Ночь. Звёзды. Над Диким полем начал стелиться туман. Он гасил костры часовых, накрывал шатры и повозки и спящих вповалку под плащами воинов, заволакивал и прятал горы вокруг, может, он скроет и звёзды под своим одеялом, пусть и они выспятся перед решающей битвой…
Возле церкви Уголь обнял, отпустил от себя коня:
– Отдыхай, друг. Завтра трудный день.
Понурясь, с какими-то обмякшими крыльями, Пегас поковылял куда-то в темноту.
«Он тоже устал, – подумал Уголь. – Он устал таскать меня и сражаться вместе со мной столько лет»…
Сегодня в полдень, когда по открывшимся в горах дорогам он стремительным маршем вывел отряд флеев на Дикое поле, на нём стояли уже полки сил света. Работа кипела. Тысячи и тысячи воинов рыли ямы-ловушки, копали траншеи, насыпали валы, ставили частоколы. Северные охотники приволокли с собой целые повозки лозы и с поразительной быстротой и сноровкой сплели недалеко от храма настоящую крепость, со стенами и башнями, и уже обмазывали её глиной, чтоб защитить от горючих стрел и факелов, кои широко используются в армии Горуна. Почти одновременно с флеями на Дикое поле вышли суфии в белоснежных одеждах, помчались на своих горячих конях к передовым укреплениям, где добровольцы со всех полков должны были принять первый и самый тяжёлый удар врага. Флеев, по общему решению, отвели в резерв позади церкви. Уголь рад был в душе этому. Аркадьюшка, Иваньюшка, Букль, десятки, кого он запомнил ещё по поэтическому турниру, а кого и нет, – все они рвались в бой. Но воинами флеи не были. Он надеялся, хотел надеяться, что Войско мёртвых, ослабленное уже в предыдущих схватках перед Диким полем, не докатится сюда, будет остановлено, истреблено далеко впереди храма. Тут же, в резерве, на последней линии обороны остановили ещё несколько отрядов, подошедших к вечеру. Когда стало смеркаться, в цитадели из ивняка собрались на совет все военачальники. Долго обсуждали последние детали битвы. Спорили, не соглашались друг с другом, находили компромиссы, снова спорили. Но, в целом, все сходились на том, что несмотря на отсутствие стоиков, общих сил достаточно, чтобы разбить армию тьмы. На этой оптимистической ноте и закончили, отправившись каждый – к своим полкам. И всё же было в настроении всех что-то неуловимо-тревожное. Говорили одно, а думали совсем другое, стараясь скрыть друг от друга эти свои потаённые мысли. Уголь окончательно утвердился в правоте своих наблюдений, когда к нему подошёл в конце военачальник суфиев, степенный, седобородый, с тонким вдумчивым лицом, на голове белый тюрбан, скорее, мудрец, чем воин. И тихо шепнул: – Я видел армию Горуна. Если стоики не достроили свои корабли, мы завтра все останемся здесь.
Уголь заглянул ему в глаза – суфий был абсолютно спокоен, даже тени страха не заприметил он в них.
– На всё воля Бога.
Они обнялись, суфий вскочил на коня и как ветер умчался в свой стан у самого подножия холмов далеко впереди, где предположительно должна была выйти в долину армия Горуна и где появлялись уже днём его передовые разведывательные отряды. А Уголь ещё до самой ночи, пока не появился туман, объезжал объединённые полки, осматривал укрепления… Суфий, озвучивший и его собственные мысли, конечно, прав: если строительство флотилии стоиками ещё не завершено и они не вступят в битву, все они завтра лягут на Диком поле.
Уголь медленно вошёл в храм. Стены в храме светились – фрески выступили на них! Их не было раньше здесь – этих строгих ликов, иначе он бы узнал, они ведь уже смотрели на него в таком же храме, и Деис шепнула ему под их взорами, в кружеве горящих свечей:
«Я знаю – ты уйдёшь».
