Покинув здание аэропорта Плесо, Реми сразу ощутил на себе тяжесть знойного хорватского августа, и, мгновенно взмокнув в своем черном приталенном костюме, быстро отыскал такси и попросил водителя включить кондиционер.

В Загребе молодой человек оказался не случайно, он прилетел, чтобы погостить у своей тети, которая жила в ста семидесяти восьми (если верить навигатору) километрах юго-западнее, на острове Крк, куда можно было добраться по одному единственному мосту, соединяющему материк с «солнечным островом».

К двум часам дня по местному времени Реми подъехал к ее дому. Дом тетушки находился в районе Малинска, на улице, названной в честь Николы Теслы.

– Stanite na uglu, molim, – сказал Реми, и таксист остановился возле облагороженных кустов дикой лаврушки. Неподалеку торчали волосистые стволы соседских пальм.

– Hvala, sretno!

Когда Реми вышел из такси, мимо него прошла маленькая девочка. Родители спрашивали у нее что-то, а она на все вопросы незамедлительно отвечала им категорическим немецким “Nein”, но на один вопрос она, разведя руками, громко протянула “I don’t know”, и на лице у Реми заиграла улыбка.

Тетушка не заставила себя ждать. По всему было видно, она была наготове и ждала, что племянник появится на пороге с минуты на минуту.

– Тетушка Теа.

– Реми. Здравствуй, дорогой. Я так рада тебя видеть, – она обняла его и отошла в сторону, жестом приглашая его зайти внутрь.

– Проходи.

Реми вошел и оглянулся. В просторной гостиной царил полумрак.

– Еще не забыла английский?

– Как видишь. Поставь сумку здесь.

– Я видел в дороге погнутые деревья, – сказал он, оглядывая гостиную, которая изрядно изменилась с тех пор, как он последний раз здесь был.

– Шел ледяной дождь. Примерно неделю назад.

– Помню. Такие случались в детстве. Не самое приятное зрелище.

– Голодный, наверное.

– Перелет длился всего два часа двадцать минут. При таком раскладе не стоит ждать ни вина, ни горячего. Так что да, я бы поел, – сказал Реми, хотя на деле почти не чувствовал голода. Вероятно, виной тому была опьяняющая поездка по серпантину и подъем на высоту в восемь сотен метров над уровнем моря.

– Садись за стол, – сказала тетушка, и он сел. – Знаешь, кого я вчера видела? Ты не поверишь, Андреа прилетела. Помнишь ее? Вы дружили в детстве. Она теперь живет в Милане. Вчера видела их с мамой в магазине. Ты бы видел, какой красавицей она стала.

Она и была, подумал он. Реми познакомился с ней во дворе, когда им, обоим, было лет по восемь. Они вместе бегали, резвились, ходили в одну школу, а годам к одиннадцати он понял, что влюблен в нее.

Как-то вечером он собирался по обыкновению перекусить чего-нибудь дома и пойти пройтись по набережной, от марины до курортной гостиницы «Голубые волны». По обале текли постоянные потоки пешеходов, и Реми не без интереса разглядывал эту шумную разноязыкую толпу. Мать и сын, чьи руки оттянуты двумя тяжелыми пакетами, беснующиеся дети, пожилые женщины, пара раздетых качков; люди с газетами, люди с собаками, люди с сумками, люди с шляпами; одни или парочками, останавливаются у витрин или проходят мимо, разговаривают или молчат, обгоняют или отстают; cтарые и молодые, мужчины и женщины, счастливые и несчастные.

Андреа. Реми увидел ее в тот вечер на скамейке в компании рыжеволосого парня из своей школы, который был старше его на два класса. Парень поцеловал ее в щечку. Она вернула ему поцелуй.

Увидев это, Реми развернулся и с трясущимися руками зашагал прочь. Голова глубже обычного ушла в плечи. Он быстро шел, натыкаясь на людей, бледный как полотно, не поднимая глаз. Вдали прозвучал колокол, возвещающий о наступлении нового часа.

Ему стало жарко, хотя жара под вечер уже спала. Он чувствовал, как бушует в жилах мятежная кровь, как она приливает к голове и злобно стучит в висках.

