قبلة — *
Кто-то неплотно закрыл люк, и солнечный луч боком протиснулся внутрь. Полоса света тонка как лезвие бритвы. Режет сумрак салона боевой машины, проявляя в неряшливой глубине интерьера очертания человеческих лиц. Живой прозрачный занавес играет шёлком рыжей пыли и пугливо дрожит под сдержанным дыханием людей. Время, сотворившее из пыли камни и превратившее камни в пыль, представляется визуально и обнажает содержание. В янтарном сполохе неведомой ткани люди видят итог сущего.
В салоне тесно и людям, и мыслям. Машина стала, обвалился звук двигателя и ушёл под землю. Матерный слоган, изысканный и точный, брошенный в спину вчерашнему дню, похоже, гнусным образом напрашивается в спутники утра сегодняшнего. Чувствуется нервозность, щёлкают предохранители автоматов. Узкие фрамуги забиты пылью и отшлифованы горячими ветрами пустыни – обзора нет. Где эти чёртовы сапёры? Как проходы к магазинам прокладывать, они тут как тут – весёлые и бодрые… Стоять на месте – что зверя травить: автомобиль – хорошая мишень с живой начинкой. Одно что бронированный. А бандиты изобретательны в последнее время. Изощряются в приёмах смерти. Тишина становится невыносимой. Страх заползает под бронежилет и вьётся вокруг шеи. Вот переводчик нервно трёт кадык. Только не скажи, что пыль досаждает…
Аллах милосерден! Железо очнулось, побрюзжало, дрогнуло в суставах, забарахлило. Стало быть, едем! Дорога чиста, но мины способны прыгать не только из-под земли.
Только что занялось утро – прозрачная и хрупкая пора равновесия. Равновесия чего? Кощунство всего лишь – вокруг всё не так и порядок вещей не тот. Делом надо бы заняться, но чёрт дёрнул снайперов поднять мятеж. И это самые выдержанные в армии парни! На позиции выходить отказываются, лупят из оружия в воздух, кроют матом так, что в Иордании слышно. Командир сумел что-то промычать в трубку телефона, и его тревогу можно было угадать, пока далёкий голос не приобрёл песочно-задыхающийся оттенок. Штаб оперативной группы выслал полицейских с автоматами… Но чего от них ждать? Скажи сейчас игиловцам – порадуются ребята, вырежут это снайперское движение. Всех до единого!
В группе – пятеро. Никто друг другу не подчинён, каждый выполняет свою, только ему известную работу. Или не выполняет её – окружающим и так всё видно, косятся брезгливо да отплёвываются по сторонам. Однако каждый согласовывает свои действия с действиями группы, по времени пунктуален и точен общим планам. Полковник держится обособленно, в разговоры вступает редко и, похоже, пока спокоен в своей мизантропии. Да и желающих вести разговоры с ним нет. Особенно после гражданской казни замполита – отчитал подполковника со всей жестокостью уничтожения аспида. И больше не за личные качества, поскольку бесполезно, а за весь институт военных воспитателей. Чего, спрашивается, приехал сюда? Кто послал? Слоняется без дела, недобиток сердюковский! Собери личный состав, расскажи какие-нибудь новости, песенку спой на худой конец! Для чего-то ведь не выгоняют замполитов из армии.
Тому глубоко начхать на полковничьи речи – характер такой, он из последнего вагона советского политпоезда, отцепленного где-то на промежуточной станции и забытого там. Идеи давно уже нет, а оставшиеся проводники по сей день пытаются навязывать армейским путям сообщений необходимость своего существования. Замполит долго шёл к подполковнику, но когда желаемое звание неожиданно случилось, оказалось, что оно вместе с должностью предполагает работу. Это не служебная формула: поднеси-подай. А ещё новая должность потребовала умения думать. Принимать ответственные решения. Неизвестно, какие решения офицер принимал в миру, но здесь он начал с военного экзорцизма, иначе – борьбы за укрепление воинской дисциплины. В подопечном подразделении он выбрал двух нарушителей правил военного общежития и добился их крещения в местном полевом храме. Бесы, по его наблюдению, выходить из солдат и не собирались. Тогда он категорично поставил вопрос об обращении их в ислам, на что православные ответили, что они с детства – мусульмане и такфиру не подвергались. Солдатам, как позже выяснили психологи, вообще было наплевать, что читать: хадисы Сунны или страницы Устава гарнизонной и караульной службы. Им было забавно с замполитом. Раздолбаями оказались, конечно, но раздолбаями весёлыми.
Переводчик Саша раскладывает перед Метелёвым колкий узор арабского алфавита, предупреждает о коварстве согласных, изменчивости их смысловых нагрузок. Завёлся зубрилка. И далее – о размежевании букв на солнечные и лунные в зависимости от их ассимиляции с буквой «лям» артикля «аль». Первые полчаса интересно, затем утомляет: собеседник начинает раздражать академизмом речи и лёгким пренебрежением к диалогу. Адъюнкту скоро отчитываться по семитскому направлению, отсюда и когнитивная навязчивость. Вообще у него здесь практика хорошая, хотя арабским языком он пренебрегает, говорит, не его профиль. По интонации, эмоциональной окраске речи, географическому смещению акцентов на юго-запад нетрудно понять его языковую специализацию и, стало быть, предпочтения. Саша замкнут, равнодушен к окружающему миру и заметно слаб духом. Ему доставляет страдания его удалённость от Москвы, квартиры в Тёплом Стане, домашних тапочек и персонального компьютера. И равно-тайные кадровые перестановки в родном департаменте и нынешние выезды в составе гуманитарных конвоев Центра по примирению враждующих сторон. Офицера страшат ежеминутная вероятность вооружённой стычки с неприятелем, минная опасность и собственная неуверенность в способности совладать с массой арабских диалектов, которых здесь с учётом беженцев – по пятьдесят на квадратный километр. Эту неуверенность переводчик умело скрывает, переводя внимание на важность знания настоящего литературного арабского языка, что берёт силу в Коране, исходит из него и коему обычный разговорный отнюдь не товарищ.
