Эта история произошла через неделю как президенту Николаю Эльциневичу был объявлен импичмент.

Начало 90-х. Московский дворик. Осень, но еще довольно тепло. Сухо. Деревья почти скинули листья и они, жухлые и разноцветные, сбиваются в кучки. Ветерок закруживает их в хороводы около одиноко стоящей посреди двора скамейки. На скамейке сидит съежившаяся рыжая кошка, смежившая глаза и подобрав под себя лапки. Грустная тишина. По двору идут хмурые, углубленные в свои мысли редкие прохожие.

Степан Петрович, в телогрейке, в кепке, со слесарным чемоданчиком в руке вышел из подъезда и направился, не спеша на работу. Проходя неторопливо мимо скамейки, кинул взгляд на нее и подумал:

– Прохожу я у этой скамьи два-три раза в день, а то чаще. В год это получается больше тысячи раз. А сколько же за двадцать лет, что я живу в этом доме? И зимой она стоит заснеженная, и осенью мокрая, и летом сухая, раскаленная. Годы идут, а скамейка стоит. Подлатают ее, она и стоит себе, постаивает, а люди проходят мимо. Другие, когда–то на ней сидевшие, уже ушли навсегда. Все мы когда-нибудь рано или поздно уйдем. А вот что мы оставим после себя своей стране, своему народу, своим детям? Какую память? Хорошую ли? Или нас будут проклинать потомки? Или народ благодарный нам памятник поставит? А эта скамейка, скамейка… Сколько она повидала? Это и место встреч, свиданий, признаний, расставаний, радости и слез. Даже одна женщина как–то рожать начала на этой скамейке.

Степан Петрович шел в соседний дом, в местное муниципальное ремонтно-эксплуатационное управление, где работал сантехником. Отходив по вызовам, он прощается с начальником РЭУ:

– Светлана Николаевна, сколько на завтра у нас подано заявок?

– Восемь, Степан Петрович. Ничего срочного.

– Ну, хорошо. До свидания.  Ну тогда я пошел.

– Всего доброго.

Степан Петрович вышел из управления на улицу. Было еще светло. Дома его ждала только собака, восточно-европейская овчарка, его любимица. Он ее выгуливал утром, днем – в обед и часиков эдак в девять-десять вечера.

Пройдя до дома с навесом, где не так ветрено, он встал в углублении между колоннами, вздохнул, поставил чемоданчик с инструментами, достал пачку сигарет «Ява» и стал прикуривать от бензиновой зажигалки, прикрывая огонек ладонями от ветра. Щелкнул крышкой и хотел уже было положить зажигалку в карман, как его окликнули. Никого не было, и вдруг, словно из–под земли, неизвестно откуда появившийся мужчина в плаще с поднятым воротником, лет около шестидесяти пяти:

– Разрешите огонька!

– Пожалуйста, пользуйте, уважаемый.

Незнакомец прикуривает, но больше не курит, а просто держит сигарету в руке, потом она потухнет, он помнет ее, помнет и бросит.

– Если не ошибаюсь, Вы Минин?

– Допустим. Не имею чести знать Вас, сударь.

– А Вы и не можете меня знать. Вы – Минин Степан Петрович, пятидесяти двух лет, холостой, но были женаты. Детей не имеете. Доктор технических наук. Пять лет назад еще работали в Институте им. Курчатова. Так? В 1980 году у Вас в Институте произошла авария. Была? Не так ли? Помните, утечка топлива из реактора? Угроза радиоактивного заражения. Вы бросились к реактору и с риском для жизни ликвидировали поломку. Было такое?

– Было.

– Облучились, но московского «Чернобыля» не произошло. Потом долго лечились. Вы спасли Институт, а может быть и всю Москву.

– Откуда Вам все это известно?

– А нам и положено все обо всех знать. Работа, видите ли, такая. Вы скромный, порядочный и отважный человек.

– Да какой я на хрен отважный. Скорее опрометчивый.

– Может и опрометчивый. Но опрометчивость – не порок. Можно ведь было побежать к реактору, а можно и от него. Вы выбрали первое. Так ведь?

– Что Вам, собственно говоря, надо?

– А надо мне, если позволите, Степан Петрович, поговорить с Вами.

– Здесь? На ходу?

– А давайте–ка зайдем в эту кафешку, посидим немного, покалякаем.

– Мне спешить некуда, собаку только надо вывести.

– Я Вас не задержу.

Они заходят в кафе. В нем довольно прохладно. Раздеваются. Садятся за столик. Незнакомец – лицом к входной двери. Заказывают пельмени, чай. Когда официант отходит, незнакомец говорит:

– Степан Петрович! Вот Вам как живется на белом свете?

– Я Вам скажу. Только как Вас звать-величать?

– Владимир Владимирович.

– А чего мне в мои-то годы бояться? Херово живу, простите за выражение.

– Ничего, доходчиво и так по-русски.

–Зарплату мизерную и ту вовремя не платят. Так, перебиваюсь.

– А как, по-Вашему, сейчас живется русским людям, кроме одного процента богатеев, разумеется?

– Плохо. Сами знаете.

–То-то и оно. Я тоже не из богатеев. Это по мне, надеюсь, видно?

–Да уж, не скажешь, что Вы министр какой или член Государственной Думы.

– Кстати, сколько лет Вы отдали своему родному Институту?

– Где–то лет, эдак, двадцать пять.

– А теперь, значит, сантехником?

– Им самым.

– А сколько человек работало в Институте Курчатова, когда его начали приватизировать?

–  Более десяти тысяч.

– А сейчас знаете, сколь осталось?

– Нет, не знаю.

– Не поверите. Чуть больше тысячи человек.

– Не может быть!

– А вот может.

– И что же с моим Институтом такое стряслось?

– Да обычная по нашим временам история. Его, как, впрочем, и многие другие военные конструкторские бюро и заводы, приватизировали, отдали контрольный пакет акций иностранцам. Довели Институт до банкротства. Новые хозяева распродали, вывезли за рубеж все с него ценное оборудование. Короче говоря, нет больше одного из важнейших предприятий страны, стратегического объекта, гордости нашей науки и страны. Может быть, выпьем по рюмочке?

– А почему бы и нет? Выпьем.

Владимир Владимирович заказывает графинчик.

– Ну, давайте за знакомство. Вот такие печальные дела, уважаемый Степан Петрович. А разве это справедливо? Правильно? Вот Вы, всю жизнь свою вкалывали, налоги регулярно государству платили для развития производства, науки, культуры, чтобы быть обеспеченным в старости. И что мы на сегодняшний день имеем? Население России уменьшается в геометрической прогрессии. За все время царствования Николая II страна потеряла два миллиона человек, а мы с 1990 года уже более пятнадцати. В стране сейчас миллионы безработных, нищих, бродяг, беспризорников, наркоманов, проституток. В одной Москве ежегодный прирост несовершеннолетних, злоупотребляющих наркотиками, превышает сто процентов. Возрастной порог наркоманов снизился до 6–7 лет. Число детей–алкоголиков возросло в 20 раз. Заболеваний токсикоманией в 3 раза. Это с нашими-то детьми такое творится. Голод, болезни, эпидемии, моральное разложение общества. Народ нищает. Нация вымирает. Практически работают, по большому счету, только сырье производящие предприятия. Да и там люди пашут как рабы за подачки. Народ стонет от засилья бандитов во власти.

– Зачем Вы мне это все говорите? Я это и сам знаю.

– Почему общенародная собственность работает не на процветание державы, а на группу тузов? Или тот же пример с Вашим Институтом. Более того, вообще с 1990 года Россию покинули 80 процентов математиков и 50 процентов физиков.

Или вот еще пример одного предательства на высшем уровне. Группа наших ученых изобрела принципиально новый энергетический генератор будущего, благодаря которому русские получили бы доступ к неиссякаемому источнику энергии. Этот генератор не требует обслуживания, работает беспрерывно 25–50 лет. Он компактен, может поместиться в автомобиле, самолете, дома, на заводе. Стоимость вырабатываемой им энергии в 40 раз меньше, чем на атомной электростанции, в 20 раз – на тепловой. Запатентовали его в России. Но куда только не обращались, от госчиновников один ответ: «Идея великолепная, денег на нее нет». Американцы же переманили все конструкторское бюро с семьями к себе. Дали им военный заводской корпус, денег. И наши ученые приступили к организации научного прогресса на благо американского народа. Где, спрашивается, были в это время наши власти, органы всякие там? Вот бы подвесить за одно место тех бюрократов, кто лишил Россию таких великих ученых и их великого изобретения!

В руках наших потенциальных противников оказалось весьма грозное оружие: возможность не только прогнозировать развитие нашей науки на много лет вперед, но и принимать превентивные меры по развалу передовых российских технологий. Посадили ли у нас в стране хоть одного крупного ворюгу?

– Нет.

– А если казнокрадов нет, то значит они уже во власти и скопом покрывают, прикрывают друг дружку. Идет планомерный развал промышленности. Средства в производство в России почти никто не вкладывает. В Думе – куча бандитов, купивших куском хлеба голодающих избирателей и прошедших по малочисленным, далеким, одномандатным округам. У нас 30 министерств и 30 тысяч человек работают в категории «А» – это в ранге–то федеральных министров.

– Да, бюрократизм, беспредел во всем.

– Вот! А Вы случайно не помните Вашего шефа, заместителя Вашего Генерального в Институте, Ивана Анисимовича Горбунова? Ведь Вы были с ним дружны. Не так ли?

– Ивана Анисимовича? Как не помнить! Разве его можно забыть? Такой человечище был. Добрый, душевный. Отличный мужик, жаль, что скончался. Честный, принципиальный, о людях заботился. В общем, человек с большой буквы.

–Так вот, Степан Петрович, я тоже очень хорошо и близко знал покойного Ивана Анисимовича. Светлая ему память. И он тоже о Вас очень тепло, помню, отзывался.

