1

 

Лицо Димы мелькнуло в зеркале и сразу же окунулось под треск воды. Протереть глаза, хорошенько лоб, а также щеки и подбородок. После полотенца обычно приходит недовольство, но сегодня утром, выйдя из кафешки, где он работает ночным уборщиком, Дима купил хорошей еды, и теперь, обдумывая какую же музыку поставить, имел лёгкое и спокойное настроение.

После ужина, уже за чашкой кофе, он решил поиграть в тетрис. Маленький зеленый прямоугольник с желтыми кнопочками ему подарил старый друг. Это выглядело слегка неловко – получать в подарок игрушку, – но сейчас падающие квадраты заменяли Диме много пустых взглядов в метро.

Максимальная скорость, отлично, перевернуть, выждать и – до упора. Когда пальцы на автомате, Дима обдумывает свои действия на ближайшее будущее: встать, на кухню, помыть чашку, немного сырой воды, сумку, обуться, проверить карманы и фразу. Нужно бросить какую-то фразу. Он всегда так делает – бросается фразами и хлопает дверью. Сегодня, в честь хорошего настроения, решил пошутить:

– Буду поздно! – улыбка, дверь, ключи.

Нужно было проверить все еще раз. На работе – в двадцать два сорок. Дорога займет сорок пять минут. Сейчас двадцать один сорок семь. Восемь минут на чашку кофе и очередной рекорд в тетрис.

По дороге к метро Диму мучила одна фраза, брошенная вчера в «Игромире» его другом Кириллом. «Не зарывайся по мелочам. Ну, от этого голова не в ту сторону работать начинает». Кирилл, смуглый и неискренний любитель азартных игр, сам того не замечая, постоянно выуживал из себя расхожие мудрости, чаще всего во время игры в пинг-понг. Пыхтя, потея и матерясь, он бросал через сетку, в след за шариком, фразы о мелких недостатках Диминой натуры. А Дима, пухлый, темноволосый, с выступающими бровями и атрофированной мимикой отбивал их обратно. Периодически пропуская эти атаки, он начинал интенсивно перекладывать фразу с кармана в карман, применяя к ней то злость, то огорчение. В конечном счете, он принимал ее близко к сердцу и пытался втиснуть в ту хрупкую структуру, которую, словно в игре «тетрис», возвел своим невротическим складом ума.

«А ведь я действительно зарываюсь по мелочам. Зарываюсь не в кучу песка, а под каждую отдельно взятую песчинку, нагружаюсь ими, словно горами. Нет, нужно еще раз проверить, все ли на месте. И снова нагружаю себя – сначала левым карманом штанов, затем правым карманом куртки. Внутренний, задний. Левой, левой. Деньги, ключи. Все в строю».

Началось это еще в детстве: однажды Дима украл у мальчика маленькую пластмассовую снежинку – не больше десяти копеек в диаметре. Миниатюрная, но достаточно сложно устроенная, она заняла свое почетное место в правом кармане без исключения каждых штанишек Димы. Полгода спустя он уже имел целую коллекцию разнообразного барахла (мать называла ее городом не нужных никому вещей), которой крайне гордился. Почему металлический шарик должен стоять строго между коричневым камешком и маленькой транзисторно-резисторной платой знал только Дима. Он упивался любовью к этому порядку. Позже он посчитал его эстетическим пиком своего детства. Но, не смотря на это, с легкостью выбросил все, когда родители продали квартиру.

Именно эти события легли в основу его нынешних привычек. Все, на первый взгляд, незначительные события Дима сознательно пытался соотнести и упорядочить, создавая каталог своей социальной жизни. Эта перверсия была необходима Диме – хрупкому по натуре человеку.

Среди полезных воспоминаний было место и для пустяков, вшитых в порядок словно цветы: углы соседних домов на фоне густого мартовского тумана, которые Дима видел пятого января прошлого года, он поставил рядом с краем лица одутловатого мраморного младенца, увиденного в Одессе месяцами позже. Почему? Он уверял себя, что все дело в тонком чувстве красоты. Ему от этих мыслей становилось тепло.

 

2

 

Кафе освещает голубоватым неоном участок тесной улицы, сейчас пустой, но днем обычно усыпанной старухами и их товаром. Заведение уже было закрыто для посетителей, потому, поднявшись по дешевым гранитным ступеням, он постучал. К двери подошла Юля, провернула ключ, бросила бесцеремонный взгляд и продолжила разговор с новеньким. Администратор по складу ума, она занимала такую же должность. Диме нравилась ее походка: уверенная, улыбающаяся, иногда надменная, но всегда на носочках, словно у нее болят пятки. Он поместил эту походку рядом с падающим в яму ручьём весенней оттепели.

