Александр Ануфриев. Воспоминание о Зощенко (эссе)

Зощенко обладал огромным здоровьем, но — потерял.

У Зощенко спросили: — Почему Вы такой ехидный? — Он ответил: — Я не ехидный. — Тогда Сталин задумался.

А что до Сталина, так он был грузинского вероисповедания.

Сталин любил лезгинку, но танцевать не умел — танцевал Микоян.

Микоян Сталина то любил, то не любил.

Зато самым постоянным из правительства был Дзержинский.

Пошел Зощенко в баню. Но там не вышло, он и ушел.

Зощенко был философ, но этого не понимали.

В коридоре Бабель встретил Дзержинского, но главным тогда был Ежов.

Ежова расстреляли последней пулей, но народ перевыполнил план, и было еще много пуль.

Сталин работал на физическом плане, и в стране почетом пользовались физики.

И Гитлер работал на физическом плане, и у него были.

А когда Сталин победил Гитлера, то физики Гитлера расселились по всему земному шару и стали запугивать всех атомной бомбой.

Сталин испугался и стал сажать физиков.

Художники бывают специалисты, а бывают — так.

Народ стал такой умный, что все свободно сочиняют музыку, — и кто учился, и кто — нет.

Народ любит тех, кто — нет.

Зощенко любили как писателя, а некоторые — как человека, и они просили его не писать.

У нас в стране, как в детском садике без нянечки: что хошь, делай.

А капиталисты обвиняют нас, что нет свободы.

Зощенко боролся против мещанства, как Дон Кихот: мещан-то у нас не было, все ходили голые.

Читайте журнал «Новая Литература»

У Сталина были подарки, и он их показывал всем.

Скорее Зощенко боролся против американцев, — у них всяких вещей много.

Зощенко для нашего народа был смешной писатель:   его любили.

Он писал то про колбасу, то про тару. О приятных вещах писал Зощенко.

А когда Маяковскому французское правительство продало автомобиль, то уже нельзя было сказать, что Зощенко пишет о том, чего нет.

История Зощенко оправдала.

А Сталина история зачеркнула.

Сталин — исторический человек, он тоже всех зачеркивал.

Сталин не любил евреев, потому что они занесли диалектику, а ему хотелось, чтобы — он.

Наш народ самый свободный, он свободно может что хошь.

А когда Сталин умер, то его физики тоже расселились.

Но его физики больше хотели в Америку.

Американское правительство приняло сталиных физиков, потому что — а как же?

Сорос не хотел, чтобы физики были в одном месте, но почему — не сказал.

А когда Жданов оклеветал Зощенко в газете, то в чем-то был прав: насмехался Зощенко.

А с Ахматовой — был не прав.

С Шостаковичем — наполовину.

Шостакович лютой ненавистью ненавидел, но талант победил.

Польский народ простирается от Парижа Шопена до Ленинграда Шостаковича.

Евреи свою музыкальность взяли у цыган, потому что были бездомными, как и они.

А когда им дали страну, то они призадумались, и теперь это самый умный народ.

А русский народ зато самый свободный, но — с ностальгией.

Они, русские, не любят притеснений, тогда у них бывает ностальгия.

Буденный был знаменитый командир с усами.

Буденный отважно защищал свою армию.

Бабель нападал на армию Буденного. Он был внутренний враг, потому что служил в его армии.

Буденный первый, еще до Сталина, изобличил внутреннего врага.

Сталин ему этого не простил и хотел арестовать, но не вышло.

Больше всех воевал Жуков.

А Сталин был над всеми генералами генерал.

Русские полюбили воевать еще с Александра Первого, — тот их возил в Париж.

Зощенко не любил воевать, но ему пришлось.

Гражданская война — это когда воюет не народ, а граждане.

Гумилев-сын развернул русский народ на 180 градусов.

А Гумилев-отец любил воевать в Африке. Он любил тепло и не любил петербургскую погоду.

Шостакович, Ахматова и Зощенко подружились из-за Жданова.

Когда Сократа отравили, то он стал разговаривать там с философами.

А наши поэты там разбрелись и друг с дружкой не разговаривают.

Интересно, кто там кого преследует: Сталин их или они его?

Сначала была Губайдулина, а потом уже Ахмадулина, но Ахмадулина — красивее.

Уланова считала, что танцоры должны быть русские, и не пускала евреев.

А Микоян?.. Она была не права, — каждый народ танцует.

Когда Хомейни родился, то было Знамение.

Зощенко ходил по лезвию — на улицах России вообще-то грязно. Он не любил дворников за грязь, и боролся.

Зощенко был борец.

Украина простирается от Турции мамлюков до Петербурга Ахматовой.

Инакомыслящие художники мыслят о картинах не так, как их учили.

Казаки первые покаялись и стали друг друга пороть.

Как-то у Зощенко спросили, но он не ответил, а вообще-то он был приветливый человек.

Ахматовой с тремя языками было тесно в России.

Русский народ — добрый, но обидчивый.

В каждом русском сидит скиф, а не татарин.

Татары раньше жили на вокзалах, они там работали.

Татары — кочевой народ.

Интересно, любил Зощенко татар или нет?

Бердяев не любил женщин и обозвал Розанова бабой.

Баба — это та же женщина, но с детьми.

Когда Рейган стал первым актером США, — помогал ли ему Голливуд?

На атлантическом побережье Америки играют на бирже,  а на тихооокеанском — играют в кино.

А в середине Америки жил Форд. Он делал машины и не любил евреев, потому что не знал русских.

Форд не любил свободы.

Чарли Чаплин боролся с прогрессом, особенно с поточным методом Форда.

Свобода приходит нагая.

Русские люди — самые нагие.

Интересно, а в Антарктиде все еще советские или уже русские?

Есть новые и старые русские. Старые русские просят деньги в метро, потому что работали на советских.

Новые русские были этими советскими, а теперь не хотят. Сами живут.

Украина простирается от Германии сорок третьего до Сибири пятьдесят третьего года.

Интересно, а наши поэты говорят с Сократом — там?

Говорят, но по отдельности.

Можно ли после смерти почитать Зощенко? Пишет ли он там?

Когда Зощенко ходил по земле, то нельзя сказать, чтобы она дрожала.

Под Ильей Муромцем — дрожала.

Илья Муромец был первый могучий русский украинский.

Вторым могучим является русский язык.

Можно ли сказать, что Илья Муромец — украинец с русским языком?

Илья Муромец теперь дружит с Соловьем-разбойником.

А с кем дружит Зощенко — там?

Если бы Сталин не умер, то у нас был бы самый, самый главный орден Ильи Муромца.

Кавалерам ордена Ильи Муромца давали бы бесплатную еду.

Интересно, получил бы Сахаров орден Ильи Муромца?

Зощенко не получил ни одного ордена, так как был замаран Георгиевским кавалером.

Почему же Чапаев — замаранный — получал ордена?

Пока существует человечество, справедливости — ни на грош.

Почему это Достоевского называют философом? Может, оттого, что если он может, то и я могу?

Выходцы из низов недолюбливали ум Толстого.

Достоевский был первым, кто написал о братьях Карамазовых.

История братьев Карамазовых еще не окончена.

Зощенко попросили окончить братьев Карамазовых, но он отказался.

Принципиальный человек — это человек, который знает принцип.

Братья Райт похерили принцип.

Наши из-за принципа что хошь сделают.

Догадливые люди — это ученые, а недогадливые идут в теоретики.

А художники — это люди?