– Ну что ж. Друг моего друга – мой друг. Очень приятно, что у нас с Вами такие общие друзья. Но не будем же мы здесь вечно сидеть? Пойдемте–ка ко мне домой, в тепло. А то здесь что-то прохладненько. Я тут рядом живу.

Они одеваются и идут по улице, беседуя.

– Так что же мы, дорогой Степан Петрович, сейчас с Вами имеем. Да то же смутное время, что и в 1612 году. Опустошение земли русской. Казнокрадство. Россия возглавляет мировой список стран – коррупционеров. Не хватает только захватчиков. Но и это, как говорится, не за горами. У них не залежится. Это точно.

– Да, до слез обидно видеть, как горстка алчных людей, предателей национальных интересов нашего Отечества уничтожают культуру, науку, а все ценное беспрепятственно вывозят за границу.

– И самое печальное, что конца этому переделу собственности не будет никогда. Так и будут убивать друг друга. Вся наша молодежь погибнет в бандитских разборках. И ни один из олигархов не остановится, т.к. другой ему не позволит. Они будут драться за государственную собственность долго, упорно и до конца. И победит самый мерзкий.

– Ну, вот мы и пришли.

Входят в квартиру. Собака встрепенулась и – к гостю.

– Не бойтесь. Рей, на место. Свои. Он у меня очень добрый, послушный.

– И очень красивый. Породистый, сразу видно.

Собака обнюхивает гостя и ложится на свой коврик. Степан Петрович приглашает Владимира Владимировича в комнату. Тот отказывается. Тогда они проходят на кухню.

– Ну что ж, продолжим наше приятное знакомство.

– Не знаю, не знаю, насколько оно будет приятным.

– Садитесь, я сейчас что-нибудь сварганю. У меня и выпить найдется.

Достает закуску, початую бутылку водки.

– А Вы, Степан Петрович, верите в роль личности в истории?

– Смотря кого понимать под личностью: Сталина, Гитлера, Жукова, Гольдмана?

– Вот именно. Кстати, о Гольдмане. А разве это не личность? Думаете, это так просто – пробиться на самый верх власти, стать самым богатым человеком в России, диктовать всем свою волю?

– А вот что делает Гольдман полезного для страны?

– Как? Проводит благотворительные акции. Что ему стоит отвалить миллион баксов и для видимости раструбить об этом на весь мир.

– А как Вы, Владимир Владимирович, считаете, Гольдман на самом деле могущественная личность?

– Могущественная. А то как же. С такими-то деньжищами. Всех покупает напропалую. Как он сам себя величает «я – знáчимая личность».

– А ведь с такими деньгами он мог бы послужить процветанию страны, положить конец коррупции, добиться сокращения бюрократического аппарата, разогнать бандитов?

– Да он наоборот все развалил! Пользуясь покровительством в верхах, добился расформирования ведущих в стране управлений в МВД и ФСБ по борьбе с преступностью. Если бы он стремился укрепить закон и порядок в государстве, разве мы этого не заметили бы?

– Конечно, заметили бы.

– А он даже не снизойдет до того, чтобы объяснить, чего он все–таки добивается.

– Власти! Но главная его цель – это его власть во всей стране.

– Его власть или тех, кто за ним стоит?

– Во всяком случае, народ его президентом не выбирал. А он в Кремль как к себе домой ездит. А кто за ним стоит? Это тоже, в общем-то, легко просчитывается.

– Вот! И получается, что это большой прохиндей от политики, интриган. Если не хуже. Двухпаспортиец. И характерно, что он ведь ничего не производит, а деньги делает на информации, которую ему «сливают» сверху, когда, например, поднимется или упадет доллар. Он тут как тут, на бирже, миллионы задарма сгребает. Если бы он вкладывал деньги в полезное для государства производство, а то он скупает продажных журналистов–комментаторов, парламентариев, криминализирует власть, чтобы видоизменить государство наше по своему бандитскому подобию. Так можно назвать его личностью? Я думаю, что нет. В какую сторону ведут историю России такие люди как Гольдманы, Чумнайсы, Фильманы, Тимаковичи, Кохи, Березовские и прочая тварь?

– Я полагаю, что не в лучшую.

– Или возьмем другого этого нашего кудрявого олигарха, который под шумок отставки одиозного президента, приватизировал стратегическую энергосистему страны этому. Ну, ты знаешь, Бóрису Иовану. Теперь, если какой губернатор выступает против экспансии НАТО или США, так ему просто–напросто, якобы за долги, вырубают свет и газ. Этот олигарх до того нагл и бесцеремонен, что решил в следующий раз выдвигаться на пост Президента России, чтобы в 2020 году напрочь лишить Россию ее государственности. И лишит! Если отключит газ и свет, за него многие проголосуют, беспомощные, голодные и холодные. А не проголосуют, так подменят бюллетени.

Людей можно подразделить на созидателей и разрушителей. Созидатели заслуживают уважения и почтения, т.к. они своим трудом, инициативой, потом, сами создают, строят, придумывают, творят, производя блага, а разрушители – это бандиты, рэкетиры, отнимающие у других плоды их труда, живущие и паразитирующие за счет других или люди, отхватившие в удобный момент и схававшие часть государственного пирога и нажившиеся в час на народных, бюджетных деньгах. Эти кроме ненависти и презрения народа ничего не заслуживают. От этих вот надо решительно избавляться.  Пока у власти в России олигархи, прогресса в нашей стране не будет. Это априорность априорностей!

– А помните, в 1612 году один такой Минин, Ваш однофамилец, кстати, вместе с князем Пожарским взяли и изменили историю России. Теперь Минину и Пожарскому памятник от благодарных русичей стоит. Потому как Личности! Но и после того смутного времени первому царю династии Романовых, Михаилу Федоровичу, пришлось еще лет тридцать выводить страну из разрухи и разорения. А представляете, сколько уже лет потеряно, сколько нам Россию придется еще поднимать после теперешнего такого развала! А другие страны, они что, стоят на месте? Нет, они развиваются. А вот Вы, Степан Петрович, не хотите войти в историю как Кузьма Минин?  У нас же нет своего Че Гевары, Фиделя Кастро, Рауля Кастро, Уго Чавеса, Лукашенко… А таких героев, как Владимир Квачков, в тюрьмах предатели во власти гноят или убиты или погибли, как Александр Лебедь, Лев Рохлин, Трошев, Юрий Щекочихин… и другие…

– Смеетесь? Тоже мне – сравнили. Во–первых, тот был порядком раза в два моложе меня. А я, почитай, уже старик.

– Какой же Вы старик? Вы далеко не старик. Это я почти старик. А Пожарский, тот был весь больной, израненный, когда стал на борьбу с польскими захватчиками. И победил.

– Так  то Пожарский, воин, ратник. А к чему Вы меня, Владимир Владимирович, аккуратно так подводите?

– Помните, Степан Петрович, когда люди из Вашего Института во время перестройки в Америку побежали. И многие. Вы ведь не понеслись за большими деньгами. А могли! Звали Вас, уговаривали, золотые горы сулили. Как же, ученый с мировым именем. Так?

– Так.

– А когда к Вам в начале 70 годов одна из иностранных разведок, спецслужб, подбиралась. Много чего предлагали Вам за выдачу госсекретов. Вы же тогда отказались от этого сотрудничества.

– Откуда Вам все это известно?

– Известно…

– А… Теперь я, кажется, начинаю понимать, кто Вы…

– А стало известно нам это потому, что наши люди тех шпионов взяли и они нам все как на духу выложили.

– Почему же Вы тогда мне ничего не сделали, ведь я должен был донести…

– Но ведь не продались! Конечно, это не очень здорово, что Вы тогда нам об этом не сообщили. Лишней работы нам добавили. Но не пошли же на сделку с совестью, не предали Родину. Поэтому и не тронули. Значит, у Вас есть внутренний стержень, так скажем. А это уже более чем важно. И если человек в такое трудное наше время дожил до пятидесяти лет и сумел остаться честным, ну, насколько это, конечно, сейчас возможно, то такому можно доверять. Он не предаст, не выдаст. Мы Вам доверяем, поэтому и пришли к Вам с серьезным предложением. Вы можете очень нам помочь, своей Родине, скажем так.

–Кто это Вы? Чем помочь?

–Мы-это я и люди, которых я представляю. Дело в том, что бандиты, установившие в стране с атомным оружием бандитский режим, их не так уж и много. И они очень боятся потерять власть и нечестно нажитые преступной «прихватизацией» капиталы. И они лавируют. Мы говорили с теми, которых для приличия называем «олигархами». Они тоже разные, эти олигархи. Есть совестливые, радеющие за державу, которые нас понимают. Другие колеблются. Всех в кучу валить, конечно, не надо. Мы им говорим: «Верните из-за границы деньги государству, мы вам ваши капиталы, да и вас амнистируем. Вложите эти свои деньги в производство в России, в малый, средний национальный бизнес, в сельское хозяйство. Верните государству по тем же заниженным ценам, по которым вы скупили за бюджетные же средства недра и прочую государственную собственность. Вы и так останетесь очень богатыми людьми. Платите честно налоги, оставайтесь у руководства у своих же, но уже вновь огосударствленных, национализированных предприятий. Нам не нужна нищая страна. Все люди, которые родились на свет божий, кто здоровым, кто больным, кто поумнее, кто поглупее – все имеют право на жизнь, на труд, здоровье, пенсии. Вот, например, в Испании. Уборщик мусора там получает не настолько уж меньше министра, а уж пенсия ему обеспечена достаточная. Потому что уборщик мусора не может быть министром, природой ему не дано. А министр никогда не будет убирать мусор. Но кому-то это делать надо. Но если страна будет захламлена, загажена, отравлена отходами, то и министру в такой стране будет нечего делать. А теперь сравните доходы и привилегии наших думцев и дворника в нашем дворе. Я уж не говорю о депутатской неприкосновенности. Почему одним законы не писаны? Потому что в таком бардаке, беззаконье легче воровать. При таком положении вещей проще наживаться одним и разорять вконец других. Помните, как сказал артист Эраст Гарин: «Все у нас в стране будут богатые, …кроме бедных». У нас же катастрофически бедных уже 90 процентов населения, а социальной справедливостью и не пахнет. А наш лозунг и принцип: «Да будет благо всем!». Так вот, нам, кажется, удалось договориться почти со всеми тузами, чтобы поделились своим добром с народом, вернули стране хотя бы часть награбленного. Но самый главный из них, Гольдман, не хочет. Наотрез. А другие, чувствуется, на него равняются. У Гольдмана неуемная жажда власти, денег, беспредела. Эта жажда как наркотик, как болезнь. И лечить такую болезнь иногда приходится шоковой терапией.

