По мотивам биографии Льюиса Кэрролла
 

 

Вступление

Чем отличается добропорядочный гражданин викторианского общества, замкнутый, избегающий знакомств, скромный преподаватель математики, читающий лекции сухим безжизненным тоном, скучный, унылый, страдающий мигренью и бессонницей, заика с дефектами речи и кучей болезней и фобий в придачу, от энергичного фотографа-любителя, все свое свободное время проводящего в компании маленьких девочек, искрометного чудака, способного часами, без запинки, рассказывать волшебные истории и веселить, этакого клоуна на каждый день?..
Первый никому не интересен. Его зовут Чарльз Лютвидж Доджсон.
Второй – автор всемирно известной сказки “Алиса в стране чудес”, Льюис Кэрролл.
Оба представляют собой две грани одной и той же личности. Это, пожалуй, уникальный кризис идентичности, феномен “альтер-Эго”, редкий, но известный в медицинской практике как «диссоциативное расщепление личности», где каждая  часть имеет собственные паттерны восприятия. До сих пор психоаналитики подбирают ключи к посланиям Кэрролла, по капле выжимается смысл из каждого слова, каждого символа… Помимо обвинений в педофилии, один из дотошных исследователей его творчества даже обнаруживает зашифрованные анаграммы, которые автоматически отправляют Кэрролла в топ-подозреваемых по делу легендарного маньяка – Джека Потрошителя.
Но стоит ли «ломать копья»?.. Спустя годы после публикации своего произведения, профессор математики Оксфордского университета стыдится того, что именно он – автор вздора, посвященного вовсе не детям, а Ей одной… Это ниже его достоинства. Он не хочет говорить об этом, а Она… про­дает подаренную им рукопись «Путешествие Алисы в подземелье» на аукционе «Сотби». Спустя много лет, давая интервью, она смешно копирует его походку… престарелая миссис Харгривз, она же Алиса Лидделл… его единственная любовь. Ведь больше никому и никогда он не делал предложения руки и сердца.
“Отрубить ему голову!” – истерический вопль Королевы страны Чудес идеально вписывается в нелепую схему его личной трагедии. Трагедия амбидекстра – человека, способного включать в активную работу одновременно левое и правое  полушарие.

 
1. Дисгармония

«Здравствуйте, меня зовут Лютвидж, мне двадцать восемь лет, я учитель математики и логики. У меня волнистые волосы и серые глаза. Я ношу очки и предпочитаю быть гладко выбритым. Я люблю чистоту. Я никогда не надеваю белье дважды. Я вежлив, пунктуален и никогда не проигрываю в соревновании с часами. Моя жизнь – предсказуема, если не сказать, скучна. Но у меня есть хобби. Иногда я фотографирую. У меня есть своя фотолаборатория.
Я немного заикаюсь. Из-за этого я стараюсь меньше говорить. За исключением лекций, там мне приходится много говорить, и я боюсь насмешек в свою сторону. Как и у каждого нормального человека, у меня есть свои страхи. Я боюсь паразитов, пауков, люстр и шаровой молнии. Во время ливня или грозы я закрываю все окна и плотно зашториваю.
Я здоров, подтянут, и нахожусь в хорошей физической форме. Если не считать бессонницы. Ацинноссеб – моё поле брани. Чем меньше я сплю, тем чаще меня посещает боль. Иногда боль такая, будто голова отлетает от тела и прыгает, как мяч для гольфа под ударами клюшек.
Мне не помогают ванны, лекарства, опиум и снотворное. Поэтому я обратился к Вам. Скажите, есть ли какой-нибудь уникальный, безотказный способ решить мою проблему, когда все остальные методы уже исчерпаны и безнадежны? (кроме отрубания головы, разумеется)».

Они сидели на стульях, как манекены, и не смотрели друг на друга. У одного вид напряженный, у второго сонный и болезненный, но, быть может, виновато освещение. С подоконника таращились трехцветные фиалки, было тихо, только в углу икали часы. Доктор дочитал до конца, пошевелил густыми усами, почесал ладонь об угол стола и сказал, постукивая холеными пальцами:
– Мигрень – побочный эффект, возникающий у гуманитариев при попытках занятий высшей математикой.
Посетитель поднял голову. Доктор заметил выраженную асимметрию его лица. А эта его манера держать голову… По-видимому, он уже давно терпеливо носит свою корону. Корону боли. Тяжелую и невидимую. Его глаза – как запотевшее стекло. В них совсем нет блеска. Сидит, как мертвец с монетами на глазах. Холодный и безликий. Только аккуратно причесанные волнистые волосы имеют особенность – интригующе серебрятся.
– Но я не гуманитарий. – сказал Лютвидж. – Я занимаюсь математикой уже много лет. Мое левое полушарие работает как часы.
– Нет, – сказал доктор, – Судя по тестам, вы амбидекстр. Оба ваши полушария имеют равную силу. Но так как вы подавляете работу правого полушария, оно бунтует.
Доктор выдвинул ящик. В его руках блеснула пилочка. «Такой можно проткнуть насмерть» – подумал Лютвидж.
– Дисгармония – вот причина страданий. – сказал доктор. – Не позволяйте вашему левому полушарию доминировать. Например, не смотрите на лес, как на множество деревьев разной длины, а как на целостный образ – пейзаж, оцените его красоту, наслаждайтесь цветами, запахами, пением птиц… Эффективно применяйте воображение, доверяйте интуиции, дайте волю чувствам, наконец.
Трение ногтя о пилочку вызывало омерзение. У Лютвиджа зубы свело, и по спине пробежали мурашки.
– Вчера я гулял в парке. Но не получил ни малейшего удовольствия. У меня только сильнее заболела голова. – голос Лютвиджа прозвучал ровно и безжизненно.
– Хорошо. – сказал доктор. – Тогда продолжайте упражнения по левописанию. И не забывайте о нашем уговоре: будьте откровенны, насколько это возможно. Напоминаю, что наши сессии строго конфиденциальны.
– Зачем я должен учиться писать левой рукой? По-моему, это глупое занятие. Оно отнимает кучу времени у меня.
– Тем не менее, Вы делаете успехи. Поглядите, как выравнивается ваш почерк. Вы пишите, «Здравствуйте, меня зовут Лютвидж, я учитель математики». Почерк корявый, почти нечитаемый. Далее, вот здесь, взгляните, – доктор пододвинул лист, – «Я немного заикаюсь»… Буквы начинают растягиваться, наклон колеблется как маятник, вправо-влево. К моменту повествования о грозе, ваш почерк приближается к идеалу. А вот это… – доктор склонился, поднося к листу маленькое зеркало, – Совершенно удивительно. Так писал Леонардо да Винчи.
– Что?
– Слово «бессонница». Вы написали его в зеркальном отображении.
– Хм… признаться, я этого не заметил.
– Мда-а-а… – доктор как-то странно посмотрел и улыбнулся азартно. Наверное, так улыбается энтомолог, обнаружив в траве редкого жука.
– У вас есть какие-нибудь выводы? – спросил Людвидж.
– О, если я скажу, вы же потребуете доказательств!
Лютвидж взглянул на перхоть на плече доктора. «Вот он, пепел бредящего разума… – подумал он. – Перхоть заразна. Перхоть не поддается окончательному вылечиванию».
– Знаете, в чем причина вашего заикания? – спросил доктор. – Вы жестко переделали свою природу. И стали не тем, кто вы есть на самом деле. Сначала нарушение темпа и ритма речи, потом энурез, нарушение пищеварения, потом бессонница, потом мигрень, не так ли? Всё это последствия вашего насилия над мозгом. Мне кажется, в детстве вы были левшой, так? Я понимаю, родители… они часто видели в этом непослушание, каприз, упрямство, да? Заставляли писать правой рукой. И вы старались! Старались изо всех сил, чтобы им угодить! До сих пор вас не покидает тревожное ожидание неудачи и мысли о своей неполноценности!
Лютвидж поправил очки. Его левый глаз был больше и выше правого, одна ноздря раздулась, один уголок рта сполз, другой подпрыгнул.
– Вы перечислили далеко не все свои страхи, неврозы и навязчивые состояния… да перестаньте моргать, у вас тик… Вас часто мучают кошмары, из-за них вы просто боитесь спать, потому, что они кажутся слишком реальными!! – распалялся доктор.
– Я… я не понимаю, – сказал Лютвидж, – Я без пяти минут профессор, я учитель ма… мма… ммма-атематики! Меня уважают коллеги, студенты и кто там еще… а вы… Вы п…п-п-п-ррооо-сто сидите и издеваетесь надо мной!
Доктор размотал и снял с шеи платок, и отложил его в сторону. «Таким можно задушить человека» – подумал Лютвидж.
– В вас живет художник. Не убивайте его, не мучайте.
– Художник? В таком случае, он мешает мне спокойно заниматься моей профессиональной деятельностью. Я хочу его смерти. Да-да! Пусть он умрет, я больше не могу этого выносить!
– Не беспокойтесь, когда Вы научитесь использовать потенциальные возможности вашего правого полушария, то левому будет гораздо легче решать самые сложные задачи. Поверьте, ваш Художник вовсе не враг вашему Математику. Они могли бы отлично сработаться. Кстати, именно Художник подсказывает идеи. Так создаются гениальные произведения и совершаются великие открытия! Быть может, Вы даже изобретёте машину времени!

