История одной фотографии

 

1

Доброе утро, Анечка!

Сегодня, как и обещал, расскажу тебе про одну интересную фотографию.

Собственно, фотографий, имеющих отношение к настоящему повествованию, несколько. Однако почти все они являются, так сказать, дополнительным материалом и только одна из них, вот эта, самая первая может считаться «историей самой по себе».

Два человека пожилого возраста, одного из них, тот, что слева, с седыми вьющимися волосами, можно назвать уже стариком. Как есть старик, лет ему уже под 80, чтобы не соврать. Зовут его Валентин Павлович Быков. А мужики кличут Бычей или Бычком, если уж кто совсем свои.  Очень он занятный персонаж.  Я бы даже сказал выдающаяся личность на фоне всех прочих его друзей, товарищей и знакомых, кои, по большей части, являются рыбаками и охотниками. Напарник его на фотографии (справа) ничем особо не примечателен (товарищ по необходимости). Разве что тем, что зовут его Витькой. Спросишь, что же в этом такого? Да тоже ничего особенного, просто всех ближайших друзей Бычка также звали Витьками!

Замечателен Бычок, прежде всего своей силою, как внешней, физической, так и внутренней. Даже хотя бы тот факт, что самые закадычные его друзья уж померли (кто давно, а кто и не очень), а он все еще жив и здоров, уже говорит о многом! И звали их, друзей его, тоже не абы как, а Чирок, Хмель, Долгун и еще кто-то, кого я уже не застал в пору моего с Бычком знакомства. Прямо таки, знаешь, «говорящие фамилии». В данном случае – имена и прозвища.  Посмотришь на такого и тут же сообразишь, что по-другому звать их просто не могли! Хотя позже я узнал, что настоящая фамилия Чирка – Чирков, а Хмеля – Хмель!

Ах да, про силу… Тут мне следует сделать небольшое отступление, дабы познакомить тебя еще с одним любопытным человечком, фотографии которого у меня, к сожалению, не имеется, но с которым связана целая череда комичных случаев. О них я расскажу тебе позже, когда придет время. Зовут его Коля Журавлев. Работает он по сию пору сантехником на нашем ремонтно-механическом заводе. Внешность его столь же неоднозначна, как и поступки, которые он зачастую совершает. И то, и другое вызывает если не смех, то улыбку точно!

 

– Ты знаешь, а я ему определенно понравилась!

– С чего это ты взяла?

– При виде меня он улыбнулся!

– Да я неделю ржала как сумасшедшая, когда тебя впервые увидела!

 

Это что-то среднее между Лаврентием Берия и Андрюшенькой из сериала «33 квадратных метра». Причем черты их смешаны в произвольном порядке,  но равной пропорции, поэтому, оценивая его чисто внешне,  трудно определить, что же в нем преобладает – суровость, замешенная на жестокости, или комичность. Это пока он не заговорит. А голос его, нужно сказать, был еще одной отличительной чертой. И если кто-то из наших заводских работяг пытался его пародировать, пусть даже совсем неумело, всякий тут же догадывался, о ком идет речь. Высокий, писклявый, с похрюкиванием и повизгиванием голосок, особенно, когда Коля был чем-то возбужден. И сейчас, со стороны, мне кажется странным, что Коля не имел никакой клички. Наверное, от того, что уже само его имя «Коля Журавлев» у людей в достаточной степени ассоциировалось с чем-то несуразным и смешным. Хотя, все же, иногда его называли «Журавель», за глаза.

Казалось бы, ну что общего может быть между Бычком и Колей Журавлевым?! А все очень просто – Бычок так же с молодости до самой пенсии проработал сантехником. В Строительном тресте №6, представлявшим собой кучу разных подрядных организаций, занятых на строительстве всего-всего-всего, что только существует в городе Коряжма, вокруг него и даже в соседних районах. И, в свое время, юный ПТУшник Коля Журавлев попал по распределению именно в ту бригаду, где героически трудился наш Бычок!  И работала бригада на тот момент не где-нибудь, а на строительстве коровника где-то в Коношском районе.  Именно Коля поведал мне о тех «нелегких трудовых буднях» и событиях, которые хоть в какой-то мере характеризуют все описанные мною качества Бычка. Поведал не просто так, а после того, как узнал, что с Бычком я, что называется «на короткой ноге» и даже делю с ним рыбацкие угодья и убогий походный кров, если придется.

 

2

«Кольку то Журавлева? Помню! А то, как же?!» – уверял меня Бычок, когда я встретился с ним в очередной раз, у реки, конечно же, и передал ему от Коли пламенный привет. «Мы тогда в Коноше работали, как нам его прислали то. Ко мне, главное, приставили. На мол, обучай молодое поколение! Ну, я ему и говорю, ты мол, Колька, сам тут крутись, опыту набирайся, а я помогу, ежели чего…  А был у нас тогда еще другой Колька, я уж фамилию то его запамятовал, здоровый такой! Задиристый, особенно когда выпьет! Где то раз с работы приходим, попозжая, а этот Колька Кольку Журавлева пиз**т. Тот ревет, очки у него слетели, по бытовке мечется, увернуться пытается!  Ну я взял того Кольку за грудки, да как дал ему! Ты, говорю, пошто, сука такая, Кольку Журавлева пиз**шь?! Ну, он потом и перестал Кольку Журавлева пиз**ть».

Позже, на работе, при упоминании этого случая, Коля Журавлев смутился, помолчал немного и изложил свою версию случившегося. Оказывается, его вовсе не били, хотя все именно к этому шло и, приди Бычок чуть позже, не миновать бы Коле Журавлеву трепки. И Бычок, в свою очередь, не бил того другого Колю, но «ты представляешь, я единственный раз в жизни увидел, как человек может, взяв за грудки другого человека, выше ростом и здоровее, поднять его одной рукой, держа вторую наотмашь, и потрясти его  как шкодливого щенка!». Вот такой силой обладал Бычок, будучи моложе.  А однажды он на спор унес на себе кислородный баллон, полный, только что заправленный, на другой конец поля и принес его обратно. Когда пришли со смены другие работяги, он проделал то же самое еще раз, а потом еще, поняв, что таким образом он может неплохо так себе подзаработать.  Закончилось все тем, что бригадир принялся орать, чтобы оставили «этот чертов баллон» в покое, пока совсем его не ухвоили.

Однако самым примечательным в Колином рассказе было то место, где Бычок решил бросить пить. А от многих я слышал, как он, бывало, пивал. И на охоте, и на рыбалке, и прямо на работе! А тут, на тебе, бросил! Вот так просто, ни с того ни с сего. Хотя нет. С вечера они что-то там опять отмечали и утром, как водится, наступило жуткое похмелье. Так вот, Бычок, поднявшись с трудом с койки и сполоснув лицо водой из бочки, стоящей у бытовки под стоком, во всеуслышание заявил, что, мол, всё, бросаю пить! Заявление это, естественно, вызвало у всех лишь смех. И, представь себе, изумление всей бригады, когда он, действительно, отказался пить в тот же самый день, и вечер, и все последующие дни! Все ждали, что он вот-вот сломается, сорвется…., но не сломался! Не такой он оказался человек! Было в нем чего то, что стало открытием для других.

Позже, я сам лично его пытал, мол, неужели ни капли в рот не брал с тех самых пор?! Нет, говорит, не брал! «Но вот как иные теперь пьют, смотреть просто не могу!  Сядут, нальют себе сто грамм и потягивают, б**ь, по глоточку весь вечер! Ну, если сел пить, так пей, ё** твою мать!!!»

Сфотографировал я его с напарником Витькой в его собственной избушке, которую он построил с Чирком лет за 20-25 до этого. Вот она снята со стороны. Я и сам в ней ночевал не раз, когда рыбачил, и когда свою избушку ставил. А предыстория такова:

Пришел я к реке на три дня раньше их, когда по ночам еще крепко примораживало, и к утру наст был такой, что хоть слона за собой веди. Поэтому и дошел я легко, часа за два. Им же с погодой не повезло: настала оттепель, снег перестал держать, и добрались они уже совсем обессиленные. «Ты знаешь, сколько мы шли?! – жаловался мне Бычок, – Ведь часов 9-10 не меньше!» Причем Витька, будучи моложе, ушел вперед, неся на себе все самое тяжелое и «пробивая» дорогу, Бычок же, с его больными ногами плелся по его следу как мог, в меру сил. И, со слов Витьки, выйдя на залом, по которому можно было перейти речку Чокурку, неловко ступил и провалился одной ногой между бревен, да прямо в воду. Там его Витька и застал, бросив груз в избушке и возвращаясь по своему следу.

«Смотрю: сидит на снегу,   ноги в воде (надеты на нем были валенки с калошами), сам и подняться уже не может! Ну, выдернул я его оттуда, на ноги поставил, думаю, теперь его еще и лечить придется. И – ни хрена! Даже насморка не подхватил, старый хрыч!»

Я же зашел проведать их уже на другой день, когда они немного отогрелись и поотошли с дороги. Видишь, какие они уже довольные?

 

3

Здесь уместно вспомнить то, как я сам впервые встретил Бычка. Было это давно, когда я сам начал потихоньку рыбачить по весне сетками, купив легкую одноместную лодку-корытце с гребками. Избы у меня тогда, естественно не было, я о ней тогда еще и не помышлял. Более того, я даже и не подозревал, что метрах в трехстах от моей тогдашней стоянки уже стоит изба.

Дело было в начале мая, когда вода еще не залила луга, снегу на открытых местах уж не было и в помине, а прошлогодняя трава была сухой, как порох. К Чокурке я вышел с поезда, как обычно, около полудня. Накачал лодку, переправился на луга, выбрал место в небольшой котловине, закрытой от ветра и любопытных глаз зарослями кустов, березняком и редкими пихтами, и развел костер. Позже эта котловина, с небольшими модификациями, стала местом моего пребывания в весенне-осенний период на добрый десяток лет. Костер пришлось разводить, естественно, прямо в этой прошлогодней, сухой и густой траве. Безопасности ради, я предварительно выжег небольшое пятно, притаптывая горящую траву сапогами, чтобы пламя не расползалось. Контролируемый, так сказать, пал.  Перекусил чего-то на скорую руку, подбросил в костер еще пару сучьев покрупнее, чтобы не погас, и побежал, радостный ставить сетки. Часом позже, вернувшись, я застал довольно неожиданную картину: костер мой был разворошен, часть плаща, расстеленного на траве в качестве походной скатерти, была оплавлена, включая маленький радиоприемник, который я оставил тут же, а рюкзак был вообще отброшен в сторону! Однако это было не все. Вскоре я услышал треск кустов и голоса (даже крики), по крайней мере, двух человек, один из которых выделялся особой громкостью звучания. Разобрать я их не мог, разве что слово «пожар» звучало довольно часто. Встреча с кем-то еще мне никоим образом не могла понравиться, так как был я один и, естественно, без оружия, а что на уме у ошалевших от счастья и пьяных от свободы (и не только) рыбаков-браконьеров, которыми заливные луга в мае буквально кишели, было неведомо. Минутой позже из кустов, все с теми же криками выбрались, наконец, два одетых как попало персонажа. Один из них был Бычок (фото ты видишь, описывать не буду), а второй – друг его закадычный, Витька Хмель. Витьке было тогда лет 65. Был он высоким, невероятно худым, сутулым и вообще каким-то нескладным. Череп его, довольно неправильной формы, был покрыт ежиком седых волос, глаза были белесыми и какими-то водянистыми. Если коротко описать мое о нем первое впечатление, то получится довольно емкое – старый зек-рецидивист. Впечатление это усиливалось еще и тем, что одет он был в старые, вытянутые на коленях и линялые штаны-спортивки и прожженную в нескольких местах фуфайку. На плече его, стволом вниз висела потертая одностволка-бескурковка с треснувшим прикладом.

«А-а, так вот кто поджигатель-то!» – заорал все тем же встревоженным голосом Бычок. «Ты, парень, чей будешь? Кабы не я, сгорел бы на хрен твой рюкзак со всем шмотьем! Глянь вон, что творится!» Бычок продолжал без остановки орать что-то еще, хотя можно было говорить уже и потише, а Хмель стоял чуть поодаль и молча меня рассматривал. Позже я узнал, что вот такая манера общения была свойственна Бычку и то, что стороннему человеку могло показаться ссорой с криком и руганью, было обыденным разговором между Бычком и Хмелем, или Чирком. Я за полкилометра мог легко определить, что Бычок сейчас у себя в избушке и с ним кто-то еще – крику было много.

Так вот, оказалось, что меры моей предосторожности были недостаточны и огонь все же перекинулся на траву (видимо, ветер поспособствовал) и пошел бы и дальше, уничтожив все мои вещи, если бы Бычок не наткнулся на мой «костер», возвращаясь к себе в избу откуда-то с лугов. Может, уток ходил погонять, или лодку проверить, стоявшую у них в открытой озерине на западной оконечности этого лугового острова. Не знаю. Главное, что вовремя.

Хмель вскоре, также молча, развернулся и убрел к себе, а мы с Бычком еще поговорили какое-то время. И выяснилось, что он хорошо знал моего отца, что соседкой моих родителей в деревне была его родная тетка, крикливая (наверное,  это у них семейное) старуха по прозвищу Дурнуша, и что, вообще, мы с ним, что называется, свои люди! Однако поджигателем он называл меня еще долго….

 

 

Шушпана береговая

 

Привет, Анечка!

Раз ты просишь, я, пожалуй, продолжу!

Предвосхищая следующий мой рассказ, нужно заметить, что Бычок с друзьями были не единственными обитателями тех мест в весеннюю (так и хочется подпустить поэтизма – звонкую) пору. Был там еще целый ряд деятелей, каждый из которых отличался присущим только ему своеобразием. Хотя всех, несомненно, объединяло одно – любовь к природе. То, что каждый из них понимал и выражал эту любовь по-своему (как сказал бы классик «пропускал ее сквозь призму своего мировосприятия») – уже другой вопрос. Подобно Алисе в Стране Чудес я натыкался на них то порознь, а то на всех сразу. И был я свидетелем многих «волшебных» превращений, совершавшихся под воздействием разных чудодейственных напитков. К слову сказать, почти все они были наши, Коряжемские.

«Во, бля! А ты кто?!» – таковой реакция с их стороны при первой нашей встрече.

Дело было вечером, уже перед закатом. Стояла чудесная майская пора, так любимая всеми нами, когда и ни холодно, и не жарко, и по лугам можно бродить, не путаясь ногами в высокой траве, и, самое главное, никакая крылатая сволочь не вьется вокруг тебя с писком и жужжанием, и не кусается. Они зашли на моторке в Чокурку с Вычегды и проверяли свои сетки, перегородившие речку то здесь, то там.

У меня тоже стояла пара мелких сеток в заливчике, по другому берегу речки, где мы с тобой, Анечка, рыбачили в первый раз. И чтобы до них добраться мне приходилось перетаскивать свое надувное корытце по лугу, пересекать Чокурку и, если не заходить в залив снизу, со стороны устья, перетаскиваться еще раз через узкий перешеек, заросший ивняком, черемухой и шиповником. Ты плавала, знаешь. Вот в Чокурке я на них и наткнулся.

Вернее, не то, чтобы прямо вот «наткнулся».  Я-то их услышал еще с луговины: негромкий говор, иногда – довольные восклицания, плеск и погромыхивание алюминиевых весел, периодически – тихое урчание мотора на малом ходу. Все эти звуки, так свойственные подобному способу рыбной ловли, разносились в вечернем весеннем, таком прозрачном воздухе во все стороны. И слышно их было, благодаря отсутствию растительности и отражению от широко разлившейся воды, очень далеко и очень отчетливо. А вот меня, на моей резиновой лодочке и с гребками, похожими на ракетки для настольного тенниса, слышно не было вообще. Тем более что я спустился на воду выше их и теперь просто плыл по течению, лишь слегка подгребая, чтобы придерживаться нужного мне курса. Поэтому я возник перед ними, словно привидение, материализовавшееся из воздуха.

Тот, что стоял на носу и «тряс» сетку, заметил меня первым, и, от неожиданности, чуть эту сетку не выпустил. Он и задал мне этот простой и вполне ожидаемый вопрос. За ним, в  лодке, сидели еще двое, один на веслах, второй – на заднем сиденье у мотора. Судя по всему, они просто не знали, как реагировать на мое появление. С одной стороны – быть здесь никого больше не должно, так как, во-первых, они бы услышали чужой мотор, во-вторых, сетки их оставались целыми и явно нетронутыми и, вообще, «место занято!». С другой стороны, какая опасность или даже просто вред может исходить от какого-то сумасшедшего на маленькой надувной лодочке? Почему сумасшедшего? А какой же нормальный вздумает прийти сюда пешком с поезда, через леса и болота, и  плавать в сумерках в таком корытце, в период открытия весенней охоты, один, в этой глухомани, среди залитых паводком пойменных лугов и перелесков?  Тем более что боязни я не выказывал, и даже сам начал их ненавязчиво расспрашивать.

А чего мне было их бояться? От Бычка я уже знал, что за компания околачивается на берегу реки, метрах в пятистах от моей стоянки, если мерять по прямой. С его слов выходило, что ребята эти были хоть и безбашенные, особенно когда выпьют, но к «своим» вполне лояльные. Чудили они много, но особо не пакостили и беззаконий не творили. Впрочем, оно и понятно – на реке, когда все настолько мобильны и вооружены много не напакостишь, и на тебя управа живо найдется. До меня с их стороны частенько доносились веселые крики, рев моторов, иногда стрельба. Однако, не имея удовольствия быть с ними знакомым лично, выходить к ним на берег я не торопился. Но, вот, все же, мы и встретились.

Поставив лодки борт к борту, мы неспешно и мирно побеседовали, познакомились, что называется, поближе. Узнав, что я сам из Коряжмы и в этих местах, как и Бычок, являюсь старожилом, они отбросили всякую неприязнь и настороженность, и дружески хлопнув меня по плечу, пригласили «зайти на огонек, засосать стаканюгу-другую». Тогда же и был заключен между нами первый «договор о ненападении»: они не заходят на моторе в наше с тобой любимое карасиное озеро и в тот заливчик, где у меня уже стояли сетки; я же, в свою очередь, не «путаюсь под ногами» в Чокурке и не лезу в те места, где рыбачат они. А рыбачили они широко, поделив меж собой водное пространство километра на три в обе стороны от их стоянки по этому берегу реки! А то, бывало, и дальше уезжали, если место было уловистым. Сетки они по весне считали не поштучно, как я, а мешками! И чего у них только не было: и одностенные «самовязки», и китайские «трехстенки», и дорогие финские, насаженные вручную, фитили разных размеров, и даже невод с собой таскали, хотя по весне он был вовсе не нужен. Поэтому, с этой точки зрения, договор наш, на самом деле, являлся односторонним, заключенным на словах, и больше для смеха. Ну, куда мне было с моим корытцем лезть в их «хозяйство», если я и в лесной-то речке с трудом справлялся с ветром и течением?!

Польза, однако, в этом была несомненная – теперь они знали, что здесь обитал некто, с виду свой, но страдающий головой (а как иначе?!), и заезжать сюда на моторе не следует, дабы не порвать ему сетки и не обидеть и без того ущербного. Да ведь, кроме того, поди, знай, что у него там на уме! Поэтому, на всякий случай, чтобы «задобрить беса», они предложили мне еще и помощь, если кто обидит.  В общем: «Ну, ты … это… заходи, если чо».

