*   *   *

 

Стихи, стихи,

В них толку никакого.

Ни шубу не сошьешь,

Ни съездишь на  Тайвань

Но людям  (странно!)

Недостаточно Толстого,

Их тянет к музыке,

К лирическим волнам.

И потому, сужая круг пристрастий

Приверженцев ритмической тиши,

Я предлагаю вам подобие напасти –

Стихи, рожденные волнением души.

 

СТЕКЛЯННАЯ АРКА

 

 

Стеклянная арка для входа в пространство,

Где тени былого скользят

И слышатся  тайные силы упрямства,

Которым неведом возврат.

Те силы готовы нацелиться в стекла

Прозрачной арки моей.

Не  стоит бояться такого «геройства» –

Чья цель: все снести поскорей.

Ведь можно собрать по кусочкам осколки

И бросить стеклянный венок

В бегущий поток обновляемой жизни,

Где устье – все тот же исток.

 

 

РОЖДЕСТВО

 

В этом    скальном   убежище холод

Заглушал  тихий треск сушняка.

Чьи- то  руки задернули полог.

Вздох  верблюжий  дохнул  на дитя.

Снег искрящийся таял на шкуре –

По веленью Гомера  певца –

И  глядела торжественно хмуро

В золотых завитушках овца

А младенец ослабил пелена

И глаза перевел на мужей,

Что с почтеньем творили поклоны,

Стоя в арке из скальных камней.

 

И  в ответ поклонился Иосиф,

Принимая дары от волхвов,

И они, избегая   вопросов,

Растворились в пустыне снегов.

Мать теснее дитя прижимала

И, уже приготовясь кормить,

Вдруг  диковинный луч увидала,

Обещавший   вертеп ослепить.

А младенец  светло улыбнулся,

Не  боясь  озаренья лица.

Тонкий отблеск   к нему  прикоснулся

Отдаленной любовью Отца.

 

 

*   *   *

 

Что нравится тебе,- я не пойму.

Высоких сфер далекое  движенье?

Иль то, чего не встретить наяву,

Но можно увидать в воображенье.

Иль нравится тебе невинный снег,

Не знающий ни сажи, ни подошвы,

Пригодный для швырянья и потех

И таяния на  шапочке   с помпоном.

Еще, быть может, нравится тебе,

Когда слова с любезностью  невольной,

Слетаясь,  будто птицы на руке,

Садятся на листок  тетради школьной.

Я не пойму, зачем тебе искать

В простых словах волшебное свеченье,

Но ты привыкла у окна мечтать,

Не замечая  в чтенье погруженья.

 

 

СУДАРЬ-СУМРАК

 

 

И вот пришел он, Сударь – мрак,

И Сумрак, околдован,

Упал на талый пруд, украв

У света часть целковых.

О. сударь Сумрак, не густей,

Не насылай печали

На грудь сгрудившихся людей,-

Они грустить устали.

Мы, так и быть, заварим чай,

Усядемся вплотную.

Хозяйке скажем:- наливай,

Ту самую, живую.

Донельзя ал и желт закат.

Над ним  дымятся кручи.

О.сударь Сумрак, сделай так,

Чтоб свет окрасил тучи.

Твой непредвиденный приход

Нас всех тревожит очень.

Ведь это значит, что вот – вот

Обнимет землю  осень.

 

 

 

 

 

ЗАЧЕМ ПРИЕХАЛИ

 

Иные думают, что созданы из воздуха

И не желают знать о прочности отцовства.

Удобнее считать себя отколотым

От предков,  основателей потомства.

В тумане историческом их лица.

А помыслы  столь  далеки от нас,

Как, скажем, битвы на полях Аустерлица

Или шотландской королевы казнь.

И вот мы прибыли в деревню под Зарайском,

Где тлела память  рода и семьи

 

Пейзаж был по-осеннему прекрасен

Пруды травой высокой  заросли.

Здесь нет уже  в помине прежней жизни.

Ни куриц, ни коров, ни лошадей.