2. Ацетат таллия

«Для кого-то я серая заурядная личность, со слабыми эмоциями, бедным словарным запасом и небольшим воображением. Но я и не хочу быть другим! Я не хочу издеваться над здравым смыслом, умиляться тому, чего не существует, или позволять инстинктам управлять мною, как куклой. Ревность, обман, зависть, гнев, ярость – вот оно, гениальное порождение вашего уважаемого правого полушария. Оно управляет левой стороной тела, поэтому, правило: я всегда смотрю на левую половину лица. В то время как вы со мной милы, учтивы, добродушны или улыбаетесь, именно там что-то меняется, подергивается, делается несимметричным или уродливым. Так я безошибочно определяю вашу ложь, торжество или тайное злорадство.
Я хорошо запоминаю факты, имена, знаки, даты, числа, формулы, могу составлять и решать мозаичные головоломки. И когда я в чём-то уверен, то не обязан спрашивать “мнение” правого полушария. Если бы я это делал, то не смог бы решить ни одной задачи.
Да, я способен понимать только буквальный смысл. Но что в этом плохого? Меня раздражает, когда женщины плачут над книгой, даже не зная, что такое настоящее горе или настоящая любовь. Я совершенно равнодушен к мелодиям, меня не трогают бесподобные рифмы и метафоры, я не понимаю, зачем смотреть на картину дольше десяти секунд. Я не знаю, что такое вдохновение, что такое муза, Вы видели ее? Это какое-то мифическое существо, живущее на небесах? В траве, в клумбе, а может в цветочном горшке? Боги, ангелы, демоны, вдохновение, предчувствие, душа… Всё это красивая сказка».

Лютвидж уложил лист в конверт и убрал в стол. Он подошел к зеркалу и аккуратно расчесался. Гладкий пробор: волосок к волоску. Он помыл ноги в тазу, долго сидел, почесывая волосатые икры, потом приступил к ужину. Он разрезал ниткой сыр, и, разламывая его ребром вилки на еще более маленькие кусочки, по очереди отправлял в рот. Последний глоток он сделал с большим усилием. Боль приближалась. Он прислушался, как трещат швы его черепа, боль стучалась изнутри, успев парализовать одну часть лица. Он опрокинул на ладонь маленький пузырёк и отсчитал: раз, два, три. Желтые пилюли легли на язык. За окном начиналась фиолетовая темнота. Его глаза медленно гасли, сначала левый, потом правый…
Ночью он почувствовал пугающую сырость. Он отдернул одеяло. Было сухо. По пути в уборную он заметил паутину мокрых следов на полу. Но это были вовсе не его следы.
Кто-то рылся в ящичках.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Лютвидж.
Девочка обернулась. Широкие скулы, большой рот, и глаза как две черные капли. На пояске летнего платья болтается череп котёнка.
– Мне нужен ацетат таллия! – сказала она. – Аптекарь не продал мне его, потому что я маленькая.
Девочка подошла слишком близко. Его нос уловил слабый запах гниения. Он ощутил, как жидкость бежит по его ногам. Он посмотрел вниз: она текла, не переставая, мутная жидкость. Усевшись на край доверху наполненной ванны, девочка показывала пальчиком и заливалась смехом. Лютвидж толкнул маленького монстра, она опрокинулась и упала, обдав его горячими брызгами. Он крепко держал ее плечи, прижимая тело ко дну, пока она не обмякла, разведя руки в стороны.
Пока он соображал, как избавиться от трупа, девочка опять ожила, подпрыгнула и намертво повисла у него на шее. Он в ужасе тыкал в нее зубной щеткой. В живот щетка вошла мягко, как нож в масло, но крови не было. Девочка снова обмякла и закрыла глаза, рот так и остался открытым. Ее голова покачивалась в облаке всплывающих волос, заостренные черты, стертые водой, теперь казались красивыми. Он аккуратно погрузил палец в ее нутро и испытал странное удовольствие.

3. Ножницы

Доктор Френсис Тамблти* был уверен, что психология – наука будущего. Только с помощью нее можно описать феномены сознания, которые (доктор Тамблти в этом не сомневался) существуют столько, сколько существует человечество. Он придерживался философии Аристотеля, что сознание и психология – это части души. Душа отвечает за чувственные впечатления и позволяет строить умозаключения, лежащие не только в основе памяти, но и произвольного, свободного выбора. Душа – основа всех жизненных проявлений, вот потому все болезни начинаются с повреждения души.
Доктор Тамблти словно пытался разложить своих клиентов на составные части, и в большинстве случаев ему это удавалось. Но пока что, математик Лютвидж оставался для него закрытым и малопонятным. «Человек-футляр». Помимо профессионального любопытства он вызывал у него редкое чувство – чувство сожаления. Сожаление от того, что природа словно выморозила его чувства, оставив один лишь интеллект.

– Вы затеяли опасный спор. – сказал Тамблти, прочитав новое письмо. – Я хочу примирить вашего математика и художника, а вы продолжаете их стравливать. Вы хотя бы осознаете конфликт с самим собой?
– Совсем нет. – ответил Лютвидж. – Это лишь отражение нашей недавней с вами беседы. А те пилюли, которые вы мне дали… они не помогают. Они имеют побочные эффекты, о которых вы меня не предупредили.
Лютвидж рассказал о своем сновидении.
– Зубная щётка – явно фаллический символ. А как у вас с женщинами? – доктор посмотрел в упор.
– Вы хотите обсудить мою личную жизнь? Это какой-то новый подход в лечении мигрени? – спросил Лютвидж.
Доктор Тамблти сощурился, по щекам разбежались морщинки.
– Вы как-то сказали, что совершенно здоровы. Но если бы Вы были здоровы, то не обратились бы ко мне, ведь так? Увы, если Вы не будете откровенны, я буду вынужден прекратить наши сессии. Учтите, я лечил самого Чарльза Диккенса! Его голова болела бес-пре-рывно! Я уже говорил, что ваша мигрень – не последняя причина беспокойства. Не пытайтесь меня обманывать. Ваши кошмары – не побочный эффект лекарств. Это то, с чем Вы живете уже давно. У вас, конечно, есть одно неоспоримое право – свобода выбора. Вы можете обратиться к другому доктору, в любое время. Но мои методы – это мои методы, и отступать от них я не намерен.
– Я не женат.
– И? – спросил Тамблти. Его бровь забавно поднялась. В руке что-то блеснуло. Ножницы. Два лезвия, чуть загнутые на кончиках. «Такими можно оскопить человека» – подумал Лютвидж.
– Я не трачу свое драгоценное время на знакомства и общение с женщинами. Подозреваю, из-за этого мои родственники считают меня девственником. Но это не так.
Вертикально держа перед собой ножницы, доктор скосил глаза и сделал два движения: щелк-щелк!
– Мне порой кажется, что в голове у женщин сплошной хаос и разруха, – продолжил Лютвидж, – Это меня раздражает. Приведу примитивный пример. Вечером мужчина спрашивает женщину, не заварить ли ей чаю, «Да» – говорит она. Но когда он уже наливает чай, вдруг слышит истерическое «Нет!». Она где-то слышала, что лишняя жидкость может вызывать отеки на лице поутру. Или она не сможет потом надеть свои любимые узкие туфли.
– Вы, как минимум, Декарт. – доктор покачал головой. – Но как же вы обходитесь без женщин? (Щелк-щелк-щелк!).
– Я пользуюсь услугами проституток. – ответил Лютвидж.
– О-о… – Тамблти откинулся в своем кресле. Лязганье набирало обороты. Когда ножницы в проворных пальцах доктора совершали очередной кульбит, Лютвидж слегка жмурил один глаз.
– Я не считаю безнравственным тот факт, что тело может служить товаром. Я просто прихожу, выкладываю определенную сумму денег и…
Щелк-щелк, щелк-щелк-щелк! – зловеще повторяли ножницы.
– … удовлетворяю свои естественные потребности, нужные для здоровья, наподобие еды или сна. Да перестаньте Вы уже!
– Что? – спросил Френсис Тамблти, остановившись.
– Делать так.
– А что я делаю?
– Вы раздражаете меня, намеренно!

– Не думал, что вас так легко вывести из себя. – сказал доктор и записал в большой синей тетради: «Сomplexe de castration – Sexus getero».
– Моя мать любила шить и однажды она поранилась, не знаю чем именно, я увидел только, как кровь брызнула на белую ткань и испортила изделие…
«Phobia defloration» – дописал доктор.
– С тех пор, когда она доставала свою коробку с иглами, крючками, ножницами, линейками и прочими швейными принадлежностями, я опасался повторения картины…
«ginefobiya» – написал доктор, перечеркнув предыдущую запись.
– Что Вы там пишите? – осведомился Лютвидж, – Я имею право знать?
– Да-а, – рассеянно проговорил доктор, и тут его вдруг как осенило: – Придумал! А что если познакомить вас с одной моей пациенткой? Не так давно ее отец привел ко мне на прием. Она постоянно фантазирует. Живет словно в вымышленном мире. Ей также как и вам, снятся сны, которые любой человек счел бы худшим кошмаром, но, они ей нравятся, странно, да?
Речь Френсиса Тамблти становилась отдаленной, произносимая с таким цинизмом, которого Лютвидж никогда не слышал прежде в его голосе. Кажется, доктор беспощадно глумился над его страданием, его болью. К мучениям добавлялась оглушительная пульсация в темени и висках. У Лютвиджа перед глазами промелькнули вспышки, окаменелая боль размякла и зашевелилась.
– Спасите мою дочь! Вытащите ее в реальность! Я не хочу, чтобы она закончила свою жизнь в сумасшедшем доме! – брызгая слюной, орет папаша пациентки, стоя на коленях у дверей.
– Она полная ваша противоположность! Ее ассоциации фантастичны и противоречат всем законам логики! Вы обязательно должны с ней познакомиться! – методично твердит доктор, – Вы нужны друг другу! Ради достижения гармонии… Рациональность и иррациональность! Логика и абсурд!
Лютвидж не заметил, как доктор Тамблти оказался сзади, быстрым движением ножниц трепанировал его череп, влил туда немного кипятка и принялся интенсивно помешивать против часовой стрелки, превратив его мозг в кашеобразную массу, чав-чав-чав… изредка лезвия задевают стенки кастрюли… щкц-шкрррц…
– Мистер Лютвидж? Мистер Лютвидж! Вы меня слышите?
– Что?! – спохватился Лютвидж.
– Алиса… – мечтательно произнес доктор Тамблти. Щёлк-щёлк!..

