром, который и носа не подточил. А теперь и деньги, и время ушли в никуда, и мы, так понимаю, на нуле?

– Есть ведь и другой вариант, – вроде бы позволяя себе не слушать Брышникова, продолжал Степанович. – Что если этот ссыкун подсунул для отвлечения внимания Полкину эту фальшивку, а оригинал перепрятал ещё надежнее, либо вообще унес с собой?

-А что если я напомню о том, как твои недоумки случайно дали убиться его бабе, посредством чего мы потеряли контроль? А если скажу, что наличие у него фальшивки может свидетельствовать о том, что он работает с интересной командой профессионалов, которые теперь будут играть за наш счет с нами же? – Барышников на автоматизме достал из стола сигарету и раскурил, пустив едкий дым в сторону Степановича. – Впрочем, мог и унести с горя с собой, эта ваша сука, Сабирова, не могла ведь задать ему наводящие вопросы, за что только этим лесбиянкам деньги платят?

– Ну почему сразу лесбиянкам?

– Да потому что ненавижу я баб, которые не дают мужикам. И мне в частности, – отрезал Барышников. – Что ж, отлично, эксгумируйте его, проверяйте тело.

– Кхм, – Степанович усилил озадаченность своего вида, постепенно подходя к границе, за которой начинал казаться откровенно смешным. – Насколько мне известно, его останки, какие смогли собрать, сожгли, а прах отправили в Северодвинск.

– Жена теперь уж точно свихнется вместе с детенышами. Ну, а анализ праха вы, конечно, не догадались сделать.

– Не было нужды, – парировал Степанович. – Вы и сами только сейчас об этом упомянули, вариант не был в разработке.

– Верно. Хотя, с учетом размера твоего довольствия, я мог бы узнать об этом немного раньше – денька на два-три раньше, и не от себя , а от твоих экспертов. Короче, – Барышников пустил облако дыма прямо пол потолок кабинета и тут же ощутил себя усталым и внезапно постаревшим; протер веки слегка покалывавших глаз пальцами, – ищите мне этого Сашу, как хотите. Всеми правдами и неправдами. Телефон его найдите, может, поймаете след…

– Аппарат дома, там пусто, – вставил Степанович.

– Ну, это прямо замечательно, – Барышников хотел было от души выругаться, но понял, что не в подходящем тонусе для этого. – Ставьте расширенные патрули, нанимайте людей за свой счет, если не хватит штата. В конечном итоге, при удачном исходе дела все расходы будут компенсированы. Да – и не жмитесь, не жмитесь во благо дела – это будет вкладом в Ваше светлое будущее и благополучную старость. А она не за горами. Да и потом, – Барышников набрал на встроенном в стол коммуникаторе сообщение для своей любимой секретарши: «Зайдите-ка ко мне, Машенька, а то что-то там под столом барахлит, по Вашей части», – memento mori, Степанович, древние не ошибались.

 

Зинкевич сбавил скорость. В скором времени они должны были вернуться в черту города, и требовалось составить минимальный план действий.

– По правде говоря, – начал Зинкевич. – Я уже высмотрел место, где валяется это барахлишко. Вполне себе пристойное хранилище, в пятом районе порта.

– Что ж ты раньше не сказал? – усмехнулся Полкин. – Я б с работы заехал.

– Тебя, кстати, не турнут там, тем временем? А-то пятнадцать лимонов – это дело, да ненадолго ведь.

– Как раз сегодня надо бы съездить туда, поговорить с «хромым».

– Вот это тема, кстати, – в гриме Зинкевич смотрелся все ещё довольно странно, особенно с учетом того, что голос его не обрабатывал прибор-преобразователь, которым они так и не воспользовались. – Мы таким раком сразу двоих зайцев и шлепнем. Сначала в хранилище – туда я схожу, а потом – к твоему начальству. Там ты сам справишься. Только имей в виду, морду надо будет переодеть, поскольку…

– Да не теребись ты попусту, знаю я всё. Лучше скажи, где оригинал ключа?

Зинкевич ухмыльнулся, расстегнул блузку и достал из ложбинки промеж искусственных грудей маленькую серую коробочку, в которой лежал ключ.

– Как первая жена учила, – он положил коробочку обратно. – У неё сиськи-то были девятого размера, могла за городом в магазин по продукты ходить без сумки, все можно было промеж прелестей запихнуть.

– Да ты эстет, я смотрю, ещё тот, – Полкин устало прислонил голову к стеклу и закрыл глаза.

Впервые в жизни в него стреляли. Впервые в жизни он потерял любимого человека вот так, безвозвратно. Впервые в жизни он видел Зинкевича в женском облике. Все вновь перемешалось в дикий фарс, но этот фарс был реальностью, от которой было некуда бежать. И он стоял почти у самого её края, не уходя по причине, ему самому неизвестной.

Наверное, что-то внутри каждого либо держит его в этом круге, либо выталкивает наружу, как только приходит его черед. Возможно, это заложено от рождения, возможно, формируется окружением, а, возможно, воспитывается только усилием воли. Всегда есть как минимум два выхода. Даже если Вас съели.

Эти мысли уносили его далеко от пейзажа за окном. Но с каждой секундой очередной первый раз в жизни был всё ближе.

 

В первую очередь они решили для надежности решить вопрос с работой Полкина. Искусственное лицо малолетнего недоумка и длинные немытые волосы с дредами, шедшие в комплекте, делали из Полкина совершенно другую личность.

– Ещё бы костюмчик тебе попроще. А то тянешь на одетого мамочкой сынулю-рокера, припершегося на выпускной. Ну да ладно, для сельской местности прокатит, – резюмировал Зинкевич.

Благо, пропуска в офис были архаичными – магнитными картами с двойной системой проверки. Если бы система проверяла его внешность, пришлось бы изрядно понервничать. Так же, уже спустя пару минут он был у порога кабинета Бориса Хромова – непосредственного руководителя отдела. Полкин снял маскировку только перед самым входом в кабинет и постарался как можно незаметнее сложить её и держать в руках.

– Войдите, – не отвлекаясь от монитора, отреагировал на стук в дверь Хромов.

– Здрасьте, Борис Михалыч, – Полкин  зашел и уже по привычке уселся напротив своего руководителя.

– О, Саша, я-то уж не ожидал тебя сегодня… Как ты? – Хромов приподнялся и пожал руку гостю.

– Более-менее. Все пройдет.

– Пройдет и это. Верно, – кивнул Хромов. – Так что насчет ближайших дней?

– В общем, мне требуется месяц. По-хорошему, надо бы писать заявление, и оно должно быть одобрено – положенное я отработал…

– Не парься, с этим все в порядке. Я подготовлю задачи на это время отделу сам. Когда-то я обещал сказать свое спасибо за тот раз, теперь могу себе это позволить.

– Все уже подготовлено, два зама получили задачи на два месяца вперед, следовательно, успею вернуться и разобрать косяки, пока они ещё не ждут. Расслабятся – получат по жопе.

– Хорошо, – Хромов сдержанно, но доброжелательно улыбнулся; выражение озабоченности не слезало с его лица. – Слушай, Сань, спрашиваю прямо, недвусмысленно и один раз – благо, время, которое мы работаем, позволяет мне такой тон, – ты пережил тяжелый момент, а сейчас кажешься вполне себе спокойным и даже веселым. Это шок, и даже не доказывай мне обратного. Я могу иметь в виду риск, что ты сольешься?

Саша слегка пожал плечами, после этого, казалось бы, напрягающего по существу вопроса Хромова ему стало несколько легче, игра в радостного обывателя оказалась бесполезна и прекратилась.

– Не могу сказать точно. Знаешь, начальник, мне предстоит многое переосмыслить. Многое. Но я обо всем предупрежу своевременно. Время, которое мы работаем, обязывает меня на это. Большего не скажу, поскольку это в любом случае будет враньем и беспочвенными предположениями, которые ты сможешь сделать и без меня.

Хромов кивнул и откинулся в кресле. Такой ответ его устраивал значительно вернее, чем собачье кивание головой со слюнями во все стороны, которое он периодически наблюдал у сидящих в этом же кресле напротив инженеров первой категории в ответ на запрос о плановости выполнения задач.

– Да и потом, – уже вставая из кресла, добавил Полкин, – через пару недель выборы, а ты знаешь, что я всегда находил отмазку от игры в голосование в рамках строевой выучки. Пусть первокатегорийщики отстреливаются.

– Согласен, – Хромов встал и протянул руку саше. – Будь крепок, Саша, будь крепок. Всё будет.

– Per aspera ad astra, – многозначительно изрек Полкин, нервно улыбнулся и вышел из кабинета.

 

– Всё, уволился-таки? – дружелюбно улыбнулся Зинкевич своей женской глуповатой физиономией

– Конечно. Пусть отдел рухнет, а то на биржах нынче чересчур спокойно.

– Да уж. Одни хачики дежурят в безработке, вот тебе и исторический поворот событий, – Зинкевич решил направиться в хранилище, предварительно накрутив пару кругов по местности, для чего сверился с GPS-навигатором на приборной панели, встроенным в бортовой компьютер.

– Знаешь, – Полкин включил щадящую бортовую вентиляцию  и закурил «Нирдош», – а ведь наши деды жили значительно свободнее в плане высказываний на тему национализма и прочего.

– Ну-ну, прям-таки, – выдал скороговоркой Зинкевич. – И в их времена, выйди ты на Дворцовую и заори «ненавижу хачей», мог бы быть принят. Но есть такой момент – сегодня за это можно сесть куда как более конкретно. Более того, сегодня пиарщики очень грамотно работают, выискивая в речах видных людей неподобающи реплики, дабы потом придерживать кого надо так, как надо. Всё дело в наличии или отсутствии предубежденности, на самом деле. Если правоохранителю надо с тебя снять бабок, либо ты настолько важная и дорогостоящая персона, что тебя выгодно шантажировать, то твои высказывания заметят. Если нет – говори, как хочешь. Потокинщина ведь ослабилась с годами, это ж в двадцатых цензура свирепствовала. Даже нет, начиная с десятых и по тридцатые. А там стало легче, просто есть народная мудрость – «там хорошо, где нас нет», и это верно – социуму может многое не нравиться только потому, что оно уже есть. Вот, например, есть у кого-то жена, красивая, умная, готовит-стирает, и про миньет не забывает, но все равно чего-то не хватает, и он находит две-три тупые швабры чисто для потрахаться, а в итоге может просрать и жену, и благополучие, которое сподвигло его на то, чтобы блядовать. Мораль какова?

– Изменяй по-тихому, – выдал Полкин в тон Зинкевичу.

– Да прям-таки, не коси под меня, это запатентовано. Просто важно ценить те моменты благополучия, которые есть, но истинно здравый смысл должен подсказывать, чего больше в очередном «сегодня» – добра или говна. И это не менее важно, чем ценить то, что есть, поскольку одно без другого уводит в тот или иной фанатизм, в крайности. И человек становится тупым мудаком без каких-либо признаков конструктивности.

– Ну да. Либо анархист и раздолбай, либо оппортунист и беспринципный мудак.

– Примерно так.

 

Они подъехали к хранилищу, накрутив несколько контрольных кругов, уже ближе к вечеру, когда немного похолодало, и свежесть влажного воздуха, влетевшего с ветром в открытую дверь, привнесла в жестко кондиционированную атмосферу машины Зинкевича нечто стихийное, гармоничное, успокаивающее, казалось, сняла изрядную долю напряжения с отягощенного рассудка Полкина.

– Никому не открывай, – усмехнулся Зинкевич и закрыл дверь снаружи.

Бесшабашность Зинкевича, обычно не знавшая границ, на это раз не помешала ему по дороге к хранилищу задуматься о том, насколько глупо он сейчас может выглядеть, а тем более идти – на небольшом, но, всё же, женском каблуке. Тем не менее, это было гарантированным прикрытием от посторонних глаз, а это в данной ситуации было значительно дороже нескольких минут позора перед самим собой. Он включил миниатюрный приборчик, встроенный в эротичную подвеску на шее и, кашлянув, обратился к охраннику на проходной.

– Подскажите, пожалуйста, где здесь обезличенная стойка номер двадцать три? – голос был нежным, несколько смазливым, и это тоже было на руку – стареющий охранник, услышав такое обращение, поторопился выскочить из поста и начать жестикулировать, объясняя попутно, как быстрее добраться до требуемого сектора.

– Спасибо, вы чрезвычайно любезны, – Зинкевич отыграл милую улыбку и поспешил направиться к сектору номер 23, пока его сдержанное виляние форменным полимерным задом не стало переходить границу хорошего тона.

Долбанная маскировка, провались она пропадом!

Наверное, самым простым во всей этой комбинации действий было непосредственно ввести ключ, набрать комбинацию цифр, которую Зинкевич запомнил ещё с первого чтения этого злосчастного модуля, и забрать серебристый кейс, который по длине и ширине был немногим больше листа A4, а в толщину около десяти сантиметров. После этого Зинкевич уже более хладнокровно вышел через тот же пост охраны, на радость охраннику звучно прихлопнув ладонью по искусственному бедру.

Пусть старик послюнявит свои мониторы. Зинка всегда уходит красиво!

Полкин тщательно скрывал тот мандраж, который таился в его сознании с того момента, как Зинкевич вышел наружу. Как только он вернулся и вручил ему кейс, мандраж иссяк.

-На базу, начальник, – устало проговорил Полкин. – Никогда ещё так не уматывался от простой езды по городу.

 

14.

 

– И что вы ещё обнаружили? – вид Степановича явно намекал его подчиненным, и в особенности – как в воду опущенному Галимову, что любое слово может быть использовано против них. – Что по машине?

– Номера левые. Корпус «хамелеон». Сейчас ребята пробивают все хамелеоны этой модели, зарегистрированные в городе.

– А если регионы? Водитель?

– По водителю вообще пусто, откликнулся Галимов. – Получили только размытый снимок из-под тонировки – стелка здорово жмут рефракцией. Ориентировочно личность установили, но никаких связей с Полкиным нет. Вообще ноль, левый человек из регионов.

– То есть, что наиболее вероятно, маскировка, не так ли? – фыркнул Степанович, начав раздраженно барабанить по столу всей левой пятерней.

– Возможно. Тогда мы, скажем так…- Галимов замялся.

– Мы в жопе, – завершил за него реплику сам Степанович. – Это ты верно подметил, Мухаммед. В полнейшей сраке, скажем так. Как можно было, с вашим опытом оперативно работы упустить такое несметное число раз столько очевидных возможностей?

– Да просто надо было его сразу брать, и всё тут, – расстроено промямлил ещё один подчиненный Степановича, Сергей Коловратов.

– А никто не в курсе, что не брали его именно из-за возможных мер противодействия, в результате которых мы просрали бы вообще все шансы? И наличие этих мер подтвердилось – знаете ли, защитные поля не каждому первому дают попользоваться. Кстати, неплохо бы порыться насчет возможных обладателей местных силовых генераторов. Это Вам, Коловратов, и будет задачей – идите к федералам, просите, умоляйте, покупайте, отсосите у них, но получите исходную информацию о возможных путях ухода оборудования за последние годы. Отчет завтра, в полдень. Патрули держать наготове, доступность ориентировок проверить ещё раз. Если я сам найду эту дрянь, я ему лично оторву руки и ноги, а потом только буду допрашивать с пристрастием.

 

 

Вечерняя усталость не помешала Полкину и его наряженному партнеру не только вернуться в точку старта, но и приступить к изучению кейса.

– Предлагаю, для начала, пожрать немного. Есть отличный кулинарный полуфабрикат – жаркое, пальчики оближешь. И попробуй только заявить мне, что не голоден – сколько ты, как минимум, не жрал, я знаю.

– Только налей для аперитива что-нибудь терпкое, – согласно кивнул Полкин. – Иначе мне и крошка в горло не пролезет.

– Всё-таки дерьмовая это маскировка, скажу я тебе, – между делом заметил он, когда они с Зинкевичем, уже разоблаченным, уплетали на небольшой кухне разогретое блюдо.- Напоминает обычную латексную маску.

– Ты просто не умеешь её готовить, – Зинкевич задумчиво постучал ложкой по воздуху. – Мне вот вполне привычно, и вентиляция отменная, да и на людях не стыдно показаться.

– Считаешь себя таки уродом? – усмехнулся Полкин и отхлебнул ещё вина.

– Да не то, чтобы, – Зинкевич оставался всё таким же задумчивым на вид. – Там ведь что-то вроде контурного замка. А это хреново, Сашь, ой как хреново.

– Поясни.

– Ну, – Зинкевич в свою очередь отпил из бокала, – в целом-то всё просто. Контурный замок, как правило, выставляется на код – иногда попроще, можно подключиться и ввести с обычного «наладонника», а иногда – посложнее, и может потребоваться уникальный декодер, а то и последовательность наложенных друг на друга в нужном порядке. Сбил порядок – получил неверный ключ, и так энное число раз. Как в старых банкоматах – три раза ввел неверный пин-код – всё, поехал в банк спасать карту. Но тут ситуация интереснее – «контурники», как правило, ставятся только на повышенную секретность. У кого нет информации по кодировкам, шанс на открытие имеют где-то в районе процентов десяти-пятнадцати, однако в остальных случая содержимое, как правило, уничтожается. Прямо в кейсе, силовым ударом. Источник питания долговечен, и ждать, пока сядет, смысла нет.

Полкин несколько отстраненно покивал, глядя на полупустой бокал, затем допил его содержимое.

– В любом случае, надо пробовать его вскрыть. Чем могу посодействовать?

– Ну, посмотрим, есть ли тут какой-либо подсчет, достойный мозга человеческого.в целом же – если машина справится, то справится, а нет – значит, всё было впустую. Ты сам-то готов к такому раскладу?

– Знаешь, – Полкин медленно поставил бокал на стол, – я тут на днях потерял человека, который был для меня спасением от всего дерьма этого мира, который был для меня смыслом жизни. Я на все готов. Не вскроем по-хорошему – попробуем силовой «болгаркой», у тебя лазер есть, это точно. Или я пойду потом и просто уберу этого сраного Барышникова. Но понять, что там внутри, да и есть ли это там, нам необходимо в любом случае.

– «I tried so hard and got so far. But in the end it doesn’t even matter»[3] – глубокомысленно продекламировал Зинкевич и принялся вместе с Полкиным завершать трапезу.

 

– Ну, как успехи? – Степанович был здорово утомлен последними прошедшими сутками.

Помимо нагрузок, которые ему обеспечил Барышников, его порадовали ссора с женой, факт, что его ребенок начал употреблять наркотики, а также разбитые световые приборы на машине – врезался в фонарь, не справившись с управлением. Он ощущал себя старым, уставшим и подавленным. Сводки от служб поступали медленно и зачитывались электронным диктором нарочито монотонно, за счет чего и без того бессмысленные доклады становились для рассудка слушателя истинным мучением. Степанович редко, где-то раз в полгода ловил себя на мысли, что вся эта деятельность его уже доводит до ручки, и пора бы найти работу поспокойнее, но каждый раз очередная задача по конкурентам приводила его в чувство, когда он ощущал острую ненависть к субъекту-мишени, из-за которого – весьма опосредованно, конечно, – он вынужден был тянуть ярмо и не отправлялся на заслуженный отдых, а потом – куда-нибудь в область, а то и в регионы, подальше; возможно, даже в одиночестве – жене и детям назначили бы неслабое пособие по такому случаю.

– В общем, примерно получили направление поисков по персоналиям – предполагаемые адреса, кое-где только кварталы или дома, но это тоже неплохо, – Коловратов плюхнулся в кресло напротив Степановича и выглядел значительно бодрее и активнее, хотя был старше начальствующей персоны на три года.

– Всё-таки уболтал федералов, и даже раньше срока? – вяло усмехнулся Степанович. – И за какую такую плату и какими услугами?

– Шутник ты, блин, – один на один Коловратов не мог удержаться от несколько панибратского тона, и Степановичу это, в глубине души, нравилось куда как больше, чем регулярное «Вы» и «уважаемый» младших сотрудников – слепых исполнителей и просто «шестерок». – Конечно, услуга за услугу. Но то, что понадобится сделать для них, я проведу по своим каналам.

– Ты главное людей у меня из дела не уводи, пока этот  кипеж не уляжется. Я ведь знатных ребят ставлю на дежурные посты, всё ради амбиций этого фюрера.

Коловратов от души рассмеялся.

– Мощно ты его. Устал что ль? Вижу, что устал. Ладно, не суетись – и не таких находили. Я только вот не пойму, почему именно этому парню выдали ключ к такой информации? Можно сказать, как конфету выдать младенцу и рассчитывать, что он её никому не отдаст.

– А ты лучше скажи мне, мы отобрали? – Степанович заложил руки за голову и замер. – Мы не с простофилей имеем дело, отнюдь. По крайней мере, его кто-то поддерживает. Технарь, это явно, с маскировкой все в порядке, ключи читает, и даже пишет – это тебе не малолетний сиделец в интернетах.

– Согласен. То есть, ищем персону, а не группу, как тут орали, было дело?

– Мне кажется, именно так. Именно поэтому их труднее засветить – нет организованной активности, всё спонтанно. Но, опять же, важно помнить, что даже выследив их, следует думать головой, прежде чем сунуть её в пасть льву – неизвестно, какие сюрпризы могут быть на их конспиративной квартире или что они там используют.

– Интересная мысль. Я попробую разработать. Возможно, проследим какую-то взаимосвязь с бабой за рулем той машины. Я этим займусь лично. Если что – опять же, буду работать одной парой, доложу по факту установки наблюдения. Полагаю, этого будет до определенной поры достаточно?

– Конечно, Сережа, конечно. К счастью, есть в этой шарашке ещё люди, на которых можно положиться.

 

Полкин сидел в соседней с Зинкевичем миниатюрной комнатке и какое-то время расписывал на экране планшета в программе для свободного рисования некие понятные одному ему схемы, потом стирал, рисовал снова, в итоге, утвердительно кивнув, стер последнюю схему и вышел к хозяину квартиры, потирая слегка слезившиеся глаза.

– Как оно?

Зинкевич выглядел несколько неубедительно, тупо глядя в монитор и жуя кольца кальмара. Весь вид его показывал крайнюю озадаченность и некую отстраненность от действительности, свойственную, как правило, людям гениальным, либо пытающимся таковыми выглядеть в глазах окружающих.

– Да как-то не особо. На самом деле, ты проснулся в момент истины, можно так сказать.

– Если бы я уснул, наступил бы конец света, Полкин пододвинул стул и уселся рядом с Зинкевичем. – Не дается?

– Типа того. В сущности, через час, не больше, закончу – остался последний ряд комбинаций. Если это не сработает – пиздец, коробочка захлопнется и прости-прощай. Я ещё не до конца уверен, но либо он блокируется по всем швам – и придется пилить, что чревато повреждением содержимого, либо содержимое тупо вспыхнет, по крайней мере, модуль высоковольтного разряда в системе обнаружен. Короче, последний заход, и всё.

– Буду молиться, хотя и не умею. Не хотелось бы так оставлять всё это. Впрочем, если оно вспыхнет – значит, судьба такая, и так будет лучше. Наверное.

– Можешь себя заранее успокаивать этим. Настолько хитрожопых схем обхода ввода паролей я ещё не встречал – если ты ещё помнишь, кто я и откуда, то должен сам этот факт оценить. Так что – молись. Но будь готов, что всё уйдет в тартарары.

Спустя час и двадцать три минуты кейс был вскрыт.

– Мать твою! – Зинкевич даже не поднял голоса, но эмоции, нахлынувшие на него, были отчетливо слышны в атоналях этой фразы.

– И всех их сразу, – вторил Полкин, отложив в сторону планшет, в котором он на этот раз собирал полезную информацию в личных архивах Зинкевича. – Что имеем, мастер?

– Ну, зацени, – Зинкевич поставил кейс на стол, представив его содержимое Полкину.

В подложку кейса были аккуратно вложены и связаны между собой тонкими серебристыми нитями наномодули – носители информации, каждый из которых мог содержать в себе колоссальный её объем – во многие терабайты, – хотя по размерам был значительно меньше наиболее вместительных флеш-карт начала века.

– А я-то уж тупил-тупл – почему бы им было не вшить модуль курьеру или типа того – если информации даже вагон, всегда можно слить все на одно нано, подшить и свалить куда-нить. Но тут все куда как серьезнее, двадцать один записанный, судя по контуру, модуль. И, что ещё интереснее – видишь,  ленты взаимосвязей? Модули расположены в строго логическом порядке, редкий, но известный прием при загрузке принципиально зависимых массивов данных, читать их требуется так  и никак иначе.

– Мощно, – кивнул Полкин. – А ты вообще сможешь это все извлечь и понять логику представленного?

– Надеюсь, что смогу. Не факт, конечно, но у меня ещё в школе был лучший компьютер в классе, здесь, несмотря на скромный вид, – Зинкевич легонько хлопнул по столу, – вычислительные мощности масштаба защищенного правительственного сервера. На таком уровне вполне можно общаться с небольшими массивами модулей, насчет таких же гор не уверен, но попробую – только подконтрольно, в ручном режиме, дабы система не умерла от фатальной перегрузки буфера. Он, конечно, термоядерный, но миллиарды взаимосвязей уже готовых массивов, внутри которых другие миллиарды, и так – двадцать один раз – это жестко, как садомазо при ОРЗ.

– Хорошо. Сколько это займет? День, два?

– Если не получится сделать за часов пять, не получится в принципе. То есть, нам понадобится ночь. Откладывать смысла не вижу, так понимаю, ты там че-то уже спланировал?

– Есть немного, – Полкин оперся локтями на стол. – Только для того, чтобы это реализовать, надо добыть ещё малость информации.

