То, что жить надо в свое удовольствие Павел Пряхин усвоил с детства. Ему повезло. Родившись в семье благополучной, хоть и неполной, он никогда не задумывался о том, как появляются в доме дорогие вещи, откуда берутся  игрушки и красивая одежда, откуда у папы деньги на то, чтобы менять машины, квартиры и женщин. Сыну от этого лишь больше удовольствий перепадало. Правда,  уж слишком часто папенька менял декорации. Только начинаешь привыкать к его новой, а она уже в оборот пошла, а на следующем витке еще шикарнее, еще длиннее ноги и  выше этажи.

Со временем Паша привык к переменам и даже находил в них особую прелесть, потому что каждая новая машина пахла свежей блестящей краской, а каждая новая мама из кожи вон лезла, чтобы завоевать его неподкупное мальчишеское сердце. Сердце не подкупалось, потому что принадлежало той, настоящей матери, образ которой, рожденный неясным младенческим воспоминанием,  бережно хранился в душе Пашки.

Матери нет, но преимуществ малец получал в избытке. И главное заключалось в том, что ему всё позволяли. Можно сказать, открывали неограниченные возможности для творчества. Отец всё с рук спускал, потому что чувствовал свою вину перед сыном, оставшимся без матери. Пришлые тетки – чтоб удержаться подольше подле бати. Они задаривали мальчика, играли с ним и по его правилам и разрешали делать то, что никогда не позволила бы родная мать, понимая, к чему это может привести.

Тетя Оксана же перещеголяла всех прежних папиных подружек, и подарила ему на тринадцатилетие особый подарок, ошеломивший Пашку  и открывший ему неведомые раньше области удовольствий. Эта хорошая и странная тетя задержалась с ними дольше прочих, почти на полгода. За это время успела многому научить неискушенного  подростка. Так что к появлению в доме новой профурсетки, он был настолько осведомлен в женских секретах, что и родного отца мог кое-чему научить. Сам того не ведая, папаша способствовал   активному сексуальному просвещению своего сынишки.

Правда, незапланированная образованность отпрыска однажды позорным образом открылась, и папаша вытянулся лицом, изумившись его изощренному кругозору. Подавляя брезгливость и ревность, понял, что пороть сына уже бесполезно. Пораскинул умом, осознал, что сам способствовал блуду и категорически перестал водить баб домой.

Это помогло лишь отчасти, Паша рванул на улицу, откуда с легкостью можно принести все, что угодно: от фонаря под глазом до СПИДа.

Батя запаниковал, и лишь только парню исполнилось шестнадцать, постарался сбыть его с рук вместе с ответственностью и родительским волнением, купил сыну отдельное жилье и отпустил его на вольные хлеба, не забыв снабдить главным родительским наставлением:

– Живи в свое удовольствие, сынок! Это самое главное!

Множество дорог открылось перед Пашей Пряхиным. Но любой выбранный маршрут отец готов был щедро финансировать и  всячески поощрять, потому сынок и не напрягался особо. Он оказался покладистым лишь в части генерального отцовского курса и ни на йоту от него не отклонялся, старательно живя в свое удовольствие. Благо не скудела рука дающего, и не иссякал поток всяческих искушений.

Сын не стал ни бизнесменом, ни политиком, не увлекся живописью или музыкой, не создал семьи и не посадил ни одного дерева. Поднаторел лишь в поиске и поглощении всё новых впечатлений. К двадцати пяти, как воздушный шар гелием, надулся он ими до упора. И однажды, едва не лопаясь от пресыщения и героина, взлетел куда-то в маренговую даль неба и растаял там навсегда.

 

***

Однако в вечность его не пустили, ибо дано ему было многое, а он этим не воспользовался. Не постигла его душа главных законов человеческого существования, не обрела истинного возвышающего смысла, который выстраивает  в бесконечности  мост к  вечному блаженству.

Вернули Пашку сразу ступеней на пять ниже. Не в сточную канаву, конечно, но в задрипанную избушку на окраине села Отхожее Тамбовской области, Ржаксинского района. Аккурат на улицу Овражную, где он пожелал выскочить из материнской утробы прямо во время весенне-полевых работ. Хорошо, хоть догадалась матушка длинную юбку надеть, и малец утонул в складках её подола, а не в  разбрасываемом по полю навозе. Однако ж первый вздох его оказался насыщен густым ароматом концентрированного коровьего дерьма, земли и счастья, освобождающего от тяжелой неопределенности внутриутробья.

Небо дало Пашкиной душе еще один шанс познания и возвышения. И щедро прослезилось такому своему решению, омыв мать и младенца потоками свежего весеннего дождя.