А потом была высокая изумрудная трава. Они обнимали друг друга, они говорили друг другу волшебные слова и творили волшебство!…
И когда усталые, но переполненные счастьем они лежали потом, обнявшись, она вдруг вновь сказала:
«Я знаю, ты уйдёшь».
«Нет».
Он знал, что не уйдёт.
«Ты уйдёшь, потому что это железный мужской век, и не пришло время, когда явится на землю Любовь. Мы расстанемся».
Сладкая истома была разлита во всём его теле. Он крепче обнял её:
«Нет».
«Мы расстанемся. Оба мы, и все – должны искупить свою вину и свои грехи».
Она высвободилась из его рук.
«У меня есть зёрнышко. Обычное зёрнышко. Я хотела посадить его – и не посадила, как будто ждала тебя. Возьми его – и посади. И пусть это будет символом нашей Любви. И когда мы расстанемся, я буду смотреть, как из него вырастает деревце, и ждать тебя, и верить, что Любовь в мире всё-таки существует и мы когда-нибудь снова будем вместе».
Он засмеялся, он сказал, что посадит потом, раз она так хочет, хотя это ерунда… А вообще, между прочим, они не расстанутся.
«Нет, посади, пожалуйста, сейчас, ну я прошу тебя», – упрямилась она.
Он притянул её к себе.
«Посади», – и слёзы выступили в её глазах.
«Ну что ты плачешь, глупенькая? – он целовал её в глаза, – я посажу, посажу сейчас»… – он целовал её в губы, в шею…
И вновь, и вновь волшебно, безумно, бесконечно они целовали и любили друг друга, и верили, и знали, что так будет всегда.
А потом он уезжал. И шутил:
«Ты думаешь, я забыл? Готовь побольше лопату и ведро для поливки. Я скоро вернусь и посажу твоё зёрнышко».
Он поразился той силе и той боли, какие вдруг увидел в её глазах.
«Я вернусь», – повторил он.
Он знал, что вернётся.
Но Горун обхитрил его. Он догадался обо всём. Он устроил засаду и лучники ранили его. А затем орды тьмы сожгли, уничтожили, захватили миры, через которые можно было попасть к Деис. Всё окончательно перепутали, всё ввергли в хаос…
Он не хотел верить в произошедшее. После того, как он покинул стоиков, он неустанно искал путь к ней, – сражался, вставал во главе армий, наступал, отступал; несколько раз он подходил уже совсем близко к её миру, и в очередной раз его отбрасывали чёрные полчища, снова рвалась такими усилиями проложенная дорожка, нить через пространства. И он изнемог в этих странствиях и битвах, и сердце его выгорело изнутри, и он вдруг понял: всё бесполезно. Они не встретятся никогда. Деис знала: железный век царит в мире и не пришло время Любви. Так зачем её искать? Зачем фантазировать, зачем доказывать, повседневно обманывая себя, что она есть? Все рассуждения становятся бессмысленными, когда ты видишь острие меча, летящего на тебя… И как символично, что Болгер, сказавшая ему, что Любовь в мире всё-таки существует, Болгер, которую он нёс, почти бездыханную, в Кивеж, надеясь ещё её спасти, Болгер… И вдруг Уголь услышал голоса у входа в храм. Он не хотел ни с кем разговаривать и никого видеть. Он хотел побыть эту пару часов перед рассветом один. Уголь отступил за колонну.
– Я говорил, что его здесь нет.
Знакомый голос… Аркадьюшка! Это Аркадьюшка с Иваньюшкой вошли в церковь. Уголь собрался было выйти к ним, и не смог, не захотел, не вышел…
Двое друзей остановились посередине храма, озираясь на стены с фресками.
– У нас возле Кивежа в соборе нет росписей, – сказал Аркадьюшка.
Иваньюшка снял шапку, положил на груду щебня и сел на неё. Аркадьюшка примостился на возвышении в полу, где когда-то был амвон.