Зощенко обвиняли, что он художник.

Зощенко обвиняли, что он художник мелких тем.

Интересно, любил ли Зощенко музыку?

Ахматова любила серьезную музыку, хотя и носила цыганскую шаль.

Интересно, а вот Бах любил Зощенко?

Бах любил свою жену. Первую и вторую. Он без них бы не делся.

Бах к себе не относился, а вот Бетховен относился.

А Гете относился к великим.

А Бетховен великих ни во что не ставил.

Вот загадка, а как относились советские люди?

Ельцин сначала из Свердловска любил Горбачева, а из Москвы уже не любил.

Если ты горбатый, то на тебя все обращают внимание.

Еше любят обращать внимание на свои болезни. И на Наполеона.

Зощенко был аскетического склада, и он боролся с мещанством.

Политически грамотные в свое время люди боролись с Зощенко.

Интересно, а с чего они боролись с Ахматовой, она же —вне времени!

Ахматова любила Модильяни, но была чистая.

Они сидели на скамейке и слушали Данте в исполнении Модильяни наизусть.

Пикассо завидовал Модильяни за его образованность.

Пикассо не смог вот так бы говорить с Ахматовой — та не знала испанского.

А, может, и знала, но все равно не стала бы разговаривать.

А Зощенко бы смог.

Эренбург разговаривал с Пикассо.

Но Эренбург со всеми разговаривал.

Когда шла война, Эренбург сидел на радио у Сталина.

В свободное от войны время Эренбург жил в Париже.

Зощенко, Ахматова и Шостакович еще до того, как их сдружил Жданов, жили во время войны вместе в Ташкенте.

Интересно, где во время войны жили американские художники? О них кто-нибудь заботился?

Почему бы американцам не выдавать велфер на местах, скажем, в России?

Это ж какие доллары тратятся на перееезд за велфером!

Правда, Сорос начинал, но вроде не вышло.

Почему математики ставят вопросы? Они должны решать вопросы.

Ставить должны политики.

Зощенко политически вел себя не так чтобы очень.

Зощенко ставил вопросы, и этим бросал вызов политикам.

Политики наши не любили ставить вопросы.

Сталин любил.

Сталин написал «Вопросы языкознания».

Сталин, хоть и с акцентом, но говорил.

Это Брежнев уже не говорил.

Интересно, Демосфен разговаривает там со Сталиным?

И еще интересно, какую фамилию Сталин там носит?

Зощенко — он и там Зощенко. А остальные все наши?

Что, Свердлов и там Свердлов?

Троцкий — он мужественный. Он и там Троцкий.

Узнают ли Троцкого мексиканцы?

Вряд ли там Диего Ривера разговаривает с Троцким.

Диего Ривера разговаривает с Зощенко.

Или гоняется с пистолетом за ним.

Интересно, а есть там пистолеты?

Это что же — как там застрелят, так к нам опять?

Кто застрелит — того к нам. А кого застрелят — того в Америку, наверное, в качестве премии.

А где лучше жить, — в Америке или у нас?

В Америке отдай, не греши, пару тысяч за то только что живешь, пусть даже и неплохо.

А у нас — и так.

Ильф и Петров были в одноэтажной Америке.

Небось, когда приехал Петров из Америки, то называл себя Петрофф.

Зощенко так бы не смог — фамилия не та.

Ахматова смогла бы.

Ахматова — умная женщина.

Ахматова любила свой народ.

Цветаева — та себя любила. А когда полюбила свой народ, то повесилась.

Муж Цветаевой любил свой народ, но его расстреляли.

Интересно, а Зощенко имел столько костюмов, сколько Уэллс?

Бернард Шоу специально к языковеду Сталину приезжал.

Он книгу написал, «Пигмалион» называется. Там про разные языки — без акцента.

Вряд ли Шоу заинтересовался бы Зощенко.

Что-то русских не любят.

Интересно, китайцев тоже любить не будут, когда их пускать начнут?

Розанова не любили, но боялись. А Наполеона гвардейцы любили.

Французы любят русских в ресторанах.

Интересно, а если новый русский пробудет, скажем, неделю в ресторане — то выйдет из него старым, что ли, русским?

А когда конец света — в начале или в конце?

Вот бы Сталин дожил до двухтысячного!

Грузины долго живут.

А смог бы чеченец руководить русским народом?

Русские мусульманами бы стали.

А что, даже индийцы некоторые — мусульмане.

Ганди преклонялся перед Толстым.

А интересно, знал ли Ганди Зощенко?

Ганди застрелил мусульманин.

Или нет, а тот, чтобы не якшался Ганди с мусульманами.

Так в мире, что голову сломишь.

Кстати, о пол-литре. Зощенко, по-моему, не пил.

Он, Зощенко, был не совсем советским человеком.

Булгаков был. А когда не давали денег, то не был.

Сталин очень помог деньгами Булгакову.

Мандельштаму не помогал.

Мандельштам был гордый человек.

Мандельштам носил очень высоко поднятое лицо.

Разве что грузины так могли.

Стоят за прилавком, и все — как орлы.

Мандельштам хотел хоть с кем-нибудь поговорить.

Но советский народ — самый бдительный народ в мире.

Советский народ знал: где трое, там заговор.

Там, знай, пол-литра куплено, и — иди туда. Не дадут — надо жаловаться.

Советский народ — самый жалостливый народ в мире.

Сталин оберегал Булгакова.

Мандельштама — не очень, но тот его обидел.

Бабель, тот сам себя не уберег.

Наши, что на Западе пропадали, — те не уберегли Зощенко.

Они почем зря хвалили Зощенко и хихикали.

А Зощенко — не физик, он не очень нужен.

Творческие люди — что трава сорная, но Сталин думал и о них.

Сталин не простил Ленину, что тот убил Гумилева.

Сталина любил народ.

Когда народ узнал, что Ленин не очень доверял Сталину, то тут же распорядился, чтобы великий Сталин — генералиссимус и отец всех народов — не лежал рядом с Лениным.

Интересно, — Зощенко писал Сталину письма?

Сталин все видел и помогал слабым, — и Кагановичу, и Хрущеву, и Булганину, — всем, кто в правительстве. А кто посильнее, тот и сам заработает, — так думал Вождь.

Сталин любил кино, — самое главное искусство, — и народ.

Интересно, а Зощенко любил народ?

Очень мало известно о Зощенко.

Любой народ любит известность, даже японский.

Самый известный художник — это Ван Гог, он всех сам о себе известил.

Дарвина мы вроде знаем, но когда по-научному, с генами там, то — нет.

Зря Зощенко начал научно писать.

Сталин не любил Ленинград, все это питерское.

Сталин любил наше, московское, домашнее, царское.

Зощенко жил в Ленинграде, как и Киров.

Ленинград Кирова не уберег.

Ахматова тоже жила в Ленинграде.

Шостакович — тот аж родился в Ленинграде.

Ну, не он сам, это его там родили. Сам он не при чем.

Шостакович тоже любил кино, даже играл в нём, пока оно само не стало.

Музыканты, кроме Кейджа, не выносят тишины.

Интересно, а Зощенко кино любил?

Булгаков — любил.

Булгаков любил все, что любил Пастернак, и наоборот.

Пастернак не любил спать, и еще Маяковского — потом.

А Маяковский любил Хлебникова.

Хлебников никого не любил.

Хлебников был председателем Земного Шара.

Если бы Лиля Брик имела за третьего мужа Хлебникова, то это он стал бы самым великим поэтом эпохи.