– Давай, сначала котлет поедим, потом мухами закусим, – Зинкевич тяжело выдохнул и немного откатился на внезапно ставшем подвижным кресле назад. – Ты не обессудь, с утра есть работа, я ж не в отпусках, несморя ни на что. А мозги загружает и неслабо. Так что читать будем всю ночь, но я так свалюсь к хуям. В общем, сейчас глотаю колесо и на два часа ухожу из реальности, двери-окна-люки блокирую, привычка. Ты внутри или снаружи?

– Внутри. Идти мне некуда, собственно, особенно ночью. Можешь, конечно, и выгнать, но лучше дай мне тоже свое колесо, вторые сутки шастаю, как лунатик.

– Как все прочитаем, поймем, че делать дальше, с утра я окунусь в одно небольшое дело, а ты решишь окончательно, куда тебе двинуться дальше. В любом случае, я уже вижу , что тебя вряд ли что-то остановит, придется, если что, за шкирку из говна тащить.

– Не заржавее, – Полкин взял у Зинкевича из рук таблетку и запил глотком вина, оставшегося в бокале на столике.

Таблетка «умного» снотворного работала с психикой удивительно умело, создавая в подсознании, помимо повышенной активности процесса сна – быстрых смен фаз и безболезненных скачков метаболизма при этом – нечто вроде физиологических часов, которые отсчитывали четко определенное время, вне зависимости от психического и физического состояния принявшего. На два часа таблетка обеспечивала стойкое исчезновение из реальности в некое подобие летаргического сна, но этот сон был чрезвычайно эффективен с точки зрения восстановления сил.

Как только Полкин прилег на диван, он начал падать в приятное, пустое забытие, где не было образов пережитого, наполнявших своими стойкими ощущениями те видения, которые не давали ему уснуть все это время. Домой он уже возвращаться и не помышлял, жизнь изменила курс ровно с того момента, как исчезла из неё Оксана. Родители, не совсем понимая, зачем, тем не менее писали сообщения на телефон каждый час, и они беззвучно напоминали Полкину о том, что на том фланге все в порядке. А сейчас им овладела пустота. И она оказалась спасением от того металла, который заполнил его душу быстро и эффективно, по крайней мере, спасением на пару часов гиперсна, за которые он должен был отоспаться на сутки вперед.

 

Коловратов не подавал вида и даже пытался убеждать себя, что все в порядке, но в действительности был близок к отчаянию. Все ключевые пути, которые были ему переданы его коллегами из более высокого ведомства, замыкались на отсутствии точных направляющих. Оборудование не приобретали те люди, которых можно было найти, сунувшись прямо в реестр адресной базы или автомобильный справочник. Проверка всех жителей кварталов была не столько тяжелым, сколько затяжным процессом – либо тщательно, либо никак. И с каждой минутой, предвещавшей приход глубокой ночи, нервы Коловратова сдавали все сильнее. Он умел загораться идеей и отрабатывать её до упора, но сейчас не было четкого плана – ему требовалось создать его на основе вводных, которые поступали от руководства и данных, получаемых от агентов, и тут он попадал в тупик – все уходило впустую. Если бы был допущен хотя бы один недочет – машина не сменила бы цвет, либо на месте встречи остались отпечатки – так нет, ни единой зацепки. Он уже привык работать по схемам вседозволенности и оплачиваемости любых непредвиденных расходов, но теперь непонятно было, куда выставить и такие расходы. Барышников всегда ставил задачи через Степановича, Игнашевич тоже зачастую обращался к нему, и оба «больших начальника» всегда были полны уверенности, что за их деньги задачи будут выполняться на высшем уровне – как техники работы, так и выдерживания сроков. Сейчас провал.

Коловратов закурил легкую сигарету, и его рассудок, повинуясь инстинкту самосохранения, решил ненадолго отклониться от реалий в сторону абстрактных рассуждений – это частенько снимало с него стресс, ведь абстрактное удобно тем, что не принуждает к действию, но дает почву для дедукции, вывода конкретных позиций из измыслов.

Поразительно ведь, насколько въедливая штука – коррупция в этой стране. С древних лет она все плотнее сживалась с легитимностью, и когда настал перелом и пришла авторитарная власть, которая успела побыть ещё и тоталитарной, финансовый блат закреплялся все сильнее, для масс создавалась видимость борьбы с коррупцией, но далеко не там, где покупались людские жизни и лоббировались значимые законопроекты; не там, где оффшорные отчисления уносили ресурс бюджета, а «заказать» конкурента становилось нормой с годами, и это уже далеко после «бандитских» девяностых двадцатого века. Там борьбы не было даже в фиктивном виде, она была лишь там, где взимались копеечные, крохотные откаты – от десяти тысяч и более, но до определенного предела. Никто не спрашивал о дороговизне убогих дорог, не уточнял, куда девались средства, отпущенные на совершенствование здравоохранения, на социальные нужды. Все знали, что настоящие, значимые деньги и ресурсы сосредоточены в частных руках, и их объем, возможность оборачивать их и пользоваться ими в личных целях напрямую зависят от близости с верхушкой власти, которая так и осталась той самой – «эсбэшной», произрастающей из сфер государственной безопасности, а ведь государство во все времена охраняло себя не столько от внешних врагов  национального  суверенитета, сколько от внутренних врагов «блатной» власти. После ухода единственно легитимной власти, которая, впрочем, также пустила корни стабильной коррупции (о коррупции в виде регулярных взяток чиновникам во все времена и говорить не следовало – достаточно было почитать Гоголя), «блат» стал единственно эффективной силой поддержания личного благополучия. Потом пришел тоталитаризм, и стало неудобнее, поскольку безумный тиран был стратегом иной категории, нежели авторитарные манипуляторы, имел склонность к массовому кровопролитию, как средству решения массивов проблем и к частой смене тех в чиновничьем аппарате, кто не справлялся с обязанностями – сменой, сопровождаемой списанием в физиологический утиль. Система работала, хотя и с сомнительной эффективностью, и позволяла достигать определенных успехов даже после военной разрухи – в войне, которую выиграл народ, победителем, по традиции, вышел правитель, который только максимизировал своей деятельностью потери среди воинов. И появилась возможность пользоваться благами, наворованными с Запада, да и мировой престиж дал о себе знать, как ни старались Штаты. Но подлость тирана заключалась в том, что он создал систему ровно на одну свою жизнь. С угасанием сил и переходом в старческую беспомощность он ушел, с ускорением, которые ему придали придворные интриги, да и поделом, вроде бы, но тут вернулась авторитарная идеология, или точнее – авторитарность идеологии, поскольку мощных личностей на роль тирана не появлялось. Со временем империя рухнула, чего и следовало ожидать. И начался «распил», что было вполне естественно – корабль тонет, крысы спасаются, но прихватывают за щеку зерна, чтобы уже на берегу полакомиться. Крысы – не хомяки, много не утащишь, да и конкуренты имеются, поэтому и олигархов в новой стране развелись не миллионы, а только десятки. Совершенно логично, что разворованное приносили доход куда как эффективнее, чем заработанное – прибыль с нуля здорово отличается от прибыли с прибыли. И развелись миллиардеры. Что забавно, экономика стояла в полнейшем упадке, умирали ключевые ветви промышленности, но в припадке «распила» никому не было до того дела. Что забавно – в первую очередь, не было дела народу, поскольку рэкет, дефицит, безработица, инфляция, бандитизм, западификация давали и без того забот, а потому никто и не заметил, как аккуратно фальсифицированы были выборы президента, и в страну благополучно пришла демократия, которая все перечисленные заботы усилила в несколько раз. Но потом история вошла в другую фазу – «распил» иссяк, все поделили, и выставленный по определенным соображениям преемник экс-лидера государства – разумеется, экс-деятель КГБ и ФСБ, смекнул, что наступило время «пиариться» – народ плавно богатеет на бытовом уровне – молодые и среднего возраста люди,  не лишенные энтузиазма, умудряются зарабатывать, только не потому, что национальная экономика по волшебной палочке восстановилась, а потому, что пришла святая франшиза, и из-за бугра стали приходить миллионами рабочие места – либо напрямую, от тамошних компаний, либо по аналогичным схемам работы – рынок разросся, торговля стала сутью экономики – торговля всем, до последней рубашки и последней капли нефти, что более важно. Народ начал умнеть – по крайней мере, он так считал, поскольку появился массовый, заразный и всемогущий Интернет, и информации стало больше. Следовательно, понял преемник предыдущего президента, пора втюхивать народу ,что это он, святой агнец, несет людям мир и благополучие. И тут вдруг как-то случилось, что люди массово поверили в это. Апеллировать к здравому смыслу тех, кто искренне поверил в то, что все начинания нового лидера благополучно приводят к успеху, а регулярные техногенные катастрофы, падение основных экономических показателей, падение социальной нравственности, регулярный рост цен на энергоносители, массированное заполнение страны иммигрантами и прочие «радости» нового режима – есть происки американского Госдепартамента, как не имело смысла изначально, так и не нашло его во все последующие годы правления новоявленного диктатора. Разумеется, плавно начало подниматься недовольство, но тут-то в процесс и включились куда как активнее специалисты служб той самой безопасности – безопасности власти от тупого, разнузданного социума. Их контроль с годами становился все сильнее, но для обывателя был все эфемернее. Отсутствие понимания того, против чего следует протестовать, ставили в тупик оппозиционеров нового поколения, делали их беспомощными не только против ОМОНа, с которым спорить было вообще малоэффективно, как и с любым цепным псом любого царского двора, но и против идеологии правящей партии. Разумеется, работа служб и тех же подразделений, «работавших» с демонстрациями и прочими мероприятиями увеселительного плана со временем оплачивалась все выше, тогда как кормить бюджетную конструктивную сферу – учителей, врачей и прочий «сброд» было куда как менее важно и неэффективно. А партия тем временем стала единолично правящей. Многопартийность в её тривиальном смысле – номинальную, бумажную – отменять не стали. Да и зачем – тема выборности оставалась на плаву, и стараниями вполне определенных служб фальсификации выборов, которые были так необходимы в первые лет десять – пятнадцать, со временем потеряли смысл – стали упорно ходить слухи о том, что по бюллетеням могут определить голосовавшего «не в ту сторону», слухи усиливались крикунами-провокаторами внутри «совсем игрушечной» (отличной от просто «игрушечной», то есть парламентской) оппозиции, и при всей «грамотности» населения тупой страх перед всесильными службами оказался сильнее. Выбирая стабильность краха, народ сам выбрал свой путь. И с каждым годом все увереннее считал себя богатеющим и благополучным. И с каждым годом индивидуально благополучии стоило все дороже, а социальные блага подровнялись только с приходом эпохи гипериндустрии, когда стало просто невозможным оставлять не отремонтированными Боткинские бараки и выдерживать многомесячные очереди на запись к врачам. Власть вынуждена была, под гнетом снаружи, признать свою ответственность перед теми, кого приручила, и подкармливала питомцев теперь уже несколько более сытным хлебом, чем пустые обещания.

Коловратов прокрутил у себя в голове всю эту короткую историю длиной чуть больше, чем в полторы сотни лет и крепко задумался.

В сущности, ведь покупаться и продаваться стало все. Дано множество разрешений на аморальность народу, который так ратовал за них в желании поравняться на Европу – кто-то даже поговаривал, что, мол, нация выросла из рамок социализма, и теперь можно подавать легальные наркотики, легальных проституток, легальное многоженство. Вот только все эти свободы сами по себе подразумевали только лишь новые путы. Нация никуда не выросла. Нация все также зависима не от своей силы, а от своих слабостей. Глупый национализм, посеянный эпохой первого из новых тиранов, подразумевал гордость за национальные достижения, которых не было, и за историю, которая была целиком и полностью провальной, если присмотреться к ней вне рамок школьного курса. Школьный курс боготворит тиранов и диктаторов разных мастей, но забывает о мудрых идеологах не столько потому, что Кремль фильтрует посредством работы служб всю информацию, создавая тем самым официально прикрытую цензуру, сколько отсутствием нужды у нации видеть дальше своего носа, дальше привитых предыдущими поколениями представлений об истории. Нации не нужны позитивные герои, и никогда не нужны были. Нации нужна гордость за украденные технические идеи, за пролитую напрасно кровь на полях сражений, за массовые расстрелы и благополучие с коробкой консервов под кроватью, нации нужны герои-мученики, но не нужны новые пророки, которые меняют эпохи, без смен которых начинаются застой, глупый самопожирающий империализм и нищенская горделивость. Этот народ – один сплошной комплекс, его необходимо держать в уздце, кормить его страхами и нечистотами бесполезной и вредной информации, давать возможность полаять, но никогда не позволять думать, критически оценивать то, что подает и эта сторона, и другая. Если нация вдруг синхронно примется обдумывать то, что ей подсовывают, и придет к мысли, что кроме эрзац-свободы и эрзац-благополучия власть не способна ни на что, поскольку подготовленная счастливая пенсия политика – залог его же долгой благополучной жизни без стресса, начнутся паника, анархия, крах всех устоев, поскольку не будет лидеров, способных вести это кажущееся себе умным тупорылое стадо в конструктивном ключе. Но найдутся другие – те, кто выделят одно, немного отличающееся от номинального направления массовой идеи и начнут его культивировать, создавать свои движения «свободы», «демократии», «честности», «справедливости». И ни в одном не будет ни первого, ни второго, ни, разумеется, третьего. Ведь свобода – понятие без определения, демократия – самая опасная форма правления, при которой олигархия выставляется в качестве наиболее справедливого изъявления народовластия, а справедливости вообще в общем смысле не существует – она у каждого своя. Есть только законность. И службы благополучно существуют под прикрытием ряда законов, хотя вся их деятельность лишена каких-либо ограничений. Мораль и нравственность – понятие с такой работой несовместимые. С другой стороны, именно это и есть справедливость – справедливость того, кто больше платит. И это есть демократия – ведь народ выбрал тех лидеров, которые берут в свой карман от олигархов и закрывают глаза на произвол их подручных служб, а иногда и помогают своими ресурсами. И это же есть свобода – каждый свободен выбрать – попасть или не попасть в руки служб, в зависимости от согласия или несогласия с существующей «справедливостью», а уж службы по указанию высшего руководства  тем паче свободны выбирать, как поступить с тем, кого они отрабатывают.

Мысли о справедливости и благополучии убаюкали Коловратова, и он, затушив сигарету, решил вздремнуть в кресле до ближайшего отчета.

 

Пробуждение было болезненным и неожиданно удушливым. Полкин хотел было резко встать, но что-то изнутри удержало его, лишило подвижности, а боль внутри поражала многообразием своих красочных оттенков. Время ещё было, и Полкин решил пока предаться слабости. «Умная» таблетка заглушила его сознание, но все, чтобы было запрятано глубоко внутри, под этим слоем психики, ударило Полкина ровно в момент его пробуждения. Он ощутил сухость во рту, жар, скомканность ощущений, но где-то на интуитивном уровне понял, что это не болезнь, и что это пройдет. Мысли начали метаться по его голове, мозг был готов заработать с явно более высокой мощностью, чем до засыпания, но что-то ещё мешало ему сосредоточиться и начать манипулировать телом.

Полкин осознал, что прямо у него во лбу зудит нечто странное, что-то вроде незаконченной мысли, терзающей, жужжащей, как пчела, и также готовой болезненно укусить его, если он не сосредоточится и не превратит её в послушную «строевую» мысль. Он почему-то вспомнил отца. Именно сейчас. Не Оксану, которая сейчас везде ходила за ним по пятам и не давала расслабиться, не мать, которая всегда была ласкова с ним и могла бы сейчас только пожалеть сыночка, а именно отца, который был зачастую груб и жесток и с ним, и с матерью, но иногда говорил вещи, от которых у маленького Саши, а потом и у выросшего Александра Полкина бегали мурашки по коже. Отец никогда не пытался казаться более мудрым или начитанным, чем был. Его скорее можно было бы назвать легкомысленным, если судить по ушедшим в прошлое консервативным понятиям. Но, возможно, именно это легкомыслие помогло ему не стать закоренелым прагматиком общества гипериндустрии. Он всегда обожал природу, лес, озера, поездки в закоулки страны. Он любил именно природу внутри, а не «импортную флору», как он презрительно называл живописные места Финляндии, Германии, Австрии и прочих стран, где ему удалось, так или иначе, побывать за его жизнь. Он склонился к уюту и семейному очагу, но остался при этом живым, бодрым в своем деле и своих мыслях, которыми делился довольно часто.

Однажды, вспомнил Полкин, когда они семьей в очередной раз отдыхали на дальней даче в области, поздним вечером, отец, сидевший рядом с ним в своем шезлонге рядом с домиком и любовавшийся закатом, , в очередной раз философствовал на общие темы, а Саша его зачарованно слушал. И он отчетливо помнил, как отец сказал тогда:

– Знаешь, с годами я пришел к одному важному откровению. Хотя мог бы и раньше, но почему-то убедился в этом только несколько лет назад. Так вот, знай, люди вокруг – в большинстве своем слепые, безмозглые идиоты, с массой бессмысленных, болезненных комплексов и хронической подменой понятий, на которых строится их жизнь. Они называют высшим наслаждением галлюцинации от веществ. Они прощают завоевательные войны сильным аферистам против слабых трудяг ради нефти. Они ставят у власти бандитов, кретинов и потаскух и поют гимны во славу лидеров, а потом жалуются на несчастливую судьбу. Они плюют на близких, изменяют женам и мужьям ради эфемерного удовольствия, разрушают свои и чужие жизни и считают это волеизъявлением, а не проявлением убогости и подлости. Они забывают про разум всякий раз, когда приходит время судьбоносных решений, оставляя на всё волю эмоций и инстинктов и при этом – что самое интересное – считают себя разумными существами, видимо, лишь потому, что носят одежду и пользуются мобильниками и планшетами с яблоком. Они проклинают саму сущность человека, загрязняя мир вокруг себя, уничтожая воздух, которым дышат, озон, который их защищает от мучительной смерти, разрушая почву, которая может их кормить. И каждый такой этап разрушения они называют моментом технического прогресса. И каждый ядерный взрыв, тектонический взрыв, выброс отходов в воду и воздух они тоже считают совершенно нормальным волеизъявлением. Люди находятся в состоянии перманентного саморазрушения и разрушения мира вокруг, считая, что их разум – тот самый, которым они едва ли пользуются – позволит им воссоздать всё заново, собрать почву из пластика, собрать атмосферу из воздушных шариков, перекачать всю воду через фильтры, собрать озоновый слой из банановой кожуры, – отец заметил, как Саша улыбнулся при этих словах, даже хотел рассмеяться, но старался выдерживать серьезный вид, вслушиваясь в становившуюся всё более гневной тираду Полкина-старшего, и улыбнулся сам. – Но всё это хрень сущая. Всё рухнет когда-то. Некогда один мудрец изрек: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». И есть в этом доля доброты, но по сути это пожелание загнивания. Всю свою жизнь я наблюдаю за постоянством разрухи здесь, в этой стране. Всю жизнь я был здесь – учился, работал, торговал, любил, катался по стране, и всё это время наблюдал, как страна балансирует на лезвии ножа – это никогда не бывает заметно по соседним парадным, вот что поразительно. Это можно увидеть только оценив сразу множество взглядов на разные места с разных сторон. Но люди – дебилы в большинстве своём, и им достаточно одного взгляда, причем примерно в радиусе своего носа. Они делают выводы в форме «всё хорошо» или «всё плохо», основываясь исключительно на том, что им подсунули пиарщики и маркетологи, но считают себя обозревателями всего мира только потому, что читают новости в интернете, а не просто тупо пялятся в телевизор, как их предки. Они все дальше уходят в саморазрушении, а отдельные личности делают на этом деньги – те, которые позволят им в случае чего обустроить жизнь значительно лучшую, нежели обывателям. Знаешь, я ведь никогда не верил в каких-либо богов – как пелось в одном очень старой, архивной уже, но умной песне – «Ты сам свой персональный Иисус…» Но признаюсь тебе в одной вещи, ты только никому не рассказывай. С тех пор, как ты начал взрослеть, начал переходить из ребенка в сознательную личность, я чуть ли не каждую ночь молюсь, чтоб тебе повезло ощутить в этой жизни перемены. Настоящие, глобальные, которые сделают мир иным, поменяют людей – во что я, правда, верю с трудом, – и которые помогут тебе прожить особенную жизнь, которая была не суждена нам, поколению застоя. Нас обрекли на медленную смерть с рождения – с первой половины века, когда разум мира, едва оправившись от войн и потрясений технического века, попал в ловушку массового гипноза похуже любой геббельсовской пропаганды, а ко времени нашего рождения уже увяз в ней по самые не балуй. Нас в мирное время сделали овцами, не способными к самостоятельному выбору чего-либо. Сделали те, кто и сам-то не способен выбирать, но счастлив создать тенденцию и всю жизнь дрочить на неё. Извини, что так жестко, но ты уже в том возрасте, когда с тобой можно говорить по-мужски. Верно?

– Конечно, – не без гордости ответил Саша и шмыгнул носом. – Пап, а ведь Геббельс жил больше, чем сто лет назад. И был негодяем. Почему его запомнили лучше, чем других пиарщиков?

– Да, хреново нынче преподают историю. Впрочем, это же действительно было давно, есть про что рассказать по новейшей. Но, благо, ещё упоминают про революцию семнадцатого и царей, могли бы вообще выбить это из сознания, заменив потокинским раем на земле. Тенденция, Сашка, тенденция – вот что делает людей великими. Если ты рядовой слесарь и живешь так всю жизнь, ты не играешь роли в истории – тебя даже могут заменить роботом, и ещё неизвестно, кого будет содержать дешевле. А вот если ты придумал нечто такое, что сможет поставить на колени миллионы людей, ты станешь живым идолом, хотя говна в тебе может быть в сотни раз больше, чем в слесаре-Васе из соседнего подъезда. И запомнят тебя, как гения. Но вот если ты создашь, допустим, лекарство, которое будет спасать жизни миллионов, то тебя вполне себе могут забыть по причине того, что некая контора купит патент на производство и будет торговать себе, а тебе кукиш с маслом, а в лучшем случае символический гонорарчик. Так случилось с изобретателем одного лекарства в Прибалтике, вроде году так в одиннадцатом. Он римантадин изобрел, средство от гриппа. А умер – не поверишь – от голода.

– Как это? – Саша искренне удивился, только не понял чему больше – то ли самому факту, то ли осведомленности отца в таких нюансах времен, когда его самого не было.

– Да так вот. Пенсии не хватало, миллионеры обещали выдать помощь, да и забыли. Вот так и умер старик, одинокий и голодный. А Геббельс до последних минут жизни в бункере пользовался почетом, уважением и прочими благами, хотя он и его паскуда-начальник инициировали смерть миллионов людей, которые могли бы немало доброго сделать для этого мира. Вот так выглядит справедливость в этом мире. Когда-то существовала такая страна – Ливия. Возможно, вам про нее в школе рассказывали. Так вот, знаешь, как её не стало?

– Не, нам про такое ещё не рассказывали.

– И не расскажут. Так вот, добрые дяди купили внутри страны революционную группировку с целью свергнуть власть. И вооружили как следует, конечно. Зачем? Да жилось в стране чересчур благополучно. И нефти было много-много. И стоила она копейки. Уровень жизни при этом был самым высоким в странах востока, все социальные блага – работай, получай удовольствие от жизни и не поднимай голос на власть, которая в джамахерии – их форма правления – тебе и так всё дала. Лидера страны в итоге убили, понаделали кучу трупов, разгромили экономику и с годами за ненадобностью уничтожили как суверенное государство. Захотели они, видите ли, демократию. Вот у нас демократия – а толку? Впрочем, к этому всему ты только сам сможешь прийти. Главное помни, Сашка – всегда думай, всегда проверяй, никогда не верь на слово тем, кто вставляет тебе в мозги пиар своего вкуса и цвета. Наше поколение они промыли целиком и полностью, но у вашего, может быть, есть шанс. Я молюсь за это. Я молюсь за перемены.

Перемены…

Полкин долго тогда пытался понять, как же должны выглядеть эти перемены. Наверное, это была одна из самых сложных задач для его воображения и мышления. Но он так и не смог себе это представить достаточно отчетливо. С годами стало не до того, да и отец перестал так уж часто и подолгу философствовать. Начал больше записывать и меньше делиться с окружающими. Почему-то только сейчас Полкин понял, что отцу, видимо, было потрясающе одиноко с его мыслями, многие из которых могли стать новаторскими – некоторые его умозаключения прямо-таки поражали остротой и зачастую радовали даже маму, далекую от абстрактного и от эфемерных для неё философских категорий. Ему стало жаль отца, и он пообещал себе, как только все утрясется, обязательно встретиться с отцом и поговорить с ним. Возможно, на это раз он, Полкин-младший, соберется, и выдаст старшему – «Вот, папа, я стал свидетелем таких-то перемен. Все меняется, ты был прав, ты не зря молился».

Вот только это будет враньем. Для него нет перемен, нет вообще ничего с тех пор, как не стало той, кому он был готов посвятить жизнь. И он отчетливо понимал лишь то, что лишения не должны быть односторонними. Месть глупа и наивна, но обмен – жизнь за жизнь – вещь разумная с точки зрения конъюнктуры современного рынка.

 

Ночь была практически на исходе, когда Зинкевич, отведя воспаленный взгляд от монитора, наполнил бокал вином и опрокинул в себя все содержимое. Полкин, выполнивший свою вспомогательную задачу, теперь сидел, откинув голову на спинку дивана и курил «нирдош», плавая в опустошенном этой ночью пространстве собственного сознания. Он даже не отреагировал на первые за последний час слова Зинкевича, уловив лишь конец фразы.

– …и это впечатляет.

