Площадной мат, тонким серым слоем покрывая площадь, сдувался ветром и эхом, собираясь в серые валенки вдоль стен домов и под бордюрами тротуаров. А посреди площади валялся обломок матерной фразы, оброненной случайно кем-то из проходящих мимо молодых паскудников. Белые чайки, живущие на свалке бумажных отходов, тоже матерились на непонятном для людей языке, но изящно и изыскано.
Неудачное бельё, облысевшие ботинки и вечное стремление к удовольствиям изящно сочетались у нее с обязательными занятиями физиоскопией. Она часто повторяла: у меня во рту паслись козы. Я поправлял её:- эскадрон ночевал. Она спешила возразить: нет, нет, именно козы паслись. Так было и после этой выставки. Я выставил её в качестве эксклюзивного экспоната на гранд авеню. Публика была в восторге от её позвоночника. Во- первых, когда я подобрал этот матерный обломок на площади, подняв его двумя пальцами, я понял, что давно не мыл руки и прикосновение к матерщине было хорошим поводом это сделать. А во-вторых, её позвоночник, собранный из отдельных позвонков доисторических ящеров был наглядным примером скачкообразного развития современной палеонтологии. Я открыл кран подбородком, потому что у меня в руках была эта заскорузлая матерщина. Я боялся заразить кран. Потекла струя хрустальной воды такой чистоты, что струю на просвет не было видно вообще. Какое-то шуршание, всплески и ничего. А только легкое прохладное прикосновение к рукам. И руки превращаются в хрусталь, а когда я умылся – исчезло и лицо. Я понимал, раз я вижу все остальные части своего тела в зеркале, значит, у меня есть лицо. Иначе где бы располагались глаза. Но лица не было видно абсолютно. В отражении я увидел хрустальных людей идущих из общественной бани. Я увидел золотых детей, их отцов, отливающих серебром и множество маленьких бриллиантовых жучков ползущих по молочным грудям молодых матерей. И только один гудроновый алкаш, стоя у стены углового дома, мочился желудевым пивом прямо на афссальт. Вместо члена у него был старый ржавый стальной кран, который он открывал плоскогубцами. Непрерывной струёй желтого цвета текло из него пиво, которое производили тут же за стеной на местном деревообрабатывающем комбинате из желудей, из которых когда-то гнали мутный кофейный напиток «народный». Я пальцами прощупал девятый позвонок и понял, что к производству пива моя любимая не имеет никакого отношения. Но что заставило её оказаться в этот момент на площади, я понять не мог, поэтому спросил в лоб: он кто тебе? Она брезгливо сморщилась. Судя по её реакции, она не поняла моего вопроса. И я постеснялся переспрашивать. Но затаился. Я знал, что придет время, и она проговорится, обмолвится или просто признается мне во всем. На это недвусмысленно намекал её доисторический позвоночник.
Но вдруг хрящ архереозавра выпал из спины прямо на ковер посреди спальни, причем ночью, когда свет был выключен, и сверчки, как говорится в таких случаях, спали за печью. Короче темно было так, хоть глаз выколи. Хорошо, что хоть только хрящ, а глаза остались целыми. Но разглядеть его (я о хряще говорю) разглядеть его было абсолютно невозможно. Во – первых, возраст его около шестидесяти миллионов лет. Во-вторых, вставлен он был вместо девятого позвонка, без предварительного исследования, в подпольной типографии. Уместен вопрос, почему в типографии? Так случилось, что онтенологи вместо систематических исследований остероедо- идальных последствий мутации древних ящеров занялись обработкой печатной информации. Поэтому абсолютно логично, что дело происходило в типографии. И когда встал вопрос об операции, никто не успел вернуться в клинику, а время не терпело, хрящ был еще не остывший, и требовалось срочно имплантировать его в живой организм. В качестве живого организма подвернулась моя возлюбленная, которая к тому времени работала метранпажем. У неё изъяли её собственный позвонок, который, как потом стало доподлинно известно, был имплантирован в мумию Нефертити, а на место изъятого вставили археологический прецедент. За мумию было уплачено валютой в размере значительно превышающим минимальные потребности максимального количества людей, занимающихся подобными операциями. Но мы не в обиде. Какая-никакая, а все-таки научная деятельность, хотя Шлиман, открыв Трою, сначала этого не понял. А уж потом… Но потом уже было поздно. Мы легли спать без позвонка. Вернее, она без позвонка, а я рядом.