А если бы Мандельштама? Ну, ладно…

Как-то Зощенко встретил Шаляпина и говорит: — Ну, ты поешь!

Тот говорит: — Да.

Шаляпин не любил разговаривать с посторонними.

Шаляпин дружил с Горьким и еще со многими.

Горький был буревестником.

Горький жил на море, на Капри.

Шаляпин часто пел Горькому, но тот уехал к Сталину.

Тогда Шаляпин стал обижаться.

А Рахманинов так обиделся — аж ничего не писал, только играл и выиграл дачу в Швейцарии.

И Набоков дачу в Швейцарии выиграл — за Лолиту.

Вообще Набоков был хороший человек, он любил красивое, бабочек. У него все стены были ими утыканы.

Когда Зощенко пошел в первый банк Петрограда, то не смог получить у них денег.

Горький, пролетарский писатель, дал Зощенко взаймы.

Зощенко голодал как все — не больше.

Мандельштам голодал больше.

Хлебников, так тот даже умер с голоду.

Страна развивалась в окружении врагов.

Страна не могла занять денег, как Зощенко.

А когда капиталисты начали-таки давать деньги, и страна начала их усиленно занимать, то начал строиться социализм.

Было голодно; при строительстве всегда голодно.

Зощенко никогда не роптал.

Мандельштам роптал, но он не понимал.

Ахматова понимала, но не роптала.

Людей выучивали работать.

Горький знал русский пролетариат, и плакал, и удивлялся, когда увидел, как отлично прокладывает канал русский народ.

До светлого будущего Горький не дожил.

Но светлое будущее прервали фашистские орды.

Это еще до того, как Гумилев-сын повернул на 180 градусов.

Светлой памяти Блок — тот думал, как и Гумилев-сын.

Зощенко видел все таким как есть, он не провидел прошедшее и будущее.

Библиотекарь Федоров — тот провидел, но умер.

Циолковский провидел, но очень далеко.

Сталин — тот все видел, но ему мешали такие, как Зощенко, Ахматова, Шостакович и пр., и пр.

Наша свобода набирала силы в течение всей войны, и разлилась аж чуть ли не до Парижа.

Де Голль не хотел свободы, ну и американцы…

Лучшие люди Англии хотели.

Советский народ смотрел всегда очень широко.

Советский народ читал газеты и помогал бастующим рабочим Америки.

Бастующие рабочие тоже помогали советскому народу.

К восьмидесятому году все мы должны были жить в отдельном коммунизме, но Хрущева сняли.

Хрущев, человек из народа, умевший писать, руководил аж до Америки ООН.

Но все испортил Кастро.

Кастро — молодая кровь нашей старой революции.

Если бы жил Зощенко, он не очень бы заметил Кастро.

Зощенко замечал плохое.

Интересно, заметил бы Зощенко новых русских?

Новые русские — хорошие или плохие?

Охрана у новых русских плохая.

Новые русские должны нанимать охрану в Сицилии.

Старые русские должны охранять память Сталина.

Новые русские живут за границей, как диссиденты.

Украинские новые русские живут у себя.

А чеченские новые русские где только не живут.

Интересно, а есть новые американские?

Если бы Зощенко жил в Америке…

Все испортил Ползунов вместе с Уайтом.

Нет, не они — это испортил еще Чингиз-хан.

Сидел бы себе в Монголии!

Не-а, Зощенко не жил бы в Америке.

Ахматова не жила бы в Америке, и Пастернак бы не жил.

Родители Пастернака — те жили.

Пастернак скучал по родителям, но страна дороже.

Человек должен быть там, где дороже.

Лучшие люди Америки живут там, где дороже.

В Лос Анжелесе живут.

Хрущ (не Хрущев, а Хрущ!) говорил, что в первый класс он пришел со своими папиросами.

Зощенко пришел в литературу со своей темой.

Это Пушкин пришел с Державиным.

Ахматова пришла с декадентами.

Шостакович пришел… Шостакович не приходил, он все время был.

Нет, не так, — он пришел из кино.

Кино — важнейшее искусство пролетариата, а важнейшее оружие — булыжник.

У физиков — атомная бомба.

Интересно, а если бы физик подрался с пролетарием?

Зощенко вот так, физически, не дрался.

Дрался, но это когда Георгия получал, еще до революции.

А после революции был мирным.

Он строил новый мир.

Все наши люди строили новый мир, а Сталин строил нового человека для этого мира.

Сталин строил советского человека.

А когда советские разделились, то стали называться новыми русскими.

Конгломерат — это когда Советский Союз. А сейчас что?

Вопросы, вопросы.

Зощенко ставил вопросы. Вопросы во времена Зощенко ставили все.

Ахматова — не ставила.

Интересно, а Левитан (который с радио) — вопросов тоже не ставил?

Но у Левитана голос был — о-го-го.

Интересно, а если бы Шаляпин жил в СССР, то кто был бы главнее?

Но Шаляпин вопросы ставил — вряд ли он смог бы, как Левитан.

Левитан все знал.

Будет война? Никто не знал, даже сам Сталин не знал.

Левитан знал, и первый сказал: — Вот, граждане, все как один, война!

А война была жуткая, и нужно было — много, а не один.

Но Левитан сказал, — так оно и было, — русский солдат победил!

А не — солдаты.

И Маресьев был один на один в лесу.

И Матросов с амбразурой.

И Павлик Морозов.

Нет, это до Левитана. Павликов было много.

Но люди жили. И с ними — Зощенко, Ахматова, Шостакович, Пастернак…

Физикам некогда было жить — работали. Жены жили.

У нас, при социализме, жены не работали.

Советские женщины работали.

Кухарки были доярками, доярки депутатами, — ну, да это у нас еще со славянофилов.

У нас умельцев на все руки столько, что их в США, так там у них запчастей не хватило бы.

С запчастями у нас нехватка.

Каждый человек стал винтиком в организме социалистического строительства.

Человек человеку друг, собутыльник и брат, — это советский.

А у них — друг дружке волк.

У них сохранились волки.

А соболь был наш, — мы им соболей продавали.

Интересно, Зощенко носил соболиную шубу? Вряд ли, может, кто из родственников.

Шаляпин носил.

Нуриев носил.

Ахматова носила шаль.

Ахматова жила бедно.

Это уже после, при Солоухине.

Солоухин носил.

Твардовский — нет.

Твардовский помогал Солженицину.

Многие товарищи, и не простые, а заслуженные, помогали Солженицину Александру Исаевичу.

Даже Рейган хотел помочь, но Солженицин уже был богатый, пусть и не так, как великий второй Казальс – Ростропович.

А может и так же.

Зощенко таким богатым не был.

Зощенко ходил в шинели. Его и не могли отличить от нашего трамвайного брата.

Сталин ходил в шинели.

И Дзержинский.

Он и на памятнике в шинели — в царской, теплой.

Американские миллионеры ходят в джинсах.

Профессора ихние — в рваных джинсах.

Профессора ихние не любят выделяться, они во всем, как студенты.

Булгаков, тот красиво одевался, ну да он дворянин, он образованный.

И Шаляпин красиво одевался. Но он гений.

Шаляпин все умел: и лепить, и рисовать, и играть, и петь.

Зощенко, если и рисовал, то, может, только лишь трамвай. Ну, баню.

Сталин — тот все мог.

А советский народ, если что нужно, он всегда мог заменить.

Незаменимых людей не бывает, — вот наш лозунг.

Декаденты — в тех широты не было. Ну, разве что Дягилев.