Полкин вяло установил голову в вертикальное положение, мутным взглядом оценил лицо Зинкевича – несколько осунувшееся, с покрасневшими щеками, растерянное.

– Ещё раз, для особо одаренных.

– Короче, судя по всему вышеизложенному, не вдаваясь в детали, которых я все равно ни хрена не понимаю, эти ребята – включая твоего Жорика, земля да будет ему пухом, умудрились в своей ныне порушенной лаборатории совершить такой скачок в мировой науке, что аж кровь из ушей.

– И их за это благополучно вознаградили. Ну, а подробнее? – Полкин отложил недокуренную сигарету, обнаружив, что привкус во рту стал омерзительно-гнилостным – доза явно была превышена, и запил этот привкус каким-то синтетическим лимонадом, подсунутым Зинкевичем в качестве альтернативы вину.

– Знаешь, есть вещи, о которых трудно говорить применимо к действительности, – Зинкевич встал из кресла и присел на краешек стола, обозначая крайнее волнение, посетившее его только сейчас. – наверное, это одна из них. В общем, они на практике реализовали то, что и по сей день считается чистейшей воды сказкой. Они умудрились найти способ такого оперирования объемами энергии вещества, который позволяет менять посредством гравитационных взаимодействий масс состояние пространства, а также вводить объекты, находящиеся в непосредственном контакте с областями искривлений, в любую другую указываемую соотношениями масс вещества точку пространства посредством нулевого перехода.

– По-моему, в просторечии это называлось гипердвигателем, – монотонно вставил Полкин.

– Типа того. Но на теории это многие перебирали, а они смогли опытным путем установить перемещение объекта из точки «а» в точку «б» в малых масштабах и произвести вычисления, позволяющие переносить пропорционально подсчитанные показатели на масштаб практического использования. Фактически, здесь, – Зинкевич указал на подключенный к серверу чемоданчик, – готовое решение вопроса о перемещениях посредством нулевого перехода. Вот так.

-Хм, – Полкин встал с дивана, ощутив ноющую боль в пояснице. – Это, конечно, интересно всё, да верится с трудом. Да и звучит все это вполне себе мирно, смысл было из-за этого истреблять всю команду и травить меня.

– Да Вы тупите, уважаемый, – Зинкевич снисходительно взглянул на Полкина и взял в руки опустошенный бокал, чтобы полюбоваться лазерной гравировкой на французском стекле. – Ты включи мозг и пойми, что это монополия чистейшей воды. Опытные образцы могут стоить дороговато, а вот готовые экземпляры практического использования, если верить расчетам и схемам, которых тут немеряно, будут стоить копейки и износ иметь весьма сомнительный, главное использовать ряд доброкачественных сплавов. Следовательно, на этом со временем можно будет делать поразительные бабки – это начало новой эры, это изменение всего массового сознания, поскольку уже не одно поколение считает себя сверхумным и гиперсознательным, но всегда наступает момент, когда меняется применимость техники – из специальной она становится массовой, и потом благополучно перетекает в быт повсеместно и заразно, как туберкулез в «обезьяннике».  Люди когда-то не верили, что можно говорить друг с другом лицом к лицу в реальном времени, находясь на разных концах планеты. Не верили, что можно держать энергию в пластиковой коробочке и с её помощью заводить бензиновый агрегат, в возможности существования которого они тоже сомневались. Люди не верили, что можно одну тоненькую блестящую пластинку использовать, как средство связи, многофункциональный центр развлечений, включающий кинотеатр с трехмерным проектором или что на пластинку размером с ноготь можно закидывать содержимое нескольких тысяч толстых альбомов с фотографиями. Но всё это стало обыденностью, привычной, используемой массами и просто приобретающей минимально модифицированные формы с каждым очередным выпуском новой серии продуктов. А когда-то не верили ещё и в то, что автопилот может безаварийно вести машину в городских условиях, хотя сегодня уже можно за копейки приобрести бортовой автопилот, который будет видеть ещё лучше человека, не будет подвержен невнимательности и оптическим иллюзиям и сведет к минимуму возможный урон от ДТП.  Никто не поверит пока что и в нулевой переход. Люди не готовы к этому, однозначно. Но со временем подготовятся, если дать им этот шанс, конечно.

– Но не все работает идеально. В конце концов, вряд ли будет пользоваться значительным спросом перелет неизвестно куда в космос.

– Будет, Сашь, будет. А нестабильность она везде есть, это да. Вот, например, тот же психоредактор. Ведь на самом деле стабильно работающих устройств для оперирования памятью всего лишь несколько на страну. Их единицы – таких, как тот экземпляр, который я могу смело накинуть тебе на череп, не опасаясь, что у тебя синапсы перегорят. А что остальные? Они все могут вскипятить мозг только так, но ими пользуются только лишь потому, что пациенты чаще всего не являются исключительно экономически выгодными личностями, и их можно пустить под откос.

– И с иглами та же история – на выгодных их не используют, а пешек убирают, – устало протянул Полкин. – Значит, теперь надо сделать следующее. Найдем взаимосвязь с работами подразделений холдингов этих двоих упырей и лиц на том же примерно финансовом уровне, которые имеют аналогичные интересы. Просмотрим примерно послужные списки этих граждан – по крайней мере, те, что ты сразу сможешь достать, чтобы не тратить время в пустую

– Хочешь сделать коммерческое предложение? – усмехнулся Зинкевич, вновь усаживаясь в кресло и молниеносно открывая общую деловую базу данных.

– Вроде того. Ультимативно выгодное. Суть я, в принципе, ухватил. Они, конечно, были бы рады сделать неслабый гешефт, передав содержимое этого дела своим лабораториям. А оставлять тех, кто отказался тупо продаться монополиям, но знает, как закосячить готовые варианты продукции, было им, по меньшей мере, невыгодно. Можно было промыть мозги, но риск есть всегда, и оказалось проще провести чистку. Последовательную и беспощадную. А просто отдать им информацию после уничтожения лаборатории сам Жорик также не мог – он был обречен с того момента, как вместе со всем коллективом отказался принимать участие в продаже государственной собственности.

– Возможно, зря они это затеяли. Ну, оставили бы все права неизвестному дяде, и всё тут. Понимали же масштаб и то, что с ними может случиться, помешай они реализоваться этой монополии.

– Возможно. Но ведь есть ещё кто-то в этой сраной стране, кроме тупорылых конъюнктурщиков, способных лишь клепать на западных предприятиях новые модификации старого, – возразил Полкин. – Это были просто достойные люди, и они могли знать, а могли и не знать, что происходит и как их пользуют в то время, когда они проводят заключительные маломасштабные опыты. Они понимали, какой это будет скачок в мировом сознании, и были одержимы самой мыслью – я знаю Жорика, он-то точно был одержим своим творением, он ведь наверняка разработал агрегатную часть.

– Есть такое. На последнем модуле, двадцать первом, есть детализация разработки – написано явно второпях, не без ошибок, но основательно, подробно – кто чем занимался, какие процессы предшествовали уничтожению лаборатории, с видео, с изображениями и так далее. На остальных только сухая научная теория с картинками. Ну что ж, смотрим мою персональную базу, хорошая штука, только приходится для подстраховки от интернета отключаться – ну очень опасная подборка.

Примерно полчаса они изучали сводные данные на ряд персон, подобранных по тематическим запросам. Утро постучалось в окно совершенно незаметно, мир стал наполняться светом, но для Полкина время стало единой линией, лишенной четких рамок дня и ночи.

– Хорошо, итого мы получили соответствие масштабов деятельности только по этим ребятам. Но интересен нам, наверное, будет некто господин Никитин, – Зинкевич утонул в процессе переработки информации.

– Так, че-то я явно упустил. Поясни.

– Видишь, тут поля историй сделок. Из всех авторитарного типа концернов сходятся направления работы и её масштабы по аэрокосмической сфере только у этих трех. Полагаю, смотреть неавторитарные структуры смысла нет, со всем советом директоров вести переговоры ты не будешь.

– Это явно. Временами поражаюсь тому, как эти граждане правят вертикально на таком масштабе – по идее, у них воровать должны все, кому не лень.

– Как сказать. Тип авторитарной бизнес-структуры подразумевает чрезвычайно жесткие меры наказаний за должностные преступления, которые закреплены законом и помогают, по сути, главам таких систем. Причем большая часть санкций проходят по всем ветвям менеджмента, то есть те, кто сидят под большим начальником, могут получить по жопе за тех, кто спиздил винтик на заводе, причем неслабо, и все их соответствующие подчиненные тоже. Они имеют с этой схемы немало в карман, но и ответственность тащат незавидную. От этого складываются предельно личностные отношения в верхушке – если не договариваться о смягчении санкций или о сокрытии дел от прокуратуры, можно сесть, и очень быстро. И потому каждая бизнес-авторитария есть одна легализованная банда, верх эволюции олигархии.

– Хорошо им. И что с этим Никитиным, суммируй, а то я с твоими сводными таблицами в психушку слягу.

– Не исключено, – злорадно улыбнулся Зинкевич. – Так вот, эти трое частенько контактировали подразделениями в плане очередности заключения тех или иных договоров, то есть прямо конкурировали в очень тесных рамках, наступая друг другу на пятки. В конечном итоге, деловой союз Барышникова с Игнашевичем принес им свои плоды – сделки грамотно рубились, разделялись, заключались субдоговора, короче, здесь, – он ткнул пальцем в одну из таблиц на экране, – можно увидеть аналитику подозрительных сложных сделок с участием этих ублюдков. А вот Никитин, поддерживая сектор уже лет где-то пять, после покупки ряда предприятий, ранее работавших по франшизе, но рухнувших из-за русского распиздяйства – молодец мужик, не всякий отважится такое купить, да ещё и на ноги поставить – отхватывал что мог и старался делать из этого конфетку, чем и заслужил уважение и доверительные письма ряда клиентов. Но мзду он явно платит на невысоком уровне, поскольку от главного вора ништяки не получает, госзаказ на минимуме, и при этом он ещё умудрился как-то кому-то подлизать, чтобы приобрести ряд месторождений металлов, собственно, на чем, при помощи оборотных капиталов с тех франшизных дыр, сделал неплохой навар, да и делает по сей день. Короче, у Барышникова все наворовал папа, а то и дедушка, и он просто пользуется готовеньким, трахая по-всякому подразделения; Игнашевич просто мудрый старик, но слабый и немощный, видимо, поэтому идет на поводу у этого сукиного сына и строит бизнес на ранее удачно наворованном, либо урванном в нужном месте капитале, но и на этом оборачивается неплохо. А вот Никитин – просто трудяга, и таких, как он единицы, и п
о тем тюрьма плачет, в связи с тем, что главный вор не любит, когда на его территории работают слишком чисто. Конечно, и он откатывает кому надо, но это совершенно не тот масштаб при том, какой объем выстроен его руками и головой. В принципе, может, и это шито белым нитками, но если и говорить с кем-то, то не с подставной пешкой какого-нибудь совета директоров, а с человеком, принимающим волевые решения высокого уровня.

– Хорошо, здесь согласен. Дай его контакты, я попытаюсь навести связь.

– Погоди, объясни-ка, для начала, в паре фраз, ты собираешься прямо вот так прийти на встречу и сказать: «Бля, у меня есть вот такой-то чемоданчик, хочу за него пол-царства и корову»?

– Примерно так, – с легким налетом улыбки ответил Полкин. – Я предложу ему интересную сделку. Сегодня же, только попозже, конечно, в рабочее время. Вот и посмотрим, насколько его можно заинтересовать, заходом врасплох. Если согласится, тогда от тебя опять потребуется кое-что, даже скорее кое-кто, но об этом позже.

– Ты только имей в виду, – Зинкевич передал Полкину маленький листок с распечатанной на ней контактной информацией, – этот дядя тоже может оказаться весьма интересной личностью. И служба у него своя имеется, иначе давно ему отдыхать бы на Малоохтинском. Кстати, он сам местный, в столице только держит вроде как руководящее подразделение, хотя и бывает там большую часть времени, вот эти два московских ублюдка и дергают его, как две злые жены.

– Ну-ну, не то, что у тебя – жен пять, все официальные, и все ждут – не дождутся, когда вернешься из командировки. Но инфа приятная. Я, кстати, частенько задумывался – как тебе ещё яйца не оторвали за такую поисковую деятельность и содержание таких баз на частном сервере?- Полкин вновь уселся на диван и принялся заучивать контактную информацию.

– Хм, – Зинкевич задумчиво смотрел на дисплей. – Понимаешь, мы живем в обществе, контролируемом и заправляемом эсбэшниками. Я даже допускаю, что за каждое мое слово меня могут с легонца привлечь, принять прямо ночью из-под одеяла, пока я там себе мирно онанирую во сне, но я все равно не перестаю говорить и делать так, как хочу. Во-первых, потому, что насрать на них на всех, если надо будет – примут и не скроешься, если ещё не пришли – значит, все в порядах. Ну, и во-вторых, так, между делом, – у меня тут любая прослушка загнется – аналогово-цифровой фон на всю квартиру выставлен, хавает электричество лишнего, но пользу приносит. По крайней мере, моральную.

– А, так вот почему тут постоянно ощущается некоторое напряжение в воздухе, все хожу, принюхиваюсь, че-то не то…

– Напряжение в воздухе – это у тебя носки воняют, а индукционный фоновый экран человеком не ощущается. Книжки надо больше читать умные, господин руководитель логистики, он же старший грузчик.

Зинкевич слегка поморщился и добавил:

– Впрочем, если не знать их методов, любая типовая защита обречена. Некогда, в начале века, одного своего эсбэшники траванули полонием, прямо в английском кафе – лишнего рассказал в свое время, да и, ходили слухи, с мишниками сорудничал. Родные обвиняли федерацию, конечно, требовали суда над исполнителем, но все впустую. Отец потом отрекся от какой-либо борьбы, когда прижало, не стало денег, и на него все забили. Ходили слухи, что ему там грамотно посредством резидента пасть заткнули, после чего он слезно просился на родину. Так всегда – дал слабину – умер. Умер наживо или умер намертво – это уже условности.

– Ты тоже многовато знаешь, – задумчиво изрек Полкин, снова раскурив травяную сигарету

– Мой черед не пришел. Важно не то, что знаешь ты, важно то, что знают о тебе. Можно годами орать в интернетах о свободе слова, морали борьбы за свободу и аморальности лживых демократов, но потом наступает момент, когда из выгодной бесплатной оппозиционной единицы, работающей на баланс общественного мнения по схеме Кремля, ты можешь стать вредоносным сорняком, портящим информационное пространство. Происходит это ровно тогда, когда ты перестаешь идти за потоком «а» или потоком «б», или потоком «хер», но приходишь к рациональному началу, – Зинкевич плеснул вина вновь вылезший из электронного бара дорогой финский бокал, но пить не стал, а лишь поставил рядом на стол и стал любоваться игрой света в бокале от светодиода, установленного на корпусе моноблока. – И так ушли многие. Несколько десятков лет работает фиктивная оппозиция современного типа, динозавры стали неинтересны, их типовые идеологии загнулись, поскольку были обращены к старым формам экономики и политики. А новые сосунки из Кремля уже питаются долями уходящих пенсионеров, строят быдло и надеются, что не придут новые, молодые ребята, которые заявят ещё какие-нибудь тенденции, после чего руководить ими также будет Кремль, но теперь уже начнет пропадать нужда в динозаврах дня сегодняшнего.

– Замкнутый круг, – Полкин пыхнул носом. – Они все мечутся, пытаются что-то доказать, а ведь надо просто взять и разнести к сраной бабушке все эпические строения, которые были созданы ранее. Мавзолей, имена улиц в честь революционеров, Кремль сам. Сломать прошлое и снести демократию – и нате, будет голодно, холодно, но следует пообещать светлое будущее – и народ будет снова терпеть, как терпел все эти сотни лет ублюдков и говноедов, способных только набивать за щеку, как хомячки, все то, что нужно унести на пенсию.

– Верно. Либо разруха под контролем, либо разруха в ходе беспредела.  Но – спасибо эсбэшникам – второго никогда не наступит. Поколение за поколением живет под контролем служб, и контроль усиливается. Но каждое очередное поколение мнит себя все более свободным от него; Интернет сделал мозги людей настолько засранными, что они создают целые вселенные, где они супергерои и независимые величины, у себя в голове, и живут с этим всю жизнь. То ли от того, что херовые они в большинстве своем фантазеры, то ли от человеческой порочности, все эти миры выглядят примерно одинаково у всех, и высеры информации из этих миров одинаково эффективно фильтруется цензурой служб. В итоге мы имеем, – Зинкевич отхлебнул вина, – общество идиотов, помешанных на своей индивидуальности, но лишенных даже минимальных шансов на неё своими же руками.

– Хотя «инвалидность» будет звучать куда как скромнее и реальнее, чем «индивидуальность», – заметил Полкин. – Не знаю, я никогда не тащился с сидения в Интернете пожизненно. Наверное, спасибо папе, который всегда был ещё тем консерватором…

– Консервы – это тема. Жрать захотелось, – Зинкевич открыл ящичек-холодильник в столе и достал пару пластиковым коробочек с мясными консервами из Европы, которые поглощал в моменты лени, когда заказывать нормальную еду, а тем более – готовить её не было желания. – Будешь?

– Нет, danke schoen, – Полкин сделал последнюю затяжку и кинул окурок в урну – сжигатель, где он мгновенно превратился в облачко дыма без цвета и запаха. – А ведь действительно, отец когда-то, по большей части, когда мы ездили за город, научил меня, ещё пока я был мелким засранцем, тому, что в мире есть множество реальных вещей, которые никогда не заменишь электронными. Наверное, потому что я был маленький, это отложилось где-то глубже, чем если бы кто-то мне об этом рассказывал сейчас.

– Ну, а мне с этим не очень повезло, – Зинкевич говорил, одновременно прожевывая разогревшиеся в компактной USB-микроволновке кусочки тушеного мясного филе со специями. – Батя был малость шизым на работе, мать временами уходила по ночам, когда его не было, погулять с подругами. Как стало известно впоследствии, у подруг были письки сантиметров по сорок, причем черные. Ну, это ладно. В общем, ложили на меня с прибором оба. Потом папка не выдержал такой жизни, отпиздил как следует мать, предварительно выгнав негра-жиголо, которого она в тот раз решила заказать на дом, а потом благополучно выбросился из окна – с тридцать второго этажа. Что собрали – похоронили. А я жил в интернетах, и иначе было никак, потому что реальность мне не сильно доставляла. Впрочем, помню, как-то в школе разбил нос одному упырю, который меня вечно дергал, пользуясь авторитетом в классе. В тот лишь момент я понял, что, как ты говоришь, в реальности есть незаменимые вещи. И, что главное, я рыл информацию в сетях, но применительно к реальности, изучал мир заочно, а не дрочил в «3d-скайпе» с девками из соседнего подъезда. Видимо, это меня и спасло.

– Видимо, – выдохнул Полкин. – Плесни-ка мне своего изысканного пойла, выпьем за то, что нам помогло не стать электронными мудаками. И все-таки разогрей мне пожрать.

– Пойло – проворчал Зинкевич, привстав и наливая вино в бокал, неожиданно выдвинувшийся из отверстия в столике, у которого сидел Полкин. – полторы штуки федеративных рублёв за бутылочку объема ноль-шесть; да вы зажрались, уважаемый.

 

15.

 

Однозначно, утверждение, что не убивающее нас делает на сильнее, было проверено практикой многих лет. И одним из факторов взросления является подверженность испытаниям – только в них реально осуществляется единственно верная проверка жизнеспособности и выявляется индивидуальность.

Отец Барышникова никогда не мог совместить в равной пропорции строгость и доброжелательность в отношении сына. Будучи поздним ребенком второй, считавшейся бесплодной жены Барышникова-старшего, маленький Валя получал внимания и заботы сверх меры. Выстроенная отцом система подчиненности и функционирования бизнес-структуры, завязанная на чисто национальных принципах, с годами только укреплялась, и это позволяло Барышникову-старшему смело вкладывать максимальные суммы в процесс взросления сына, а также откладывать на дорогостоящие перспективные подарки. Ну и, разумеется, дело он был готов передать только в руки сына – монархический принцип в бизнес-авторитарии был наиболее распространенным всегда, хотя иногда возможности применить его не было – например тогда, когда никакие средства не помогали сделать мальчика, и рождались дочери, которым, в большинстве своем, крупные деятели были не готовы оставлять дело, ссылаясь на ряд психологических особенностей женщин в принципе. В этом, разумеется, просматривалась дюжинная доля патриархальности бизнеса, казалось, давно почившей, но по факту лишь грамотно спрятавшейся за прижившимися принципами равноправия. Высший менеджмент в руках женщин все также считался подозрительным и опасным – аналитическое, последовательное мышление, свойственное мужчинам, у женщин хромало всегда, а в делах, где ценой каждого шага не туда была потеря миллиардных активов, это могло обернуться серьезными проблемами как для источника, так и для его контрагентов. Собственно, некая рекламируемая эволюция женского самосознания с годами так и не привела к значительным сдвигам в этом самосознании по факту, и это было единственным, что позволило женщине вообще остаться женщиной в самом лучшем смысле этого слова. С другой стороны, эта так называемая эволюция, являвшаяся по факту последовательной деградацией исходных, естественных способностей, неустанно подогревалась феминистками и прочими им подобными деятелями, что частенько стоило многим жизни и семейного благополучия, но тут уж ничего нельзя было поделать – негативная пропаганда действует, как правило, куда эффективнее позитивной – конструктив и сохранение подразумевают большее сосредоточение сил, нежели разрушение и подмена понятий, поэтому человек всегда будет идти по пути наименьшего сопротивления в стремлении уничтожить себя – это та самая награда, которую принес разум человеку – истинное безумие, но при этом формальное отрицание основного инстинкта.

И Барышников-младший в должной мере обладал этой страстью к саморазрушению. Однако, страсть к интригам и разрушению ближнего своего чаще всего преобладала в нем, и это помогало ему держаться на плаву и балансировать с теми страхами и комплексами, которые по факту бродили в его мозгу с ранних пор. Он действительно старался работать, в той мере, которую считал должной для себя – контроль и последовательная мотивация менеджмента. Но никогда не забирался слишком глубоко, не проверял, иначе как по отчетам, функционирование непосредственно узлов исполнения. Тем не менее, те, кто знали его хоть сколько-нибудь близко, достаточно неплохо передавали информацию о характере его подхода к нарушителям порядка в системе. И, вероятно, это глубокий страх, живший в каждом функционере системы, позволял руководящим указаниям Барышникова всегда выполняться точно и в срок. Упоминание служб в любом деловом разговоре внутри системы наводило на менеджеров леденящий душу ужас, поскольку присутствовало понимание того, что каждая дорогостоящая ошибка может стоить чрезвычайно дорого, как и попытка уклониться от решения того или иного вопроса. Пожалуй, именно этот аппарат позволял Барышникову поддерживать авторитет руководителя даже тогда, когда он совершал сексуальные сношения прямо в головном офисе, исключительно ради некоего повышения адреналина.

Но он, всё-таки, не мог избавиться от некоторых страхов. Например, от страха авторитарной системы, как таковой, для её руководителя. Сегодня все работает на «ура», но уже завтра может что-то сломаться, и если это что-то окажется достаточно сильным, чтобы создать давление на службу, его могут убрать – легко и просто, одним легким движением, и он прекрасно понимал, что виновников не найдут. Он использовал службы, как средство контроля любой ситуации повсеместно, но отчетливо осознавал, что любой срыв по этой линии может привести его к краху. Отца не мог привести – у него был свой подход, его любили, и, несмотря на то, что трупов за ним числилось ничуть не меньше, чем на сыночке, что-то в нем было доброе и конструктивное, некая способность делать ангельский вид при совершении дьявольских поступков. Сын его этим талантом не обладал. Он был гораздо импульсивнее и жестче, а потому и принимал иногда решения, риск которых превышал прибыльность дела. Но было здесь и нечто от фортуны – это всегда срабатывало, удача не обходила его стороной, и он немало сделал для того, чтобы не упускать счастливые шансы. Сейчас же шанс получить то, что могло бы сделать его монополистом высшей категории, был призрачным благодаря деятельности какого-то несчастного идиота, который пошел на поводу у безумного профессора и позволил разрушить свою жизнь из-за эфемерной идеи справедливости. Или чего-то ещё, что было Барышникову неведомо.

Он приехал в офис ранним утром, когда на месте были лишь отдельные сотрудники офиса, заперся и начал просматривать свежую информацию по миру, который для него был огромной бизнес-ареной, и где он был игроком. А люди были для него фишками, которые следовало ставить и так или иначе расходовать – игра есть игра.

 

Полкин постепенно терял терпение. Сдержанные формулировки, с которыми он обращался к секретарям Никитина, явно не производили на них серьезного впечатления, и его ставили в неосязаемую очередь, которая не прекращалась и не продвигалась никуда с каждым звонком. Напрямую достучаться по обнаруженным Зинкевичем номерам было попросту невозможно – видимо, эти номера были выставлены исключительно для сбора информации о тех, кто пытался дозвониться. Утро уже постепенно собиралось становиться днем, и время намекало само по себе на близость возможного выхода на связь благополучно разведенного Барышникова. Впрочем, возможно это было только в случае, если бы он достал внутренний корпоративный номер Полкина. Сомнений в том, что квартиру его уже вскрыли и проверили, не было, значит, нашли и личный аппарат, благополучно блокированный программно.

– Господин Никитин сможет Вас принять в 12.00, прием может продлиться не более десяти минут, – холодным, безжизненным голосом сообщила секретарша, переставив этим Полкина на ступень ближе к бешенству.