Приняв прозрачное наставление свыше, Паша согласился всей душой с данным ему новым именем Иван Поливанов и радостно отправился топтать тропинки новой своей жизни.

Она оказалась незамысловатой и максимально приближенной к исконным человеческим потребностям, без излишеств и искушений. Дарила простые радости на фоне родных пепелищ и полуразрушенного скотного двора, еще не вырубленного леса и не до конца загаженной реки. Тут, за околицей, бродили по небу лохматые великаны облаков, а солнце падало прямо в ковш широкого, уходящего  крыльями в небо оврага. И дождь барабанил по звонкой жестяной крыше, и молнии сверкали, и гром гремел, кажется,  так же громко, как в тот день на горе Синай, когда  Бог провозгласил свои заповеди народу. «Почитай отца твоего и мать твою». «Не убивай». «Не прелюбодействуй».  «Не кради». «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего… ничего, что у ближнего твоего».

Чем ближе к простому, исконному, тем легче душе найти истинный путь. Так справедливо рассудили в высших кругах, посылая Пашку, теперь уже Ванюшку, в тамбовское Отхожее. Только вот с названием промахнулись. Не способствуют такие топонимы ничему путному.

Сколько на Руси осталось еще отхожих сел и местечек, которым давным-давно пора выпростаться из посконной одежонки убогих названий, чтоб и жизнь по-другому пошла, и сердца гордостью наполнилось за родную сторону. Да куда там!

Так и живут голодранцы в Голодранкино под Челябинском, алкаши – в Большом Бухалове под Вологдой, а дураки и гуляки – в подмосковных Дурыкино, Бухловке, Пьянкино и Блядищево. Зачем  остались в Тверской области – Большой и Малое Лохово, Козлы и Мошонка, в Калужской  – Дешевки, а в Кемеровской – Козявкино и Старые Черви? За тем ли, чтоб хранить вековую историю топкого славянского болота и напоминать русскому человеку, кто он есть на самом деле. Дабы нос не задирал, знал свой шесток и не парился неуклюжими поползновениями выбраться из многовекового претерпевания.

Ванюша поначалу не задумывался ни о названиях, ни о покосившейся хибаре, в которой жила его большая семья. Он старшенький оказался, следом мать с отцом дружно выстрогали Машку, Соньку, Лёньку да Петрушку. Не побарствуешь. Только встал на ноги – в огород, выучился ходить – в поле. Тут, подчиняясь неизменному природному циклу, выстраиваются ступеньки дней и сезонов из года в год все у одном и том же направлении. Иди себе, трудись рук и спины не жалея, истекая потом и глотая пыль, радуйся урожаю и редким передышкам. И вновь иди и паши.

И шел бы Ваня, если бы не завелся в доме цветной телевизор и не мелькали мимо деревни по большаку блестящие иномарки. Красивые картинки чужой жизни, наполненной развлечениями и невероятными приключениями, будили в душе его смутные ожидания и сомнения. Посеявшись однажды как семена осота, разрастались, захватывая его всего. И как ни полол их Ваня, как ни гнал от себя вредные мысли, вскоре заполонили они начисто все мозги. Коси их не выкосишь, загрубели стебли, вымахали выше крыши, закрыли весь горизонт. И не радует больше ни падающее в овраг солнце, ни лохматые облака.

Намылил  Ванька лыжи в дорогу, бросил в заплечную сумку аттестат и бутерброд с салом,  махнул в город, поступать в вуз. По телеку передавали, что менеджеры нынче хорошо зарабатывают. Вот и поступил на факультет менеджмента и маркетинга. С мозгами у него все в порядке оказалось, несмотря на то, что ни батя, ни мать университетов не заканчивали. Легко усваивались теории, да и практика вошла как плуг в мягкую землю. Видно, очень хотелось Ване достичь чего-то в жизни.

Он устроился помощником менеджера в преуспевающую фирму, освоил компьютер, быстро понял суть взаимоотношений  и расстановку сил внутри и вовне, будто проснулся в нем спавший коммерческий талант. Вырос как осот под дождем, рассыпал вокруг семена. И заплелись непроходимые заросли, среди которых уже не различишь простых растений. Морковки, свёклы, огурцов, ясных слов и поступков. Все заполонили буйные  сорняки стихийной рыночной конъюнктуры и особенной корпоративной культуры.