– И чем же я могу быть Вам полезен?

– Вы можете и должны убить Гольдмана! Этого олигарха Гольдмана и тогда сразу рухнет, развалится вся построенная им его гнойная империя.

– Кого? Гольдмана? Да Вы что! Я в жизни только комаров убивал.

– Не волнуйтесь, все продумано.

– Но это же терроризм!

– А продолжение, с позволения сказать, деятельности Гольдмана и ему подобных – это гибель России, гибель миллионов россиян, всей нашей страны. Мы не хотим, Степан Петрович, крови, новых революций, потрясений, репрессий, но нам нужна Россия, управляемая законами, а не бандитами без стыда и совести. Если истинные патриоты России сейчас что–то не предпримут, чтобы отстоять свою страну, скоро будет уже поздно, непоправимо. Мы не призываем к национализации всего и вся. Но у государства должны быть четкие приоритеты: что–то можно продавать, а что-то – ни-ни. Стратегические предприятия и сырьевые запасы должны быть собственностью государства. Если же государство отдает предприятие, и оно становится монополистом, должен быть налог на монополию. И не менее 90%. Богатством надо делиться…Если предприятие банкротят-отдать государству. Если предприятие управляется из-за границы и владельцы живут за границей-отдать государству. Если на предприятии гибнут рабочие-отдать государству.  Если деньги выводятся в офшоры-отдать государству, национализировать. Ввести государственное планирование и прогрессивный налог. Оклад для руководителей всех предприятий установить такой: не больше чем в сто раз от минимального оклада любого служащего или рабочего предприятия.

А эти вредители и предатели Фаина Тимакович, Урванов, Юнашкович, ради барышей ни перед чем не остановятся, на все пойдут, чтобы удержать свою власть, откроют границы, войдут «миротворческие» силы, а так как почти вся Европа уже легла под Штаты, скорее всего это будут американцы и из «миротворческих» они сразу превратятся в захватнические силы и быстро закабалят наш народ. Тут уж пощады не жди. Будем все на оккупантов и их марионеток, бандитов, пахать на промыслах под охраной «быков» как рабы.  А если Гольдмана уберем, то другие олигархи примут правильное решение, одумаются, тогда мы не потеряем своего суверенитета и независимости. Надо только олигархов к этому подтолкнуть, канализировать и направить, так сказать, на путь истинный. Придут здоровые силы, будем соблюдать законы, покончим с коррупцией и бандитами. И страна станет цивилизованной, богатой и развитой.

Давайте, Степан Петрович, немного пофилософствуем. Возьмем, например, какую-нибудь условную страну, где правит нормальный президент и нормальное правительство, выбранное всем народом. И народ, и власть охраняет армия. Все отлично в этом варианте. Армия – гарант порядка и безопасности в стране. Другой случай. В стране преступный режим, выбирали в Верховный совет и Думы одних, а за них там сидят и правят паровозы-бандиты. Армия, как известно, составная часть народа. Выходит, в такой стране армия охраняет бандитов. Спрашивается тогда, от кого она бандитов охраняет? А полиция, ОМОН? От своего ограбленного и эксплуатируемого народа? Напрашивается вопрос, а кто мы такие, какая у нас армия? У нас в своем большинстве население гораздо лучше, чем в других, так называемых, цивилизованных странах. Наши русские люди хорошие, добрые, широкой души, приветливые, радушные, открытые, отзывчивые, склонные к самопожертвованию, чистосердечные, талантливые и трудолюбивые, но, к сожалению, слишком доверчивые, чем и пользуются алчные, подлые, лживые и лицемерные негодяи. И наша армия в своем большинстве такая. Так кого же должна охранять армия: хороших людей или плохих? Хорошую власть или плохую? Что получается, нашим славным боевым генералам Минобороны, ФСБ. безразлично, что вооруженный криминалитет у нас правдой или неправдой захватывает постепенно власть в стране, а народ–то безоружен. Как безоружный народ может бороться с вооруженным криминалитетом?

Мы, честно говоря, так надеялись на армейцев. Все-таки у них побольше возможностей, чем у нас. А ведь были люди в свое время – герои Талалихины, Гастелло – могучее, лихое племя, богатыри – не мы. А сейчас у нас ну никак не найдется ни одного нашего Кожедуба на этого проклятого Гольдмана. Вот и приходится нам пытаться что-то сделать, исправить сложившуюся ситуацию, неравенство противоборствующих сторон: простых людей, безоружного народа и бандитов. Ведь по всем опросам общественного мнения – один ответ, что больше всего волнует сейчас наше общество-это не голод, разруха, безработица, болезни, наркомания, а разгул преступности. Это явная угроза безопасности нашего общества и страны в целом.

В общем, думайте, Степан Петрович. Если надумаете, через неделю жду Вас на том же месте, где мы с Вами встретились в 18.30. Если нет, то забудьте о нашей встрече, но мне почему–то очень хочется верить и надеяться, что мы в Вас не ошиблись. До свидания, до встречи.

Владимир Владимирович одевается и уходит.

Поздний вечер. Нахмурилось. На скамейке сидит Юрий Максимович, пожилой, седой, скромно одетый мужчина. Упругий, жилистый, по-военному подтянутый. Рядом с ним к скамейке прислонен костыль. Человек читает газету. Степан Петрович выходит из дома. Под мышкой у него плащ-болонья, в другой руке на поводке овчарка. Он направляется к человеку на скамейке, прикладывает ладонь к виску и присаживается рядом:

– Здравия желаю почетным чекистам! Как дела в общем и в целом?

– К пустой голове руку не прикладывают, – шутит инвалид, – привет деятелям науки и техники! Ну, как дела?

– Да ничего, а у тебя?

– Так себе. Что-то не ахти. На перемену погоды, видно, кости реагируют. А ты чего с плащем-то? Дождя ведь нет.

– Думал кружок описать с собакой перед сном, часок прогуляться. А передавали, что, мол, осадки ожидаются кратковременные, местами.

– Какие новости?

– Смотрел сейчас закрытие международного кинофестиваля. Зрелище, однако. Хотя и не представительный. Ален Делон, Адриано Челентано, Софи Лорен и другие великие артисты нас бойкотируют, не приехали. Говорят, что не уверены в своей безопасности в бандитской стране. А так все честь по чести: фейерверки, лимузины, фраки, жемчуга.

–  Пир во время чумы.

–Ну почему? Бог даст еще все изменится, а культуру и реноме надо поддерживать. Фестиваль проводить надо во имя престижа страны. А если он будет бедным, вообще никто не приедет.

– Наверно, все сливки общества собрались на эту тусовку, вся элита и интеллигенция?

– Есть элита и элита, интеллигенция и интеллигенция. Смотря, за что они радеют. За свой карман или за родную страну и ее древнюю культуру. Далеко не все еще деятели культуры продались олигархам, как некоторые.

– А ты слышал, что произошло недавно под Барнаулом? Нет? Там отключили от электроэнергии стратегические объекты ракетных частей вместе с базами хранения ядерного оружия. Целая дивизия стала безоружной. А представляешь, если в один прекрасный день кто–то обесточит, лишит связи и топлива все стратегические ракетные войска и ПВО в России? Берите тогда ее голыми руками. Вот, пожалуйста, кушать подано, американцы. Идите жрать. Вот такие дела. До чего мы докатились.

– Я так понимаю, Петрович, что люди, которые при псевдо–либеральной революции и поддержке «семьи» приватизировали главное – власть, прибрали к рукам всю нашу страну: регионы, газовые и нефтяные трубы. Украли все, что можно было украсть. Так и появились назначенные «семьей» миллиардеры, которые думают только о том, как бы нахапать денег и свалить. Эти олигархи обслуживают интересы международных финансовых элит, транснациональных монополий. Вот они–то все, что можно, и отключат.

–Не они нужны, а нужно нам побольше людей, которые бы заработанные деньги вкладывали бы дома, в России, с пользой для экономики, стали на защиту нашей земли. Нужно, чтобы у власти был настоящий государственник, патриот России, имеющий в кармане один паспорт, а в душе, «теплой» душе, одно Отечество. Страну должен возглавлять человек с огромным жизненным опытом, который сможет консолидировать наше расхристанное общество. Чтобы нормально работали нормальные законы, а главное, чтобы сложился класс национально ориентированных собственников. И в нем нет места разным этим Гольдманам.

– Слушай, Максимыч, мы с тобой уже много лет знакомы. Если не секрет, как ты попал в органы? У Вас там есть еще порядочные люди?

– А я кто по-твоему? Обижаешь, старина. Конечно, разных хватает. А попал я в органы после службы в армии в ГДР. Предложили после увольнения работать в КГБ, я не имел московской прописки, мне было все равно, куда идти, поэтому и согласился. Закончил академию КГБ, а потом долгие годы ловил шпионов, пока вот не дослужился до двух инфарктов. и с моста броситься, но мои ребята ее быстро усмирили. А когда началась так называемая «чистка» ФСБ Гольдманом и компанией, мне и другим опытным сотрудникам пришлось уйти. Да, порядком оттуда хороших людей повыживали, но много еще и осталось.

