Ты крепкая дева морская. Волшебство. Пышешь .
Перевоплотилась во лжи. В кудряшках, В прозрачных, оранжевых в косичках. С растопыренными лапками. С белом тельцем ребёнка. В ловчих сетках моих. Накладные ресницы. Ты в изъеденном молью кресле. Ночная бабочка. И никого. Ни единой души. Только ты следом бредешь за мной.
Ты из розового цветка. Вот и следы твои смыты с позапрошлого лета. Но водку нам пить ещё веселей. И я бородой оброс. Судья тебе – только я.
Ты идеальная. Ты элегантна. С отрешенным лицом. И голове без мыслей. Женские мышцы. Дамы из высшего света тайно грешат. И в голове ничего больше нет. Кроме чёрного чая.
Сегодня тучи из серого мозга. Заполонили всю черепную коробку. Двухлитровый графин крепкого, чёрного кофе меня полу оживил. И платья умершей мне бесполезно теперь развешивать в комнате.
Байковые одеяла солдатские, под дерюги. На запястьях знаки дешёвые Ты плечами с палёным Мартини в рахитичных руках. Ползающим ангелом у стойки.
Мне шепчешь спокойные мысли – тебя навсегда забыть. . Что я пытаюсь и делать. Ножки в резине. Жизни столько в тебе. Намного больше, чем в других. Она мелькнула. И, как обычно, исчезла в коленкоровом полу халате. Полу клеёнке.
Инквизиторши тронулись. Одна из них лишь была элегантна. Вырванный солнечный свет из моего языка почернел. Не знаю, откуда я вышел. Не знаю куда бреду. И под детской казачьей вышкой у нас в огороде грею огромное пузо и грибки на ногах сушу. Личико уж поношено.
Извилась вся в лихорадке. Трешься телом окаменелым. Мячики на животе. Ноги болят от ходьбы, В бюстгальтере невесты.
С чёрными квадратами карманов на блузке твоей. Обманчивая и глухая.
Ты лань моя в охотничьих домиках. В цветную клеточку на переднем плане. Мохнатой пони бредёшь рядом с железным забором. Лучше в такое ядовитое время мне взять и запиться.
Ты шоколадная с ванилью и сахаром. А я все такой же волшебный. Двери поплотнее от криков прикрыл. И на защелку закрылся. В коже волчьи лапки остались. Бедой мрамор на пальцах.
И лоснишься телом. И монашкой молишься ночью. А я по – прежнему в разветвлённых корнях и беззаботен.
Давно мы испарились. И гири хранятся.
Ноги ты опустила в воду. Натёртые колени. Отшлифована кожа на ножках твоих, в напомаженных губках.
Твоё тело перебито. Ты в коричневой шляпке Вбитый в сердце ржавый гвоздь. Волосы твои из отрезанных ниточек. На тонких, ободранных стенах. На попке следы моих ласк.
Крохотные часики твои на столике. Ты готова перевернуть своевольно весь мир. На изогнутых плоскостях. Лабиринт. Я всё дальше бреду.
На раздвоенных ножках твоих гном упражняется. Вихлячиые попки. Мухоморы в глазах твоих. Где обрезаны свиданья.
С 2-х часов ночи я в теле костлявом. В полуподвалах. Ты – в пухе. Вся кожа раскрылась в позе любви. С мышкиными ножками. С чёрной полосой на чреве.
С горящих сигар засосала меня ширококостной грибницей. Щепочка снова приплыла безумно. Девушка с сорванным корпусом грузовика. Тонкие волосы прилипли к мокрой спине.
Было слышно, как флюгер крутится в грозу, когда мы с тобой на повети в сене. Белое молоко пью из кринки из твоих грудей. Крошка моя. Ты весишь целую тонну.
Ты загуляла. И ты, как пиявки, впились в моё тело. Оттянулись мы с тобой. Почти не замерзли. Скачка. В обтянутых перьях, в слизи трещит под колготками . В шрамах манды.
На постели развалилась моей. На части. Ствол мой раздвоился в чреве твоём и закачался в истерике. Осадил тебя. В блестке вахлатский.
В тебе ничего не найдёшь свежего. Одна рухлядь. В ломких покровах.
Губы лимонные. Грудочки в блузах. В замурованных щелях под юбкой безумие. Закачалась на крыше. Закричала немая.
Шёлковая, моя школьница. Ничего не вернётся. Всё я уж давно потерял. Ты размятая на пальцах. В конских хвостах волос твоих я потерялся. В чёрной кротовой норе твоей завихлялась змея подколодная.
Твоё лицо из прошлого. Моё кредо – заворожить. Мой колодезный ужас. А это давно всё уже в зоне мёртвых.
Ехал. Чтобы выдать людям облака. И ажурные панталончики твои. И среднею масть .
Может, понесусь, куда глаза глядят. Когда мне уже ничего не светит. И буду тебя ожидать с работы. Кокетничал, флиртовал на рынке с чеченкой.