Он взял свой пристегнутый возле дома велосипед, выехал на трассу и по обочине двинулся в направлении Риеки. Примерно через час он свернул с оживленной трассы, бросил велосипед, перемахнул через завал из камней, через металлическую сетку забора, покосившегося под тяжестью пасущихся овец, которые при малейшем беспокойстве ловко перескакивали через него и уносились прочь, и забрался на каменистую, поросшую колючим кустарником возвышенность. Отсюда были видны гигантские газовые резервуары на другом берегу, кемпинг, мимо отворотки на который он проезжал по дороге сюда, мыс, похожий на рыбий хвост, где любил отдыхать на яхте его отец, Риекский залив, а за ним – силуэты безликих холмов, четко очерченные лучами заходящего солнца.

Все кончено, нужно жить дальше, думал он, сидя на камнях и глядя куда-то перед собой. Он просидел так около часа, провожая закат, и к десяти вернулся домой, к своим книгам и своему роялю, на котором он научился играть, несмотря на короткие от природы пальцы, и за которым он в тот вечер уснул.

– Я сказала ей, что ты приезжаешь сегодня, – сказала тетушка Теа, прервав воспоминания Реми. – Она сказала, что сегодня зайти не сможет, но обязательно заглянет завтра.

Эти сутки Реми прожил в томительном ожидании, но чем ближе был час встречи, тем быстрее стрелка его внутренних часов стремилась от ожидания к волнению – знакомому тем, кто в первый раз идет на свидание или проходит собеседование при устройстве на работу: пиджак сидит как-то не так, рукава постоянно задираются, галстук жмет. Чтобы как-то отвлечься, он сел играть на рояле. Когда пришла Андреа, он играл «Вальс дождя» Шопена.

По зову тетушки, Реми вышел из комнаты, и Шопена сразу не стало. Он увидел ее, и на него напала дрожь. Он снова одиннадцатилетний мальчик, влюбленный в взбалмошную, необузданно-резвую девчонку со двора.

Пожалуй, сейчас Андреа была именно в том неопределенном возрасте, когда женщине можно было не задумываясь дать от двадцати до тридцати лет. Но он знал, что она его сверстница, а значит ей двадцать семь, как и ему.

У нее были кремового цвета кеды и песочного цвета волосы, собранные в небрежный пучок на затылке. Джинсовые шорты с отворотами стягивали ее упругие бедра. Клетчатая рубашка в бежево-коричневую полоску выгодно подчеркивала линию груди, в то время как геометрический рисунок клетки контрастировал с овальным контуром ее смуглого лица. Рукава рубашки были закатаны по локоть.

– Здравствуй, Реми. Что это с тобой, ты язык проглотил? Скажи хоть что-нибудь.

– Привет… Андреа.

Она улыбнулась, казалось, все той же по-детски милой улыбкой, обнажив ряд белоснежных зубов.

– Да, а ты все такой же странный и все также бесподобен в своей игре на рояле.

– Спасибо, – прежде чем ответить, он сглотнул застрявший в горле комок невысказанного восхищения.

Она тихо хмыкнула себе под нос, опустив глаза и улыбнувшись лишь краешками своих губ.

– Ладно, я пойду, загружу белье в стирку. Вы тут поболтайте пока, – вмешалась тетушка, но, казалось, ее никто не услышал. Андреа осматривала дом, Реми не отрывал от нее своего полного пугливого любопытства взгляда.

– Как в Англии? – вдруг спросила она, повернувшись к нему.

– Спокойно как в море в безветренную погоду. Вообще мало какая страна может похвастать тем, что самая кровопролитная битва на ее территории случилась двадцать веков назад.

– Я слышала, что ты закончил факультет бизнеса и права или что-то вроде того.

– Да, так и есть.

– Не ожидала, что ты увлечешься учебниками по экономике и праву. Ты так любил музыку. Я считала, ты пойдешь в школу искусств и поступишь потом в какую-нибудь музыкальную академию. Но ты выбрал другую дорогу. Почему?

Потому что игрой на рояле на хлеб не заработаешь, подумал он. Ну, или только на хлеб и хватит.

Наверное, о своем деле Реми задумался, когда ему было без малого тринадцать. В то время развелись его родители. Отец вернулся с работы раньше обычного и застукал мать в постели с другим. Реми в тот день гулял допоздна и застал отца, когда тот уже засовывал чемодан в машину. Отец обнял его на прощание, поцеловал в лоб, сказал ему быть хорошим мальчиком и во всем потакать маме, и уехал жить на яхту.