Я и зашел, на следующее утро, как раз на День Победы. Обитали они в небольшом перелеске, в самой его чаще, над крутым обрывистым берегом. Речной рукав здесь делал небольшую излучину и течение, бившее в такую высокую воду почти перпендикулярно, ежегодно и нещадно подмывало берег, обрушивая в воду высоченные ели и березы, не ждавшие такой беды. Если прочую мелкую растительность с осыпающихся склонов тут же уносили быстрые речные воды, то большие деревья, низко наклонившись над темной бездной, или вовсе опустившись в нее, еще долго могли так стоять, вцепившись уцелевшими корнями в берег. Некоторые из них могли так удерживаться, продолжая жить, цвести и зеленеть еще год, и даже два. Когда вода падала, под их кронами водилось много мелкой рыбешки, с радостью кормившейся всем тем, что ветер сдувал с веток и листвы. В большой же паводок эти деревья образовывали, своего рода, надежные капониры, куда можно было загнать лодку, защитив ее от большого течения и всего того, что это течение несло. Чем, конечно же, и пользовались эти веселые ребята.

Компания в то утро у них была большая. Я насчитал двенадцать человек. А могло быть и больше – на берегу, между упавших деревьев болталось пять разномастных лодок. Как я узнал позже, большинство обитателей стоянки здесь просто гостевали. «Принимающей» же стороной, так сказать душой компании, была неразлучная троица – два брата, Серега и Эдик Шушпановы, и их закадычный дружок Леха Сазонов, по кличке, конечно же, Сазон. С ними-то я и столкнулся накануне в Чокурке.

Между деревьями, из жердей, старых досок и елового лапника была сооружена большущая лежанка, поднятая над землей примерно на метр. Над лежанкой  – такой же примитивный навес из полиэтиленовой пленки. Экраном, хоть как-то защищавшим от северного ветра, служила большая белая и относительно чистая простыня, что было крайне удивительно. На этом походном ложе и разместилась на ночь большая часть честной компании. К моему приходу, а было около девяти утра, они так и лежали там вповалку, закутавшись в куртки, натянув на головы шапки и капюшоны, и укрывшись, насколько это было возможно, плащами и ватниками, принесенными из лодок. Что ни говори, а ночи в начале мая у нас очень холодные. Впрочем, ты и сама это прекрасно знаешь. Даже я в спальнике и палатке, поставленной на разогретую костром землю, под утро начинал замерзать.

Эдик, старший из братьев, а также самый деловой и хозяйственный из всех собравшихся, уже хлопотал у потрескивавшего свежими дровами костра.

«А-а, здорово, бродяга! Проходи, рассказывай!» –  приветливо и бодро произнес он, завидев меня, пробирающегося к ним напрямую через кусты со стороны лугов. Здоровья и бодрости в нем хватило бы на двоих. Хоть ростом он был и не очень высок, зато широк, крепок, упитан, розовощек и очень деятелен. Он мне сразу напомнил жизнерадостного бесшабашного кабанчика, увиденного мною в одном из популярных тогда мультсериалов. Его обветренное  и обгоревшее на весеннем солнце до почти кирпичного цвета круглое лицо и стрижка бобриком еще более усиливали это сходство. С его легкой подачи, кстати, так они меня потом Бродягой и называли. А что, неплохая кличка! Правда?

Судя по невообразимому бардаку, творившемуся у них на стоянке, особенно на большом, грубо сколоченном и также закрепленном между двумя деревьями столе, День Победы они начали отмечать еще накануне и угомонились только ночью. И то не все. Чуть поодаль от костра, среди разбросанной грязной посуды, пустых бутылок и консервных банок сидели на чурбаках, покачиваясь и сонно хлопая осоловевшими глазами, двое «недоперепивших», явно продержавшиеся в состоянии праздничной экзальтации до самого утра, словно их поставили с вечера в караул и они, верные неведомой присяге, стойко перенося все тяготы, блюли службу. Один из них, с виду, самый старший из всех, тощий и сутулый, с усатым скуластым и пропитым лицом, одетый в рваный и во многих местах прожженный полушубок и такую же драную шапку-ушанку «а-ля почтальон Печкин», все пытался, несколько манерно, закинуть ногу на ногу. Когда у него это получалось, он также манерно, отводил в сторону правую руку с зажатой меж двух грязных пальцев потухшей беломориной, обхватив при этом колено левой рукой, и пытался что-то вещать, обращаясь, с претензией в голосе, к мельтешившему у них перед глазами Эдику. И вот тут у него уже совсем ничего не получалось. Разобрать в его речи можно было лишь отдельные короткие слова с малым количеством согласных, в основном матерные.  Вскоре, однако, он снова начинал терять равновесие и заваливаться на бок, что, к величайшему его огорчению, вынуждало менять позу на другую, попроще и поустойчивей. Напарник его, молодой здоровый белобрысый парень, одетый в зимний камуфляжный комбинезон с надорванным рукавом и напрочь оторванным капюшоном, болтавшимся у него за спиной на одном шнурке, сидел более надежно, широко расставив ноги, обутые в зимние короткие сапоги с оплавленными на костре носками, но, как видно, уже из последних сил, и лишь вяло ему поддакивал.

«Как же вы меня з***ли! – возмущенно, но как-то безнадежно устало, восклицал Эдик время от времени, подвешивая над костром котелок и чайник,  и перекладывая подброшенные сучья и поленья так, чтобы пламя разгоралось прямо под ними, –  Так толком и не поспал из-за вас! Идите вон, залезайте, отсыпайтесь, пока место освободилось! Сетки-то у вас два дня уже мокнут! Когда проверять поедете?»

Ночные стражники лишь снова бормотали в ответ что-то невнятное, но поста своего не покидали. Моего появления они поначалу даже и не заметили. А когда заметили, реакция их была почти нулевой. Усатый лишь таращил на меня какое-то время свои мутные глаза, потом ткнул в меня пальцем и попытался что-то сказать, а в результате просто неловко махнул рукой и отвернулся, едва не упав с чурбака.

А место для них, действительно, освободилось. Потрескивание разгоревшегося костра, свежий дымок и пробивающиеся лучи карабкающегося все выше солнца, стали пробуждать народ. Так оно обычно и бывает: нужно лишь кому-то первому подняться и разжечь костер или печку, если дело происходит в избушке, как начинают подниматься и другие. А до того момента все лежат, дремлют и ждут, кто же не выдержит раньше всех и станет этим первым.

Следующим поднявшимся оказался Леха Сазон. Невысокий, с короткой стрижкой, лопоухий, он выглядел моложе своих лет и казался вообще пацаном, по сравнению со своими закадычными друзьями. Но, как оказалось позже, парень он был занозистый и помыкать собою никому не позволял. Был он по утреннему свеж, похмельем явно не страдал. Соскочив с лежанки, он подхватил со стола первую попавшуюся кружку и бодро направился к костру, затянув по пути хриплым со сна голосом «День Победы, как он был от нас далек…». Как и все прочие, выпить на рыбалке он любил, но, как и Эдик, норму свою знал и совсем пьяным я его ни разу не видел. Чего нельзя было сказать про младшего из Шушпанят, как их многие за глаза величали, Серегу. Тот отличался от Эдика настолько, что их трудно было и за братьев-то признать. И внешностью, и характером. В последующие несколько лет я не раз натыкался на него, отлеживающегося в тяжелом похмелье то в избушке у Бычка, то в палатке, а то прямо у костра.

Между тем, в «непринужденной дружеской беседе», мы с Эдиком делились информацией. Мне, собственно, и рассказывать-то было нечего. Разве что описать то, как я обычно сюда добираюсь, и как оно тут раньше было, когда цела еще была отцовская землянка за Чокуркой. И как хороша была сама речка, пока на заболотилась из-за сгнившего за долгие годы и перекрывшего ее течение залома. Эдик же, охотно отвечая на мои вопросы, поведал мне много интересного. Ближайшие их сетки стояли прямо здесь, под самым носом, в полое, перекрывая вход в систему озер большого речного острова, называемого в ближайших деревнях Колыванью. Река в тех местах дробилась на несколько рукавов, или полоев, расположенных каскадом, поэтому островов, больших и малых, тут было много. В паводок я и сам все время оказываюсь на острове. Впрочем, опять же, ты и сама это прекрасно знаешь. Другие сетки, как я и говорил, стояли по заливам, лесным речкам и разлившимся пойменным озерам там и здесь, в обе стороны. Так что проверяли они их один раз в два дня, чаще просто не получалось. Ну, и рыбы они ловили, соответственно, хоть завались!

Оружия у них тоже хватало. Оба Шушпана имели по вертикалке двенадцатого калибра. Леха тоже иногда таскал с собой то одно ружье, то другое. Скорее всего, брал у кого-то из «гостей» на время, или же были свои, незарегистрированные – этого добра по деревням все еще хватает. Поэтому в стрельбе их ничто не ограничивало, кроме патронов, которые у них периодически заканчивались.

«Зайцев по островам гонять – ух, как занятно! Мы уж с десяток их настреляли!» – хвастался мне Эдик. Значит, штук пяток точно подстрелили.

«Что, прямо так, без собаки?!» – удивлялся я.

«А зачем нам собака? – весело отвечал тот, – У нас вон, Леха быстро бегает и громко гавкать умеет. Мы его в загон пускаем!»

С лежанки донесся вялый смех. Леха, сидевший на пеньке поодаль, добродушно улыбался, демонстрируя отсутствие нескольких зубов.

«А косача-то где стрельнули?» – вопрошал я, указывая на красивый хвост петуха-тетерева, приколотый к стволу ели над столом.

«Так здесь же, неподалеку. В Сопанку с утреца заехали, слышим – токуют по краю бора. Ну, мы и поднялись туда. Недолог путь».

«А что, и не беспокоит никто, местные там, или инспектора какие?!»

«Да никого тут, на хрен, нет! Местные сюда и не суются. Шуганули мы их как следует!»

«А ты не видал ни разу, как, лежа в лодке, мотор заводят?» – с легким смешком вступил в разговор Леха Сазон, неспешно, с видимым удовольствием отхлебываю из кружки пустую горячую воду, налитую из еще не вскипевшего чайника. «Был у нас тут такой прикол на той неделе. Мы как раз только приехали да выставились»

«Как это?» – не понял я.

«Да подъехал тут на «Казанке» какой-то п**ор, хотел в озеро видать заехать. Чуть сетку нам не порвал, козел! Видно же, что занято уже все! Веревки у нас вон как высоко привязаны. Встал напротив, и орет что-то, права качает, руками машет. Ну, мы вывалили все на обрыв, пьяные, небритые, да с ружьями, тот вроде приумолк. «Чо те надо, придурок?» Тот снова что-то вякает. Ну, Серега и не выдержал, саданул с обоих стволов ему перед лодкой, только дробь по бортам застучала!»

«Ага! – подхватил Эдик, под дружный смех своих, уже проснувшихся товарищей, – Тот в лодку хлоп и лежит не высовывается! Потом смотрю – рукой дотянулся до стартера, дерг его, прямо на скорости, и ходу! Так лежа метров сто по прямой на среднем ходу и ехал, потом вскочил и – газу! Мы ему, уже вдогонку, еще пару патронов засадили, чтобы пуще ехалось!»

«Так, а кто такой был-то? Так и не узнали?»

«А-а, – небрежно махнул рукой Леха, – с Литвиново хлыщ какой-то. Мы через пару дней туда за вином поехали. В магазин заходим, стоит там Аркашка, мент бывший, тоже куда-то закупается. Я давно его знаю, еще с батей вместе рыбачили. Узнал меня, поболтали о том да сем».

«А что, – спрашивает, – Леша, я слыхал там у вас за Колыванью, по людям постреливают?»

«Правильно! – говорю, – Я там рыбачу! Не х** там делать!.. Ну, видит Аркашка, борзые мы все, еще бухие, с ружьями… Хвост-то и прижал»

«С ружьями?!» – ахнул я.

«А чо нам их, в лодке что ли оставлять?» – удивился Эдик.

«Сам подумай, – поддакнул Леха, – лодку никто тронуть не посмеет, а оружие – есть оружие!»

Немного помолчав, он спохватился и добавил со смехом: «Аркашка еще, главное, в ружья тычет, говорит, мол, вы хоть переломите их, в магазине-то. Ну, мы переломили. У нас патроны из стволов и посыпались. Тот аж за голову схватился!»

В общем, весело было у них!

Но самый, на мой взгляд, забавный эпизод случился буквально тем же вечером. И как мне жаль, что я не был тому свидетелем! Мне уж они потом, на другой год об этом рассказали. Тебе, Анечка, ждать придется малость поменьше. В следующем письме доскажу. А если не в следующем, то, все равно, скоро!

 

 

 

 

 

Программа телепередач на завтра

 

С добрым утром, Анечка!

Проснулась? Есть еще пяток минут в запасе, чтобы продолжение узнать?

Ну, тогда слушай (в смысле, читай)!

Разного рода инспекторы Шушпанят, конечно же, беспокоили, но не часто и очень осторожно. О времени прибытия их, чаще всего, парни узнавали еще накануне. Ну, или, на худой конец, когда те были уже в пути, но на достаточном еще удалении. И все благодаря «достижениям цивилизации»! До того, как поставили ретрансляционную вышку в Литвиново, на противоположном берегу в нескольких километрах выше по течению, в этом смысле, было гораздо хуже. Не говоря уже про те времена, когда сотовой связи вообще не существовало! А сейчас любо-дорого – пара звонков и уже всем известно, что за инспекция выехала, а так же куда и с какой целью.

Структура местного Рыбнадзора для меня всегда оставалась загадкой. В прежние годы сюда наезжали инспекторы из Яренска. Оно и понятно – район-то Ленский. Я и сам с ними сталкивался, когда донками рыбачил в полое. С кокардами, при оружии. Только что с меня возьмешь, размахивающего над головой леской с двумя крючками?

Затем проверяющие стали появляться с обоих концов реки, разношерстные, кто на чем, и было непонятно, кто за какой участок отвечает.

Сейчас с проверками ездят из Котласа или Коряжмы, хотя район тут, опять же, Ленский.

И ты знаешь, это мое невежество меня вполне устраивает. И то, что я с ними близко не знаком, устраивает еще больше! Пусть так оно и остается! Однако по рассказам Бычка с Хмелем или тех же Шушпанят, я наслышан о нашем Коряжемском инспекторе Валере Пономареве, по кличке, естественно, Пономарь.  В принципе, все они, что рыб-, что охотинспекторы – такие же заядлые рыбаки и охотники, как и все прочие, только с претензией на что-то большее и соответствующими полномочиями. И лодки их, которые личные, стоят на тех же лодочных станциях, что и у других. И знают они всех местных браконьеров, как облупленных, как, впрочем, и те их. Это нормально. В таких отношениях главное – не наглеть, не зарываться и, как говориться, не переступать черту. Как тем, так и другим. Так оно было всегда, еще с незапамятных времен.

Вот, например, выловили как-то раз, не при мне это было, Шушпаны с Сазоном семгу, зашедшую чудесным образом из Двины. Ну, выловили, так и радуйтесь меж собой потихоньку! Так нет же, те давай друзьям хвастаться по телефону. Может, спьяну, а, может, от радости такой мозги поотшибало.  Скорее всего, что и то, и другое. А ведь на лодочной вести разлетаются быстрей, чем в телеграфных агентствах. А если еще учесть, что лодочная наша расположена вплотную к Спасательной Станции, где держат свои плавсредства и ГИМС, и Рыбнадзор, и охотоведы, то совсем неудивительно, что уже на следующий день, рано утром Пономарь с напарником оказались на стоянке у Шушпанов. Те даже и проснуться-то толком не успели. На вешалах у них сетки сохнут, прямо возле лодки фитили горкой сложены, а в холодной яме, в мешке, помимо прочей рыбы и семга лежит.

Тут расклад всем понятный: у одних работа такая, другие, сколько на них глаз не закрывай, попались с поличным, придется хоть как-то, да отвечать. Для формальности, как положено, составили протокол и стали договариваться. В итоге, пришли к согласию: конфискует у них Пономарь сетки, что уж совсем на виду, да пару фитилей, что похуже, ну, и штраф выпишет, небольшой. В том, что рыбу заберет, даже никто и не сомневался и претензий не предъявлял – так уж заведено.

Уехали инспекторы, и, вроде, не на что на них рыбакам обижаться. Сами, дураки, себя наказали за длинный язык и «халатное отношение к делу».

Но в другой раз по-другому вышло. Что там у них стряслось до этого – поди, сейчас разберись, а только обиделись сильно Шушпаны с Сазоном на Пономаря. Обиделись и решили ему, при случае, сказать, что они обо всем этом думают. А случай такой подвернулся, когда эти балбесы, будучи уже навеселе, собрались с лодочной выезжать на очередную рыбалку, а Пономарь, по каким-то делам, туда спустился. Увидев его, идущего к будке дежурного по бону, те тут же выскочили из лодки, и пошли доказывать неправоту своего оппонента. Леха даже, на ту беду, прихватил весло, для пущей убедительности. Этим-то веслом ему по челюсти и досталось. В результате лишился Леха пары зубов (хорошо хоть челюсть цела осталась), а Эдик с Серегой залечивали синяки и ссадины, в основном на лице. Они ведь тогда еще не знали, что служил, в свое время, Валера Пономарев в штурмовом десантном батальоне, и навыки свои, за годы гражданской жизни, растерять не успел. Понятно, что обиделись они на него пуще прежнего, но и опасаться стали куда больше.

То, что они придумали тем майским праздничным вечером, превзошло все мои ожидания и подняло их в моих глазах на несколько пунктов.

Веселые длинные выходные заканчивались, волна гостей схлынула, и на стоянке продолжало оставаться пятеро самых отъявленных и стойких, включая неразлучную троицу, которые ежегодно брали отпуска, больничные или просто отгулы именно на первую половину мая. Жили они тут, кстати говоря, почти безвылазно две-три недели, по очереди гоняя в город на «побывку», чтобы отвезти все добытое, помыться и пополнить истощившиеся запасы.   Так вот, ближе к вечеру, выехавшие домой товарищи и такие же братья-браконьеры, стоявшие на реке течением ниже, сообщили по телефону, что к ним едет Пономарь. Ну, может, и не к ним конкретно, а только до них он доберется точно. Тут уж к бабке не ходи! И что, ты думаешь, они придумали? Нет, слушай, это просто гениально!

На той самой простыне, служившей им пологом, они мастерски нарисовали углем и валявшимся у кого-то в лодке синим маркером экран телевизора с диктором и праздничной заставкой, мозолившей всем глаза в те майские дни. Затем, натянув этот экран меж двух деревьев, они соорудили перед ним пару скамеек и маленький столик, на манер журнального. Заслышав рев мотора на входе в полой и определив наверняка, что к ним подъезжает Пономарь, они расселись перед экраном в позах людей, увлеченных захватывающим зрелищем, выставив на столике пивные банки, водочные бутылки и надорванные пакетики из под сухариков.

Причаливший к берегу Пономарь не сильно удивился тому, что его никто не вышел встречать. Он к этому уже привык. Но какого же было его удивление, когда, поднявшись к костру, он обнаружил описанную выше картину! И ладно бы только это! Парни на него вообще никак не реагировали, на вопросы не отвечали и вели себя так, словно его здесь не было! Они просто продолжали таращится в нарисованный экран телевизора, словно загипнотизированные.  Вот такого Пономарь еще не видел!

Походив вокруг них какое-то время, он не решился их тормошить руками, а просто смачно выругался и заключил вслух: «Допились, идиоты!». Плюнув, он спустился к лодке, завел мотор и уехал.