Звук признанья к тебе в горле торчит. Что б ты никого кроме меня больше никогда . И маски твои из прошлого загрунтованы алебастром, позеленевшим.
Святотатствую с лысой девкой в пашенках её. В красной коже. В разорённой сном. С отрезанной поросячьим ножом. Украденным у меня на вокзале ментами. Обрисованной ужасом.
В маракотовой бездне твоей слышу музыку. Второстепенная. Твоё тело тройное. В осколки стекла. В твою длинную дрожь
Выпил из груди твоей яду. И соски в слюне. Какая мощность ляжек бред. Нимфа в хитоне. Со срезанной грудью травмы, изогнувшись на стуле.
Летящая изогнулись в диске. За баней на лужайке на капустный лист. Привязанную на вожжах. На колу . Лезут на четвереньках.
Ну, немножко выпью с тобой. Я активней поработаю . Забудусь от жизни. И остановлюсь на тебе одной.
Я огонь в печи для тебя. Я читаю твои мысли. Мы пьём с тобой чай. Заварку. В шелковом. Ты выходишь из одиночества. С распятьем. Одержимая луной.
Ты передаешь вести подруги. Мы вместе, наверное. Были б. В модных одеждах. Вся с шармом. В жакетках. Обворожительна до невозможности.
Вот цветы для тебя, окорок из свинины и коньяк. Я не пью. Мой аэроплан наготове. Ухожу. В небытие. Кожу влажную сделал холодной. Мертвецкой.
Снова юбки твои. И накидка из бархата. Салонные дамы с моноклями, в платьях со шлейфами, сплетни стареющих баронесс, молодящихся. И моя балерина на постели под балдахином турецкого зала.
А мы с поварихою, любовницей общей, цыганкой моею, сбежавшей, тащимся в аптеку за флакончиками спирта. И с бабёнками я по очереди занимаюсь сексом. Двери, в душе закрыв на крючок.
На рынке. Знаки прошедшего. Пятна на мозге. Всё я сужусь – с тобой развожусь. И по весям скитаюсь. Ангорой ты бродишь по комнате. До поцелуев я дошёл с чужими женщинами. Как воровство. Трусость почти.
Верности нет от тебя. И забытья. Путь к тебе не продолжается мой. Милой давно уже нет. А я не грущу. Я весел. И мил. Вот я бесцельно шагаю. Я о тебе вспоминаю. Я ведь не пропадаю. Счастья дожидаюсь. И о тебе забываю.
Ты в тоге, с поясом из самоцветов. Я собираюсь стирать одежду. В дом, сгоревший, войду. С вуалью ты. Поцелую тебя, её приподняв.
Фараоном оденусь. Завернусь в ткани сверху по городу шляться. Белый шар. Дикие ехидны носятся по коридору. Брызжут ядовитой слюной. Я мне всё равно.
Ты – мой остров. Осколки мои. Может, пыль уже. В глиняных идолах прячусь. Я убежал для тебя.
У тебя гладкое тело. И безгубый рот и живот без пупка. В мыслях моих только ты. Я странником бился. Спал по маршруткам. И тёрся о бак. Бензинный. И отключался от мира.
Ты – призраки бестий. Я с тобою общаюсь. Не расставаясь ни на минуту. Жабы грудные. Стенокардия. Страхи ночные. Дым сигареты по туалету. По-моему. Мной, отвоёванному у бабья. И в битву готов с проклятиями.
Не я ли это такой. Я сам по себе гуляю, я – невесомый. На коже твоей белые пятна. От пальцев. Синяки. Отпечатки. На клумбе следы резиновых сапог. Велосипед без колёс и без звёздочки.
Ты в белой маске. Осколки. От новогодних волков. В школе на ёлке. Искажений, аберраций от наваждения мести. Гексофенола. Тянет на сон. У меня одна нога посинела. А вторая – на шурупах. Езжу с ручкой и пишу на ксерокопиях своих стихов только о тебе. И больше ни о ком.
Черноволосая. Призрак. Ручки и ножки худые. Как у рахитика с детства. Волны и вымя. Имя твоё из обоймы, из кассеты я вынул. А я вечно скитаюсь бездомным по миру.
Взлётную полосу твою хотел я взорвать за оговоры. Много всего я ещё за собой оставил невозвращённых тебе долгов. Дождь свалили меня на постель. За тебя я готов весь мир пустить под откос.
Стукнулась женщина в чёрном платье. Корень женьшеня мой искукорёжился. Секс-проститутка. Символ ночной бабочки, в мягкой пыльце. Искокаиненной. Но она затопила меня подмывною водой.
Сладкий чад. Маринованной сыростью в губы мазнула. И уселась на ступеньках подъезда. Я лишь призрак её ощущал. Ночи теперь проходят довольно легко. Как пушинки из диких голубей. Вещие сны не тревожат меня. Денег немного оставил тебе.
Сотни ликов твоих обветрились. Подгнили с краёв. Пленник я в теле твоём недоношенном. С пятнами любовников, перепоённых, на коленях белёсых, но мне всё равно.