– Юрий Максимович, а тебе за твою службу приходилось убивать людей?

– Нет, не приходилось. В ГДР стрелял на посту. Но попал, нет, не знаю.

– А ты смог бы убить, расстрелять человека, если бы приказали?

–  Это смотря что ты понимаешь под человеком. Вроде бы внешне человек, а на самом деле сплошные нелюди. Вот Гольдман, например. Если шпиона или бандита какого, то безусловно, застрелил бы. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, к слову. А что газеты пишут?

– Ты же знаешь: цензура. Пишут, что производительность растет, карманников поймали. Не беспокойся. О коррупции, о голодовках и забастовках в регионах не пишут. Ведь Гольдман все центральные газеты скупил и почти все телеканалы занял.

–  Невеселые новости. Ладно, пойдем мы с Реем еще пройдемся по пустырю и вокруг дома.

Машут друг другу и расстаются. Степан Петрович с собакой уходит. Они идут мимо помойки. На помойке дряхлая старуха и вонючий бомж с засаленными волосами, в грязной одежде, копаются в помоях.

Пьяный бомж вдруг чем-то уколол себе руку. Он ею трясет и подвывает:

– Ой-ой-ой! Ептомать! Как больно!

Смотрит на старуху:

– Ну, что уставилась, старая! Чего не видела? Ты думаешь, я всю жизнь по помойкам бутылки собираю? Я, может, тоже человеком был, пока, падлы, бандюганы хитростью и обманом меня квартиры не лишили. А где искать справедливость? Кто защитит? Эти пришли грабят, демократы пришли… – ограбили… Эти пришли – грабят. Сам, говорят, виноват, расписался. А куда деваться? «Чубайсята» со всех сторон обложили. А не расписался бы, вообще бы убили. Гитлер, вона, хоть и сволочью был, а бандитов в момент изничтожил. А у нас такие все хорошие, что бандитов пруд пруди. Ну чего воззрилась? Вали отсюдова, яга!

– Сам ты кащей. Нужен ты мне очень, сопливая вонючка. И совесть ты свою, Васька, пропил, и квартиру. У нормальных людей, небось, ничего не отнимают, только у таких беспробудных пьяниц, как ты. И чего ты меня гонишь? Эта помойка такая же твоя, как и моя. Она общественная, общенародная. Я вот внучику своему хочу что-нибудь приличненькое из одежонки подыскать, обносился, милок, уж совсем донельзя. А сунешься, я те так палкой вот этой огрею, что не зарадуешься.

Старуха замахнулась на Ваську ножкой от стула, что тот отстал и продолжает дальше копаться в мусоре со злостью разбрасывая его в разные стороны и бормоча себе под нос:

– Зараза старая! Паскуда! Ептомать! Гадины все! Трусы в канаве! Твари! Ептомать!

Степан Петрович и Владимир Владимирович встречаются и жмут друг другу руки.

– Так что Вы, Степан Петрович, решили?

– Я согласен, если чем-то могу помочь.

– Не чем–то, а всем. Твердо согласны?

–  Твердо.

– Ну и отлично. Вы понимаете, почему мы обратились с таким предложением к Вам, а не используем наших штатных сотрудников или наемных?

– Конечно понимаю. А почему?

– Потому что наемным доверять нельзя. Кто работает за деньги, может предать. Наши же сотрудники, которым мы доверяем, все на виду. Это я по роду своей работы все время в разъездах. Отсутствие на службе любого другого нашего сотрудника, да еще длительное время, всегда вызывает подозрение. У нас ведь тоже есть внедренные, засланные казачки. А тренировать и готовить для такой серьезной акции любого человека, даже профессионала, все равно надо. Во–вторых, Вы знаете меня только в лицо. Где я, что я, Вы не знаете. В случае провала я или погибну, или исчезну. Все свалят на меня.  Чтобы другие наши люди не пострадают. А я давно готов ко всему, даже к самому худшему, если что. Но кто–то ведь должен это сделать, за идею, ради будущего России? Ну, хорошо. Тогда теперь о деле .В течение трех месяцев Вы пройдете специальную подготовку в нашем секретном Центре под Москвой. Мы несколько таких Центров уберегли, сохранили от бандитов. Там, под руководством нашего опытного специалиста, Вы займетесь физической подготовкой, взрывным делом, научитесь стрелять, классно водить машину. А пока Вам надо будет уволиться с работы.

– Я могу сказать, что нашел хорошую работу в деревне.

– Вот и отлично. Хорошая мысль.

–Только я живу с собакой. Мне не с кем оставить ее на такое длительное время.

– Красивая у Вас собака. Ее зовут, кажется, Рей. Это «король» по-испански. Но…бросается в глаза. Это нехорошо. Это примета. Что с Вами делать? А? Ладно, берите собаку с собой в Центр. Пусть побегает на природе. Скажем, положим, что это моя собака, а Вы будете за ней ухаживать, т.к. я, мол, занят на работе, а жена в больнице и т.д. А в деревне, мы выберем в какой, поживет тоже с собакой наш человек под Вашей фамилией, похожий чем–то на Вас. Так, на всякий случай. На будущее, если у кого возникнут вопросы…

Периодически, если захотите, можете появляться у себя дома в Москве. Я сам Вас буду возить. Вы мне тогда скажете. Но со знакомыми лучше не встречаться и уходите от возможных расспросов. В деревне, я мол, и все. Ясно?

– А если я заболею, умру?

– Все, как говорится, от бога. На этот случай у Вас будет дублер, как у космонавтов, знаете? Патриотами русская земля полнится. Вам хватит три дня уладить все свои дела?

–Хватит. Вполне.

–Итак, буду Вас ждать через три дня в машине на этом же месте в 11.00. И вот еще что. Вам надо взять себе псевдоним. Потом Вы мне его скажете. Под этим псевдонимом Вы будете фигурировать во всех наших мероприятиях по подготовке этой акции. Об остальном при следующей встрече. Ничего с собой брать не надо. Вы будете всем обеспечены. Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Закончится операция, еще будете с улыбкой вспоминать, как это у меня все замечательно получилось. Вот увидите! Счастливо.

Обнимает Степана Петровича за плечи, отходит к машине и уезжает. Степан Петрович задумчиво смотрит машине вслед и возвращается домой после прогулки с собакой.

– Ой, какой ты грязный, Рей, давай-ка я тебе лапки протру. Нет, идем, дружок, с тобой в ванну. Будем мыться. Ты же любишь купаться. Давай прыгай. Не горячо? Сейчас пузеньку тебе помоем.

Потом вытирает собаку полотенцем. Дает ей поесть в миске. Садится на диван и разговаривает с собакой.

– Вот такие дела, Рейка. Скоро нам с тобой работа серьезная предстоит. А мне надо себе псевдоним придумать. Какой же, дружище, мне себе псевдоним взять? Какая им и мне разница, в конце-то концов. Вот люди, оказывается, обо мне почти все знают, а я сам о себе почти все позабывал. А ведь и я молодым был когда-то. И в школе учился. В 56, на Можайском шоссе. Как давно это было! Придешь из школы, бывало, портфель бросишь, что-то с плиты на кухне схватишь и во двор, к ребятам. Помню, Рей, когда я учился в третьем или четвертом классе, мы любили с ребятами для встряски лупиться в темном подъезде. У нас подъезд был такой, с двумя дверьми, а между ними темный закуток, куда мы, ребят шесть, забивались, закрывались и давай в темноте друг друга мутузить, ногами, кулаками. Только визг, возгласы и вопли неслись. А потом красные, потные вываливались на улицу и начинали раны свои считать, кто кого куда вдарил и кто куда получил. Мы эту игру называли «Поударяться или полупиться» Слушай, собаченция, ты не против, если я немного выпью?

Выпивает водочки. Закусывает. Садится на пол перед собакой. Гладит ей лапы, перебирая:

– Какой же у тебя воротничок отличный на шейке. И бородавочки на щечках. Ох, ты мой красавец! Ты у меня очень породистый пес. А еще, Рей, я вспоминаю, классе эдак в седьмом, были у нас соревнования по лыжам на берегу Москвы–реки. Я ушел на дистанцию один из первых, а пришел последним. Один, когда уже все   лыжники по домам разошлись. Осталась только вывеска на палках в снегу «Финиш», да наш школьный тренер. Он еле дождался, когда я закончу гонку, вернее, доплетусь, а когда я финишировал, с досадой и раздражением мне сказал: «Сколько тебя можно ждать?! Ты, парень, наверно или упал в детстве или ударился головой. Не можешь кататься, так не задерживай других». И ушел. И никто не знал и не понял, что я трехкилометровую дистанцию упорно, лишь усилием воли шел два часа и пришел позже всех остальных только потому, что на правой ноге абсолютно не держала лыжу металлическая защелка крепления, и лыжа все время выскакивала из крепления и убегала от меня вперед по лыжне на два-три метра. Я ее догонял, вставлял ногу в крепление и опять шел. Мне болельщики кричали: «Не мешайся! Сойди с дистанции, сойди!» Я же все шел и шел, со слезами на глазах от злости и обиды, чтобы не подвести команду класса и дошел-таки до финиша. Не сдался. И обеспечил 100 процентное участие команды в соревновании.

Потом, в армии, я играл в войсковом вокально–инструментальном ансамбле нашей части. Был барабанщиком, ударником. Бывало после концерта сослуживцы хлопают меня по плечу: «Ну ты, чувак, клево даешь. Молодец, здорово стучишь!». Знаешь, был тогда такой популярный шлягер: «Би-бап-элула, ши из май бейби. Би-бап-элула, доунт би крейзи».

Он выстукивает мелодию ложкой по стулу и напевает песню.