У Вани обнаружилось, откуда ни возьмись, тонкое чутье на деньги и уникальные способности к их добыванию. Он быстро пошел в гору. Научился исправно врать: обманывать потребителя и умалчивать о реальной стоимости, издержках и доходах, находить альтернативные решения и продвигать товар. Очень скоро мог номинально продать слона, имея в наличии дохлую муху и двух тараканов. И это самым приятным образом отражалось на его зарплате и перспективах карьерного роста, которые  сулили новые победы и новые бонусы  в денежном эквиваленте.

Ваня был преданным и честным малым, трудился, не покладая рук, головы и всего себя на алтарь обогащения своего хозяина и не заметил, что уже превратился в того героя телевизионных передач, который когда-то вдохновил его на поиск лучшей доли и отправил из Отхожего в столицу.

Да, превратился, только вот к сбору урожая и вкушению плодов руки не доходили и ноги не доползали. Не говоря уже о мозгах, которые без остатка сгорали  в ежедневной компьютерной игре со схемами торговых экспансий, разработками новых решений, подсчетами, отчетами, учетами, сравнениями и анализами, без которых достичь успеха в условиях тяжкой конкурентной борьбы было нелегко.

От сидячего образа жизни Ваня покруглел и  сдвинулся туловищем к седалищной части, здоровый цвет его лица сполз к желтушности и даже зелени, на темечке обозначился  предательски утративший растительность островок. Короче, прежний крепыш, каким вошел он первый раз в серые стены этого хитрого учреждения по наращиванию денежной массы, значительно изменился. Ему бы отдохнуть, здоровье поправить, выспаться, а он все впрягался в новые заботы, все откладывая время жатвы. А хозяин, видя такое рвение,  крепче закручивал гайки, ставил новые и новые задачи, все выше поднимал планку, заставляя забыть про отпуск, выходные и сон, пожирая, поглощая Ванюшу со всеми его испорченными быстрыми перекусами потрохами, головной болью, резью в глазах, радикулитом и геморроем. Зомбировал его, заставляя забыть обо всем на свете, кроме той задачи, которую выполнить невозможно в принципе, но необходимо во что бы то ни стало.

Хозяин играл на его самолюбии, нарочно доверяя самые сложные задания и подчеркивая, что больше никому они не под  силу, он держал его в черном теле и угрожал увольнением и штрафами, и бедный Поливанов не успевал жить. Даже познакомиться с девушкой у него не получалось.

Однажды после корпоратива, выпив на голодный желудок пару рюмок коньяка, он отпустил себя, расслабился с Валентиной из отдела закупок. С тех пор иногда наспех схлестывался с ней в обеденный перерыв в съемной квартире рядом с офисом.  Друзья по несчастью, они давно превратились в бесцветных сомнамбул, забывших о нормальном сне и отдыхе, отвлеченных разговорах и времени года за окном, изредка перебрасывались парой фраз на перекуре и не удивительно, что считали себя уже практически родственниками, подумывая о совместной ипотеке и гражданском браке.

Но оказалось, не судьба. В жизнь Поливанова внезапно ворвался инфаркт и свалил его на месяц в больничную койку. «Надо же когда-нибудь отдыхать, в конце концов», – проворчало при этом небо и разразилось отрадной весенней грозой.

Вернувшись в офис, Иван обнаружил за своим столом нового менеджера оптовых продаж, а себя в списке уволенных из компании сотрудников. Никто ничего не мог толком объяснить, а шеф принять не пожелал. Как рыба, выброшенная на берег,  Ваня пару раз глотнул воздух, собрал свои вещи и отправился в гости к Вале. Но вакантное место оказалось занятым не только за рабочим столом, но и в  койке.

Все эти неожиданные испытания, разрушившие долго лелеемый образ благополучия, разбудили в душе нашего героя неожиданные решения. В гневе он  готов был отомстить обидчикам самым изощренным способом.

Но способностей хватило только на то, чтобы устроиться к конкурентам. Воспользовавшись хорошо известной информацией об ассортименте и ценах, он переманил туда прежних клиентов, наследил, нагадил, разрушая образ порядочного и честного человека, перечеркивая то истинное, что было растоптано неблагодарным хозяином: «Почитай отца твоего и мать твою». «Не убивай». «Не прелюбодействуй».  «Не кради». «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего». «Не желай дома ближнего твоего; не желай жены ближнего твоего… ничего, что у ближнего твоего».

Теперь  он убивал методично. Не топором, правда, и не пистолетом. Но исподтишка и в самые уязвимые места. Убивал и в себе честность, порядочность, сострадание и способность помочь и войти в положение. Он вел наступательную и агрессивную политику, демпинговал и блефовал, подставлял и выдавал тайны. Не гнушался ни ложных свидетельств, ни прелюбодеяния, ни воровства. И такая тактика вскоре принесла свои плоды. Запретно сладкие, но с душком.