Станешь ты для меня белой. Веду охоту я за тобой. Ноги пастушечьи ноют. Для тебя я печень жарил. Печенье с кремом в вазе. Дикая ты печенежка. Тяготеющая к джазу.
Из будки – приёмщица стеклопосуды сгорела. Впрочем. Блядь самой позорной марки. В кофте потёртой фланировала по Покровке. С судном ночным на голове вместо шляпки французской. А я, вероятно, сарматом сюда притащился. Из маракотовой бездны.
Читаешь ты стихи мои среди полевых цветов. И мы с тобой воровали колхозный горох. Как, впрочем, все остальные. А в сердце всё зрел мятеж.
Ты с взором горящим. Я тебя запираю на ключ. Как каторжанку дореволюционную в цепях. Белые собаки на груди твоей. В мире, где цветы печальные цветут. И твои ножки там ступают.
Серый дождь промочил твою куртку. В засохших тюльпанах уснём в обнимку с тобой. Только один я и есть. Вечно шатаюсь по кругу кривому. Танец любви.
В кресле вольтеровском я засыпал. Ты куколкой молишься. Как гладильщица брызжешь мочой мне в лицо. Как кобылица.
Пасха. Кулич на столе. Яйца крашенные. Твои следы смыты солнцем. Одинокая глядишь котёнком. Вот и царство. Огней. Ты – потухшее солнце.
Ты – падаешь с неба на асфальт. Я был здесь и не был. Собирала нсвый свой урожай. Ты – отличная шхуна. Да повяли цветы.
Новый год, от весны считая. На окне в двух горшках герани. И еще неизвестная зелень. Я опять валяюсь с тобой. Очарованный солнцем фанатик. И фантазёр.
Ты змеёй ко мне наползешь. Из классических храмов. Клавиатур размозжённых органов. Ты – настоятельница монастыря. Коктейлей с шампанским с лимоном. Чуть кислым и пряным.
Я шёл с тобой без шоссе. Ты в накидке из бархата.А в глазах твоих радуга с разверстых небес. Я в этот вечер совсем пропал.
Ты волшебная, тихая. Нет уж тебя у меня. Мы тянемся, тянемся нищими к храму златому с небеса. Песни бездомные кажутся райские песни богам. Новых призвали ловцов.
Кажется, ты суховей. Видно, ничего не поделаешь. Так я угорел Столько злости в тебе накопилось.
Ты – черноволосая волчица – одиночка в мозгах моих. На охоте. Ты бежишь за добычей. Бесконечное море. Сакральное.
Ты – просто с неба. Я держу твоё царство железной рукой. И с душой открываюсь к тебе.
Меч и скипетр в твоей руке на троне из красного дерева. И дворец твой безлюдный. Ты – волшебный мой котик слушаешь сказку мою. И на карусели меня ты ждёшь.
Паримся в бане моей. Ты гонишь меня прочь от своего окна. Длинноногое утро коротаю с тобой за стаканом крепкого чая. Под юбкой у тебя сыро. Стоны дисплейные в ушах.
Да собака чёрная бегала среди могил. Ты с чревом распутницы. Разрываемая жаждой любви. Наши пути бы не встретились. И ты бы погибла
Фиолетовое на губах твоих. Это мудрое поле. Твои бёдра опавшие. Что так пусто? Укусом задница сожжена. Ты ушла доделывать детские.
Ты жрица египетская с дощечками глиняными с иероглифами на высокой груди. В глазах твоих сладковатый ирис. Скоро у тебя день рождения. Денег много нужно.
В бархатных платьях со шлейфом, с пажами. Лучшая в мире натурщица. Ты молодая наездница конниц. Ты – чемпионка. Самый лучший жокей. С вороным отливом. Конная грива твоя и хвост до изящных колен. Ты из света.
Не первая мне. Зловещая кошка расплаты. На повозке двухколёсной с конфетами. Сходила ты за батоном. Посидим у огня. Выпьем вина. Осень – кусочек зимы.
Я подкладки вложил в сапоги, Осень приносит темноту вечеров. Тобой. Летающим ангелом я возбуждён. Молочные сливки в бокале. Ворвёшься в мои сновиденья.
Ножки твои обвиваю. В метеоритах, в безвоздушном пространстве. В стенке, гуляющая тигрица. Ты – дурмана, как наркотический хмель. Ты являешься только из коноплянок.
В пепельной коже твоей – свет из губок твоих пелопонесских. Ты прячешь свой фанерный пенал с браслетками. И ждешь свой финал.
Ты в батистовом платье с портрета масляных красок старо-имперских времён, с манией величия персоны нон – града. С неприкосновенной личности бонапартистской своей. С душой будущего.
Ты с кипой фальшивых банкнот. Как завыванье волков. С тенью живой. Тебя я целую в засос. Тело на вынос. И полая ночь держит меня тонкими твоими пальчиками выдры. Мне уж не о чём плакать.
Милой моей вот уже нет три недели. Где-то пустые качели скрипят на ветру. Гнезда пустые на деревьях, оставленные птицами. Я один чищу картошку и буду жарить котлеты.