Но высятся   стеклянные  теплицы

Приезжих дачников,

Исчадья наших дней.

И что могла поведать нам деревня,

Какие перепали ей  дела?

Давно сломало время те деревья

С ветвями обозримого родства.

Здесь много неизвестного сокрыто.

Сюда ребенка бросила  судьба.

Чужой рукой он был положен в зыбку

И выкормлен на тощие хлеба.

Остались  фотографии и факты.

И список послужной, и ордена

Учился, строил, воевал, сражался

И в нас  свои посеял семена.

«Зачем приехали? Здесь так убого»-

Сказал потомок и  включил мотор.

Ланд Ровер, проклиная грязь дороги,

По-царски выкатил на солнечный простор..

 

 

*   *   *

 

Передвигаемся в пространстве  безвоздушном

Среди таких же призрачных людей,

Не понимая, отчего нам скушно

В компании запутанных «сетей».

Мы что-то упустили в этой жизни,

Оставив отраженья на стекле.

Едва-едва в сознанье нашем брезжит

Утерянная память  о тепле.

С годами все яснее понимаю,

Что тайна сердца свыше нам дана.

Но почему  так  безнадежно тает

Душевного  общения цена.

 

 

 

 

 

 

ДВЕ АННЫ  *

 

 

До Слепнева тропкой хоженой

Добрела, чтобы вдохнуть

Ветра чудную встревоженность

И полей голубизну.

Там один добряк растрепанный,

Книгочей и краевед,

Показал мне чуть потрепанный

Строгой женщины портрет.

На лице печать величия

Как бы призакрыла желчь.

Значит, дело было личное.

Значит, было чем задеть.

И представилась мне женщина

В новом звании – свекровь.

Не люба ей эта неженка,

Не родная это кровь!

А невестка кошкой бешенной

Пробегала, року мстя.

Заберите, что обещано!.

И не мучайте меня.

А свекровь следит ревниво,

Как трещит французский шелк,

Обвивая стан змеиный

Той, которой невдомек,

Что давно ушли сомненья –

Против сердца не  пойдешь.

Отдалась, ища спасенья.

А притворство невтерпеж.

Ничего не скрыть от матери.

Только б не сошла с ума!

Обрываются на скатерти

Тонких   нитей бахрома.

 

На  вокзале в тихом  Бежецке

Вдруг мелькнула вдалеке

Историческая женщина

В дореформенном платке.

И опять на фото матовом

Или, может быть, в уме

Мне привидится Ахматова

С дерзкой миной на лице.

*

Мать Николая Гумилева звали Анной

 

 

 

 

 

ЕБССОННИЦА

 

Надвигается ночь – горячее огня,

И сознанье ныряет в предчувствие сна.

С боку на бок верченье, подсчеты слонов,

Двадцать капель  прольются  на стол без углов.

Выдать кошке, просунувшей коготь, шлепок,

Потерять и найти свой законный шесток

И увидеть у глаз весь промокший от слез

Отпечатанный в ситце цветок-василек.

 

Не  прогнать, и  не встать, как хромой,  на протез,

Будет ныть это  чувство вины как порез.

И не вымолить даже у высших светил

Ничего,  кроме  чувства потерянных сил.

 

За окном та  же трасса в огнях кровяных.

Сколько можно гонять вдоль сосудов кривых?

Будто где-то вдали  засияет  просвет

И  желанное «да» сменит нудное «нет»..

 

Три часа, не уснуть, хоть «спасите!» кричи.

Мысли тяжкие, как кирпичи,

Мозг усталый таскает оттуда сюда.

А вина не желает уйти в никуда.

 

Не спасут ни хорошие в прошлом дела.

Ни воззванья к кому-то, чья власть велика,

Мозг усталый таскает свои кирпичи.

Три часа, не уснуть. Хоть «спасите!» кричи.

 

 

 

 

ПОЭТ

 

Профессорский дом не пригоден для бунта.

Чуть тлели под шелком уюта огни.

Изнеженный стебель домашнего грунта

Боялся тепла беспокойной родни.