Тема арабской литературы Кириллу небезразлична. Ехать долго, и он вполголоса рассказывает не только Саше, но и тем, кому интересно слушать, историю недавнего появления в его личной библиотеке томика Закария Тамера. С душевным трепетом открывал офицер мир прозы и поэзии Ближнего Востока. В лучах заката эпохи Халифа, Каббани, Салима меркли немногие страницы современного романа. Жестоко, конечно, жить в такой безысходности, без величин настоящего… Но это время войны, время короткой строки, точечного репортажа. Эпос только рождается, и всякий заканчивающийся день говорит о незавершённости любой сюжетной линии. Живые книги – отдельный разговор – сейчас найти стоит большого труда.
В один из дней, когда маршрут гуманитарного конвоя завёл их в небольшой городок на западном склоне хребта Эн-Нусайрия, ему посчастливилось встретиться с представителями русской диаспоры.
Под дырявым навесом местной аптеки, вокруг стола, основанием которого стал табурет, а столешницей – запрещающий поворот налево бесхозный дорожный знак, они пили божественный кофе и говорили о жизни. Когда-то студенчество многих из этих красивых женщин завершилось замужеством и дальнейшей жизнью вдали от Родины. Сейчас они счастливы в супружестве, у многих большие семьи с русоволосыми потомками, частые или редкие выезды в Россию, в зависимости от достатка. В России они не гости. Война, утрата близких, разруха отразились в их глазах тёмной печалью. Одна из новых знакомых, кутая лицо в зелёную ткань богатого платка, рассказала, как три дня назад они с мужем и четырьмя детьми покидали голодный и разрушенный Дейр-эз-Зор. На стареньком джипе, в хиджабах, перчатках, чёрных очках и линзах, меняющих цвет славянских глаз, они проходили посты ИГИЛ, прощаясь с жизнью перед каждым из пунктов. На втором их вывели на расстрел и пустили очередь над головами. На четвёртом избили мужа и чуть не отобрали тринадцатилетнего сына. На последнем их спасла от верной смерти только дремучая безграмотность досмотрщика. Ни вид, ни содержание извлекаемых из тайника загранпаспортов хозяев, ни их университетские в арабо-русском исполнении документы не были удостоены внимания бородатого детины. Он искал блестящие предметы.
В этом импровизированном кафе, бок о бок с линяющим, как болотный уж эвкалиптом, и допустил Кирилл небольшую оплошность. Собеседница рассказала, что среди оставленного семьёй в Дейр-эз-Зоре была родовая библиотека. И он вспомнил арабских авторов, старинные переводы, представил навсегда утраченное в далёком городе богатство. И отозвался проникновенно. Приметливые глаза уловили, как на доли секунды помрачнел его взгляд, а по лицу черкнула молния обидной ярости. И, видимо, чуть треснула непринуждённая ткань того разговора. Сколько же было непрощённости к самому себе, совестливости за несдержанность эмоций, когда через месяц по каналам диаспоры до него дошёл томик Закария Тамера. Записка содержала пожелание счастья, подарок был, несомненно, от всей души. Но поразительно – книга была заказана по Интернету и проделала длинный путь из Москвы…
– Да зачем им книги? Они, кроме Корана своего, всё одно ни черта не признают, – абсолютно безоглядно, словно в компании дворовых пацанов, высунулся замполит.
Полковник дёрнулся, обнаруживая начало скрытых возмущений:
– У штаба баннер ты повесил?
– И что?
– Ты читал, что там написано? «Россия – Сирия: дружба на века!» Нежные детские ладони держат земной шар – нарисовано.
– Ну!
– Так какого хрена у тебя этот глобус смотрит на меня лицом Американского континента?
– Не я рисовал. Дизайнеры взяли картинку из Интернета…
– А твои-то мозги где? Это же информационная диверсия! Тебя надо повесить у штаба. За яйца. Вместо плаката. А у столовой кто разместил: «Наше дело правое, враг будет разбит!»? А Москву за плечами чего не вспомнил? Вы чего там в, своей замполитской, вообще ход времени не отражаете?.
***
Машина резко тормознула и стала. Стукнул снаружи замок, дверь тяжело отъехала в сторону. Ударивший свет заставил людей глубже вжаться в тень. В дверном проёме, окружённая белым неземным сиянием, возникла фигура розового Серафима. Наличие автомата распознаётся всегда, будь он скрыт широкой спиной, крыльями или прячется в складках какого-нибудь балахона. Он делает поведение определённым. Майор военной полиции, картинный и отутюженный до шнурков, со странной для этих широт белизной лица, подчёркнуто строго приветствовал пассажиров и помог вытащить из машины вещи. От встретившего исходил по-восточному сладковатый запах хорошего парфюма – не обвально поражающего, как узнаваемое средство сокрытия перегара, а лёгкого и, можно сказать, романтичного. Это покамест, пару раз назовут педиком – пройдёт. На войне парфюм вызывает у окружающих неоднозначные умозаключения.