– Послушайте, я не расположен приходить на прием. Сообщите господину Никитину, что дело касается безопасности его семьи, и в этом каждая секунда играет против него, – сидение в полуподвале, который был своего рода укрытием на случай перехвата сигнала, стало доставлять Полкину столько неудобства, что он решил пойти на блеф.

– Простите?

– Не прощу! Срочно свяжите меня напрямую с вашим руководителем. В обратном случае его ждут серьезные проблемы.

– Х-хорошо, – секретарша покраснела, приемчик сработал.

Все-таки, технологии делают людей слабыми и излишне восприимчивыми. Когда мозг забит тоннами малополезной информации, острота чутья снижается, и осознающий это может использовать такие приемы с максимальным успехом.

Несколько секунд стояла тишина за белым фоновым экраном, потом в проекции появился Никитин – солидного вида мужчина, темноволосый, с напряженными чертами лица.

– Слушаю Вас.

– Господин Никитин? – Полкин задал вопрос для банального соблюдения минимальных требований этикета – фото он видел ещё в базе Зинкевича.

– Совершенно верно.

– Не беспокойтесь, с Вашей семьей все в порядке. Точнее всё так, как это может быть, вне зависимости от моих действий. Через Ваш секретариат невозможно пробиться.

– Ну, раз уж пробились, сообщайте, с чем, но предельно быстро – у меня каждая минута на счету.

– У меня есть совершенно конкретное предложение к Вам, нечто, что может вывести Ваше дело на совершенно новый уровень…

– Скиньте на электронную почту и в дальнейшем…

– Не считаю должным скидывать такую информацию на волю ваших служб. Благо, от служб конкурентов я её унес, теперь вопрос в том, как с ней поступить. Мне в ней нужды нет, могу просто сжечь всё лазером, но это будет крайне топорно. У Вас есть один шанс на миллион получить сокровище. И я ни в коем случае не принесу его Вам так просто и не приду к Вам с ним или без него. Я рекомендую Вам приехать в родной город и сделать это сегодня же, так, чтобы уже к двенадцати часам я встретил Вас в ресторане куриной кухни на Площади Восстания, это будет весьма символично, поверьте мне, – Никитин пытался было вставить хоть слово, но Полкин не давал ему и рта раскрыть, иначе последовали бы провал и затягивание всего разговора, а время – деньги. – Помимо того, настоятельно рекомендую оставить Ваши службы курить рядом с вокзалом, поскольку в обратном случае я буду вынужден применить ультимативные меры.

– Очень интересно. Смахивает на тупой блеф, но Ваша мотивация не совсем ясна. Хорошо, я подумаю над этим. Значит, меня это заинтересует? – Никитин уверенно изображал спокойствие, несмотря на соперничавшие внутри него гнев, азарт и непонимание.

– Это интереснее и нужнее Вам, чем мне. Если фамилии Барышников и Игнашевич Вам о чем-либо говорят, рекомендую долго не думать. До встречи, – Полкин прервал связь.

Всё-таки, именно манера держаться выручала его во всех этих переговорах с людьми, которые успели привыкнуть к тому, что перед ними лебезят и гнутся те, от кого зависят зачастую их жизни – шок бывает полезен в разумных пределах. Он приносит негативный или позитивный стресс, но в деле и то, и другое должно держаться под контролем, иначе трудно не дать эмоциям застлать взор и заставить упустить ключевой момент игры, в которую уже вступил.

Длинные дреды и юношеское лицо, которые ему выдал Зинкевич, были непривычны, но уже не напоминали грим театрального актера, а отвечали тем требованиям комфорта, которые предъявлялись профессиональной маскировке эпохи. Полкин вышел из укрытия и направился неторопливым шагом в сторону метро, на котором перемещаться ему сейчас было значительно безопаснее, чем на своей машине. Выходил он, конечно, через соседние с квартирой Зинкевича комнаты, оформленные на одну из его жен по фиктивным документам, а записи его визита по камерам внутреннего наблюдения были зачищены от его образа, но слежку исключать было нельзя.

 

Никитин прилетел на десять минут раньше – на собственном аэрокаре, поскольку ехать по трассе в такое время было чревато пробками, а финансовые возможности главы транснациональной компании позволяли лишний раз арендовать воздушный коридор между двумя столицами. Выйдя из машины, он глубоко вдохнул, ощутив, как воздух – затравленный, искусственно очищаемый масштабными силовыми установками по всему Центру – наполнил легкие, слившись при этом с некой призрачной субстанцией в нем самом. Никитин обожал и ненавидел этот город одновременно, и никогда ни одна из чаш весов не склонялась ниже другой – даже тогда, когда одна сверх меры наполнялась болью прожитого, вторая напоминала о счастье, которое он приобрел здесь когда-то.

Полкин не был уверен до последнего, что «клиент» явится на «первичные переговоры». Одновременно с тем, он был достаточно напряжен для того, чтобы в любой момент отреагировать на вполне ожидаемую выходку представителей служб, которые могли заявиться вместе с Никитиным; оно и понятно – неизвестно кто практически в форме угрозы вызывает руководителя крупной компании из Москвы на беседу по поводу чего-то такого дорогого, но пока что существующего лишь на словах, а самом удивительное – этот руководитель ломает свой график и летит на встречу, ситуация действительно форс-мажорная, требует соответствующего подхода. Вероятнее всего, в случае чего достать пистолет фантомный собеседник не успеет, убежать тоже.

Что ж, остается уповать на милость случая.

– Ну, приветствую, господин… – Никитин бесцеремонно уселся рядом за столиком у стены – недалеко от входа, но в отдалении от угла, в котором Полкин ощущал бы себя некомфортно.

Он пришел, вроде бы, без свиты, по крайней мере, в течении нескольких секунд за ним никто не заходил.

– Полагаю, не столь важно, как меня зовут, но, допустим, я Александр Пушкин.

– Очень приятно. Надеюсь, не близкий родственник, а то у меня автограф некуда поставить, да и нечем? – усмехнулся Никитин.

Полкин отметил, что ему даже импонирует несколько легковесная, нагловатая манера поведения, которую использовал Никитин – она была однозначно приятнее набриолиненной напыщенности Барышникова.

– К сожалению, нет. Впрочем, что это я – меня наверняка уже пробили, не так ли?

– Врать не стану, не так. Мне, собственно, не докладывают факты, которые меня не интересуют. Если я буду знать, кто Вы по имени, это не уменьшает риск того, что Вы воткнете мне иглу в ухо или застрелите прямо за столом – в конце концов, такие вот экспресс-встречи давно не в моем репертуаре.

– Понимаю прекрасно. Но ситуация того требует. Итак, к делу. У меня есть предложение. Предложение дорогое, можно даже сказать, что моя цена выше моей просьбы, но это не так уж важно. Суть в том, что я хочу попросить Вас о помощи. Я хотел бы, скажем так, устранить пару личностей весьма сомнительного свойства, по ряду причин. И мне бы с этим обратиться к киллеру, но все несколько сложнее, и мне нужна именно помощь вашего уровня.

– Значит, Барышников и Игнашевич, – задумчиво проговорил Никитин, и его лицо после этих слов стало значительно более напряженным, чем буквально несколько секунд назад.

– В яблочко, – Полкин играл некоторую лень в речи, заставляя этим Никитина, как ему казалось, острее реагировать на его реплики. – Мне необходима помощь организационного плана. А за неё я готов предложить нечто довольно весомое.

– Очень интересно, практически заманчиво – одной ногой. Но, во-первых, можно тогда уж сразу замахнуться на президента Федерации, раз уж такое дело. Рекомендую принять к сведению, что есть некоторые люди, система охраны которых позволяет им выглядеть для стороннего наблюдателя, вроде бы, незащищенными и легкомысленными, но по факту не пропускает сквозь свой барьер и комара без паспорта и досмотра. И это как раз тот самый случай – практически любая попытка похитить, уничтожить, даже просто ранить для психологического эффекта такого персонажа есть инициатива заведомо провальная. Как, впрочем, и втиснуться к нему в доверие. Во-вторых, вряд ли даже если я пойду на такого рода авантюру, у тебя найдутся средства, чтобы компенсировать все возможные риски, да и вряд ли они вообще у кого-то в этом мире найдутся, особенно с учетом того, что у меня жена и двое детей.

Переход на «ты» заставил Полкина несколько вздрогнуть внутренне – прием сработал – однако на его лице не дрогнул ни один мускул.

– А цена предложения не измеряется в деньгах. Это нечто большее. Это возможность. Это будущее. И это монополия.

– Ну, попытка сыграть на капиталистическом духе была провалена. Что ставится на бочку? Только побыстрее, у меня время ограничено.

– Рекомендую не терять интерес, – Полкин решил тоже перейти в наступление, не все ж щи лаптем хлебать. – На бочке одна занятная разработка, в двадцати томах. В двадцати неразборных томах, поэтому демо-версии нет, но это касается далекого космоса, и это очень дорого.

– Хм, – Никитин подал вид, что клюнул, внутренне одернул себя и вновь стал камнем. – И где подтверждение цены?

– Да, собственно, нигде. Здесь всё довольно сложно, но проверяемо. Собственно, мой интерес – уничтожить как экономические единицы, а также как личностей двух вышеназванных персонажей.

– Мотивация? Дорогой интерес требует дорогой мотивации. А такой требует ну о-очень дорогой.

– Их стараниями я потерял близкого человека. Любимого человека. Потерял безвозвратно, и совершенно глупо, – Полкин заметил, как при этих словах Никитин дрогнул, ещё более отчетливо, чем до того. – И я не считаю, что мириться можно со всем в этом мире. Одновременно с тем, я осознаю, что сам по себе я – никто, пустое место, которое только лишь втянуло в себя кейс с наноэлементами, полными информации о технике нулевого перехода. И убрать меня, в принципе, несложно. Другое дело, что…

Он замер, обратив внимание на молодого человека опрятной внешности, сидевшего в задумчивости с мобильником на столе. С двух сторон устройства мелькали маленькие, едва заметные, но стабильно работающие красные светодиоды. Лучи ловили вибрации воздуха, передавали в декодер и создавали отчетливую панорамную картину звука в радиусе нескольких метров.

– Я, разумеется, понимаю Вашу… твою озабоченность своей безопасностью, – заметил Полкин, – однако такого рода разговор не должен писаться даже электронными ушами.

Никитин хмыкнул, сделал легкий жест ладонью в сторону своего сотрудника, на который тот мгновенно встал и подошел семимильными шагами к нему; шепнул наблюдателю что-то на ухо, получил короткий ответ шепотом, хлопнул по плечу и отпустил его обратно.

– Теперь он будет только блокировать и пеленговать поступающие сторонние сигналы. Не считаю целесообразным этого лишаться.

– Хорошо, – Полкин прочистил горло. – Так вот, один я не справлюсь, хотя у меня и есть неплохая техническая база за пазухой.

– Заметно, – кивнул Никитин, вновь вызвав недоумение Полкина, которое тот, опять же, методично проглотил.

– Спасибо. Так вот, помощь организационного плана. Немного информации, пара человек, готовых выполнять любые задачи на уровне служб, но не ниже, шестерки и «полиционеры» не интересуют.

– С этим говном я и не работаю, к счастью, – ухмыльнулся Никитин.

– И кое-что по мелочи, но мелочи за мой счет. Я урвал небольшую компенсацию расходов у этого нашего деятеля, Барышникова, полтора десятка федеральных, но на карманные расходы хватит.

– Смотря какие. Но в целом хватит.

– Собственно, эти два человека и пара пистолетов, совершенно чистых, до блеска.

– Ну, второе – ещё проще, чем первое. Так понимаю, план состоит в похищении?

– Разумеется.

– Надеюсь, я разговариваю не с полным психопатом, и у тебя есть идеально, до последней секунды просчитанный план. Но вот что я скажу. Инициатива интересна, когда она не карает инициатора. Товар с Беломорской базы?

Полкин утвердительно кивнул.

– Хорошо осведомлены.

– Обижаешь. Или считаешь меня дауном, который новости в интернете читает? В общем, не знаю, какие у тебя там источники, уверен, неплохие, но от себя сообщу следующее. Товарищ Игнашевич в свое время здорово влип, используя старую тактику на новом поле, а потому оказался немного должен Барышникову. Папке, конечно, не этому сосунку. И папка решил не делать на этом гешефт, изобразить акт дружеской взаимопомощи, поговорить для контроля с главным вором насчет судьбы тогда ещё Антошки, а не дедушки Антона. Разумеется, переговоры прошли успешно, и Антошка был рад до усрачки, но не учел того, что Барышников в этой жизни долгов, которые, как ему кажется, ему не отдали, не забывает, а потому Игнашевич стал постепенно чем-то вроде респектабельной «шестерки» старого Барышникова, который с годами загибался от непосильного труда, да и благополучно загнулся при не совсем определенных обстоятельствах, успев передать дела позднему сыночку, причем введя в эксплуатацию по принципу прецедента экстренный порядок передачи авторитарных активов в непосредственное пользование. В общем, интересная судьба у него была. И эту судьбу во всей красе он дал продолжать сынку, который стал чем-то вроде надсмотрщика и фантомного руководителя Игнашевича – старик был рад и тому, что его система в свое время не рухнула – детки не поняли бы однозначно, как и жена. В общем, сложная история в итоге вышла, но факт то, что если их брать, то брать очень глубоко исподтишка, и только в порядке – Игнашевич – Барышников, поскольку от имени старика всегда можно сформировать легенду, которая позволит взять паузу и пристроиться тем временем к старшему бандиту.  Если взять с головы, то Игнашевич обосрется и исчезнет, зарывшись глубже некуда. Барышников может усилить охрану, хотя сильнее уже некуда, ну и просто-напросто выследить тебя по работе, а там уже не обижайся.

– Мысль принята, – Полкин ощутил себя увереннее и в какой-то степени даже сильнее сейчас, когда прочувствовал некую твердость, честность, что ли в речи Никитина. – Вот тут кое-что, – он положил на стол маленькую пластиковую пластинку с выходом под разъем. – Это небольшой обзор по товару. Можно понять, что и как я предлагаю.

– Форматируй это. Считай, ударили по рукам, цена мной понята, но имей в виду, при минимальном отклонении от курса, который ты мне будешь обязан сообщать, я сливаю тебя с потрохами, и без обид – есть вещи, которые дороже даже нулевого перехода.

– Возьми это, – Полкин убрал флеш-модуль в карман и достал другое маленькое устройство с разъемом нестандартной формы. – Нечто вроде электронного ригеля для связи, замок уникален, сделать практически невозможно.

– Мощная конспирация. А ориентироваться на внешность уже не получится?

– Возможно, нет, – расплывчато ответил Полкин. – Но ключ для встречи будет только у меня, под кожей, в случае введения вещества он умрет. Это для уверенности в том, что у нас все идет по плану.

– Принято, – Никитин элегантно подмахнул модуль идентификации в карман. – Ещё просьбы, заявления, предложения.

– Да. Помоги мне приобрести ещё кое-что, чего мне уж точно не достать даже по своим каналам.

 

Игнашевич был не в духе который день. Вся эта история с непонятной девкой и утерянным многомиллиардным активом была ему неприятна, хотя и не более того. Временами он признавал, что хочет отдохнуть от всего этого по-настоящему, побыть в тишине и покое хотя бы месяц, где-нибудь далеко-далеко. Быть может, даже на другой планете, где нет всех этих красот и благ цивилизации. Но от отдавал в этом отчет только себе, и никому другому. Жена ощущала, как он устал от последних лет, возможно, отчасти даже понимая, что далеко не всё, что он делал, было законно, но никогда не совалась в эти нюансы. В первую очередь, наверное, из-за своего своеобразного отношения к вере. Она верила, что господь бог простит её и его тоже за все, что было сделано на этой земле, а потому предпочитала быть как можно чище, не засоряя мозг темными деталями истории тех денег, на которые жила вместе с Игнашевичем и детьми. В конце концов, думала она, не мог ведь её супруг натворить слишком много гадостей, ведь он, в первую очередь, бизнесмен, а не какой-нибудь грязный политик, хотя и был некогда депутатом местного уровня. Она всегда была мягкой, доброй и снисходительной к его поступкам и манерам, которые иногда под воздействием стресса становились несколько нелицеприятными, и никогда не была черствой сукой «бизнес-леди», одной из тех, кого он по жизни презирал, преклоняясь перед культом хранительницы домашнего очага. И он искренне верил, что она ему досталась в награду за праведную трудолюбивую жизнь. Ну, или почти праведную, но что трудолюбивую – это уж точно. В свое время вся эта авторитария могла рухнуть, как карточный домик, но он нашел подход, изыскал помощь и поднялся, не успев опуститься на колени, а это дорогого стоило.

Собираясь выезжать из офиса на деловую встречу формата «оупен-эйр»[4], до которой ещё было около получаса, он вдруг вспомнил одну из самых значимых и болезненных для него бесед того периода, когда его вытащил из падения в бездну Барышников. Наверное, именно тогда он сильнее всего понял, чего стоит положение и как его следует поддерживать, как легко могут его отобрать и чего стоит жизнь обычной штатной единицы в системе авторитарного правительства и авторитарного бизнеса.

Тогда его принимал «главный вор» – президент Маскевич, преемник предыдущего авторитарного лидера и бывший губернатор Екатеринбурга, взращенный на основе учения служб и созревавший в губернаторском кресле для начала работы в совершенно новом, но уже обкатанном направлении.

– В общем, все улеглось, но ты имей в виду – у нас не очень хорошо выборы прошли по пермской «Иллюминарии», помнишь такое подразделение?

Игнашевич сидел напротив президента, но ему показалось, что лучше бы он стоял – после упоминания «Иллюминарии» кресло стало втягивать его спину в себя, словно бы пытаясь укрыть его в раковине, сформированной его же страхом за положение.

– Конечно, Павел Петрович, помню. Но ведь там могла быть ошибка…

– Давай-ка ты поостережешься выдавать такие реплики – не те люди контролируют у нас демократические процессы, которые в подсчетах ошибаются. Нет, Антон, ошибки не было, просто очень плохая идеологическая подготовка. Ведь есть расчет – столько-то голосов даете вы, столько-то покупаем мы, и не считай, что бюджет резиновый. А у тебя там был провал заказа, вероятно, потому, что в Пермской губернии здорово разошлись Нагорный сотоварищи. Суки подлые, я им ни копейки в этой жизни не дам за митинги прямо на последней неделе. Мало того, они в большинстве своем скоро попадут в аварии – мало ли психов на дорогах, это я тебе, как оракул сообщаю.

Игнашевич тогда ощутил титанический, всепоглощающий холод фраз Маскевича, понял, что тот не стесняется говорить о том, за что любого обывателя давно упекли бы по подозрению в приготовлении или вроде того, и при этом уверен в своей безнаказанности так, как не могли себе позволить даже родоначальники режима, создававшие целые культы личности и многоступенчатые системы промывания мозгов ради поддержания формального престижа, пусть и кукольного.

– Так что распускай-ка людей согласно списка, Антоха, распускай по статьям…

– Но коэффициент безработицы, Павел Петрович, он же там…

– Вот он-то тебе и поможет – восстановишь своими местными рекрутерами штат за неделю, ещё лучше бойцов найдешь. А оппозиционеры тебе самому не нужны, это я как доктор тебе говорю. У нас ведь все в стране довольны, национальные предприятия не бастуют, и не дай бог кому вести там экстремистскую пропаганду, хоть слово – свои же затопчут, верно?

Игнашевич сам не заметил, как машинально покивал в ответ, потом одернулся.

– Но я смотрел списки – это люди, квалифицированные кадры, директорат их холил и лелеил…

– Давай-ка ты, Антон Александрович, не будешь впадать в лирику, а то я сильно могу осерчать. Лелеяли, говоришь? Вот и долелеялись, что это тварье наши деньги стало из кармана уносить по копеечке. Кадров миллионы, меньше, конечно, чем хачиков-уборщиков, но достаточно, чтобы покрывать дефицит. А что эти твои ценные люди стоят? Что они могут сделать, если ты их турнешь? В Европу напишут? Или американцев опять призовут на помощь? Да мы срали на них на всех вместе взятых, не один десяток лет. Мы в свое время чуть вторую холодную войну не развязали, и кто там оказался победителем? Вот-вот, Антон, подумай над этим, даю тебе пищу для размышления. А ещё подумай – что они, твои кадры, могут из себя представлять в перспективе. Мы хачей грамоте учили столько лет именно для того, чтобы начхать на эти кадры. Конечно, зверье использовать в этом плане дороже, но уверяю – дешевая альтернатива всегда есть, если что. Что они могут, твои национальные самосознатели? Что они сделали, когда мы цены на энергоносители растили не по дням, а по часам? Что они сделали, когда жить быдлу стало выгоднее в шалашах, чем платить за ЖКХ? Что они сделали, когда мы на них насильно ГЛОНАССы повесили? Или когда мы их заставили платить за каждый вдох и каждый пук, они пошевелились, или когда мы урезали пенсию рано собравшимся отдыхать? Нет, Антоша, эти люди всегда будут слушаться тебя, и когда ты поманишь их пальчиком, они, эти оппозиционные проститутки, побегут сосать у тебя за пять рублей, потому что больше за их грязные нечищеные рты никто не даст. И поэтому я тебе не рекомендую вставать на их сторону с ящиком пряников. Берешь кнут и пиздишь от души – кто выдержит – пусть идет в строй, работать, кто не выдержит – национальная экономика не может терпеть нахлебников и любителей выходить на пенсию в шестьдесят пять, а то и раньше. Я вообще намерен Пенсионный фонд обнулить – какой в нем толк, понять не могу. Надо только подумать, как это все уложить по плану, а то до меня не написали до конца. Так что работы много. Иди, трудись, Антон Александрович. Спасибо тебе за время.

Игнашевич сам не заметил, как в потоке воспоминаний встал у огромного идеально прозрачного полимерного окна и начал вглядываться в ультрамарин неба, который видел только на вылетах на семейный отдых. Он помнил обрывки себя того, который ещё был жив до той беседы, и который умер в горьком осознании того, что даже пытаться сохранять достоинство в этом мире в тех играх, которые он внедрил в свою жизнь, бессмысленно. Он отвернулся от окна, быстро поморгал начавшими увлажняться глаза и старательно начал забывать все, что взбрело ему в голову за последние минуты. Надо было дождаться, пока служба разберется с системой нулевого перехода, подтереть все следы, которые он мог оставить по глупости стараниями Барышникова, и уйти в длительный отпуск.

Наверное, это от влияния Татьяны я становлюсь близким к мыслям о блаженстве и святости. Старость-старость…

 

– Ну, а теперь – всё по порядку, с расстановкой запятых, – с привычным задором потребовал Зинкевич.

– Да принято, принято дело, – Полкин снял искусственное лицо и дреды и уселся на привычный уже диванчик, внезапно ощутив высокочастотную вибрацию, исходившую от него. – Теперь вопрос в другом. Двоих исполнителей он подкинет. Но нужна замануха. Я между делом спросил напоследок насчет слабости к потаскунству, выяснил один интересный факт.

– Догадываюсь, какой, – Зинкевич нарочито широко улыбнулся. – Я его тоже выяснил, у стен есть и глаза, и уши.

– Мощно. Но суть даже не в этом. Иначе даже пытаться смысла нет – дважды на липовый товар они не купятся, а иначе замануху не построишь. Вот тут вопрос к тебе – человек нужен надежный, но ни в коем случае не напрямую от служб, иначе я бы взял прямо от первоисточника. Нужен кто-то свой, в доску свой, и с опытом.

– Признаться, я прикидывал нечто вроде этого. Есть одна девочка. С очень, ну прямо очень интересным опытом, из нашей среды. Кое-где работала, уводила нужных людей, дар убеждения безупречен, и бегемота возбудит. Но нужна мотивация.

– Она в пакете. Надеюсь, десяти лимонов хватит?

– Ну, в таких масштабах она возьмется, наверняка. Хотя в целом, девочка очень дорогая. Но мне сделает со скидкой, за ней должок, да и потом – не раз квасили вместе, – Зинкевич уже искал контакты в своем планшете и набирал кодовое сообщение. – Опять же, за ней может быть, в отличие от меня, вечный хвост. Сейчас она в мирных условиях, работает менеджером по рекламе и продвижению, а заодно внештатным корреспондентом Форбс, благо опыт практической психологии позволяет. Так что, надо вызывать на встречу. Сейчас ей пишу, чтобы пришла бухнуть с хорошей компанией, посмотрим, что ответит.

Полкин не вынес расслабляющей вибрации и прилег на диван, свесив ноги.

– Только давай-ка я минут двадцать подремлю, мне твоя таблетка не вставила совершенно.

 

Никитин был уже в десяти минутах от Москвы, когда его сознание поразила сама мысль о том, что этот до сего дня неизвестный ему парень решился на такой подход к восстановлению справедливости. В этом мире уже давно стало само по себе разумеющимся оценивать любую жизнь деньгами. И тут этот парень водит за нос обладателей власти и власти значительной, вместо того, чтобы смириться с утратой и продаться, вероятнее всего, склонившись перед смертоносным роком. Тем не менее, Никитин привык никогда не смотреть в лоб на любую внезапно выскочившую выдающуюся личность такого плана – работа каждого деятеля открытого или тайного уровня в человеческой истории всегда была инспирирована вполне себе серыми, рядовыми организациями, создававшими образ того или иного идола, гения, героя. Важно было понять, в чем суть подставы, если она была, но самым удивительным было то, что Никитин в какой-то степени проникся доверием к этому Саше, хотя бы потому, что тот явно играл от себя, играл, явно преувеличивая свою роль даже тогда, когда говорил о своей малозначительности, чтобы создать должный эффект. Специалисты не занимаются такими детскими глупостями. Они подошли бы с другого входа, втерлись в доверие последовательно, сделали бы основательное предложение спустя какое-то время, и только потом ударили бы в спину ножом. Но вот именно таких Никитин ломал уже не раз, ломал им хребет, как только они высовывали голову из своего укрытия, загонял в угол, уничтожал. Так было надежнее всего. В конце концов, жена и дети – это те долговые обязательства для личности, которые делают цену его жизни выше, которые выставляют требования больших усилий, которые делают сильнее, но всегда приземляют в нужный момент. Следовало подумать, посмотреть. И послушать, что ещё скажет этот Саша.