Но Дягилев человек не наш,  западный.

Гумилев-сын — наш, он про нашу историю все написал.

Его ценили, даже оберегали, а чего боялись? Если бы и убег, то разве что к монголам.

А скорее, никуда бы не убег.

Русский народ любит свою родину.

Правда, сейчас бегут, ну да это испорченные какие-то и безродные космополиты.

Зощенко и не думал убегать.

Во-первых, трамваев на Западе все меньше и меньше, и народ в них не- интересный.

Художники, это вообще что ж за люди? Все — побежали, а кто нет, тоже хотели бы.

Вообще все хотели бы, не только художники, но это так, покушать только.

Кушать хочется всем, даже якутам.

Интересно: евреи кушали хорошо, а первыми побежали.

Это у них от Моисея.

А, может, еще от Авраама.

Ну а русскому-то что бежать? Ты что, такой же умный, как еврей?

Нет, тут что-то не то.

Правда, когда правят сами же русские, — побежишь.

Никогда не было, чтоб бегали, но и правители были из-за границы: Рюрики там, Романовы, Джугашвили.

Надо приглашать!!!

Конечно, Зощенко ни в жизнь не стал бы править.

И Ахматова.

Пастернак бы, может, и стал.

Пастернак очень любопытный был.

Но это в молодые годы, а потом бы не стал.

Это уже потом, при советской школе, все могли бы править.

Могучей была советская школа!

После школы — все в партию, и учись дальше.

Разнобоя не было.

Если не учишься дальше, то — в армию, защищай.

Защищай интересы рабочих и учащихся.

Ох, сколько приходилось защищать!

Рабочих-то с учащимися, считай, две трети земного шара.

Тут и Африка хочет учиться, и Азия.

Советский солдат — защитник рабочих и учащихся.

Зощенко это знал.

Интересно, он гордился?

Русский, как приедет на Запад — сразу гордится.

А как же, кто им тут телевизор-то сделал? Или вертолеты, или что ни возьми?

А в кино ихнем сколько тут наших?

Ну, пусть евреев, но наших же.

Интересно, а сколько наших в Южной Африке?

Вообще-то русский народ — северный, мужественный.

Но в Антарктиде есть наши.

Как-то спросили Зощенко аж про весь земной шар.

Зощенко справился, ответил.

Ну да он был врач. У нас все писатели — врачи, еще с Чехова.

Поэты, те врачами не были.

А те, что раньше, — с состоянием, с достатком, — те были учителя.

Вот когда окаянная советская власть окончилась, ну, тогда русский народ и показал себя — много накопилось.

Русский народ — самый духовный народ в мире.

Кто с одной палочкой воду стал находить, а кто и нефть мог.

Другие — так мысли читать, вертеть чем ни попало, не хуже Блаватской.

Блаватская — русская.

Гурджиев — русский. Это Успенский — интеллигент.

Успенский и ругался-то, как будто все знает.

Гурджиев свой был, простой, не успокоенный, выпить мог.

Лечить русскому человеку, оказалось, ничего не стоит.

По телевизору могли.

Кто и по радио. А кто — и так мог.

Простой человек — ну, депутатом уже не мог, не брали.

Но мог предсказать что-нибудь, ну, дождь там вызвать, или наоборот.

Правда, дождя не надо, ничего уже не росло. Да и Казахстан, засушливый, уже не наш был.

Про энергию — всякие могли, или, наконец — объяснить, как есть, Новый и Старый Завет.

Заветы Ильича и Карла подзабыли. По своим заветам стали пользовать народ.

Когда Кашпировский дошел до Америки, тогда только успокоился.

Опасно стало.

Но это те, что в советских школах обучались.

Сейчас уже потише — не то образование.

Уж очень школы стали экспериментальные, прости господи!

Зощенко, может, и приветствовал бы эти экспериментальные школы.

Ну, да хорошо ему после гимназии приветствовать.

А если ты от студента ничем не отличаешься, как у них в Америке?

Правда, там отличие все-таки есть.

Там студент денежки выкладывает, а профессор получает.

А ежели ты шибко умный, то плати сам, а не получай.

Но это в ихней Америке, а у нас — не знаю.

Но лечители — те, что из совшколы, — не то чтоб умерли, а так, по объявлению в русско-еврейско-американских газетах работают.

А в Америке — так там сперва заплати, а потом печатайся.

Даже чтобы лечить, — времени нет, не то чтоб предсказывать.

В кровь и в нос вошло в нас наше, советское.

Самое передовое.

А злопыхатель Зиновьев думает, что — только пьют.

Это врачи-писатели пили, потому как спирт у них бесплатный.

Или Солженицын волнуется: все, мол, сидят.

Посидишь тут, — волка ноги кормят.

Русский народ — самый сложный народ в мире.

Интересно, Булгаков захотел бы стать сейчас артистом?

Пусть даже народным.

Сейчас артист — так учи английский или на худой конец иврит.

Сейчас, что ты народный, — этим не возьмешь.

Народ в бегах.

Вот взять Канаду — так там живут, считай, на одной сотой кровной своей земли.

Русский так не будет.

Он все освоит — и свое, и чужое.

Зощенко все видел, ну прямо сейчас видел.

Зощенко не заглядывал там вперед-назад.

А как прав-то! И сейчас все так, как видел Зощенко.

А сколько прозорливцев было у нас!

Взять хотя бы убиенного Распутина.

Все видел, все предсказал.

И что кокнут его, и что опосля кавардак такой будет — пожалеют!

Не пожалели, кокнули.

Такое стало… но терпели, было кому жаловаться. Сталину письмо можно было черкнуть.

Сейчас не в терпёж, от себя же и терпи, что ли?

Зощенко, может, от себя бы и терпел.

Зощенко сам-то мало делал ошибок, не высовывался.

Это те, кто высовывается, от себя терпеть не могут.

Руководящие руководить не хотят. А кто и хотит, так те слабаки.

Да и кто их слушать будет? Чем?

Столько сейчас человеков открыли в одном-то, пусть Гурджиеву земля будет пухом!

Тут тебе и астральный, и подсознательный, и черт-те-что в одном человечишке — до десятка наберется.

Не, правильно Распутин предвидел.

При Зощенко было проще: ежели ты при чистых носках, то и хозяин.

Правда, кто имел-то их, все равно же сверху туфли.

Усложненная жизнь нонче — так угналась, что и не поспеть.

Раньше философия — одна, а теперича?

Плюнуть некуда, везде учителя.

Философы, учителя, гуру всякие.

Ты им хошь что говори — терпят, не возмущаются.

Пожаловаться некому.

Всё в будоражии страшном.

Хоть сам себя сажай.

Не, прав был товарищ Зощенко, что так по-доброму о нас. Разбаловал.

Каленым железом надо было.

Екатерина, та могла, а Петр — еще лучше. А что, при Сталине плохо было? Какой ни есть, а отец.

Зощенко понимал, что Сталин — отец.

И дети Сталина, которые кровные, — понимали.

Отец, значится, закон.

Сейчас полная безотцовщина.

Некоторые устраиваются, выигрывают гринкарту.

Это значит — зеленая улица.

Зощенко бы не выиграл.

Физики больше выигрывают и какую-то бомбу им там делают.

А Зощенко что? Лечить бы, что ли, там начал?

Ан нет, тут такой экзамен сдай, что Колымы эдак лет пяток — легче.

Не, Зощенко бы тут писал, а к голоду мы привычные.

Вот землю народу не дают.