– Кто из вас полковник Свалов? – спросил он у спешивающихся с «Тигра» офицеров.
– Сюда подойди, – ответил полковник, – рассказывай!
– Майор Невинный, отдел военной полиции! – чинно козырнул офицер – Мне приказано ехать с вами на базу. И вот с этим тоже… – он ткнул пальцем на парня в чёрном берете. Тот ковырял ножом в штабелях старых автопокрышек, рисованно дёргался и воображал себя свободным хулиганом перед кабинетом директора. – Он не опасен, но будет без оружия. Я изъял. У вас там посмотрят, что за тараканы у него в голове.
– С какого перепугу ты у него оружие забрал? – спросил Свалов, вглядываясь в морского пехотинца на предмет обнаружения признаков «тараканов».
– Мне показалось, контуженный он какой-то…
– Ты что, врач? Или ты предлагаешь мне за него отстреливаться. Оружие вернуть! Поедешь с ним в «бэтэре». Всё! Давай подробнее, что узнал.
Полицейский составлял картину целого листами из принтера – один за одним. Листы томили ожиданием выхода из ленивого аппарата. Это он первым получил приказ выдвинуться с группой подчинённых по месту тревожного сигнала и провести служебное расследование. Это он, наделённый беспрецедентными правами и функциями новой армейской структуры, готов был вывернуть наизнанку всех и каждого в поиске истины. Но ничего подобного не потребовалось. Как не случилось засад, погонь, перестрелок. Ситуация, к глубокому сожалению офицера, оказалась банальна – караул попросту устал. Специфика работы снайперов, удалённость и скрытость меняющихся мест дислокации стали причиной сбоев в поставках продовольствия, медикаментов, образовалась двухмесячная задержка денежных выплат, и главное – не наблюдалось ротации солдат. О некоторых из них вовсе забыли.
Полицейский составил подробный рапорт на основании проведённого разбирательства и уже готов был отправиться на базу, как получил распоряжение дождаться бронегруппу и взять с собой опасно затосковавшего офицера морской пехоты. Старший лейтенант был из подразделения охраны, полицейскому он не понравился сразу – засел в себе, как граната в подствольнике, гляди, рванёт в любую минуту. Пусть командование и психологи выясняют, чего он хочет от жизни.
Майор поднырнул в тёмные очки «Прадо», всмотрелся в глубь песчаной долины и сообщил с придыханием обретённого убеждения: там, в западном направлении от полевого лагеря начинается земля смерти, и он, побывав в тех координатах, потерял душевный покой. Может быть, ему и не пришлось бы считаться с нехорошего рода предположениями, не покажи командир снайперов дознавателю пару позиций, в которых бойцы вынуждены были просиживать сутками и выполнять свою убийственно точную работу. Кровавые капища, проклятые места! Среди рукотворных плит и бесформенных нагромождений белого камня, во внутренних убогих двориках мёртвых районов города мужчины, юноши и нередко дети, дерзко вглядываясь сквозь щели чёрных повязок в глаза Аллаху, стреляли в затылки или резали горла своим жертвам.
А ещё земля в западном направлении топорщилась рельефом огромного погоста. Здесь, на окраине великого Тадмора история свела тектонические плиты культур и религий, расстелила ковёр для битвы богов, выставила хранителей их покоя после поражения. Века уложили смертных и бессмертных в одно кладбище, взметнув над усопшими искусные ваяния архитектуры. Стражи некрополя и по сей день взимают плату за беспокойство. Пятого дня в долину вторглась группа вооружённых людей на квадроциклах. Сладкий ветер азарта трепал их тёмные кудри, привычно обжигал смуглые лица, а смелая забава казалась бесконечно долгой, как виделась бесконечной сама юность. Им выпала великая честь максимально близко подойти к русскому лагерю, разрядить по своему разумению пару автоматных магазинов и, ретировавшись, затеряться среди песчаных холмов.
Возможно, в своих кругах их и назвали бы героями, но вероятнее, забыли уже к тому времени, как простыл мотоциклетный гул моторов. Поход на смерть одних – как откровенно циничный знак скорой гибели других. Русский беспилотник увидел полную картину происходящего: с одной стороны – отвлекающую мотобраваду, с другой – выскочившую на местность для незаметного броска в восточном направлении автоколонну боевиков. Несколько ракет завершили сценарий. Песок забвения вновь замёл следы человеческих страстей.
***
В ночь с весны на лето российские самолёты уничтожили три автоколонны джихадистов, пытавшихся прорваться в Пальмиру. Террористы потеряли около ста человек убитыми, пять десятков автомобилей, включая топливозаправщики, пикапы с миномётами и крупнокалиберными пулемётами.