 

– Дай-ка мне ещё какое-нибудь из своих лиц. Для контроля.

Зинкевич сделал удивленный вид.

– Зачем оно тебе? Уже автографы поклонники просят?

– Типа того. Нужно что-нибудь постарше, в качестве дубля.

– Ладно, найду. Ты хоть настучи мне, что ты будешь делать поле того, как приманка сработает?

– Ну как, – Полкин положил ногу на ногу и вновь после длительного перерыва закурил свой «Нирдош». – Захлопну ловушку. Сделаю предложение уже им, а потом посмотрим – как пойдет.

– Интересно, конечно, но есть один нюанс, – Зинкевич потер пальцем переносицу. – Тебе не кажется все это бессмысленным? И не кажется ли тебе, что ты ставишь себя не под тот риск, который выдержишь? Это же не хачиху какую-нибудь на Кавказе выкрасть на свадьбе. Это, знаете ли, на много потянет, в случае чего.

– А ты считаешь, я встречался с Никитиным и поеду к нему в Москву вечером же ради того, чтобы это все на что-то потянуло? У него есть интерес, есть. Возможно, он рад был бы даже тупо свести счеты с этими уродами, но сам не станет пачкаться, а если дать команду своим, это всплывет ох как быстро – насколько я понял, там слежка далеко не на уровне «полиционеров».

– Это-то да, коммерческий шпионаж давно перестал быть только средством успешного маркетинга. Там яйца отрезать могут ни за что ни про что, –  покивал Зинкевич. – Ладно, наша подруга уже во дворе, так понимаю, тебе ещё два лица нужны исключительно про запас?

– Да, скорее на всякий случай. И, если возможно, надо будет их откорректировать под кое-кого левого. Если что – оплачу.

– Я беру по оптовой цене. Внесу в издержки. А придать форму можно, только требуется хотя бы более-менее качественное фото.

Некоторое время спустя короткая очередь сигналов ознаменовала приход гостьи. Зинкевич открыл подъезд, внимательно изучая камеры, на которых отображалось движение Марины Королевой по лестнице к квартире Зинкевича – она панически боялась лифтов с детства, хотя говорила, что просто их не любит – и никак иначе.

– Кстати, ты же не надеешься, что один махнешь туда? А то я давно в Москве не бывал, – задумчиво протянул Зинкевич.

– Я подумаю над этим предложением. В принципе, можно было бы его с людьми и тут дождаться, но есть нюансы, скажем так.

Теперь звонок раздался в дверь. Тихая, мелодичная трель соловья в панорамном режиме. На экран перед Зинкевичем выползло изображение с камеры при входе. Марина посмотрела вверх, и чуткий сенсор поймал её сетчатку, сравнив с некогда помещенным в базу данных образцом. Соответствие подтвердилось.

– Ну, открывай уже, алкоголик-наркоман! – ровным, теплым голосом выдала Королёва.

Зинкевич для контроля активировал модуль проверки отпечатков пальцев, сенсор которого стоял на дверной ручке:

– Давай, дорогая, дергай дверь.

– Не открывается ни хрена, – возмутилась Марина.

– А посильнее? – сканирование выдало совпадение, и он открыл дверь, ткнув в сенсор кончиком поразительно аккуратно обкусанного ногтя, завершив процедуру, вызвавшую на лице Полкина широкую улыбку.

– В твой долбанный бункер хрен проберешься. Живой ещё что ль? – Марина сразу подошла к Зинкевичу, и они крепко, по-братски обнялись.

– Вроде, а местами живее всех живых. Все истязаешь богачей в Форбсе?

– Ну, а как же. Бандиты вешаются от моих допросов, а я только радуюсь. Видимо, воспринимают с юмором, только потому ещё не грохнули. Плесни безалкогольного.

Полкин ощущал себя вроде как лишним в этой идиллии общения старых друзей, но понимал – это признак не столько пренебрежения, сколько доверия. Если человек внутри «бункера», значит, он свой, и это ставит его в поток общения, который не прерывается на поклоны и книксены.

– Ты, собственно, познакомься – это Марина, можно просто Маришка, обалденнейшая девчонка, – наконец проявил такт Зинкевич, уже передавая Королевой стакан с лимонадом.

Полкин протянул Марине руку, по нескольким её оценивающим взглядам и манере выражаться поняв, что на стандартный кивок или «Привет» эта может обидеться. Это было специфическим набором признаков типичной натуры, чем-то вроде феминизма нового поколения – уже не в виде мужеподобных зверюг-лесбиянок или размалеванных дурочек с интеллектом малолетних отщепенок, играющих в стерв, а в виде девочек, которые дают фору мужикам зачастую по всем показателям, но не теряют при этом привлекательности и женственности, сексуальной базы, которая при этом, вопреки всем законам психологии, не конфликтует с деловым началом и даже зачастую поддерживает его.

– А это Саша, скажем так, малолетний сутенер, то есть заказчик, – отходя обратно к своему традиционному месту, кинул Зинкевич как бы вдогонку.

– Приятно, – Марина приняла жест Полкина, сделав это уверенно, но женственно, не как некоторые мужчины, мягкое рукопожатие которых наводит на мысли об их ориентации, либо банальной инфантильности, а именно как женщина.

– Взаимно, – сдержанно улыбнулся Полкин, и они отошли друг от друга на шаг каждый, словно бы соблюдая некий ритуал.

– В общем, суть заключается в том, что есть работа, серьезная, на деньги, а алкоголизм пока что отменяется, – протараторил Зинкевич.

– Да поняла уже с тридцатого раза, за  дебилку меня держишь? Давайте уже по сути.

– Саша, твой выход, – Зинкевич размашистым жестом пригласил высказаться Полкина.

– Мы не знакомы, поэтому я делаю это предложение исключительно исходя из рекомендации Альфреда, – начал Полкин, резко став серьезным и даже слегка напряженным снаружи. – Есть определенные личности, довольно известные и довольно здорово охраняемые всеми возможными путями. Но есть достоверная информация, что их можно выманить, если задумать, допустим, их…ммм…похищение. Вульгарно звучит, конечно, но надо называть вещи своими именами, и…

– Тогда ближе к именам, – перебила его Королева.

– Некие Барышников и Игнашевич. Парочкой.

Марина уставилась в бокал, Полкин выдержал паузу, затем звучно прочистил горло, но никакого эффекта это не произвело, и он продолжил.

– Собственно, затея кажется провальной изначально, но, во-первых, есть личная мотивация – моя – и поэтому я готов сейчас на многое, во-вторых – и это более важно – есть горячая поддержка, как техническая, так и организационная. Вопрос лишь в том, как выманить в частный сектор жизни с минимальным обеспечением безопасности этих граждан. Дальше будут работать другие силы. Есть идеи?

– Есть фантазии, и старые на это счет. Альф, расскажи-ка, у тебя лучше получается, – махнула рукой Королева.

– Да что тут рассказывать. У Маришки тоже есть личная мотивация, прямо как на грех все совпадает. В свое время её многоуважаемый отец остался с дулей в кармане благодаря деятельности товарища Игнашевича, который в то врем ещё активно выставлял себя агнцем божьим, что не мешало ему заниматься вполне себе любительским рейдерством на выходных и на досуге, ну, и попал маришкин папка под раздачу. Семья долго выходила из кризиса, и помощи не было ни от кого. Но ведь «Б плюс И» откатывают главному вору, а потому что-либо из своего вернуть папка так и не смог. Возможно, потому и умер раньше срока, но уже подняв семью на ноги. Вот так вот.

– Кто у тебя и как? – холодно спросила Полкина Марина.

– Любимый человек. Родители сейчас уехали подальше, буквально вчера, но риск все равно есть. Поэтому хотелось бы решить все как можно быстрее.

– Понимаю. Но шибко быстро не выйдет, сказать «Давай я отсосу у тебя в туалете, а потом тебя примут мои друзья» не получится. По крайней мере, эффективно. Я понимаю, чего ты хочешь. Я тоже когда-то хотела, но меня было некому поддержать. Когда все валилось, и у отца уже не было сил, я рвалась строить, но больше рушила. По крайней мере, так мне кажется сейчас. Я была не там и не с теми. А те, кто могли помочь, отказались, и я их за это даже не имею права осудить. Ты уверен, что у тебя за кулисами надежный человек?

– Нет, – покачал головой Полкин. – Я не уверен, что я сам надежный человек. Но есть ещё ряд вводных. Во-первых, у меня есть кое-что, за что удавятся все – и Барышников, и Игнашевич, и мой возможный ангел-хранитель, хотя последний это неистово скрывает. И это стоит тех денег, за которые можно купить нас всех месте взятых, причем меня трижды. Поэтому, пока это в надежном хранилище, есть возможность играть, и играть либо по-крупному, либо никак. Есть свои нюансы в том, что делать дальше, но первично – лишить свободы эту сладкую парочку, что будет само по себе для них ударом, возможно, ломающим на корню. Если это удастся – партия выиграна. Если нет – мы все быстро умрем, что наиболее вероятно, либо умрем медленно и мучительно, что тоже возможно. Вот и всё, а дальше решать тебе. Мой первичный прайс – десять лимонов за услугу, плюс потом кое-какие вкусности. Пять отдаю сейчас, если сделка оформлена. Пять вместе с десертом.

– Хм-м, – Королева уже напряженно прикидывала варианты дальнейшего развития событий. – Знаешь, Саша, если бы ты мне сказал, что все отлично, я бы плюнула тебе в рожу и ушла даже от моего любимого электронщика. Но под таким углом я готова попробовать. Мне потребуется время на подготовку. Порядка суток-двух, и информация – вся по этим ублюдкам, это с тебя, Альфик. Плюс – на случай чего – ствол, поскольку я сейчас без огнестрельных рогаток, а дело как бы подразумевает средства самозащиты не как мой электрический пистолетик от уличных хачиков и гопоты.

– В лучшем виде предоставлю. Но только для местного пользования. Не пойми превратно, но есть реальный риск, – покачал головой Зинкевич.

– Если мне компенсируют рабочее время хотя бы по окладу, я готова сейчас же взять больничный за свой счет, – изобразила надменную улыбку Королева.

– Надеюсь, на пару дней хватит, – Полкин положил перед пластиковую коробку с наличностью.

– А мы сегодня вечером поедем проведать шлюх с Тверской и Арбата, сто лет их не видал, – добавил Зинкевич, начав оформлять подборку информации из базы данных.

– Надолго? Я ж волноваться буду, вдруг ты трепак подцепишь? – Королева широко улыбалась красивой, солнечной улыбкой, даже говоря пошлости.

– Не сильно, я за ним послежу. У нас скорее деловая встреча, – опередил уже готового съязвить в ответ Зинкевича Полкин. – Что-нибудь ещё требуется?

– Нет, но сразу скажу – у меня на Западной Технологической Окраине, ближе к Кронштадту, есть одно отличное помещение, своего рода конспиративная квартира, чтобы хранить этих говнюков, когда сцапаем. Предлагаю все операции с твоим внештатным персоналом и прочие радости проводить там, чрезвычайно тихо и оснащено выборочной электромагнитной изоляцией.

Полкин, вопреки политике внешнего хладнокровия, не удержался от того, чтобы удивленно приподнять брови.

– Так ты всегда работала пиарщиком и журналистом?

– Да практически от рождения, – улыбнулась Марина.

 

Барышников заметно нервничал, собираясь на эти переговоры. Впервые, возможно, за последние лет пять его подергивали сомнения и опасения. Он планировал блеснуть своим достижением, но достижение убежало, и люди, в которых он несмотря на все колкости, которые он отпускал в их адрес, вкладывал деньги и доверие, не оправдали себя уже сейчас, когда его выход мог означать окончательный и бесповоротный подъем к вершине. Он собрал немало мишуры и надеялся лишь на то, что ему удастся этим отвлечь возможных заокеанских партнеров хотя бы временно. Разумеется, понятие партнерства было весьма сомнительным в корне – он планировал сделать их своими рабами, ввести в патентное рабство тех, кто был на две головы выше его и имел базу в стране, построенной на принципах постоянного, круглосуточно бизнес-процесса, принципах постоянных покупок, продаж, прибылей, вложений.

Сейчас он походил на акулу без зубов – «Факир будет пьян, и фокус не удастся» – говорил он себе, привлекая возможный для него максимум поддерживающей его эго здоровой иронии. Он поклялся собственноручно размозжить голову тому, у кого сейчас в руках все записи по нулевому переходу, поправил для успокоения нервов манжеты с платиновыми запонками и вышел из кабинета.

 

Зинкевич наслаждался дорогой, не скрывая этого. Одну руку он держал на рулевом колесе, а другую вальяжно уложил на левый подлокотник, кондиционер создавал в салоне горную свежесть воздуха, аудиосистема наполняла пространство успокаивающими волнами двухрядного звука – смеси явного звучания водопада и ультразвуковой волны, благотворно воздействующей на психику.

Слева завопила сирена, высоко, отрывисто, заорали предупредительные сигналы, и Зинкевич увел машину в полосу правее.

– Везут какого-то упыря, небось. Опаздывает на очередное разворовывание.

– Конечно, благо желающим много, дефицит пока никто не отменял, – усмехнулся Полкин и повернулся посмотреть, что же там такое происходило в левой полосе.

Кортеж черных автомобилей со спецсигналами промчался с поразительной скоростью – более трехсот километров в час.

– Для них, видимо, ограничение 200 не действует, – недовольно хмыкнул Зинкевич.

– Куда там. Не в правой же им ехать, где максимум 180. Интересно, там ни у кого пузо никогда не трескалось при переходе на сверхзвук?

– Не исключено. Самое интересное, что эти недоумки, когда кортежи проводят через город, после спуска с Верхнего Кольца они ещё несколько кварталов до городских семидесяти не сбрасывают, так уже немало народу угробили «по стратегической важности международных переговоров».

– В сущности, ведь только сошки вроде губернаторов сейчас так катаются. Те, время кого ценно, берут воздушный коридор, – заметил Полкин.

– Конечно. Вот только время-то у этих ребят – если они только не бизнесмены, а чиновники, – стоит дорого только для бюджета, а не по факту отработки. Но это так уж сложилось – они никогда не отрабатывают своё, а брать поверх зарплат откаты не стесняются, парадокс, но ничего не поделать. У кого зубы наточены, тому ниче не страшно, а у кого их нет, тому лучше и не дергаться, все равно выбьет кто постарше.

– Есть такое. Кстати, не ты тут один такой умный, я, было дело, читал, что один президент когда-то был освистан водителями в столице, кажись. Могу что-то путать, но там, вроде, когда его кортеж катился по перекрытым улицам, ему целыми пробками сигналили в знак недовольства.

– Но ему-то было насрать, он персона Ви-Ай-Пи, – рассмеялся Зинкевич. – Да это тот же самый дурачок, который в интернетах игрался и заявлял, что не согласен с демократическими лозунгами на митингах оппозиции, той, которую потом приручили. Вот ты представь – президент, правящий на основе демократических принципов не согласен с лозунгами «За честные выборы» и «Мы – это власть», где «мы» – это народ.

– C’est la vie, -вздохнул Полкин.

– Да уж.

– Кстати, ты тут говаривал, что твоя эта Марина из определенных служб…

– Ну, прямо так я не говорил…- перебил Зинкевич. – Я говорил, что она кое-где работала. Может, у бандитов?

– Ну, я уже говорил, что не вижу между ними разницы. Так как так вышло, что она оказалась по ту сторону?

– Не совсем «по ту», если уж на то пошло. Вышло так, что её папку ну очень нужно было перехватить, и не по-хорошему. И тогда, когда она попросила помощи у своих спецов, они выбрали поддержку со стороны власти и СБ семейства Барышниковых. В конечном итоге, это и было причиной, по которой она перестала иметь дело с этими тварями. Они ведь потом ей долго обещали помочь, сделать, что возможно, но что могут сделать цепные псы, пусть даже с пачкой высших образований, против новых хозяев? Бунт никто не поднял, и она ушла, поняв, что все бесполезно. Вообще, там был период, когда СБ частное здорово конфликтовало с СБ правительственным, но все решилось проще, чем хотелось бы частникам.

– «Ночь длинных ножей»?

– Типа того. Только не ночь, не было нужды. Всю жизнь с мечом бегали – от меча и погибли.

– Ладно, мне не то, чтобы сильно интересны нюансы, но остается вопрос – не вычислят ли, собственно, Барышников, а то и старик его нашу барышню? Глаз-то у них много, серверов много.

– В принципе, лично-то они ни с одним, ни с другим не знакомы. Старший Королёв никогда не тыкал всем на зависть дочурку, она была чем-то вроде его сокровенной тайны от того мира, где он нахлебался порядочно дерьма, прежде чем выбиться в люди.  Но дочурка сама залезла куда глубже, чем он мог представить, однако сказала «гоп», не увидев, во что впрыгнула. В принципе, её спасло то, что она ушла на определенной волне организационных беспорядков и смогла пропасть. Благо, из Ёбурга легко слиться, если знать каналы, на которых все чисто. А мы с ней знакомы по очень сложной схеме, так что лучше и не спрашивай.

– Да я уже почти собирался.

– Предупреди-ка лучше, что ты скоро будешь.

– Он ждет. Не хочу звонить.

– А придется. Когда ты соберешь себе компанию, надо будет сразу ехать на конспиратив. Никак иначе, никаких пересадочных, тем более – никаких моих квартир, я и так уже жопой чую беду.

– Седьмое чувство опять обострилось?

– А то, – Зинкевич хлопнул ладонью по рулю. – Более того, оно упорно мне советует дальше не лезть, тем не менее я лезу. В общем, держи, – он вытащил из кармана маленький аппарат и передал Полкину, – вот это устройство связи, мать его. Линия не пеленгуется пять минут – все типовые пеленгаторы получают тарабарщину вместо сигнала. Но только пять минут, дальше никаких гарантий.

– Принято. Тогда пусть Марина чешет уже готовить брифинг? Или дать ей пока поучиться?

– Пока не трогай, только когда уже будешь готов выехать. Полагаю, поедешь их транспортом?

– А ты по шлюхам-таки собрался? Да, выкидывай меня около метро, на «Тульской», дальше будь на связи, раз уж я теперь при крутом телефоне. О тебе никто не знает, полагаю, звездой борьбы за идею ты пока стать не готов?

– Однозначно, мне надо основательно нажраться, чтобы приготовиться к этому. И врезать лошадиную дозу «кристаллина», минимум тройную. Кстати, у меня есть. Будешь?

– Конечно, конечно, и с квадратными глазами приду, чтобы поржать над рожами тех служивых, которых мне подкинут. Ты тогда, если все в порядке, возвращайся, а я доведу этих двоих на точку. Тогда там надо будет провести контакт их с Мариной, и дальше – всё в её инициативе. Пока не будет мяса, не будет котлет.

– Страшный ты человек. От козел-то! – Зинкевич нервно подвел руль вправо и начал притормаживать у обочины.

– Не знал, что я так хорош, – усмехнулся Полкин, разглядывая в заднее зеркало подъезжающего на миниатюрном транспорте с поста ДПС сотрудника автоинспекции. – Доки-то хоть в порядке?

– Не, дома забыл, – Зинкевич символически поправил искусственное лицо и нажал кнопку стеклоподъемника. – Добрый вечер.

– Добрый. Дорожно-патрульная служба, старший сержант Николаев. С целью проверки документов, цели нахождения на трассе и общего состояния транспортного средства.

– Конечно. Пожалуйста, – Зинкевич был непередаваемо любезен, сейчас это было значительно легче, чем в женском обличье.

Впрочем, если бы у меня покраснели полимерные щечки, когда я намекнул бы на то, что еду с любовником при живом муже, было бы прям как в кино…

Инспектор «пробил» сканером документы на машину, получил всю информацию, неопределенно хмыкнул, щелкнул по штрих-коду на лобовом стекле, снова серьезно посмотрел на экран.

– GPS в порядке?

– Конечно. Можете проверить, ответный пароль – три-три-восемь, – учтиво ответил Зинкевич.

– Ладно, – махнул рукой инспектор и как бы нехотя завершил процесс, передав документы Зинкевичу. – Цель визита в столицу?

– Да мы с другом едем родственников навестить, давно не встречались, в конце-концов, интернетом сыт не будешь.

– Что ж в свою культурную столицу их не позвали? – ухмыльнулся инспектор. – Осторожней на дорогах, обещали непогоду ночью.

– Спасибо, – Зинкевич изобразил веселость от плоской шутки инспектора и нарочито неторопливо тронул машину с места, закрывая на ходу стекло.

– Пасут? – вопрос Полкина звучал почти как утверждение.

– Вряд ли. Слишком все просто. Да и потом, материалы не там, где им хотелось бы им видеть. Если пасут, то должны об этом знать. Плюс – машина другая, вообще никак не связана с той. Да и потом, если они работают со спутником, то мы сейчас едем в Архангельск. Или в леса Карелии, не помню точно.

– Да, уж что-что, а это наш народ научился обходить.

– Ещё бы. «Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем».

– Поразительно, что такой электронный маньяк, как ты, упоминает эту древнюю, деревянную ещё цитату.

– От такого слышу, – Зинкевич забавно изобразил презрительное недовольство. – Я довольно консервативен во многом, и в подходе к классике – например, люблю консервативное красное вино и консервативно податливых красивых баб с большими сиськами, так что есть для меня вещи, которые не теряют ценности с годами.

 

Степанович устал так, как никогда. Текущие дела вкупе с этим беглецом Полкиным его доконали. Он выпил пузырек успокоительного и презрительно швырнул опустошенную емкость мимо урны на радость уборщикам. Он был полон ярости и сконфуженности одновременно – ужасное сочетание, в котором складываются воедино негативное агрессивное начало и негативное низменное, ощущения унижения и озлобленности. Ни одно, ни другое не приводит к конструктивному решению, они только уводят от него. и Степановича эти эмоции уже уводили все дальше от дела по нулевому переходу. Он не мог спать и пришел домой всего на час, и за это время уже успел нагрубить жене, вместо того, чтобы уделить ей хоть пару минут ласки, о которых она мечтала уже давно. Стресс превращал его в чудовище, и выхода не было – разве что грохнуть Барышникова, продаться конкурентам, либо уйти в верховные структуры; впрочем, там только его и ждут – пристрелят ещё на пороге, как предателя.

Выхода не было. Кроме как исчезнуть на вечер, дать ценные указания подчиненным и надраться до полусмерти в каком-нибудь из любимых заведений. И «в рот его наоборот», как частенько выражался давно почивший отец, всё это дело. По крайней мере, на одну ночь. Вряд ли станет намного легче, но ему просто необходимо было забыться вне служебной этики, без санкций и ограничений. Он просто устал.

 

Метро было диким, разнузданным потоком подвижной массы, в котором легко было пропасть. По крайней мере, так казалось. Давно отвыкнув от такого рода транспорта, Полкин что дома, что здесь в Москве, ощущал себя под землей некомфортно. Впрочем, и в наземных линиях было не сильно уютнее. Здесь люди становились агрессивнее, и это было неудивительно – каждому нужно свое личное пространство, свой ореол безопасности, островок спокойствия, на который должен быть досутп только для строго ограниченного круга лиц. Но в «час пик» об этом и речи быть не могло. Даже ночью с некоторых переходов не спадал весь поток – круглосуточная работа метро оправдывала себя уже не один десяток лет, с ростом темпа жизни, который не прощал пауз и долгих раздумий, и сминал каждого, кто смел расслабиться хотя бы на минуту раньше положенного, навязанного какой-либо из властей предела.

Жмущиеся в вагонах молодые парочки, странные старики с потертыми электронными книгами и планшетами и с дьявольским взглядом на окружающих, торопящиеся обыватели адекватного вида, одетые, как бездомные, бездельники и «нищеброды», братские группки иммигрантов из Азии и с Кавказа – всё это жило в метро своей, особой, фантомной жизнью в глубинах туннелей, долгие десятилетия, все это пережило технологии, в условиях которых возникло, и в этой атмосфере всегда назревал некий конфликт – иногда потусторонний, на уровне ауры, иногда – вполне осязаемый, на уровне столкновения инстинктов самосохранения. Иммигранты нагло пялились на обнаженные ножки и тела девушек в легких платьицах и кофточках, девушки сжимали в карманах и сумочках электрические средства самообороны, молодые парни с напряженным недоверием наблюдали за потенциальными врагами их самих и спокойствия, а камеры общественного контроля наблюдали за ними всеми свысока.

Где-то далеко от всего этого перемещался в пространстве Саша Полкин, и его сомнения и опасения все росли. Телефон в кармане казался горячим и периодически вибрирующим. Возможно, эта паранойя в начальной стадии была бессмысленна, но ведь он осознавал, что может приехать в логово зверя, а может и в стан брата. Все слишком относительно, всё слишком размыто самим характером событий последнего времени, но развязка была близка, так или иначе, и это давало ощущение некой свободы от сомнений в правильности принимаемых решений.

Он вышел наружу, и прохладный воздух глубокого вечера показался ему удивительно свежим, едва ли не горным, хотя и был засорен до ужаса. Средства массовой фильтрации воздушных масс работали даже в мегаполисах топорно, грубо, недоброкачественно, хотя в тех же Берлине, Мюнхене, Париже или Риме они были отточены «на ура» и выполняли ровно те функции, которые на них возлагались.