– Так вот. Живущие на земле развратились, стали совсем злыми и непослушными, – заговорил Иваньюшка, – и Бог рассердился на них, так же, как, наверное, на всех нас сейчас. Он призвал лишь одного мудрого старца и сказал: возьми ковчег, посади в него всех близких своих, положи книжки, яблочный квас, утварь, забери всех животных… Возьми семена травок и росточки деревьев, и вылови в лесу по паре птичек и зверюшек, и когда пришёл срок, они сели в ковчег. И обрушился на землю огонь и дождь великий, и он продолжалось дни и ночи, и потоп начался на земле. Вода покрыла всё, она достигла вершин гор и поднялась над горами! И всё живое на земле погибло, и лишь ковчег мудрого старца плавал по бушующим волнам… И вот дождь наконец прекратился, небо расчистилось, выглянуло солнышко, и вода стала убывать. А ковчег всё плавал, плавал, и не видел берега… И старец подумал: неужели мы обречены плавать так вечно? И он взял тогда белого голубя и выпустил его, чтобы узнать, сошла ли где-нибудь вода с земли… Но голубь не нашёл места покоя для ног своих и вернулся на ковчег… Прошло ещё несколько дней, и все на корабле начали умирать уже от голода, ибо кончились все запасы пищи. И вновь старец выпустил голубя, и не было птицы долго-долго, но когда голубь возвратился к нему вечером, – свежий зелёный листочек дерева держал он во рту. И старец понял, что вода сошла с земли… И вскоре они достигли спасительного берега…
Иваньюшка замолчал. Кашлянул в кулачёк.
– Я эту сказочку, братец, все последние дни сочинял. Она, знаешь, всё время со мной была. Всё не мог конец придумать. А вчера спать лёг, сегодня утром проснулся – и сказочка целиком в голове готова. Мы ведь только сейчас такие, а когда засыпаем, превращаемся в сны и можем лететь куда угодно… И я подумал, а вдруг это Бог мне сказку рассказал?
– Бог? – удивлённо переспросил Аркадьюшка, внимательно слушавший своего товарища.
– Бог. И если это так, то, знаешь, не так всё плохо. Помнишь пророчество, которое поведал нам Уголь? «Когда увидите слово, летящее белой птицей, и золотой звездой, И чудной мелодией, преодолевающей пространства, даст росток золотое зерно, и вновь расцветёт земля на берегу млечной реки древом жизни»… Знаешь, мы жили в своей долине, а оказывается зло кругом. Зло затопило всю землю, как потоп, и готово уничтожить всё живое. Но ведь белая птица – стихотворение Дингвиса – уже летит в небе, её видят уже, значит, жизнь на земле не погибнет, и что бы не случилось, близок берег!..
Аркадьюшка опустил голову.
– А если мы завтра погибнем в битве, как же Дингвис и Фея?
– Братец, нам об этом думать не надо, – Иваньюшка взволнованно тронул друга за руку. – Их двое, они любят друг друга, у них всё будет хорошо… Как звёздочка будь, – он указал пальцем вверх и оба посмотрели в сквозные дыры купола, в которых сияли ночные звёзды.
– Я, знаешь, тоже раньше часто грустил. Вот так выйдешь ночью, сядешь на крылечке, глядишь на небо, и грустно-грустно, и мысли грустные в голову лезут… А потом я понял, что вся печаль наша оттого, что мы неправильно смотрим на небо. На небо надо смотреть иначе. Надо закрыть глаза, – Иваньюшка закрыл глаза, взял Аркадьюшку за руку, – и ты закрой… Сначала – тебя обступит мрак. Но это не беда, так будет совсем недолго. Вскоре в глазах твоих посветлеет. Пятна цветные, полосочки замелькают перед тобой – не обращай на них внимания. Это суета. Это пройдёт. И снова наступит мрак, только ещё более тёмный. И вот тогда ты вглядись в эту новую темноту – и произойдёт чудо. Ты вдруг увидишь яркое ночное небо. Чудесное. Только внутри себя. И не тоска будет тебя терзать, а радость охватит, потому что ты поймёшь: небо наверху и небо внутри тебя – есть одно небо. Так зачем грустить, если звёзды всегда с тобой? Если они никогда не оставляют тебя?… И когда это понимание придёт к тебе, ты потихоньку научишься и понимать их язык… Я вот ещё не научился как следует, но кое-что получается… Травка зашелестит, ветерок внезапно подует, – это всё и есть язык звёзд…
В этот момент Уголь, взволнованно слушавший флеев, переступил с ноги на ногу и нечаянно раздавил камешек. Раздался громкий хруст. Иваньюшка с Аркадьюшкой разом открыли глаза. Обвели взглядом церковь. Уголь замер за колонной. – Слышал? – спросил Иваньюшка.