А дали бы?

Это что, каждый с ружьем ее охраняй? Ружей не хватит.

Да и на кой она? Ходят и так по ней, без собственности.

У них в Америке и нужду негде справить, все прайвиси.

Море есть, а — искупайся! Подойти-то как к нему, к морю? Все прайвиси.

И как это китайцы умеют? Дисциплинированный народ.

У них рису ихнего на весь их миллиард хватает, и не воруют.

А у нас бескрайность мешает.

Широкие мы.

Взять Зощенко: хоть тыщу лет не корми, а он пишет.

От доброты своей пишет.

Интересно, там — пишет? Ну да я, кажись, это уже спрашивал.

А кто ответит сейчас? Хозяина нет! Что, Кашпировский знает? Такой же бедолага, жрать хочет.

Йоги, говорят, не едят. Но это говорят эго нужно отдавать.

А у нас, кроме эго, ничего и нет.

Так что — и эго, что ль, отдай?

Черт-те-что с этой безотцовщиной.

Возьми военных.

А на хрена, лучше не брать.

Жил бы Зощенко, он бы разъяснил.

А сейчас каждый компьютер себе желает, — знать все как есть.

А чего знать-то? Сколько у других есть?

Понятно, автомобиль иметь.

Маяковский имел.

Это что, один он и имел, что ль?

Потом все писатели имели из ихнего союза.

Кажись, Ахматова не имела — потом.

Когда буржуазная была, имела, небось. А после не имела.

Гумилев имел, ему в Африку ехать надо было.

Автомобиль забрали, а самого расстреляли.

Конфискация была.

Потом аж до после войны все боялись иметь.

А после войны все стали победителями, уже не боялись.

Твардовский там, — все имели.

Уже никто не боялся. Фадеев один испугался после Сталина, даже застрелился. Другие — нет, не боялись.

Советский писатель — самый бесстрашный писатель в мире.

Они везде бывали, жили в Ленинграде там, в Москве, и аж до бескрайнего нашего юга им ехать — тут автомобиль нужен.

На трамвае же не поедешь, это — Зощенко, где тепло? В бане, вот он и едет на трамвае.

Не было у Зощенко, как у дворянского происхождения, широты.

Твардовский — тот широкий был, народный. Все охватывал журналом. Сам Солженицын у него в охвате был.

Вот ты, в пример, борешься там с шахтером.

Сам же черный станешь. Замараешься.

Ну хорошо, с шахтером кто будет бороться, они дюже здоровые.

Вот в Америке, возьми, в дерьме бабы дерутся, так всё в дерьме получается.

Вот и выходит, никак чистым нельзя бороться с нами. Но это не по диалектике.

По диалектике, можно бороться, — и боролись.

Все боролись, и доборолись. Допобедили.

Кастро, тот понимал, что строить нужно.

А Че Гевара — что бороться.

Но ему легче, он застреленный.

У нас народ не приемлет строительства мещанства.

Бог даст иль сам возьми — недобитых капиталистов много.

У них как? Ежели замарался деньгами, отдай в банк ихний.

А здесь чтоб чисто было, по пролетарски. Без угнетений.

У нас — чисто! Ну, не так, чтобы чисто — естественней.

Это при Сталине там обуздывали реки и моря.

Сейчас нет перегибов.

Сейчас, если грязь, то пусть лежит, не трожь — сама высохнет.

Все это очень правильно подмечал товарищ Зощенко.

Советский народ правильно глядел, в корень. У каждого галоши были, что им — грязь.

Или — обменивались, не все же ходят.

Один сидит, другой ходит, вот ему и галоши, и наоборот.

Галош-то не много нужно.

Солженицын это тонко подметил и обнародовал.

Наш народ — самый подметливый народ в мире.

Мутузка есть, — что ж ты боишься, что колесо отвалится?

Мутузка — это ж любая тебе запчасть до скончания жизни твоей.

А что, многие на мутузке и вешались.

Зощенко, конечно, до крайности б не дошел, да и мутузки у Зощенко не было. Все же не народ он, в ремне ходил Зощенко. Как домоуправ.

О Зощенко нельзя сказать, что он народный умелец.

Зощенко — народный писатель.

К примеру, народный художник или там композитор.

Другими словами, народный артист.

Заслуженный — он пониже будет.

А если ты, к примеру, лауреат или там депутат, то это уже Шостакович.

Шостакович и кабинет отдельный от квартиры своей лауреатской имел.

Шел Шостакович от квартиры своей до депутатского своего кабинета, и боялся.

Тогда все боялись.

Это еще до войны, пока мы не победили.

Но Шостакович и после очень боялся.

Особенно когда на него Жданов наговорил, тогда — совсем боялся.

Ахматова не боялась. А что — Ахматова, она везде поэт, и до революции тоже.

А зря боялся Шостакович. Что, в лагерном клубе пианино нет, что ли?

Русланова, та не боялась.

Она со своим генералом больше немцев боялась — уж столько вывезли они от фашистов.

Сталин-то гуманный был, он немцам свободу дал, — восточным.

Никто ж не знал, что немцы еще жить будут, вот оттуда и везли.

Зощенко бы у них и копейки не взял.

Правда, на фронте писатель наш не был.

Но в зоне фронтовой — приходилось.

Концерт там, речь какая — каждый, как мог, воевал: кто дубиной, кто пером там или голосом, если голосистый.

Оружия мало тогда было. Перевооружение у нас было.

Немецкая гадина врасплох нас обманула.

Те, кто постарше, к немцам потянулись.

Но молодежь — та выстояла. Комсомольцы, пионеры, — им было что терять, все для них строилось.

А фашист замахнулся на добро народное.

Уж не знаю что и сказать про Зощенко.

Вроде баня, трамвай — наше, народное. Над этим не посмеешься.

Вообще над народом нельзя смеяться.

Хотя смех у нас всегда в почете.

Частушки ходили, вроде: «Мы с товарищем работали на дизеле…», а враг народный (считай, твой и мой) умыкнул инструмент.

Беспощадность в защиту народа была у нас с Грозного Ивана.

Интересно, он, Иван, в Грозном родился, что ли?

Тьфу ты, облапошился: Иван-то до Грозного был.

Грозный-то в честь его и назван.

С улицами у нас тоже беда: у каждой по пять-шесть названий.

Это от вредительства, потому — как же быть с пропиской?

Получалась неразбериха.

К примеру, посадить такого-то с улицы Ленина. Не очень-то.

Это ж какое мужество у НКВДешников! Но сажали… вредителей.

И с Карла Маркса — сажали.

Плеханова тоже, чтоб не очень зазнавался, обыскивали.

Все были равны.

Сейчас, у кого больше денег, те — равнее, а тогда все одинаково.

К примеру, Ленин бревна таскал на субботнике, а не только русская женщина.

Русская женщина еще с Некрасова то входить в огонь, то коней усмирять.

Она все могла: и нас рожала.

Но мужик наш — не так уж.

Оно и дети уже не те, не Ильи Муромцы.

Но и у их, евреев, тоже не все Давиды или там Самсоны.

Зощенко — тот видный был, высокий такой, статный. На пиджаке дырочка от Георгия. Завидный, одним словом.

Маяковский — тот вообще.

Ахматова — та царственная.

Как с ней Модильяни-то разговаривал? Он вроде невысокого роста был.

А как Мандельштам лицо тянул?

Ну, а если взять шестидесятников, что в народ ходили, и наших шестидесятников, то наши, конечно, похилее будут.