До месте встречи было минут пять пешком, но Полкин не выдержал и решил пробежать это расстояние – так было легче снять стресс после поездки в метро, да и его одежда формата «универсал» – не «бизнес», но и не совсем «спорт», – позволяла это. В здание его впустили по запросу и через проверку сетчатки. Одиннадцатый этаж, приёмная, ещё один скан сетчатки – всё это пролетело мимо, и в очередной раз сознание Полкина сфокусировалось уже по входу в кабинет Никитина, который корпел над каким-то электронным документом, словно бы не замечая гостя, о появлении которого его, конечно же, уведомили.

Полкин прошел без церемоний к столу и присел в удобное массажное кресло – одно из тех, что стояли перед столом для совещаний. Тишина продолжалась ещё несколько секунд, затем Никитин закрыл документ и поднял глаза на Полкина.

– Ну здорово. Планы в сторону отказа не поменялись?

– С чего бы это? – пожал плечами Полкин. – Только ветвятся.

-Ну, это-то понятно. Дурная голова что-то там всегда делает, – Никитин встал из-за стола, обошел его и, пожав уважительно протянутую руку Полкина, сел в кресло рядом.- Я, конечно, оценил сам факт, что ты сюда приехал. В конце концов, решиться сунуть голову в пасть льву может дорогого стоить.

– Ну, если лев вполне себе сыт и помнит о том, что его ещё покормят, то риск минимален, – парировал Полкин.

– Да уж, колко. Ну, опустим сентиментальности. Я напоминаю лишний раз о том, что ты сейчас постоянно под ударом, а, возможно, уже и под колпаком. Вижу, – Никитин кивнул на слегка запыленные джинсы Полкина, – ещё и пешком, что особенно остроумно. В принципе, даже верно, но риск все равно остается. Полагаясь лишь на твою голову, надеюсь, не пробитую дырой юношеской неопытности, переходящей в старческий маразм, я предоставляю тебе двоих человек из отдаленного подразделения. Здесь их не знают, и знать не должны, они инкогнито, по поддельным паспортам – братья – это чисто для устранения лишних к ним вопросов. Собственно, можно дать им установку шлепнуть тебя, чтоб не мучался, в случае провала. Надо?

– Не стоит, – поморщился Полкин. – Уверен, они справятся, но не следует торопить события, сам как-нибудь вены разгрызу, если что.

– Не дотянешься, если что, – серьезно отметил Никитин.

– Допустим. Что с оружием и сюрпризами?

– Поедут с ними. Кейс – два пистолета, отполированных до блеска, можно вписать куда угодно и кому угодно. Сюрпризы в количестве шести штук, надеюсь, ты ими сам не уколешься. Пусковое тебе смонтируют, или сходишь к моему врачу?

– Смонтируют, – сухо ответил Полкин, этим лишний раз подчеркнув серьезность начинания, но вызвав только улыбку Никитина. – В дальнейшем как со связью?

– Ну, я уезжаю под вполне официальным предолгом на твое поле боя. Так понимаю, ты их будешь брать там?

– Это уж как повезет. Человек над этим работает. Я сведу его с этими двумя, надеюсь, они оперативны до предела.

– Они тебе переломают все кости, пока ты зеваешь, если надо будет. Ребята убивают с повышенным хладнокровием, так что прицеливайся из них точнее, чем из пистолета, гораздо точнее. Я буду ждать новостей, в дальнейшем контакты обрезаем до получения результата, либо до тех непредвиденных обстоятельств, в которых мне будет иметь резон вмешиваться. Но помни – мой интерес только в товаре, здесь я шкура, и не более того, поскольку, при всем уважении к твоему горю, я не сторонник мести в любой форме. И не вздумай слиться, если только не на тот свет – меня это сильно расстроит.

– Предлагаю нас познакомить, – Полкин пропустил мимо ушей последние реплики Никитина – в его голове пронесся табун разномастных мыслей и образов, связанных с ближайшими днями.

– Полетишь с ними?

– Ну, не пешком же из столицы топать, – улыбнулся Полкин. – Впрочем, повременим с парнями ещё ненадолго. Нужна кое-какая опорная информация, делового плана. Кое-какие цифры и буквы.

 

Зинкевич постепенно готовился к тому, чтобы занервничать. Конечно, он не без оснований предполагал, что у Полкина все просчитано, однако было и осознание того, что на данный момент он на территории потенциального врага; как бы то ни было – люди высоких материальных уровней редко церемонятся с жизнями тех, кто им неугоден, либо, наоборот, экстремально необходим. Сынки и дочки олигархов, да и сами представители финансовой элиты исторически привыкли покупать все и вся – начиная от аренды яхт по 60 тысяч евро в Европе и девушек, танцующих на столах с физической инициативы телохранителей, и заканчивая непосредственно людскими жизнями – в той мере, которую позволяли каждой конкретной такой божьей твари «главный вор», либо его заместители. Полномочия делились тонко, как и в любом организованном бандформировании, поэтому система таких взаимоотношений работала, как часы год за годом. Власть и деньги имущие во все времена позволяли себе сверх меры относительно даже самых разнузданных обывателей, но были исторические моменты, когда эти возможности вырастали до пикового уровня, и каждый такой пик наглости был выше предыдущего.

Тем не менее, сильно попереживать Зинкевич не успел. На его телефон поступил долгожданный звонок, голосовой вызов. Полкин активировал режим «только голос», дабы говорить по-старинке, без видео или проекций и этим обезопасить Зинкеевича от возможных последствий такого разговора.

– Я в аэрокаре, вылетаем домой. Сейчас свяжусь с Мариной, дальше я на контакте с ней. Всё необходимое для работы у меня в наличии, у неё, надеюсь, тоже.

– Сиськи пошире приоткроет – и оружие готово, – ухмыльнулся Зинкевич. – Ну, тогда я домой и на дно, благо, есть, чем заняться. Жаль, до шлюх не добрался, ну да ладно – в следующий раз… – Он не договорил, прервавшись на том месте, где мог доставить боль Полкину.

– Хорошо. Контакт так же. Ещё две накладки не понадобятся.

– Как скажешь. Держи в курсе и не пропадай. Отбой.

– Отбой, – Полкин прервал связь, краем глаза глянул на сидевших спереди сотрудников Никитина и убрал телефон в карман.

– Предлагаю дать нам первичные вводные, за исключением адреса, уже сейчас, – здоровяк справа, которого звали Мишей, начал говорить несколько внезапно, до того тишина по дороге к аэрокару и внутри него стояла гробовая.

– Что ж, всё просто. Есть две рыбы моей мечты. Есть приманка, есть удочка, есть рыбак. Приманку зовут Марина, хорошая девочка с хорошим опытом работы. Удочка – это вы, не судите строго. Рыбак – полагаю, понятно, кто. В сущности, рыбу требуется отловить, упаковать и привезти на кухню, где из неё приготовим отменную уху, а первую же порцию нальем вашему боссу.

– Ну, тогда замечу, что «нашего босса» не существует, до того момента, пока дело не окажется завершенным. Режим работы для нас не принципиален; в подготовке готовы участвовать – так понимаю, её пока и в помине нет.

– Не совсем, но, по сути, верно. У обеих рыб отменные служивые на постах. Везде, где бы они не проходили. Пробиться через этот кордон обычному человеку невозможно. Собственно, это одна из немногих причин того, почему вы мне, ребята, просто необходимы.

– Посмотрим, что с этим можно сделать, – второй «специалист», он же просто Вася оказался не глухонемым, что Полкин отметил особо. – Не факт, что все удастся, но есть у нас с собой ряд доброкачественных средств, полагаю, придется использовать их все. По персоналиям на месте?

– Пожалуй, да. Я несколько утомился, возможно, вздремну. Разбудите перед посадкой, меня местами укачивает, – Полкин решил сразу продемонстрировать полное доверие, на всякий случай.

– Не успеешь выспаться, через тридцать пять минут будем на месте, – добродушно ухмыльнулся Миша.

 

Марина приехала на квартиру уже затемно. Мозг её переварил немало информации, и определенные выводы она для себя сделала. Оставалось подкрепить их ещё кое-какими техническими сведениями, и можно было составлять и реализовывать план. Тем не менее, бодрости для выполнения этого этапа уже ночью она в себе не ощущала. Хотелось спать, и сам факт, что на крыше удивительно приземистого для своей эпохи здания, куда она направлялась, уже стоял незнакомый аэрокар, её не сильно порадовал.

Полкин вновь был в чужом лице, и Марина шарахнулась от незнакомого молодого человека, со сдержанной улыбкой подошедшего к ней, но голос его был вполне знаком.

– Расслабься. Гости со мной. Пойдем, чайком угостишь.

Квартира представляла из себя две разделенных хлипкой стенкой комнаты и минимум удобств на минимуме метража. В сущности, это была квартира-студия с одной комнатой, не особо эффективно разделенной на две. Посреди одной из комнат стоял стол, на котором уже лежали два планшета и кейс, который принес Вася.

– Только давайте покороче, а то я сегодня уже в неадеквате, – Марина сняла с себя всю одежду, кроме коротенькой юбочки и строгого черного нижнего белья и присела на край стола, чем вызвала глубочайшее недоумение трех мужчин, которые, тем не менее, не подали вида. – В принципе, завтра готова изложить свой план, но сейчас мне надо бы поспать.

– Да мы тебя не сильно задержим в таком случае, – Полкин притронулся к экрану одного из планшетов, открыв требуемое окошко. – С утра обсудим технику, а сейчас мы её подготовим, и завтра сможешь подключиться к теме.

– Хорошо. Если что, я сплю без лифчика, так что вы располагайтесь здесь, на вот этих трех раскладушках, – Марина указала пальцем на прикрепленные к стене раскладные кровати. – А я по соседству. Будет страшно – ночью ко мне не приходить. Спокойной, – она слезла со стола и удрученно проследовала в соседнюю комнату.

– Веселая у вас специалистка, – сдержанно заметил Миша, сняв искусственное лицо, под которым таилось его действительное – более молодое и естественное. – Ну да ладно. Как и было сказано, у нас с собой из неопределенного источника есть опорная информация по типовым структурам безопасности Барышникова для частных ситуаций.

– Отлично. Тогда сейчас строим несколько шаблонов подхода на основе этих волшебно пришедших к нам данных. Утром будим Марину… – Полкин  запнулся, встретившись взглядом с криво улыбающимся Васей, – … и стыкуем с ней все ключевые моменты. Перед этим надо самим подремать. Есть таблетки для фиксированного?

– А то, – ухмыльнулся Миша. – На всех хватит. Можно бы ещё и эту подружку на них посадить. Но я скорее постесняюсь туда заходить, может не так понять.

– Я тоже, – кивнул Полкин. – Поехали.

 

Зинкевич приехал домой и, быстро взбежав по лестнице, снял дистанционную защиту, которая блокировала квартиру после выхода из неё Марины. Система безопасности сообщила ему, что все в порядке, внутри никто его не ждет, и вечер обещает быть спокойным. Закрыв дверь, он дошел до дивана и рухнул на него мешком. Проверять дворы по показаниям камер и сверять прочие нюансы он уже не хотел – хотел только уснуть до утра, когда должен был поступить звонок от Полкина по поводу некоторых технических доработок в ходе подготовки к операции, суть которой уже сейчас казалась Зинкевичу далекой и пространной.

И он уснул, так и не став включать ни один персональный компьютер и тем более – проверять местность, которая все равно была далеко-далеко, вне пределов его крепости.

 

16.

 

– В принципе, наблюдение пока ждет и надеется. Но это тоже своего рода достижение – ещё недавно мы вообще стояли вслепую, – отметил Коловратов, но это его замечание нисколь не добавляло уверенности и радости до сих пор не пришедшему в себя после разгула той ночи Степановичу, сидевшему с печальным и помятым видом в своем кресле.

– Хреново то, что у нас время капает быстрее обычного. После переговоров с какими-то там американцами начальник заявил, что отрежет яйца всем, кто ответственен за исчезновение Полкина.

– Да не послать бы его на хер, – вспылил Коловратов. – Ни ты, ни я – не мальчики на побегушках, чтобы выслушивать это говно. В конце концов, мы делаем все по максимуму. Да, надо найти, да, надо наказать, но это не значит, что можно какому-то барскому сынку отчитывать тех, кто, в отличие от него, реально работает в своем ключе.

– Напомни мне проверить и подтереть записи звука в кабинете, – безразлично ответил Степанович, растирая лицо ладонью.

– Да пусть слушает. Я и в лицо это ему готов сказать. Сущий бред.

– Серёж, не горячись. Косяк за нами, и это не скрыть. В какой-то степени я его понимаю – он ведь тоже в это дело вкладывался в каком-то плане…

– В каком-то плане? – Коловратов не унимался. – В каком-то плане он вкладывал деньги, которые спиздил из бюджета посредством налоговой петли. Да ведь для него нет налогов, кроме того, что идет главному вору. Если рассуждать так, то, конечно, вкладывался. Ну, пиши на меня докладную, что я разорался, в первый раз за пять лет – мне срать на это, честное слово.

– Серёж, организуй пока что план на группы реакции по районам. Пожалуйста. И не трать ни мои, ни свои нервы – вспомни, где ты работаешь и чем ты занимался на этом месте, и пойми, что всё это бесполезно осуждать. Можно только приветствовать.

– Помню, помню. Хорошо, план будет, – Коловратов встал и прошагал к двери, но перед самым выходом добавил. – Надеюсь, бога нет. Иначе страшный суд для нас будет далеко не плановым собранием.

Степанович промолчал и дал Коловратову выйти.

Сломался. Довели-таки. Теперь придется его понемногу сталкивать. Да, я дурак старый, наверное, виноват. Ведь Серега-то был всегда холодной рыбиной – заглотил, переработал, отчитался – все по часам. А теперь вот сломался, так глупо. Хуже всего – если придется убирать своими руками. Хуже всего понимать, что ты – говно, которое смогло вырвать сердце своему же, тому, кто тебя когда-то из задницы вытащил, когда ты мог сдохнуть от сквозного… Да простит меня бог…

 

– Ну, я примерно поняла. В принципе, с учетом этих нюансов сможем выйти с сделать всё в линию. А что дальше? – Марина выглядела все также экстравагантно, но никого это уже не смущало, Полкину было попросту не до того, Вася и Миша вообще демонстрировали отсутствие каких-либо эмоций вполне профессионально, а сама Королёва давно не комплексовала по таким мелочам.

– Дальше дело техники, – серьезно изрек Полкин. – Когда оба объекта доставлены, работа за мной. Но в обеих случаях ты улетаешь вместе с объектами. Вся тонкость только лишь в информационной блокаде – требуется как-то оградить Барышникова от исчезновения старика.

– Будет статейка в левой газете с чужого имени по поводу внезапного отъезда господина Игнашевича без уведомления деловых партнеров, а также ссылочка на «проверенные источники», которые говорят, что дело в отмывании денег, которое теперь может обойтись большому дядьке в большой срок. Бред сущий, но есть мальчик, который это оформит в готовую полосу, отстегну ему кусков семьсот, он за это ещё и куни сделает, – беззаботно ответила Марина. – Соответственно, у Барышникова появятся вопросы, а с моего мальчика взятки гладки, ну, а я во всей красе предстану перед ним на выставке, а уж как я проведу контакт – дело моё.

– Хорошо. Что по срокам? – Полкин ощущал некоторое напряжение, росшее изнутри.

– Ну, это двое суток, не меньше, может, и не удастся. Но с иглами все будет проще, конечно, работы значительно меньше, – Марина отхлебнула кофе с молоком и пододвинула к себе один из планшетов.

– Без них вообще ничего не будет, – внес уточнение Миша. – Ты никак не выведешь ни одного их них без иглы. Поэтому потерять её нельзя. С учетом отсутствия пускового рекомендую хотя бы взять на замену имитацию ручки, у нас с собой имеется. Мы убираем посты охраны по вышеуказанным схемам. Уход через воздух, по секундам. Каждая секунда в минус – мы на мушке. Следующая секунда – в нас стреляют.

Марина усмехнулась.

– Да мне всё это очень даже нравится, вы не переживайте. Кофе ещё кто будет?

 

Зинкевич вздрогнул от звонка в домофон. Впервые за последние пару лет он проспал до позднего утра, выключив будильники системы, динамики которых располагались по всей квартире, на чистейшем автоматизме. Фальшивое лицо Полкина обрадовало его на так уже сильно, как могло бы раньше, но дверь он открыл, кисло улыбнувшись. После проверки сетчатки Полкин вошел в квартиру и дружелюбно улыбнулся, увидев ещё украшенное отметинами от подушки лицо Зинкевича.

– Да у тебя, смотрю, сонное царство. Прибор-то в наличии?

– У меня всегда все в наличии, в отличии от некоторых, – огрызнулся Зинкевич. – Жрать будешь?

– Вообще не отказался бы, но, смотрю, ты не в настроении – отравишь ещё.

– Не ссы, – Зинкевич достал из шкафчика и передал Полкину черный жгут, с одной стороны смазанный неким густым раствором. – приспособь к запястью, которое не жалко первым, и держи, я пока подогрею че-нибудь съестного.

 

Марина успела встретиться со своим подставным лицом и оговорить условия сделки ещё до часа дня.

– Хорошо, вполне себе неплохая идея, и мне совершенно неважно, зачем тебе это. Вопрос в том, не отрубят ли мне после этого пальцы злые дядьки? – Егор Виннеман явно нервничал – хотя он изображал спокойствие и благожелательность всеми силами, его сдавала тяга часто поправлять и без того вполне неплохо сидевшие очки.

– Насчет безопасности не волнуйся, тебя возьмут на контроль. Вопрос только в готовности сработать в срок и по тексту.

– Кисунь, знаешь, а я ведь помню прекрасно, что Игнашевич-то ещё тот фрукт. И что я на него пару лет назад нарыл кое-какие документики по несанкционированному переводу в оффшоры и оставил на черный день, тоже помню.

– Ну, вот видишь, а ты ещё сомневаешься. Вот он, звездный час, – Марина потянула «пина коладу» из трубочки. – Это и пихнешь, а после публикации я тебе гарантирую защиту. Но лучше уйди в отпуск за свой счет, на недельку, запрись дома, набери жратвы и никому не открывай – до моей команды. Так будет легче тебя опекать. В любом случае, останешься в плюсе.

– Ну, и до каких пор мне тогда придется так сидеть? – уже с явным недовольством протянул Виннеман.

– Недолго, уверяю, недолго.

– А дело-то на сколько?

– А вот это я тебе не рекомендую узнавать. Мозг у нас и так работает на пять процентов, не резон его перегружать, правда?

– Согласен. Ладно, тогда жду условного сигнала на подачу статьи.

– Это будет скоро, готовь завтрашний выпуск. Да, и не забудь там очень осторожно пропихнуть идею, что, мол, Игнашевич забыл сообщить об уходе денег в оффшоры непосредственно главному вору. Только очень деликатно, сам понимаешь.

– Постараюсь. Как сигналить-то будешь?

Они обговорили условные сигналы, дабы не пользоваться обычной связью на случай возможной пеленгации, и теперь вопрос для Марины был лишь в контакте с великим и недоступным пока Игнашевичем. Вася и Миша стояли исключительно на подстраховке и на транспорте – включать в дело грубую силу здесь было опасно донельзя. Но Игнашевич висел неделю в городе, и была реальная возможность взять его, не отправляясь в Москву – Барышникова планировали обработать в столице.

 

– Не щиплет? – заботливо уточнил Зинкевич Полкина, когда работа была закончена.

– Пока нет. Но создается ощущение, что после анестезии руки будет разрывать.

– Ложь и провокация, – Зинкевич брезгливо фыркнул – Анестезия атомная, входит даже в сами модули, и приживаются устройства чрезвычайно легко. С учетом того, как часто ты будешь их использовать, можешь даже не париться.

– Допустим. Ну, теперь, собственно, придется нам расстаться в целях конспирации.

– Действительно. Ладно, давай вина напоследок, а то ещё неизвестно, когда увидимся, – Зинкевич сполоснул руки в выдвижной эргономично встроенной в стену раковине и извлек из бара бутылку и два бокала.

– Возможно, увидимся уже на том свете, – спокойно заметил Полкин. – На такой случай хочу тебе заранее сказать «спасибо». За всё, что ты сделал. С материальной выгодой пока что…

– Да хорош уже, тосты ты поизносить не умеешь, только сопли распускаешь, – Зинкевич вручил Полкину бокал, полный до краев. – Это очень хорошее вино, благородного охмеления, с кое-какими приправками. За нас, Сашь, за нас и за наших близких – тех, кто с нами и тех, кто ушёл. Вечная память ушедшим и счастье тем, кто с нами.

Полкин встал и коснулся своим бокалом бокала Зинкевича.

– За нас и за них.

 

Игнашевич согласился встретиться и дать интервью в три дня, времени на это у него было около сорока минут, и перспектива провести их в обществе миловидной журналистки из «Форбс» его даже порадовала, хотя отношение к пресс-конференциям и частным интервью у него было весьма философское – он не считал необходимым поддерживать свою персону на пике популярности, собственно, интернет и без того пестрел нередкими «разоблачительными» статьями блоггеров и прочих им подобных граждан на тему той или иной нелегальной деятельности предприятий Игнашевича. Разумеется, все это был лай собак на ветер, и никого в верхах всерьез не беспокоили люди, которые исправно платили дань всем, кому было положено.

Марина выглядело весьма эффектно. Она знала, что заманила Игнашевича мощной приманкой – несколько лет назад в узких кругах стало известно о небольшом романе главы промышленного концерна с одной миловидной журналисткой, и этот слух дошел аж до жены Игнашевича, но ей хватило мудрости замолчать этот вопрос, и он довольно скоро перестал маячить на горизонте. А сейчас она с детьми на несколько уехала в Англию, чтобы отдохнуть от всего этого бардака и вновь походить по знакомым с детства, когда отец возил их всей семьей в гости к дальнему родственнику, улочкам Лондона. И Игнашевич шел на эту встречу, нисколько не опасаясь каких-либо вопросов с её стороны.

– Добрый день, я так рада, что вы смогли уделить свои драгоценные минуты!

Игнашевич изобразил смущение.

– Что Вы, я только рад уделить вам это время. В последние месяцы я совершенно перестал появляться на широкой публике, только переговоры, официальные встречи, а мои пресс-секретари зачастую передают мой взгляд общественности далеко не так прозрачно, как хотелось бы.

– Вот именно поэтому мне и захотелось поговорить с Вами «без галстука». Начнем?

– Да, конечно, – Игнашевич поманил к себе пальцем двоих крепкого склада парней, зашедших в заведение с ним, шепнул им пару фраз, и парни отчалили к выходу из заведения, заняв поодаль столик так, чтобы не мешать хозяину, но и контролировать процесс и быть готовыми, на случай внезапности, вместе с дежурившими снаружи коллегами обеспечить безопасность большого начальника.

И Марина действительно основательно и кропотливо интервьюировала Игнашевича. И делала это не по принципу копания информации для шокирующего заголовка какой-нибудь желтой газеты вроде «Комсомольской правды», а изысканно, повышая его интерес к себе и к каждому своему слову, играя с его самомнением, которое у мужчин не выветривается с годами даже несмотря на рост мудрости и приобретение соответствующего опыта. Одновременно с тем, её игра была выстроена по времени – снаружи поджидали Вася и Миша, а в ручке, которой она делала заметки в обычном бумажном блокноте, демонстрируя тем самым хороший вкус и консервативный, достойный стиль работы с элитарным собеседником, прямо-таки чесалась игла, которая должна была выскочить ни в коем случае не раньше положенного срока, но и не позже – Игнашевич не должен был заторопиться, но его действия не должны были вызвать подозрения у охраны – как его собственной, так и клубного ресторана, уровень которого подразумевал чрезвычайно щепетильное отношение к каждому клиенту. Марина скрывала напряжение тщательно, миловидно улыбаясь и делая маленькие, четко отмеренные комплименты Игнашевичу, увлекая его процессом, но отсчитывая при этом минуты с помощью часов, которые отображались на экране её телефона, демонстративно выложенного на стол в качестве уважительного жеста, как бы подтверждающего отсутствие скрытой звукозаписи.

И момент настал.

– Ну, в таком случае, есть ещё один момент, – Марина элегантно наклонила ручку, зажав её между пальцами и при этом как следует сдавив пусковое кольцо.

Игла пробралась внутрь тела Игнашевича и сделала свое дело традиционно быстро и безболезненно. Взгляд Игнашевича стал недоумевающим и несчастным, но издалека невозможно было заметить что-либо противоестественное в его поведении – никаких резких телодвижений, никаких скрытых сигналов охране.

– Так вот, – как ни в чем не бывало, продолжила Марина. – Сейчас Вы сообщаете Вашим бездарям-охранникам, что появилась некая информация, в связи с которой Вам срочно требуется убыть по делу, которое следует проводить без свидетелей. Даете команду ждать вашего сигнала, а пока отправляться на базу. И мы уходим, плавно и спокойно, с голливудскими улыбками через черный выход – Вам, как особой персоне, туда проблем пройти не составит – там поймут всё правильно. На старт, внимание, марш.

Игнашевич набрал одного из охранников и сообщил ему то, что требовалось и так, как требовалось. Затем он провел картой по элегантно скрытому в крышке стола считывающему устройству, оплатив стол и оставив немалые чаевые, и вместе с Мариной выдвинулся на черный выход. Проходя мимо стоявшего там охранника, он только сделал едва заметный жест рукой, а Марина кокетливо подцепила пальцем краешек платья в районе глубокого декольте, дав понять, что ситуация особая. Вопросов не было, и оставалось только довести Игнашевича до аэрокара, что и было сделано без труда. Изумленные, но привыкшие выполнять команды достаточно четко и без лишних вопросов охранники оставили, на вский случай, одного дежурного из местных «секьюрити», оплатив ему авансом возможный звонок из наблюдения, и удалились.