Сегодня ИГИЛ терпит поражения день за днём. Нет прежнего единства, которое сплачивало его ряды ещё три года назад. Когда организация достигла могущества и стала массово пополняться немцами, голландцами, американцами, французами, выходцами из России, с Северного Кавказа, из Средней Азии, Китая… Тогда их насчитывалось около ста тысяч, командование владело способами ведения современной войны, планированием и воплощением самых дерзких замыслов. Только в одном из боёв 150 бойцов ДАИШ (ИГИЛ) разгромили шеститысячный отряд иракских солдат. И бои за Алеппо – древний Халеб – пример действий по всем правилам военной науки.
В рядах организации находились опытные солдаты и офицеры иракской, сирийской и ливийской армий, современные представители среднего класса, имеющие и высшее образование, IT-инженеры, строители, учёные, врачи и учителя. Информационные структуры укомплектованы европейскими специалистами, в распоряжении которых самое современное оборудование для подготовки сюжетов на разных языках.
Полковнику Невинный об этом не докладывал. Об этом думал Метелёв в стороне от людской суеты. С «Джабхат-ан-Нусрой» ИГИЛ – сила мощная, как они говорят, щит и меч ислама. И, казалось бы, принципиально новое наднациональное и качественное явление. Но в какой-то момент надломилось, треснуло что-то в корпусе машины, пошли вразнобой колёса, упала скорость, и сложился вознесённый над головой чёрный флаг с затейливым арабским письмом. Причём далеко не русские ракеты тому виной. Но результат чрезвычайно дерзновенного замысла и плохого воплощения.
– Ясно, – рука полковника подвела черту рассыпавшемуся на детали рассказу полицейского, – позови мне этого абрахама и дай команду загрузить в машины больше воды. Скоро выезжаем.
Свалов окунулся в тень высокой палатки и грузно сел рядом с Метелёвым. При недавнем знакомстве, дабы оградить себя от возможной неприязни визави, неадекватной реакции на фамильярность или бог его знает, чего ожидать от этих бойцов невидимого фронта, полковник протянул руку и сказал:
– Мы с тобой ровесники, давай на «ты». Гена! – согласия ему не требовалось.
Офицер владел обстановкой, и это чувствовалось уже на подступах к разговору. Морпех этот – парень не простой, сказал Свалов, судьба у него бестолковая. Вот ему скоро тридцать пять, а до сих пор в старлеях ходит. Это у них в пехоте повсеместно – замкнутые войска. Ни званий тебе, ни карьеры, зато Оч-чень Чё-ёрные Береты – задницу аж раздирает! Этот вообще ещё не женат – то в гарнизоне сидит, то в горах бандитов ловит. Он ещё за Басаевым Шамилькой гонялся. Сейчас вот со своим отрядом здесь, но что-то торкнуло его. Служить, говорит, не хочу, надоело, и ведь психует не по-детски. Чуть не забил своего сержанта. Мы тут в штабе покумекали, десантники могут взять его к себе. Чего парню пропадать!
Полковник словно оправдывался, отвлекал от более важного. Не озвучил, что тот – даг, и родители его – не нежные мусульмане, и что старший брат нюхался с Радуевым… Странно это не знать, Гена! В манере общения с нацменами иронично спросил подошедшего:
– Доку Умарова почему не поймал?
– Нэ знаю, нас уже там нэ было. Другие были…
– Пойдёшь в ВДВ служить? Капитана сразу дадут, жить в Туле или Пскове будешь. Это же интересно, Магомед!
Кирилл всмотрелся в морского пехотинца. Рослый, плечистый парень, с округлыми движениями борца, массивной челюстью и расколотым надвое подбородком, казалось, не обнаруживал ни напряжения целенаправленности, ни присутствия идеи. Его бесформенный берет был давно уже не чёрный, однако чувствовалось, что хозяин всячески пытался сохранить священные и цвет, и форму.
Последнюю неделю Метелёв безвылазно занимался разработкой и распространением специальных статей в социальных сетях. В Фейсбуке и Твиттере в арабоязычных тематических сообществах он разместил материал об обстановке в нескольких интересующих его районах. Информация дискредитировала действия боевиков группировки «Джейш-аль-Ислам» и вынудила представителей незаконных вооружённых формирований дать опровержение на размещённые публикации в открытых источниках. Так российское подразделение информационного противоборства получило возможность отслеживать закрытое сообщество незаконного формирования в социальной сети Telegram. Кирилл мониторил публикации, анализировал морально-психологическое состояние террористов в этих районах и получал информацию о проводимых массовых акциях. Совсем скоро при обобщении данных по результатам разведывательных сведений о противнике в зоне ответственности одной из оперативных групп он обратил внимание на рост числа упоминаний о вербовщиках в ряды незаконных вооружённых формирований. Обычное, казалось бы, дело: потрепали бандитов – воевать некому, вот и привлекают. Однако в некоторых случаях указывалась связь эмиссаров с русскими военными на позициях. Была ли это с их стороны дезинформация, или они говорили правду, предстояло выяснить.
Несколько трудоёмких мероприятий выявили парочку случаев, один из которых косвенно указывал на возможность встречи «странников пустыни» с офицером морской пехоты. Заполучить старшего лейтенанта необходимо было тотчас. Всмотреться в него и предпринять ряд мер, дабы будущий строитель «Исламского суннитского эмирата» до поры до времени не наломал дров.