4. Горчица

Никогда, ни при каких обстоятельствах, не отказывайтесь от чашки чая, если: на улице жарко; на улице холодно; если вы вне дома; прежде чем выйти из дома; если вы только что пришли домой; если вы устали; если кто-то думает, что вы устали…
Лютвидж оторвал взгляд от газеты. «Как быть настоящим британцем» – называлась статья. В это время открылась дверь, и мимо прошел диковатого вида взлохмаченный мужчина, с острым беспокойным взглядом, в ярко-голубой фланелевой одежде и небрежно повязанном галстуке. Мистер Лиддел?..
А Людвидж так и остался незамеченным на фоне серой стены. Он пожалел, что именно сегодня он надел серый костюм. В его шкафу было два вида костюмов, одинаковых по крою и фасону: черный – официальный, серый – не официальный (или праздничный).
Лютвидж посмотрел на часы. Кошмарно, что они остановились. Он стал закручивать заводную головку, скрип-скрип… старая пружина вылетела и угодила в щеку Генри Лиддела, который снова проходил мимо. – Вы?! – спросил он.

…Лютвидж знал его уже четыре года. Но что он знал? При мысли о Генри Лидделе сперва всплывали: очки, бородёнка, нос. Затем прорисовывалась персона важная, сдержанная, немного мрачная. Ко всему этому прилагался научный статус. Декан университета, соавтор знаменитого греческого словаря… Но за пределами университета Генри Лиддел оказался довольно милым и дружественным человеком. Только в его манере говорить был какой-то темный юмор: – У меня три дочери. Две умненькие и одна дурочка. Я чувствую себя сказочным королем!..
С неистощимым оптимизмом он обрушил на Лютвиджа проблемы воспитания и особенности детского гипертрофированного воображения. Лютвидж пропускал их мимо ушей. Но казалось, у Генри Лиддела припасены тысячи занятных историй о своей дочери. И ни слова о работе.
Они зашли в курительную комнату, где под зеленым зонтом сидела красивая женщина в малиновом тюрбане. Она широко улыбнулась, и поведала, что уже десять лет тщетно пытается получить диплом врача. «Мисс Алекса, будем крутить столы? У вас нет сегодня аллергии на призраков?» – спросил Лиддел.
В холле с клетчатыми, гладкими до блеска, полами двигались как фигуры по шахматному полю какие-то люди, и каждый раз, прерывая беседу, Генри Лиддел бросал короткие реплики: А, добрый день, миссис Лоу! О, прекрасная мисс Джейн!! Мистер Гарольд, еще одну партию хереса?.. М-да, ха-ха!
Лютвиджу казалось, что он попал в сумасшедший дом. Где нет ни одного свободного угла, нет ничего настоящего и осмысленного. Близилось время чая. Слуги дребезжали чеканными серебряными подносами и фарфоровыми сервизами. Пахло плюшками, миндальным печеньем, бергамотом, корицей и лимоном. Гости были в предвкушении. Ибо чаепитие в этом доме было больше чем ритуал. Лютвидж очутился в окружении постных лиц, где царят законы этикета, где каждый говорящий запутывается в собственной вежливости, сквозь которую изредка прорываются причудливые ужимки, и главное: никто никуда не торопится. Да здравствуют замершие стрелки часов и чаепитие, которое продолжается вечно!
Лютвидж не притронулся к угощениям. Изредка он поглядывал наверх. Эти проклятые люстры, тяжелые бронзовые чудовища, подвешенные на цепях! С гигантской иглой посередине. Целится прямо в темя… Сейчас оторвётся!..
Он отодвинулся подальше от стола и сложил руки на коленях.
Миссис Лоу, со свойственным пожилым дамам аппетитом уплетала щедро пропитанную маслом плюшку.
– Передайте-ка мне горчицу, вон ту!
– Это вы мне? – спросил Лютвидж.
– Да, вам. – кивнула она.
Он лихорадочно шарил глазами по блюдцам с тартинками, печеньем, медом и джемом, но… нигде не было горчицы. И все предметы выглядели то очень-очень далекими или наоборот, очень близкими. Он заметил вазочку с крышкой и приподнял ее, чтобы проверить содержимое. Вазочка опрокинулась, и молочная река хлынула на скатерть.
– Ой! – взвизгнула прекрасная мисс Джейн, задев локтем своего соседа, который выразительно заскулил, пролив на себя горячий чай. Боже, какая неловкость… Возвращаясь в исходную позу, Лютвидж опрокинул свой чай, а миссис Лоу от неожиданности уронила плюшку. Ай-яй-яй!.. Плюшка булькнула в кружку, забрызгав очки декана Лиддела. Начался переполох. Всё вокруг бренчало и повизгивало, текло и капало, коверкалось и разрушалось… Людвидж чуть не сгорел от стыда.
Вскоре гости успокоились и, как ни в чём не бывало, продолжили трапезу. «Вот что значит быть настоящим британцем» – подумал Лютвидж.
– Скажите-ка, а правда что горчица стимулирует работу слюнных желез? – невозмутимо спросил мистер Гарольд, посыпая корицей чай.
– Подъязычных. – сказала дама в малиновом тюрбане.
Они еще долго обсуждали преимущества горчицы, а Лютвидж негодовал: «Не горчица, а корица, корица!.. Потому что в окружении сладостей горчицы не может быть по обыкновению!».

Он заметил какое-то шевеление под столом и аккуратно приподнял край скатерти. Там была девочка. Раскосые глаза блестели из-под коротко-стриженной челки, огромные и обволакивающие. Он словно оцепенел. И сразу вспомнил о мистических существах, которые, благодаря своим чарам, умеют гипнотизировать и передвигаться незаметно, как паутинка.
Тогда Лютвидж впервые вывел теорию трех состояний:
1. Реальность. Обычное состояние, без осознания присутствия эльфов.
2. Неестественное, переходное состояние, в котором одновременно осознается реальность и присутствие эльфов.
3. Транс. Ирреальность и осознанное перемещение в страну эльфов.
Он медленно приходил в себя. По тиканью в его висках можно было отсчитывать пульс. Девочка доверчиво улыбнулась и растворилась, но как-то не сразу, а по частям. Последняя деталь никак не хотела исчезать. Краешек маленькой ступни в матерчатой туфельке… Если бы он мог коснуться ее, хотя бы раз… своими губами… и обглодать как…
– Подайте мне вон тот кусочек! Ножку! – сказала сумасшедшая миссис Лоу.

5. Нафталин

Вскоре всё семейство Лидделов и гости отправились на поляну для гольфа. Разрумянившиеся от полуденного солнца дети резвились на зеленых лужайках, старики отдыхали под длинными тенями старых каштанов. В этом обществе Лютвидж чувствовал себя отвратительно. Он даже не мог толком разговаривать. Пока он заикался, люди уже начинали позёвывать. Он знал, что если он уйдет, то этого наверняка даже никто не заметит. Но Алиса зорко следила за ним, за каждым его движением. И приблизилась неожиданно, как и прежде.
– Что это за духи такие, нафталин? – спросила она, сложив руки за спиной.
Лютвидж обернулся. Алиса пытливо уставились на него снизу вверх.
– Нафталин! – повторила она, принюхиваясь. – Мой папа говорит, что от тебя нафталином несёт за версту. Но я ничего не чувствую!
«Так вот что они шепчут мне в спину. Лицемеры» – подумал Лютвидж.
– Ты не правильно поняла своего отца. Он имел в виду, что я ужасно скучный, старомодный, серая моль, сухарь, зануда, кислятина!
– Аха-ха-ха-ха! – подпрыгнула Алиса. – Отгадай, что у меня в правой руке, на букву М?!
– Мармелад.
– Нет.
– Мухомор.
– Неправда! – насупилась Алиса.
Лютвидж измучился в догадках и, наконец, сказал: – Сдаюсь.
– Моё зелёное яблоко! – сообщила она.
Лютвидж поправил, что «моё яблоко» находится не в правой, а в левой руке.
– Это с твоей стороны! – объяснила Алиса.
– Вздор.
– Ах! – сказала она, потягиваясь, – Такая рань, а я уже назюзюкалась!
– Но сейчас вечер. – заметил он.
– А на часах утро. Четыре с половиной!
«Нет, это невозможно!» – с раздражением подумал Лютвидж.
– Хочешь быть моей лошадью? – спросила Алиса.
– Нет.
– А кем ты хочешь быть?
– Профессором.
– Тебе никогда не быть профессором с таким больным подзатыльником.
– Случайно не папа так сказал? Прекрасно, прекрасно… – процедил Лютвидж.
– Я знаю игру! – обрадовалась она. – В нее обычно играют взрослые. Ходи за мной и не снимай с меня глаз. А я буду догадываться, что я тебе как будто прилюбляюсь.
– Какая-то непонятная игра… – пробормотал он.
– Ну что ты за человек! Жаль, жаль… Я так одинока… у меня совсем никого нет! Даже кот, и тот умер. – в голосе Алисы прозвучала такая неподдельная горечь, что ему снова захотелось, чтобы она смеялась и подпрыгивала.
– Быть может, ты предложишь какую-нибудь другую игру?
– Игра в Ньютона! – объявила Алиса. – Ляг на траву! Не бойся!
Он лег на спину, вытянул ноги и сложил руки на груди. Алиса довольно ухмыльнулась.
– Закрой свои зыркалки. Лежи и не подавай признаков жизни. Вот так.
Удар пришелся по лбу, так что щелкнула переносица, и зубы клацнули у него во рту. Он вздрогнул, открыв глаза. Увесистое яблоко отскочило и прыгнуло на землю.
– Ну как? Что у тебя на уме?! – Алиса захлопала в ладоши.
– Думаю, у меня будет шишка… – сказал он, отряхиваясь.
– И ни одного великого открытия?! Ну что ты за человек!.. Дуршлаг! – с досадой проговорила она. – Давай пойдём вперёд. Мы будем идти вперед, а дорога назад! Но с другой стороны, это очень удобно! Если носить платье с длинным шлейфом! Я покажу тебе кое-что… – тараторила Алиса, широким жестом указывая на окрестности.