Альтер эго шагает рядом со мной. Ты мой штурмовой самолёт. Я зашнурован. Ты в лодке плывешь полоокой. Кукольный театр в доме с заколоченными окнами. Я – режиссер и директор театра среди фарфоровых куколок. И декоратор.
И на всё наплевать. Когда рушится мир. Я в шарфик французский закутал лицо воспалённое. Словно лишку я выпил в кафешке *Бистро.*
Ты в снега опрокинулась. Руки в небо закинула. Ты – мечтательница в подлунной. В шубке искусственной с ворсом коротким. Ты обернёшься. Узнаю тебя ли я ? И шелестели ресницы.
Тень твоя мелькнула так далеко Темень легла в ладони мои. Жди ты меня. И трава вся завянет. Мир пахнет мёдом и клевером ранним, индейским. Но тебя я забыл уж, почти.
Я стою на рассвете на крыше маленького хлева. Я сжигаю тебя. Твои красные пальцы. Ты в фиолетовой пудре. Совы ручные заплачут. Вот и беседка.
Свет за долги отключили. По мосту гуляли с тобой. Река в январе не застыла. В одном лишь доме лампа горит. Покурил сигареты »Прима». Ты являешься с перезвонами и переливами.
Ты – стая стерлядей бескостных. Обо мне не жалей. Ты в ромашках садовых. И кристальная соль без страданий. Тёплый дождь пальцы твои обветрил, вырвал твой пробковый зонт и в волосах твоих погрезил,
Ты – неоновый ветер, платье твоё развесил на клумбе. Время уж было к дебюту шахматных клеток на юбке твоей льняной. К щербатому блюзу шлюз. Ты – боярыня в царской думе.
И дождь вымочил белые ноги твои синеньким молоком. Ты – в беличьих клипсах. И будешь когда-то гореть. И от света не будешь болеть. И сохнуть не будешь с рассветом, когда тебя бесполезно из – за горизонта за гранью дожидать.
И толи ты зимою гром. Толи ты маленький гном в цветных лоскутках одеял. И крикнешь ты мне: »Прощай». И больше не будешь меня ждать. Как знать. Не будешь без меня каменеть. И подпольный, блюз свой не будешь петь. Без слёз в твоём кабаре стриптизёрш.
Твои заколки так жестоки. Всё – бред. Это ночной полёт. В парикмахерской остригла ты волосы. Днём лягу с тобой. Мысли твои крепки. Губы твои осыплет герпес. Станешь осликом щипать травку с моих же ладоней. В солнечной кепке утопишь головку свою.
Ты робкая и болезненная девушка в моих руках дрожишь боязливо. Страх охватил тебя, и ты кончаешь в полоумном оргазме. В своём стоматологическом кабинете со мной. Одержимая бесами. И ты покончила жизнь самоубийством.
Выпила кружку компота. Который сам же сварил на общей, кухне. Мёд твой ядовитый пил с дохлыми мухами. У тебя кулон из червей дождевых на гусиной шее висит. И ты, как собачонка, волочишься за мной. Сам из чаши щербатой кровь твою попил. Вдоволь. С солью.
Эти робкие сны наяву. И ты – моё жаркое из молодой антилопы с соком томатным. Вот опять эта горькая пена от твоих поцелуев у рта. Ритмы аэробики адского, женского чрева липнут на пальцы в климакс. Твоя жидкая грудь претендует на жизнь. В чьи – то жёны артисткой. Аристократский, краткий партер.
Ты в перспективе таишь похотливость. Мы с тобой понеслись на подстилке приютской, на рандеву. И сотрутся черты, и я упаду в чертополох пересохший, не поклонившись. Неизвестного цвета под кожей.
Ночи проведём мы с тобой в забвенье любви. Крышу снесло у тебя. Венчики. Вечно венчали они меня с тобою. В городе тесном холодно мне и тебе. И жаль мне только тебя. В клетке с тобой с плетью и с пистолетом я.
Заперты двери. В солнечной кепке выйдешь на взморье. И утонешь в бешеном море смирным тюленем, с умом взбунтовавшимся. Маешься в мире, пропавшем.
И пожар в мозгах твоих безумием полный. Выйдешь в дневной полёт. В серые ткани. Клёкот из вырванной длани. Старый квиток в кино. И ты не ходишь в него никогда. Планы иные. Как бы прожить и не сгинуть.
Ты пляшешь ночью со мной. А днем врешь за прокисшим пивом другим обо мне. Тебе пришёл пиздец. Ляжешь, чтобы наврать обо мне.
Ты натолкнешь на мысль. Вызовешь новый бред. Это позыв на лесть. И становиться другой тебе лень. И ты не хочешь быть иной. Доброй. И жалость хранить. И это тебе льстит в ночи.
Голые твои колени я ласкать так любил. Тело твоё девчонки под собой я разбил. Никого не любил я. кроме тебя. И ты получишь толчок. Что б резонировать взрыв нашей любви. А под подошвой сверчок орёт предсмертные песни свои.