Борьба изматывала, да и сухого закона не было.

С сухим законом вообще одна мистика.

Возьми, у нас революция из-за этого.

А американцев возьми — еле очухались.

Андропов хотел всего-то полусухой ввести — и сразу кондрашка.

Сталин орлино зрил и оберегал народное добро.

Дешевая была, ну что кусок тебе хлеба.

С самогоном боролись, ну да это чтоб не разворовывали народное, общее.

Это частника давили.

Зощенко частника как пережитка не любил.

А кто любит частника? Тому, вишь, семья дороже. Детей он, вишь, выкармливает, а они что, коровы какие?

Дети тоже хотят на улицу; им тоже покалякать друг с дружкой хочется.

А эти ихние — все ходят по школам, и все умные, выкормыши.

Не, это — у кого мало простора, ну там какой-нибудь Лихтенштейн.

Нам есть где разгуляться.

Толстой любил гулять по своей Ясной Поляне с палочкой.

Пошел дальше, а частник — жена-то его — что сделала?

Не, частник — он опасный.

Ахматова-то где только не жила по людям.

А была бы частником — квартиру или домишко бы имела, страшно подумать.

Мандельштам — тот понимал простор.

Сталин, ежели бы на него не напала частная зараза, может, еще бы жил.

Он к концу заперся, у него была квартира.

Простой человек, даже советский, не понимает, что есть частник. А понял бы, так и гулял бы себе, простору много.

Пролетариат понимает.

Ему нет границ.

К примеру, на заводе ворота закрыты. Так это что для него, невозможность какая?

Неправ был Андропов: вылавливал его, измывался.

Сейчас хорошо.

Сейчас Ельцин впереди.

Ельцин — народный руководитель.

Интересно, как бы сейчас понравилось Зощенко?

А пусть у Ленина спросят — он с нами.

Духовности в нем нет, одно тело осталось.

А у нас много, да…  духовности? Вонь одна. Нет, не понравилось бы Зощенко.

Пожалуй, кто отмучился, — тем бы не понравилось.

Мы-то привычные, а они какие-то неудовлетворенные.

Те, кому удавалось до тысячи лет прожить, те израсходовались удовлетворенные. Авраам там…

А сейчас что — и до опохмелки не доходит.

Зато дети наши опохмелятся-то.

Ежели ты, к примеру, сообразил, то на кой тебе будущее? Пусть так и будет.

Это когда еще соображаешь только, тогда себе будущее предвкушаешь.

Проницатели там, вожди, — те в будущее глядели.

Тут Зощенко ошибался, он не с вождями был.

Он близоруко глядел, он как бы тут же соображал, без будущего.

Вожди понимали — ведь не каждый сообразить вот так может.

Некоторым нужно будущее.

Народ разный, пусть и единый.

Зощенко понимал, но он хотел, чтобы все как бы едины были.

Сталин к этому шел, — старался, перевоспитывал.

Ежели ты сидишь, к примеру, пять лет и смотришь в будущее, то можешь еще пять – десять получить. А чтоб не смотрел! Чтоб здесь и сейчас, как говорят мудрые.

Правда, они, наверное, что-то иное имели в виду.

Ну, да что для нашего брата хорошо, для другого — отрава.

Но охват всех образованием у нас был стопроцентным.

У нас охватывали субботниками, образованием, борьбой за мир… Не все, конечно, были сознательными. Если б — все, народ не родил бы Зощенко или там Щедрина-Салтыкова.

Не, Щедрина-Салтыкова родил аристократ — народ не родил.

Тогда и рождаемость была плохой.

У нас и сейчас рождаемости почти никакой.

Это при никакой рождаемости нас эвон сколько!

А так бы было больше, чем китайцев.

Одной бы арифметикой и занимались, — сколько нас.

Тут главное не выделяться.

Что нам-то? Да ничего. А что другой-то?

Кто шляпу натянул, кто бумагу сортирную копит. Обидно.

Внуки зощенковские или дети — это которые сегодня зубоскалят. Это они — подмечают.

Даже не подмечатели, — обвинители, гордые обвинители.

Непонятно, кого же Жванецкие обвиняют?

У которых есть или у которых нет?

Говорю, все философами стали.

Но с ними веселее.

Опять же, по-американски, не даром хлеб едят.

Они все больше по америкам обличают.

Возьми Дунаевского-сына, живет на родине отцовской песни.

Тут Сталин не доглядел.

Это как же, поют ихние бойскауты песни, а Дунаевский заставлял наших кровных пионеров те же мотивы произносить?

Ну, да их же песни наши и насочиняли, просто уехали давно в их Америку — от погромов, говорят.

Ну, это понятно, чего обижаться, своих громят, а чужого, что ли, жалеть будем?

Эвон как, своих же малороссов сколько — в коллективизацию!

Это ж название одно — малороссы, а сами вымахали все, как Тарасы Бульбы.

Наш-то пларитариат поменьше будет.

Маленькие и удаленькие.

Наполеон тоже не гигант.

Тяжело статному Зощенко жить было среди маленьких. И Маяковскому. И Ахматовой. И Пастернаку. Бурлюк, тот крепенький, но небольшой был. Так он уехал.

Мандельштам хоть и небольшой, но тоже не сладко жил.

Спросить бы у Зощенко, рост значит?

А то у нас рост поголовья, рост сознательности, рост, рост…

Нам бы рост фанеры — давно бы понастроили и улетели, хоть в ихнюю Америку.

И по росту подходим.

Гагарина тоже по росту подбирали.

Не по фамилии же.

С его фамилией много натерпелись наши.

Но пошли на это, потому что рост подходящий.

Да, прав Зощенко, высовываться незачем.

Разве что в очередях, для обзора. Тут рост нужен.

Наша покупательная способность — самая великая способность в мире.

Вот и очереди большие.

Про очередь Зощенко очень тонко сказал.

Это ж наш университет: стоишь иной раз по девять часов, а другой раз с записью на другой день.

Эвон сколько нам учиться.

Мы по безграмоте еще когда ударили!

Белые научили — сначала они ударили.

Потом мы начали.

Тут миллионами считать надо.

Ничего, сосчитаем, грамотные.

Солженицын, конечно, подсчитал, он — математик.

Солженицын не как все наши писатели, врачом не был.

Времена меняются, сейчас не лечить — считать надо.

Пусть кашпировские лечат.

Опять же, ежели ты математик, в Америке легче.

Интересно, зарастет тайга тайгой после социализма-то?

Вот это наше любопытство нас и губит.

Сколько писателей-то сгубило! И так, простого люда.

Всем была работа, безработицы не было. Работы столько, что люди умирали от непосильности.

В Америке безработица — так для них ужас.

А нам так отдых.

Правда, сейчас не так, — тоже ужас.

Прав Гумилев-сын, нечего пример с американцев брать-то.

Все же мы не ихние, ведь в нас столько скифско-монгольско-татарской крови — не расхлебать.

А ежели глаза округлились, так мало ли отчего.

У них бы вообще повыпадали.

Русский народ — самый крепчайший народ в мире.

В каждом сидит йог.

Рамакришна сказал, что он у нас народится.

Иисус — где-то в Пуэрто-Рико явится.

Вот и раскинь – восточные мы!

А восточные, так дай халаты или там штаны синие, как у китайцев.

Нам материального много не надо, духовные мы, ну чуть-чуть.

Это Зощенко бдел отлично про духовность.

Духовному обидно. Как на фото сниматься, так в последнем ряду. Обидно.