Сумку Дима оставил в небольшой, пропитанной насквозь потом раздевалке, где чудом умещались еще и туалет с душевой. Последняя завалена доверху сломанными стульями и пустыми канистрами от пальмового масла. Уже стоя возле кофейного аппарата, он подумал о связи между запахом в раздевалке и отсутствием элементарной кладовой, куда можно было бы складывать весь этот хлам. Взгляд Димы отупел. Сервис и основная часть зала слились в двухмерный черно-белый экран. Аккуратно перевернув блок с запахом раздевалки, правильно подобрав все грани, он нежно опустил его на захламленную душевую. Два ряда исчезли, счетчик в правом верхнем углу промотал вперед очки. Удовлетворенный, он сдернул с лица пустоту, взял кофе и вышел на улицу.

Дневной администратор Лена курила у входа, собираясь уйти. Короткие черные волосы усугубляли бледность её лица и напоминали о таящейся за невинным взглядом эмоциональности: в форс-мажорных ситуациях она сначала пристально всматривалась своими поднятыми бровками и слегка опущенным подбородком в твоё недоумение, затем прерывисто краснела и начинала орать, словно убеждая собеседника в ее праве на это. Дима понимал, что ее истеричность – это попытка защититься.

«Сейчас начнет ныть. Нет, молчит. Достать? Да». Дима уже погружался в линии и углы тетриса, забывая о сложности отношений с Леной, но:

– Ты когда-то думал о языке, как о способе?

Необходимость поддержать разговор Дима представил в виде задачи. Не найдя решения:

– М?

– Я диплом пишу и вот вычитала, не могу понять, что это значит.

– А что ты сама по этому поводу думаешь? – вроде бы логично продолжал он свое безучастие.

– Да ничего, – раздраженно бросила Лена. – Я же говорю, что не разобралась.

На секунду Дима застыл, ее недовольство вызвало тревогу. В этом разговоре был изъян, незамеченная полость, о которую он споткнулся при попытке бегства от тягот вовлеченности. Но тетрис уже затянул свою мелодию, перебивая Димины размышления. Осталось только глубоко вздохнуть и прогнать тревогу, засевшую глубоко в легких.

– Ладно, до завтра, – прощается Лена, туша окурок об урну. Дима машет рукой.

«Допить кофе, переодеться. Потом: шкаф, тряпки, моющие средства, диваны, подмести, стереть пыль». Дима повторял эту скороговорку, уже войдя в дальний зал.

Обычно он начинал с диванов. Мягкие, округлые и абсолютно функциональные они никак не вписывались в его систему вещей. Один, второй, закончил, перевернул стулья. С полом работать было намного приятней. Кафельный, он позволял смотреть на него, как на сетку возможных поворотов тетрисных фигур. Все жизненные задачи и планы решались здесь – на угловатом и холодном поле боя. Протирая плитку за плиткой, Дима игрался с покупками, телефонными звонками.

Отношения же с людьми он оставлял на уборку туалета. В этом нет ни капли иронии, просто, натирая округлые унитазы, было приятнее отдаваться не задачам, а, скорее, фантазиям и, воображая разговоры, проигрывать в них, злиться, нервничать и обижаться. Эти негативные чувства стали для субтильного Димы вакцинацией от непредвиденных ситуаций.

Из очередной фантазии его вырвал Сергей – парень, убирающий кухню. Синяя засаленная форма играла складками на фоне белой стены. Худощавое лицо, маленький рот с отвисшей нижней губой, полуопущенные веки, бессменный вопрос на лице. Сергей предложил выйти на перекур. Дима не курил, но выходить считал обязанностью.

– Ты не знаешь, зарплату обещают вовремя? – подкуривая, спросила засаленная форма. Ветер пытался разбить правильность ее складок.

– Не знаю.

Из-за двери показалась Юля. Она не курит, она только вежливо просит Диму остаться на дневную смену: «Подмени парня до часу дня, ведь вместе мы – коллектив». Команда, банда, круг, общие интересы – слова-ловушки, коварства языка, устланные верой и лестью. Но Дима соглашается.

– Юль, о зарплате ничего не слышала? – упорствует Сергей.