Сердце остыло давно. И, кажется, что горячо у тебя лед в пупырышках кожу жжёт. В горле торчат пять изодранных линий. Геодезиста. Доктор воды. Тебя преследуют задумчивые лица. И я слышу их шаги.
Выворачиваешь передо мной суставы. Немытой, паршивой собаки. И ты – гипнотизируешь меня. Я не напьюсь. Я уж третий год капли в рот не беру. А ты танцуешь печально в стриженных американских акациях.
Ты – сломанная бузина. В их чёрных листьях скрытая, жаплоть. Тёмное пьём вино. Ты вернешься ко мне. Сгоревшая на алом небе. В траве. На губах цветных лепестков. С сухими слезами на листьях рябины.
В подиумных прикидах ты приходишь в осенний мой рай со слезами на стёклах общатских. Осыпаешься на меня сожжёнными листьями с намокших небес, из-за враждебных теней. Ты моя. И ты всего лишь непобедима.
И не к тебе презренье моё. Моя чёрная роза с фиолетовыми лепестками между маленьких ног. Ты надолго вошла в мой кирпичный, теперешний рай. И мы с тобой гоняем чаи на хмелю.
Ты сегодня пришла ко мне. Как обычно. Моя чёрная роза. Мы с тобой мотаемся по Нижнему. Ты в белых, арабских одеждах, с закрытым лицом. В коричневом свитере, поеденном молью. И в рваных кроссовках.
Время ушло твоё. Подло и зло. И ты напоследок порадовала меня. И мы успели на последний автобус, На Автозаводский район, За полночь. Так загуляли. Мадонна.
Ты – туманный мираж мой. Моя кукла. Красотка. А очнусь – только острые груди торчат из упавшей стены. Да в руке боевые ножи. Наверняка.
Твои ручные ангелы и демоны творят чудеса для меня. Выпила Мартини и впала в экстаз. Хорошо мне в объятьях го твоих. Снег крещенский сыплет гашиш сухой порошок с серого неба, из – подворотен снесённых бараков Автозавода.
И ты опять опоздала. Холодны мысли твои. Снег в сердце твоём. В машине сидишь у окна. Наверно, попала ты в рай, и я рад за тебя. А я пережил тебя и теперь веселюсь. А мне – то всё нипочём.
Я рад, что тебя пережил, тебя я надул, обманул, Тебя я перехитрил, что б ты не крутила хвостом. Холод льда из кожи твоей. И расширяются губы твои.
ты идешь по горящему снегу. Где-то ты стонешь, а я без тебя. И вина попросила и денег. И хватала за яйцо профессионально. Ноготь свой накладной засунула в рот мне. И исчезла, спустилась, как в ад. В переход.
А я не пошел вслед за нею. И опять телефон. Ей нужно квартиру, наверно. Ты превратилась в змею с тремя головами, Горыныча. В подиумной тошноте, с тощими ляшками сучишь. Смертью мне грозишь. Скорой – из – за угла..
Ты уж так быстро прошла, больше уж здесь на постели моей не светись. И ты – завыванье ветра. И прячусь я в длинном сыром пальто. И на душе – темно.
И ты – на фоне, а больше и нет ничего. Радуйся и от меня катись куда – ни будь к чёрту подальше. Только с ума и сходить тебе от меня и досталось. И ничего не осталось ни дьявола, ни святых.
Пью я звезды твои с пивом из кружки пивной со щербинами. Радуйся бренная жизнь. Мирового пространства. Я опять понемногу гложу вино. И два раза напился с какой – то бабёхой (одяжкой, алкашкой.) на Новый год. И печаль моя отражается, на сухих, моих жёстких глазах.
Я девушек пьяных свожу с ума. Ты, как дерево древнее ветки свои распустила, И всех по разным местам раскидало навечно. И ничего не поделаешь тут. Ты развяжешь свой брачный узел в фиолетовой, сини ночной. И тугим потоком волос всё последнее унесёшь. Твой посёлок дачный сгорел, и остаток вечернего платья истлел.
Ты – серебряные рыбки в траве. Гипербола титек. И буйный мой свет. Померк. И умер последний рассвет в дерзкой россе. И пусто в моей голове. И некуда дальше брести наугад.
Серый грач сидишь на моём унылом плече. Слепок алебастровый на стене прибит. Ты – хозяйка умерших лесов. И я опять оставил тебя в стороне.
В горошку белый твой шелк. Тугая киргизка в степи. На пони уселась верхом. В чёрной плоти. Длинноногая зебра. Росточки, саженцы, поломанные. Разорванная пополам. Расщеплённая, расщеперенная малютка.
У тебя огромные сиськи. Надкушенный огурчик. На ногтях твоих. Маленькие бугорки. Сексопилка розовая. Два нежных чулочка.
Кто в капроновых чулочках? Змеи по ней текут. Развернулась выменем. И вздыбился бугорок. В розовых перламутрах. В колыханье. В чашах прозрачных кувшинок грудей твоих сладкий ликёр. Рваная.