Первым у нас, конечно, Сталин. Зощенко же вторым не будет.

Вторым будет Владимир Высоцкий. Зощенко третьим будет по любви народной.

Все же посмеивался он. Народ наш хоть и широкий, но место ему правильно определил.

По широте наш народ — самый широкий народ в мире.

Взять наше православие, оно же самое широкое по охвату всяких субординаций.

Тут верить во все, что хошь, можно, но — отдельно.

Каждое православие у нас — в отдельности себя соблюдающее.

Кто щепоткой, кто ладонью, а кто и двумя крестится.

Все уживаются.

По-мирному спорят.

До крови не доходит.

Но прилепятся к чему-то одному — не отлепить.

Наш народ — самый преданный народ в мире.

В наш быстрый век и по ветру пойти не грех, ан нет — при любой власти как был, так и был, стоял против ветра и верил.

Конечно, лекарство помогало, сами же гнали, — свекольное.

Это еще до того, как Америка зерном стала помогать.

Без лекарства, может быть, и сломались бы. Не дубы же, в конце концов.

Зощенко одобрял … Ежели что против лекарства, то так, журил мягко.

Вообще, Зощенко против нашего кровного не шел.

Зощенко боролся против заносного, против всякого преклонения.

Он боролся против Ломоносова. Тот хотел, чтоб всякие Ньютоны и Платоны у нас рожались.

Ему, помору, Иваны, вишь ты, плохие, — преклонялся!

Нет, Зощенко боролся с преклонением.

Скажите, а на кой нам трамваи и бани всякие? Обходились и без них.

В гражданку, считай, четыре года не мылись, и ничего — вернулись героями.

Так что никогда не кланялся советский народ. И Ленин, что в Мавзолее: ихними же тракторами и удавим!

Это когда Форд-капиталист подмогал.

Народ не загордился, чтобы помощь не принять. Но все же лучше с Востока, — правда, там ничего не было.

У Японии — было. Но мы на самураев обиделись шибко в девятьсот пятом году.

Баррикады понастроил пролетариат, отпор хотел дать, но японцы испугались и не дошли до баррикад. Не та жилка, не монголы, не то что наши предки.

Так что если кто и не давал, то мы на их зла не затаивали.

Советский народ — самый не затаивающий народ в мире.

Со всеми делится.

Возьми про выпить — всегда поделится.

Сам — ни-ни, всегда — товарищ. Еше лучше — два.

Трое — это по вере нашей.

Это у нас еще с тех пор, что до нас были, с до монгол.

К примеру, отец смотрит в одну сторону, сын — в другую. Где такое еще? У нас — завсегда.

У нас — еще с трех богатырей, уже те в разные стороны разъезжались.

Потому и страна огромная.

Каждый свое завоеванное присоединял к русскому народу.

Не, правильно Зощенко говорил: умом Россию не объять.

Идешь, идешь, и так аж у японцев лишь — другое. Все — наше, от отцов-монголов осталось.

И Невский Александр присоединил к нам свое, северное. И шах иранский лучший бриллиант отдал, хотел к нам. Но нас и так много, не пустили.

Тут мерку надо знать.

А наш народ мерку знает, это у него и в песнях, и в быту поется.

Исторически мы очень оправданы.

Взять Канаду — там их чукчи на ихнем не говорят, маются по-чукотски.

Наши чукчи свой и вовсе забыли, все на могучем изъясняются.

Советский народ — самый сплоченный народ в мире.

Сейчас, когда разогнались, пытаются, конечно, по своему, но вряд ли выйдет.

Советский язык — самый-самый язык в мире. Хошь не хошь, а высказаться придется.

Хлеб-то везде один. Правда, в Америке — не такой, портят пшеничку родимую.

Они из ваты хлеб делают, а пшеницу — нам: знают, кто печь умеет.

Интересно, Зощенко пробовал американский хлеб?

Нет, у него живот бы не выдержал — вату кушать.

Вообще, русские готовят, что тебе ресторан.

Гоголь все описал.

А где еще есть такое, чтоб от одной кулинарии писателем быть?

Или такое, чтоб сразу о войне и мире.

Русские писатели, с одной стороны, зрят в корень, с другой, — все охватывают.

Ну, об охвате я писал.

Советские писатели уже не так охватывали, как русские.

Охватывали советские вожди.

Хрущев весь Казахстан охватил хлебом, юрту поставить негде было. Везде хлеб — пшеница, значит.

Красиво. Идешь, — зимой ли, летом, — растет, колосится.

С уборкой пшеницы как-то не вышло, ну, так у нас — американская была. Тем более, наши же у них сажают.

Это те, древние русские — украинцами сегодня.

Украина простирается от Канады до Колымы.

Конечно, Зощенко не мог предвидеть, что все так складно получится.

Штаны нижние из самого Египта возили. Бананы на столе — от Лумумбы.

Рис, можно сказать, наш, китайский.

Из Чили Неруда стихи присылал.

Недолго, правда.

А какие машины стали строить!

Не хуже ихнего фиата.

Все помогали в строительстве коммунизма.

Столько навезли — аж застой образовался.

Богатое было застойное времечко.

До того дошли, — недовольные появились! И чего им надо было?

Страна ввозила, а они, вишь, вывозить захотели.

Разграбливать страну захотели.

Мозги вывозили, мерзавцы.

Ну, мозги не отберешь, медицина еще не умела.

Но другое добро не отдавали.

Голые уезжали.

И черт с ними. Не до них…

Тут вожди дубаря давать стали.

И уж тут – полный кавардак.

Вождей не стало, все перемешалось.

Сплошь и рядом в коммуналках стали селиться конвойные с конвоирами.

КГБ начало меняться профессиями с блатными.

Надо сказать, – у них лучше чем у блатных стало выходить.

Даже Солженицын задумался.

На всех местах КГБ – первое.

Выучка, считай, фантастическая.

Что до Зощенко – он и не сомневался.

Мандельштам сомневался: мол, не смогут. Ан опровергло КГБ Мандельштама.

И еще не то проявят, на всех фронтах проявят.

А что сомневаться? Всегда они на всех постах были, от нянечек детсада до писателей–художников–композиторов включительно.

Я не говорю, что они были космостроителями. Но око приковано было.

А взять легендарную Лайку нашу? – Лейтенант КГБ.

Про Мухтара и говорить нечего. Полковником был Мухтар.

Как говорится, око и око, смерть и смерть.

Правильно в Библии записано.

Зощенко к концу своего земного пути как бы еще помудрел.

Зощенко был мудрый писатель. А также и человек.

Обмяк Зощенко к концу, так и полагается.

Взять Прокофьева, – тот ну никак не исправился.

Тот так замордован был Сталиным, что кроме как о нем, ни о чем другом и не думал.

И слова–то его последние – все о нем, о великом.

Но Прокофьев – композитор, брынькал на фоно, ритмы отбивал.

Ты когда на фоно, то и почитать некогда.

Тут так: или ты – музыку, или – умный.

Зараз тут не получается.

Много на тренировку уходит.

Это как в спорте, считай.

Правда Власов, говорят, – умный.

Ну да в семье не без урода.

Это ж ежели столько Бог дает таланту, что ни об чем и не думаешь, то мысль, – она сверху приходит. Не загрязненная.

А ежели тебе то и то надо, и использовать талантище свой как лучше, – тогда другое дело. Тогда мысли уже и негде поместиться, все занято.

Казальсу легче было, тому строить коммунизм не надо было – так, разве что поговорить.