Ржали они до упаду, до коликов в животе. Хорошо еще выпивки немного оставалось,  а то чуть плохо не стало со смеху! И до сих пор ходит эта байка в их среде, как высочайший образчик рыбацкой изобретательности и фантазии!

 

 

Семейное предание

 

Привет, Анечка!

Вот теперь, освободившись от срочных дел, и отодвинув работу на задний план (как мы, Анечка, с тобой иногда это делаем), могу я вновь продолжить свой рассказ.  Речь, однако, пойдет не о Бычке, а обо все том же Коле Журавлеве, раз уж я тебя с ним немного познакомил. О таких людях можно говорить долго, если разговор зайдет о, разного рода, несуразностях и неувязках. Я, к сожалению, имел удовольствие общаться с ним всего каких-то пару лет, когда устроился на наш ремонтно-механический завод во второй раз (цивилизация развивается по спирали, ты же знаешь).  Причем, когда я впервые после почти пятнадцатилетнего перерыва зашел в нашу мастерскую, в ней меня встретили именно Коля Журавлев и токарь нашей ремонтной группы Витя Протасов. Это был, видимо, какой то знак свыше, указывающий на всю смехотворность  моей затеи снова поработать там в качестве слесаря. «В одну реку нельзя ступить дважды!» – было сказано всем нам в назидание еще пару тысяч лет до этого. Витю, еще в юности, величали кто Каланчой, а кто Длинным. Это именно ему я позже сплел в подарок на день рождения лапти сорок седьмого размера, больше похожие на небольшие лодки. Ну, а Колю я тебе уже описывал. Этакий эстрадный дуэт, Толстый и Тонкий.

Как много было у Коли причуд, так и забавных случаев с ним случалось не мало, но чаще всего мне вспоминается событие, разрушившее одно из «старинных» преданий семьи Журавлевых.

Когда речь заходила о Гражданской войне, Коля частенько упоминал с гордостью, что прадед его тоже в ней активно участвовал, будучи матросом и чуть ли ни одним из организаторов борьбы с иностранной интервенцией у нас на Севере.

«На пароходе он ходил! Пулеметы у них были! Пушка даже на носу стояла! Прям так по Двине, от деревни к деревне до самого Архангельска он этих англичан да шотландцев и гнал!»

Коля даже имя своего легендарного прадеда называл, да я теперь уж его и не вспомню, не буду врать. А вот название того парохода Коля и сам долгое время вспомнить не мог. Но однажды он пришел из своей бойлерной к нам в мастерскую раньше обычного (обычно это случалось перед утренним чаем), даже не пришел, а почти прибежал, весь сияя, как лампочка. «Вспомнил я, – говорит – на чем воевал мой прадед в Гражданскую! Вернее, брат мой старший мне помог, мы с ним вчера созванивались! (А брат у Коли жил и работал в Воркуте). Что-то мне, говорит, припоминается, что дед про пароход «С. Дежнев» рассказывал. И точно! Он! Я и сам тут же вспомнил. Было такое! Дед рассказывал, а я тогда совсем еще мал был, а братуха, вишь, запомнил!»

Ну, порадовались мы за Колю, чай так весело все пить принялись, а бригадир наш, Володя Щипин, мужик дотошный, умный как утка и технически так подкованный, что ему бы инженером-конструктором работать, а не слесарем-ремонтником, решил втихаря проверить правдивость Колиных слов. Был у Володи чудесный, дорогущий смартфон. Смартфонами, вообще-то, уже тогда было никого не удивить, но Володя отличался от всех прочих обладателей этого чуда тем, что постоянно их обновлял, приобретая самые последние модели из доступных в наших магазинах. Никаких денег на них не жалел, продавая «старые» устройства друзьям и знакомым по сходной цене, или просто раздаривая их родственникам. Так вот, зашел Володя в интернет, порылся, поискал и… нашел-таки упоминание о таком пароходе. Да! Был такой ледокольный грузовой пароход «С. Дежнев»! И в боевых действиях он, действительно, участвовал! (Коля аж словно воспарил от гордости на этих словах!) Но, правда, на стороне интервентов…

Что тут началось! Кто ржал, поперхнувшись чаем или печенюшкой, кто к Володе поближе подсел, чтобы самому прочитать статью, им найденную, убедиться, так сказать, лично. Коля же, побагровев как рак, начал визжать, что все это ложь и провокация! (Ну, а что еще ему оставалось делать?!) Закончилось все тем, что мы, прошерстив вместе с Володей все доступные ссылки, окончательно убедились, что так оно и было.

«Ну и гад же ты, Вова, вместе со своим сраным телефоном!» – резюмировал Коля Журавлев, понуро выходя из мастерской, придав, сам того не ведая, особый оттенок значения слову «гаджет». Так была разрушена до основания Колина семейная легенда о героическом революционном прошлом Колиного пращура.

 

 

 

Рассказ о юном Володе

 

Что же касается Вовы Щипина, то начинал он свою трудовую деятельность здесь же, на комбинате, только не на ремонтно-механическом заводе, а в котельном цехе ТЭЦ. Пришел он туда после армии, по совету одного из своих друзей, не обладая, в общем-то, какой-либо производственной специальностью. Тогда после армии легко было работу найти. Ну, оформили его как слесаря по ремонту котельного оборудования, а пристроили к операторам котельного цеха (котельщикам), на вырост, так сказать. Переодев его, и проинструктировав должным образом, старший мастер повел его прямиком в цех, рассказывая ему на ходу об особенностях его будущей работы, оборудовании, установленном в цехе, людях, которые то оборудование обслуживали и управляли им. Он обещал его тут же представить человеку, которого все здесь уважали за его мастерство и огромный опыт, и который должен был стать Вове наставником во всем, что касалось вопросов производства (и не только, как оказалось впоследствии). «Золото, а не человек!». Да только вот незадача: зайдя в операторскую, мастер не обнаружил этого ценного кадра. Было там народу всякого (как раз после утренней планерки), а вот его не было! Не оказалось его и в Красном Уголке (это такой маленький актовый зал, по сути, большой кабинет с портретом или бюстом другого Володи, уже взрослого и состоявшегося, даже через чур состоявшегося, а вовсе не угол дома, в который врезался мотоциклист), и в кладовых, за которые он был ответственен, и еще  в каких-то закутках, где он потенциально мог находиться. Так продолжалось, пока им кто-то не подсказал, что этого «золотого человека» видели в слесарной мастерской. Тут мастер как бы так слегка споткнулся, явно про себя выругавшись, постоял в задумчивости пару секунд и сказал Володе: «Ступай в слесарку, тебя проводят, там его сам и найдешь. У меня уже нет времени его искать. Познакомитесь. Сработаетесь. Он мужик что надо!» Правда, окончание фразы прозвучало у него не совсем, чтобы уверенно.

Слесарная мастерская или слесарка, как ее все называли, оказалась довольно мрачным помещением с грязными окнами, железными верстаками вдоль стен, ящики которых были заперты на висячие замки, сверлильным  и токарным станками. Станки были замызганными и неухоженными, заваленными неубранной стружкой и забрызганные засохшей олеиновой кислотой. Судя по всему, лет им было под 30, если не больше. Посреди слесарки находилась большая чугунная поверочная плита, установленная на грубо сваренный стальной каркас и покрытая куском избитой и изрезанной ДВП. Конструкция эта заменяла стол и для чего-то другого уже явно не годилась. С двух сторон ее располагались скамьи, также грубо сваренные из труб и имеющие толстые деревянные доски в качестве сиденья.  На столе валялись покоцанные и потертые костяшки домино. «В электроцех, наверное, опять поперся. Подожди здесь, скоро придет!» – сказал Володе, проводивший его молодой, но бывалый, судя по виду, паренек, и сам куда-то убежал.

В мастерскую то и дело заходили с деловым видом какие-то люди в грязных спецовках, некоторые в поцарапанных касках, что-то брали из верстаков, гремя замками и железными ящиками, и снова уходили. Володя сидел за столом и молча перебирал костяшки домино, складывая из них что получится. Спустя примерно полчаса зашел здоровенный мужик, так же в спецовке, но уже относительно чистой, и даже карандаш с авторучкой торчали из маленького нагрудного карманчика. Руководствуясь шестым чувством, Володя понял – он, его наставник! Человеку этому было, очевидно, не очень хорошо. Лицо его было помятым и красным, движения какими-то усталыми и неловкими, на Володю он не обращал ни малейшего внимания. Поставив на верстак принесенную с собой литровую банку, на две третьих заполненную какой-то коричневатой субстанцией, он начал хлопать себя по карманам, достал из одного из них бумажный пакетик и высыпал его содержимое в банку. Володе показалось, что это была обычная соль. Затем человек схватил стоявший на соседнем, наиболее чистом и даже застеленном газетами верстаке электрочайник и вылил из него в банку воду, скорее всего, оставшуюся после чаепития. Воды там было совсем немного, и мужчина негромко выругался и пробормотал что-то, из чего Володя смог разобрать только «бл***ая технология».

Затем новоявленный химик-технолог схватил банку и прямиком направился к сверлильному станку. Движения его становились все более нетерпеливыми и дерганными. Поставив банку на стол станка он опустил штурвалом шпиндель с зажатым в патроне сверлом большого диаметра (заранее что ли приготовил?) так, что сверло до половины погрузилось в банку. Тут Володя заинтересовался настолько, что даже доминушка выпала у него из руки и, цокнув, отскочила от куска ДВП и брякнулась на пол.

Зашумел по-старчески надсадно включенный станок. Дальнейшее действо было сокрыто от Володи широкой спиной «химикатчика». Пока тот «сверлил» банку, до Володи донесся запах, знакомый ему еще с тех пор, когда он ходил в «самодельные» кружки Дворца Пионеров, сначала судомодельный, а потом и авиамодельный. Однозначно, это был клей БФ. Когда любопытство Володи почти достигло предела, станок затих, мужик поднял шпиндель, подхватил банку, в которой оказался уже не клей, а небольшое количество мутноватой жидкости, и перелил полученное содержимое в приготовленный стакан. Коричневый липкий кокон остался болтаться на сверле, капая на сверлильный стол остатками влаги.

Судорожно сглотнув, мужчина подошел к столу, плюхнулся на скамейку напротив Володи, все так же, не обращая на него внимания, поставил стакан перед собой и какое то время тупо смотрел на него. При этом, стакан продолжал источать стойкий запах клея БФ. Как бы внутренне подготовившись, он схватил стакан и залпом все выпил.

Затаив дыхание, Володя ожидал исхода. Ожидал всего, чего угодно. Даже стал вспоминать дорогу в слесарку, чтобы суметь, если что, быстро позвать кого-нибудь на помощь. Однако помощь не понадобилась. Мужчина пару раз глубоко выдохнул, ну, и, соответственно, вдохнул, молча посидел с минуту, потом черты лица его как то разгладились, тело слегка обмякло. Взглянув на Володю рассредоточено, впервые с момента своего появления, он тут же спросил его сипловатым голосом: «Тебя как зовут?». «Вова», – ответил Володя. «Так вот, Вова, ты так не делай!»

Так, впервые Володя непосредственно столкнулся с институтом наставничества в Стране Советов. И, надо сказать, завету этому он следовал неукоснительно все последующие годы! Заявляю это авторитетно, так как именно Володя стал моим наставником, когда я впервые пришел на завод еще пацаном-ПТУшником, для прохождения производственной практики, а позже и устроился туда «на постоянно».

 

 

Отряд не заметил потери бойца

 

С добрым утром, Анечка! Заинтриговала тема?

Вообще то, речь пойдет о войне не настоящей, со стрельбой, взрывами и прочими ужасами, придуманными человеками для уничтожения себе подобных, а о битвах иного рода. Будь я этаким политологом, коих сейчас хоть пруд пруди, если верить телеящику, я бы сказал «о войне идеологической». В общем, речь пойдет о битвах за души человеческие. Знаю, фраза пафосная (нафталином попахивает), избитая, но очень даже уместная, а, посему, оставлю я ее. Я думаю, Анечка, ты простишь мне это легкий привкус казенщины. С детства нас учили говорить лозунгами и клише, до сих пор сквозит это в речи. Трудно избавится от «наследия Ильича».

Так вот, возмужал с годами Володя Щипин, вырос как профессионал и, вообще, как личность. Перешел работать на Ремонтно-механический завод, в ремонтную группу, своего рода ремонтно-механический «спецназ», прибегая к армейской терминологии. На хорошем счету был у начальства и всего коллектива! Даже в самодеятельности участвовал! А такие люди, знаешь, ТАМ (при этом было принято понижать голос и неопределенно показывать пальцем вверх) незамеченными не остаются. Был у парторгов свой план, как и у всех советских людей, в какой области хозяйства, и не только хозяйства, они не были бы заняты. Будь ты сталевар, или танцор в ансамбле песни и пляски, а вот изволь к такому то сроку сделать то-то и то-то в таком то вот количестве! Да, и с таким то вот качеством! У парторгов план был прост: принять за определенный срок N-е количество людей в партию. Неважно, кто они, какой профессии, уровня образования или воспитания. Партия сама научит и воспитает как надо! Партия она… такая! Главное, что бы был человек идеологически чист! Ну и разнарядка была соответствующая:  на одного интеллигента два пролетария. Это если уж совсем обобщать. А кто тогда, при тех-то масштабах в мелочи вдавался?

Секретарем партийной ячейки на РМЗ был тогда некто тов. Шитарев. Человек, казалось бы, ни чем не примечательный,  но, оглядываясь назад, и услышав, годами позже кое-какие истории от других людей, я понимаю, что был тот тов. Шитарев вовсе не так прост. Даже одна его фамилия о многом может сказать. Ты, должно быть, знаешь, что в английском языке означает слово «шит» (shit), несмотря на твои уверения в абсолютном незнании этого вражеского наречия. И был тот тов. Шитарев, как оказалось позже, под стать своей фамилии. Ну, вот как тут не вспомнить бытующее мнение о том, что имя (фамилия) человека накладывает свой отпечаток на всю его жизнь! Еще будучи простым модельщиком, он отличался тем, что не брался ни за какую дополнительную или сверхурочную работу, не выторговав себе у начальства приличное денежное вознаграждение или еще какую льготу – премию, отгулы, перемещение в очереди на материальные блага – мало ли чего! А как иначе? «Мы – материалисты! Материя первична, во всех ее проявлениях!» Ты и сама, наверняка, все это помнишь. Ну и стучать, конечно же, тов. Шитарев никогда не забывал. Это уж как положено! Секретарем без этого не стать! Один раз даже умудрился сдать своего коллегу, с которым вместе же накануне и пили. Правда, коллега тот набрался изряднее тов. Шитарева (или, может, здоровьишком был послабее) и поэтому пришел на работу с жуткого похмелья, лег «полежать» в одной из многочисленных заводских  подсобок, за что и поплатился, во благо тов. Шитарева (на тот момент еще модельщика 6-го разряда).

И вызвал тов. Шитарев однажды к себе молодого и перспективного рабочего Володю Щипина на беседу. Вернее, не вызвал, а «пригласил». И не к себе, а в кабинет председателя профкома РМЗ. Свой кабинет у него был на тот момент чем-то или кем-то занят. Пригласил, значит, и говорит ему, вы мол, товарищ Щипин, будучи таким вот положительным молодым человеком, комсомольцем, активистом, АГИТАТОРОМ народных масс, просто обязаны вступить в партию! Нам такие люди нужны! А посему, садись, пиши заявление! Я сам лично тебе рекомендацию дам, потому как ты себя уже отлично зарекомендовал!

Однако видел Володя Щипин свое будущее несколько иным, и партийные дела и обязанности вовсе не вписывались в его планы. Как и все технари «от Бога», Володя был тоже очень практичным человеком, но честным. То есть, не то, чтобы тов. Шитарев был бесчестным, нет! Он тоже был честен. Но по-своему, по партийному. А Володя по-простому, по-народному, так сказать. Ведь оно так тогда и было: Народ и Партия едины, но каждый из них един по-отдельности.

Володя начал мягко так возражать, мол, молод  я еще, вряд ли достоин такой чести, стараясь смотреть в сторону или в пол, от того, что отказывать людям он не любил, чувствовал себя от этого неуверенным, а, по большей части, чтобы поменьше ощущать запах перегара, исходящий изо рта тов. Шитарева. Тут тов. Шитарев, поняв, что вот так, с наскока затащить Володю в партию не получится, начал расписывать ему все прелести партийной жизни: и по службе то легко будет двигаться, и путевки то разные (прочим беспартийным недоступные) в санатории и турпоездки, и с очередью на квартиру партия поможет… «А хочешь, например, мы тебе мотоцикл пробьем, Иж-Планета, а! Без очереди! Это же другим только мечтать остается!» – вошел в раж тов. Шитарев, демонстрируя безграничность своих возможностей. «Да, вообще то, у меня уже есть мотоцикл, – робко сказал Володя, – именно Иж-Планета, и даже Спорт».

И надо сказать, что у Володи, действительно, был новенький «Иж-Планета-Спорт», один из первых, появившихся в Коряжме. Первой серии, еще с японскими комплектующими, 32-сильный! Это целая история, как он его приобрел! Ездил специально в Москву, потом в Ижевск, заказывал, ждал, вез его в багажном вагоне, перегружал не раз с одного транспорта на другой… Это ж сколько нужно было потратить сил, времени, денег, да и просто терпения! Но Володя был очень целеустремленным молодым человеком, интересовался всеми техническими новинками, доступными для простого смертного и ничто не могло его остановить, если он задавался целью купить себе что-нибудь этакое! А впрочем, я тебе уже писал об этом. Короче, был у Володи такой мотоцикл, и второго ему было не нужно!

Тов. Ширтарев был слегка ошарашен таким поворотом дел! Как это, беспартийный и… на тебе: может позволить себе такое! Очевидно, не находя больше подходящих аргументов, он придвинулся к Володе поближе, обдав того полным букетом запахов, положил ему на колено руку, как бы по-отечески, и сказал, даже так с оттенком угрозы сказал, глядя в глаза: «Вступай, Витя, в партию, я тебе говорю! Не прогадаешь!» На что Володя, невольно отпрянув, произнес вполне естественное: «Да я и не Витя, вовсе! Я Вова».

«Да какая на х** разница!» – вскипел тут тов. Шитарев, хлопнув себя по колену, и нетерпеливо вскакивая. «Говорю тебе, вступай! Значит вступай!»

И вот тут Володя окончательно утвердился в мысли, что в партию он точно вступать никогда не будет.

 

 

 

Казус ухажера

 

А с мотоциклом своим, под названием «Иж-Планета-Спорт», возился Володя, как с дитем малым. Вернее, как малое дите с любимой игрушкой. Мыл, чистил и драил его так, что он весь блестел и сверкал своими никелированными  и полированными деталями даже в пасмурный день. Веселый блеск буквально гипнотизировал народ, собиравшийся вокруг этого чуда техники, стоило Володе ненадолго оставить его во дворе. Даже спустя пару лет после покупки, мотоцикл выглядел так, что люди несведущие полагали, что он буквально на днях сошел с заводского конвейера и каким-то волшебным образом оказался здесь, в Коряжме.

Такое великолепное состояние мотоцикла объяснялось еще и тем, что Володя ухаживал за ним больше, чем на нем ездил. Так он его берег. Не был Володя гонщиком по своей природе. Для него важнее было просто обладать такой чудесной машиной, а, сверх того – чтобы машина эта работала как швейцарские часы, которые Володе тоже непременно бы приобрел, будь у него такая возможность.