 

Глаза прикрывались, но видели все.

И сыпался снег на кокарду фуражки.

О, как не любил он занятье свое:

Смирять беспорядочный стук под рубашкой.

 

Навстречу ему, непогоду кляня,

Шли люди, которых  немногие знали.

И он им кричал:» Не стреляйте в меня!

Я должен попасть в гущу тел и баталий!»

 

Но  люди смеялись : « Вот шут записной!»

И шли неизвестно куда стороной.

Он кутал шарфом воспаленные гланды.

Зачем ему  знаться с безумной толпой?

 

…А дома, прижавшись  ладонью к голландке,

Он слышал, как  крутится шар голубой.

 

И снова бродил, неумышленно праздный,

Взирая на мрамор холодных богинь.

И туго сжималось  дыхание Пряжки,

И черный канал был, как он,  нелюдим.

 

 

 

УЖИН НЕ ПРИ СВЕЧАХ

 

 

Сегодня вы ни с кем

Сидите над тарелкой

Пустой, без всяких признаков еды.

И, упираясь в край стола коленкой,

Взираете на блики наготы

Фарфора, близкого к фарфору,

Куда полезет –

Он уже висит! –

Бряцая кошками,

Без страховой опоры,

Влюбленный  в никого телеграфист.

Не при свечах,

Не в обществе кого-то

Скрипите  вилкой, свысока слегка.

А над вещами в обществе комода

Витают  прошлой жизни облака.

Ни дать, ни взять – общительная дама

Стучит пустым бокалом о бокал.

И все несутся ниоткуда  телеграммы,

Которые  никто  не посылал.

 

 

ДЕНЬ КАК ДЕНЬ

 

Прогноз погоды, кофе – штамп,

Такой же , как метро,

С его прожорливым нутром

В сиянье ярких ламп.

 

Потом – наружу, круговерть

Бумаг, трансляций, лиц.

Опять  в  метро, где негде сесть,

И к носу пот прилип.

 

Купить колготы, лук, кефир,

 

От аритмии – маме.

Вокруг чужой бушует мир,

И каждый день – экзамен.

 

Сегодня – дождь, а завтра – снег.

Тоска однообразья.

И снова пленной белки бег,

Безликость безобразья.

 

Но блеск наточенных ножей,

Когда берешь их пястью,

Вспороть взывает тусклых дней

Нависшее ненастье.

 

Вздохнешь, и вдруг увидишь свет

В сумбуре всех пустот,

Когда наскучивший предмет

Свой приоткроет рот.

 

Он каждой клеточкой простил

Твое негодованье

А временный упадок сил

Воспринял, как раскаянье.

 

Так вещи помогают нам

Вставать с постели по утрам,

Хомут тянуть на плечи.

И вновь по хляби до метро

И вновь влезать в его нутро

И смешиваться с фаршем

Людской кишащей массы.

 

 

 

 

ВЕНЕЦИЯ

 

 

Венеция   качается стеклянно

На кованых цепях своих мостов.

Ее коней не укротит стремянный,

Поднявши руку из глубин веков.

Цветком, сплетенным из конур кораллов,

Красуется, как царственный венец,

Над миром огнедышащих удавов.

И кровожадных банковских вендетт.

Хотя ее величье изначально

Покоилось на хитрости купца,

Она возвысила торговые причалы

До красоты, сжимающей сердца.

Колеблется стеклянным сновиденьем,

Бросая в зыбь прозрачный силуэт.

А там, на острове нашел успокоенье

Воспевший зимнюю  Венецию поэт.

 

 

ДИАГНОЗ

 

Во вторник после обеда

Началась фибрилляция.

Это когда ничтожные беды

Атакуют сердце без права на апелляцию.

Туча ль плывет, или дождь начинается –

Все это   сердцу  не нравится.

Сердечного ритма сбой

Похож на нервную дрожь жеребца,

Рвущегося на беговую ленту.

Боль можно унять введением в вену шприца,

Но лучше  принять четыре таблетки.