Огненное кольцо охватило меня. Из чёрных округлостей винных. Ты кричала. Смерть ютилась в тебе, тощая.
Оголилась кружевным. В воде отраженьем. Неземным. Чрево твоё – разрез, растопыренный задний двор, развалившийся, сел. Осел навсегда от любви.
Пузыри вспенились в оранжевых лужах. Длинношеяя. Слизь стекала. Твой сладкий, горячий мензис.
На твоих надкушенных веках, забытых домов – грусть. В твоём теле клюквенный сок забродил изнутри. Отрава в сосках твоих – пуговках вороньего глаза.
В надкушенном вымени течёт грудное молоко у тебя, как прохлада. Я ухватился тебя, как за чёрную гриву. За соски, торчащие в рёбрах.
Ты так разжирела. Коричневая. Целую твои губы в неспелой помаде, ободранная твоими мелкими, зубками.
Вывалила сердцевину. В раскорячку. Перекинула ножки через перила балкона. Нити тощие. Ты в розовой черноте.
И ушла навсегда. В синей шляпкой крутила. Пышногрудая. Сколько в тебе было массы. Серой, тело твоё мелькнуло.
Тенёта волос твоих остались у меня на лице. И муравейный холмик лобка твоего вздыбился. Ты в соке.
Ты на мне верхом, наездницей. Обструганная, гладенькая.
Волосы забыты на раздвоенных ножках. Ты раздавлена на мне.
. Волосатые ножки. С крестообразными шарами. Ты в кровавых одеждах после менструаций. Я схватил тебя на лету. И посадил тебя в клетку моей комнаты под ключ. В душе раз пообщался с поварихой.
Ты тонкая. Длинную свою вывалила. На круглый животик Изогнулась и сломалась. Ядра в ядрёном теле твоём. Между ножек изящных твоих сырость серебряной луны.
Под юбкой твоей наросты из доспехов фланелевых вспухли. Взорвавшаяся фатап. Разбилась ты подо мной. Да крутила свой танец живота. В встрёпанном лобке твоём. Обрывки под хрустящими подолами. Распазгнули девственное.
Девичество твоё оборванно. Ты была из живой любви. Струилась под пышными формами потоками. Со страшной добычей девчоночки, нецелованной. И слюда губ твоих светилась.
Я гуляю в заброшенных зданиях твоего пышного тела. И пью вино из пыльных бутылок из горла, налив меж ножек твоих, из обтёртых бокалов, из замёрзших буфетов. Остывшие голоса стонов давно заглохли в нежилых комнатах, во всех щелях и откупоренных коридорах.
Гуси в коричневых свитерах.
С волчьими губами в перьях.
Перелетали на игры.
С Кипра на север.
О, итальянская женщина.
Красная голова
Словно орехи грецкие,
Песчаные камни дворца.
Словно я римлянин древний
Здесь по сосновой границе.
Остановился в деревне
На боевой колеснице.
Лишь в щели ветер у бани
Рок – оперу изобретает.
Где были избы – там ямы.
Деревня моя умирает
Об уходящей жизни.
А я стою и плачу
Об уходящей жизни.
С кордона лесник проскачет.
Трактор на дамбе свистнет.
Вот ты ложишься одна
В холод постели осенней.
Листья лежат у окна
Поздней красой разрешенья.
Боги судили иначе
В осень меня опустили.
Листья пустынные плачут
В замке забытом,
Полу оставленном.
В городе лучшем, любимом
Бродят забытые люди.
Как одиноко, красиво
Пить синею, мёрзлую стужу.
В снова странно спешу я
За последней своей надеждой.
Держаться, держаться тени
На мертвых и страшных одеждах.
Ии книги »СТИХИ».
Больше к вам я уже не приду –
На меня не затрачивай чувств.
Укачу я от вас, укачу,
Сам не знаю, куда я умчусь.
В церкви русской за мой упокой
Моя мать оделит попа.
Где-то там за зелёной рекой,
Я вам голос подам тогда.
И тогда где-то в Вашей груди
Я загнусь от экстаза не раз.
Как мои кровяные куски
Ты на публику будешь класть.
Не прощай ты меня
И себя не губи.
Мои светлые в полдень глаза за так
Съели красные муравьи
Был я этому, может, рад
Всю контрастность лица моего
Потеряет Европа и Азия,
Как оставят в гробу одного
После морга обмоют из тазика.
Закидают песком колени,
Затрамбуют моё окаянство.
Рядом ставит моё поколение
Детский гробик с земного пространства
Я вхожу сквозь борта на каравеллы
К купцам португальским.
С брошкой алмазной
В бархатном синем берете.
В каюте динары персидских шахов,
В трюмах плачут чёрные негры.
На палубе – кофе, под палубой – специи,
На мачтах – бананы, на стеньгах – кокосы.
Над мысом Доброй надежды мёртвый
Васко да Гама с циркулем,
Брат мой по духу,-
Единственный понял меня бы,
Но сломаны временем песочных часов стёкла.