При общении с девочкой, Лютвиджа охватывало то негодование, то любопытство, то смесь страха, брезгливости и стыда, но постепенно он стал повиноваться ее приказам. Он вдруг обрёл такую необыкновенную легкость и не заметил, как перестал заикаться. Они шли, увлеченно болтая и размахивая руками. Он пожирал глазами Алису и красивые пейзажи, всасывал ноздрями ароматы, насыщался прикосновениями травы к босым ногам, и, кажется, даже слышал эльфов, резвящихся в кустах и деревьях. Всё смешалось, смех и печаль, боль и истома, холод рассудка и жгучее желание творить. Туча распухла. Сейчас… сейчас начнётся…
Лютвидж остановился, поднял руки к небу и стал произносить заклинания.
– Абра! Кадабра!!! – в последний раз крикнул он, подпрыгнул и сделал страшное лицо. В тот же момент разразился гром и закапал дождь.
Алиса заморгала, приоткрыв рот от удивления.
– О… Да ты же волшебник!! – догадалась она.

6. Пауки

«Прошло уже полгода, но меня не покидает ощущение чуда. Возможно, именно этого мне не хватало. Общения с детьми. Дети – удивительные создания, они – живые, они – искренние, и умеют слушать голос своего сердца. Не знакомые с тревогами и несовершенством этого мира, лучше бы они не научилась лицемерию, алчности и корысти, и никогда бы ни жили по правилам взрослых, полностью зависимых от чужого мнения, от комфорта и плотского удовлетворения. Мы приходим в мир одними, а уходим полностью измененными, порой униженными и опустошенными. Мы похожи на глубоководную рыбу, выброшенную на знойный берег, мы больше не чувствуем связи с океаном Вселенной и медленно умираем. Как жаль, что маленькие дети так быстро вырастают! Но Алиса – необычная девочка. Поначалу мне казалось, что я заменяю ей ее домашнего питомца, но затем понял, как снискать ее уважение. Теперь я не упускаю возможности, чтобы радовать и удивлять ее всеми мыслимыми способами. Я научился делать фокусы, устраивать театральные представления и рассказывать волшебные истории, от которых она приходит в неописуемый восторг. Ради одной ее улыбки, и даже одного заинтересованного взгляда, я готов на всё. Ее отец считает меня другом семьи, и теперь всё своё свободное время я могу посвятить Алисе.
R юажобо усилА!»

Доктор Френсис Тамблти дочитал письмо и вложил его в синюю тетрадь с историей болезни. Содержимое его пепельницы отражало мучительный ход раздумий и время, которое он провел, ожидая Лютвиджа в неурочный час.
– Выглядите посвежевшим! – заметил он. – Поражен, как быстро Вы подобрали ключ к сердцу вашей Музы, но позвольте спросить, как поживает ваша голова?
– Ах да… – пробормотал Лютвидж, – Алиса часто пользуется моей рассеянностью, подбрасывая в мои карманы дождевых червей, лягушек, гусениц и пауков, даже в мою чайную кружку… одного я проглотил, представляете? Я теперь лишен страха перед всякой живностью, насекомыми, паразитами и инфекциями… И уже не боюсь грозы. Кроме того, в обществе Алисы я перестал заикаться!
– Я спросил, как поживает ваша голова? – повторил доктор Тамблти.
– Мигрень проходит. Думаю, это как-то связано с Алисой. Но стоит мне не повстречаться с ней больше двух дней – мигрень возобновляется. Зато я решил проблему бессонницы. По ночам, когда не удается заснуть, я сочиняю сказки для Алисы, они рождаются буквально у меня под ухом, сказочные герои болтают и бродят по моей комнате, я начал записывать истории и снабжать их иллюстрациями. А еще отец Алисы попросил заниматься с ней математикой. У неё с этим проблемы. Я придумываю для нее разные задачки с необычными исходными данными. Я заметил, что если условия задач специфические и оригинальные, то Алиса делает успехи, а если они типовые и элементарные, то она сразу начинает путаться и теряет всякий интерес к предмету.
Послышался такой странный звук, будто кто-то водит пальцами по зубьям гребешка. Лишь спустя секунды Лютвидж понял, что звуки доносятся из живота Френсиса Тамблти.
– Риск… – озабоченно произнес доктор, – Всегда присутствует. Зависимость! Вы впадаете в зависимость от Алисы, это нехорошо. К тому же Вы слишком идеализируете детей. Вы знаете, что среди них встречаются хитрые, злобные существа? Они могут изображать послушание, но вдалеке от бдительных взглядов втайне занимаются своими грязными делишками.
– Только не Алиса! – улыбнулся Лютвидж.
– Вы знаете, что Алиса считает свою семью кланом вампиров? Она убеждена, что они тайно похищают людей и исполняют жертвоприношения. – сказал доктор, поерзав на стуле.
– Что ж, возможно именно так ее разум бунтует против мира взрослых, против их лицемерия и косности мышления. – ответил Лютвидж.
– С таким же энтузиазмом она сама выполняет чудовищные ритуалы, – настойчиво проговорил доктор Тамблти, – Вы знаете, что она отравила собственного кота? Ацетат таллия… черт знает, как он к ней попал. Несчастное животное было тайно погребено под дубом, а высохший и оскобленный кошачий череп обнаружился в ее детской. Мне еще предстоит изучить такое поведение, продиктовано ли оно излишне чопорным воспитанием или психическим расстройством…
Лютвидж напрягся и скрипнул стулом. Рот доктора Тамблти дернулся, изображая улыбку. С красными от натужного воодушевления глазами, он продолжил рассказывать новые подробности об Алисе.
– Я не понимаю… – бормотал Лютвидж. – Что Вы хотите сказать…
– Игра окончена! Мой вам совет: остановитесь.
– Игра?! Мне кажется, я только начинаю жить! Алиса – вот всё, что есть у меня, в этом мире, где нет ничего чистого и бесхитростного! Она заставила меня вылезти из моей скорлупы, это только к лучшему, раньше я жил как сыч, как затворник! Разве это игра… такая странная игра для ваших пациентов, в любой момент они должны быть готовы выйти из игры, которую Вы же сами и придумали?! И, надо полагать, Вы тот час готовы придумать им другую, новую игру… вашего больного воображения?
– Да кто Вы теперь? Что – ты – такое. Прекрасная бабочка, за которой следит паук, или паук, выслеживающий прекрасную бабочку? – спросил доктор Тамблти. Падающие тени придали ему зловещее выражение. «Боже, какое кровожадное лицо» – подумал Лютвидж.
– Тьма… – прошептал Френсис Тамблти. – Тьма и бесконечность! Вот что такое наше подсознание. Закройте глаза и Вы поймёте, что внутри каждого из нас – сплошное чёрное безмолвие, необитаемое лишь на первый взгляд, на самом деле кишит монстрами, перед которыми даже ваши черви и пауки, самые мохнатые и ядовитые пауки, кажутся сущими цветочками! Наши мысли – не наши мысли, наши желания – не наши желания, наши имена – не наши имена! Осторожнее с монстрами, не выпускайте их наружу!

7. Теперь ты моя!

Мальчик красит изгородь. Кажется, он так и не решил, какой цвет выбрать, и предпочел радугу. – Доброе утро, мистер Льюис! – кричит он и с улыбкой провожает взглядом человека в костюме клоуна. Мистер Льюис почтительно кивает. Его ярко-рыжий парик слепит не хуже солнца. В одной руке у него дорожный сундучок, в другой – тренога для фотоаппарата. По пути ему еще встречаются какие-то люди. Клоун бодро проходит мимо, в надежде, что его никто не узнает… И, о, счастье! – его не узнали.

Кто он? Безумный шляпник, веселый нелепый искрометный чудак Льюис или черствый, прескучный математик Лютвидж? Раздвоение личности – не очень удобное состояние рассудка. Особенно когда две личности являются полными противоположностями. Появляются парадоксы: если одна личность хочет ягодный пудинг, а другая – кровавый бифштекс, надо ли отказываться от еды? Если ночью одна личность садится за стол и начинает строчить формулы, а другая намерена сочинять очередную волшебную историю, то нужно ли отрабатывать приёмы драки на самом себе? Тогда все бумаги отправляются в окно, разлетаясь по пустынной ночной улице…
В доме декана Лиддела рыжему клоуну всегда рады. Его появление – это праздник, когда детский смех не умолкает ни на минуту. После фокусов и кукольных спектаклей дети особенно возбуждены, и их приходится выгонять на лужайки. Но и там мистер Льюис умудряется совершить очередное представление. Изредка он бьет клюшкой от крокета мимо шарика. Все думают, что это какая-то игра, они не знают, что у мистера Льюиса «лилипутское зрение», когда видимые объекты – не такого размера как в действительности, кажутся то далекими, то очень-очень близкими. Доктор Тамблти называет это “приступами микропсии”. Они также не знают, что когда мистер Льюис идет криво или на ощупь – он не дурачится, а пытается осознать положение своего тела в пространстве. Опытный мозговед доктор Тамблти называет это “нарушением сенсорного синтеза”. Дети остроумно копируют его походку, словно бродят по траве против порывистого ветра. Но только он обладает гипнотической силой, чтобы целиком подчинять зрителя своей воле, заставлять не только смеяться, но и волноваться и сопереживать. Это совсем не смешно, когда он притворяется грустным и задумчивым, больным или убитым, но в такие моменты дети сами пытаются его развеселить; момент проявления особой чуткости, когда клоун сострадает клоуну.

