«Холод»

 

Утепляться не хочется,

Но от холода вешаться

Впору, ибо не кончится

Этот холод. Мы топчемся. 

Говорила: песочница,

Получается: снежница.

 

 

XXX

 

Вот вам чистый лист пацанства:

Любим, воем обоюдно.

Юным впору «весноватся»,

Просыпаюсь, ибо юный.

 

Что по плану: ливень, водка.

Что по плену: всё горячка.

Прежде верил: встречу Портман,

К счастью, был пленён землячкой.

 

Вот весенний лист угрюмства.

Потому что не навеки,

Потому что в человеке

Много, Господи, искусства.

 

Я хочу, чтоб ложь сметало

Хмелем, ливнями в апреле,

Сильным духом, не Святаго –

Тем, что в нездоровом теле.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

«Пародия на Северянина»

 

«Афанасий» с шампанским!

«Афанасий» с шампанским!

Это русский с французом,

Это пиво и брюд.

 

Весь я в чём-то не светском,

Весь я в чём-то китайском.

Как нервозно – конфузно

Окосел и обрюзг.

 

Куртизанку замацал,

Пармезану нарезал,

Отдаваясь грозово

Изреченьям борзым.

 

«Афанасий» с шампанским –

Афигений поэзо!

Принимаем с позором!

Вдохновенья позыв

 

От Москвы до Аляски

Славься воля и Солнце,

Мелонин и солярий!

Залезаем в долги:

 

«Три медведя» с шампанским,

«Изабелла» под коксом,

И бомбить Нагасаки

Из Тагила в Тагил.

 

 

XXX

 

Кабы не было зимы,

Прямо в гамаках

Спали бы сыны Земли,

Пели абы как.

 

Не поётся – любится.

Ветер, как петля

Возле шеи крутится

Воспитанья для.

 

«Пикник»

 

Трава впервые побледнела

И не беспочвенно увяла.

А небо серое, но небо

Давно румянец потеряло.

 

Зачем мы звуки ошкурили?

В костёр не можем положить…

Вот так всегда: растёшь в ширинку,

А вырастаешь в ум, да вширь.

 

Мужские руки – жест в беседе,

Гитара, спичка на ветру.

Не пой: «Как здорово, что все мы

Так нездоровы», это труд –

 

Стенать над голым костровищем,

Когда сентябрь у нуля.

Сошлись  дельцы духовной пищи,

И не пожарили Люля.

 

Мне слаще русская трапеза,

А Русь роднее с третьей рюм…

Спасибо, друг, что хлеб нарезал.

Господь! За всё благодарю.

 

«Актриса»

 

Женщина стала актрисой:

Мачехой, феей, царевной.

Жалко, что видимся быстро,

Ибо безжалостно редко.

 

Буду волочь до матраса

Как полагается в розах:

Любит она умиляться,

Также строптивые позы…

 

Любит меня, и наверно

После антракта продлится

Та, что зовётся царевной,

Другом, женой и актрисой.

 

«Романтический ужин»

 

Яблоки: выставил,

Якобы вымыл.

Давеча вызвался:

Здравствуй, я – Имя.

Там – то, мол, хижина –

Выдохнуть затхло.

Надо бы нынче же –

Выселят завтра.

Молод и голоден.

Говор: уральский.

Девушка: в комнате.

Волосы: в краске.

Девушка: женщина.

Примем: с позором.

Действуем: шепчемся.

Я: образован.

Ты: образована

Наполовину.

Яблоко сорвано:

Непоправимо.

 

 

 

Вечный сон о детстве»

 

Впервые встретил первый дождик

Не на траве, а под травой.

Наружи душно: подорожник

Припудрен пылью огневой.

 

Пожар взлетел и в пепел вжался.

Свободна жертва, сыт конвой.

Но вот мне снова лет пятнадцать,

А может мне тридцать седьмой

 

Во тьме мерещится бесплодной,

Где флаги, правда, прадед, страх.

Тридцать седьмой антинародный

Рембо и Пушкина оставь!

 

И к Рембо в рёбра баб не тыкай –

Се детский фильм. Я Крошка Ру!

Пускай со мною будут Тигра,

И Пятачок и медный рубь –

 

Скоплю на сахарную вату

И буду счастлив, глуп и прав.

О нет, расту. Простите. Фатум.

Кровавой ваткой у ребра

 

Пережимаю хвори. Хвои

Припоминаю, маму, праздник;

О, невростеник и проказник:

Стишок про дедушку? Легко я!

 

Был подорожник огорошен,

Мой взрослый слушая рассказ.

Я буду дедушкой Алёшей,

Тридцать седьмой! Не мучь Парнас!

 

Юнец! Гуляй по травке босо,

Да вонь благую всюду чуй.

Пусть первый дождик смотрит косо,

Поймаю, дескать, замочу.

 

 

 

XXX

 

Я цельность слова выбрал высшей целью.

Сижу за чаем. (вот уже смешно).

Вокруг моргают барышни с Коэльо,

О них вообще писать запрещено…

 

Тоска и лень массируют мурашки,

Беспочвенно взошедшие в душе.

Писать о важном глупо, гулко, страшно,

Как петь про рай на нижнем этаже.

 

 

 

 

 

 

«Сказка о пророке ферзе»

Ферзеет пешка на краю турнира.

И чёрный конь опешил. Оробел.

И молвил белый ферзь, сломав рапиру:

“Король Всевышний как бы чёрно-бел.

Он делит мир впотьмах, подобно Лиру.

На месте “г” впечатывай пробел!” –

Так молвил ферзь в сияющем мундире;

В недавнем – пешка на краю турнира.

И чёрный пони стал немного бел…

 

Он был не против чёрно-белой веры…

Тут грянул марш немытых “шахматят”.

И чёрный слон дал слово офицера:

“Скорей меня в берёзу возвратят,

Чем стану чёрно-белым.” И мегера,

Царица ночи, жгучая Венера

Шепнула: “Ферзь! как светел пеший взгляд.

Я – чёрный ферзь, чей женственный наряд –

Рапира под чарующим парео.

А ваш король – оплот абстрактной сферы.”

 

– Но он сильнее всяких “королят!”

Внемлите же, о чёрные солдаты! –

Кричал пророк, а сам почти ослеп;

Глядел на то-ли платье, то-ли латы,

Ногтей изящный вороной браслет.

И королева ветреным легато

Промолвила, представ ещё взрослей:

“Ни чёрное, ни белое не свято.

Всевышний – в вечном состоянье пата.

И весь турнир – сего конфуза след.

Коль вы, мог друг, хотите быть распятым –

Пройдёмте в наши чёрные палаты.

Любовнику витийствовать не след.

Мы – шахматы. Мы у деревьев взяты.

Мы скользкие как яблоки разврата.”

 

Перекрестился Ананд Вишванатан.

Каспаров вовсе уронил пенсне.