В семнадцать Реми поступил в торговое училище и занялся коммерцией. Он понял, что на музыке не заработать, а для осуществления своих жизненных задач ему нужны были деньги. Как только он это осознал, наивная детская мечта поступить после начальной школы в школу искусств отпала сама собой. Музыкой он стал заниматься для души.

Когда ему исполнилось двадцать, от рака умерла мать. Отец, между тем, без вести пропал. Кто-то из близких друзей отца сообщил, что последний раз, когда его видели, тот без умолку твердил о какой-то экспедиции. После смерти матери Реми вместе со своим роялем переехал к Тее, сестре матери, и та год присматривала за ним, пока он не окончил училище. Реми успешно сдал вступительные экзамены в Мет и через год, как и планировалось, переехал учиться в Англию.

– Это долгая история.

– А ты куда-то торопишься?

Они сели за стол и тогда Реми рассказал, что после того, как родители разбежались, они с мамой стали голодать. Мама никогда раньше не работала и ничего не умела, поэтому начала приторговывать собственным телом, но даже так они едва сводили концы с концами.

Разговор повис в воздухе, потому что вернулась тетушка.

– Что это вы так сидите? Чаю хоть себе налейте.

– Спасибо, тетушка Теа. Мы как-нибудь разберемся.

– Ну, ладно, общайтесь. Я схожу до булочной.

Они просидели почти минуту, молча глядя по сторонам, изредка поглядывая друг на друга и улыбаясь в те секунды, когда их взгляды пересекались.

– А почему ты стал избегать меня?

– Я не избегал, – ответил он, не найдя ничего лучшего, что сказать.

– Нет, избегал.

Он открыл рот в попытке что-то сказать, но в голову ничего не приходило.

Она не знала, что он был в нее влюблен. Он ревностно хранил эту тайну, как бифитеры охраняют тауэрских воронов. Лишь заметила, что он стал реже с ней здороваться, перестал спрашивать как дела и выходил на улицу, только чтобы дойти до школы и обратно. Утром он специально выходил в школу позже, чтобы не пересекаться с ней и приходил под самый звонок. На переменах сидел в кабинете, уткнувшись в какую-нибудь книжку, а домой, как было заведено, учителя отпускали девочек на десять минут раньше, чем мальчиков, так что она уходила еще до того, как он покидал класс.

– Ты сама знаешь, каким странным я был.

– Ты и сейчас странный, из тебя все время приходится вытягивать слова.

Она была права. Он ни с кем не общался, и поэтому в школе у него не было друзей, но те ребята, с кем он время от времени поддерживал разговор за обедом, прозвали его Французом. Из-за имени. Но уж кто-кто, а Реми прекрасно понимал, что Французская Республика не имела к его имени даже косвенного отношения. Отец с детства твердил ему, что имя Реми родилось из соединения названий музыкальных звуков второй и третьей ступени основного диатонического звукоряда или, проще говоря, из слияния названий двух нот – ре и ми. Мать настаивала на том, чтобы назвать сына – Бранко, но отец умел быть убедительным. Правда, в отличие от отца, который как музыкант был пустым местом и только и умел, что трепаться о музыке и немного бренчать на гитаре, Реми был человеком особого склада, слепленным из другого теста, и питал не просто живой интерес, но страсть к игре на рояле и, надо отметить, делал успехи в этой области. Возможно, у него не было природного таланта, но он компенсировал это часами, которые проводил за ним, нередко отказывая себе в еде.

Сегодня, к ее удивлению, он был разговорчив. Они болтали наперебой до самого вечера, рассказывали друг другу разные моменты из жизни, вспоминали детство и много смеялись. Вспомнили, как играли в догонялки, как лежали вместе на асфальте, укутавшись в пледы, и смотрели на звезды. Вспомнили первые школьные дни.

Он рассказал, что в детстве ему запрещали запивать бутерброды с колбасой кефиром, а когда посылали в булочную за хлебом, он часто приносил домой надкушенный батон. Ее же истории были так или иначе связаны с подругами. Андреа рассказала, как лет в пять они с подругой из детского сада решили улететь на птицах на юг. Они собрались в дорогу, стащили из дома соль и корку хлеба, чтобы не умереть с голоду и стали звать птиц, но птицы не прилетели. Рассказала, как с подругами посмотрели однажды какой-то фильм про черлидеров, решили попробовать так же, построили пирамиду, а девочка, что стояла у них на плечах, упала и сломала себе нос.