После обеда людьми овладевает дремота, тают конфеты и млеют в тени колокольчики. Можно переждать жару в стогу сена, а можно пойти на озеро и там разделить оставшуюся вечность на двоих… и можно не думать о времени, слушая пение в камышах и наблюдая, как на поверхности озера пляшут водомерки. Алиса путается в зарослях кувшинок и кубышек, смотрит в темную воду, ей кажется, что оттуда на нее глядит кто-то иной. Ей дали купальный костюм, шест и веревку, чтобы училась плавать. К плаванью у нее большие способности, оно даже успело ей наскучить. Вскоре она просит Льюиса отвязать её от веревки и шеста. Она умело гребет руками и ногами и вдруг складывается и камнем уходит под воду. Льюис вскрикивает и, не обращая внимания на сердечный приступ, бросается в озеро и выносит бездыханное тело утопленницы на берег. Он своим ртом обхватывает ее губы, чтобы впустить в ее легкие глоток спасительного воздуха. Алиса открывает глаза и обвивает его шею своими скользкими руками. Что чувствует она, обнимая мужское тело? Чувствует ли она его неловкость, его смущенное дыхание? Оказывается, она не тонула, а рукой зажимала себе нос под водой, и потом наслаждалась тем, что он считал ее мертвой, удивительно как долго она могла оставаться под водой, даже ради шутки…

После вечернего чаепития они идут вглубь сада. Там, под зелеными аркадами, делаются последние приготовления. Мистер Льюис подходит к Алисе и несколькими движениями разрывает на ней простенькое белое платье. Ткань трещит под его дрожащими пальцами (доктор Тамблти называет это «эссенциальным тремором»). Тррррр… – свет падает на ее обнаженное плечико, трррр… ласкает колено. Льюис опускает пластинку в два раствора, затем вставляет ее в камеру и быстро ныряет под черное покрывало. Ярко обведенный глаз Льюиса смотрит через объектив. Внезапно Алиса показывает язык. Язык вытягивается до самой груди, чёрные зрачки увеличиваются, растекаясь как чернила по краям белков, будто сам Дьявол смотрит в душу. Если таким взглядом посмотреть на птицу, она упадет замертво…

Льюис моргнул, и видение исчезло. Алиса по-прежнему стоит, босая, в своем разорванном платьице, в образе нищенки с протянутой рукой. Многие дети боятся или не умеют фотографироваться, но только не Алиса. Ей ничего не стоит замереть и не шевелиться. Она мысленно считает до сорока двух, иначе снимок смажется. Не всякая, даже взрослая модель, может так долго сохранять живое, непосредственное выражение лица. Ее глаза – выразительны, позы и жесты идеально дополняют образ. И при этом она выглядит естественной, как самая настоящая, талантливая актриса.
Щелк-щелк! Льюис откинул черную шаль.
– Теперь ты моя! – воскликнул он в неудержимом порыве.
– Почему? – спросила Алиса.
– Ты останешься такой навсегда. Вечно!
– Я не всегда буду маленькой!
– На фотографии всегда. Твой фантом. Твое изображение!
– Нет! Нет! – с напускным испугом сказала Алиса.
– Да! Да, моя принцесса! Я изобрел машину времени!
– Я не принцесса! – серьезно сказала она, – Я королева. Червивая Королева.
– Да, моя Королева. Ваше величество… Королева червей… – прошептал он.
– Застегни! – сказала Алиса, вкладывая ногу в туфлю.

8. Почки

– Мы исчерпали себя в этой реальности. – сказал Генри Лиддел. – Пора менять декорации. Либо сцену. Наверное, поэтому нам так нравятся чудесные снимки мистера Льюиса, правда, господа?
– Мир настолько сложен и неоднозначен… – согласилась прекрасная мисс Джейн, намазывая джем на печенье.
– Имеет свойство переворачиваться и показывать себя в неожиданном ракурсе. Один миг – и всё по-другому, – добавил мистер Гарольд, посыпая корицей чай.
Миссис Лоу тоже хотела что-то добавить, но передумала и погрузила в рот тартинку. Ее вставная челюсть тихо цокнула.
Льюис уже давно привык к их бессодержательным беседам. Настроение у него было прекрасное. Он научился менять маски, возвращаться к тому, с чего начал, и приходить к тому, от чего бежал. В любой момент он мог разделить и собрать себя самого, играть частями своего единства, передвигая их как пазлы мозаики. Одно мгновение – и привычная картина распадается осколками битого зеркала. На тысячи коридоров и галерей, и за каждой дверью – иная реальность. Это оттуда мир кажется антимиром, но не наоборот. Не там, а здесь, именно здесь, всё так нелепо и абсурдно. Но что-то еще что таится глубоко в подсознании, остается нетронутым… и проступает в кошмарных снах.
Льюис посмотрел в окно. С той стороны оно выглядит оранжево-розово-желтым. В нём черные картонные фигурки рассажены за круглым столом.

– Есть ли какие-нибудь новости по поводу того серийного маньяка? Как его… – спросила прекрасная мисс Джейн, прервав всеобщее молчание.
– Джек Потрошитель. – напомнил декан Лиддел.
– Ах да…
– Ну как же можно не читать прессу?!.. – оживился мистер Гарольд. – Сообщаю новости. Вчера, в десять часов утра, в издательство на Скотланд-Ярд поступила новая бандероль. На этот раз там была человеческая почка. В прилагаемом письме было отмечено, что вторая почка съедена. «Дерзкий Джеки» – так подписался аноним.
– О-а?! – произнесла миссис Лоу и забыла защелкнуть челюсть.
– Ой! – дернулась мисс Джейн.
– Интересно, вторая почка была съедена в сыром виде или в приготовленном? – невозмутимо спросил Лиддел.
– Наверное, это было жаркое. С чесноком и корицей. – предположил мистер Гарольд.
– Запах чеснока слишком оскорбителен для такого исчадия ада. – заметила супруга мистера Гарольда. – Скорее, почка была нарезана мелкими ломтиками и потушена в сливочном масле с майораном, тмином и гвоздикой. А если еще добавить муки, воды и мелко нарезанные помидоры… помешивать на слабом огне, пока суп не загустеет… Подавать охлажденным, с зеленым горошком и пшеничными крекерами!
– Одиннадцать убийств и никакого толку от расследования! Куда смотрят власти? – возмутилась сестра декана Лиддела, позвякивая ложечкой.
– Кажется, им до нас нет никакого дела. – сказал Генри Лиддел, нюхая лимон. – А ему… для Дерзкого Джеки мы как пища, обезличенная безмолвная пища. Это ведь только Алиса знакомится с супом, прежде чем его съесть, ха-ха-ха-ха!
– А правда ли, что маньяк движется от трущоб к более презентабельным районам? – тревожно спросила бледная мисс Джейн.
– Останки трупа найдены как раз в наших окрестностях. – сказала густо накрашенная женщина в малиновом тюрбане. – Который час? Темнеет. Так что… еще один перекур, еще чашечка чая, потом еще перекур, и-и-и… пора расходиться по домам!
Сестра декана Лиддела возмущенно взмахнула веером: – И что же, что же? Никаких улик и никакого портрета? Предполагаемого убийцы!
– Ну это с какой стороны посмотреть. – сказала дама в малиновом тюрбане. – С вашего позволения? – она повела стрельчатой бровью, взглянув на мистера Лиддела. Он кивнул. Она закурила. – Итак. Как и всякий убийца, он… – она говорила очень медленно, так как медленно произнесенная фраза звучит значительнее, – Нет, не как всякий убийца, а как самый осторожный, расчетливый, изощренный и коварный убийца…– она выпустила изо рта облачко и повелительно оглядела всех сидящих за столом. Их лица выражали большую заинтересованность.
– О боже, мисс Алекса, продолжайте же! – тоненьким голоском пролепетала мисс Джейн.
– Должен быть с виду личностью серой и неприметной… Но!! – мисс Алекса подняла указательный палец, ее длинный багровый ноготь таинственно блеснул.
– Кх-кхра! – миссис Лоу чуть не подавилась от неожиданности.
– Горчицы, мадам? – спросил Льюис.
– О-о-нееет… – сказала она, покачнувшись.
– У него определённо есть странности, – протяжно сказала Алекса, – Такие стра-а-нные странности, о которых, вероятно, даже не знают самые близкие люди. Он наверняка меняет свою внешность. Чтобы всегда быть разным и чтобы его никто его не узнал. Всякие такие перемены… они запутывают и притупляют бдительность граждан.
Миссис Лоу выпучила глаза и, вытянув красную морщинистую шею, демонстративно повернулась к Льюису:
– А где Вы были вчера, в десять часов утра?
В этот момент ему захотелось ее придушить.
– Убийца аккуратно вскрывает тела и извлекает органы, – Алекса понизила голос, – Это говорит о том, что он знает анатомию. Возможно он даже хирург! Но не обязательно. Не кажется ли вам, что подобные знания могут иметь только очень образованные люди? А значит, он принадлежит к нашему обществу. Дерзкий Джеки может быть среди нас!
Алекса растопырила свои хищные пальцы и принялась медленно загибать, приговаривая: – Сердце – было, желудок – был, печень – была, матка – была, почка – была… следующая – голова, это я вам точно говорю, голова!! Или мозги. – (последние слова она сказала загробным шепотом и принялась наслаждаться реакцией).
– Какой кошмар!!
– Чёртов ублюдок!
– Гад такой!
– Господи, спаси всех нас.
– Ужас!
– Фу.
– Забавно.
– Предлагаю провести спиритический сеанс. Надо вызвать дух жертвы, чтобы он описал убийцу! – сказала Алекса.