 

– Пока что эта сука спит, хотелось бы получить заказанное личико, – Марина прилетела к Зинкевичу ближе к вечеру – аэрокар петлял через область, меняя номера и цвет кузова, пока Вася и Миша не убедились в безопасности маршрута до конспиративной квартиры.

– Да не вопрос, – Зинкевич передал ей небольшой пластиковый пакет с накладкой. – С волосами разберешься?

– Конечно. Доки там же?

– Обижаешь. Меня не ценят, – ухмыльнулся Зинкевич.

– Ладно, сочтемся. Не в последний раз видимся. Ты на связи с Сашкой?

– Пока нет. Подружились что ль?

– Ну, так, – пожала плечами Марина. – Ничего особенного. Но он молодец, держится, организует процесс. Теперь дело за крупной рыбой. И её придется тащить из Москвы, так что до встречи, как справимся.

– Хорошо. Во дворе пока чисто, выход также – через третью комнату. Да, и передавай привет Сашке – скажи, жду его ко дню рождения.

– О, а я позволила себе запамятовать. Постараюсь приготовить подарок по достоинству.

– По нему у меня все, что надо, есть. Вы главное навестить меня, старика, не забудьте.

 

17.

 

В отеле было людно, и это раздражало Барышникова. Несмотря на отменные условия проживания, он ощущал некоторую тесноту, просто из-за присутствия рядом скопления людей, пусть и достойных. Благо, выставка высокотехнологичной промышленности длилась только два дня, и его роль здесь была не столь значительной, сколь могла быть. Про крайней мере, сам факт, что его шанс утереть всем нос провалился, и скромные прогнозы, которые давало на выставку его подразделение масс-медиа, действительно привели к скромным результатам, а не к контрастно ярким заявлениям, как это было принято, давал отменную мотивацию действовать в направлении поиска Полкина, а не сочинении новых хвалебных од техническому прогрессу последних пятидесяти лет.

Тем неприятнее был для него звонок от Степановича, уведомивший его об отъезде Игнашевича.

Вот старый козел! Почувствовал, небось, что жареным запахло, а скоро выборы, и ему могут сгоряча припомнить старые обиды. Ну погоди же!

– Я буду через час. Коловратова на ковер.

– Но, быть может… – Степановича начали грызть сомнения насчет кое-каких сообщений, направленных им большому начальнику намедни.

– Не может! И готовьте замену. Или пока работать без него. До собеседования никакой ему информации.

Ему было безразлично, что там ещё мог пролаять Степанович – этот эксцесс автоматически породил в нём странное подозрение, но он сразу откинул возможность того, что Полкин мог что-то предпринять в отношении старика. В конце концов, его роль во всем это была сомнительна для несчастного Саши, да и у сосунка не хватило бы связей, чтобы как-то вывести Игнашевича из игры. Не тот уровень.

Аэрокар умчал Барышникова в подразделение, где сейчас располагались не только штаб регионального сектора  безопасности, но и рабочие кабинеты шишек СБ, предельно быстро, и он же должен был доставить его обратно на выставку, к очередной конференции. Решения уже зрели в его мозгу, оставалось только отдать соответствующие распоряжения.

Коловратов уже ждал аудиенции около его кабинета. Внешне он был традиционно спокоен, сдержан, организован в самом лучшем смысле этого слова. Но на Барышникова это не произвело никакого впечатления – он понимал, что сейчас будет стирать в порошок некогда ценного, очень ценного человека, и был полностью готов к этому – внешнее легкомыслие никогда не мешало ему четко расставлять точки над i, когда речь шла о перестановках в ведомствах, от которых зависела его жизнь. Здесь он не был тираном, он просто методично разбирал каждый вопрос, взвешивая все pro и contra и приходил к решению, которые было для него окончательным – иной подход грозил потерей столь ценного нынче времени.

– Итак, полагаю, вы в курсе, зачем я вас вызвал, – начал Барышников, усевшись в кресло, но не развалившись, как перед Степановичем, а аккуратно сложив руки на столе и пристально глядя на Коловратова; ему важно было внести ещё несколько штрихов в картину входящей информации, чтобы сделать свое решение окончательным.

– Не совсем. Меня, видимо, не полностью информировали. Впрочем, вопрос с…

– Ладно Вам, Сергей, много слов, мало дела. Меня интересует, во-первых, Ваша работа по Полкину – насколько мне известно, она была принята Вами добровольно, но до сих пор не увенчалась успехом, как и потуги того же Галимова. Кроме как увеличения затрат на командировку из Москвы, результата я не вижу. Мне, быть может, самому пойти по городу искать этого отщепенца? Может, у меня лучше выйдет, как Вам кажется?

– Не стану судить индивидуально, но у нас на мобильных постах стоят люди, обладающие опытом оперативной работы, и пока мы не получили должного результата.

– Что ж, тогда вопрос номер два. Я или Вы – кто из нас был ответственным по направлению контроля некоего Игнашевича?

– Глупый вопрос.

– Конечно. И глупый ответ, с Вашей стороны. Опять же, быть может, если бы я сам носил GPS с координатами Игнашевича, такой подход  позволил бы удержать его под контролем. А теперь, видите ли, он пропал без вести, на так ли?

– Не так, отнюдь. От него пришло сообщение в СБ, лично Степановичу, о том, что он устал от этой истории, что им интересуются влиятельные журналисты, и ему следует пока уехать, чтобы отдохнуть, снять напряжение и уйти от преследования по старым косякам.

– Ну, об этом мне ещё не сообщали. Вот только почему люди вашего ведомства не задержали его? Почему служба безопасности не позаботилась о безопасности своего подопечного? Он ведь может делов натворить ещё тех, для него приоритет в нем самом и семье, а не в деле, ради которого я сжигаю свои нервные клетки.

– Полагаю, мы сможем найти его довольно быстро, а сотрудники моего ведомства лишь выполняли приказ опосредованного руководителя.

– Очень интересно и увлекательно. – покивал Барышников. –  Но, собственно, к чему это я? А я к тому, что как-то у Вас работать выходит в последнее время неудачно, вот прямо-таки детские промашки. А от вашего непосредственного руководителя я получил интересную и подробную информацию о том, что вы критикуете, и не в первый раз, меня, видимо, как руководителя, то есть считаете, видимо, что все проблемы из-за меня.

Коловратов побелел и ничего не ответил, а просто продолжал слушать Барышникова, хотя уши словно бы закладывало ватой. Барышников, выдержав коротенькую паузу, продолжил.

– Собственно, я вижу, что Вы потеряли доверие к мнению руководства. А это самое страшное в Вашей работе. Степанович был вынужден доложить, не поймите превратно. Просто есть работа – её никто не любит, на самом деле – рутина, обыденщина, куда там до обожания. Больше всего не любят работать, как ни странно, политики, а меньше всего – те, кто работают, как им кажется, только на себя. Но я не могу сотрудничать даже с чрезвычайно достойным человеком, который потерял стержень, который перестал быть продуктивным, а обвиняет в этом вышестоящую инстанцию. Я буду вынуждении проститься с Вами, и этот разговор – знак высочайшего к Вам уважения – к Вам тому, который все это время работал на благо системы.

Коловратов так и не смог ничего сказать. Он думал о Степановиче, о Полкине, обо всей этой истории, которая сейчас привела его к краху, думал о том, как много зла они причинил людям по заказу системы за эти годы, и не понимал, тем не менее, почему все закончилось именно так.

Процесс увольнения контролировал лично Степанович. Уже через три часа Коловратов отправился на очистку памяти – убирать его не планировали, но и отправлять в обычную гражданскую жизнь с грузом тяжелых воспоминаний не стали бы. Однако устройство оперирования синапсами было одним из тех несовершенных аппаратов, о которых упоминал Зинкевич, и случайный разряд необратимо повредил лобные доли Коловратова. Он остался слабоумным инвалидом, не помнящим даже, как говорить, и был списан на заслуженную скромную пенсию, на руки жене и растущему сыну.

 

Помимо сообщения о том, что напоследок Игнашевич беседовал с журналисткой, лицо которой было запечатлено, пусть и не полностью, камерой в ресторане, конструктивной информации по делу Барышников не получил, и уже по пути обратно, на пресс-конференцию, он поймал себя на мысли, что засланный казачок должен иметь отношение к Полкину. Понадеявшись на то, что специалисты Степановича сами разработают этот вариант, он закрыл глаза и предался кратковременному покою, которого так давно не испытывал – это было искусственное, беспочвенное ощущение благополучия, но оно было необходимо для того, чтобы голова не начинала закипать на пике бурлящих снаружи и внутри процессов, для стороннего обывателя совершенно эфемерных и неощутимых.

Фотография журналистки, которую он затребовал в приличном качестве лично у Степановича, пришла, но она ему ничего не сказала, совершенно незнакомое лицо. Сразу после пресс-конференции он отправился, вопреки изначальному желанию ненадолго уединиться, на традиционный банкет, где его и перехватила молоденькая, холеная темноволосая бестия из «Форбс», с пропуском, подвешенным прямо на линии роскошного декольте.

– Могу я попросить Вас о паре минут Вашего драгоценного времени ради короткого интервью special for me?

– Хм, – Барышников вдруг забыл о том, что с сомнением относился к подобного рода предложениям молоденьких журналисток – поминая старый случай с Игнашевичем, однако держался строго в рамках приличия. – Как обычно, Ваших боссов интересуют плоскости лоббирования интересов перед выборами?

– Отнюдь, только Ваш частный, сугубо личный взгляд на ведение национального бизнеса в эпоху гипериндустрии.

– Что ж, тогда, возможно, я смогу с Вами поговорить. Знаете, я даже хочу с Вами… поговорить.

 

Марина отметила поразительный профессионализм никитинских парней. Внешне они могли показаться неуклюжими здоровяками, но это только играло им на руку, будучи чистейшей воды иллюзией. Каждое движение в ходе работы они выполняли буквально с точностью до миллиметра – взять, вывести, упаковать, вылететь, и всё это без особых трудностей. Но Барышникова необходимо было подготовить, вывести на наиболее безопасную дистанцию от его охраны, которая дежурила даже у дверей номера, куда он направился для «завершения интервью» вместе с Мариной – расслабившийся, повеселевший, забывший обо всех своих прегрешениях и готовый к новым. Благо, на этот раз можно было убирать охрану, и с этим никитинские справились также ловко и аккуратно, два хладнокровных беззвучных выстрела – и пара телохранителей перестала существовать, о том, чтобы подать сигнал подкреплению не было и речи. А Барышников, тупо смотря в одну точку, натянул обратно штаны, надел рубашку и небрежно сброшенный на пол пиджак, и, руководствуясь заданной Мариной программой, побрел к выходу из номера, где его и приняли Вася и Миша. Марина с трудом поборола в себе желание полоснуть по горлу Барышникова бритвой ещё в тот момент, когда он начал лапать её и укладывать в постель. Но сейчас, когда он был в руках никитинских, стало легче – дальше все это было делом Полкина, и Марина была уверена, что он с ними разберется куда как интереснее. Впрочем, он не был похож на маньяка и садиста. И его мотивация была не сугубо эмоциональной. Он отменно контролировал эмоции и не позволял себе ни единого отклонения от заданного им же плана. Но он был раним, он был живым и настоящим, не таким, как те же Вася и Миша, не таким слизнем, как Барышников, не таким лживым «старцем», как Игнашевич, да и не таким «своим парнем»,  как Зинкевич. В нём было нечто особенное, но что – она не могла понять, однако, это не оставляло её с момента первого разговора. Впрочем, в скором времени это всё должно было закончиться и исчезнуть навсегда.

 

18.

 

Степанович был несколько шокирован известием из Москвы. Более того, его начала охватывать паника – а не быть ли ему следующим? А не пора ли найти противодействующую силу и присоединиться к ней, если это возможно? Ведь его, как исполнителя, никто не знает и узнать не сможет, если постараться. С другой стороны, он вспоминал и о чести и достоинстве, которые не позволяли ему уходить с поджатым хвостом. И он лично взялся принимать все доклады групп слежения – типовых пар – по территории теперь уже двух столиц. Атмосфера сгущалась, становилось душно, и в этих условиях любой шанс разорвать выстраивавшуюся прямо вокруг его горла звено за звеном цепь необходимо было разорвать – в любой точке, любой зацепкой, время выжидать и рассчитывать закончилось, теперь вопрос встал ребром. Степанович не понимал, что за третья сила помогала Полкину, он залезал в доступные ему архивы и пытался выстроить какие-нибудь логические цепочки, однако пока все они рушились из-за отсутствия строгих взаимосвязей. В Москве оперативно искали свидетелей, которые видели бы, с кем контактировал барышников перед исчезновением, но пока отчетов о допросах не было. Время было дорого, как никогда – в каждую секунду могли произойти уже необратимые изменения; раз уж тех, чья жизнь стоила многие миллиарды, перешла в руки некой силы, то забрать в своей распоряжение жизнь такой, по сути, шестерки, как Степанович, было нетрудно. И именно в этой точке теряли силу все связи с госслужбами, все гарантии безопасности со стороны технической части служб, все угрозы и мотивационные схемы Барышникова. Сейчас игра шла тайно для тех, для кого тайн не было исторически, и это вводило в тупик.

Степанович открыл фляжку, которую с недавних пор носил в кармане, и отхлебнул коньяка. В эти дни он впервые за последние годы жизни ощущал настоящую человеческую слабость. А это было ох как болезненно в его возрасте.

 

Уже ночью Полкин встретил троих активных гостей и одного отключившегося – состав, вводимый иглой, обладал рядом довольно интересных свойств, в сравнении с тем, что вводили, например, Любимову.

– В общем, в итоге, того, что постарше, вытащили из ресторана, а молоденький меня даже успел начать раздевать и сам разделся. Мразь поганая. Так понимаю, с меня всё? – Марина выглядела усталой и отстраненной; забег, начавшийся с беседы с Виннеманом, который добросовестно опубликовал материалы, только запутавшие службы Барышникова вкупе с сообщением от Игнашевича, и заканчивающийся даже раньше срока, при том, что она ещё успела оперативно выбить фиктивный пропуск на выставку, утомил её жутко.

– Пожалуй, да. Дальше будем с ними заканчивать. Хорошо ребята их упаковали. Ты-то как сама?

– Задолбалась жутко. Но в целом ничего, – Марина посмотрела в глаза Полкина – удивительно грустные голубые глаза, в которых, как ей показалось, сейчас не хватало слёз, которые сделали бы их огромными глубокими океанами, в которых можно было легко утонуть. – Надеюсь, больше у тебя неприятностей не будет. И так здорово досталось.

– Всё пройдёт, Марин, всё пройдёт. Держи, – Полкин передал ей небольшую пластиковую коробочку. – не трать всё сразу.

– Знаешь, наверное, не надо, – замялась Марина. – Я ведь, со своей стороны, тоже отомстила этой твари за папку. Так злобно приятно было видеть его беспомощным, послушным, готовым ко всему, даже к тому, чтобы себе яйца откусить. Да, я ужасна, – она отреагировала на улыбку Полкина, улыбнувшись в ответ и снова поймав его красивый, мудрый взгляд.

– Да нет, надо взять на вооружение – «злобно приятно», когда-нибудь пригодится. А деньги возьми – у меня с ними будет либо все отлично, либо никак, так что не возьмешь ты – пропадут пропадом.

– Ладно, кину на депозитник. Если что, звони – одолжу по старому знакомству.

– Думаешь, оно уже будет к тому времени старым?

– Я себя ловлю на мысли, что мне хотелось бы его возобновить. Почему – не знаю, да и знать сейчас не желаю. Сейчас не время, и ты можешь не комментировать мои бредовые рассуждения. А я поехала.

– Так вот просто? Может, подвезти?

– Да необязательно. Впрочем, можешь посадить мне на хвост одного из этих ребят – им я с этого дня доверяю.

– Так куда тебя провожать?

– Да, – Марина пожала плечами,- поеду к Альфику, отсижусь у него. Квартира наверняка под контролем. Надеюсь, ты все это скоро закончишь, и я смогу вернуться.

– Я тоже надеюсь, Марин, я тоже.

 

Игнашевич очнулся с потрясающей болью в затылке и ломотой в запястьях. Руки были скованы, но он понял это не сразу, попытался рвануться. Тело вспомнило всю боль возрастных заболеваний, которые пришли к нему значительно раньше времени из-за его «философского» отношения к здоровью – он был стариком раннего типа. В комнате было темно, свет пробивался только из трещин в тонировке затемненного окна, снаружи, за хлипкой дверью, свет горел, и кто-то переговаривался, но слов он разобрать не мог. Рядом, тоже на полу полусидя размещался кто-то, чьего лица было не разобрать. Да и не до того было, поскольку последним, что помнил Игнашевич, было интервью с той молоденькой блондинкой… или рыженькой, черт её разберет…и это интервью прервалось где-то на полуслове, но где конкретно, он вспомнить не мог. Не мог вспомнить имени журналистки, и даже того, как так вышло, что он решился пойти в ресторан прямо посреди делового дня, чтобы поболтать с какой-то молоденькой дурочкой.

Дверь скрипнула и открылась, и в комнату вошел некто, чьего лица он тоже не мог разобрать. Но второй, сидевший рядом с ним на полу незнакомец тоже пришел в себя одновременно с появлением гостя, и это оказался никто иной, как Барышников.

Твою мать… Доигрались…

– С добрым утром, – ровным голосом отчеканил вошедший в комнату, и одновременно с этой фразой в комнате включилось приглушенное освещение.

Светорегулятор был выставлен где-то наполовину, но глаза от света Игнашевичу все равно резало, а потому видеть он стал только хуже. Барышников же сразу, как только открыл глаза, начал дергаться и что-то бубнить.

– Ну, не убивайся ты так, – незнакомец, вошедший в комнату, взял стоявший у стены стул, поставил его напротив Игнашевича и сел так, что теперь его лицо легко можно было разглядеть.

– Ничего так встреча, – Игнашевич постарался взять себя в руки и начать разговор, который мог быть либо очень долгим, либо очень коротким. – Не скажу, что рад Вас видеть, однако…

– Я тоже не в восторге. Мозги у вас не расплавились? Спрашиваю обоих.

Барышников немного успокоился, тряхнул головой и, прищурившись, вгляделся в лицо Полкина.

– Да всё прекрасно, Саша, всё отлично. Ещё бы тя снял эту долбаную пластмассу с рук, и можно было бы говорить.

– А у тебя, Антон? – Полкин был до отвращения к себе любезен с теми, кому сейчас с радостью разбил бы лица ногами.

– Вполне, – сдержанно ответил Игнашевич.

– А у меня сразу встречный вопрос, – Барышников словно бы ожил, но, несмотря на то, что он приписал это резкое изменение состояния своей силе воли, это был лишь последовательный эффект содержимого иглы. – Что теперь ты намерен делать? Ты ведь не считаешь, что всё так просто, и что ты выкрал каких-нибудь детей богатенького дядьки-дурачка, чтобы потребовать выкупа?

– Нет, конечно. Сынок богатенького дядьки тут, вроде, только один, и это ты, но о выкупе и речи нет.

– Это хорошо, что здравый смысл у тебя работает, – включился в разговор Игнашевич, тоже несколько осмелевший. – Хотя бы потому, что в каждом из нас встроены GPS-модули, которые не позволят нас потерять нашим службам.

– Это, конечно, здорово, но маячки были отключены ещё когда вас принимали мои парни. Мы ж не в деревне живем всё-таки, – Полкин был все так же демонстративно хладнокровен.

– Ладно, Сашь, тут всем всё понятно. Да, мы погорячились тут недавно, но теперь былого не вернёшь. Я не хочу угрожать, блефовать, или заниматься ещё какой детской хренью, да и в моем положении – физическом, конечно, – это было бы глупо. Но ведь тебя, в конечном итоге, найдут и сотрут в порошок наши… мои люди. Даже после моей смерти, если таковая состоится, тебя не оставят в покое, так что подумай – не стоит ли нам обсудить компромисс?

– Да и потом, – вмешался Игнашевич, – я могу документально доказать, что это был несчастный случай – мы не планировали причинять столь серьезный вред твоей возлюбленной.

– Почему бы и не обсудить? – Полкин пропустил мимо ушей реплику Игнашевича, в очередной раз удержавшись от удара по лицу старика. – Именно сделку я и готов вам предложить. Обоим, конечно. Иначе я бы просто грохнул вас ещё часа три назад. Тем не менее, я готов предложить вам дело. Я потерял многое в Оксане, да, я потерял смысл жизни. Но я готов двигаться дальше, поскольку теперь ничего не исправить. Вы отравили мою жизнь, и я проклял вас за это, но есть просто дело, и все личные отношения – вне этого дела.

– Слушаю, – Барышников  явно игнорировал Игнашевича, и судьба старика его совершенно не интересовала, он потерял с ней какую-либо логическую связь и не видел в этом ничего зазорного.

– На это раз мне нужны деньги. Большие, настоящие деньги, а не то фуфло в чемоданчике, которое ушло, большей частью, на организацию всего этого мероприятия. Разумеется, есть определенная персона, являющаяся заказчиком всей операции – первичным. Именно с его подачи и с помощью покупки работы пары нужных людей всё это сработало. Наши с ним интересы здорово сошлись. Только у него они деловые, а у меня – личные. Цена за голову каждого из вас весьма прилична, уверяю, и мне бы с этим уйти на покой, куда-нибудь за бугор, но ведь я-то понимаю, что, когда он уберет двух хищников одним махом и получит ещё кое-что, я перестану быть ему интересен, и он меня просто «кинет». Поэтому я готов принять альтернативу в виде денег в том виде, в котором они будут нести перспективу и реализацию моих интересов. Месть в том виде, в котором она была мне необходима, свершилась только что – когда вы оба начали меня слушать, едва ли не открыв рты.

– По конкретике? – щеки Барышникова покраснели, каждое слово Полкина ударяло прямо в мозг, минуя уши и череп

– Во сколько оценивается ваше реальное состояние, стоячие деньги, не оборот и не вложения? Вот так, махом, только учитывая то, что у меня есть свои источники, и скромничать смысла нет.

– Всё просто. 43 миллиарда евро, включая оффшоры, – выпалил Барышников.

– 29 миллиардов, аналогично, – ответил Игнашевич.

– Хорошо. Таким образом, вы переводите на счета, которые я укажу – а их будет около двадцати пяти, – все эти финансовые активы посредством мобильного банкинга. Никаких рассказов о том, что это невозможно, об этом забудьте. Да, и вот ещё – есть определенные документы, – Полкин вытянул из-за пазухи несколько аккуратно сложенных листком бумаги в прозрачном конверте, – следующего вида. Ведь войти в доверие к человеку, совместить интересы и начать работать, вроде как, на него, сделав его в какой-то мере зависимым от себя – наилучший метод массового грабежа. Вот именно эти документы – не копии их, не электронные версии, а именно эти экземпляры – при грамотном обращении, конечно, позволят провести быстрый и эффективный распил активов заказчика после его гибели как главы авторитарии. Кстати, фамилия его Никитин – ни о чем не говорит?

– Говорит ровно столько, на сколько звучит, – брезгливо ответил Барышников. – Наша сторона?

– Ваша сторона обязана совершить поступок, подобные которому вы всегда совершали руками своих «шестерок». Вы пойдете со мной и совершите физическое устранение Никитина, самым что ни на есть грубым образом. А по итогам нашего визита, после ряда проводок прямо из его офиса, это всё будет обозначено захватом резиденции, которая, кстати сказать, является заодно и головным офисом, по совместительству.

– Головной у него не в Москве. А мы где, кстати, о птичках? – вдруг заинтересовался Игнашевич.

– Вы в нескольких десятках километров от цели. Но это мое условие – сделать работу самим, с моим, конечно, участием.

Барышников долго и внимательно смотрел на Полкина, после чего, наконец, нашел, что сказать.

– Нет, ты явно издеваешься. Помни, что не только мы под ударом сейчас. Да и потом – мы можем сделать такую работу, при желании, собрав армию из своих СБ.

– Собрав одно своё СБ, – уточнил Полкин. – Хватит темнить, это уже совсем по-детски. А вы уверены, что мне действительно есть, что терять?

– А как до семьи твоей доберутся? А как твоих партнеров вычислят? Или кто там у тебя? – Барышников даже слегка привстал, дабы усилить свои слова. – Не дури, не плыви против течения. Привез на сюда, заманив изысканной языкастой шлюхой, и теперь считаешь, что тебе все можно? Ты взял в заложники только людей, а за нами – система, да и главный вор может хватиться, а тогда уж тебе точно пиздец. Но никому из нас это не нужно, Антон подтвердит мои слова, уверен. Давай говорить со свободными руками!

Последнее было явным восклицанием, и Полкин разочарованно отдернулся от собеседников, тут же встав со стула и отодвинув его подальше.

– Да дело в том, что те ребята, которые вас упаковывали, не поймут. У них задача – подержать вас с моей большой просьбы до утра, а потом – вне зависимости от моего желания – кончать вас, как последних телков. Тупо выстрелами в затылок, как на картинках в учебниках по истории коммунистического строя. Так что думайте, времени немного.

Он манерно развернулся и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.

 

Степанович словно бы очнулся от долгого, вечного забытья, когда коммуникатор пронзительно запищал ему прямо в ухо через гарнитуру, уведомляя о срочном докладе.

– Да, – он машинально поправил воротничок, забыв о том, что на этой линии связь только голосовая.