Хороших дорог за пределами Коряжмы тогда еще вообще не было, разве что «бетонка» до железнодорожной станции Низовка, и разогнать такой мотоцикл по-хорошему было просто негде. А гонять на нем по плохим дорогам Володя не хотел. Так только, на дачу или на рыбалку, когда сухо. Ну, и вообще, на природу, особенно в компании. Кто же не любит, будучи молодым, выехать компанией в погожий день куда-нибудь на берег реки или в чистый, светлый бор и повеселиться там от души, с музыкой, песнями и разными интересными напитками, способствующими возникновению тяги к музыке и песням? Когда-то выезжали на весельных лодках, в телегах, запряженных лошадьми, потом на велосипедах и мотоциклах, а также моторных лодках, ну, а сейчас – на автомобилях, конечно же. Впрочем, Анечка, ты и сама все это прекрасно знаешь, и не мне тебе рассказывать про езду по сельской местности на мотоциклах! Чего только не происходило в таких увеселительных поездках! Наверное, каждому, кто в них участвовал, есть что вспомнить. Вот и с Володей случился однажды курьез, о котором он тоже вспоминал, но нехотя, с горькой усмешкой.

Поехали они, всей большой компанией Володиных друзей и знакомых (а, будучи общительным, имел Володя очень широкий круг знакомств), на мотоциклах в лес, на известное многим чудесное место, по той самой дороге, по которой я тебя возил в Христофорову Пустынь. Помнишь? Мы еще проезжали железнодорожный переезд в Черемухе. Вот тут-то и случилась с Володей эта неприятность.

В качестве предыстории, следует заметить, что нравилась Володе одна девушка из их круга. Очень даже нравилась. Ну, и ухаживал за ней Володя, как умел, то есть не ухаживал за ней совсем, как это принято понимать, а лишь пялился на нее во все глаза, боясь заикнуться о своих чувствах, и оказывал всякие нелепые знаки внимания. Хотя ухажер мог бы получиться из него знатный – и мотоцикл-то у него самый лучший, и на гитаре-то он играет так, что заслушаешься, и нравом-то он веселый… да еще к тому же умный! Подводила Володю его природная робость в отношении противоположного пола. Но удача Володю, в этот раз, не подвела – по дороге на пикник девушка эта оказалась на заднем сиденье его мотоцикла с Володиной же гитарой за спиной!

Ах, как Володя был этому рад! И, естественно, изо всех сил старался оправдать доверие, оказанное ему СВЫШЕ. Как ветер промчался он по дороге до Черемухи, первым подкатил к железнодорожному переезду и остановился перед опущенным шлагбаумом – на тот момент как раз ожидалось прохождение поезда. Досадно было Володе, ведь он хотел дать всем такой отрыв, что об этом потом долго бы вспоминали! Ну, да ладно. Он свое наверстает, только полпути еще проехали. И вот Володя стоял перед шлагбаумом, слыша, как подъезжают с грохотом и тарахтеньем остальные члены их дружной компании, и нервно покручивал ручку газа, как настоящий гонщик перед стартом, ожидая, когда же этот шлагбаум поднимется.

А шлагбаум тот был устроен весьма своеобразно, сейчас таких уже не встретишь – стандарты изменились. К его основной поперечной балке на кольцах крепились дополнительные вертикальные элементы в виде коротких, также ярко раскрашенных палочек (или трубочек). Получалось что-то вроде бахромы. Причем на концах этих палочек (или трубочек) также были колечки, видимо, для того, чтобы их можно было еще удлинить.

Вот прогромыхал поезд, и шлагбаум начал подниматься. Медленно так, как Володе тогда казалось. Не в силах дождаться окончания этого действа, Володя, дав газу и бросив рычаг сцепления, рванул в образовавшийся просвет, только палочки шлагбаума брякнули о его шлем. Но девушка, бедная девушка, до этого беззаботно сидевшая за его спиной, осталась висеть на поднимающемся все выше шлагбауме!   Гитара, которую она везла за своей спиной грифом вверх, зацепилась колками за дополнительные элементы этого дьявольского изобретения, эти чертовы висюльки! Не понимая происходящего, дрыгаясь, и болтая всеми конечностями, как кукла-марионетка в руках неумелого кукловода, она выскользнула таки из под гитарного ремня и, совершив короткий полет, плюхнулась на усыпанную гравием землю, сильно ушибив ногу. А гитара так и осталась висеть там, на шлагбауме, вознесенная им ввысь, как символ любви, вечной молодости и свободы. Хотя кто-то решил, что больше она была похожа на приз, подвешенный на обледеневший столб в Масленицу.

А Володя, увлеченный дорогой и почувствовавший себя настоящим мотогонщиком, к величайшему своему стыду, даже не заметил пропажи той, на которую он так неровно дышал. Чуть пригнувшись и привстав на подножках, словно на стременах, он с ревом пролетел вдоль по деревне еще с полкилометра, пока не почувствовал неладное. А уж когда он почувствовал, что что-то пошло не так, и осознал всю нелепость ситуации, он, конечно же, быстро развернулся и примчался обратно к переезду, однако было уже поздно. Анекдот уже сложился, и остановить его выход «в широкие массы» было уже невозможно. Как говорится, баба не воробей – залетит, не выгонишь!

А, да, кстати, с девушкой той так у Володи ничего и не вышло.

 

 

 

Покатушки

 

С добрым утром, Анечка!

Сегодня мы, пожалуй, еще о мотоциклах поговорим. В смысле, я порассказываю, а ты послушаешь… Нет, я понимаю, что ты тоже могла бы что-нибудь от себя добавить, но ведь ты далеко, а писать не любишь.

Короче, чего только не случалось с этими нашими мотоциклами, и забавного, и не очень. А все потому, что мотоциклов у людей тогда было много! Ты и сама это знаешь.

Точнее, не так чтобы уж очень много, но гораздо больше, чем автомобилей. А уж автомобили вообще были редкостью. По понятным причинам.

Самыми ходовыми были, конечно же, ИЖ, с коляской. Это тебе и семейный транспорт, и грузовичок, и аттракцион для развлечений. Но и эти простейшие железные кони были не всем доступны. Во-первых, на него тоже приходилось деньги копить; во вторых, в открытой продаже у нас их не было до начала 90-х. Так, например, Коля Котенко, токарь нашей ремонтной группы, что был до Вити Протасова, и, разумеется, один из лучших токарей на заводе, получил свой «ИЖ-Планета-3» только после того, как поставил ультиматум в заводском профкоме. Мол, или давайте мне, при следующем распределении, или ухожу с завода к чертовой матери! Сколько можно обещанного ждать?!

И Колю можно было понять: уже тогда было у него трое детей, а потом и четвертый появился. А как с такой оравой по выходным на дачу выезжать?

И добился-таки Коля своего! Выделили ему заветного конягу!

Радости было, понятно, много. А у самого Коли радость была двойная, так как очень любил он с разными механизмами возиться, «доводить их до ума», как он сам говорил. Ведь, работая у нас в ремгруппе, поневоле становишься изобретателем. Ты, Анечка, по мне это знаешь. А на даче у Котенко был сконструирован и станок деревообрабатывающий с приводом от бензопилы «Дружба», и мини трактор с двигателем от старого мотороллера, косилка механическая, и … Бог весть чего у него там только не было! Даже малолетний сын ездил у него на самодельном мопеде! Жена у него, кстати, тоже была не прочь на всем этом покататься.

В общем, попал мотоцикл в надежные руки! И начали его эти руки тут же модернизировать. Прежде всего, переделал Коля систему зажигания, сняв зажигание «родное», и установив генератор от мотоцикла «Восход». Таким образом, избавился он от аккумулятора и всех неприятностей, связанных с ним. Пришлось, конечно, и фланец переходной точить, и электросхему менять, и с проводкой повозиться, но для Коли это все было чистым развлечением. Затем Коля усовершенствовал воздушный фильтр, усилил шасси и амортизатор у коляски, расширил саму коляску, чтобы можно было возить в ней всех своих детей… и много чего другого изменил он в конструкции своей трехколесной машины. В том числе, поменял он педаль тормоза на самодельную, увеличенную и подогнанную под свою ногу. Эта вот педаль и сыграла с ним, однажды, злую шутку.

Поехали они как-то чудесным летним вечером, после работы, с двумя братьями Бровкиными, Сашкой да Вовкой, работавшими у нас же на заводе, порыбачить бреднем на Ватсу. Ватса – это одна из многочисленных лесных речек, которые сбегают замысловатыми петлями в Вычегду с возвышенностей и холмов, находящихся южнее речной поймы и всей нашей низины с ее деревнями и селами. Мы с тобой заезжали на такую гору. Помнишь? Все как на ладони! Жалко, что бинокля тогда с собой не захватили.

Так вот, приближаясь к большой реке, Ватса, как и многие другие подобные ей речушки, долго петляет по пойменным лугам, временами, вследствие больших паводков, меняя русло, и образуя озера, которых и без нее на лугах – не сосчитать. И рыбы в этих озерах, в хорошие годы, бывало куда как много! Вот туда-то наши рыбаки и направились.

Береговые кручи вдоль по Вычегде ты видела сама: метров пятьдесят, а то и выше местами. Полетишь с такого – костей не соберешь! Где обрывы голые, а где и кустарником да ивой с ольхой поросшие. Это которые у самой реки. А есть и те, под которыми река протекала много веков назад. Стоят они по краям поймы и поросли столетними елями да соснами. Мы с тобой с такого угора спускаемся, когда с зимника, ведущего по краю бора, сворачиваем в сторону моей избушки. Но этот еще не так крут, как тот, что на Ватсе. Вот там крутизна так крутизна! Помню, в детстве, когда я в лыжной секции занимался, проложили наши тренеры в тех местах лыжную трассу, кружок пятикилометровый, чтобы и нас погонять, и соревнования проводить, при случае. Там ведь, по над Ватсой, пионерский лагерь стоял, «Северное сияние», в котором я сам не раз «срок мотал», а зимой он превращался в турбазу нашего комбината. Так вот, мы-то к этим лыжным спускам постепенно привыкли, а вот ребята, приезжавшие из соседних районов, съезжать с них просто-таки отказывались, срывая соревнования. Ну, и еще бы: летишь с такой скоростью, что лицо холодом обжигает и уши закладывает!

 

Десантник может развивать скорость свыше двухсот километров в час, когда у него не раскроется парашют. Быстрее может лететь только сапер!

 

Дорога, ведущая с бора на луга, была проложена по краю оврага, по дну которого и стекала Ватса. Хоть ее, дорогу эту, в свое время, и срыли немного тракторами, чтобы сделать более пологой, съезжать по ней было страшно, особенно если впервые. Но наши рыбаки проделывали это уже не один десяток раз и ничего не боялись! Особенно братья, родившиеся и выросшие в деревне неподалеку, которая так и называлась – деревня Ватса. Про Вовку я тебе, Анечка, как-то рассказывал. Это именно он пошел на охоту, услышал цоканье белки на высокой ели и пнул по ней что было мочи, чтобы спугнуть зверька и заставить его перепрыгнуть на другое дерево. В результате лишь сломал себе ногу.

Так вот и стали они спускаться смело под угор, с веселым гиканьем, Колька за рулем, Сашка позади него, Вовка в коляске, накрученный на две жердины бредень между коляской и мотоциклом.

Тут надо сказать, что Ватса, сбежав на луговину, делает крутой поворот влево. Соответственно и дорога, повторяя контуры речки, поворачивает резко влево. В межсезонье там сильно-то и не разгонишься – грязь, лужи, ямы. А тут, как на грех, стояло жаркое лето, и дорога была сухой и ровной. И вот они несутся под горку, такие радостные, в предвкушении удачной ловли, и надо бы притормозить перед поворотом, но тут Коля обнаруживает, что его классная, подогнанная под ногу педаль тормоза не нажимается! Глянув вниз, он замечает, что зацепилась она, педаль эта, мать ее…, за полотно бредня, ослабшее от тряски, и отцепить ее на ходу нет никакой возможности. Братья же Бровкины вообще ничего не поняли. Они лишь увидели, мгновенно похолодев от ужаса, как Коля, на полной скорости, никуда не сворачивая, выскакивает прямиком на берег речки.

Обрыв там, конечно не велик, не то, что на Вычегде, всего-то метра два с половиной, но этого вполне хватило, чтобы совершить полет, который не во всяком боевике увидишь. Рыбак, сидевший с удочкой на другом, пологом берегу, аж бросил все и дернул, было, в кусты, испугавшись того, что эти сумасшедшие, перелетят речку и приземлятся прямо на него. Что для них эти 15-20 метров, с такой-то скоростью!

Скорость, кстати, Коля частично успел погасить, включив, уже перед самым обрывом, передачу пониже.  Поэтому Ватсу они не перемахнули, а плюхнулись в нее, немного не дотянув до середины.

И совершил в тот день Коля Котенка два очень даже радостных для себя открытия. Во-первых, аэродинамика и баланс мотоцикла были просто великолепны! Он не сорвался в пике, не завалился на бок. Как он ехал, так плашмя и спланировал в воду, никого собой не придавив. На всякий случай, в полете Коля выпустил руль и соскользнул с седла в сторону, нырнув в воду отдельно от своей машины. Когда же он вынырнул, то оказалось, что все было не так уж и плохо: мотоцикл не пошел камнем ко дну, а не торопясь, солидно стал погружаться. Причем, Вовка Бровкин все еще сидел в коляске и, подобно капитану тонущего судна, стремившемуся до конца выполнить свой долг, вертел головой, тревожно всматриваясь в водную гладь, и вопрошая громким голосом, все ли остались живы. Живы были все. Сашка же, спрыгнувший с мотоцикла раньше Кольки, уже успел уцепиться за коляску и тряс Вовку сзади, понукая его побыстрее выбираться, пока не стало поздно.

Прочие рыбаки, сидевшие с удочками по берегам в пределах видимости, таких набралось человек пять-шесть, сбежались к месту аварии и теперь, убедившись, что все обошлось без жертв, дико ржали, уверяя, что такого цирка они еще никогда не видели. Впрочем, Коля на них не обижался. Тем более что они же и помогли вытащить мотоцикл на пологий берег получасом позже, когда нашлись подходящие веревки. Дело это оказалось несложным, так как, на их счастье, дно речки в том месте оказалось песчаным и ровным, а глубина не превышала двух метров. Вторым радостным открытием было то, что еще получасом позже, к великому удивлению и даже восторгу зрителей, мотоцикл они завели! Всего-то нужно было слить воду из зажигания и отстойника карбюратора, отвинтив пару болтов, выкрутить свечу и продуть цилиндр, потопав на стартер. Завели они его  и поехали восвояси лугами, на свои озера, радуясь тому, что значительно сократили путь.

 

Я, признаться, тоже проделывал подобные фокусы на своем «Восходе». Правда, не так феерично. С обрыва не летал, но топил его пару раз то в ручье, а то в протоке, с виду безобидной, при попытке форсировать сходу. И всякий раз мой железный конь также легко заводился, после описанных выше манипуляций. Вот что значит примитивная советская техника! А попробуй-ка сейчас утопи какую-нибудь иномарку, да заведи ее потом!..

 

А, вообще-то, самый курьезный случай произошел со мной вдали от реки, на большой, что называется, дороге. Дорога эта тогда, и вправду, казалась нам большой! Она вела на дачи и далее, до Виледи. Сейчас это уже трасса федерального значения, по которой можно досвистать до Сыктывкара или Кирова за считанные часы. А тогда ее только начали прокладывать и асфальтировать, и нам казалось просто невероятным долететь до дачного поселка за какие-то десять минут, вместо прежних тридцати, а то и сорока, в осеннюю пору. Само собой разумеется, что выжимали мы там из своих двухколесных машин все, что они только могли дать! А где же еще можно было точно установить, какова максимальная скорость ревущего под тобою зверя? Вот и выяснялось, что у кого-то эта скорость составляла аж 120 км/час, а кто-то и до 90 едва дотягивал, если по ветру.

И вот однажды, дождливым августовским днем, отправила меня мама на дачу, отвезти несколько банок с засоленными накануне огурцами в дачный погреб. Хотя, если честно, мама была не при чем. Я укатил бы туда в любом случае, и она это знала, а огурцы присовокупила так, чтобы порожняком не гонял. Обернула она эти банки газетами (как сейчас помню – две трехлитровых и две литровых), уложила в рюкзак, и навьючила мне его на спину.

Лечу я, как уже вошло в привычку, по новенькому гладкому и блестящему от дождя асфальту, километров этак под сто в час, и приближаюсь к одному интересному месту. Дорога там ныряет в большущий овраг, образованный речкой Коряжемкой. По обеим его сторонам и деревня стоит под тем же названием. Ну, ты такие овраги переезжала десятки раз, путешествуя по нашей знаменитой грунтовочке Котлас-Архангельск. Знаешь, как дух перехватывает. А тут еще и дорога заасфальтирована! Красота!

Еще приближаясь к этому интересному месту, я заметил стадо коров, пасущихся  на поляне с правой стороны дороги, и даже порадовался тому, как их пестрые бока делают унылый пейзаж веселее. Радость моя, однако, была недолгой, так как, вылетев в подъем на противоположной стороне оврага, я обнаружил, что эти глупые и неповоротливые создания, переступив небольшую канаву, отделяющую поле от дороги, начали эту дорогу переходить. Плотно, стеною, рога к хвосту.

Я, естественно, ударяю по тормозам. Да, куда там! По мокрому асфальту и на такой скорости мой «Восход» тут же начинает заносить! Отпускаю тормоз. Мотоцикл выравнивается. Нажимаю на кнопку звукового сигнала и сам начинаю дико орать, в надежде на то, что коровы услышат и метнутся по сторонам, или хотя бы немного расступятся. Да, коровы услышали! И встали, недоуменно повернув ко мне головы с большущими, как мне тогда показалось, и хищно загнутыми рогами.

Вариантов у меня оставалось немного: лететь с дороги в левую сторону, где была уже не просто канава, а самый настоящий земляной ров или таранить этих тупых тварей, в падении, юзом или прямо так, как есть. Я выбрал самый оптимальный (до сих пор так считаю): прицелился  в самую середину самой средней коровы, чтобы не угодить на рога, и влетел в нее на частично погашенной скорости, сгруппировавшись и нагнув вперед голову!…

Ну, как тебе описать мою ощущения… Скажем так: очень страшно, неожиданно мягко и, на удивление, безболезненно.

Через секунду-другую я обнаружил себя лежащим на спине, на обочине, рядом с валящимся на боку мотоциклом. Первая мысль была о том, что же случилось с коровой. Глянул: корова, также слетевшая с копыт, уже поднималась на ноги, а поднявшись, рванула  обратно в поле, дико взбрыкивая задними ногами – живая! Вскочил и я, осмотрелся, ощупал себя: вроде цел, даже ни царапины, только в рюкзаке раздавался неприятный звон и хруст, а на землю, веселой струйкой, бежал из мелких дырок рюкзака огуречный рассол. Бегло осмотрел мотоцикл: кроме разбитых фонарей-указателей поворотов, что было нормальным при таком падении, оказалась разбитой еще и фара. Мало того, что она была разбита – оба ее кронштейна были напрочь отломаны!

Хотел я, было, отсоединить болтающуюся на проводах фару, чтобы бросить ее в рюкзак, но тут заметил бегущую по полю, по направлению ко мне, фигуру здоровенного пастуха. В намокшем плаще с откинувшимся на ветру капюшоном, с перекошенным лицом, противогазной сумкой на боку и большим толстым посохом в руках, он напомнил мне бойца Красной армии, бегущего на штурм вражеских укреплений.