9. Он идёт

Льюис был очень заинтригован. Он не знал, что Алекса обладает медиумическими способностями и имеет богатый опыт «столоверчения». Но вторая половина Льюиса – математик Лютвидж, к гаданиям, спиритизму, некромантии и прочим салонным забавам относился скептически, если не сказать категорически отвергал. В то время как гости вооружились предсказательной планшеткой или «доской Уиджа» и расставили свечи, обе его половины уже крепко спали в своей постели. В тот день он не видел снов. В первый раз, за долгое время.
С тех пор доступ в дом Лидделов был временно запрещен. По слухам, когда участники сеанса держались за руки, получился небывалой силы коллективный медиумический эффект. У Алексы случился припадок, потом она упала в обморок. С тех пор нижняя ее часть тела парализована. Мисс Алекса больше не говорит, а если и говорит, то речи ее кошмарны и бессвязны. Об этом написали в газетах. Говорят, только она знает имя настоящего убийцы.
Лютвидж продолжал преподавать в университете, наслаждался покоем своей холостяцкой жизни, не страдая ни от общества, ни от одиночества, а Льюис страдал от тоски, без Алисы, без ее смеха, ее улыбки и доверчивых глаз. Безумный клоун подчинялся особой механике; Алиса была тем молоточком, что ударяет по тугой пружине и приводит в движение жителя шкатулки. Без нее не крутятся колёсики, не поскрипывают шарниры… Без нее ржавеет сердце, стекленеют глаза, и тлеет парик. Тление… Медленная смерть. Никто, никто не видит, что в его груди зияет огромная дыра. Ее вырезала Алиса, как вырезают кружок из цветного картона.

Был дождливый октябрьский вечер, около восьми (Лютвидж задержался на работе). Улицы быстро пустели, фонари отбрасывали на тротуар узкие коридоры света, а по бокам мрачных улиц в клубящемся тумане будто шевелилась целая процессия привидений. Но Лютвиджа это никак не беспокоило.
– Ой! Кто-то идет! – послышался голос из подворотни.
– Гляди, как разоделся! – донеслось из другой.
– Ничего не видно! – эхом пронеслось где-то сверху.
– Вытащи! Вытащи меня из парника! Ой… ой! Оно хватается! – (противная визготня)…
– Бегу, хозяин! – (топот каблуков)…
– Ну, это тебе урок. Никогда не пей где попало и что попало! – (голос искусственный и потрескивающий, как из фонографа).
– Я не просил тебя падать в парник! Я просил вытащить меня отсюда!
– Ну, вот… что бы вы без меня…
Лютвидж остановился и посмотрел в проулок. Там было пустынно и тихо. Внезапно из тумана навстречу к нему выбежала молодая женщина. У нее было лицо фурии, он не сразу понял, что оно искажено не от злобы, а от ужаса. Она дышала тяжело и часто, одной рукой ухватившись за его рукав, другой сжимая свою шею. Между ее пальцев проклюнулись тонкие ручейки. В ее глазах была мольба, изо рта вылетали невнятные хрипы. Ее поведение говорило о том, что она находится в опасности. Она вся была в крови. Ее платье было потрепано, на животе сквозь лоскуты распоротой ткани краснело мясное пятно, волосы свисали неровными спутанными прядями, под глазами синюшные круги, на щеке свежий рубец, заштопанный грубыми нитками. Как будто кто-то долго глумился над ней в какой-то подвальной преисподней, и, наконец, решил прикончить. Лютвидж отпрянул, но женщина крепко держалась за него.
Слева раздался шлепок, будто что-то скользкое упало с большой высоты. На мокрой брусчатке он увидел очертания руки, она все еще вибрировала от падения, матовая, окропляемая пылевидным дождем. Это была женская рука, судя по форме запястья и пухлому предплечью. Машинально он глянул вверх, на окна и крышу соседнего дома, но ничего не увидел кроме дымчатого полога.
Он услышал шум и ощутил интенсивную пульсацию височной артерии. В ухе стало горячо. Жар вытек из ушного отверстия и сполз под воротник. Потом обожгло вибрирующим холодком. Будто птица быстро-быстро хлопает крылом над ухом. Настал момент омерзительной ясности. Но возникло новое осложнение: необратимый распад уравновешивающего механизма его сознания и полный паралич.
Под ногами женщины разрасталась лужа. Жидкость текла, не переставая, мутная, смешанная с кровью и нечистотами. Женщина еще раз посмотрела, сначала на него, потом сквозь него, но уже не так умоляюще, скорее обреченно, и сдавленно произнесла:
– Он идёт!.. Идет.
Она отцепилась и молча поплелась, куда глаза глядят. Но это были уже не шаги, а ползанье в вертикальном положении.
Лютвидж обернулся и увидел двигающегося навстречу мужчину в плаще и цилиндре. Вскоре он остановился. Лютвидж не видел его лица. Когда фонарь светит в спину, лица не рассмотреть, один силуэт… Так они стояли, напротив друг друга, на расстоянии около двадцати шагов. А посередине рука. Невидимая дуэль продолжалась целую вечность.
Незнакомец медленно снял свой головной убор, слегка кивнул, снова надел, и спокойно удалился. Туман сожрал его, а Лютвидж всё смотрел вдаль и не мог оторваться.

10. Бессонница

Он вернулся домой на час позже. В комнате царил возмутительный беспорядок. Одежда была разбросана, будто кто-то, раздеваясь, придумал способ находить углы по различным синусам и косинусам. За своим письменным столом он увидел человека. Он склонился над бумагой и что-то выводил. Его чернила текли и текли, как черные сливки…
Этот проклятый клоун, называющий себя Мистер Льюис, никуда не исчезал! Этот тип опасен тем, что его невозможно уничтожить, он может распадаться на части и вновь сливаться, как нагретая ртуть. Иногда Лютвидж видел его в зеркалах, краем глаза он замечал его тень, когда он куда-то уходил и возвращался по собственным следам. Он продолжает сочинять истории для Алисы и малевать свои дурацкие картинки. А это что? Лютвидж заглянул в мешок и перетряхнул. В нем нарезанные полоски рукописного текста по четыре-пять строк. Конечно, никто не должен заранее видеть текст! Какая маниакальная скрытность, надо же…
Людвидж отодвинул ящик стола. Зеркальные письма… Прочитать их можно только с помощью зеркальца. Конечно, а как же иначе? Ведь письма, написанные иным образом, читать совершенно не интересно, особенно маленьким девочкам. О… кажется, мистер Льюис просто обожает писать письма. Он даже завел специальный журнал, в котором отмечает всю отправленную и полученную корреспонденцию. 38 – наибольшее число исходящих писем, и это только за один день?.. Три незаконченных:
“Дорогая Мэри!
Я думаю, ты умеешь хранить тайны, поэтому открываю тебе один волшебный секрет, о котором никто не имеет понятия. Знаешь, как люди отправляли письма в далекие-далекие времена? Дело в том, что по ночам калитки не стояли на месте, а носились вперед-назад, где им только вздумается. И если кому-нибудь нужно было послать письмо, он прикреплял его к столбу, который несся в подходящем направлении. То же самое сделаю и я, когда закончу писать тебе это письмо, я сейчас сижу в своем уютном кресле, в халате в клеточку, а потом я просто выйду во двор… мне даже не надо посещать почту, и к утру ты обнаружишь это письмо там, где и обычно…”

“Дорогая Мэгги!
Выражаю почтение Вашему Величеству и сообщаю о существовании превосходных фотографий в овальной рамке, на которых изображены Вы! Надеюсь, скоро Вы их получите, ведь мистер Льюис неукоснительно придерживается правила не дарить своих фотографий никому, кроме юных леди! Но вернемся к нашему разговору о плохой девочке по имени Мэгги. Которая пообещала своему дядюшке переписать для него сонет, и своего обещания, как Вы знаете, не выполнила. Такие истории заканчиваются тем, что приходит большой серый Волк и… нет, я не в силах продолжать, так мне грустно. В таком случае от плохих девочек не остаётся ничего, кроме трех маленьких косточек…”

“Дорогая Эми!
Попытаюсь заглянуть в Ваш дом на следующей неделе, охраняют ли его драконы? Можно ли мне похитить Вас на время, чтобы мы могли погулять и побеседовать? В прошлый раз неудачное стечение обстоятельств помешало мне приехать: на завтрак я подал своей кошке студень из крысиных хвостиков и мышку с маслом, но она осталась недовольна моим угощением, и мне пришлось весь день готовить старого пеликана. Кстати, некоторые дети имеют пренеприятнейшее обыкновение вырастать и становиться большими, но я надеюсь, что Вы не сделаете ничего такого к нашей следующей встрече, а пока посылаю два с половиной поцелуя, разделите их с Агнес, только честно”.

“Что за вздор? – подумал Лютвидж, – Какие-то двигающиеся калитки, пеликаны, кошки… Я вообще, терпеть не могу кошек, даже средней пушистости. У меня на них стойкая аллергия! Лучше бы все коты существовали параллельно, лучше бы от них осталась только наглая надменная ухмылка!”
Людвидж внимательно осмотрел свою одежду и обувь. Ни капли крови. Он погрузился в ванну и стал прокручивать в голове недавнюю сцену. Она была какой-то рваной, нечеткой и противоречивой. Да, туманные окрестности Лондона часто напоминают фрагменты сновидений, но ведь это была реальность! Надо ли было вопить и звать полицию или это способ угодить в список подозреваемых в серии страшных преступлений? В этом списке уже пять человек. Среди них студент медицинского колледжа, душевнобольной еврей польского происхождения и полжизни проведший в тюрьмах русский рецидивист. Интересно, их по очереди казнят на электрическом стуле?
Кто была эта женщина? Проститутка или дама? Но судя по слухам «жертва умирает быстро, не успевая даже вскрикнуть», а она была вся исполосована… И убийца утверждает, что охотится только на падших женщин. Чудовище забавляется, упаковывая извлеченные внутренности в бандероли и строча письма в издательства и полицию: «Эй, начальник! Ты собираешься меня арестовывать или нет?! У меня уже заканчиваются шлюхи!»
Остается лишь дождаться утренней прессы. Будет ли там статья о каком-нибудь происшествии? Прибавится ли к списку жертв кто-нибудь еще?..