А потом наугад открыть Молитвослов.

Кто же еще способен прекратить фибрилляцию

С невыразимо дальней дистанции,

Как  не  Всевышний,

Создатель всего живого основ.

.

 

 

 

АББАТ ПРЕВО

 

Горшок с пустой похлебкой.

Естество

Уже не просит ни вина, ни пищи.

Уныл и одинок аббат Прево.

Теперь  его занятье –

Кипа писчей

Бумаги и гусиное перо.

Он  погружен в страданья  кавалера,

Таскающего шпагу по пятам

Красавицы Манон,

Увы, без меры

Стремящейся к веселью и деньгам.

Ах, де Грие, слабак  ты, если честно

О приключениях твоих порассуждать.

А барышне прелестной  было лестно

С беспечностью судьбу твою  ломать.

Ты положил к ее ногам  карьеру,

Богатство, знатность, воинский мундир.

Ты этой шлюхе, Господи прости, поверил

И разум свой  страстями  замутил.

Ах, де Грие, в тебя  вложил я сердце,

Истерзанное лживостью любви.

Скользи теперь по этим строчкам текста.

Ведь это же не я, а ты блудил!

Сказать по совести, все эти муки ада

Не стоят ни гроша, ни пары слов.

И все же ты возвысился над стадом

Жующих скуку праведных коров.

Уснул аббат Прево, ссутулив плечи,

В одежде кавалера де Грие

Чадят над ним слезящиеся свечи.

Поблескивает шпаги острие.

 

СВЕТЛАЯ  НОЧЬ

 

Светлой ночью, пока не засну,

Веточка ивы стучит по стеклу.

Веточка ивы спешит рассказать,

Что в этот час ей не хочется спать.

 

Летняя ночь совершила обмен

Тьмы  на прохладу, прикинув обмер

Той территории, где широко

Воздух разлился   прозрачной  рекой.

Свет приобрел небывалый  окрас –

Светло-зеленый, как хризопраз.

Это понравилось иве,

Ей хочется быть красивой.

Летнею ночью вдали ото всех

Я умоляла божественный свет

Длиться  и длиться, полня глаза

Цветом зеленым, как хризопраз.

 

 

 

ОСЕНЬ  В  ГОРОДЕ

 

 

Под ногой шуршит листва.

Банально сказано. Так что же?

Приметы осени похожи,

И одинаковы  слова.

Зато глаза новы, как встарь,

Чтобы почувствовать янтарь

Тех листьев, что опять шуршат,

Как много, много лет назад

 

.     *   *   *

Упиваются брехней,

Галстуки стянув  на шее.

Форумы да ассамблеи,

Лимузинов черный рой.

Море слов и евролиц.

Ставят танки вдоль границ.

И с тревогой гладят стул –

Как бы тот не  ускользнул.

Там бунтуют, здесь ликуют,

Озверело топчут флаг.

Поджигают, бьют, рисуют

Пакость на чужих гербах.

Видно, не довоевались,

Ищут средь своих чужих.

Ох, как руки стосковались

По могилам и крови.

Где ты, Мудрый, что на небе?

Люд  жестокий вразуми!

И с высот своих потребуй

Благородства на земли.

 

 

ХАЛАТ

За горизонтом – дни тревог,

Больничные палаты.

 

Укрою  пару бледных   ног

Поношенным   халатом..

Покой теперь дороже всех

Лечебных препаратов.

Душа дрожит от «новостей»

И   пушечных раскатов.

Быть может, с воробьиный клюв

Осталось жить на свете.

Поэтому я не терплю

Бахвальство пушек этих.

Пусть кто-то угрожает мне,

Готовя  сапоги к войне –

Закутаюсь в халат,

Сам черт мне будет брат!

 

 

В НЕСКОЛЬКО СТРОК

 

*   *   *

Совершенствуйся!- взывают

Крутолобые отцы.

Но никто из них не знает

Смысла слов «отдать концы».

 

 

*   *   *

 

Бич народов – эгоизм.