В короткий промежуток времени Кирилл выехал на позиции и был немало удивлён появлению в театре действия Свалова. Судя по выверенным и особо неприкрытым тактом распоряжениям, офицер подразделения специальных операций дал обнаружить в себе второго игрока за карту морпеха. Чувствовалось, что за молниеносным приказанием вернуть психопату и гипотетически завербованному лицу оружие стоит перспектива развития его личной модели событий. Что ж, подумал Кирилл, в предлагаемом случае и при невозможности открыть свои цели ему выпадает роль наблюдателя. До поры…
Кирилл ещё раз всмотрелся в старшего лейтенанта и всё-таки почувствовал в нём лёгкий налёт лукавства. За внешней грубостью светлячком прыгала хитрость. Поди спроси, какого ваххабизма хлебнул он на своём Кавказе? Метелёв попытался представить службу морского пехотинца у тульских десантников и не увидел перспективы. Нет, этот умрёт в пехоте. Или уйдёт в «Джабхад ан-Нусру», ИГИЛ, мало ли куда… В нём много надуманной безысходности, он покинут и опечален, озлоблен на судьбу, жизнь, людей. Он кроме как воевать наверняка мало что умеет. Он уйдёт!
Последняя мысль не содержала по отношению к себе никакой провокации, но почему-то в ней угадывался наиболее правильный для этого человека поступок. При надлежащем пасьянсе такие люди могут приносить весьма ощутимую пользу. И ещё Кирилл почувствовал: свежая мысль тронула струну лёгкой зависти.
***
Офицер смотрит на запад. Туда, куда ещё не пришло утро. Он хочет, чтобы оно оставалось на востоке. В этой пространственно-временной координате космоса, в которой пересеклись он и древняя земля. Ждал ли он такого подарка судьбы? Ждал, и, может быть, всю жизнь дымчатый образ чего-то подобного возникал на горизонте сменяющих друг друга лет. Ничего не обязывает и не страшит. Потрясающее чувство свободы! И предвкушения большого, необъятного счастья. Он становится частью этого мира в отведённом лично для него времени.
– Словом, думай! Думай, Магомед, – полковник вытащил из внутреннего кармана плоскую фляжку. – Отдохнёшь пару дней на базе – и в Россию. Иди к «бэтэру», сейчас поедем.
Морпех подставил ладонь к белёсо-серому берету, мощно развернулся на сильных ногах и шагнул в сторону выстраивающейся в колонны бронетехники.
– Скоро дома окажется. Сам бы сейчас уехал ко всем чертям. Ненавижу эту страну, арабов этих!.. – он свинтил колпачок и протянул фляжку Невинному, – Будешь?
– Не-не! – отпрянул тот, – у нас с этим строго!
– Как знаешь, – полковник опрокинул жестянку и глотнул.
У Кирилла стучало в висках. Утечка информации о возможной вербовке налицо? Видно, что полковник намерен рулить до конца. Сейчас он размазывает бдительность морского пехотинца по десантному бутерброду, но знает ли о глубине вербовки? А о степени убеждённости подопечного? Просчитал ли варианты развития ситуации?
– Я полагаю, ты тоже на него виды имеешь, – обратился он вдруг к Кириллу. – Не дурак, обучен видеть! Давай сделаем так: дотянем до базы, а там забирай полосатого с потрохами. У меня ведь задача простая – доставить, а потом хоть трава не расти…
Кирилл ухмыльнулся. За кого он его принимает?
– Откуда такая нелюбовь к арабам?
– А-а! – махнул Свалов. – Бездельники. Работать не хотят, жить не умеют. Сколько земли плодородной, солнца… Чего растёт? Ничего не растёт. Мусор на улицах, мусор – в головах. Мы их гуманитарной тушёнкой кормим, они рожи строят. Ты к ним по-доброму, а они видят в этом твою слабость. Их менталитету хозяин нужен, псы и солдаты с автоматами. Страх! Тогда и порядок будет, и любовь безграничная возникнет. У них – ко мне, не у меня!
– Демократично…
– Иначе с ними нельзя. Крестоносцы неглупы были. Пришли и всех на колени поставили – молитесь, суки, пророки теперь – мы! Вытащили из пещер, работать заставили, научили в чистоте жить, науку принесли. Сила! А французы? Да что говорить, генерала Гуро до сих пор вон помнят. Здесь тебе имам, халиф и Аллах в одном лице. Арабам нужен жёсткий учитель. Западный, светский! Иначе они задохнутся в своём нафталиновом бусурманстве.
– А на что злишься? – Вон скула дёргается…
– Ты извини, конечно, что я так резко. Но я тут побыл, посмотрел на всё это средневековье, весь этот ихний шариат – роди меня, мама, обратно! Хотя чего извини-то? Ведь и сам так, наверное, думаешь…
– Не думаю я так. Наоборот, всю историю твои французы с англичанами не давали жить Востоку. Сейчас мы не даём с америкосами. Чем не крестоносцы? С ракетами только. Разнесли остатки цивилизации, кинули народ на столетия назад и ещё пытаемся говорить о каком-то просвещённом исламе.
– Предвижу, к чему клонишь. Ни хрена у них самих не получится. Заполучили уже – один ИГИЛ кругом!
– Чего тебе не нравится? Хотят своё государство иметь. Работают над этим. Придёт время – костюмы наденут с галстуками, на лацканы «Габаной» прыснут, конституцию придумают, декларацию прав человека! Коран и Библию в один ряд поставят…
– Я бы всех этих ваххабитов, салафитов – в один ряд… Фонарный. Без всяких деклараций!