И вот тут мне снова стало страшно. И стало не до фары. Я судорожно топнул на стартер, мотоцикл послушно взревел! Только тот пастух меня и видел, выбежав на дорогу!

И до сих пор мне жутко интересно, сколько лет потом прожила та корова и не перестала ли она вообще доиться.

 

 

Вдоль да по речке

 

А еще, Анечка, у нас в Коряжме было много лодок. Моторных лодок, всяких-разных. Даже больше, чем мотоциклов. И этот феномен был вполне объясним: лодочные моторы продавались свободно, стоили они не так дорого, а лодки многие делали сами. К тому же, дорог за пределами Коряжмы тогда, в 70-е годы, начало 80-х, почти не было, основным транспортным путем была река со всеми ее притоками.

И лодочных станций (кооперативов) было, соответственно, тоже много. Все они были организованы различными цехами и подразделениями треста и комбината: лодочная станция ТЭЦ, лодочная станция Лесной биржи, лодочная станция автотранспортного предприятия и т.д. А по берегам, напротив деревень, сколько лодок стояло! В Харитоново даже своя лодочная станция была!

У нас же самой большой была лодочная Картоно-бумажного производства – порядка двухсот лодок! Граница между лодочными кооперативами обозначалась сеткой-рабицей, натянутой на столбах вдоль деревянных бонов, или вообще была чисто условной. И все это нагромождение понтонов с будками дежурного, бонов, стальных тросов, дощатых мостиков, переходов и различных плавсредств располагалось в большом заливе между островом Профсоюзов и городской пристанью. Немногим меньше лодок болталось за пределами лодочной, у бонов, ведущих от берега к будкам дежурных или у берега. Они были причалены тросами или цепями, пропущенными через уключины весел, и крепко заперты на замок.

Глядя сверху на это место сейчас, несведущему человеку трудно даже представить, как оно все раньше было! Пристань убрали уже двадцать с лишним лет назад, берег, который, подобно бразильским трущобам, был заставлен ящиками и шкафами самых разных цветов и конструкций, зарос деревьями и кустами так, что сверху ничего уже не видно, и даже само это водное пространство исчезло. Сейчас там целая система мелких проток, песчаных кос и дюн, поросших плотным ивняком.  Оставшиеся немногие лодки тех, кто не хочет расстаться с рекой, ютятся в пределах небольшого прямоугольника, составленного из четырех бонов, соседствующих с городской спасательной станцией, там, где еще осталась хоть какая-то глубина, то есть на месте старой пристани.

Первая лодка моего отца тоже была самодельная, сколоченная из реек, проклеенная и просмоленная. Правда, я ее не застал, как и первый его мотор. Это была 5-сильная «Стрела». «Хороший мотор! – частенько отзывался о ней отец, – Заведешь его, чтобы прогрелся, лодку, не спеша, загрузишь, нос столкнешь в воду, и поехал! Нейтрали ведь у него не было. Только уж больно скорость была мала: до Рябово (примерно пятьдесят километров) часов двенадцать тарахтишь. Румпель привяжешь веревкой, чтобы не мотало, и пилишь себе по прямой. От поворота до поворота выспаться можно. Причем, хоть пустым едешь, хоть груженым, а все с одной скоростью!»

Вступать в лодочный кооператив отец не хотел. Уж сильно ему не нравилось то обстоятельство, что нужно было дежурить, когда подходила очередь, зачастую в самый разгар сезона охоты или рыбалки, и отрабатывать определенное количество часов. Поэтому лодку он запирал на замок где-нибудь возле лодочной, как и многие другие, а мотор и все прочее добро либо таскал в большой железный шкаф, тут же, на берегу, либо запирал в бардачок лодки. Тем более что вес у первых отечественных лодочных моторов был, что называется, бараний, а отец мой, с его комплекцией мог на себе и кабана утащить, не то, что барана. Ну, и воровали у него не раз то одно, то другое, в основном по мелочам. Это было нормально. К этому все привыкли. Однажды довелось ему и самому над воришками поизмываться, поэксплуатировать их в свое удовольствие.

«Случилась у меня как-то, – рассказывал он, – поломка – мотор чихнул и заглох, на самом подъезде к лодочной. И не заводится! У меня тогда уже «Москва» была, одиннадцатая – дрянной мотор, капризный. Сколько я с ним намучился! Весной было дело, я тогда с дачи ехал, на работу опаздывал, некогда было с ним возиться. Ну, догребся я, значит до лодочной на веслах (по течению то хорошо!), лодку привязал к бону, запер на замок, инструменты бросил в бардачок, и бегом на комбинат! Вечером, после работы, захватив по пути в столовой кое-что перекусить, снова поспешил на лодочную. Спускаюсь, понимаешь, по трапу к бонам, а в лодке у меня пацаны уже какие-то сидят, орудуют, мотор заводят! Четверо, лет по пятнадцать-шестнадцать. Ну, я, значит, вида не подаю, подхожу так, не спеша, как-будто дальше хочу пройти, и спрашиваю по-дружески: «Что, ребята, не заводится?» Те, уже все употевшие: «Нет, не заводится. Почти час его дергаем!» А я смотрю, они уж и скобу из бона выбили, к которой лодка тросом была прицеплена, и инструменты из бардачка достали, только не знают, что с мотором делать. Ну, я и начал им тут советы дельные давать: вы мол, сначала свечи выверните, почистите их, искру проверьте, потом гляньте, поступает ли топливо… и так далее. Те и рады стараться! Все, что нужно делают под моим руководством и нисколько не удивляются. Оно так всегда было – только кто-то начнет с мотором на людях ковыряться, сразу советчиков толпа собирается. Так они у меня, значит, и переделали все, что я сам планировал. А уж как они по очереди за стартер дергали, завести пытались! Что ты! Я один-то бы себе все руки повыдергивал да ладони стер до волдырей! А мотору – хоть бы что! Хлопает, чихает, но, сволочь, не заводится! А только потом, к ночи ближе, когда уж смеркаться стало, заметил один из них, что из под головки цилиндра свечение какое-то пробивается, когда стартер дергаешь. Приложил ладонь – воздух оттуда свищет. Вот тут-то до меня и дошло – прокладку пробило между цилиндром и головкой. Нужно мотор домой тащить, разбирать, прокладку менять. А тут, как раз компания мужиков с веслами, канистрами, в сапогах, фуфайках по трапу спускаться начали. Видно, на рыбалку в ночь. «Ну, пацаны, – говорю, – а теперь бегите! Вон хозяин лодки идет, я его знаю!» Те повыскакивали и, как зайцы, на берег, да кустами, кустами! Ох, я и смеялся потом!»

К тому времени, когда я, самый младший в семье, появился на свет и начал себя осознавать, через руки отца прошли с десяток разных моторов и несколько лодок. Старший из братьев уже сам, с компанией друзей-подростков ездил на рыбалку, доставляя родителям массу беспокойства и хлопот. Что только они не вытворяли! Но об этом чуть позже.

У отца была тогда заводская металлическая лодка «МКМ», «Ветерок-12», двадцатый «Вихрь» и целая куча запчастей, из которых можно было бы запросто собрать еще один «Ветерок» и пару «Вихрей». Все это хозяйство, вместе с тремя железными бочками под бензин, хранилось в деревянном гараже у нас на Набережной, прямо напротив нашего дома. Мама не раз говорила, что на те деньги, что отец потратил на все эти лодки, моторы, запчасти, ружья и припасы, можно было бы купить пару автомобилей «Москвич». Пожалуй, она была права. Работая старшим плавильщиком в литейном цехе нашего завода, отец зарабатывал раза в два больше, чем те же токари или слесари механического цеха.

По реке меня начали возить, понятное дело, чуть не с пеленок. Потому что дачу родители взяли когда мне еще и года не исполнилось, а по высокой воде, то есть в мае-июне, удобней всего туда было добираться именно на лодке – сначала рекой, а потом старой курьей. Но я, естественно, помнить всего связно не мог,  а самая первая картинка, зафиксировавшаяся в моей памяти, была такой: я лежу в лодке на спине между передним (носовым) бардачком и передним сиденьем, ноги мои покоятся на этом самом сиденье, голова уперлась в металлический каркас лодки, а из бардачка торчат ноги среднего брата. Позже мне объяснили, что произошло тогда. Ехали мы, трое братьев с отцом, куда-то под вечер. Начинало темнеть. За мотором сидел старший брат, отец – на задней скамейке, мы со средненьким – на передней скамейке, спиной против движения, чтобы брызги в лицо не летели. Отец учил брата судовождению «в условиях плохой видимости» и прокладке курса по бакенам и створам. Получилось все примерно, как в фильме «Волга-Волга». Помнишь? «Да я тут все мели знаю! Вон первая мель!… А вот и вторая».

Отец рассказывал нам, больше – старшему брату, что речные песчаные косы, намываемые обычно вдоль по течению, не так опасны, как струги – их мелкие «пасынки», отходящие в реку перпендикулярно, то есть поперек течения. Мы как раз в этот момент обходили пески.

«Коса – что? Ее днем издалека видно. А струг чуть водой прикрыт, только рябь небольшая над ним. Сверху по течению плавно поднимается, а снизу обрывом в глубину уходит – не заметишь, пока не ткнешься в него».

Только-то отец нам это рассказал, как лодка на полном ходу налетает на струг!

Тут нужно сказать, что лодка «МКМ», что расшифровывается как «малый катер моторный», была самой настоящей баржой, хоть и имела внешние обводы популярного тогда, и очень дорогого «Прогресса». Чтобы было понятно, это примерно как если наш УАЗ «Патриот» увешать цацками сказать, что это Land Rover Discovery, только чуть попроще.   Тяжелая, неповоротливая, неудобная для управления, она доставляла больше головной боли, чем удовольствия ее владельцам. Два-три раза в сезон ее приходилось вытаскивать на берег целиком, вставлять новые заклепки, взамен срезанных о камни или топляки, и обжимать заклепки старые, иначе лодка давала сильную течь. Несмотря на небольшое ветровое стекло, которое только мешало, рулевого управления предусмотрено не было, и управлять мотором приходилось, любо сидя на переборке, опустив ноги в большой моторный отсек, либо дотягиваясь кое-как до румпеля с задней скамейки. Брызги летели внутрь даже при небольшом волнении, поэтому приходилось постоянно кутаться в брезентовые плащи, коих в нашей лодке всегда лежало несколько. А уж если сядешь не мель, то, с такой килеватостью, замучаешься эту лодку стаскивать, особенно если в одиночку, и особенно если груженую.

И вот, эта бандура, со всего маху налетает на струг! Как отец нам описывал, так все и было: песчаная баночка крутым обрывом резко уходила в глубину снизу по течению, с той стороны, откуда мы ехали. Будь это «Крым» или хотя бы «Казанка», нас бы просто подбросило, как на трамплине, и вынесло по инерции на мелководье с другой стороны струга. Эта же барракуда влипла носом в песок так, что мы все полетели со своих мест, а мотор продолжал исправно работать, возмущенно пеня воду за кормой! Это еще хорошо, что шли мы тогда на «Ветерке». Будь мотор мощнее, еще не известно, чем бы все закончилось!

А про «Ветерок», в целом, грех плохо отзываться – настоящая рабочая лошадка. Если что-то сзади на буксире тащить, лучше него ничего не сыскать было. Медленно, но надежно и уверенно. Мы все на нем учились лодкой управлять, и братья старшие, и я. Его самым большим и, пожалуй, единственным недостатком было отсутствие стартера. Хоть заводился он и легко, а все же неудобно было каждый раз наматывать веревку на маховик. Мне не раз доставалось по лицу концом этой веревки, когда брат заводил, а я неосмотрительно маячил где-нибудь позади него. Кроме того, запустив мотор, нужно было обязательно надеть на него колпак, отец не уставал нам об этом повторять. Особенно после одного случая.

Поехали они с другом его закадычным, Витькой Поляковым, который также работал у нас в литейке, на охоту, как раз в ночь ее открытия. Уж и место себе присмотрели в одном из полоев, и даже засидки заранее приготовили. Работали они тогда в смену до полуночи и, чтобы не пропускать такое «значимое событие», решили сразу после работы и ехать, на утреннюю зорьку. А что? Бакена и створы тогда на ночь зажигались, реку они знали, как свои пять пальцев. Чего им опасаться?

Вот и едут они себе спокойно. На «Ветерке» сильно не разгонишься. Витка сидит за румпелем, а отец – на переднем сиденье, впередсмотрящим, так сказать. Вдруг мотор глохнет, без всяких к тому предпосылок, над головой у отца что-то со свистом пролетает, едва не задев его кепку, и глухо булькается в воду где-то впереди лодки.

Оба в полном недоумении.

«Это что такое было?» – спрашивает отец.

«А хрен его знает! – отвечает Витька, – Птица может какая ночная?»

Посидели немного прислушиваясь – вроде, все спокойно.

«Ну, так заводи, да дальше поехали! Чего сидеть-то?»

Витька находит под скамейкой веревку, на ощупь, привычным движением пытается намотать ее на маховик, но тщетно. Не веря, ощупывает двумя руками мотор, тут же их отдергивает, ожегшись о цилиндры. Жутко матерится.

«Ты чего, Вить?!»

«Чего-чего! Маховика-то нет!»

Отец, зная о Витькиной тяге к разного рода розыгрышам, молча роется в вещах, достает фонарик, включает. Точно! Нет маховика! Магнето на месте, а маховика – как не бывало! И шейки коленвала нет, на которую маховик был посажен. Срезало коленвал вровень с верхним подшипником! А маховик, следую законам природы, усвистал по направлению движения лодки, едва не угодив отцу в голову. Вот как оно бывает!

 

У «МКМ» (нужно отдать ей должное), тоже был один существенный плюс – ее устойчивость, что не удивительно при ее посадке. Можно втроем или даже вчетвером на один борт встать, а она только немного лишь накренится, в отличие от той же «Казанки» или «Оби», в которых люди кувыркались и тонули целыми компаниями, особенно по пьяни. Начнут сетку проверять, зацепят ее за что-нибудь, кинуться друг другу помогать за сетку тянуть, а лодка – хлоп кверху дном… и аля-улю, как говорила моя бабушка. Мы однажды сами таких рыбаков возле дач спасали, на наших глазах кувыркнулись.

Старший брат даже над нашей лодкой специальный эксперимент ставил, пытаясь ее намеренно перевернуть. Поехали они компанией на трех лодках рыбачить на перетяги. Традиционно, как следует там поддали, и заспорили, как-то для себя незаметно, о возможностях своих лодок. Никто не хотел верить, что «МКМ» настолько устойчива. Решили проверить: выкинули все из лодки, включая деревянные слани-трапики и скамейки, оставив только мотор и бак с остатками бензина, разделись до трусов (а день был жаркий), и давай на ней финты выкручивать! Ставили ее и к волне, и к ветру под разными углами, резко разворачивались на полном ходу, подставив борт волне проходящего катера,  садились все то на один борт, то на корму, но так и не смогли перевернуть!

Тут, правда, следует признать, что на «двадцатом» «Вихре» эту лодку сильно-то и не разгонишь. По крайней мере, настолько, чтобы она на крутом вираже могла перевернуться.

Отца такие ходовые качества нашего плавсредства сильно удручали. Почитав кое-какие статьи и отзывы в журнале «Катера и яхты», он решил установить на лодку поперечный редан (одна из разновидностей подводного крыла). В конце апреля, перед началом очередной навигации, когда традиционно, во всех дворах поселка люди принимались за чистку, ремонт и покраску своих лодок, они с братом взялись за дело. Из окна соседа на первом этаже протянули удлинитель для электродрели, притащили из гаража листовой алюминий, и за выходные соорудили нечто подобное тому, что было изображено в журнале. Получилось не очень эстетично, но весьма убедительно.

Сам я, по малолетству, в ходовых испытаниях не участвовал, но, слов брата, «херня получилась полная». Да, лодка быстрее выходила на глиссирование, лучше шла. Но только на среднем ходу и будучи не груженой. На полном же ходу и под нагрузкой, редан явно ей мешал, как плохому танцору иногда кое-что мешает. А с учетом того, что днище лодки теперь очень болезненно реагировало на любой контакт с многочисленными подводными объектами, модернизация эта и вовсе теряла всякий смысл. Что брат и подтвердил буквально на первой же рыбалке, успешно оборвав редан о боновое ограждение, через которое он, поспорив с корешами, перепрыгивал на полном ходу.

Впоследствии, он и вовсе оторвал ей транец, едва не утопив мотор. И тогда отец, насытившись по горло возней с «этим корытом», подремонтировал ее, насколько было возможно, и продал какому-то старому знакомому за символическую плату в десять рублей. Продал и купил новенький «Крым», о котором так долго мечтал и всем нам рассказывал! И началась в нашей семье новая эра судоходства.

 

 

Новая эра

 

Началась эта эра с того, что новую лодку мы чуть не сожгли ко всем чертям! Мы – это мой самый близкий друг детства Серега Ефимов, живущий в нашем подъезде этажом ниже, и я.

Привезли ее, в полдень, в упаковке из брусков, фанеры и промасленной бумаги, прямо к нам на Набережную, и сгрузили за последним рядом гаражей, где до откоса и спуска к «лягушатнику» оставалось всего метров пятьдесят. Это он сейчас, кстати, стал лягушатником, а в те времена это был хороший речной залив, по которому моторки мелькали одна за другой, и весь берег был уставлен лодками.

Так вот, сгрузили, значит, наш новенький «Крым» за гаражами, отец специально для этого с работы отпросился, и оставили его там до вечера. Мне, только вернувшемуся из школы, велели сторожить. А нам с Серегой только того и надо – уроки можно не делать, мы лодку караулили!

Походили мы вокруг нее кругами, посмотрели, пощупали, и стали искать себе еще какое-нибудь занятие, чтобы не было скучно. А чем можно заняться пацанам в двенадцать-тринадцать лет погожим майским деньком, когда перед тобой заросли кустов и сухой прошлогодней травы, а в кармане у тебя завалялся коробок спичек? Ну, ты знаешь.

Берег, на котором когда-то, при строительстве комбината и поселка, производились земляные работы, размещались открытые склады стройматериалов, и даже была проложена железнодорожная ветка, был весь изрезан канавами и ямами, заполненными талой водой. Поэтому мы нисколько не опасались устроить хоть какой-нибудь маленький пожарчик. Кроме того, мы уже были натренированы, при необходимости, сбивать пламя с травы и затаптывать его ногами. У нас и обувь по весне была вся обожжена и оплавлена. Не учли мы только того, что «Аннушка уже разлила масло».

Да, представь себе, Анечка (не Аннушка), у какого-то идиота хватило ума вылить на то самое место, где лежала лодка, целое ведро (а может, и не одно), отработанного масла. Растеклось оно широким пятном, незаметным в сухой траве, частично впитавшись в землю и мелкий мусор, и только ждало своего часа. А тут и мы со спичками подоспели!

Когда мы поняли, что подбиравшееся к лодке, весело потрескивающее пламя невозможно затоптать, нас охватило, что называется, состояние аффекта. Мы, не сговариваясь, при этом что-то бессвязно выкрикивая и не по-детски матерясь, скинули с ног сапоги, и, в одних носках, начали судорожно таскать в них из ближайшей канавы воду. Выливаемая из сапог вода, однако, не давала ожидаемого эффекта. Тогда мы, вдвоем, уцепились в валявшуюся тут же, в канаве, деревянную, намокшую створку ворот от какого-то старого разломанного сарая, приволокли ее к лодке и бросили сверху на остановленное в движении, но все еще не сдающееся пламя, вылив сверху еще несколько сапог воды!