– А в институте потом я был на целине, три раза. Мы как–то на полустанке вшестером за несколько часов вагон с цементом разгрузили, 60 тонн. Нам говорили: «Ребятушки, постарайтесь, не можем состав задерживать. Очень срочно разгрузить надо». Мы и старались, без респираторов, все в белом, в цементе. Потом, когда отмывались в озере, цемент начал на нас застывать, мы долго еще ходили в корке цементной на коже, так цементной пылью пропитались. Мы тогда перегружали цемент из вагона на машины. Четверо работают, двое отдыхают. По очереди. Поработали славно, самим приятно было. Нам так и сказали: «Вы, студенты, настоящие ударники!».

Там же в Бауманке, где я учился, нас посылали осенью на картошку. Сидим мы как-то после работы в комнатенке за столом, несколько ребят и такая симпатичная, веселая девчонка с нами, с другого факультета. Татьяной звали. Конечно, поддаем. Причем здорово так поддаем. Одна Татьяна не пьет. Сидит, подперев голову кулачком, слушает наши пьяные разговоры и все время на меня, не отрываясь смотрит. Даже неловко как–то. А Сашка из моей группы рассказывает: «В прошлом году на картошке подселили к нам ребят из «Лифтзагранпоставки». И был средь их один дед. Дед, не дед, лет сорок. Небритый, невзрачный такой, тщедушный мужичонка. Работать не работал, только напивался и отсыпался на другой день. Нам это быстро надоело такое дело. За него пахать. Деньги ведь на всех поровну делили. Наш старшой говорит деду, вали, мол, отселе в Москву. Мы тебе, алкашу, такую характеристику дадим, сачок, что тебя с работы вмиг выгонят. А он нам: «Мужики, давайте так сделаем. Вы работаете, а я Вас сытно жареными гусаками кормить буду». «Как это?» – спрашиваем. «А вот увидите», – отвечает. «Я, – рассказывает Сашка, – в ту ночь с дедом на базе остался, а другие ушли на ток работать, в ночную смену. У нас пересменка такая была: часть днем работает, часть ночью. Темнеет. Смотрю, дед наш засуетился, достает из задрипанного рюкзачка своего громадную деревянную рогатку с авиационной резиной. И металлическую коробку. Открывает. Мать честная, а там отделения. И в каждом металлические шарики из подшипников разного размера. И такие здоровые есть. «Дед, – спрашиваю, ты, что на медведя охотиться собрался?». «Нет, – отвечает,  – на гусей. Пошли со мной, увидишь».

Пошли мы к озеру или, скорее, к болоту за деревней. А там гуси и утки в лунном свете посреди воды плавают. Дед разделся до семейных трусов, закатал их и стал медленно, крадучись через траву и тростник к гусям подбираться. И что вы, граждане, себе думаете. Зашел по пояс в тину, прицелился из рогатки. Бабах! Утки с кряканьем во все стороны, а один гусь затих. Дед по грудки в воде к нему. Выходит из болота с гусем в руке, а у гуся вместо одного глаза пустая дырка.

«Я, – говорит дед, – снайпер. От меня никто живьем не уйдет, если захочу, ни волк, ни слон». А потом пошли мы с ним в лесок подальше от деревни. Развел он костер, гуся в глину замазал, фольгой обернул и зажарил. Утром приходят ребята с тока, а их жареный гусь в собственном соку ждет – не дождется. Тунеядство деду простили и стали мы каждый день гусей жареных есть. Вдруг в деревне переполох: кто–то гусей у местных ворует. И, естественно, нас, городских подозревают. Кого же еще? Пришлось это дело прекратить. Но покушали мы тогда гусятинки от души. Вот такой нам снайпер попался».

Сашка закончил свой рассказ. Еще выпили. Все по глоточку, а я опять полстакана. А Татьяна смотрит на меня и мне так, с укоризной говорит:

«Ну, чего ты, Степан, так вдаряешь, куда набираешься-то?»

И тут из-за занавески, где была девчачья половина вышла одна девушка и говорит:

– Сколько же можно пить! А кто на ферму за молоком пойдет? Дядя Вася?

А во дворе дождь, слякоть. Ребята попробовали встать, да не получается, шатаются.

– Нет, мы не можем, ноги не идут. Кто хочет молока, тот пускай и идет.

– Вот так вы, ироды, поступаете. Нажрались как свиньи, а мы из–за вас без молока остались!

А ребята тем не менее стали расползаться по своим люлям. Двое все же пошли. Я и еще один парень. И Татьяна с нами увязалась. А идти в темени, по размытой дороге, один сплошной кошмар. И не близко. Ноги скользят в грязи. Мой напарник вскоре начал спотыкаться, а потом и вовсе в лужу свалился. Промок. Сидит и ноет:

– Я не хочу. Я домой пошел. Ну его к лешему это молоко. Завтра сходим.

И поплелся назад. А мы с Татьяной дошли. Набрали ведро молока до краев. Так я его, ни капли не расплескав, и донес до дома. К Татьяниному восхищению. Все, конечно, узнав, что молоко приехало, повскакали, налетели, стали его по кружкам разливать и уплетать за обе щеки с хлебом. А потом снова к койкам своим потянулись. В люлю. Оставив дверь слегка приоткрытой для света, я вышел в сени. Взял ковшик. Хотел водички колодезной хлебнуть. Вдруг вижу следом за мной тихо, бочком сквозь дверной проем выскользнула и Татьяна. Только я глоток сделал, как дверь закрылась, и нас окутала темнота. Лишь сквозь небольшое окошечко наверху проникал свет от лампочки при входе. В полумраке я почувствовал, как ко мне приникла всем своим разгоряченным телом Татьяна. На плечи мне легли ее нежные, теплые, мягкие руки. Она обхватила меня за шею, вся трепеща, властно привлекла к себе. Нечетко выговаривая слова, прерывистым страстным голосом зашептала:

– Ну же, ударник, алкашенция моя, иди же ко мне, глупый. Иди сюда!

Нашла рукой мою руку и стала ее протискивать сквозь свою расстегнутую кофточку. Положила мою руку себе на грудь, прижала своей рукой и стала меня быстро целовать. В губы, в нос, глаза, шею. Я, теряя равновесие, попятился в угол и уперся спиной в косяк. Но и тут она меня достала. Ее ненасытные руки шарили по моему телу, проникая под рубашку, везде. Я обмяк и не мог сказать ни слова, потонув в ее призывных ласках, объятиях и нескромных прикосновениях. Она становилась все настойчивее и неудержимее. Я не знал, что мне делать, лишь слегка упирался руками в крутые ее бедра, пытаясь отстраниться и вздохнуть. Ее истома передавалась мне. Ее дрожь пронизывала и меня. Таня потянула меня за руку ко входу:

– Степочка! Родной мой. Пошли. Я видела… Там… Рядом есть сарайчик, там сухо…Сено…Идем! Ну скорее же!

И стала тащить меня за собой.

– Таня! – выдохнул я, – я не могу. Я не в форме.

– В форме, дорогой, в форме. Ты все можешь! Ты сильный!

Я стал упираться, ухватившись рукой за какую-то скобу.

– Не сегодня. Давай завтра. Завтра обязательно!

– Нет сегодня! Сейчас! Прошу тебя. Ну идем же, милый!

– Прости, я не могу. Я пьяный.

– Никакой ты не пьяный. Ты гигант! Ты все можешь!

Она тянула меня за собой на улицу. Я вырвался, выскользнул из ее цепких рук и, шатаясь, добрался до двери в комнату. Вошел и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Слышал только, как кто–то прикрыл дверь и защелкнул щеколду.

Рано утром, когда все еще спали, я потихоньку собрал вещички и на цыпочках вышел из дома, чтобы уехать в Москву к своей любимой жене. Как говорится, от греха подальше.

Я был уже метрах в десяти от дома по дороге к автобусной остановке, как что–то заставило меня оглянуться. На крыльце дома в легком халатике на сыром, пронизывающем, порывистом осеннем ветру стояла Татьяна. Она была бледна и печальна. Перед поворотом я снова оглянулся. Она все еще стояла, запахивая халатик и смотрела, смотрела молча мне во след…

В институте она меня больше не замечала. Да и я тоже старался не смотреть в ее сторону… Так–то, Рей, в жизни бывает.

А в Институте Курчатова, помню, после аварии, меня чествовали перед всем честным народом:

– Нам очень приятно, Степан Петрович, отметить Вас грамотой как нашего ударника труда и наградить Вас часами за Ваши грамотные, смелые действия при ликвидации угрозы, возникшей на реакторе.

– И что же у нас с тобой, Рейка, дорогой мой, получается? А получается то, что я всю свою сознательную жизнь ударяю. Так или иначе. Значит, я какой ни есть, а ударник. Так тому и быть. Пусть моим псевдонимом будет «Ударник». А раз я и псевдоним себе выбрал, то и отступать уже некуда. То–тогда хоть по–по–послужим Отечеству. Выпью–ка я еще одну. За успех!

Степан Петрович одет по-загородному: ветровка, свитер, джинсы, шапка.

– Ну что, Рей, в путь. Поехали на экскурсию.

Подходят к машине. За рулем Владимир Владимирович. Рей рвется в машину и по–хозяйски устраивается на заднем сиденье. Машина трогается.

– Здравствуйте, Степан Петрович. Все в порядке? Рассчитались с работой?

– Все в порядке. Рассчитался.

– И псевдоним себе выбрали?

– Да, выбрал. «Ударник». Как, подходит?

– Что же. Годится. Но в том месте, куда мы с Вами едем, Вы будете называться Сергеем. Только Сергеем. Ясно, да?

