Мы въезжали в маленький подмосковный городок N, встречавший нас аляповатым каменным монументом с датой своего основания и первого – видимо, по какой-то местной легенде – упоминания в летописи. В начале девяностых, когда здешние военно-промышленные предприятия, в советские времена славившиеся своей продукцией на всю страну, перестроились до состояния тотальной разрухи и полнейшего запустения, город разваливался на глазах. Последний раз мы были тут с женой около десяти лет назад: катаясь по Москве и области в поисках квартиры, мы заинтересовались жильем в одной из новостроек. Тогда N оживал: возвращались к работе заводы, строились дома, открывались школы и магазины, зеленели лужайки и парки, селились люди. Это был городок без претензий на значительность и разрастание – истинный рай для тех, кто искал спокойной, неторопливой жизни, чистого воздуха, доброжелательных соседей, кто хотел сибаритствовать в тишине и безмятежности. Мы долго переживали, что не остановили свой выбор на этом месте, испугавшись плохого транспортного сообщения со столицей и многочасовых пробок по дороге на работу. Сколько вечеров провели мы в ожесточенных спорах с самими собой, когда пытались найти доводы против больших московских зарплат. Вскоре у нас должен был появиться первенец, а достойных предложений по трудоустройству в N на тот момент мы не нашли.

Сложно передать охватившее нас неприятное удивление, когда, аккуратно ведя машину по тесным улочкам, мы наблюдали шокирующие последствия постигшего N экономического упадка. Этот эвфемизм наизусть знают все жители подобных маленьких городков, каковых тысячи на территории России. Как только город стал подниматься, превращая руины в радующие глаз строения, как только в казну полил дождь бюджетных средств, на благодатной почве, словно ядовитые грибы, выросли ставленники бандитских группировок, прибравшие к рукам власть и деньги. Бессовестно год за годом обкрадывая городские фонды, они пропитали сильным ядом преступности все тамошние структуры. Отрава распространялась, и город загнивал, захлебываясь под волнами коррупции, детской наркомании, алкоголизма и безработицы. С нашего последнего приезда, как выяснилось, в N не появилось почти ничего нового, зато многое из созданного в короткий период расцвета пришло в негодность.

Машина ехала медленно, я почти не жал на педаль газа, но мы все равно, невзирая на ремни безопасности, барахтались в салоне, как кубики льда в шейкере у бармена, и пребольно бились о высокую крышу автомобиля. Справиться с ямами глубиной в несколько десятков сантиметров, ухабами, поразительно кривым асфальтом, неудобными «лежачими полицейскими», зачастую установленными сразу после поворота или на горке, было невозможно. Другие водители, очевидно местные, наплевав на все правила дорожного движения, ехали по наитию, полагаясь, наверное, на промысел Божий, а пешеходы перебегали дорогу в самых неожиданных местах, делая это внезапно, необдуманно, не смотря по сторонам, с равнодушием оглядывая мчащиеся возле них машины.

Заборы превратились в холсты для бесталанных уличных художников. Опавшая с деревьев листва смешалась с грязью, образовав отвратительное разноцветное месиво, продолжительным хлюпаньем отвечавшее на каждый шаг. Роскошная ограда городского парка, выполненная в вычурном стиле, по мановению волшебной палочки исчезла на дачу какому-то фокуснику из мэрии, оставив после себя непрезентабельный барьер из металлических прутьев и бетонных блоков. Среди бела дня, не скрываясь, горели вывески клубов с игровыми автоматами, а рядом тяжело вздыхали старушки в ватных пальто и калошах. Из трех газет сохранилась только одна – принадлежавшая городской администрации. В некоторых дворах виднелись остатки разрушенных детских площадок, в не ремонтированных годами школах – поломанные детские судьбы.

По-прежнему пребывая в состоянии безграничного изумления, мы остановились возле ветхого двухэтажного домишки. Вернее, домишком его можно было назвать лишь по привычке – в действительности перед нами скрипел деревянный барак, похожий на огромный спичечный коробок, где, как в коммуналке, ютились несколько семей. Построенные в конце пятидесятых годов прошлого столетия, эти здания, ремонт в которых проводился крайне редко и исключительно по инициативе самих жильцов, давно просили, чтобы их снесли. Часть из них в ту счастливую для города пору и вправду сравняли с землей, а собственникам этих «квартир» честно выделили жилплощадь в возведенной по соседству новой многоэтажке. Те же, кому не повезло, продолжали жить без горячей воды, с регулярными перебоями электроэнергии и с холодными комнатами зимой.