Она смеялась, рассказывая эту историю, Реми же представил себе, как у бедной девочки хлещет из сломанного носа кровь, и ему стало немного не по себе.

Андреа ушла в половине одиннадцатого вечера, но они договорились встретиться завтра. Он сказал, что заедет за ней в полдень, а она улыбнулась и пожелала добрых снов.

Утром Реми взял напрокат машину и ровно в полдень подъехал к ее дому. Андреа уже вышла на улицу и ждала на крыльце, и как только машина поравнялась с ее домом, она в нее села.

– Ну, что куда едем? – сказала она, устроившись на пассажирском сиденье и бросив сумочку назад. Выглядела она как всегда великолепно. Ее рубашка была завязана узлом так, что был виден ее загорелый живот.

– Пристегнись для начала, – неодобрительно произнес Реми, напустив на себя серьезность, какую мог, чтобы не выдать смущения.

Андреа улыбнулась и, изящно выгнув спину, пристегнула ремень. Ему нравилось следить за ее движениями: буквально все, что она делала, получалось у нее по-женски мило.

– Мы поедем куда-нибудь или так и будем стоять?

– Едем, – сказал Реми, едва сдерживая улыбку, и машина тронулась с места.

По пути Андреа спросила у Реми о его семье, работе. Реми сказал, что бизнес налажен, процветает, но как семьянин он не состоялся. Не было времени, желания, возможно, какие-то прошлые разочарования привели к осознанному одиночеству. Так или иначе, ни одной молодой англичанке не удалось покорить его настолько, чтобы он позволил ей оставить в своей квартире хотя бы зубную щетку, не говоря уже о переезде или каких-то более серьезных шагах.

Не доезжая до моста, они оставили машину на парковке и дошли до любимого места, с которого он, будучи еще ребенком, наблюдал за тем, как горят огни на другом берегу.

Андреа шла впереди, в нескольких шагах, так что у него была возможность рассматривать ее только сзади. Но он отметил про себя, что в ней все было избыточно совершенно: маленькие ступни, узкая талия, обтянутые тесными джинсовыми шортами тренированные бедра. Даже ее походка была на редкость необычна: она не скользила, не ступала, не пританцовывала – трудно было найти подходящее определение ее походке.

Он взял ее за руку и помог подняться по камням. Она вцепилась в него как в спасательную шлюпку, и вдруг Реми почувствовал, что весь охвачен страстью – любовный недуг, который томился в нем еще со школы, казалось, ждал только этого дня, чтобы вырваться наружу.

Они устроились на камнях, и она, выпрямив длинные голые ноги, стала рассказывать о том, как здорово в Италии, какие приятные там люди и какая вкусная еда. Он не слушал, он разглядывал ее загорелые коленки и тонкие щиколотки.

– А на днях я узнала от матери, что у нас в роду были евреи, причем связь четко проходит по материнской линии, – продолжила Андреа, глядя куда-то вниз. Она не замечала впечатления, которое производили на Реми ее ноги. На ее лице, очерченном благородно и правильно, как лица средневековых женских статуй, нельзя было прочесть ничего, кроме ясности и очарования. – Когда я поинтересовалась у бабушки, зачем меня крестили в католическую веру и почему мы отошли от традиций, она рассказала мне, что во время геноцида сербов в годы Второй мировой войны члены нашей семьи сильно пострадали, и это вынудило мою прабабку принять католицизм и выйти замуж за хорвата. Вся эта история, по-видимому, оставила глубокий, неприятный след в ее памяти. Вообще моя семья не особо верующая, и мое крещение было скорее данью моде, если можно так сказать. Кроме того, я почему-то всегда чувствовала необъяснимый интерес к еврейской культуре, что, как мне кажется, свидетельствует о наличии так называемой «дополнительной души».

– Хм, а мне отец говорил, что во мне течет кровь индейцев. Мой прадед был американским индейцем. Он верил в перерождение, говорил что то, что мы зовем смертью на самом деле лишь переход между мирами.

– Значит, если я решу спрыгнуть с моста, я не умру, а перерожусь?

– Если верить его словам, то да, – улыбнулся Реми.

– А ты веришь?