Едут по Москве. Владимир Владимирович говорит:

– Я Вам, Степан Петрович, откровенно доложу, как человек военный и хорошо информированный. Люди боятся себе признаться, а купленные на корню средства массовой информации, конечно, молчат о том, что в нашей стране уже произошел ползучий государственный переворот. Установлен преступный режим. Почти вся власть в руках «жирных котов». Олигархи, через подконтрольную им «семью» расставили своих людей на всех руководящих постах. В стране связь, финансы, энергоснабжение, порты и т.д. – все приватизировано и находится в руках людей, интересы которых далеки от народных. Эти люди сдадут страну не глядя. Вот несколько лет назад новый гетман Украины и его элита практически сдали братскую Украину НАТО. Стоит только дать команду, и через неделю вся Украина будет под пятой американцев. Без единого выстрела. Это уж потом начнется партизанская война под лозунгами «Борьба до победного конца!», «Умрем, но не сдадимся!», «Родина или смерть!». Но будет уже поздно. Все будут уже в лагерях. А «быки» будут эти лагеря охранять за натовские деньги.

И мы тоже подошли к последнему пределу. Допустим, олигархи вводят в стране ЧП, тотальную цензуру. Оставляют армию без связи, топлива, электричества, транспорта. И страна входит в стадию апокалипсиса. А сейчас я попрошу Вас, Степан Петрович, а точнее, Сергей, закрыть глаза. Откроете, когда я Вам скажу. Так вот. Думцы молчат, потому как боятся быть разогнанными, лишиться многочисленных привилегий. Нужна политическая воля и решение, чтобы разорвать этот порочный круг. А ее нет. Вы же не хотите, чтобы американцы принесли нам свою, так называемую цивилизацию, а вернее, оккупацию? Или мы сами исправим положение в нашей стране или…

– Ну а Гольдман?

– А если бы Гитлера вовремя кокнули? А если бы не убили нашего национального героя России Льва Рохлина, не запрятали в тюрягу полковника ГРУ Владимира Квачкова, который выступал против преступных деяний, захвативших власть американских агентов влияния, Гайдара, Козарева, Шеварденадзе, охмуривших и обдуривших президента? С легендарным героем А.И Лебелем тоже мутная история. Диверсия?

Машина съезжает с шоссе на дорогу, покрытую щебенкой. Едут красивым сосновым лесом и поворачивают на незаезженную грунтовую дорогу в пролесок. Дорога расходится в три стороны. По одной из них «Волга» едет еще с километр.

– Можете открыть глаза. Мы почти приехали. Вот берите эту маску и надевайте на себя. Она из нежной натуральной ткани с пропиткой. Пропускает влагу и воздух. Раздражать кожу не будет. Снимать ее можно только у себя в квартире. Где бы Вы ни были, чем бы ни занимались, Вы должны быть в маске. В Вашу квартиру без Вашего разрешения никто не войдет. Так что у себя Вы можете ее снимать.

Машина подъезжает к шлагбауму. Надпись: «Стой! Опасно! Не разминированная местность!». И рисунок: череп с костями. Степан Петрович смотрит в зеркало на себя в маске, как он в ней выглядит. Владимир Владимирович достает аппарат и нажимает несколько кнопок. Звучит ответный пароль, отзыв.

– Да, – как бы прочитав мысли Степана Петровича, сказал Владимир Владимирович, – как на аэротрассах пароль «свой – чужой», – Так Вы помните, что отныне Вы-Сергей. Сергей!

Шлагбаум поднимается. Кругом ни души, лишь припорошенный первым снегом лес. Через десять минут еще шлагбаум с надписью: «Стой! Запретная зона. Стреляют без предупреждения!».

– Если кто и забредет до первого шлагбаума, – поясняет Владимир Владимирович, – его отловят, а за вторым непрошенного гостя уничтожат без вопросов. Здесь уж не до сантиментов. Не смотрите, что никого не видно. Они видят и слышат все! Центр охраняется новейшими системами охраны, предупреждения и оповещения. Так что здесь Вы в полной безопасности. Наши люди, даже если что, будут стоять за Вас до последнего. Да и я за Вас как перед богом отвечаю.

Владимир Владимирович выходит из машины и поворачивает голову в разные стороны, чтобы его зафиксировали скрытно установленные телекамеры. Затем он идет метров десять к большому дереву с толстым стволом, заходит за дерево так, что его становится не видно. Нажимает на кнопку в дереве и начинает быстро опускаться на подъемнике под землю. Над ним задвигается стальной потолок. Владимир Владимирович попадает в небольшой подземный бункер, освещенный голубым светом. Прикладывает руку к сенсорному пульту. Датчик считывает данные с его ладони. На табло возникает надпись: «Проезжайте». Эта проверка исключает возможность попадания на объект посторонних людей, если бы даже они и держали Владимира Владимировича под дулом пистолета.

Владимир Владимирович поднимается на подъемнике на поверхность земли и возвращается к машине. Шлагбаум поднимается. Машина подъезжает к белому бетонному забору. Владимир Владимирович подает третий сигнал. Ворота раздвигаются, и они еще минут пятнадцать едут по лесу уже по асфальтовой дороге в глухом лесу до белого кирпичного дома с белой крышей.

– По сезону покрашено, – подумал Степан Петрович.

Машина останавливается у подъезда. Из двери появляется высокий, стройный мужчина в спортивном костюме и в такой же маске как на Степане Петровиче. Владимир Владимирович представляет:

– Знакомьтесь, Андрей. Это Ваш подопечный, Сергей. Отдаю его Вам на попечительство. Отвечаете за него головой. Чему его учить, Вы знаете. А Сергей пусть пока поухаживает за моей собакой. А то мне некогда, да и жена моя в санатории.

Андрей и Сергей приветствуют друг друга. Владимир Владимирович погладил собаку. Рей ведет себя спокойно, доброжелательно:

– А ты веди себя здесь хорошо. Слушайся Сергея. Желаю Вам всем успеха и до свидания.

Владимир Владимирович уезжает. Андрей приглашает Сергея в дом, в его квартиру, которая просто, но приятно обставлена. В ней есть все, что надо: гостиная, ванная, спальня, кухня, холодильник с различными продуктами и напитками. Есть даже водка. На столе блок любимых Сергеем сигарет «Ява». В гостиной библиотека, телевизор.

Андрей, показывая на водку:

– Надеюсь, злоупотреблять не будете. Ведь физические нагрузки будут расти. Располагайтесь, сегодня отдыхайте, а завтра начнем тренировки и занятия.

Утром Сергей принял душ, позавтракал, выпустил Рея в лес на прогулку. Надел маску на голову. Балаклаву. Подходит Андрей:

– Доброе утро. Я здесь тоже живу в соседнем блоке. Как спалось?

– Все отлично. И собаке Владимира Владимировича тоже здесь нравится. Только, видно, скучает пес.

В это время, возбужденный новыми впечатлениями, Рей с лаем погнался за зайцем «русаком», потом загнал белку на дерево.

Андрей:

– Будем приступать к тренировкам. Пошли переоденемся.

Они спускаются по лестнице под землю и входят в комнату с зеркалом, шкафчиками, тумбочками.

– Переодевайтесь, здесь все Вашего размера.

Андрей и Сергей в спортивных костюмах проходят в большой спортивный зал, где есть беговая дорожка со спецпокрытием, площадка для мини-футбола, баскетбола, волейбола и тренажеры. За залом бассейн 25 метров, душ.

Андрей Сергею:

– Конечно, мы будем с Вами не только здесь заниматься, но и на свежем воздухе, делать пробежки по пересеченной местности. Как спортзал? Впечатляет?

– Не то слово!

Они идут дальше. Входят в тир.

– А здесь мы будем учиться стрелять.

– И «по-македонски»?

– И «по-македонски», с двух рук одновременно.

– А сейчас можно стрельнуть?

– Можно. Из чего хотите?

– А из нагана можно?

– И из нагана можно.

Андрей надевает на Сергея наушники. Тот целится и стреляет.

– Ну как, нравится?

– Здорово!

– Наган – хорошее оружие: в ладони удобно лежит, безотказен. Но перезаряжать его надо долго и не очень он прицельный. Это только в кино с лошади из нагана всех подряд валят. А в жизни не так. Хотя бывают мастера, которые и с ним чудеса вытворяют. Убойная сила у нагана меньше, чем скажем, у «ТТ». А вообще–то, кому, как говорится, нравится поп, кому попадья, а кому попова дочка. Некоторые так сживаются со своим любимым оружием, как будто они созданы друг для друга.

– А Вы какое предпочитаете?

– Я-то? Я предпочитаю любое.

Достает пятидесятикопеечную монетку и дает ее Сергею:

– Поставьте, пожалуйста, ее на отметке в тридцать метров на ребро у спичечного коробка. Вон там отметка, на стене.

– Далековато.

Андрей подходит к щиту, на котором выставлено различное оружие: «парабеллумы», «шмайсеры», «АКМСы» и другие современные отечественные и иностранные винтовки, пистолеты, автоматы. Берет короткоствольный карабин. Заряжает его, дает Сергею. Тот под тяжестью карабина даже прогибается вперед:

– Ого! Весит, однако. Тяжеловато с непривычки.

Андрей становится в боевую стойку: боком, ноги на ширине плеч, носки немного повернуты направо, правый локоть поднят до уровня плеча, цевье лежит на трех пальцах левой руки, локоть левой руки упирается в левое бедро, выставленное вперед, ремень карабина затянут на предплечье.

– Это называется «уланская стойка».

Андрей целится. Раздается выстрел.

– Идите смотрите.

Сергей находит искореженную монетку на резиновом пулегасителе.

– Я так смогу?

– А это мы посмотрим.

Идут в другое помещение. Тоннель уходит вдаль, конца его не видно.

– Здесь будем осваивать гранатометы и снайперские винтовки. Там вдалеке мишени, пуле- и осколкоулавливатели. Так что осколки до нас не долетят.

Затем Андрей показывает Сергею класс для обучения минному делу.

– Насколько мне известно, машину Вы водить умели. Это хорошо. Но будем учиться водить с нуля. Чтобы догнать любого и уйти от любой погони на любой машине. Ну, конечно, кроме БТР и танка. Для вождения у нас есть наземный полигон, замаскированный сверху, приближенный к городским условиям, с препятствиями, улицами, домами. После этого полигона гонка в городе Вам покажется просто игрой, сказкой. Вот и вся экскурсия. Пошли в спортзал. Начнем с физической подготовки. Все будем делать по плану, графику, можно сказать – по концепции. И разнообразно. Скучно не покажется.