Лютвидж обтерся свежим полотенцем и завернулся в халат. У него началась нервная депрессия. На постели его поджидала лохматая тварь с красными безумными глазами – Бессонница. Он достал фотоальбом и стал его листать. Последним, самым крупным его «трофеем», стал портрет самого премьер-министра в золотой мантии (вырядился, чванливый надутый индюк). Что ж, теперь есть чем гордиться. Как странно… даже титулованные особы теперь знают о скромном преподавателе математике, застенчивом заике, фотографирующем на досуге. Они приглашают его в свои роскошные дома и позволяют ему фотографировать себя и своих детей. Очевидно, благодаря портретам Алисы, развешанным на стенах дома Лидделов (неплохая реклама). Интересно, что они теперь шепчут за его спиной?
Он достал отдельную шкатулку, где хранились копии и негативы. Это была куда более важная часть его творчества. Девочки. Настоящие, живые феи! Девочки на фото должны выглядеть естественными и как можно более прозрачными. Для этого необходимо подкалывать булавками их юбочки, обнажать ноги, руки, плечи, грудь… Девочки с распущенными волосами… Девочки в цветочных венках… Девочки в нижних сорочках… Девочки, спящие в своих кроватках… Только так можно отобразить детскую чистоту и невинность, никаких деревянных лиц и старушечьих поз со сложенными руками.
Снимки мягко тасовались в его руках. Эвелина… Сильвия… Роза… Ноэль… Эдит… Саша… Лорина… Иза… Мона… Гвендолин… АЛИСА!
На самом деле, только она, Алиса, имеет смысл. Он прикрыл веки, мысленно пролетев по черному коридору. Вот, они снова сидят на берегу. Он зачарованно следит за ее голыми ступнями, переступающими по траве. Он нуждается в ней, как слабое истощённое растение, вырванное и возвращенное в лоно природы, опьянённое кисловатым соком земли. Алиса не плоть, она реторта, перегонный куб для превращений и трансформаций. Она нужна…

Лютвидж сидел, ошарашенный своими воспоминаниями, и терпкий сок стекал по его спине. Казалось, он медленно сходит с ума. Но даже если это была великая сила воображения, без живой Алисы ничего не имеет значения! Ничто и никто.
В его душе еще теплилась надежда. Тлеющая надежда, что когда-нибудь они снова встретятся. Снова вместе… Он еще раз взглянул на фото Алисы, и в последний раз закрыл глаза. Напольные часы пробили пять раз. Пропасть… Какая длинная черная пропасть… Она бездонна. Поэтому в неё можно лететь, лететь и лететь…
Что-то упало с полки. Но Лютвидж даже не шелохнулся. Затем что-то более тяжелое и мощное ударилось в стену. Неважно… – подумал он. В стене что-то заворочалось, кто-то замурован… Не имеет значения… Методичные толчки и постукивания превращаются в глухие удары. Полка трясется, сейчас сорвется с шурупов. Совершенно никакого значения… Удары чем? Конечно не головой… И не кулаками. Не камнем. Не дубиной. Не тесаком. Это топор. Да-да. Именно. Такой огромный топор палача с длинной ручкой и закругленным лезвием. Такой не носят, его волокут.
Вскоре все его гипотезы рассыпаются как карточный домик. «Я – Королева Червей! – говорит разгневанная Алиса, – А ты… ты просто колода карт!». На ней узкое длинное платье, воротник торчит как капюшон ящерицы. Её кожа бледна как мел, шея длинная и тонкая, причёска напоминает большое рыжее гнездо, из которого вот-вот выпорхнет птица.
– Отрубите ему голову! – приказывает она своим невидимым слугам. – Отрубите. Отрубите. Отрубите. – повторяет она. Падает на пол и дрыгает ногами. Ее голос срывается на визг. – Отрубите! Отрубите ему голову! Пожалуйста!..

Наконец-то. Боль ослепительна! Она прекрасна! Разбрызгивается по стенам и потолку. Это самый красивый в мире фонтан. Танцующий фонтан. Рубинового цвета. Такой бы мог украсить сад и даже центральную площадь. Особенно Лондона, которому так не хватает сочных красок. Теперь можно не беспокоиться. На счет своего нескладного тела, тремора, заикания, микропсии, сенсорных расстройств, цистита, люмбаго, экземы, фурункулеза, артрита, плеврита, и уж тем более, головной боли.

11. Безумная Математильда

Лютвидж шел по пустынной аллее. В его чемодане лежал рождественский подарок для десятилетней девочки. Сказка получилась, что надо. И это был лучший повод, чтобы снова посетить дом Лидделов, несмотря на то, что до рождества еще далеко. Но с каждым шагом в душе у Лютвиджа нарастало тревожное предчувствие. Сухая листва шепталась ему вслед, исподтишка моргали каменные горгульи в опустевших фонтанах. Кто-то пел. Это качели скрипели на ветру, баюкая щемящее чудо из прошлого – Алисину туфельку.
«Путешествие Алисы в подземелье» – так называлась сказка. Рукописные листы были сшиты в зеленый переплет. На обложке было вклеено фото Алисы. В книге ровно тридцать семь картинок (какая же книжка без картинок! – как-то сказала Алиса).

Генри Лиддел, покрутил книгу в руках.
– О чем это? – спросил он.
– Вывернутая наизнанку логика, щедрые загадки и полно веселья. – ответил Лютвидж. – Алисе должно понравиться! Ведь в главной роли она сама.
– Хм… Забавно. Надеюсь, там нет никаких отрубленных конечностей, оторванных ушей и выколотых глаз. – Генри Лиддел открыл ящик своего стола и достал тетрадь. Вид у него был добродушный, но как у медведя, который в любой момент может отвесить оплеуху дрессировщику.
– Помните, вы занимались с Алисой математикой? Так вот, недавно мне на глаза попала вот эта тетрадь.
– Это сборник задач. Я придумал его специально для Алисы. Я назвал его «Безумная Математильда».
– Вот-вот… – подтвердил мистер Лиддел. – Итак, читаю. Задача. 70% инвалидов потеряли глаз, 75% – ухо, 80% – руку и 85% – ногу. Каков процент инвалидов, лишившихся одновременно глаза, уха, руки и ноги?
– Ответ – десять процентов.
– Неправильно! – сказал Лиддел.
– Ну почему же. Предположим, что инвалидов 100 человек. Общее число всех увечий равно 70+75+80+85=310. Значит, на каждого инвалида приходится по 3 увечья, а десятерым особенно не повезло: они получили все 4 увечья. Таким образом, наименьшая доля инвалидов, лишившихся глаза, уха, руки и ноги, равна десяти процентам.
– Неправильно! – повторил Лиддел. – Потому что эти задачки уродливы, они аморальны, они калечат детскую психику! Черт знает что!!
– Я-я-я п-п-онимаю ваши чувства, я-я-я бы на вашем месте чувствовал то же самое, – сказал Лютвидж, заикаясь. – Но другие условия задач Алисе не интересны, иначе ей становится скучно, и она не хочет заниматься, выходит, здесь только одна мораль – развлекать и радовать.

– Хорошо. – ворочая скулами, Генри Лиддел пролистал страницы. – Тогда вот это: в некоторых растениях и грибах содержатся яд. Но иногда один яд является противоядием для другого яда. Так, например, яд мухомора – мускарин, является антиподом антропина беладонны. В одном мухоморе весом 25 грамм содержится 1.25 мг мускарина, а в одном листике белладонны – 0.5% атропина. Сколько листиков беладонны необходимо съесть на килограмм мухоморов, чтобы не умереть, если для нейтрализации 1 мг мускарина требуется 0.3 мг атропина.
Лютвидж непроизвольно задумался и ущипнул себя за переносицу.
– Пятьдесят листиков. – ответил он.
– И это, по-вашему, нормально?! – гневно спросил Лиддел.
В этот момент двери распахнулись, и в кабинет ворвалась Алиса.
– Мистер Льюис! Мистер Льюис! – обрадовано закричала она. Лютвидж улыбнулся и успел присесть, чтобы удобнее было попасть в ее распростертые объятия.
– Ты сегодня приходил ко мне ночью? – спросила она.
– Конечно, нет.
– Ну как же… Ты был в костюме кролика! Из переднего кармана у тебя торчала морковка, но не оранжевая, а цвета свеклы, только светлее.
Ее нежная ладошка прилипла к его лбу. Она была очень тёплой. Почти горячей.
– Он приходил к тебе ночью? Прямо в спальню? Кто-то влез через окно? – настороженно спросил Лютвидж.
– Тебе плохо? – Алиса потрогала его щеки, потом нос, подбородок и губы. Она осторожно ощупывала его, как слепая.
– Алиса! – он сильнее сжал ее, ощутив под пальцами тоненькие ребра. – Скажи мне! Кто?! Кто это мог быть?
– А-ха-ха-ха!
– Кто, кто к тебе приходил?! – повторял он чуть не плача. Но она только трепыхалась и хихикала, ей было щекотно, она думала, это какая-то игра.
– Алиса! – вмешался Генри Лиддел, – Иди в свою комнату. Хватит. Никаких глупостей, – сказал он, застегивая пуговицы на пиджаке.
– Ну, папочка! – протестующе сказала она, – Мистер Льюис! – она вопросительно посмотрела на Лютвиджа и потрясла его за руку.
– Ты должна идти. Уберите Алису! – потребовал Лиддел, прикрикнув на подоспевшую гувернантку.

Эта разлука была подобна падению со скалы, будто кто-то предательски толкнул в спину. Лютвидж был к этому совершенно не готов. В четыре руки они принялись оттаскивать от него Алису, но она только жмурилась и кричала:
– Мистер Льюис! Мистер Льюис! Мистер Лю-ю-и-и-и-и-и-и-и-и-и…!!!
Ее крик невидимыми ножами со свистом пролетал сквозь сердце. Он никогда не забудет этот крик. Никогда не забудет эти глаза, наполненные слезами, настоящими, естественными слезами, а не театральными. Он сомкнул веки от боли, стало мрачно и холодно, будто погасла единственная свеча, и надо привыкать к тьме. Потом он тоже будет плакать, от обиды, безысходности и отчаяния, ёжась от холодного ветра, будет бродить по улицам, прохожие будут думать, что это снежинки тают на его лице. Трава навсегда собьется в замерзшие колтуны, деревья обметаются заиндевелым кружевом, деревянные мостики покроются снежной скорлупой, а вода под ними – ледяными пузырьками. В его душе наступит вечная зима, но никакие холода и сырость до конца не смогут выморозить его боль.