А Ростроповичу намного тяжельше было.

Тут и Солженицына упрячь, и лауреатства не пропусти. Визу выбить, юбчонку какую для сладости – не одним жив человек.

Тут сверху ничего не пробьется.

Да нам чужого и не надо, своего по горло, не провернуть.

Зощенко, — тот интересовался верхом.

Ахматова, — так та упавшая оттедова.

И Мандельштам — сверху.

Тяжело было народу с несуразностями бороться.

Наш народ — реалистический, хотя и — бывает.

Ну, конечно, не так чтоб как американцы.

Но уж если что решил, так…

Высоцкий — олицетворение всего нашего, и народа.

Конечно, он выделялся.

Но это его главный режиссер в театре выделял.

Ведь Высоцкий еще и в театре подрабатывал.

Хороший был режиссер. Наш был, бесстрашный.

На родину театра — альма матер, простите — приехал и говорит: давай, прорежиссирую! И прорежиссировал.

Англичанин, — он такой, не поймешь. Все улыбается, все у него о-кей.

И чего там на душе-то? А он: о-кей, о-кей.

Это ведь как Платона идеям учить. А наш сумел, отрежиссировал.

Мы все могем: и туфлей ударить, и станцевать, как знаете.

С танцами у нас завсегда, — первые мы.

Одними Нуриевыми да Барышниковыми все их балеты завалены.

Щелкунчика им кто делает?

Сейчас и физики наши им чтой-то делают.

Жуть на земле страшная. До двухтысячного дожили, а что  делается?

Всё блоху подковываем.

Зощенко, тот более осмотрительным был.

Он как бы осмотрит сначала, а потом уже…

Он не спешил.

Ну, ему-то куда спешить?

А нам до двухтысячного дожить надо успеть.

Тут рассиживаться нельзя.

Тут не до осмотра.

Тут посмотришь — ослепнешь.

В Америке афроамериканцу в глаза смотреть не рекомендуется.

Если не он сам, так суд засудит.

Там так: имей свой двадцатник и ходи.

Без кеша — это наличные — на улицу ни-ни.

У них все расписано, — дисциплина!

А мы, хоть удавись, так не можем, мы — спонтанные. Это по-нашему, по-медицински, — непредсказуемые.

Да, Зощенко по трамваям-то легче было.

Сейчас в метро поопаснее стало.

У нас — нет. У них поопасней.

У нас, чего там, — прямо на людях.

А у них по метро прячутся.

Зощенко этого не предвидел, да и зачем ему, он же нас описывал.

У нас Зощенко никогда не пропадет.

Всегда ему выйдет работа, прописка, тема.

Мы не бросим Зощенко на произвол.

Долой! Руки прочь от Михаила Зощенко!

Сознанки, правда, у нас сейчас ни на грош.

Доверчивые мы.

Это ж надо, свои кровные в ихние банки кладем!

Да, не хватает нам Зощенко, он бы не положил ни в жисть.

Правда, как проверить —  у него их и не было.

Раньше как: за зелененькую далеко уехать можно было. На казенном.

А сейчас ничего, сейчас и пункты обменные есть.

Ох, дообмениваемся! Смотри, заставят язык наш могучий забыть, спикать начнем.

А нам-то, измученным нарзаном, ни во что его не одолеть.

Безмолвные ходить будем. Что тебе пещерные старцы.

Правильно предвидел Зощенко, начинается конец светопредставлению.

Интересно, а как мы первую тыщу пережили?

Кажись, все крестьянами стали.

Хорошо — в мусульман переведут, а если вдруг йогами заставят?!

Што, стекло жрать?

Непредсказуема наша жизнь оголенная.

Вся на нервах.

Ничего, кондрашка не хватит, преодолеем.

Зощенко при конце-то хворый был, но думал.

Печатали его не очень чтобы. А понять надо — бумаги у нас завсегда нехватало.

Опять же, дело ручное. Сколько же их на страшенном морозе работало вручную, чтобы бумагу-то добыть?

Все нельзя было печатать!

Разве что — на отходах.

Или ты Брежнего на отходах будешь печатать?

Как было-то? К примеру, другая установка партийная, старую — в переработку.

Вот на той и печатайся.

Вот и проступала старая, а это опасно, за это можно и статью…

В тяжелейших условиях работал советский писатель.

Ухо должно быть востро, не токмо перо.

Перо, как раз наоборот, лучше — ну, не так чтоб тупое…

Искренность, вот что ценилось. Ежели начал, — все чтобы сказал.

Зощенко, между нами, не договаривал.

Правда, до этого и не дошло, — его не спрашивали.

Он сам, по доброй воле.

Когда молодежь обступать Ахматову стала, то она тогда должна была ответить.

А так она молчала, не хотела по доброй воле.

Правда, не дожила Ахматова Анна Андреевна, не ответила.

Ну, да лучом славы своей высветила своих-то, — тех, что облепили ее.

А я так думаю, — это частности, с кем не бывает. Тут в личное не суйся.

А если по большому, — так и знают-то нас по Ахматовой.

Сейчас, при разделке, кто чей, и не поймешь.

Считай, русских у нас и нет никого.

Зощенко — тот вроде малоросс.

Рихтер — так вообще немец.

Ростропович с Шостаковичем паны будут.

Кто у нас-то? Твардовский, кажись. Так тоже, глянь, барского, — правда, исправленного, — роду.

Солженицын — так тот вообще из Рюриков.

Варяг, по-нашему.

Скольких вскормила русская женщина! Своих-то некогда было рожать.

Арина Родионовна, та — чем арапа воспитывать, своего бы лучше родила, воспитала.

Не, как глянешь — бесправные мы.

Испокон всех кормим, сопли им подтираем, а они: — Страна рабов! Страна рабов!

Шотландцы проклятые, штанов не имеют, в бабских юбках ходют, бесстыжие, а туда же!

Мартынов — наш был. Так один же и был.

Пушкина-то ихний же и застрелил.

Ни черта мы не можем. Без дисциплины мы: то у нас воды нет, то пороху не хватает. Фейерверк какой-то!

Справедливости нет.

Возвеличь русско-советского человека, он тебя вскормил!

Зощенко, хоть и не наш человек, а кумекал. Был, так сказать, в благодарности.

Отмечал, что вот, мол, трамвай имеется, баня там… Карпетки носим. А если что и не так — так некогда ж, вскармливаем гениев ихних! У них-то жила тонка, грудь ихняя — для ублажу, прыщи одни, такой не вскормишь гения-то.

Всех отогрели, несмотря на погодные наши условия. Бумаги нет, потому как топить надо. Нам-то не надо, а вот гений завянет.

Что с Грибоедовым-то они сделали?

Тут и озвереешь!

Лес рубят, щепки летят.

Это у нас испокон. Мы к пилам не привычные.

Вообще-то у нас все впереди. Вот вскормим ихних, своих начнем.

Наши-то по-культурному нас обустроят.

Носки в химчистку отдавать будем.

Из горла — не будем.

Поди, стаканами продавать будут.

Да что там продавать — считай, бесплатная будет!

Сейчас-то на гениев ихних не напасешься.

Женщина грудь носить будет — что прыщики тебе, а не как дойная корова. Все будет!

Но это уже на третью тыщу.

А что до Зощенко, то он все же славянин.

 

1999

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Один комментарий к “Александр Ануфриев. Воспоминание о Зощенко (эссе)

  1. Алексей Курганов

    Текст надо разбивать кусков на пять. Иначе НЕчитаемо.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.