***
После Хомса колонна замедлила ход и взяла курс в горы. Так спокойнее и джихадистов меньше.
В салоне «Тигра» покоилась тишина. Метелёв бодрствовал и видел, как один за другим начинают впадать в сон офицеры. Неведомый голос прошептал об иллюзорности видимого. Ненастоящее это всё! – посеял зерно сомнения и больше не повторялся. Подобное с ним случалось. Смысл жизни исчезал напрочь, душа воспринимала окружающий мир враждебным, не таким, каким он должен быть для него. Чувства обнажились после смерти отца. Он остался один! Может, и радовался бы какой-нибудь тонкой паутинке родственной связи, но таковой не было. Пространство одиночества отказалось принимать кого-либо извне, Кирилл ушёл в себя. Стал надсмотрщиком над эмоциями и был благодарен высшим силам за понимание просьбы оградить его жизнь от несчастий – они всегда приносят страдания. С радостями он справлялся сам. Вообще эти просветы, он чувствовал, всегда являлись какой-то навязчивой, липкой обязанностью, крайне неприятным испытанием. Словно он пользовался чем-либо чужим, не своим. С течением времени статус-кво «ни лучше ни хуже» вошёл в привычку восприятия жизни, и в стенах сооружённого интерьера наступили сумерки. Серый плед будней беззвучно накрывал мысли и мало-мальски, в его понимании, значимые события. Наконец издёрганное вопросами прошлое решило выйти из игры и шепнуло Кириллу одну очень важную вещь. Всё это одиночество было лишь ширмой. На деле им руководил страх прожить жизнь забытым грифельным карандашом – обкусанным и незаточенным. Тогда он подумал об изменении Всего…
***
Рация водителя неприятно врезалась в слух и металлическим голосом сообщила о возможной остановке колонны. Узкие пуленепробиваемые окна вновь не давали обзора – на этот раз на них снаружи плеснули молоком. Вот ведь интересно получается: хочешь увидеть страну в реалиях – смотри без забрала, открыто.
Дышать стало труднее. Колёса одолели подъём, но голос рации не дал им бодрящего разгона. Водитель дожал тормоз, «Тигр» качнулся на нос и остановился. Ещё час, и они перевалили бы хребет, спустившись в дождь. Слова не произносились, крутилась мысль о продолжительности остановки – точно не на полчаса. Рация выставляла охранение по периметру, приказывала оружие держать наготове, позволяла крайне бдительно отойти по нужде.
Теряющие подвижность чувства томились в предвкушении нового и вдруг замерли в восхищении. На фоне попеременно исчезающих контуров машин, людей, нависших над головой ветвей пушистых алеппских сосен медленно двигался и клубился, будто горячий пар, туман. Он плыл, меняя углы и направления потоков, переворачивался, лизал лицо и удалялся в только ему понятном направлении. Стало казаться, что этой круговерти начинает следовать собственное тело – лёгкое головокружение заставило сделать шаг, другой… Действительно, надо было двигаться.
– Дождь висит!- донеслось из белёсой дымки. – Интересно, здесь по высоте тысяча-то будет?
– Тыща двести, – отозвался знакомый голос Саши, – похоже, это надолго. И вообще здесь небезопасно.
– Идеальное место всех разом уложить! Как котят слепых…
– Не грузи! – голос дрогнул и затих. Послышался звук удара автомата о плотное железо – судя по всему, переводчик забрался обратно в машину.
– Держаться машин! Искать никого не будем, – крикнул откуда-то слева Свалов, – Невинный, где морпех? Давай его ко мне!
Кирилл не мог взять в толк, каким образом и на каком удалении было выставлено охранение. Где должны были размещаться дезориентированные солдаты, если сейчас ни приборы, ни даже собственное зрение не были в помощь? Между тем ватное облако всё больше съедало окружающее пространство, сгущалось и сворачивалось в комки. Одежда враз намокла, стало отвратительно-неуютно. И тревожно. Действительно, распыли сейчас аэрозоль по ходу тумана – и собирай людей лёгким урожаем!
Итак, Свалов сделал ход. Ему понадобился морской пехотинец. Не для разговора о службе в Воздушно-десантных войсках.
Но что это?! Звучало издалека. Приближалось, затем оформлялось в объём и медленно уходило. Звук плотно заполнял окрестность и зловеще зависал мыслью о применении психологического оружия. Он следовал по ухабам тумана, дрожал мембраной неисправного телефона, в щемящем слух фоне слышался далёкий плач младенца. Отвратительно! Метелёв решительно пошёл вперёд. Пройдя около сотни шагов по асфальту, он обнаружил широкий двор с каменной стеной огромного здания. Мечеть пропадала в облаке уже на уровне второго этажа. Почти что Вавилонская башня. Звук становился отчётливее, и офицер догадался, что это всего лишь магнитофонная запись, скверно передаваемая убитым ретранслятором с верхотуры мечети. Страх отступил, но оцепенение не проходило. Фон слабо запульсировал. Музыкальные толчки стали громче и уже легко обнаруживали узнаваемый мотив сопровождения азана. Кирилл прикоснулся к стене и, ведя кончиками пальцев по рельефу холодного камня, стал медленно двигаться по периметру мечети.