Когда все было кончено, мы просто рухнули в изнеможении на траву и лежали молча какое-то время, не в силах отдышаться.  Придя же в себя начали дико смеяться,  показывая на разодранные носки, промокшие до колен штаны и чумазые рожи. А эту створку ворот, так нам помогшую, мы уже не смогли оттащить хоть немного в сторону. У нас хватало сил, только чтобы немного приподнять ее с одного конца и снова бросить. Однако отец, прилетевший как на крыльях вечером с работы, и увлеченный своей новой и большой игрушкой, ничего и не заметил. Средний брат, правда, обратил внимание, на наше состояние и обгоревшую траву. Мы ему все и рассказали.

Тот лишь беззаботно рассмеялся и вынес свой простой вердикт: «Ну, вы и дураки!» И трудно было с ним не согласиться.

И еще это «новое время» ознаменовалось поступлением старшего брата в институт. Три года подряд он пытался это сделать, работая в перерывах модельщиком литейного цеха у нас на заводе, и, наконец, у него это получилось. Поступив в свой заветный «политех», расположенный в городе, тогда еще, Горьком, брат там и остался, лишь наездами бывая в родной Коряжме. Для меня, как и для среднего брата, это означало многое. Прежде всего, то, что я теперь мог спать не в большой комнате на диване, а в нашей «ребячьей» комнате на настоящей кровати, с письменным столом в изголовье, на котором стояла настольная лампа, и громоздились кучи всяких полезных вещей, до которых можно было дотянуться, не вставая с этой самой кровати. Ну, а кроме того, новенькая лодка оставалась теперь в нашем, со средним братом, распоряжении, когда отец ею не пользовался.

Со старой лодкой «Крым» не шел ни в какое сравнение. Что ты! Легкий, тонкостенный, сварной, просторный, удобный, с тентом, рулевым управлением и обводами тримарана он летел по гладкой воде, как на крыльях! Единственным его недостатком было, пожалуй, то, что, будучи плоскодонным, он не резал волну, а скакал по ней. Однако это все с лихвой компенсировалось его ходкостью по спокойной воде и той легкостью, с которой его можно было протащить по любым отмелям, просто взявшись за ручку на носу.

Тут, весьма кстати, выяснилось, что у меня вполне уже хватает сил и сноровки, чтобы заводить «Вихря» и обходиться со всем остальным лодочным хозяйством.

Бензин я приноровился возить на лодочную в канистрах, привязанных к раме велосипеда (как делали многие), или просто засовывал канистру в рюкзак и вез ее за спиной. И не забыть мне анекдотичный случай, когда однажды я, вот так, с канистрой за спиной, подкатил на велике к спуску на лодочную и нацелился съезжать по крутой тропинке, которая вела к самой воде вдоль деревянных трапиков. В самом начале спуска мне пришлось, клацая от тряски зубами, перескочить через несколько рытвин, промытых дождями между корнями деревьев. На этих-то рытвинах и соскочила со звездочки ослабленная велосипедная цепь. Заметил я это буквально в ту же секунду, когда попытался начать притормаживать. Заметил, но сделать уже ничего не мог. Велосипед начал стремительно разгоняться по тряской узенькой тропинке, слева тянулись деревянные мостки с наколоченными поперечинами, чтобы не скользили ноги, справа – камни, кочки и ухабы, поросшие ольхой и кустарником. Будь я налегке, можно было бы еще попытаться соскочить с велосипеда на ходу, но болтавшаяся за спиной двадцатилитровая канистра, полная бензина, лишала меня и этих шансов. Я тут же сообразил, что до воды доехать у меня не получится в любом случае – тропинка делала несколько зигзагов, обходя большие камни-валуны и глубокие ямы, миновать которые, с такой скоростью было просто немыслимо. Оставалось только одно – влетать, на полной скорости в кусты и деревья – перспектива не из радужных, но все же лучше, чем кувыркаться через валуны и ямы с последующим приземлением на кучу топляков ржавого железа, валявшегося у самой кромки воды. А тут и место подходящее нашлось! На небольшом и относительно пологом пятачке, в самых зарослях дикой малины и крапивы, мужики, отправляясь на рыбалку, повадились копать червей. Земля здесь была изрыта настолько, что колеса велосипеда неминуемо должны были в ней увязнуть. Так оно и случилось. Не упуская своего шанса, я резко свернул с тропинки на этот пятачок и уже в следующее мгновение летел «щучкой» через велосипедный руль, вытянув предусмотрительно руки.

Просто плюхнуться плашмя в грязь – дело почти болезненное, а для некоторых даже и приятное. Но это, опять же, когда ты налегке. Но эта чертова канистра за спиной сделала свое черное дело – словно производя контрольный выстрел, она гулко ударила меня по затылку, лишь только мое лицо окунулось в мягкую, напитанную водой землю, вогнав в нее мою голову почти целиком. Вдобавок ко всему, велосипед, перевернувшись, обрушился мне на ноги. Ощущения мои были, как ты, Анечка, сама понимаешь, непередаваемы! А на душе, все равно, не было грустно  – могло все выйти куда как хуже! Тем более что для тех, кто видел мой спуск, находясь на лодочной, я просто скрылся в кустах. Этот случай научил меня спускаться к лодочной пешком.

Грести же веслами я научился, когда мне не было еще и десяти лет. В общем, готов я был по всем статьям. И началось мое свободное плавание!

 

Ездил я, по началу, не далеко. До дач с мамой и бабушкой, когда позволял уровень воды, или на «ближнюю» рыбалку с друзьями. И знаешь, кто меня учил навигации, помимо того, что я успел нахвататься от отца и старших братьев? Не поверишь – бабушка!

Да, это была боевая бабка! В продовольственном магазине «Луч», ближайшем к нашему дому, ее многие знали и очень даже побаивались. В неизбежных тогда очередях за мясом и колбасой она не давала спуску никому, тем самым обеспечивая нашу семью дефицитными продуктами, пока родители были на работе. Она была безграмотной, но в жизни разбиралась получше многих людей ученых, особенно когда дело касалось искусства выживания. Все свои зрелые годы она проплавала на самоходных баржах и пароходах по реке Каме, в качестве то разнорабочей, то поварихи. Да и мама с ней не один год проплавала, в летнее время, когда в школу ходить было не нужно.

Так вот, учила она меня просто и наглядно: «Ты почто сюда-то едешь, дурачок?! Створов на берегу не видишь? Так вот и езжай на них, как совпадут!» Или: «Ты за бакен-то не заезжай, не заезжай! Не смотри, что место-то широко! Кто потом тебя с мели-то стаскивать будет? Я что ли?» Или: «И куда ты, паренек, разогнался то? Там же бакен свальный стоит! Сейчас в перекат-то и ткнешься!» Ну, и так далее. При этом рука ее так и тянулась дать мне подзатыльника или тычка в спину. Надо отдать ей должное, уроки ее приносили большую пользу. Так она научила меня «читать» навигационные огни на мачтах катеров и буксиров. С ее подачи я мог уже точно определить, что за посудина приближается в темноте, что она буксирует, и с какого борта. А при тогдашней интенсивности судоходства на Вычегде, это было очень важно. Много было случаев, когда люди били лодки и моторы, и сами тонули, налетев в темноте на буксируемую баржу или плот, а то и залетая скоростной «Заре» прямо под форштевень.

Позже, годам к пятнадцати-шестнадцати, мы уезжали уже настолько далеко, насколько хватало бензина, то есть аж до Литвиново, тех самых мест, где мы с тобой, Анечка, иногда так хорошо рыбачим. В одной из таких поездок я и открыл для себя те самые загадочные «чертовы пальцы», которые так удачно вписались в интерьер твоей прихожей. Вернее, мои друзья открыли их, получается, для нас всех.  А случилось это вот как.

 

Поехали мы в начале лета, после окончания девятого класса, вчетвером, к отцовской землянке. Ты в том месте была, знаешь. Думали порыбачить пару ночей удочками на заломе, однако добрались туда лишь на вторые сутки. Так сложились обстоятельства.

Когда мы проезжали высокий и обрывистый Федяковский берег, мотор вдруг встал. Резко, без всяких сбоев, словно кнопку «Стоп» нажали. И сколько я ни дергал за стартер – ни малейших признаков жизни. Пристали к берегу на веслах, чтобы не сносило течением. Я достал инструмент и стал разбираться. При первом осмотре, все было в порядке: искра на обоих цилиндрах – слона убьет, топливо поступает исправно, кнопка «Стоп» не замыкает – я даже провода ее отцепил, чтобы не думалось. В общем, «фары протер, пепельницу вытряхнул, а все равно не заводится!»  Немного подумав, я еще снял стартер и проверил момент размыкания контактов прерывателей – все было почти идеально. Опираясь на свой опыт, мне оставалось предположить, что либо залегли в канавках поршневые кольца, что случалось при использовании некачественного масла, либо вышли из строя клапанные шайбы. И то, и другое требовало разборки мотора. Мороки много, особенно в полевых условиях, но делать больше ничего не оставалось, тем более что устройство мотора мне уже было куда как знакомо. Развернули лодку транцем к берегу, отцепили рулевое, сняли мотор. Расстелив на галечнике брезентовый плащ, я принялся за дело.

А ребятам чем заняться? В этом деле они мне были не помощники. Ну, и стали они искать себе занятие по душе. Один развел костер, котелок повесил, стал что-то на обед придумывать. Второй размотал удочку и начал, на удивление ловко, вылавливать пескарей. Третий же, просто слонялся по берегу, и, временами, помогал нам всем, как умел. После полудня к реке спустился какой-то пожилой, но довольно крепкий, плотно сбитый мужик. Сказал, что из Федяково, и пришел проверить, что тут за компания образовалась у них под носом. Опасения его были вполне понятны: на берег были вытащены и заперты цепью на замок к толстому стальному тросу, торчащему из песка, несколько лодок, на двух из них даже висели моторы, укутанные брезентом от непогоды. Объяснениям нашим он, видимо, не очень поверил, несмотря на очевидность ситуации, потому что продолжал торчать на берегу, наблюдая за нами, и, иногда заводя неспешные беседы на незначительные темы. О погоде, там, о рыбалке, о том, как раньше оно было. Вот тут-то, один из моих друзей, неопределившийся с занятием, и наткнулся на первый камешек.

«Ух ты!, – воскликнул вдруг он, нагнувшись, и что-то подобрав у себя из под ног, – Смотрите, какая штука интересная! Как наконечник от стрелы! А вот еще один! Ничего себе!»

Да, это были они, «чертовы пальцы». Сразу на память приходит твоя реакция на первые «пальцы», которые я подобрал и показал тебе.

«А ты, правда, их здесь нашел, а не привез с собой?»

Федяковский абориген тоже был слегка удивлен, но только в другую сторону: «Так это же чертовы пальцы! Вы что, не слыхали про них никогда?»

Нет, не слыхали. И уж тем более, не встречали. Бросив все дела, мы тут же принялись их искать. В результате, насобирали примерно такую же коллекцию, что ты увезла к себе домой. Не зная, как для тебя, а для нас это было что-то вроде маленького чуда: полупрозрачные, конусообразные, с отверстием внутри, словно специально сделанным, чтобы вставить туда древко стрелы, и разных размеров, от тех, что похожи на детский мизинчик, до крупных «морковок». Подсознательно уверовав в магию, об их истинном происхождении мы тогда и не задумывались. Это уж потом, будучи взрослым, я стал выдвигать разные версии. Ты их слышала, и ты знаешь, чем все закончилось.

Наш же соглядатай высказался по этому поводу просто: «А они всегда тут лежали, сколько мы себя помним, и деды наши. Вреда от них никакого нету, а одна, вишь, только польза. Порежешься, бывает, ножом, али еще как поранишься, разотрешь это камешек в порошок, ранку присыплешь, она и заживет быстрехонько!»

Вот как оно бывает! А теперь попробуй сказать, что врут все про особые точки на земле, где сходятся меридианы или какие-то иные магические оси, и в которых вещи происходят абсолютно необъяснимые, но, казалось бы предрешенные. Ведь, разобрав, у костра, в течение вечера и последующей ночи, весь мотор практически «до косточек», я так и не обнаружил ни малейшей неисправности. Собрав его, под утро, и повесив на транец, я тут же завел его, что называется, «с полтыка», а наш Федяковский сторож, просидевший с нами до самого утра, (лишь несколько раз поднимался он в деревню, чтобы перекусить и одеться потеплее), исчез, словно растворился, лишь только взревел мотор! Короче говоря, не обошлось без руки проведения.

До места мы добрались быстро, уже без каких-либо проблем. Был у меня с собой и фотоаппарат, поэтому ты, Анечка, можешь лицезреть моих друзей на фотографии. Вот он тот самый стол напротив входа в землянку, вот три моих спутника. Про того, что в накинутом капюшоне, друга моего детства, я тебе рассказывал. Помнишь? Игорек, лосяра одноглазый, с которым я недавно столкнулся на улице, спустя почти тридцать лет после нашей последней встречи, когда он только откинулся из зоны после второй своей отсидки и зашел ко мне домой, чтобы стрельнут немного денег. Двое других – мои одноклассники.

 

 

Пусть говорят, что пить нельзя…

 

Мой средний брат, к тому времени, уже окончил школу, но, как и старший, не поступив с первого раза в институт, работал на заводе модельщиком. Человек он был общительный, и компания друзей была тогда у него большая. Следую установившимся традициям, рыбачить они выезжали сразу на двух-трех лодках, набрав с собой вина не меньше, чем бензина. Иногда брали с собой и меня. Спиртного я, по молодости, не употреблял, да мне и не предлагали – брат следил за этим строго. Зато насмотрелся я всякого. И как на берег вылетали так, что лодка залипала на обрыве почти вертикально, и как друг друга таранили на полном ходу («Так вы же мне махали! Я к вам и поехал»), и как сжигали на себе одежду, уснув у костра.

Было и такое, что пошел один парнишка, ночью, в лес пособирать для костра дров, сколько его не уговаривали остаться. Поплутал он там с пол часика, вышел с двумя сухими сучьями в руках, весь расстроенный, чуть не плачет. На вопрос «что случилось», стал объяснять, что потерял в лесу дорогую импортную зажигалку, подаренную ему кем-то из родственников, и что какая она была классная, и что, вообще, видал он эту гребанную рыбалку и этот долбанный лес на одном интересном месте! Погоревав так немного, он решил отправиться на ее поиски. Тут уж все, кто был в состоянии это делать, принялись его отговаривать, приводя веские и разумные доводы, и даже пытались удержать его силой. Ничего не помогло – мучимый тоской по любимой вещи, парень был неудержим. Пошел, утирая сопли и слезы. Скрылся во тьме, всхлипывая, громко хрустя сухими сучьями и валежинами.  Вернулся минут через пятнадцать успокоенный, сел у костра, молча достал из кармана и показал всем вновь обретенную зажигалку. На вопрос шокированной публики «Как?!» коротко ответил: «Да х** его знает! Сам не понял». И умиротворенно завалился спать. Проведенное же поутру расследование показало, что бредя в темноте по узенькой тропинке в поисках дров, он запнулся за торчавший из земли корень, грохнулся плашмя и, очевидно, выронил из нагрудного кармана зажигалку. Иначе и быть не могло, так как, вновь углубившись в ночной лес, уже в поисках этой замечательной вещицы, наш герой запнулся за тот же самый корень, а, растянувшись, обнаружил драгоценную потерю прямо у себя под носом!

 

Случались вещи и не столь чудесные, а больше комичные, на грани трагизма.

Поехал однажды брат на рыбалку с двумя своими друзьями на «Казанке» одного как раз вот из этих друзей. Я даже имя его помню – Валентин, хотя все звали его просто Валиком. Он на это не обижался. Был он парень спокойный, покладистый и улыбчивый.

Отъехав от Коряжмы чуть дальше того места, где мы собирали чертовы пальцы, они «встали» на свою старую перетягу и, не теряя времени начали разматывать снасти, наживлять и «выставлять» поводки и продольники. Причем, времени не терять они решили буквально во всем – между делом успевали наливать стаканчик и опрокидывать его по очереди «за удачу». Закусывали, чем придется, то есть почти не чем, так как рыться в рюкзаках и заводиться с едой не хотелось, да и некогда было. А перетяга была длинная – реку перекрывала больше чем на половину, и дело это у них несколько затянулось. А и день стоял жаркий. В общем, когда они снарядили все снасти и развернулись ехать к берегу, к своей старой стоянке, «напекло» их так, что они чуть не сомлели. По этому поводу было принято решение сначала искупаться, а уж потом заняться вещами, костром, едой и так далее. Сказано – сделано! Только лодка ткнулась носом в песок, они, мгновенно раздевшись до трусов, сиганули из лодки в реку. Однако просто бултыхание в воде их уже не устраивало, поэтому они снова спихнули лодку на воду и стали демонстрировать друг другу свое умение нырять с нее разными способами, благо забираться в «Казанку», с ее низкими бортами, было просто. В какой-то момент Валику пришла идея завести мотор и прокатить своих друзей, вцепившихся в борта, волоком, на малом ходу. Друзьям это понравилось. Ободренный их радостными криками и восклицаниями, Валик слегка прибавил оборотов. Однако радости у брата и второго его друга, Саньки, от этого больше не стало, так как они начали захлебываться, при этом быстро трезвея, а отпустить борт лодки им тоже не очень-то хотелось, чтобы случайно не угодить под винт. Особенно неуютно стало Саньке – струей воды с него сдернуло трусы. Отплевываясь, ребята начали громко кричать Валику, чтобы он сбросил газ, но Валик…

Вот что в тот момент случилось у него с головой, он и сам не мог впоследствии объяснить. Просто что-то щелкнуло, и Валик как-бы переключился в другой регистр, в иную реальность. Судя по всему, ему стало казаться, что он уже возвращается домой с какой-то долгой и трудной рыбалки. Иначе, от чего же ему так тяжело? И возвратиться, нужно как можно быстрее, чтобы скорее лечь на диван и, наконец, отдохнуть.

Широко и привычно улыбнувшись, Валик дал полный газ и, не оборачиваясь, понесся налегке по волнам, только брызги радужным веером разлетались по сторонам!

Двум его друзьям ничего не оставалось делать, а только выпустить борта лодки и, откашливая и матерясь, наблюдать, как «Казанка», со всеми их вещами, вылетает на фарватер и, сделав плавную дугу, скрывается за поворотом реки, по направлению к Коряжме.

Всю нелепость ситуации брат осознал, когда они выбрались на берег и увидели там лишь наполовину занесенные песком угли старого костра, в том месте, где они уже до этого ночевали, кучку сухого плавника возле него, да пару бревен, служивших им скамейками. У них не было ничего, даже спичек. А Санька, и вообще, оказался на берегу в чем мать родила.

Было уже далеко за полдень, близился вечер, и нужно было что-то придумывать. А что можно было придумать, если ближайшая деревня находилась в пяти километрах и на другом берегу реки? Взвесив все «за» и «против», друзья решили, что наилучшим для них вариантом будет сидеть на месте и ждать, когда Валик придет в себя и вернется.

 

Валик же, тем временем, оставаясь на той же волне, вполне благополучно добрался до лодочной станции и вот тут уже, когда бодрящий ветерок и брызги воды перестали освежать лицо и тело, его окончательно вырубило.

Очнулся он под утро, когда начало светать, и обнаружил, что лежит, в штанах и рубашке, на диване в своей комнате.  С болезненным скрежетом в голове он пытался вызвать в памяти события предыдущего дня, но смог вспомнить лишь то, что они собирались на рыбалку. Возникшее тягостное предчувствие усугубило мерзопакостность его состояния. Разбудив мать, Валик узнал, что вечером его буквально притащили на себе знакомые мужики с лодочной, тоже хорошо поддатые. Объяснить толком они ничего не могли, и мать решила, что рыбалка, на которую отправился, было, ее сын с друзьями, отменилась по известным причинам.