Каждый думает о благе

Для себя. Мой альтруизм

Скорчился, как бедолага,

Что ночует под мостом –

Ничего ему не надо,

Кроме хлеба с молоком

Или банки лимонада.

 

*   *   *

 

И  рифм  наколотых трапеция,

И пирамида  слезных  строф,-

Все устарело, обесцвечено,

Как эта куча мокрых дров.

 

БЕРЕЗКА

Такая вымахала сень,

А ведь была  лоскутным   прутиком.

Любуйся ею, коль не лень,

Себя представив лилипутиком.

 

 

СТЕБЕЛЕК

 

Дрожат продрогшие осины,

И только ломкий стебелек,

Не зная в теле древесины,

Солдатиком стоит , высок.

Не так  ли ты, раскрыв объятия

Всему, что  обещает быть,

Напрягши силы, объявляешь

Свое решенье дальше жить.,

 

 

 

БОГИНЯ  ХЕТТСКАЯ

 

Что видишь ты, богиня Хеттская,

Любуясь в зеркале собой?

На голове узор причудливый,

Коса заплетена  змеей.

Твой    нос  доказывает подлинность

Породы  хищников – царей.

 

Глаза огромны, платье в иероглифах,

Таинственных  заклятий  дикарей.

Ты молода,

И древняя плита

Твой образ сохранила навсегда

Царапинами древнего поэта,

Скорей всего убитого за это.

Богиня Хеттская, прочесть тебя – проклятье

Для   множества  профессорских  умов.

.

Но  ты, как бы  наряд свой оправляя,

Глядишь  в незамутненное стекло

Безвременности Вечного  пространства,

Бросая вызов  современницам  моим,
Когда они, одергивая платье,

Выходят  из дому с портфельчиком своим

Из  имитации  « змеиной кожи»,

(Немного на нее похожей).

 

Богиня Хеттская,

Ты умерла давно,

Но камнем не упала

Истории на дно.

 

 

 

 

РОДНАЯ  РЕЧЬ

 

Она безобразна! – кричали в толпе

И камни бросали с размаха..

И двое, еще не уставших в борьбе,

Тащили ее на плаху.

Стояла она, как богиня Зари,

Светясь разноцветьем лучей.

Внизу разминались, смеясь, главари

С охапками длинных плетей.

Глумились над ней, обнажая клыки.

Пророки и пришлые маги.

За то, что богатства ее велики,

Но буквы не те на бумаге.

И только, осмелясь, ребенок один

Спросил,  выходя ей навстречу:

За что  тебя так?

И сказала она:

«За преданность русской речи»

Привиделось это, но русскую речь

И правда уродуют смело.

И если ты любишь, язык не калечь

Храни ее древнее древо

.

.

НЕ  ЛЮБОВЬ

 

Я достала письмо из скопленья

Дорогих для меня пустяков.

И оно задышало  волненьем

Чуть потертых от давности слов.

 

Одногодки, мы сбросили путы

И уплыли судьбу покорять

И жила в нас мечта, почему-то,

Небывалое счастье  узнать.

Мы смотрели с крутого обрыва

На теченье прекрасной реки

И во власти смешного порыва

К неизведанным подвигам шли.

Мы узнали  причины неволи

Злой судьбы обретенных друзей.

Но кипело весельем застолье

И блестел за окном  Енисей.

Так  откуда в душе беспокойство

И  нежданной тревоги наплыв?

Маета непонятного свойства

Назревала в душе, как нарыв.

В доме холодно, ужин невкусен.

Приближение ночи – кошмар.

И  все чаще горячие руки

Отводили обиженный жар..

Почему?

Что отдаче  мешало?

Недовольство теснилось внутри.

Завершалась игра вполнакала,

Репетируя  полный  разрыв

 

Заметала метель единенье.

Замерзали в воде ключевой

Очевидности оледененья

Нелюбви обжигающей той.

 

И осталось письмо без ответа.

Одиночеству выпала честь

Раздавать дорогие советы, –

Как счастливую жизнь уберечь.

 

.