Служитель храма, средних лет мужчина, вывалился ему навстречу из бокового проёма в стене. Двое замерли глаза в глаза. Муэдзин выглядел просто и опрятно: куфия, длинная, в пол, плотная, рубаха, в руке – широкая лопата смартфона. Незнакомец не дрогнул при встрече с русским военным и указательным пальцем свободной руки показал на аппарат. Сказал что-то на своём и исчез в тумане. Для себя Кирилл перевёл так: запись хреновая, пойду поменяю.
В окружении сырой тишины, в которой слышался лишь шорох его ботинок, он распрямил плечи, стянул с головы кепку и, осенив себя крестом, переступил порог мечети. Двери отсутствовали, в притворе стояли люди и чуть слышно переговаривались. Некоторые всхлипывали и утирали слёзы. На вошедшего не оглядывались, не провожали взглядом – всё было привычно, обыденно и просто.
– Ты, Кирюша, ступай и помолись там, – взяла его за руку старуха, в глазах которой цепляло нечто далёкое и знакомое. – Нам, видишь, сегодня нельзя – под епитимьей ходим. А ты иди и помолись, надо тебе, надо…
Окружающие закивали головами – надо! Он подался вперёд и оглянулся. Уже все люди, что находились в притворе, показались знакомыми. Но вот странно, он почувствовал разные расстояния памяти к каждому из них. Не в пример старой женщине, у одного оно было ближе, а у другого вовсе терялось за горизонтом мысли. Он снова услышал их молчаливое напутствие и вошёл в неф.
Сокровенный свет многочисленных свечей ровно растекался от тяжёлых подсвечников по чаше зала, блеском ложился на рамы боковых икон, бродил за амвоном, смягчая взгляды иконостаса, тщетно тянулся под купол, а, устав, лениво оседал на редких лицах собравшихся в центре людей. Искуплённые и освящённые, они казались причастными другому миру. Это угадывалось в их уверенных движениях, если бы они их делали, в их оценивающих взглядах, какие можно было бы видеть, если секундой раньше перехватить их встречно. Мужчины и женщины молчали, свечи плавились в руках, воск обильно стекал на пол, и было неясно, что тает: свечи или руки?
Неф тем временем сужался до касания его плеча и расширялся, уходя далеко в стороны. Виделось, будто находящиеся рядом люди сходились в одном человеке, залы и убранства сворачивались в отдельные предметы. Наступало безмолвие. В какой-то миг начиналось обратное: пространство разворачивалось до объёмов, когда под куполом храма начинали плыть облака. Всё дышало торжеством бесконечности. Наблюдающие за Кириллом люди начали произносить слова. Причём когда говорил один, голос звучал от другого. Не стоило искать собеседника – он был во всех и везде.
– Мы ждали тебя, – произнёс старик, стоящий у амвона. Слова были строги, властны, но в них чувствовалась доброжелательность. – Мы, действительно, очень ждали тебя. Смерть отца, если хочешь – память смерти, наполнила тебя возвышенными чувствами и сделала предстоящую жизнь ценной. Жизнь другую.
– Ты был с ним до конца, ты помнишь его последний вздох. В эту минуту на тебя снизошло благословение, но ты не понял, не последовал… – сказал второй человек.
– Мне видится справедливым сказать ему о главном, – обратился к окружающим следующий, и люди восприняли предложение одобрительно. Тогда он продолжил: – Ты сейчас в прошлом. И в прошлом тебе осталось недолго, потому как тебя уже ждёт другое предназначение. Оно должно скоро осуществиться.
– Наш рассказ облегчит твоё решение остаться здесь. Отсюда начинается твоя дорога, важно не сожалеть ни о чём, – голоса звучали с вежливой настойчивостью.
– Да, в этом смысл. Твоя метанойя! – шагнул вперёд старец. – Суть выхода за пределы данности – выход в иной мир иного служения. В мир совозможного и сосуществующего…
Последние фразы поплыли в очередном изменении пространства. В искажённости зала стали поочерёдно исчезать собеседники. Фигуры некоторых возвращались, но и эти вскоре терялись в прозрачно-водянистых стенах подвижного нефа.
Кирилл тяжело вздохнул и осмотрелся. Туман заползал в огромный проём, образовавшийся после падения одного из фронтонов. Стены слезоточили ранами от авиационных снарядов, одна из них рухнула, другая сползала белым кирпичом на землю. Аллаху принадлежит и запад, и восток. Он ведёт, кого пожелает, к прямому пути… Кирилл сделал несколько шагов вперёд и вышел на волю.
Тело служителя лежало на грубой брусчатке храмового двора лицом вверх. Спокойное, без тревог и ожиданий. Глаза смотрели прямо перед собой и, видимо, были обращены, к тому, к кому он он возводил молитвы и на протяжении многих лет устремлял душевные порывы крепнувших в вере Великого халифата юных мусульман. Успел ли он подумать, что таинство окончания жизни наступит так неожиданно и, в общем- то, так скоро? Впрочем, это было уже не столь важным, его миссия изначально не предполагала собственного пространства жизни. Другой вопрос – сколько десятков и сотен сильных, красивых молодых людей не по уму пали на поле брани, вняв таким, как он? Те ли слова говорил он им? Никчёмный идеолог! Вот такие сейчас просирают святую идею арабского мира!