Мама моя с планеты Альдебарана.
Я – инопланетянин с нечеловеческим сердцем.
Это моею рукою Васко да Гама
Индию на карте с двумя материками
Гениально чертит.
Я пришелец с другой планеты
Я и сам давно ушел от абсолютного общения с тобой. От призрака дерзкой женщины, когда – то здесь обитавшей. Я не тягощусь этим безжизненным пространством. Оно – моё. Ты моя зона.
Из линолеума, сделанного под кухонное панно, ко мне вышла ручной, без материальной. И стала повсюду по площадям, полузаросшим, типа, полиной, следовать за мной. Как на школьной доске сырой тряпкой рисунок мелом. И больше никогда не беспокоила меня.
Ты в розовых платьях. Я мотался по коридорам со старым целлофановым пакетом с селёдками всю ночь до утра. С фиолетовыми красками, со школьным пеналом. Ты в белой тунике. Полная в глазах твоих чернослива. Нет никого. Нет ни души.
Обгорелая ревностью. Сладкая, в цвету улеглась. Глупая и молодая. Чёрные волосы взбиты из пленки кассетной. Дождик на стёклах. И кости уж стынут немного. Промозгло.
С дрожью расщеперились под душем холодным. На засохших цветах слюдяного паркета. Всё лизали меня, оголённая, ядовитая.. Изголодавшееся.
Жирная нарастопырку. Рухнула чёрной массой в объятья мои. В блёстках серебряных, молодая.
Я погиб навсегда в красных подолах твоих. Полу умершей. Красавицы. Лишь только ты радуешь душу, заблудившуюся в мире хмельном.
Белая плёнка на твоих глазах, одиноких. Заиграла тугим тельцем полонез на прощанье. Белых вишен опавший сок. И трешься о меня. Жирные мысли зелёным червем источили тебя. На лоснящемся, липком теле сыром.
Пополам разорвала своё тело. В желе. И мохнатый меж твоих ножек репейник. И кровь на ягодичках из попы. Девственница. Эта для ловли меня сетки. Перепелиные яйца жарим на ужин с тобой. Белый бред в наших головах. Жирные бока согнула.
Белой тёлкой гуляешь. Ласточкой бьёшься слепыми крылами. Ураганная, голая, с завываньем, с изломами.
Малиновая роспись на теле твоём. Серьги свисают засохшие в ушках твоих. Расщеперила белые груди.
Синетелой тучей улеглась рядом со мной. Окаёмка чёрная под глазами. Да малиновые бантики на ногах. С ободранной кожей на пальчиках гитаристки. Облупились. Двухпудовые гири под рубашкой ночной. И коричневая пыль на стопах.
Белый призрак передо мной в синих джинсах. И серым небом заполнила всё между нами, Измазанная сажей на снегу накрахмаленных простыней. Я за компьютером. На стуле.
Пью кофе с грушами. Бездельничаю. Твои ноги в кровавой луне. Золотые монеты в зрачках. Мумизматические. Предновогодний холод.
Ничего пока не случилось. Ты пьяная и полуслепая. С бельмом на глазу. Тьма языческая исходит. Ты похабно шумишь. И я совсем обдрился. И всё показалось не так уж и плохо.
Ты белая статуэтка. С тонкой копной волос. Тела изгиб. С вывороченной попой.
В теле твоём много ветра и снега, и слёз. В комнате пусто, где ты жила. Была. Нет теперь никого. Новый храм я ещё не построил. Все уж забыли тебя.
Утки цветные на щёлковом платье твоём. Нанесённые жирным фломастером. В небе в красных чулочках.
Ты в поношенных джинсах тоску нагоняешь. Холодно в злобном, волчьем, безжалостном сердце моём. Я уж везде опоздал. К жизни чужой я давно уде глух. Чёрные губы в чёрной рябине. Дом волшебника мой затерялся в растениях. Кончено дело моё. Серые губы в помаде на фоне.
Крапива. Тебя, как недозрелый, жёлтый подсолнух срубил. Неиспорченный сладкий цветок. Розовый сок забродил в юном сосуде. Чёрной мышью изгрызла весь сыр.
Ты костлявая на ветру. Куколкой качаешься на ветках хмельных с того света. И плясала у меня на груди. Сочная, белая. С плотно сплетёнными ножками.
Выпала белым лебедем. Огромное под платьем. Белые ножки в соломе. На сене. Кукла живая Жирные, сальные ножки. Синей ночью легла ко мне. Схватила меня жаркой пастью за грудь. И сумасшествие.
Кости. Полосатые панталончики на бёдрах. На ляшках. Опалила меня. Разгрызла. Чёрной точкой грудей. На изломанных ляжках. На взбунтовавшейся плоти белая свадьба
Серые листья на теле твоём прилипли. Округлые, сладкие тучи в платьях фланелевых надо мною промчались. Мгновенно.
