Чёрная ночь опускалась на город.

Тьма поглощала район за районом,

Распространяя мертвенный холод,

Страхом живых парализуя.

Бледным сияньем луна провожала

Бежавших от мглы за спасеньем к вагонам

Последнего шедшего в рейсе трамвая

 – И он тормозил и вновь ехал газуя.

Вскоре и он с толпой где-то скрылся,

Визги колёс в отдаленьи заглохли.

Город утихший во сны погрузился,

Страхом пленённый в предчувствии рока.

Из ниоткуда на мост через реку,

Имя которой помнят лишь волки,

Некогда стаей вошедшие в Мекку

В свите забытого ныне пророка,

Словно фантомы без лиц и обличий,

Призраки Рая и Ада в единстве

В поисках жертвенной сладостной дичи

В миг немоты городской той явились.

В чёрных плащах с металлическим блеском,

Вдевятером, сплошным монолитом,

Шли они молча. Тонкая леска

К каждому с неба лучом белым вилась.

В облике их демонически страшном

Не было чёткости, лишь ореолы:

Плащи развивались, быв нараспашку,

Будто от сильного ветра порыва;

Под капюшонами лиц не увидеть,

Только глаза – необузданный голод

В них отражался парою мидий,

Буро-стальных, как гной из нарыва.

Чётко чеканя свой шаг по асфальту,

Врывались они, серо-синие, в краски

Нашего мира. И гладкая смальта

Сыпалась с них как пушок с юных птичек.

Будто вторая, внешняя, кожа,

Сходила с их тел, придавая им ясность

И каждый, казалось, по-разному сложен,

В каждом – строенье своё и обличье.

Демоны Ада и Рая, сгущаясь,

Суть человека приобретали,

Телом в реальных людей превращаясь,

Шли поглощать они падшие души.

В мраке ночи под прикрытием страха

На бренную землю их ниспослали;

Каждому роли и каждому плаха

Выданы были свои, чтоб всё рушить.

Старший из них, первым шедший навстречу

Тягостной битве с безумством безвластья,

Дьявола меткой был свыше отмечен,

Став самым гордым и самым жестоким.

Выше, сильнее, чернее всех прочих,

Был он, казалось, Антихриста частью,

Им представал для людей он воочью,

В нём воплощалось всё зло и пороки,

Ящик Пандоры в материи духа,

Бич человеческий, Цербер Аида,

К доброму сердце его было глухо

– Так всем созданиям Бога казалось.

Но за чернёными струнами силы

Крылась прощённая Вышним обида,

Кара виновных  вплелась в его жилы,

В нём потому боль так отзывалась!

Маской жестокости скрыл он влюблённость

В божий народ, хоть и должен был в гневе

Клясть обретенную им обречённость,

Ведь из-за них получил наказанье!

Время прошло, когда он обижался,

Вновь Вышней силе был дух его вверен,

В грязной порочности честно признался,

Пришло наконец к нему осознанье,

Чем же Творец проникся к заблудшим.

В миг тот же самый проникся и сам он,

Жаждой сменить амплуа и стать лучше

Вызвал у Вышнего он всепрощенье,

В дар получив предводителя место.

Помня пределы владения даром,

Счёл он такое доверие лестным

И вновь не утратил чуть пониманье

Важность назначенной богом задачи,

Что выполнять он был с честью обязан,

Дабы повторно в горестном плаче

Не возвратиться в обитель страданий.

И, силы собрав, он соблазны отринул,

Чувствуя, как просветление разом

В нём закрепилось. Тьму кто-то вынул.

Так начался его путь светлых знаний.

Следом в возникшей из мрака девятке

Дух шёл небесный, в обличии девы.

Губы, казалось, невинностью сладки,

Нежная кожа на ощупь как бархат,

– Стройной тростинкой она представала,

Трудолюбивой крестьянкой на севе.

Каждому чудилось – дева не знала

Худшего мира, чем мир чёрных пахот.

Нежная, робкая, тихо бродила

В райском саду после каждой беседы

С теми, кого, как и Бог, полюбила,

Сразу приняв их души величавость.

Самая юная, самая верная,

Страстью своей призвала к себе беды,

Лаской людей развратив беспримерно,

Богу явила великую слабость.

Тщетно исправить пытаясь деянье,

Делала всё, что Вышний прикажет,

И тем облегчила только признанье,

Что не умела ещё благосклонность

В меру дозировать равно с укором,

Нежность её их греховность развяжет,

Прочь их придётся вместе с тем сором

К Дьяволу вниз, что адскую полость

Вышний на вечность оставил, отправить;

Мольбам же вняв её, Бог всемогущий,

Дал ей последний шанс всё исправить,

Вместе с другими сославши на землю,

Там чтобы либо смогла научиться

Тьму видеть в свете во имя Всесущего,

Либо, оставшись там, полностью сбиться

С райской дороги в людскую темень.

Третьим за ними был дух непокорный,

Богом отосланный на исправленье,

Чтобы стесался нрав его вздорный,

В адские долы, палимые жаром.

Дух его с этого, истинно чистый,

Не воспылал к Создателю мщеньем,

Принял он кару и страстно и истово

Службу продолжил нести свою старую.

Только на службе у Дьявола дерзкого,

С чем просчитался. Он должен был с мукой

Смело идти против всякого мерзкого,

Что выдавал в приказании Дьявол,

Дабы Творцу доказать невиновность,

В том, что не бес его речи попутал

– Сам он вносил в них беззаконность,

Сам он себя тем обесславил,

И, прослужив у противника Богу,

Каясь столь грубым звучаниям слова,

Смог бы смирить свой нрав понемногу,

К службе в Раю и к  Творцу возвратившись.

Мало-помалу так и случилось.

Всё уже было к возврату готово,

Богу ж, однако, речь не забылась,

И он по-другому решил. Но, смирившись,

Дал духу шанс, отправив в девятке,

Цели поставив, сращённые тесно

С карой Творца, чтоб он в первой же схватке

Смог сделать то, что не смог поначалу

В Дьявола мире жгуче-бесспорном:

В нраве своём устранить столь же честно,

Как и трудился всевечно покорно,

То, что в речах его грубо кричало.

Шедший четвёртым был призван в девятку,

Чтобы унять остальных своих духов,

Если порывы к власти, столь сладкие

Там, на земле, пропитают их сути.

Божьим наказом же не укротимы,

Станут подобны сборщикам слухов,

Страстью своею жить будут едино,

Должен он все же назад возвернуть их.

Пятый, готовый служить бесконечно,

Правой рукой будет первому духу;

Тихий шестой, поющий  о вечном,

Будет второму надёжной опорой.

Дух же седьмой – третьего силой:

Если не сможет он речью, как пухом,

Гнев спеленать, должен о милом

Вместе  со всеми напомнить с укором.

Шедший восьмым был Истин Свидетель,

Волю Творца гласившим повсюду.

Дух же девятый искал Добродетель,

В каждом, кого они встретят в дороге.

Так, ниспустивши демонов в тело,

Бог изготовил последнее блюдо,

Что, испытав, человек может смело

Быть рядом с Богом, думать о Боге.