И тут уж Ванюша больше не сдерживал себя. Он с удовольствием принялся поглощать их, так что за ушами трещало, брюки на заднице по шву расходились, а пуговицы на рубашке отскакивали, будто надувался он как воздушный шар.

Однажды после корпоратива, друг шефа, давно приметивший его среди сотрудников, предложил вступить в долю для открытия нового направления. Ваня рискнул, вложил то, что накопилось и откладывалось до лучших времен. И пошло-поехало, все то же. Только теперь он работал на себя. Телевизионные картинки благополучия вскоре успешно инсталлировались в его жизнь. Появилась и жена. Не его собственная, правда, а того самого друга.

В чем-то они с ней тоже оказались товарищами по несчастью. Настя из деревни, приехала в большой город, не поступила в институт, устроилась секретаршей и быстро попала в лапы похотливого хозяина. Но, оценив покладистость и скромную естественную красоту, заигравшийся бизнесмен вдруг сделал ей предложение. Не любила она его, но разве тут устоишь. А тут и Ванюша нарисовался, и чувство вспыхнуло, как солома от искры в жаркий день.  Что-то соединило их, какими-то неисповедимыми путями привело друг к другу, пересекло, завязало.

Через пару лет, когда Ваня уже совсем окреп капиталом и стоял в бизнесе прочно, она стала женой законно. Привык, прикипел он к ней. Может быть потому, что Настя была той единственной ниточкой, которая связывала его с прежней жизнью. Своя до последнего сантиметра. Вдвоем они сбрасывали с себя маски и вериги и в чем мать родила открывали друг другу свое настоящее.

Иногда, в редкие минуты расслабленного удовольствия Иван вспоминал о матери с отцом, братьях и сестрах, родной деревне. И его невыносимо тянуло туда, вдохнуть аромат свежего навоза и весенней оттаявшей земли. Много лет заповедь «Почитай отца твоего и мать твою» выполнялась им лишь умозрительно да в редких звонках домой, благо в Отхожем появилась мобильная связь. Ваня помогал родителям деньгами, но не бывал под Тамбовом с тех пор, как рванул в столицу с тряпичным рюкзачком за плечом.

Особенно потянуло, когда Настя забеременела. Будто щелкнуло что-то в мозгу. Если сын будет, обязательно свозить его к деду с бабкой. Пусть посмотрит, где отец родился. Лопату в руки возьмет, за лошадкой походит. Запах землю вдохнет и те заповеди… Какое-то теплое, едва уловимое ощущение явилось в груди, разрослось, заполонило  его всего, будто он вновь сделал тот свой первый вдох, с которого все началось.

Настя рожала тяжело. Мальчик, которому уже придумали замечательное имя Пашка, лежал как-то не так, обмотался пуповиной и не желал появляться на свет. В какой-то момент Ваня представил вдруг, что Насти не будет, и он останется с сыном один. И вся эта предположительная  история, чужая, далекая, как молния, пронеслась перед ним, будто он уже когда-то её прожил. И холодный пот выступил вдоль  позвоночника. И упало сердце.  Нет, не его это история. У него теперь другая.

Сын закричал на стеной, вышла медсестра, сказала, что Настя без сознания. Он позвал врача.

– Игорь Петрович, спасите её, она – самое дорогое, что у меня есть, – протянул ему толстую пачку денег, едва поместившихся в конверте.

В глазах доктора вспыхнул нехороший огонек, он хотел было взять, но что-то будто скользнуло между ними, как облачко.

– Заберите это. Они вам понадобятся позже на лекарства. Я сделаю всё, что смогу.

«Значит, все и правда, очень плохо», – подумал Поливанов и присел в коридоре, неловко засовывая в карман деньги. Они мешали ему. Будто портили, нарушали то, что он только что услышал и понял, ту стройность тонкой, пойманной им  мелодии.

Два часа Иван бродил по больничному коридору. Начинался день, поступали новые роженицы, шаркали по полу каталки, ходили нянечки, сестры. За дверью теплилась жизнь, в точке пересечения с которой сосредоточилась судьба его души.

Наконец, створки распахнулись, и на пороге появился тот, кто сейчас озвучит окончательное решение неба:

– Все хорошо. Пусть живет в свое удовольствие, – сказал врач, едва удерживая рванувшегося к нему счастливого папашу.

«Ну, уж нет, с удовольствиями мы погодим…», – подумал Иван и незаметно опустил конверт с деньгами в карман доктора.