Пена речная у настилав в трусиках твоих.. Ночная гроза меня настигла. Сладкий запах цветка ароматный в целлофановой слюде лишь растаял. Это белый цветок из тумана. Оставив лишь холод на сердце.
Всё корявая надо мною. Шелестела золотыми волосами. Мы сплелись в темноте обнажёнными корнями беспутными. В неге вечерней. Подбиралась, виляя кокетливо задом.
Китаянка пушистая снова со мной. Жёлтые рыбки ныряют в воде.
Ты дозрела. Вывалилась в стручках. Закачалась под подолами. Курица в чёрно – рубашечке. Некормленая. С красной кровью . Лопнула юная тыква.
Сладкий сок груши к пальцам прилип. Какая княжна на отшибе в лесу. Этот дом деревянный в слюде. На коричневом инее стены. Печь уже стала красным бугром. Ты, как рысь, легла мне на грудь и лизала.
Торчали пупырышки грудок твоих. Белый сок молочая засох на рубашке ночной. Ты – дорога бездонная и бесконечная. В гигель трубчатый ветер гудел. И бурый дождь начался.
Ты накрылась травянистым туманом. Кружевами своими ко мне на постель улеглась. На отмороженной ветви сидели два снегиря.. Собирал рассыпанный рис.
Ты – размятая кисть рябин на полу.
Я слышу твои голоса. Я покажу тебе все, на что я способен. И туман отрубил тебе голову и корону. Перегнулась ко мне всем стволом первозданным.
В твоих ободранных ветках птицы поют. Молодые листочки завяли. Я был слаб. И разбит. Я боялся волков. Гладкая белокрылая лебедь. И ангел спустился на ветки на миг, брызнув соком из молочая из девственных грудок твоих. Мы укрылись в логу от хромого дождя. Я был болен лесной лихорадкой. Озяб и промок. Выли волки, и тявкали лисы. Чёрный смородинный лист на землю упал. Круглый и плотный. Зацелована мной ты до смерти на платье черничном. Меня обхватили гибкие травы. Это чёрное поле и мгла без конца. Светлый мох засосал.
Ты элегантная, сочная ель. Кожа надулась на тебе. Длинный чёрный разрез меж колеёй. Раздобрела малиновой плотью. В жирных ветвях грачи поселились. Вывалились внутренности твои из трусиков, Из бикини. Ангелы сели на ветках в чёрных перьях. А серебряная пихта осыпала хвою. Ты – белкой огненной пронеслись по мне. Ты – почва от июльского солнца засохла. М ы с тобой – единый организм. Пьяные мы качались и пели. И в тебе отражается потемневшее серебро. И всё мчится куда-то напропалую. Ветер в спину толкает меня, то иду я счастливо на дно. Старым призраком грешным скитаюсь по городу с толстозадой блядёшкой в обнимку. Белый лебедь над моей головой. Оловянные браслетки на листьях с магическими знаками. Ты мылась своим языком розоватым.
Твой яд был для меня смертелен. На дороге лесной никогда не дождёшься попутной машины. Ветер воет в дырявом кармане моём. Ты горишь спиртовым огнём на ветру в моём мозгу. На черничном болоте я правлю тобой в знаменьях. Из твоей солнечной кожи исходит огонь огневищ. И ели – бронемашины с лазерными пушками.
Сама себя подстригла. В причёсках цветёшь. Голой травой упали в постель мою. Рыжие тени ночные спать улеглись. Ты вся изогнулись в истоме смертельной, хрустишь на пальцах. Старые гномы в кустах. Коротко подстрижена. Ножки в прозрачных чулках. Слёзы в малиновых ожерельях дождя твои. Явилась в монетах серебряных с взором магическим. Розовый сахар ветер насыпал в тебя. Занимались любовью на глине в карьерах, где гнезда роют свирепые ласточки. Безбожник неведомый всё в тебе сотворил с нечеловеческой гибкостью в теле. Я лизал мягкую плоть с мокрыми половыми губами – листьями чёрной рябины. В темноте запела свои мудрые, жуткие песни. Ты сломалась сочным стволом пополам. И потухли огни в серебряных глазах. В полураскрытых. В злобных молитвах Драки. Разборки с толстыми Мальвинами. Курят травку. Коноплю. Наркоту. Больную лишаями кошку Лесси лечим. От лишаёв. Ты в коже змеи. Коричневой. В городе грязном грешные длинные ангелы на помостах. Домофоны на лицах порочных. Ты тощих ночных рубашках одряблых. Призрак на тротуарах. Да на боку машина скорой помощи с красным крестом. В сене синем рыскают крысы. Жирные. Злые. Пили французский ликёр. С бешеной самкой. Прыгуньей по крышам. И поэтессой. И пианисткой. И танцовщицей. Голым телом. Как знаки. Как символ. Сути своей. Жаль. Что это всё так мимолётно. Как дуновенье тёплого ветра. А я ожидаю морозы. Январские. Крещенские.
Изогнулась изгибами тела от холода. Бомбы лежат под рубашкой твоей . Маски ночные. И раздёрнута передо мной. В серебре.