Мне приснился клоунский тандем с огромными наростами на позвонках в виде заспинного гребня. Я не понимал, зачем клоунам такой хребет, но видимо это считалось смешным. И тут меня осенило-это же доисторические клоуны. Они, наверное, смешили еще ихтиозавров или каких нибудь херозавров, заврохеров или мультпропердов. А их велосипед был сделан из настоящей слоновой кости. Хотя, я подумал, слоны в те времена ещё не водились. Ан, нет! Видимо водились, но были тогда ещё маленькими, как навозные мухи. Эдакие навозные слоники. Но хищные. Тогда слоны были хищниками. Они питались живыми несформировавшимися еще млекопитающими: тиграми, пока еще без полос, львами без грив и многочисленными обезьяньими ушами, потому что остальные части обезьяньих тел эволюционно развились лишь через много миллионов лет, уже ближе к нашему времени. Кстати, когда этот позвонок нашли, внутри него лежал маленький окаменевший мраморный трупик слоника. Такие мраморные трупики люди потом в пятидесятых годах прошлого столетия находили десятками, а то и сотнями. И было модно расставлять их на диванных полках, этажерках, шкафах. И особенным шиком считалось, если трупики стояли в линию, друг за другом и обязательно по росту. Естественно, было много подделок – деревянных, пластсмасовых и даже хрустальных. Но эти научной ценности не имели. Правда, хрустальные потом, уже в семидесятых годах, изучались, и это привело к изобретению хрустального водопровода, о котором я уже говорил.
Я проснулся первым, моя еще спала. Я пошел умыться. Из крана текло желудёвое пиво. О чём надо было думать, чтобы в хрустальный водопровод направить эту протухшую струю? А думать было о чем. Маленькие пивные киты, которые водились только в свежем пиве, тысячами исчезали в воронке умывальной раковины, а общество охраны окружающей среды в это время умывалось хрустальной водой. Я подумал, как всё-таки несовершенен наш мир. Я, которому нет никакого дела до проблем охраны окружающей среды, вынужден спасать пивных китов, а Общество умывает руки из хрустального источника.
И тут из спальни я услышал её голос:-где мой девятый? Я крикнул:-посмотри в правом,- и решил для себя:- вот он момент, это шанс, я не должен его упустить, хотя время приема решений с двух до пяти каждый двенадцатый вторник недели истекло окончательно. Позвоночник произвел фурор. Я сделал всё для этого. Она была счастлива, возбуждена и всё время тараторила: ты заметил, как они таращились, ты заметил?
Заметил ли я? Да я, как дурак, пялился на это чудовищно потрясающее украшение её спины и думал только о том, чтобы, не дай бог, не произошло отторжения. А ещё о том, почему иммунитет – мужского рода, а иммунная система – женского? Хотя по сути – это почти одно и тоже.
Один из посетителей выставки восхитился:- боже мой, шестьдесят миллионов лет, а такой свеженький динозаврик. Прямо, бутончик какой-то, а не женщина. Так бы и съел? Я двинул ему в челюсть, меня арестовали по одной постой причине, что этот любитель бутончиков был каким-то презервативом какого-то концерна имени самого себя. Отстегивал правительственным говноедам за крышу, и за это получил право ссать там, где хотел. Мне можно было только ПИСАТЬ и только в указанном туВАлете.
Власть сама по себе аморальна. Но аморальность не единственное достижение цивилизации. Есть еще приоритеты. А власть неизбежна. И позвоночник власти – это безжалостное лицемерие. Позвоночник гибок, устойчив, покладист и заканчивается хвостом, которым при случае власть хлещет направо и налево невзирая на лица. А на лицах благостные восковые маски утешающих тебя ублюдков, любящих тебя с ненавистью и презрением Ты не их, но без тебя нет их.
И опять голос из спальни. Одинокий чарующий, бархатный вой одинокой сучки-самки, потерявшей стыд ещё задолго до того, как её поимели все пробегавшие мимо динозавры. Динозавры безжалостны в своей любви к самкам. Они убивают их после совокупления, если не подохнут сами в порыве сексуального возбуждения. Дохнут, но сношаются, дохнут, но сношают всех, кто движется в их поле зрения. И чуть подсеповатыми глазами выискивают тех, кто ещё не вкусил этого сладкого плода размножения. Самки воют, но подкладываются под жестоких самцов. Так возрождается насилие, так возрождается власть. А с веками они, эти многотонные гиганты вырождаются в ссущих на афсальт гуманоидов.
Ссущая власть как сущность векового причастия к ценностям бытия!
Без девятого позвонка женщина не может быть признана ни женщиной, ни ящером. Такова жизнь. А «жизнь всегда права», скажет через многие миллионы лет один из немногочисленных Нобелевских лауреатов.