– Сложно верить в то, чего никогда не видел, – сказал он и прикрыл ее плечи своим пиджаком. – Но, в любом случае, я бы не советовал тебе прыгать оттуда.

– А если допустить, что перерождение существует, кем бы ты хотел быть в следующей жизни?

– Не знаю, перекати-полем. А ты?

– Я бы хотела быть котом. Спать целыми сутками, есть и не ходить на работу. Погоди, ты сказал перекати-полем?

– Да, а что? Мне не пришлось бы ни спать, ни есть, ни ходить на работу и в отличие от других растений, у меня была бы хоть какая-то свобода передвижения.

– Но ты все равно бы не был свободен, ты бы зависел от ветра.

– Лучше уж зависеть от ветра, чем от других.

– Хм. В этом есть своя логика.

Они смотрели на противоположный берег, смотрели – и не видели.

Он посмотрел на нее. Она искоса глянула на него.

– Что?

В этот момент ему хотелось засыпать ее комплиментами, обнять и сказать, как сильно он ее любит. Но разве способны были слова передать такие сильные чувства? Он решил просто смотреть ей в глаза, так долго, как только получится. Он был уверен, что Андреа увидит все, что нужно, без лишних слов. Она должна почувствовать, что она для него значит.

– Почему ты так смотришь?

– Ты мне нравишься, – сказал он.

Она как-то странно улыбнулась.

– Ты мне тоже, но…

Он попытался ее поцеловать, но она резко отвернула лицо.

– Реми, я не могу.

– Почему? Ты же сказала, что я тебе нравлюсь. В чем проблема?

– Я замужем, Реми.

После этой фразы между ними на несколько минут повисло напряженное молчание. Каждый был погружен в свои мысли. Его лицо превратилось в маску беспредельной скорби, она хмурила брови и как будто бы злилась.

– И когда ты хотела мне об этом сообщить?

– Я вообще не хотела говорить тебе, но муж приедет за мной послезавтра утром, и мы вернемся в Италию. Я не врала тебе, ты мне действительно нравишься и всегда нравился, даже после того, как ты перестал со мной общаться, – она улыбнулась. – Ты очень милый и добрый, Реми, но для меня ты всегда был не больше, чем друг.

Он не произнес больше ни слова. Она попросила его, чтобы он отвез ее домой – он так и сделал. Через два дня, в 9:52, к ее дому подъехала белая «мазерати», из нее вышел статный молодой человек, помог ей загрузить чемодан в багажник, и они уехали.

С того самого дня, как они в последний раз говорили, Реми сильно изменился и, надо сказать, не в лучшую сторону. Его лицо, которое и без того было бледным, стало еще бледнее, щеки ввалились, появились темные круги под глазами.

Он стал много пить, утратил интерес к еде и ко сну, и почти не разговаривал с тетушкой. Большую часть дня он сидел за роялем с отсутствующим видом, и пока его пальцы перебирали черно-белые клавиши, глаза, обычно яркие и полные жизни, казалось, смотрели на что-то, происходящее где-то вне стен дома, с несвойственным им выражением глубокой печали.

Когда тетушка звала его за стол, Реми всегда приходил, но вместо того, чтобы есть, он размешивал в тарелке мысли, придавая обыкновенному супу поистине вселенский масштаб.

Однажды ему приснился тот день, когда он пошел прогуляться и увидел, как Андреа обменивается поцелуями с рыжим парнем. Утром Реми сел в машину, проехал через магазин, купил бутылку скотча и уже вскоре оказался на парковке у моста, откуда он собирался дойти до излюбленного места.

Он сидел на камнях, не отрывая глаз от воды, попивая скотч из бутылки и думая о ней. Андреа пришла, возмутила в нем все то, что он с юности в себе подавлял, понимая, сколь это все тщетно и пагубно, и, не прощаясь, ушла. И с того дня все, чего он хотел – это обрести покой на душе. Но затем, вглядываясь в равнодушную красоту моря, согретую полуденным солнцем, он подумал, не обрести ли покой сейчас. Не лучше ли, кротким взглядом смерив все вокруг на прощание, спуститься вниз, в теплую воду, и ценой краткого страдания, обрести пустое и безмолвное небытие?

Он чувствовал, вот он – конец пути, и, послушный року, неотвратимой силе, которой нельзя было противостоять, спустился вниз. За годы, проведенные здесь, он выучил все маршруты и места, и мог без труда спуститься с холма по камням и пройти через колючие заросли к самому берегу. Разумеется, был и обходной путь, но так было быстрее.