Гонимый тоскливым чувством вины за что-то очень нехорошее, содеянное им накануне, Валик поспешил, задыхаясь, с колотящимся в горле сердцем, на лодочную.

Опрос дежурного ничего не дал, но, подойдя к своей лодке и увидев неразобранные рюкзаки и валявшуюся одежду, Валик тут же сообразил, что друзья его остались где-то там, на реке. И еще вопрос, с чем они там остались, и в каком положении!

 

А положение у незадачливых купальщиков было интересное. Сначала они просто валялись  на песке, иногда залезая в воду, чтобы освежиться или просто отдохнуть от наседавших оводов и слепней. С приближением сумерек, когда от реки и из лесов потянуло прохладой настолько, что становилось неуютно, они просто бродили по пустому песчаному берегу, с тоской поглядывая в ту сторону, откуда должен был появиться Валик. К тому времени они уже почти протрезвели и, всякий раз, когда они слышали приближающийся снизу по течению шум лодочного мотора, в груди их вспыхивала надежда. Однако все их ожидания были тщетны – это все были чужие лодки с незнакомыми им людьми. Кричать, махать руками и подзывать лодки, идущие мимо в сторону Коряжмы, они не решались. Уж лучше сутки здесь просидеть, чем появиться на лодочной в таком виде, став всеобщим посмешищем не на один год!

Когда совсем стемнело, они заметили вдали, выше по реке, на их же берегу мерцающий огонек – кто-то жег костер. По их прикидкам, идти до него было километра полтора-два, но ведь ничего другого им не оставалось! Ежась от холода (а ночи в августе у нас бывают, ух, какими холодными), отбиваясь от одолевающих их, совсем озверевших после захода солнца комаров, они двинулись в том направлении.

Песчаные плесы то и дело чередовались с густым ивняком, спускавшимся к самой воде. Чтобы миновать его приходилось либо залезать по пояс в реку и брести против течения, спотыкаясь о кочки и скользкие ивовые корни, либо обходить его берегом, петляя в темноте меж зарослей, по колючей прибрежной траве, уже покрывшейся холодной росой, рискуя раскроить себе ногу о какую-нибудь корягу. Поэтому когда они, наконец-то, приблизились к небольшому мысу, усеянному выброшенными на песок топляками и мелким плавником, на котором горел костер, чувствовали они себя совершенно вымотанными и разбитыми.

У костра, почти не шевелясь и завороженно глядя в огонь, сидели двое – мужчина и, к величайшему Санькиному огорчению, женщина. Оставив Саньку за ближайшими кустами, брат подошел к ним, немало их встревожив. Однако они успокоились и даже немного повеселели, когда брат описал им сложившуюся ситуацию.

«Так, где у тебя друг-то? Сюда то он почему не идет?»

«А он… того… (неопределенный жест рукой)… стесняется».

«А чего стесняться-то?! Ты же вон стоишь, и ничего!»

«Так на мне хоть трусы есть, а он и вовсе голый!»

Тут они совсем развеселились. Женщина, однако, тут же засуетилась и, порывшись в небольшом брезентовом мешке, достала потрепанный клеенчатый плащ.

«На, вот! Пусть надевает да к костру ступает, а не то околеет там в кустах!»

Оказалось, что они из Тимасовой Горы, и привез их сюда, еще с вечера, на лодке родственник, который должен был снова за ними заехать на другой день, до обеда. С рассветом они собирались подняться по знакомой им тропинке в лес, чтобы пособирать чернику.

«Черничник там у меня застолблен знатный! – хвастался мужик – За утро можно корзину набрать двухведерную, если в четыре руки!»

Так они и поступили. Лишь только стало светать, мужик растолкал задремавшую у костра напарницу, они быстро собрались и скрылись в зарослях ивняка, бодро вышагивая по узкой, едва заметной тропке. Плащ Саньке они великодушно оставили, попросив сунуть его потом здесь же, возле костра под ближайшую корягу, чтобы не унесло ветром.

Часа через три после их ухода появился Валя. Он мог бы появиться и быстрее, но, не обнаружив своих друзей в том месте, где он их бросил накануне, Валя жутко перепугался и решил развернуться обратно, чтобы еще раз пройти вдоль самого берега малым ходом. Вдруг они отправились домой пешком, и сейчас бредут где-то меж кустов, а он их просто не заметил? Затем, здраво рассудив, что идти они могли только кромкой воды, Валя причалил к открытому песчаному берегу и обследовал его. Не обнаружив на песке следов, он понял, что стоит поискать их и выше по течению.  Что он благополучно и сделал.

К его удивлению, друзья не накинулись на него с руганью и, уж тем более, кулаками. Слишком они были для этого уставшие и вымотанные. Они лишь пригрозили, что на рыбалке Валику они наливать больше не будут. И надо сказать, это пошло ему только во благо!

 

 

 

 

 

Эффект бабочки

Предвосхищая описание событий, ставших основой сегодняшнего моего повествования, спешу тебя, Анечка, уведомить еще и о том, что была у Коли Журавлева дача. Дача, которой он очень гордился, хотя гордится там, по большому счету, было и не чем.

В армии, помню, как попал я в свою роту, заменившую мне дом родной на долгие два года, замполит наш ротный, капитан Щеглов (ну и гад же был, сколько кровушки он нашей выпил!) проводил, как и положено ему, с каждым молодым бойцом беседу, чтобы вызнать все наши слабые места и потом давить на них, умело, как ему казалось, нами управляя. Естественно, что благополучие семьи так же входило в зону его интересов. Вот он меня и спрашивает, имеется ли у родителей какое-либо еще имущество, помимо квартиры. Дача, говорю я, без всякой задней мысли. А он так сразу заинтересовался, сколько, мол, гектаров, велик ли сад, гараж из чего построен… Ну, я, конечно, счел это все за шутку, довольно неуместную, но подыгрывать ему побоялся и начал объяснять, что да как. Тут он меня прервал: «Так вы, товарищ курсант (а в «учебке» все молодые бойцы официально назывались курсантами), так бы сразу и сказали, что у вас садовый участок с домиком-курятником! А то – дача! Дача (назидательно, подняв палец) – это когда коттедж двухэтажный, с бассейном, беседками и теннисным кортом! А у вас, честное слово, посмешище какое-то!». И это, заметь, происходило в 1985 году, когда мы о подобных дачах еще и слыхом не слыхивали!

Вот и у Коли была подобная же «вилла пролетариата». Досталась она ему в наследство от отца. Не то, чтобы это наследство взяло на него и свалилось внезапно, нет. Он вместе с отцом, еще будучи подростком, расчищал участок от кустов деревьев, строил дом и все остальное, но отец потом умер, и дача досталась Коле вполне естественным образом. Представляла она собой стандартный набор строений: небольшой домик, сарай с туалетом, баня, теплица, колодец. А что еще можно втиснуть на шесть соток? Однако примечательным было место, где эти шесть соток располагались. Дело в том, что отцу Колиному очень хотелось взять участок именно в этом секторе садоводческого товарищества, на Первых Садах, которые, в отличие от Садов Вторых, третьих и т.д., находились на пойменных лугах, между двух больших озер и с некоторым количеством озер мелких, находящимися прямо между участками и улицами. Но хорошие луговые участки были уже к тому времени все разобраны. Оставались незанятыми низины и согры, заполненные затхлой болотной водой и поросшие чахлыми березками, ивами, корявой ольхой и разносортным мелким кустарником. Кому не лень было их расчищать и отсыпать – брали. Так и Колин отец взял себе такой участок, благо работал он водителем самосвала и завозить, в перспективе, участок песком, землей и чем попало было для него не проблемой. Коля даже припомнил, как отец, очень гордый своим приобретением, отписал в деревню своему отцу, Колиному деду, что «взял дачу», приглашая его приехать посмотреть и тоже порадоваться. Приехавший дед, однако же, был более трезв умом, очень сожалел (выражаясь мягко), что его, «стоявшего одной ногой в могиле», выдернули с насиженного места, чтобы посмотреть на этот рассадник мошки и комарья! «Да я бы в эти кусты … (в общем, по большой нужде) не пошел! А ты тут «дачу» взял! Балда осиновая!» – так коротко, но емко, выразил он свое к этой затее отношение.  Но оптимизма у Журавлева-среднего от этого нисколько не убавилось. За пару лет, со слов Коли, он привез на участок порядка восьмидесяти самосвалов всякой сыпучей дряни, включая строительный мусор, глину, песок и чернозем (в качестве покровного слоя) из старых совхозных теплиц! Потом они с Колей поставили домик, сарай и все остальное, что было необходимо по их разумению. И все бы ничего, да вот незадача: когда, в очередной раз, паводок был высоким, а это случается в наших краях, как я тебе говорил, с периодичностью раз в 9-10 лет, затопило их домик аж до середины окон! Участок то они подняли, болотины там теперь не было, но по высоте он все равно был ниже остальных «равнинных, участков почти на 2 метра. Позже, уже после смерти отца, Коля подкопил деньжат, купил материалу, какого нужно, нанял бригаду и поднял свой домик почти на эти самые два метра! Вид у строения получился несуразный (сам тому свидетель), но теперь Коля мог не бояться, что большая вода снова войдет в дом и, кроме того, он мог теперь сидеть на крыльце как на капитанском мостике и оглядывать окрестности с высоты своего положения, лениво развалясь в  старом кресле и потягивая пиво. И это занятие доставляло ему особое удовольствие! А что же за окрестности он мог лицезреть? Да другие дачные участки  и спины соседей, ковыряющихся в огороде! Но и это было Коле приятно, потому что сам он практически ничего не сажал, и не собирался этого делать, и труд других облагораживал его как ничто больше! Правда, в последние годы, удовольствие, получаемое от этого занятия, было в значительной степени подпорчено техническим прогрессом и степенью оснащенности  Колиных драгоценных соседей. «Понакупили себе бензопил, триммеров и циркулярок! Теперь тишиной можно лишь ночью насладиться!» И вот тут с ним, признаюсь честно, трудно не согласиться.

А еще Коля очень гордился своим колодцем. Вода там была всегда, даже в самые засушливые годы, когда соседи, к концу лета, могли зачерпнуть из своих колодцев лишь по полведра мутной и непригодной для питья жидкости. С этим-то колодцем и приключилась история, о которой я, собственно говоря, и хотел тебе поведать с самого начала.

Сорвалось однажды у Коли ведро с веревки и опустилось на самое дно колодца. Дело житейское, случается. Стал он на работе у всех нас совета спрашивать, как его достать. Способов оказалось не много:  достать его с помощью багра (самый распространенный способ), с помощью небольшого якоря-кошки или с помощью обычного спиннинга. Последний способ  был предложен, конечно же, рыбаками.

Багор Коля отверг тот час же. Слишком глубок был колодец, да и один из вариантов этого способа предполагал протыкание ведра  багром с последующим его извлечением, а ведра Коле было жалко. Что же касается спиннинга и кошки, то у Коли их, элементарно, не было. Одалживать их ему не хотелось, а уж покупать ради пятиминутного использования – и тем более. Да и не любил Коля рыбалку, в любом ее проявлении. И вот тут Володя Щипин, неизменный новатор-рационализатор, предложил свой, совершенно неожиданный для всех нас способ решения этой проблемы. «А ты возьми, – говорит, – магнит помощнее, да и опусти его на веревке. И искать не нужно, за что бы зацепиться, и ведро цело останется!» Идея тут же была подхвачена и остальными, и все бросились по своим верстакам подбирать Коле магниты. Самыми подходящими оказались круглые магнитные диски с отверстием по центру от динамиков большой мощности. Если сложить их стопкой, штук пять, то получалось устройство такой мощности, что можно было не то, что ведро, упавший Боинг из океана поднять! Нашлось, однако, всего две штуки, но, по уверениям Володи, и этого хватило бы, что называется, за глаза.

Сунул Коля, по окончанию смены, эти магниты себе во внутренние карманы куртки, благо металлоискателем тогда на проходной не проверяли, и побежал радостный домой. Была пятница, погода стояла чудесная, впереди выходные, и Коля предвкушал все положенные по этому случаю удовольствия.  По дороге (споткнувшись, что ли) он вспомнил, что у него в гараже, где-то лежали подобные же магниты, да еще и дома, в кладовке валялись старые и ненужные никому уже колонки от проигрывателя. Ими тоже можно было пожертвовать ради такого дела.

О результатах операции мы узнали, конечно же, только в понедельник. Коля был горд и счастлив! С его слов, в субботу он «проводил подготовительные мероприятия». То есть выпил как следует для настроения, затем примеривался, присматривался, собирал магниты в кучу. И составилась, в итоге, у Коли система аж из семи магнитных дисков (тут некоторые слушатели даже присвистнули)! Скрепил он их вместе подходящей шпилькой через отверстие в центре, за конец шпильки привязал веревку. Все, готово! Однако само действо он перенес на воскресенье, дабы сосредоточиться, сконцентрироваться и не утопить еще и магниты, будучи сильно веселым.

Проспав почти до обеда воскресенья, Коля опохмелился, плотненько позавтракал, вышел за дверь, спустился со своего высоченного крыльца, делово подошел к колодцу, опустил веревку и…вытянул ведро за один прием! И так это ловко у него получилось, что он сам того не ожидал!

На этом месте Колиного повествования Володя Щипин, вместо того, чтобы радоваться вместе с остальными, как то призадумался, словно что-то в уме прикидывая. «Ну-ка, ну-ка, когда ты ведро то выдернул, если точнее?» «Так я же говорю, – недоуменно повторился Коля, – спал часов до двенадцати, потом встал, раскачался, здоровье малость поправил, перекусил и выдернул… А что?»

Володя как-то возбужденно поднялся из-за стола, быстро достал свой смартфон и, отойдя немного в угол мастерской, чтобы солнце не засвечивало экран, что-то там уточнил, или проверил… «Блин, Коляка, я же тебе говорил, что и двух магнитов хватило бы! Что ж ты, Колюнюшка, такое наделал то!» По тону его было непонятно, шутит он или всерьез чем-то озабочен. Поэтому встревожились и все остальные. А оказалось вот что: как раз в это же самое время, когда Коля, орудуя своей магнитной бомбой, выдернул из колодца ведро, на Волге пошел ко дну теплоход «Булгария»! Об этом трубили во всех новостях еще с утра, но никому не пришло в голову увязать эти два события вместе! Кроме Володи!

Шуму в мастерской, а потом и по всему заводу было много. Уж как говорится, и смех, и грех!  Все, включая самого «виновника» трагедии, понимали абсурдность высказанного предположения, но, тем не менее, каждый, с той или иной степенью серьезности, старался укорить бедного Колю Журавлева в такой неосторожности, даже «преступной халатности», стоившей жизни многих людей. Представь себе, какими же душевными страданиями, обошлось ему спасение этого треклятого ведра!

 

 

Львиная охота

 

Пожалуй, следовало бы назвать этот рассказ «Львиная рыбалка», но уж как назвал, так и назвал! А все дело в том, что…

Лева Сафронов был у нас на заводе фигурой почти легендарной. Знали его абсолютно все, даже монтажники из цеха централизованного ремонта, которые приходили на завод, собственно, только чтобы переодеться и помыться, так как основным их местом работы были производственные цеха огромного комбината.

Лева был сварщиком. И числился у нас, в ремонтной группе, что и неудивительно, так как был он сварщиком, что называется, от Бога, имел шестой разряд и голову изобретателя-рационализатора.

О голове его, в физическом плане, стоит сказать отдельно. Имел Лева слегка рыжие волосы, но росшие, преимущественно, не сверху, на макушке, а снизу, то есть на щеках и подбородке. Борода его была просто замечательна – густая, шелковистая, окладистая! Зато сверху на голове его красовалась обширная глянцевая плешь. Лева даже как-то сказал, что мать-природа подшутила над ним, поставив все с ног на голову. Понятно, что в «оригинальном виде» можно было увидеть Леву только во внерабочее время, так как на работе он носил, не снимая, шерстяную шапочку-подшлемник, на которую легко одевалась маска сварщика, брезентовую защитную робу и короткие кирзовые сапоги, специальные, со стальными защитными вставками. В общем, все как положено!

Был Лева невысок и коренаст, и всем своим видом очень напоминал отца Федора из фильма «12 стульев», в исполнении Ролана Быкова. С персонажем этим Леву сближала также манера общения (мягкая и доверительная), очень живая мимика и спонтанность поступков, замешанная на природной сообразительности и крестьянской хитрости. Хотя эта же спонтанность иногда Леву и подводила.

Как-то раз, один из его приятелей, с которым они иногда охотились, токарь-карусельщик по кличке Рекс, решил над Левой пошутить. Работая в вечернюю смену, он намотал Левин сварочный кабель на стационарном посту вокруг верстака, тисков и стула такими петлями и узлами, что Лева, на другое утро, замучился его распутывать. Распутав же, он тут же подхватил свою походную катушку, вышел в цех и, на глазах у ржущих слесарей-сборщиков, на участке которых стоял железный инструментальный шкаф Рекса, приварил дверцы шкафа одна к другой. Приварил не «намертво», прихватками, но электродом из нержавейки. Когда Лева, удовлетворенный свое работой, уже сворачивал кабель, кто-то из слесарей заметил, что из шкафчика начал струиться дымок. Лева, поначалу, просто отмахнулся, сказав, что это всего лишь неостывший сварочный шлак, но когда струйка дыма сгустилась и появился характерный запах горелых тряпок, Лева всерьез обеспокоился – не хватало еще устроить в цехе пожар! Он засуетился и попытался заглянуть в узенькую щель над дверцами шкафа, чтобы увидеть, что там такое чадит. Однако и без того было ясно, что зашаяла ветошь, которой токари вытирали руки и чистили станки. Ветошь ветошью, но ведь Бог его знает, что еще Рекс мог хранить в своей шкафчике!

Скинув с себя защитную робу, Лева судорожно попытался срубить зубилом свои же свежие прихватки, плескал из банки воду, подносимую добровольными помощниками, пинал в отчаянии шкаф ногами – ничего не помогало. Дым лишь только усиливался, а собравшиеся вокруг слесари, хоть и помогали ему, чем могли, продолжали от души веселиться. Леве же было далеко не до смеха – если за этим занятием его накроет старший мастер или начальник цеха, не миновать потом разбирательств с последующими санкциями. В конце концов, кто-то подал Леве здоровенный лом. Лева с силой загнал тот лом в узкую щель между дверцей и корпусом шкафа, и умудрился отогнуть дверцу так, что бы туда можно было просунуть руку. И вот тогда уже, обжигаясь, он выбросил за несколько приемов дымящуюся ветошь на пол и залил ее водой.