Лютвидж схватил «Безумную Математильду», посмотрел на нее так, словно там были его гадкие шаржи на самого себя. Он разорвал ее пополам и сунул за пазуху.
– У меня к вам дело. – решительно произнес он. – Я, собственно, за этим сюда и пришел.
– Я весь во внимании! – сказал Лиддел. – Только не надо, не стоит так волноваться. Может чаю?
– Нет, спасибо. Я хочу попросить… Чтобы… – внезапно Лютвидж оробел, голова закружилась, пол под ногами закачался, как палуба. Он стал заикаться очень сильно. Несколько раз ему приходилось прерываться и начинать всё сначала. – Ну, вот и… Могу ли я надеяться, что… В будущем… В общем…
– В общем, что? – настороженно спросил Лиддел.
– Очень скоро Алиса вырастет. Скоро ей исполнится двенадцать лет…
– Не скоро. Через два года. – перебил Лиддел. – Но, ясное дело, она не будет расти в другую сторону.
– Для меня эти два года пролетят как два дня! Я прошу о помолвке. Я прошу руки вашей дочери! – сказал Лютвидж на удивление громко и уверенно, даже ни разу не заикнулся.
Генри Лиддел шмыгнул носом и зачем-то порылся в карманах.
– Я люблю вашу дочь! – добавил Лютвидж.
На мгновение отец Алисы нахохлился, став похожим на выщипанную птицу с желтыми глазами. Лютвидж старался не дышать: что же будет дальше?.. Он не знал, что произойдёт в следующую секунду.
– Вы меня не перестаете удивлять. – медленно и вкрадчиво сказал Генри Лиддел. – У вас так много прелестных маленьких друзей, а Вы любите Алису?
– Да.
– Вы уверены? Недавно вы поцеловали одну девочку. Вы провели с ней целый день, потратив большую часть времени наедине, а потом чмокнули, публично! Это произвело неприятное впечатление на ее матушку.
– Какую девочку? Я обычно целую детей на прощание. Детей можно целовать без спросу их попечителей.
– Но ей было целых тринадцать лет!
– Тринадцать?! Этого не может быть! Иначе, я просто не разобрался в возрасте!
– Волна сплетен не на шутку встревожила все остальные семейства. Они опасаются за своих детей. За ваших юных натурщиц! Насколько естественен был ваш порыв?
– Настолько, насколько это возможно! Неужели вы думаете, что я… – Лютвидж замолчал, прислушиваясь к шепоту у себя спиной. Сначала справа: «Этот мистер Льюис – человек со странностями и не всегда владеет собой!». Потом слева: «О, да! Хочу заранее предупредить, эти странности проявляются иногда в необузданной форме!!»

– Нет, это какой-то заговор! – воскликнул Льюис, усаживаясь на подоконник, спиной к окну.
– Направленный против меня! – возмутился Лютвидж.
– Бах!.. – прошептал Льюис, подняв большой и указательный пальцы в белой перчатке.
– Я, правда, считаю детей глубоко асексуальными! – продолжал Лютвидж. – Да, я люблю детей, но как олицетворение чистоты и непорочности! Как можно допускать какие-то там порочные мысли в отношении ангелов? Для меня они само совершенство, само изящество, сама невинность!
– Вы мне не верите?! – спросил Льюис, вскинув накрашенные брови.
– Все эти досужие измышления меня коробят! – рассердился Лютвидж.
– Хотите, я порву с этими домами и семьями?! – спросил Льюис, болтая левой ногой в смешном ботинке.
– А я, во избежание новых кривотолков, заброшу фотографию! – сказал Лютвидж.
– И уничтожу все негативы обнаженных девочек! – Льюис сложил ладони, как в молитве, и сделал страдальческую гримасу.
Генри Лиддел встал из-за стола и со сжатыми в карманах кулаками направился к окну. Льюис быстро отсалютовал цилиндром, накренился назад и бесшумно вывалился из окна. Лютвидж закрыл лицо руками. За что? За что?! Кто этот сатана, разрушивший всё?

Генри Лиддел вытащил из кармана кулак, разжал его и взглянул на ладонь, будто именно там находился нужный ответ. – Я вам верю. – наконец, произнес он. – Но, разумеется, у Алисы другое будущее. Скоро она уедет, в другой город или даже в другую страну.
– Нет… Вы меня не поняли. Я люблю ее больше жизни!!! Я готов ждать хоть целую вечность!
– Прошу вас. Не вынуждайте меня быть бестактным. – холодно сказал Лиддел.
– Нет, это я вас прошу! Что мне сделать? Ну хотите… хотите, я встану на колени… умоляю!
– А теперь не вынуждайте закрывать двери моего дома прямо перед вашим носом!
Лютвидж посмотрел на декана снизу вверх. «Какая гнусная высокомерная рожа» – подумал он. «Так бы и задушил» – подумал Льюис.
– Я знаю, – сказал Генри Лиддел, – Знаю, вы не любите фарс, криводушие, ложь, притворство… Презираете лицемерие! Так вот, хотите правду?! Вот эта ваша фантазия, насчет женитьбы… как вы себе это представляете? Неужели бы вы, имея столь очаровательную дочь, согласились бы на ее брак со скромным преподавателем математики? Больным, бездарным, заикой, придурком, клоуном каким-то!.. Желтогорбый арлекин! Ни средств, ни влиятельных друзей, ни титула, ни талантов! Сплошная фантасмагория! Я передам ваш подарок, но вы больше никогда не увидите Алису. Никогда, слышите?!..

12. Счастливого Рождества

«На что готов наркоман ради порции зелья? Унижение, грабеж, убийство?.. И на что готов влюбленный ради любви?.. Или это только в фантазиях могут совершаться поступки, которые наяву заслуживают названия безумных? У меня в голове бардак и какие-то затерявшиеся души повсюду… Хотя лучше не рыться в моей голове. Во-первых, мне хочется прыгнуть с моста. А во-вторых, приходит мысль о бегстве… Бегстве душ… Выкрасть, похитить Алису и вечно скитаться?! Не станет ли ей такая свобода тюрьмой? К тому же, она любила не меня, а его! Льюиса! Думающего только одной половиной башки. Правым полушарием. Но детские души быстро пачкаются, на глазах появляются шоры, чувства глохнут. Совсем как мое левое ухо, наверное к старости я стану совсем глухим, ворчливым, еще более замкнутым и безразличным ко всему, с серой кожей и тусклыми глазами как у дохлого кота. Скоро она забудет его, как дети забывают сломанных кукол, заброшенных в пыльный чулан. Так мы умрём… Да, мы умрём. Ведь там, где заканчивается девочка Алиса, там исчезаю я. Льюис. Безумный шляпник».

Лютвидж очень хотел, чтобы доктор Френсис Тамблти прочитал это письмо. Потому что только этот человек знал о нем больше, чем он сам. Но для этого необходимо было найти доктора Тамблти, а он, кажется, бесследно исчез. В доме, где он раньше арендовал помещение, пожимали плечами. Кто-то говорил, что на двери три дня провисело объявление: «Переезд. Вашей истории болезни». На том месте Лютвидж действительно заметил микроскопический клочок бумаги. Теперь же от него не осталось даже пятна.
Он не появился ни через год, ни через пять лет. Ходили слухи, что Фрэнсис Тамблти – шарлатан, который, не имея лицензии, прикидывался доктором. По другим слухам, его разыскивают по обвинению в смерти нескольких его пациентов.

Прошло еще три года. В воздухе суетились снежинки. Уборщики орудовали метлами, расчищая дорогу прохожим. Лютвиджу повстречалась компания молодых людей. Среди них была девушка в изумрудном пальто, из-под которого выглядывали кружева «дюшес». Она была частью рождественского чуда, такой же глупой как вера в это чудо, и такой же неестественной как сверкающая рождественская елка. Ее спутник, ослепительно красивый брюнет… между ними явно что-то есть, они оба, как намагниченные. (Он обязательно тебя поцелует. По старинному обычаю, на Рождество юноша может поцеловать любую девушку, которая случайно остановится под веточкой омелы. Надень же целый омеловый венок! Захомутай выгодного жениха!). Молодой человек что-то сказал, она хохотнула, из ее рта вылетел молочный пар. (Осторожно, детка, тебе нельзя громко смеяться, это неприлично!). А впрочем, это же твое последнее Рождество, перед тем как стать унылым придатком своего мужа и нарожать ему кучу мелюзги. А пока… веселиться! И можно быть влюблённой, можно даже неискренне, куртуазно, мимолетно, вульгарно, неважно! (Вообще, во всём, что касается грехов, надо тщательно следить за модой). Писать романтические стихи, читать пошлые бульварные романы, и веселиться. Пойти на каток, прихватив с собой пунш, и веселиться! Какой вкусный маскарад, полный соблазнов! Твои глаза под челкой такие же глубокие, как две темные норы, в них можно падать и падать, бесконечно. Но ты изменилась. В изумрудном пальто и кружевах дюшес… В канун Рождества…

Перед тем, как веселая компания запрыгнула в отъезжающий омнибус, Лютвидж тоже зачем-то улыбнулся, через силу, вымученной, почти некротической улыбкой. Алиса глянула на него бегло, небрежно, как смотрят на дерево, дом, бродягу, фонарь и прочие городские объекты, настолько он был ей неприметен. Она посмотрела сквозь него и прошла сквозь него. Как раз в ту дыру в его груди, которую никто не видел, и которую она вырезала когда-то, как вырезают кружок из цветного картона.

Вскоре он получил почтовую открытку. На ней был нарисован летящий эльф со звездой в руке. «Счастливого Рождества!»
На обратной стороне, красными чернилами: «Как Ваша АцинноссеБ?»
подпись: Дерзкий Джеки.
P.S. Я ежот юажобо усилА!

* Фрэнсис Тамблти. Американский врач. Занимался частной практикой в Европе. 
  Один из подозреваемых по делу "Джека Потрошителя".