Правильные слова нужны нынче, праведные… Метелёв скользнул взглядом по багровому, расплывшемуся пятну на груди священнослужителя и направился к краю двора. Подошёл к каменной стене и вынул из белого известняка рассыпающейся кладки портативную видеокамеру. Остановив запись, он медленно повернулся и окинул взглядом запечатлённый масштаб. Всё вырисовывалось удачно, как и предполагалось: труп лежал по курсу, а туман, несмотря на плотность, никак не мог скрыть от записи второго человека. А оружие убийства лежит где-нибудь неподалёку, подумал Кирилл, и будет удивительно, если местная полиция не обнаружит в ручке кизлярского ножа деталь, дополняющую портрет убийцы из русских военных. И будет удивительным, если о поступке морпеха не узнают исламисты. Попал Магомед как кур в ощип. Что дальше? А дальше – по сценарию полковника: Свалов выбирает подходящую минуту и говорит старшему лейтенанту об ожидающем предателя аресте с последующим откомандированием и трибуналом на Родине. Тюрьма тебе, сынок, а не тульский десант! Морпех, понятное дело, попытается удрать, не зная ещё того, что руки его уже по локоть в крови. Кем бы ни был завербован офицер, но, «убив» наставника джихадистов, он вовремя подлил маслица в их всё более разгорающийся в эти месяцы междоусобный костерок.
Кирилл обогнул стену, спустился в неглубокий овраг и вышел на асфальт. Присел на корточки и затянул крепче шнурки. Дорога была та самая. Туман по-прежнему клубился белой моросью, скрывая где-то справа оцепеневшую колонну бронемашин, забитого в ней страхом жизни переводчика, потерянного во времени замполита, морского пехотинца, бросающегося на броню с кулаками по причине упущенного то ли времени, то ли шанса, оторопевшего от этой вспышки ярости Невинного, недоумевающих солдат, себя самого – Метелёва, омелевшего чувством и мыслью, неизвестно кем призванного влачить крест по никчёмной и пыльной дороге жизни.
***
В окружении дня казалось, что всё покровительствует ему. Мир, направив ладони в его сторону, по-отечески ожидал объятия, а он прощался с пустым шараханием по замшелым углам своего прошлого. Скорее, так! Иначе не было б так светло и вдохновенно впереди. Свежесть нахлынувших чувств обернулась незримым символом счастливой судьбы в будущем. В обратной перспективе оно предстало перед ним волнительным и радостным. Утро жизни не уйдёт на запад. Объявившись здесь, оно останется на востоке.
Взрыв неожиданный и близкий заставил пригнуться. Последовали две автоматные очереди. Врассыпную устремились голоса. Растворённый в топоте собственных ботинок, громыхании сложной амуниции, мимо Метелёва пронёсся боец взвода охраны. Пронёсся и исчез в тумане. Прошла минута, в поле зрения показался Свалов. Возник Пришествием. Нимб разве что сунул под мышку. Что б в горячке не потерять. Расползающимся взглядом он окинул Кирилла, но сквозь призму завершённой им операции не увидел его.
– Морпех убёг! Гранату взорвал! – процедил сквозь зубы куда-то в сторону, – Полицая зацепило…
И всё! Ничего не сказал больше. Повернулся лысым затылком и пошёл обратно. Словно заходил доложить обстановку.
Не жаль морского пехотинца! Мятущийся тёзка пророка. Чего, спрашивается, ждал? И чего дождался? Падший ангел, дервиш в пустыне, предатель для всех, ходячий труп. Долго не протянет. Не сегодня-завтра кто-нибудь прикончит! Сколько таких на арабской земле! Неприкаянных простаков, фарисеев и лжепророков, пилигримов долбаных, такфиристов и ваххабитов, фанатиков и моралистов, толкующих божью справедливость на свой манер, заслоняющих собой свет Всевышнего, тлёй разъедающих ткань знамени истинного шариата. Откуда ж возьмётся свет небес и открытость Аллаха? Как проникнут лучи светлого сияния Его и отразятся в глазах правоверных? Нет, пора вырубать этот уродливый кустарник, высаживать большой и красивый сад, под сенью которого крепли бы в вере люди нового и лучшего ислама!
Кирилл снял с мушки пистолета удаляющийся затылок полковника. Опустил руку, закрыл глаза. Сон был быстр и глубок. Рассыпается цветным потоком бисер. Играют бусинки, радостно прыгают по каменному холодному полу большого зала – живые и искренние молитвы людей. Причудливый узор расходится волной и поспешает удалиться. Но там его блеск меркнет, сходят цвета, однородная масса ползёт в темноту и холод окраин огромного храма.
Он чувствует, как легко ему, как просто в одном порыве сделать шаг вперёд…
Телевизионные приёмники мира показывают сюжет, в котором российский полковник убивает ислам в образе помощника имама. Бегут строки, мелькают кадры, и хлёстко бьют речи о новоявленных крестоносцах, устанавливающих свои порядки на священной земле великого Востока. Улыбаются коллеги из «Аль-Джазиры», порядочные и приветливые лица…
Правда всегда одна. Необходимо дать Ему завершить свою милость. Вот кибла и вот шаг в вечность. Спокойный и благодарный. Ин-нша-алла!!!
*Кибла – направление молитвы (арабск. письмо в заголовке « قبلة — » ).