Сергей качается в маске на тренажерах, бегает в спортзале, по лесу, плавает в бассейне, учится боевым приемам единоборства.

Андрей учит Сергея боевым приемам:

– Когда Вы попадаете в сложное положение, когда Вам грозит опасность нападения, сразу применяйте «закон кошки». Знаете, как кошка выгибается перед дракой? Для этого надо сразу напрячь мышцы живота, пресс, и сразу Вы почувствуете, что сконцентрировались и готовы к отпору, к бою.

Рей носится по лесу за зайцами. И лает, лает, лает…

Андрей Сергею:

– Вот и пролетели три месяца тренировок. Вы многому научились. Сегодня проведем контрольную предэкзаменационную стрельбу. А скоро и экзамен.

Сергей лежит с крупнокалиберной снайперской винтовкой и стреляет.

Андрей смотрит в подзорную трубу:

–  Плохо. Восьмерка на шести часах. Повнимательнее!

Сергей снова стреляет.

– Вообще в молоко.

– Не может быть!

– Я Вас сколько времени учу стрелять! А Вы, Сергей, так ничему и не научились. Возьмите себя в руки. Ведь скоро экзамен.

Сергей долго целится и стреляет.

– Слабовато! Соберитесь! Что Вы такой бестолковый!

– А что Вы на меня орете?

– Я не ору. Я просто говорю, что Вы ни хрена не следите ни за твердостью руки, ни за дыханием, ни за плавностью спуска. Чему я Вас только учил?

– Но вчера же были одни восьмерки и девятки.

– Хватит болтать! Внимание! Огонь!

Сергей стреляет. Смотрит на Андрея, а Андрей в подзорную трубу. Огорченно машет рукой:

– Ладно, заканчивайте.

Сергей стреляет.

– Стрельбу закончил.

Андрей нажимает кнопку, и мишень подъезжает к ним. Сергей подходит обреченно к мишени и видит: все пять пуль одна в одной в десятке, а дальность–то почти километр. Оборачивается. Сзади стоит, улыбаясь, Андрей. Даже сквозь маску чувствуется, ощущается его улыбка и удовлетворение.

– Сколько нащелкали?

– 50 из 50-ти.

– Вот так-то. Считайте, что стрелять Вы немного научились. На экзамене и на задании всегда вспоминайте об этой Вашей последней предэкзаменационной стрельбе. И у Вас все получится.

Степан Петрович и Владимир Владимирович беседуют в Центре.

– Итак Ваше пребывание в Центре закончилось. Вашей подготовкой я в целом доволен. Теперь впереди самое ответственное и опасное. Слушайте меня внимательно. Мы имеем информацию, что объект ежедневно выезжает из своего нового особняка, бывшей резиденции графа Меньшикова в Москве, на бронированном «Мерседесе» в сопровождении четырех джипов с охраной, два спереди и два сзади. Сначала перед кортежем проходит контрольная машина. По маршруту их следования под предлогом ремонта дороги я лично еще в то время, когда Гольдман только зондировал возможность своего переезда в этот особняк, заложил под асфальт мощную мину с дистанционным управлением направленного действия. Так, на всякий случай. Убрать ведь всегда можно. Думал зазря. Ан нет, ведь не зря заложил, выходит не напрасно. Пригодилась–таки! Итак, после ее включения взрывателем, она взорвется только под третьей машиной.

– А жители домов и прохожие не пострадают?

– Жители домов не пострадают. А прохожие? В это время их на улице практически не бывает. Но учтите. На войне как на войне. Да, могут погибнуть прохожие, также как Вы и я. Но, если мы не уничтожим этого проклятого, этого непотопляемого политического интригана, авантюриста, больного манией величия преступника, погибнут миллионы русских людей.

Дальше. Я потом Вам покажу место заложения мины, а на стене дома, напротив места, где находится взрывчатка, перед самой акцией будет нанесен краской условный знак. Вы его будете видеть с расстояния 10-15 метров. Вы станете за углом. Когда пройдет контрольная машина, как только появится кортеж, нажимаете на кнопку взрывателя. Третья и четвертая машина будут или повреждены, или отрезаны взрывом, а вот от первой и второй придется уходить. Если ситуация будет складываться неблагоприятно и Вас будут настигать, мы Вас подстрахуем. Но это в самом крайнем случаем, потому что возрастает риск раскрытия операции. Так что надейтесь только на себя. Самое трудное, сложное и опасное в любой операции – это отход с места акции.

После взрыва Вы садитесь в машину, которую заранее поставите во дворе, и должны оторваться от джипов, которые обязательно рванут за Вами. За первым же поворотом Вы нажимаете в машине сначала одну кнопку, затем вторую с левой стороны в бардачке. Не вздумайте нажать третью справа. Взлетите на воздух. После нажатия двух левых кнопок на дорогу из багажника выльется специальное масло для увеличения скольжения, а затем выпадет и расстелится на дороге металлическая лента «еж» с шипами. Джип потеряет управление, проколет шины, и у Вас будет время от него оторваться, но по инерции он может еще ехать за Вами. Вот в этом месте (показывает фотографии и карту) Вы развернете свою машину поперек улицы, оставляете в ней взрыватель, нажимаете третью кнопку, выскакиваете из машины и бежите в арку справа, вот сюда, где Вас будет ждать другая машина. Когда Вы сядете в эту машину, по дороге сжигаете в безлюдном месте парик, бороду, усы, очки. Через пятнадцать секунд оставленная Вами машина воспламенится от магниевых зажигательных зарядов и, сгорая, перегородит дорогу преследователям. Вы едете на машине с поддельными номерами до ближайшей станции метро и оставляете ее в укромном месте. Затем, проверяясь, сменив несколько видов транспорта, добираетесь до своего дома и ложитесь на дно. Все! Если операция пройдет как задумано, я Вас после найду. Если буду жив. А не буду, уж не взыщите. Вы же продолжаете вести свой обычный образ жизни. Перед операцией Вы нанесете себе на руки из этого спрея покрытие из специальной невидимой пленки. Это позволит Вам не оставить нигде своих отпечатков пальцев. А брюки, обувь, куртку после акции уничтожьте. Впрочем, мы с Вами еще не раз обговорим детали. Главное – это отход. Вам дается еще две–три недели подробно и тщательно изучить место действия. Несколько раз пройдите весь маршрут Вашего отхода пешком до метро и дальше вплоть до самого дома. Гуляйте, присматривайтесь, запоминайте все. Мелочей здесь быть не может.

Степан Петрович звонит Юрию Максимовичу:

– Слушаю!

– Максимыч! Привет! Мне надо будет срочно отлучиться по одному срочному делу. Я тебе в почтовый ящик свои ключи от квартиры брошу, так, на всякий случай. Если что, очень тебя прошу, позаботься как-нибудь о моем Рее. Больше пока ничего сказать не могу. Потом при встрече. Спасибо!

– Есть, понял, сделаем. Не волнуйся.

Из особняка в кольце охраны выходит Гольдман. Он показывает пальцем в небо, крутит им и спрашивает начальника охраны:

– Как, здесь все нормально?

– Все под контролем. Снайперов нет. Дозорная машина уже вышла.

– Тогда – по коням.

За углом дома стоит Степан Петрович, в парике, очках, с усами и бородой, поглядывая на дорогу и на часы. Он видит, как медленно проходит контрольная машина. Из нее во все глаза смотрят по сторонам охранники. Контрольная машина с мигалкой едет по улице. Навстречу ей другая машина. Из окна контрольной машины высовывается парень с микрофоном и, размахивая палкой с красным кругом на конце, кричит в мегафон:

– Долой! В сторону! Живо! Мудак!

Водитель встречной машины в страхе сворачивает в боковую улицу.По улице идет прохожий. Когда его нагоняет контрольная машина, из нее на полкорпуса высунулся мордоворот с огромным серебристым никелированным пистолетом и закричал прохожему, размахивая оружием:

– Стоять! Руки!

Прохожий застыл, его руки автоматически вывернули карманы, а затем поднялись вверх. Он так и остался стоять с поднятыми руками, а контрольная машина поехала дальше.

Прохожий про себя:

– Совсем оборзели!

Появляется кортеж. Несется. Прохожих нет. Степан Петрович достает из кармана взрыватель и нажимает кнопку. Не глядя, бросается к своей машине и слышит сзади сильный взрыв. Джип, шедший вторым, проезжает переулок, где прятался Степан Петрович, но, видно, что–то увидев или почуяв, охранники подают джип назад, и он устремляется за машиной Степана Петровича. Поворачивая за угол, Степан Петрович видит в зеркало преследующий его джип. За поворотом он нажимает две кнопки. Выплескивается жидкость и расстилается «еж». Степан Петрович разворачивает машину, бросает взрыватель на сиденье, нажимает третью кнопку, выскакивает и бежит в арку ко второй машине. Джип буксует. Его бросает из стороны в сторону, он ударяется о стены домов, наезжает на «ежа», но еще несется вперед. Бандит кричит напарнику:

–Он побежал направо! Давай, быстро, мы снесем эту консервную банку.