– Та самая журналистка обнаружена на точке наблюдения номер сорок четыре, может направляться в одну из квартир, которые помечены как наблюдаемые. Контакт с камерами внутри в состоянии онлайн, можем следить.

– Меняйте наблюдение на оперативный захват. Срочно. Берите всё и всех, полный обыск, всех сразу под иглу и на допросы, копать мозги и уничтожать после раскопок, все источники информации на базу, сейчас же, время на исполнение – десять минут.

– Принято. К исполнению, – металлический голос оперативного диспетчера показался Степановичу удивительно родным и приятным сейчас.

Его сердце бешено тряслось, момент истины настал – сейчас должен произойти коренной перелом, после которого ситуация пойдет к стабильности, стресс пойдет на убыль, и всё это безумие забудется, как страшный сон. Если Барышникова и старика грохнули, можно будет всегда построить новое начальство, свято место пусто не будет, и тогда всё будет в порядке, наконец-то…

Слава тебе, господи! Завтра же в церковь!

 

Сабирова и её партнер по паре наблюдения отъехали, уступив место машине группы оперативного захвата – паре таких же специалистов, как и никитинские Вася с Мишей. Номер квартиры уже был у них в сознании, и оставалось только выйти из машины и войти в здание, где любая защита была обречена на поражение от удара теми средствами, которыми обладали эти двое.

И они вышли. Но тут-то и произошло нечто, что совершенно не вписывалось ни в один оперативный шаблон. Из небольшого седана, припаркованного напротив, вышли двое парней в свободного кроя костюмах, с фантастической скоростью вытащили оружие и прицельно выстрелили в лоб каждому из сотрудников Степановича. Два трупа служащих, уже не торопившихся в этом мире больше никуда, были благополучно увезены уже спустя минуту.

 

Полкин прилег на разложенную кровать и решил хотя бы немного вздремнуть. Он не принимал никаких таблеток и ничего не ел с того момента, как проснулся утром. День измотал его ожиданием гораздо больше, нежели действием. И теперь, когда его задумка была близка к окончательной реализации, но не хватало одного кирпичика, чтобы выстроить эту нерушимую стену, отделявшую его от всех сил, которые были рады его уничтожить, его вновь угнетало ожидание.

Он сам не заметил, как провалился в сон, минуя неглубокую дрему, и как этот сон заставил его поверить в то, что все, нарисованное подсознанием в нем реально. Он увидел Оксану. Прямо на залитом летним солнцем лугу, в какой-то там области в регионах, там, где они когда-то гуляли в первый раз, выехав на выходные на арендованном аэрокаре, когда он только получил на него минимальные пользовательские права. Это было счастьем – тем самым, без которого невозможно жить, и ощущая которое нельзя умирать. Он ощущал сейчас, как и тогда, нечто, что выше и больше каждого, что живет до каждого, вместе с ним и не умирает и не уходит никуда после него. ощущал что-то вечное, что единственно может быть настоящим счастьем, потому что не зависит от денег, социального положения, места, времени. Это живет и в каждом, глубоко-глубоко, но только ощутив это, можно смело утверждать, что ты жив, что всё вокруг – правда, и что этот элемент счастья – из плоти и крови, – который подарила тебе судьба, с тобой навсегда. Просто потому, что без него нет тебя и тебя без него тоже. Просто нет жизни и смерти, а есть одно лишь вечное, ничем и никем не делимое и никому больше не принадлежащее счастье…

И он проснулся, словно бы упав снова с небес на землю, ощутив боль и горечь, ощутив снова эту странную, чужеродную влагу на лице. Ведь самые горькие слезы – не те, что сопутствуют горю или разочарованию в реальности, а те, которые сопровождают бесконечную, всепоглощающую боль, наполняющую сознание через подсознание, которое рисует образ любимого, важного человека, который ушел навсегда, но рисует его живым, здоровым и счастливым, сидящим рядом и не понимающим, почему на него так странно смотрят – вед он же был здесь всё это время, и никуда никогда не уйдет…

Полкин вспомнил один из разговоров того времени, когда Оксана так и сидела рядом и философствовала о жизни и о будущем – а такое случалось довольно часто.

– Знаешь, когда я умру – ну, это я к тому, что все мы смертны, и все равно это когда-то случится, а не к тому, что пора на тот свет – я хочу, чтобы меня запомнили такой, как я есть сейчас. Наверное, я сучка ещё та, раз считаю, что я сейчас верх совершенства, но мне кажется, что лучше будет именно так, не старость и не юность, а именно «сейчас» – мне кажется, я уже расцвела, и это лучшее время, чтобы запечатлеть себя на память потомков.

Полкин никогда не относился к её такого рода рассуждениям всерьез, и всегда пытался отвести её от тем, которые порождали щемящую сердце тоску и грусть, в сторону здорового и не очень здорового юмора, жизни и даже некоторого легкомыслия.

– Да такими-то темпами, какие у нас выставлены на работе, я помру значительно раньше. Либо от естественных причин, либо повешусь к чертовой матери.

– Дурачок, – она ласково улыбнулась. – Не говори глупостей, мы явно куда-то не туда ушли в теме.

– Согласен, – он крепко обнял её и поцеловал.

Полкин ощутил сейчас, что в нем не осталось ярости, злобы, желания тупо мстить – ему не приходилось их сдерживать, потому что внутри стало пусто, его наполнила космическая пустота, и от этого стало холодно и одиноко, как никогда раньше.

 

– Выбора у нас немного, – начал Игнашевич после долгого раздумья. – Он, все-таки, не из тех, кто легко покупается.

– Трудно покупаются только психи и фанатики, что оно и то же, а он явно не придурок, – покачал головой Барышников.

– Верно, – Игнашевич зачем-то перешёл на шепот. – Но мы явно получим некоторую свободу действия, если согласимся работать. Надо плюнуть на понты и сыграть с тыла.

– Ну, собственно, только так. Я беру на себя этого засранца, ты решай вопрос с Никитиным. Эта сука, значит, меня заказать решила. Ну, да нос не дорос.

Игнашевич был явно недоволен столь отчетливо проступившими эгоизмом и высокомерием Барышникова применимо к себе, но сейчас  было не время, чтобы вызывать кого-либо на дуэль. Он не ощущал страха за состояние, за семью, за будущее – он тупо боялся смерти, к которой внешне относился брезгливо – не делал пластических операций, не наедался иммуномодуляторами, не вел здоровый в полной мере образ жизни. Но древние действительно не ошибались, призывая memento mori. И каждый волен понимать это по-своему.

 

Зинкевич не совсем понял, как эти парни прошли через домофон, оставшись незамеченными, но это было уже неважно. Важно было то, что они стучались в его квартиру, а Марина с ужасом смотрела прямо ему в лицо, не произнося ни слова.

– Кхм, – Зинкевич провел ладонью по лицу и сосредоточился. – Не парься. Держи пистолет в руке, для контроля. У меня тут тоже есть кое-какие припасы. Включаю силовое, не двигайся без команды. Поняла?

Марина быстро кивнула, вытащила пистолет и направила его в сторону выхода из прихожей. Такого напряжения в руках и ногах она не испытывала даже при взятии в оборот Барышникова.

– Кто там? – в меру дружелюбно поинтересовался Зинкевич, включив связь с площадкой напротив двери в квартиру.

– Сто грамм. Мы без оружия, следи за руками, но скоро сюда могут нагрянуть ещё ребята, у которого его будет до хера, – ответил один из крепко сложенных парней, стоявших у двери.

– И че теперь, мне лезгинку сплясать? – Зинкевич решил потянуться время и испытать нервы гостей. – Какие предложения?

– Есть предложение временно укрыться кое-где. Квартиру могут вскрыть, несмотря на все наши старания.

– Что-то не охота мне вас, тем не менее, приглашать на чай…

Второй здоровяк начал выходить из себя.

– Слушай, ты, шибко одаренный, твой труп и труп этой барышни сейчас плавал бы на месте тех двоих, которые вышли на штурм, так что если бы нам надо было вас прибрать к рукам, в последнюю очередь мы спросили бы твоего разрешения, благо, автоген под рукой.

– Ладно, поговорим основательнее, – согласился Зинкевич, проверил напряженность на полюсах силового поля и открыл дверь.

Пистолеты появились в руках парней ровно в тот момент, когда открылась дверь, и они влетели в квартиру.

 

– Итак, есть новые предложения? – поинтересовался Полкин, снова войдя в комнату уже ближе к утру.

Барышников обратил внимания, что лицо Полкина было бледным, усталым, но о причинах даже задумываться не стал и решил держать слово первым.

– Да, я лично готов пойти на такую сделку.

– Также готов, – вторил ему Игнагшевич. – Вот только хотелось бы понять, как мы со связанными руками будем проводить трансферы и посредством чего?

– За это можете не беспокоиться. Сейчас я вам принесу ваши наладонники. Они настроены только на связь с банками, и только для проведения ряда операций, иные вам не пригодятся. Список счетов я также передам. Удостоверений, кроме отпечатков и сканов сетчатки через устройства ввода вам не потребуется, поэтому дурить с проблемами доступа не рекомендую. Помимо того, к каждому будет подключен кабель устройства слежения с подачей силового тока – одно неверное телодвижение – и устройство будет уничтожено физически прямо у вас в руках.

Это не было блефом, все технические детали Полкин ранее проговорил с Зинкевичем и Никитиным, и при помощи никитинских парней собрал всю схему в рабочее состояние.

– А что насчет гарантий? Гарантий того, что жизни нам будут сохранены вообще, и что там, у Никитина не будет ловушки? – с легкой дрожью в голосе поинтересовался Игнашевич.

– Да, и неплохо бы для такого дела поделить суммы перевода на аванс и расчет, – добавил Барышников.

– Я тут не зарплату планирую получить, – грубо съязвил Полкин. – Да и потом, вы же не считаете, что я, в свою очередь, держу вас за доверчивых идиотов только потому, что мой план по случайности сработал, и вы в зависимом положении? Помимо документов, есть и более основательный ответный подарок для вас обоих. Один чрезвычайно интересный кейс, в котором лежит то, из-за чего всё, собственно, и началось. Мне он на хрен не нужен, а вам позволит покрыть весь моральный ущерб от этой ситуации. Но по факту – только доверие. Ну, и я не особо-то верю в то, что вы в своих цифрах обозначили прям-таки все оффшорные вклады на подставных лиц.

– Ну, а кейс-то мы предварительно увидим? – вяло спросил Барышников.

– Разумеется, – кивнул Полкин. – Приступим? А то до утра уже не так много осталось.

 

19.

 

Когда все операции были проведены – спасибо технологиям, позволявшим оперировать колоссальными суммами посредством маленького тонкого цифрового устройства с выходом в деловой слой глобальной сети, – Полкин снова вошел в комнату и забрал у Барышникова и Игнашевича наладонники.

– Если сейчас не грохнет, то, считай, мы в порядке, – полушепотом заявил Барышников и сдержанно потянулся.

Игнашевич ничего ему не ответил. Он чувствовал себя опустошенным и измазанным в грязи.

Полкин уложил наладонники в стоявшую на столе маленькую сумку и обратился к никитинским молодцам, мирно восседавшим на раздвижных стульях в уголке и читавшим что-то с планшетов.

– Ребят, вы не упакуете этих клиентов снова, а то мне как-то неудобно одному оперировать.

– Не вопрос, – отозвался Миша, и они оба встали и пошли к двери из комнаты.

Полкин изловчился, включил пусковые устройства и махнул обеими руками вперед, относительно точно прицелившись. Вася и Миша застыли прямо на пороге. На этом их роль была сыграна.

 

– Итак, сейчас я звоню и договариваюсь о встрече прямо при вас, дабы не быть голословным, -Полкин набрал номер Никитина, по которому они условились связываться по итогу дела, запланированный финал которого для Никитина был тайной.

– Хочу подъехать для консультации по одному вопросу. Предельно важно. Когда это возможно?

– Хм, – Никитин, проекция которого была отлично видна всем, присутствовавшим в комнате, взглянул на часы рядом с телефоном. – Ну, давай хоть прямо сейчас, всё равно уже не усну.

– Договорились. Через полчаса подъеду.

– Давай, если что, заходи без стука.

Связь прервалась, и теперь Игнашевич и Барышников смотрели в упор на Полкина, который, в свою очередь, достал пистолет и навел на них.

– Прошу на выход.

 

В висках стучал пульс, и сейчас напряжение в сознании Полкина достигло субъективно лишь ощутимого апогея, некой точки невозврата, после которой восприятие происходящего становится критичным несколько в иной плоскости, нежели до неё. Он гордо продемонстрировал пустой кейс в багажнике машины Барышникову и его товарищу по несчастью. По острым, стреляющим взглядам Барышникова было ясно, что он был бы рад сбежать, поднять шум прямо сейчас, но здравый смысл подсказывал ему, что, во-первых, ещё конец ночи, и не всякий патруль обратит внимание на его крик, а, во-вторых, Полкин успеет нажать на курок значительно раньше, чем сможет подняться любая  мало-мальски массовая волна внимания. Поэтому он, как и Игнашевич, покорно сел на задние места в обычной наземной машине, в тесный, как ему показалось с непривычки, салон, отгороженный от водителя плотной стенкой из листа металла.

Это был последний аккорд, и его следовало только лишь сыграть, не перепутав ноты, не зацепив трясущимися пальцами лишние струны или клавиши, не сломав гармонию той идеи, которая вела весь этот быстрый, а оттого чрезвычайно утомительный процесс. Утро предательски начинало освещать закоулки большого, никогда не спящего города – те закоулки, которые не до конца освещались лампами фонарей, и это словно бы снимало некую завесу секретности, затаенности всего происходившего от окружающих.

Уже по прибытию на место Полкин приоткрыл маленькое окошко в стенке, разъединявшей пассажиров и водителя и протянул в него два искусственных лица, вытянутых из нехитрого, но полезного скарба Миши и Васи.

– Так вы пройдете со мной, никак иначе.

Барышников и Игнашевич нехотя надели и зафиксировали эти высокотехнологичные маски на лицах и превратились – только не комплекцией, конечно, – в Васю и Мишу, какими их видел Полкин впервые.

Войти в резиденцию оказалось проще, чем он ожидал. Первые два поста сверили только лица визуальным сканером, обнаружили соответствия по базе данных типов «особая персона» и «нулевая запись, пропуск однократно», и пропустили их дальше, наверх, где, собственно, и восседал Никитин. Пистолеты, которые выдал Игнашевичу и Барышникову Полкин, были работоспособны – блеф такого рода мог сломать всю художественную картину процесса, которую выстроил Полкин и за работу с которой он уже не раз по дороге называл сам себя ещё тем маньяком.  Тем не менее, они везде проходили вперёд, и наломать дров, стоя под прицелом у Полкина, ни одному из них не захотелось. Да и потом, они должны были войти в кабинет Никитина первыми, следовательно, успех задуманного казался им обеспеченным. Мало того, была договоренность, согласно которой от действий в течении доли секунды зависела их дальнейшая жизнь, и ни одному из них сейчас это не казалось шуткой, это было значительно важнее всех экономических игр и красивой жизни за счет оборота на наворованных активах.

Никитин открыл дверь без лишних вопросов – секретаря ещё не было, и он сам восседал в одном из кресел за столом переговоров. Вид вошедших поперед Полкина Васи и Миши, несколько усохших в габаритах, явно смутил его, но он только слегка приподнял брови. На неожиданность он ответить был не готов, и смысла куда-либо метаться не видел в том числе и поэтому, хотя и не в первую очередь.

– Ну, привет-привет, – Барышников поторопился снять маску, Игнашевич последовал его примеру.

– Здорово, коль не шутишь, – Никитин смотрел как бы сквозь Барышникова, но обрашался явно к Полкину. – Ну и зачем это всё, Сашь?

– Прагматический интерес, никак иначе, – Полкин заблокировал замок автоматически закрывшейся двери. – Не всё ведь так просто, и не все наши поступки столь очевидны. За многие из них мы платим ох как дорого, хотя нам и кажется, что делаем мы благое дело.

– Да уж, благотворительность – штука обоюдоострая, – Барышников достал пистолет и приложил его к бедру, но пока не навел на Никитина. – Ты уж извини, что в своё время не принес соболезнования, но дуракам ведь туда и дорога.

Никитин молчал и просто смотрел все также в никуда, но взгляд его был далеко не отстраненным, а теплым, живым, цепким.

– Полагаю, нам пора закругляться. Мне будет крайне неприятно это делать, но ты мне доставил куда как большее унижение, – Игнашевич наставил ствол пистолета на Никитина, то же сделал и Барышников.

И дальше – та самая доля секунды. Барышников даже не задумывался сейчас о том, что делал за его спиной Полкин; да и со стороны трудно было заметить какой-либо смысл в том, как он потер запястья обеих рук.

Однако, ровно в тот момент, когда Барышников развернулся, чтобы выстрелить в расслабившегося, по его предположению, Полкина, две иглы практически одновременно впились в его и Игнашевича шеи и сделали свое дело раньше, чем палец Барышникова успел получить сигнал из мозга нажать курок.

Барышников и Игнашевич превратились в статуи и тупо смотрели прямо перед собой, ожидая указаний.

– Значит так, граждане, – начал Полкин, обходя обе замершие фигуры и доставая из-за пазухи прозрачный конверт с несколькими документами, – сейчас вы берете бланки, оголяете ваши ручки и ставите везде ИИК[5], согласно полей. По этому, – он помахал документом перед лицом Игнашевича, – твоя семья не сдохнет с голоду, пока мама не найдет другого мужа. По этим, – он помахал двумя другими документами перед лицами обеих замерших статуй, – производится оперативная передача активов ваших предприятий в руки подставных лиц, то есть переносится вся ответственность за любые неправомерные и правомерные деяния, ну, со всеми вытекающими последствиями. Кстати, по уникальному инновационному методу некоего Барышникова, до которого даже с ИИК требовалось нотариальное заверение таких документов и документальное согласие фиктивного директората. Далее, вы выходите в соседний кабинет – прямо и направо – и пишете там записки, в которых обозначаете, что оба выехали на сложные индивидуальные переговоры в некий никому не раскрываемый регион и даете указание руководящим менеджерам концернов принять решения согласно тех документов, которые вы сейчас подпишете, и действовать в оговоренном режиме вплоть до поступления личных указаний от вас. Все бумаги оставляете в кабинете. Понятно?

Барышников и Игнашевич тупо кивнули.

– А уже после этого вы едете прямо на набережную Макарова, находите там подходящее место на спуске и стреляете из этих пистолетов друг другу куда хотите, но только насмерть и одновременно. Понятно?

Кивнули снова.

– Приступайте, – Полкин передал бумаги  и маленький рефлектор для работы с ИИК Барышникову, и он вместе с Игнашевичем нетвердой походкой вышел из открывшегося с подачи Полкина кабинета.

– Ну, вот и всё, – Полкин тяжело выдохнул и сел, выложив пистолет на стол, в кресло напротив задумчиво сидящего в той же позе Никитина. – Тяжелая штука, не привык таскать.

– Погорячился ты с парнями, конечно, – заметил плавно вышедший из видимого оцепенения Никитин. –

– Надо было сыграть. Надо было. Просто необходимо было поставить их именно так. Деньги вылетели на счета, а административно разобщенные конторы можно будет в скором времени собрать и поставить на поток. Впрочем, тут уж хозяин – барин.

– Это были самые бодрые иглы? – Никитин словно бы прослушал все, сказанное Полкиным.

– Разумеется. Вещество исчезнет из крови в обнаруживаемом виде примерно спустя семь минут после фактической смерти. Эта штука здорово программирует, и они дорисуют до успешного результата всё, что я не уточнял.

– Действительно, отменная, – кивнул Никитин. – Ну, ладно, твою пару я приведу в порядок, они ребята привычные. А вот твой Альфред ещё тот невротик, на мой взгляд.

– А что с ним? – Полкин словно бы ощутил удар прямо в живот.

– Да, мог успешно приложить моих парней. Они-то к нему вошли со стволами только ради своей же безопасности – вдруг что. А он их неправильно понял. Но разобрались.

– И где он?

– На точке неподалеку, вместе с этой вашей Мариной – пока СБ Барышникова работают автономно, оставлять их без внимания не катит. А трупы барышниковских «шестерок» из группы захвата, которые собирались порвать твоего приятеля и приятельницу на куски, уже плавают в Обводном канале, так что можешь не переживать, – благодушно поведал Никитин.

– Мне, видимо, надо сказать спасибо? – скептически глянув на собеседника, вопросил Полкин.

– Нет, зачем. Более того, это я тебе остался должен.

– Ну да, с кейсом-то все теперь понятно…

– Понятно всё твоему другу. Он за этот чемоданчик держится, как нищий за шапку с мелочью. Но никто у него её и не отбирает, впрочем, и мои ребята не готовы свинца глотнуть – друзья у тебя надежные, и дары моих данайцев их не устраивают.

– Ну, что ж. Тогда чем же я так услужил? – Полкин ощутил ломоту в шее и устало откинулся на спинку кресла, старательно сосредотачивая сознание на каждом слове Никитина.

– Не чем услужил, а к чему привел. Я-то ведь тебя давно проверял, но не так убого, как могли бы барышниковские проститутки. Я тебе расскажу одну историю, небольшую, а ты, даже если достанет слушать, уважь и потерпи. Так вот, – Никитин прочистил горло, – жили в одном большом городе когда-то мальчик с девочкой. И когда-то они встретились и сильно друг другу понравились. А потом поняли, что это то, что они оба искали всю свою короткую, но насыщенную жизнь, и что каждая секунда вместе делает их по-настоящему счастливыми; их – мальчика, который много работал и думал о том, чтобы стать большим и сильным, и девочку, которая была очень красивой и очень умной. И они были счастливы вместе, а потом, со временем, решили пожениться, так, чтобы с пиром на весь мир, в общем, по-взрослому. Но не тут-то было. Как-то весенним днем, точнее, вечером, одна дрянь, сынок богатенького выродка, считавший людей своего рода товаром и привыкший жить на широкую ногу, сбил на своей крутой машине девочку. И убил её. И больше в жизни мальчика такой настоящей любви не было.

Полкин внимал словам Никитина и все острее осознавал, что он доносит до него этой историей.

– А потом шли годы, – продолжил Андрей Никитин, – мальчик вырос, сделал неплохое дело, рискнул выкупить кое-что в кредит, и ему повезло – риск оправдался, его не зарыли, а дали шанс расти дальше, и тогда он вырос. Появилась другая женщина – жена, и, конечно, он не делал ребенка ей так, чисто для формы, а в какой-тот мере любил и её, – он запнулся, устав от такой манеры рассказа. – Да и вообще, я её искренне уважал всегда и никогда не скажу, что с ней все только по расчету. Но это никогда не приносило мне счастья. Я просто остался жить в ином мире – том, где не было её, той, которую унес совсем молодой сынок Барышникова-папы. Поначалу было огромное желание мести. Желание убить, разорвать, зарыть труп и помочиться на могилу, но потом все поменялось. Я потерял рациональный корень мести, вероятно, потому, что сам его и придумал – месть иррациональна, хотя кто-то и может назвать её разновидностью реализации справедливости. Но тут появляешься ты, и ты удачно подбираешь, к кому обратиться за такой помощью. В общем-то, я был для тебя не ведущим, который рулил процессом извне, а, скорее, скрытым ведомым, которого ты направил за собой в поток, предназначавшийся, в твоем восприятии, для одного. Здесь, наверное, сработал его величество случай, но при любом раскладе я понимал, что тебя возьмут за задницу, какой бы там Альфред тебя не снабжал чудесами техники.

– Похоже на то. В общем, я понял, – Полкин смотрел на крышку стола, у него не было сейчас сил посмотреть в лицо Никитину. – Так что теперь? Заминаем дело?

– Это, наверное, заминаем. Но есть ещё вопросы, и есть конкретное предложение. Ты мне понравился как организатор. Ты можешь больше, чем делаешь, и мне это нравится. Я, разумеется, не идиот, чтобы отказываться от активов, которые сами идут в руки, но я один с этим не справлюсь. Поэтому я предлагаю тебе войти в дело. Предлагаю только раз, без заманухи и прочего дерьма – не хочешь – дело твоё. Но есть определенные возможности вырасти. Я знаю, что ты сейчас переживаешь, но помочь могу только одним – уйди в дело, и оно тебя вылечит, иначе начнешь загнивать, как бы подконтрольным все ни казалось.

– Почему бы и не поработать, – пожал плечами Полкин. – Только вот что с кейсом и его содержимым?

– Не знаю. Но мне кажется, что пока для него рановато. Раз за это дело полегло столько народа, это явный признак того, что люди не будут готовы к тому, что им предложат сейчас, и снова пойдет война за монополию. Мне это не нужно, тебе, полагаю, также. Если мы сможем отстроить тот массив, который ты, фактически, оттянул от этих двоих ублюдков, там уже можно будет и освоением космоса заняться всерьёз.

– Согласен, – кивнул Полкин и посмотрел в ставшее к утру полупрозрачным из полностью затонированного окно напротив – рассвет наполнял новый день новым смыслом, но на этой волне нельзя было терять главного – того, что было больше, чем каждый очередной день и уж тем более – больше, чем всего лишь очередной бизнес-день. – Тогда я ухожу где-то на пару суток в отгул, а потом начнем думать, как все это разгрести.

– Не вопрос. Сейчас нужна какая-то помощь?

– Да нет, только б малость защиты от барышниковских ищеек.

– Они уже сегодня перестанут функционировать. Это будет беспрецедентный крах системы, – улыбнулся Никитин.

– Отлично. А мне надо бы навестить друзей. И родителей. А то мой папка когда-то сделал одно предсказание, так вот, сдается мне, что оно сбывается.

 

 

25.02.2012-26.03.2012