– Да.
– Кусочек штукатурки упал с потолка. Это знак. Я спросил у неба, всё ли будет хорошо – и оно, вот, так ответило мне. Оба помолчали.
– Пойдём, братец, – Иваньюшка поднялся, взял, отряхнул о колено шапку, нахлобучил на голову. – Нас, наверное, Букль потерял. Он тоже, наверное, не спит.
– Подожди, – Аркадьюшка тоже встал, – давай обнимемся.
Они крепко обнялись. И медленно вышли из храма.
Уголь задыхался.
«Удивительные флеи, милые флеи»…
Его била крупная дрожь. Он прислонился к каменному столбу.
«Небо наверху и небо внутри тебя – есть одно небо»… Так почему мы ищем решения во вне, но не догадываемся заглянуть в своё сердце?
Он закрыл глаза.
Белый свет Туэры летел на него…
Она – сияла ослепительно на тёмно-синем небе! И спутники Авериты – зелёный Туинес и оранжевый Деос сверкающими шариками разбегались по небу в разные стороны от её яркого света. Но вскоре их причудливые траектории соединятся и два спутника, словно два брата, встанут рядом друг с другом. В этот момент луч от звезды как-то странно преломится сквозь них и с неба прямо на холм, на Храм Семи ветров упадёт изумрудный сноп света, пронижет белые стены, вспыхнет таинственными огнями в Божественном камне Авериты, хранящимся внутри храма, и Сын Бога обернётся к нему, посмотрит удивительно и спросит тихо:
«Ты понял всё? Ты всё вытерпишь?»
Сквозь млечные занавеси галактик, сквозь океаны пространств, сквозь кипящие водовороты мирозданий:
«Ты понял всё? Ты всё вытерпишь?»
– Деис, я понял!
Уголь отшатнулся от столба. Дико, сумасшедшими глазами посмотрел на лики святых, словно только что их увидел…
– Деис, я знаю, что делать.
И вдруг – где-то далеко пронзительно запела и умолкла труба.
Сердце бешено прыгало в груди Угля. Он вновь посмотрел на фрески, словно пытаясь кого-то отыскать среди строгих фигур в длинных одеждах, увидеть среди светлых их ликов какой-то один лик, и так и не нашёл, и выбежал из церкви.
Почти рассвело. Туман рассеивался, открывая оживающий лагерь.
Глухой гул доносился издалека. В воздухе с каждым мигом нарастало неимоверное напряжение.
И вновь, вновь – по всему лагерю пронзительно запели трубы, всё всколыхнулось, зазвенело оружием… К Углю подлетел Пегас, посвежевший, отдохнувший. Уголь обнял его и вскочил в седло. Лицо его окаменело. Воля и сила.
Гул приближался. Волной катилось уже по долине – пронзительные крики, и ржание, топот тысяч коней – орда Горуна шла грозно к Дикому полю.
Уголь оглянулся на шатры флеев позади церкви, и ему показалось – в рядах, строящихся для битвы, он видит Иваньюшку и Аркадьюшку…
Два брата – Туинес и Деос – катились по синему небу…
– Храни вас Бог, – шепнул Уголь, и помчался в дальний край долины, где передовые отряды света, защищавшие Мир спящих, ждали Мёртвое воинство тьмы, двинувшейся в свой последний поход.