В этот момент «Жигуленок» воспламеняется, а потом взрывается и его топливный бак. Огонь перебрасывается на врезавшийся в «Жигуленок» джип. Бандиты выскакивают и в горящей одежде бросаются назад с дикими воплями, пытаясь сбить пламя. Степан Петрович забежал в арку и вдруг увидел двух парней, ковыряющихся у дверцы его машины. Он подбегает к ним сзади. Один из парней хотел было повернуться на звук шагов, но в этот момент Степан Петрович наносит обоим профессиональные удары, сбивает с ног, лишая сознания. Брызнул угонщикам усыпляющую жидкость в лицо. Одного парня оставляет на земле. Второго втаскивает на переднее сиденье, садится за руль и гонит к метро. По дороге поджигает и выбрасывает в окно пропитанную спецсоставом тряпку, с завернутыми в нее париком, очками, бородой, усами, которая моментально сгорает. В одном из дворов, у не просматриваемой стены останавливает машину. Перетаскивает угонщика на свое место, кладет его руки на руль, чтобы на нем остались отпечатки пальцев, брызжет ему еще в лицо усыпляющую жидкость. Выворачивает свою куртку наизнанку, идет к метро, по дороге бросив баллончик в канализационный люк, и входит в метрополитен.

Степан Петрович идет по своему двору с сумками полными продуктов и видит сидящего на скамейке Юрия Максимовича:

– Что у тебя случилось? Ты откуда такой?

– Да, слава богу, обошлось, ничего не случилось. Обошлось. Все в порядке.

– Но ты какой–то такой, возбужденный, вздрюченный, –  смотрит на него испытующе Юрий Максимович.

– Да, поцапался с одним. Лезет, понимаешь, без очереди. Чуть не до драки.

– Только что передали чрезвычайное сообщение. Два часа назад убит бомбой Гольдман. Один покушавшийся схвачен на месте преступления. Второго ищут по приметам, которые сообщил милиции задержанный.

– Сейчас дома включу телевизор, послушаю.

– Скажи, а не ты ли…

– Что не я…

– Да так… Нет. Ничего.

– А мои ключи пусть пока побудут у тебя. У меня вторые есть.

Дома Степан Петрович слушает телевизор:

– В связи с чрезвычайными событиями для спасения России в стране вводится чрезвычайное положение. Семь уважаемых и авторитетнейших граждан России приняли решение взять на себя полномочия управления государством в столь критическое для будущего страны время…

Степан Петрович включает радио и шарит по эфиру и слушает все сообщения всех радиоканалов.

– Что же я наделал! – схватился за голову Степан Петрович, дослушав до конца сообщения об обстреле Белого дома из танков, атаке на телецентр «Останкино, – Выходит, все зря! Выходит, мы опоздали. Олигархи всех провели, они все просчитали, а наши ошиблись, им доверяя. А может быть мы сами спровоцировали их на этот переворот? Нет, не могли они так сразу среагировать. Значит, это Тимановичи и Раппопорты и прочие давно готовились к захвату власти в России. Правильно говорил Владимир Владимирович, что они ни перед чем не остановятся. Но ведь вся власть уже фактически была у них в руках.  Но они расстреляли Верховный совет в Белом доме с народными избранниками. Совершили кровавый переворот, проамериканскую «цветную» контрреволюцию. Постреляли столько народа. Выходит, у нас просто не было другого выхода. Что же я все-таки наделал! Что теперь будет?!

Зима. Сугробы набекрень. Поземка. Степан Петрович идет к Манежной площади. Улица перегорожена. Стоят солдаты с автоматами. Топчутся, чтобы согреться, потирают руки. Центр улицы свободен, и в проезд между ограждениями выстроилась длинная очередь иномарок. Из окошек протягиваются руки с бумажками. Офицер проверяет пропуска. Степан Петрович хочет пройти мимо солдата, за головой которого виден плакат: «С наступающим Новым 20.. ым Годом!». Остальные цифры и буквы закрывает голова солдата. Рядом с плакатом изображение американского Санта–Клауса.

– Куда прешь?

– Я хотел бы по центру пройтись, посмотреть. А что, нельзя?

– Нельзя! Сегодня в Кремле народный Новогодний бал-маскарад и гулянье. Не видишь? Въезд по спецприглашениям.

– И что, весь центр закрыт? А я хотел только иллюминацию посмотреть.

– Купи себе зеркало и любуйся своим задом. Вот тебе будет лучшая иллюминация, – заржал своей шутке солдат.

Степан Петрович плюнул ему под ноги, повернулся и пошел назад.

– Ах ты гад! Я тебе плюну! Так плюну!

Солдат догнал Степана Петровича и дал ему под зад коленом:

– Вали отсюда, пока не пристрелил!

Степан Петрович слушает дома подпольную радиостанцию:

– Преданные Отечеству войска с большими потерями отходят к Красноярску. Героически сопротивляясь, наши воины гибнут под точечными ударами оккупантов. По всей стране идет создание и развертывание партизанского движения…

Прошло полгода. Лето. Пасмурно. Степан Петрович с Юрием Максимовичем сидят на скамейке. Рей лежит рядом. Степан Петрович поглаживает собаку за ухом. Тот от удовольствия поднимает голову, преданно смотрит на хозяина, ласкаясь, вскакивает, прижимаясь к нему.

– Ну, что передает наша подпольная радиостанция?

– Что передает…Совсем плохи наши дела. Вся страна за колючей проволокой. Сплошной концлагерь устроили наша «семибоярщина» и мафия.  Рабочих согнали на стройки, которыми владеют олигарх, Сделали там резервации, лагеря, которые охраняют нанятые ими  «быки».

– За это мы с тобой, Петрович, болели тифом, махали шашками и шли на эшафот? – улыбнулся грустно Юрий Максимович.

– Нет, Максимыч, не за это, – в тон ему ответил Степан Петрович словами персонажей из фильма «Судьба барабанщика».

– Может, подпольщиков найдем?

– А силы–то есть?

– Соберемся как-нибудь. Надо искать каналы выхода на подпольщиков.

Мимо стариков идет грязный, пьяный бомж Васька, в засаленной куртке, грязных штанах, в кроссовках в глине, жирные не чесанные волосы спадают на лицо. Собака на него заурчала, почуяв недоброго человека.

– Рей, рядом. Нельзя!

– Уберите собаку! Расселись тут! Людям пройти нельзя стало. А ну, давайте мне стольник за ис-спуг и мо-мо-ральный ущерб, при-чиненный мене Вашей сукой, с-собачкой!

– Опять ты, Васька, нажрался. Откуда у нас деньги? Вон к тем особнякам иди. А у нас-то откуда?

– Сам туда иди. Что я дурак? Чтобы меня прибили? Это я-то нажрался? А я тебя, паскуда, узнал. Узнал! Ты гебэшник. Точно гебэшник! Не скроешь! Что уставились на меня, жиды проклятые? Я вам устрою! Вы меня попомните!

– Да пошел ты, а то вот я тебе накостыляю!

– Ну погодите, морды. Я вас достану.

Машет кулаком и уходит. Друзья смотрят друг на друга, печально улыбаясь и разводя руками:

– Что с него возьмешь?

Собака ложится, опустив голову на лапы. Бомж видит патруль из трех бугаев, в черных рубашках, с автоматами. На рукавах черные повязки с белой надписью: «Политическая полиция». Бомж плетется к ним:

– Господа! Там, рядом, во дворе, совсем близко, на скамейке сидят двое. Я одного из них узнал. Я несколько лет назад видел у него значок такой на груди. Щит с мечом. Там еще написано было: «Почетный чекист».

– Что? Чекист? Ну–ка, веди нас туда быстро.

– Идемте, идемте. Я вам покажу их. Расселись, людям пройти не дают!

Патруль подходит к друзьям. За полицейскими ковыляет бомж и рукой показывает из–за спины бугаев на стариков:

– Вот этот, с костылем, гебэшник.

Собака вскакивает и начинает лаять. Одни из полицаев снимает с плеча автомат и наставляет на Юрия Максимовича:

– Ну ты, вставай. Пошли с нами. И ты тоже. Быстро!

Собака вырывает поводок из руки Степана Петровича, набрасывается на полицая и начинает с остервенением его рвать и кусать. Второй полицай вскидывает автомат на собаку. В этот момент нервы Юрия Максимовича не выдерживают, и бьет этого полицая костылем промеж ног, а когда тот сгибается, и по голове. Полицай падает. Степан Петрович вскакивает и двумя ударами укладывает второго полицая, которого кусает Рей. Третий полицай шарахается назад и сбивает с ног бомжа. Наставляет автомат и дает из него длинную очередь по Степану Петровичу, Юрию Максимовичу и Рею. Собака взвизгнула и упала. Друзья, шатаясь делают несколько шагов друг к другу и тоже падают убитыми. Степан Петрович опускается на свою мертвую собаку и, умирая, обнимает ее руками.

Полицай, упавший первым, приходит в себя. Встает, вытаскивает пистолет и разряжает всю обойму в убитых. Бомж сжался, закрыл рукой лицо, вздрагивает при звуке выстрелов. Полицаи отряхиваются, чертыхаясь.

Раздается звук полицейской сирены. Вылетает зеленый лендровер с пулеметом и белой надписью на борту «Peace Forces». В нем офицер, переводчик и два солдата в военной форме, в касках с белой полосой. Наставляют пулемет. Офи- цер спрашивает:

– Вот хэз хэппенд?

Переводчик переводит:

– Что здесь творится?

– Да вот двух партизан русских прибили.

Переводчик переводит:

– Зей килд ту рашн партизанз.

– О’кей! Вери вел! Летс гоу!

Машина разворачивается и уезжает. Бомж крадучись, на полусогнутых, подходит к убитым и обращается к бандитам:

– Господин начальник, дозвольте я ихние часы себе возьму, за работу, так сказать…

– Сейчас посмотрим.

Полицай подходит и смотрит часы убитых:

– А…Дешевка! Бери!

Бомж, оглядываясь на полицаев:

– Вот спасибочки! Преогромное! Я сейчас, я мигом, я быстренько. Айн момент!

Бомж склоняется над распростертыми телами, вытирает рукавом сопли и начинает дрожащими руками шарить по телам, снимая часы. И обращает к бандитам свое лицо со слащавой, гнусной, заискивающей, подленькой ухмылкой.

А листья, легкие осенние листья, беззаботно и беспечно кружась, падали на одинокую, вновь так внезапно осиротевшую, опустевшую старую скамейку…