 

Однажды, под всеобщий смех, во время чаепития, он рассказал нам, как отучил одну взбалмошную собачонку, живущую в соседнем подъезде, от ее самой подлой привычки. Собачонка эта имела обыкновение бегать по двору за людьми, которые ей не очень нравились, и лаять им вслед, громко и противно, с повизгиванием и подвыванием.  Причем, «заводилась» она не сразу, завидев подходящий объект, к коим, по непонятным причинам, относился и Лева, а выждав, когда человек пройдет мимо нее. Представляешь, Анечка: идешь так себе спокойно, никого не трогая, думая, может быть даже о чем-то хорошем, проходишь мимо милой собачки, сидящей мирно в сторонке с благодушным выражением морды, и вдруг за спиной у тебя раздается громкий и истеричный лай! Тут, поневоле, подпрыгнешь от неожиданности, подавляя в себе желание либо броситься бежать, либо огреть эту гадкую животину чем-нибудь тяжелым. А собачонка бежит за тобой еще с полсотни метров, не умолкая ни на секунду…

Леве, как и любому, кто оказался бы на его месте, это порядком поднадоело. И вот, возвращается он однажды с работы, прелестным весенним вечером, в чудеснейшем расположении духа после выпитой по пути баночки пива, и натыкается, уже подходя к дому, на эту противную собачонку. Зная все ее подлые повадки, Лева даже не вздрогнул, когда за его спиной раздался надсадный лай. Не оборачиваясь, он просто ускорил шаг, почти побежал, отрываясь от собаки, словно ее испугавшись. Повернув за угол дома, Лева быстро сдернул с головы кепку, которую он, по известным причинам, носил на улице постоянно, развернулся в обратную сторону и встал на четвереньки. Когда собачонка, воодушевленная бегством неприятеля, с лаем вынырнула из-за угла, Лева, также громко и противно лая двинулся ей навстречу.

Трудно даже представить, что она пережила, столкнувшись, нос к носу, с этим лысым, бородатым и, судя по всему, очень свирепым зверем, возникшим внезапно из ниоткуда и бросившемся на нее! Поперхнувшись собственным лаем, она подлетела в воздух, попытавшись сделать кульбит, но лишь шарахнулась спиной о заборчик палисадника. Затем, вскочив на лапы, она с диким визгом, ежесекундно оглядываясь и орошая землю тоненькой струйкой, бросилась прочь, еще раз шарахнувшись, теперь уже головой, о фонарный столб.

Лева же поднялся, как ни в чем не бывало, отряхнул колени, накинул на голову кепку и, удовлетворенно хмыкнув, направился к своему подъезду. Больше эта тварь его не облаивала. Более того, она всячески избегала с ним встреч и, вообще, стала вести себя гораздо тише и боязливее.

 

Рыбаком Лева был страстным. Куда мне до него! Рыбаком и охотником.

Традиционно, он брал отпуск по осени, когда можно было вволю предаться своей страсти. Механик наш, Николай Федорович, ценя такие высококвалифицированные кадры, всегда шел ему на встречу и, составляя очередной годичный график отпусков, оставлял Леве место в сентябре-октябре. А уж заполучив долгожданный статус свободного человека, Лева бросал все домашние дела и отправлялся с ружьем и прочими припасами в лес, на свою «заимку», в избушку, расположенную на таежной речке Паламыш, где пропадал неделями, рыбача и охотясь. Нет, не один, конечно! Лева не был затворником. Было у него много друзей и знакомых, таких же лесовиков, которые с удовольствием составляли Леве компанию.  Был среди них и Валентин Быков или уже знакомый тебе Бычок. Как-то раз упомянул он в разговоре свои походы на Паламыш и я тут же вспомнил Леву.

«А ты Левку Сафронова не знаешь? Он тоже на Паламыше постоянно ошивается. Избушка там у него стоит».

«Левку-то? – вскинулся Бычок, – Да как не знать! Мы с ним столько вместе отохотились! Что ты! Бывал я у него. И не раз. Да только какая же это избушка?! Нора!»

Да, как подтвердилось позже рассказами других людей, Левино жилище, которым он так гордился, оказалось землянкой, больше напоминавшей кроличью нору.

На склоне большого, поросшего вековыми соснами и мхом распадка, по дну которого протекала речка, Лева соорудил нечто вроде армейского блиндажа с крытым ходом сообщения, служившим тамбуром, выход которого был завешен куском брезента. Внутри было довольно уютно, стояла печка, стол, большие нары, но не было окон. Поэтому, когда Лева с товарищами не были заняты охотой или рыбалкой, большую часть времени они проводили снаружи, на берегу речки, где было оборудовано костровище и построен небольшой навес. Сидя погожим сентябрьским вечерком 1988 года под этим навесом, они и испытали все прелести небольшого землетрясения, вызванного подземным ядерным взрывом.

Да, именно так! Подземным ядерным взрывом, ни больше, ни меньше. Взрыв этот относился к разряду, так называемых, «мирных», и был произведен буквально в нескольких километрах от их стоянки, «с целью геосейсмозондирования», как кратко говорилось в новостных сообщениях. Все подробности мы узнали позже, уже в постперестроечное время. А тогда мы все были просто потрясены, в прямом смысле слова. Я, например, лежал в тот вечер на диване в своей комнате и читал книгу, когда вдруг задрожали стены и начала раскачиваться люстра. Поначалу я просто не поверил в происходящее, подумав, что все это мне только кажется, но уж потом, спустя минуту-другую, когда соседи по подъезду стали выбегать из квартир и, с ужасом, спрашивать друг друга «что случилось?», все сомнения рассеялись. Конечно же, это было землетрясение. И хоть причина его раскрылась уже спустя несколько часов, народ ходил взбудораженным еще не один день.

Когда же мы спросили Леву, как только он появился на работе, что довелось ему испытать тем вечером у себя в лесу, он описал свои ощущения так: «Только то мы, значит, разлили по стаканам, поднесли ко рту, тут-то нам и поддало снизу! Посуда зазвенела на столе, миски-ложки аж подпрыгнули, кореша у меня повскакивали с перепугу, а я, хоть и сидел на здоровенном чурбане, едва на нем удержался! Но, заметьте, никто свой стакан не пролил! Так только, расплескали немного».

Впрочем, большой неожиданностью для Левы и его друзей это событие не стало. Они уже давно наблюдали за военными, проложившими технологическую дорогу от железнодорожной станции Кивер вглубь леса и гонявшими по ней тяжелую технику. Территория эта была отгорожена и хорошо охранялась. Однако люди бывалые говорили, что такое уже случалось в семидесятых годах и закончилось все ядерным взрывом, буквально двумя километрами дальше.

И напомнило все это Леве другое событие, из его далекого детства, о котором он нам тут же и поведал.

Каждое лето отдыхал маленький Левчик у своей бабки, где-то в Карелии. И это было нормально, так делали многие, у кого жили в деревнях и селах бабушки-дедушки. Деревня та была не из захудалых, и летом там собиралось много разновозрастной ребятни из разных уголков большой страны. По интересам, формировались отдельные ватаги и компании, бывшие между собой, впрочем, на дружеской ноге. К Левиному кругу, принадлежали, естественно, самые заядлые рыбаки. Выбор методов ловли, как и снастей, был невелик: примитивные удочки, простейшие верши и фитили, сплетенные дедами из ивовых прутьев или связанные из грубой кордовой нити. И хотя все это с избытком компенсировалось обилием рыбы в окрестных водоемах, хотелось ребятам нечто большего. Оно и понятно: молодость – пора исканий, так сказать. А тут и случай подходящий подвернулся.

Старый и проверенный в походах друг Левы, Сережка, проживающий с родителями где-то под Ржевом, и не раз хваставшийся до этого разными безобидными трофеями времен войны, привез с собой на этот раз (ты не поверишь!) целую сумку тротила! Да еще ручную гранату в придачу! То, что они с ребятами, тайком от родителей, бродили по окрестным лесам и полям в поисках разных «железяк», а потом ими активно обменивались – было понятно и объяснимо. Но как он умудрился доставить это, незаметным образом, до бабушкиной деревни – уму непостижимо! Впрочем, этим вопросом Сережкины друзья, включая Леву, особо не задавались. Привез – и хорошо! Найдем применение! Со слов Сережки, тротил они с приятелями извлекли из неразорвавшегося снаряда старым проверенным способом – нагрев его на костре. Доказательством этого служило то, что сумка была набита кусочками и сгустками грязно-желтого вещества вперемежку с золой и мелкими угольками. «Лимонку» же ему удалось выменять на ржавый и уже непригодный немецкий Вальтер, найденный им самолично. Лимонка тоже была ржавая, хотя чека ее все еще была надежно зафиксирована, а уж о степени ее пригодности можно было лишь догадываться.

«Ну, все! Будем глушить рыбу!» – единодушно решили ребята, когда Сережка продемонстрировал им свое богатство.

В качестве опытного полигона они избрали небольшое озерцо в трех километрах от деревни. С их точки зрения, оно подходило наилучшим образом: по размеру – то что надо, место укромное, рыбы в нем видимо-невидимо, особенно карасей, и глубина подходящая для собственной безопасности – почти омут. Они даже последовательность операций продумали: пока все остальные ждут в сторонке, оседлав велосипеды, готовые «стартануть», один бросает в воду кусок тротила, подбегает к ним, вскакивает на приготовленный ему велик, и все жмут педали, что есть мочи, по тропинке, ведущей от озера. И все бы ничего, но тут выяснилось, что для осуществления задуманного нужно иметь еще и детонаторы, а это оказалось проблемой, практически, неразрешимой. Вот ведь незадача! Казалось бы, все уже есть под руками, что нужно, даже короткие бикфордовы шнуры научились сами делать, начиняя трубочки изоляции от электропроводов спичечной селитрой, а ничего не выходит!

Чего только они не пробовали привязать в этом качестве к ломтикам тротила, перед тем, как бросать их в темный омут: и целые коробки спичек, и самодельные бомбочки, изготовленные из похищенного у дедов пороха, и ружейные патроны – взрыва не происходило.

В конце концов, начали всех одолевать сомнения.

«А может, ты тол привез уже негодный, испорченный?» – вопрошали ребята Сережку. Но тот только отмахивался небрежно от глупых вопросов с видом бывалого подрывника.

«Да не может он испортится! Грохает – только держись! В любом виде. Сам сколько раз видал, как ребята в лесу подрывали. Сосны здоровенные с корнем выворачивает!»

Ну, сосны соснами, а с тихим омутом-озерцом так ничего и не получалось. К исходу второй недели, после многочисленных безуспешных попыток, они перекидали в озеро почти всю сумку привезенной взрывчатки.

Чтобы восстановить свою подмоченную озерной водой репутацию, такую высокую по приезду, Сережка решился на крайность: «Будем глушить гранатой! Запал-то у нее целехонек!»

Тут ребята не то, чтобы испугались, но призадумались. Граната – это не шутка! А вдруг она взорвется еще в воздухе? Тут и осколками может посечь! Но Сережка отказывался идти на попятную, даже вызвался бросить ее сам, и все согласились.

Дело происходило утром следующего дня, когда все взрослое население деревни разбрелось по работам или своим делам, и ребятня, заботливо умытая и накормленная, была предоставлена самой себе. Ну, как обычно. Как обычно же, Левкина компания собралась у полуразрушенной деревенской церкви и покатила к заветному озеру.

Приготовления были коротки. Все заняли удобную позицию, бледный, но настроенный решительно Сережка извлек из велосипедной сумки ржавую лимонку, приблизился к озеру на удобное для броска расстояние, выдернул чеку, швырнул, что есть силы, гранату в том направлении, и стремглав бросился к своему велосипеду, который Лева для него удерживал.  Остальные рванули секундами раньше. В результате, Левчик оказался замыкающим в этой веренице начинающих браконьеров. Дальнейшее он описал нам так: «Только-то я, значит, разгон набрал, тут чувствую, как в замедленной съемке, что-то меня сзади приподняло – я ногами до педалей перестал дотягиваться. И полетел я вперед велика! Кустами, напрямик! И только в полете уже слышу – грохочет за спиной!»

Самое удивительное в этой истории, что никто из ребят не пострадал, если не считать ушибы, царапины и ссадины. Но это – так, мелочи!

Что же касается несчастного озерца, то его просто не стало. По крайней мере, на тот момент. Когда, оправившись от потрясения, в грязи и разорванной одежде, ребята вновь к нему подбежали, то увидели на его месте нечто похожее на строительный котлован, по склонам которого, стекала вода и озерный ил, в котором, то здесь, то там, брыкались оглушенные лягушки, пиявки и, возможно, караси.

 

 

 

Прибаутки-шуточки

 

А еще, Анечка, помимо всяких прочих чудиков, работал у нас на ремонтно-механическом заводе токарем один мужичонка, которого все звали Шапочкой. Почему мужичонка? А потому что роста  он был ниже среднего, сложения хоть и крепкого, но мелковатого. Совсем-то тщедушные у нас не держались – работа таких не терпела. На самом деле звали его Колька Прохоров, но молодежь, приходившая на завод, поначалу об этом даже и не догадывалась. Шапочка – значит Шапочка. Все, без исключения, знали, о ком идет речь.

Внешность Кольки была тоже небезынтересная. Он бы очень хорошо подошел на роль Джузеппе, старого друга Папы Карло, в фильме про Буратино: чернявый, с цыганскими глазами, но при этом плешивый и с сизым выдающимся носом. При том, бахрома сохранившихся у него черных волос имела приличную длину, они свисали у него почти до плеч. Увидев Шапочку в головном уборе, трудно было себе представить, что все, что ты видишь не спрятанным под этот головной убор, является единственным его достоянием в плане волосяного покрова на голове.

А головной убор он носить был обязан. Таковы были (и таковыми остаются) правила техники безопасности при работе на токарном станке. Чаще всего в цеху маячили кепки разных фасонов и расцветок. Некоторые индивиды носили небольшие войлочные шляпы с узкими полями или нечто вроде формовок с козырьком. Шапочка же носил шапочку. Ну, да. Небольшую пеструю вязаную шапочку, похожую на лыжную, только без помпончика.

И тем бы примечательность Шапочки и ограничивалась, не будь у него закадычного друга, Леонида Владимирова по прозвищу Ленька Сопля.

Внешне Ленька был полной Шапочкиной противоположностью: здоровый мужик, весом за сотню килограмм с крупными чертами лица и очень громким голосом, который можно было услышать с другого конца цеха, несмотря на весь шум, создаваемый работающими станками. Голос этот обладал еще одной довольно неприятной особенностью – он был визглив.

Помимо таких общих черт, как жидкие волосики на голове и пропитое лицо, Шапочку с Соплей объединяло непреодолимое желание как-нибудь скрасить серые трудовые будни. Понятное дело, что лучше всего с этой задачей можно было бы справиться при помощи простого и очень доступного средства, благо сульфит-спиртовой  завод находился буквально через дорогу и технического спирта, называемого у нас «сучком», было попрятано по тумбочкам и верстакам с большим запасом, несмотря на провозглашенный заводским начальством строгий контроль и учет. Но ведь все время выпившим на работе не походишь. Оба они уже попадались пьяными и в цехе, и на проходной, лишались разного рода премий и понижались в должности до уборщиков стружки. В таких случаях у нас говорили про человека, что его «на метлу поставили». В общем, средство это было действенное, но рисковое. С ним нужно было знать меру, во всяком случае, будучи на работе.

За то шутили два друга без всякой меры. В этом их никто не ограничивал. Шутили и разыгрывали всех подряд, но, по большей части, друг друга. О розыгрышах их складывали в курилках байки, почти легенды. Куда там Леве Сафронову с его заваренным инструментальным шкафлм! Они незаметно связывали между собой шнурки от ботинок во время обеденных перерывов, забравшись под большой стол в цеховой курилке, пока кто-то из них играл в домино. Они подкладывали друг другу в ботинки и карманы всякие железяки и завязывали штанины узлами во время переодевания в раздевалке и принятия душа после работы. Они мазали штурвалы и рукоятки станков всякой гадостью, перенастраивали на станке «гитару» – узел шестерен системы привода… В общем, всего и не упомнишь! Особой изобретательностью отличался Шапочка, не имея иных аргументов в свою пользу против грубой Ленькиной силы. А действие этой силы Шапочке приходилось испытывать не раз. Это было обычной цеховой забавой, когда разъяренный Сопля начинал с визгом гоняться по цеху за проворным Шапочкой после очередной шутки последнего. Однажды дошло до того, что бедному Шапочке пришлось обращаться в здравпункт.

Это случилось после того, как Шапочка, воспользовавшись тем, что Ленька пошел мыть руки перед чаепитием, выдавил из Ленькиного пирожка повидло и аккуратно, при помощи смазочного шприца, закачал туда литол. И хотя за столом сидело немало прочего люда, Ленька, расчухав подвох, сразу смекнул, чьих это рук дело. Да и трудно было не догадаться.

Хохоту было столько, что услыхали даже мы за закрытыми дверями слесарной мастерской. Хотя, следует заметить, доносившиеся до нас из цеха взрывы хохота во время обеденного перерыва, когда станочники «забивали козла», не были редкостью. Но, в этот раз, время было не обеденное, а размах веселья был столь велик, что некоторые из нас не удержались и вышли в цех. Картина предстала тоже не столь редкая – Сопля с ревом гонялся за Шапочкой по цеху. Народ возликовал, когда Ленька все же нагнал шутника и, как тряпичную куклу, потряс его хорошенько на весу, а потом взвали себе на плечо и понес, головой вперед, вдоль по цеху. Никто не предполагал, что сделает Ленька с Шапочкой дальше. А Ленька поступил просто: проходя мимо большого контейнера с металлической стружкой, он с яростью воткнул в него судорожно болтающего ногами Шапочку со всего маха, также головой вперед.

Тут и хохот прекратился – дело начало принимать серьезный оборот. Красивые сиреневые спирали перекаленной стальной стружки имели острые как бритва кромки. Подоспевшие на помощь сердобольные товарищи тут же извлекли орущего благим матом Шапочку на божий свет. Лицо его было залито кровью, а знаменитый на весь завод головной убор был разодран в нескольких местах.

К счастью, порезы на голове оказались не столь серьезными, как показалось собравшимся поначалу. Однако без медицинской помощи и последующих разбирательств никак не обошлось. В результате, обоих друзей снова лишили премии. Правда, не на сто процентов, как иногда бывало.

Но как бы не прошел рабочий день у Леньки с Шапочкой, заканчивался он неизменно одним. Начав уборку станков, как положено за пятнадцать минут до окончания смены, они, между делом, подходили к инструментальным шкафчикам, стоявшим у стены почти вплотную, и, сомкнув плотно плечи, о чем-то между собой договаривались. Иногда слышно было только легкое позвякивание стеклянной посуды. Наверное, подводили итоги дня.

Вот такие они были друзья.

Жалко, что конец их обоих был печален, как и у большинства горьких пьяниц. Обоих, все-таки, выгнали с работы по 33-й статье, с небольшой разницей по времени. Оба они мыкались в поисках работы по другим предприятиям и кооперативам. Оба так от пьянства и померли, едва дожив до пенсии. Даже на кладбище лежат они недалеко друг от друга.

С Ленькой, правда, еще другая беда случилась незадолго до того – лишился он правой руки, упав спьяну под колеса трогающегося поезда на Котласском вокзале. И, нужно отдать ему должное, не впал с того в уныние. Мне даже довелось с ним после этого пару раз грибы собирать да ягоды в одной компании. Но это уже другая история!

 

Совершал как-то царь Петр очередную свою поездку по России. Не ради забавы, конечно же, а по делу. А дел тогда творилось всяких, ой – как много! И остановился он со своей свитой в одном селе для ночевки и короткого отдыха. Ночью один из солдат Семеновского полка заснул, стоя на посту и был застигнут в этом своем состоянии начальником караула. Когда, на утро, караульный начальник доложил Петру о случившемся и спросил, какому наказанию подвергнуть провинившегося, Петр, будучи в прекрасном расположении духа, просто махнул рукой и произнес: «Оставь его!». Так, с тех пор, то село и стали называть Астафьево. А другое село, через которое проезжал царь Петр несколько дней спустя, называется Ипатьево. Но это уже совсем другая история!