Со смешком:

– Нет, – прячется за дверью.

Неловкая, но необходимая пауза, и засаленная форма:

– Сегодня видел типа, короче. Сам с собой разговаривал в метро, прикинь.

После – глупая ухмылка. Нужна такая же глупая фраза в ответ:

– Наверное, ему было что сказать, – самый дурацкий штамп, издевка, шуточка, Сергей должен был усмехнуться, но он поверил, придав ей значение, наполнил претензией и осудил за это.

Дешевый цинизм сжимает мышцы лица Сергея, убирая улыбку. Дима грустно наблюдает, как опадают уголки Сережиного рта, открывая взгляду неудачно уложенную фигуру в их отношениях. Дыра в тугой тетрисной сетке панически оскалилась на всю его систему – идеальную, выглаженную, стыком-стык. Испуг растекается по коже: Дима не воображал этой ситуации. Он нервно перебрасывает ее из кармана в карман – левый, правый. Сергей ничего не заметил. Возможно, он бы посочувствовал, успокоил, но ведь Дима всего лишь споткнулся.

Синяя форма блеснула окурком в сторону дороги и:

– Пойдем?

Дима порывисто копошится в памяти, ища, чем бы заткнуть дыру.

– Слышишь? – нажимает Сергей.

– Да, – механически отвечает Дима, увлекаемый синим засаленным парусом. Каждый шаг умножает тревогу и ужас. Незначительная ошибка, то, что для других – всего лишь рябь, для Димы оказалось Харибдой, угрожающей его хрупкому одинокому судну. Он растерян, он все еще ворошит свою коллекцию, но это лишнее – он обречен.

 

3

 

Я знаю, что здесь нельзя курить. Но ведь я и не курю! А вот он – этот парень рядом – он делает это слишком шумно! И Она! Она стоит у него за спиной и также курит. Я! Я поначалу думал, что Она бесшумна, но сейчас понятно, что другие к тому же и не видят ее! Она. А может и Он. Не могу поймать образ: тревожный, мельтешит! Словно пыль на ветру. Нет, всё-таки Она стоит за спиной у парня и смооотрит на меня, растягивая сигаретку. Она уже пару часов бродит вокруг. Рассвет. Да, был рассвет, но он Ее… Это был Ее рассвет! Вот, вот Она шепчет, то приближаясь, то удаляясь. Прямо в его ухо шепчет, что я умру. Я! Её шёпот холодный, хс-хс-хс, как свист февральской ночи. Я уже не боюсь, ведь Она постоянно это делает. Думаю, Ей больно. Она скрипит. Синий – белый, скрип-скрип, хс-хс-хс… То и дело переступая черту, Она становится мной, но я – никогда Ею! Она… Она была всего лишь полостью, а теперь… Теперь это Пустота… Но ничего, ничего, я знаю (!), что с ней делать. Знаю, а Она… Она шепчет ему на ухо, что тоже знает, но я ей не верю. Не верю. Не верю! Ей верить нельзя, ее нужно уложить. Куда? В местечко. Да. Нужно подобрать Ей ме-стечко. Правильно перевернуть, вовремя нажав – так достигаются рекорды. Я-то знаю! А Она… Она все шепчет кому-то другому, я не помню… Не вижу… Кто Он? Я Его не знаю, он уже был здесь, когда я пришел. Хсссс, Они, приближаясь и удаляясь, Они, которых нужно уложить, Они, переверни и выжди. Но нет времени! Есть Она – полость, разросшаяся в пустоту. И Он – пробел, ставший преградой. А я (!), я-то знаю, что нужно. Но нельзя, нельзя, Они тоже знают, что нельзя, нельзя здесь курить. Но Она! Хс, хс, хс, все хлещет и хлещет, прорываясь, запугивая. Не поддаваться, а перевернуть. И я делаю. Я протягиваю руки, нащупывая Их неясные образы. Паникуете? Не ожидали? Больно? Больно рукам. Сссскрип, ужасный скрип, но нужно перевернуть, я не поддамся. Да! Снова боль, шея. Ха! Они поддаются. Я переворачиваю. Но Они! Они тоже переворачивают. Так и должно быть, я-то знаю! Какое, да, какое приятное чувство… Больше не будете мельтешить. Хм. Я могу, наконец-то, успокоиться. А сейчас, сейчас главное выждать. Я ложусь рядом с ними. Нам больно. Мы скрипим. Мы. Мы будем ждать, чтобы нажать и – до упора.