В этот день была его первая попытка самоубийства. В первый раз Реми спасли проплывавшие мимо на катере люди, которые несколько недоверчиво отнеслись к его желанию покупаться в одежде с бутылкой скотча. Во второй раз он решил, что просто так не уйдет и для начала совершит настоящее паломничество. Для такого паломничества у него даже нашлось подходящее место.

Он вспомнил остров, вид на который открывался с набережной Башки. Он увидел его впервые, когда ему было семнадцать и первая мысль, которая промелькнула у него в голове, была: «Если бы сегодня я решил умереть, я бы сделал это там».

Он приехал в Башку и, оставив машину где-то в конце набережной, вышел туда, где не было настоящей дороги – на тропинку, бегущую в гору – и, следуя указанию камней, прямо как те двое находчивых детей из сказки, уже минут через сорок-пятьдесят оказался на перепутье. Решив для начала осмотреться, Реми взял левее и поднялся на самую высокую точку из тех, что здесь были. Отсюда были видны бухта со стоящим на якоре судном и тот самый остров, за узкой полосой воды. Но тут Реми увидел еще кое-что. Вернее, кое-кого.

На краю обрыва стояла девушка в длинном красном платье и, сложив на груди руки, не сводила глаз с моря. Картинка моря и стоящей на краю девушки долго не менялась. Во всяком случае, те пары минут, пока он неподвижно стоял, вглядываясь в ее силуэт, она не двигалась. Казалось, девушка кого-то ждала. Быть может, одинокого странника, вроде него, который бы, проходя мимо, не побоялся с ней заговорить. А, может, поругалась с мужем и, оставив его на яхте, сошла на берег, чтобы побыть одной.

Так или иначе, картина эта представляла собой поистине печальное зрелище. Он не мог разглядеть ее, ведь она была слишком далеко и стояла к нему спиной, и хотя такой статью могла обладать и женщина постарше, Реми подумал, что ей, должно быть, не больше тридцати. По крайней мере, так он ее себе рисовал. Она была высокой и, кажется, темноволосой.

Он стал спускаться вниз, к дорожке, прилагающей к подошве холмов, и уже на подходе к бухте обнаружил, что дорога обрывается ущельем и дальше нужно держаться правее. Увидев живописное ущелье, он решил, во что бы то ни стало, найти способ спуститься вниз и искупаться. Найти путь к воде оказалось проще простого, однако груда мусора на входе в воду отбила у Реми все желание купаться.

Вскоре его постигло еще одно разочарование – то, что он принял за девушку в красном, при ближайшем рассмотрении оказалось верхушкой маяка. Раздосадованный, он дошел до берега моря и ему открылся полноценный вид на остров.

Остров разделяла каменная стена, построенная по всему периметру, чем-то напомнившая Реми Адрианов вал. Но эти стены были возведены не в оборонительных целях. Реми знал, что нечто подобное есть в северной части Шотландии, на самом северном из Оркнейских островов – Норт-Роналдсей. Они строились для того, чтобы овцы не перебегали на другую часть острова – в данном случае, совершенно голую и не такую пологую. Увидев эту стену, Реми поймал себя на мысли, что во всех местах, куда его неодолимо тянуло, по иронии судьбы, всегда оказывались овцы.

Посередине, ближе к берегу, стояла одинокая церковь. Казалось, она возвышалась там, готовая принять заблудшую душу какого-нибудь пилигрима. Старик, читающий газету на стоящей здесь парусной яхте, оказался славным малым и не только согласился перевезти Реми на остров, но и отказался брать у того деньги.

Реми сердечно поблагодарил старика и отправился к скале, которую присмотрел для себя. Через полчаса он был на месте. Он с облегчением сбросил рюкзак на землю, стер со лба пот и достал бутылку с водой.

Паломничество завершено. Он достиг своей цели. Расправив плечи, Реми стал медленно пить воду, задумчиво глядя куда-то перед собой. Осушив до дна бутылку, он бросил ее вниз, и когда бутылка достигла поверхности воды, он последовал за ней.

Стоит сказать, что в этот раз его так и не нашли, однако на том месте, где он ушел под воду, вынырнула черная птица и, разинув клюв с красным языком, пронзила воздух резким вскриком.