Как нас сюда занесло? Я не переставал задавать себе этот вопрос, пока парковал машину и вытаскивал из багажника сумки. Нас было трое – я, жена и ее мать. Последняя и инициировала поездку, желая впервые за много лет навестить двоюродную сестру, с которой в юности была дружна, но затем виделась считанное число раз. Тем более, нашелся подходящий повод: Алла Николаевна, сестра тещи, справляла семидесятилетие.

Не успели мы сделать и пары шагов ко входу в дом, как нас облепила свора разномастных бродячих собак. К счастью, псы вели себя вполне дружелюбно, и мы, достав из пакета кусок курицы, бросили его им, что позволило нам без трудностей добраться до двери. Она была большая и тяжелая и местами покрылась плесенью. Справа от нее начинался скромный огород, созданный кем-то из жильцов. Возможно, в конце лета и в первые месяцы осени с этого пятачка удавалось собрать какой-нибудь зелени для супа или – кто знает? – даже немного овощей. Но сейчас, размытый дождями и растаявшим снегом, огород перевоплотился в грязевой бассейн, куда опасно было ступать.

Мы втиснулись в крохотную прихожую, общую для всех квартирантов. Единственная лампочка за потрескавшимся плафоном слабо освещала холл-недомерок, и, чтобы не раздеваться в полутьме, нам пришлось распахнуть входную дверь. Нас уже встречали хозяева. Приступили к объятиям и поцелуям, которые на таком маленьком пространстве доставляли всем сплошные неудобства. Мы зашагали по узким коридорам, обивая обшарпанные стены пакетами с подарками и гостинцами.

Теща рассказывала мне, в какой вопиющей нищете живет Алла Николаевна с внуком. Когда она работала, деньги в семье еще водились; о роскоши говорить, конечно, не приходилось, но на сносное существование хватало. Однако потом Алла Николаевна вышла на пенсию, через год получила инвалидность, которая добавила несколько крох к жалким ежемесячным семи тысячам рублей, но закрыла для нее двери любых организаций, куда бы она могла податься для получения дополнительного заработка. С тех пор дела стали совсем плохи: в буквальном смысле с трудом хватало на еду.

– А внуку сколько лет? – спросил я тещу, пока она наставляла меня на предмет грядущего путешествия.

– Кажется, двадцать семь или около того, – призадумавшись, ответила она.

– Двадцать семь? И он, как я понимаю из вашего рассказа, не работает?

– Понимаю твое удивление, но ситуация сложнее, чем может показаться. Видишь ли, он не очень здоров, скажем так. Точно не знаю, чем он болен, какой диагноз ему поставили, но что-то наподобие синдрома Дауна. Не вдаваясь в подробности, всю сознательную жизнь он мыслит на уровне пятилетнего ребенка.

Я замолчал. Стало не по себе.

– А родители его не помогают?

– Отец, насколько я знаю, бросил семью в тот момент, когда услышал вердикт врачей, и больше о нем не было ни слуху ни духу. Мать продержалась немногим дольше. Судя по всему, ей очень сильно хотелось еще побыть молодой. Короче говоря, она скинула ребенка матери, а сама зажила отдельно, сменяя мужиков и изредка навещая сына. Вот только ей уже под полтинник, а она никак не уймется.

– И других родственников нет?

– У Аллы есть сын. Он работает детским тренером в спортивной школе какого-то московского футбольного клуба, если я ничего не путаю, то в «Спартаке». Слышала, что неплохо зарабатывает. Ну, как зарабатывает – откаты получает от родителей своих воспитанников, которые мечтают играть в основном составе. Мы с ним виделись пару раз: он и не скрывает, чем промышляет, и не стыдится этого. О матери он давно забыл. В лучшем случае поздравляет ее по телефону с днем рождения и Новым годом.

За день до поездки мы обошли все близлежащие магазины и рынки. Накупили десятки видов конфет, шоколадок и мармелада, взяли сырокопченой колбасы, которая может долго храниться, мясных продуктов. Ничего такого Алла Николаевна уже долгое время не могла позволить себе приобрести.

Алла Николаевна с внуком занимали две тесных комнаты на втором этаже. Кухня была общая на весь дом, а ванной здесь не было, поэтому все жильцы на водные процедуры ходили в городскую баню.

Праздничный стол, стоявший в закутке Аллы Николаевны, отличался скудостью. Два пакета сока и бутылка водки, блюдо с тонкими ломтиками сыра и тарелка с карбонатом и дешевой вареной колбасой, пиалы с овощным салатом и оливье. На облезлом серванте стояла алюминиевая кастрюля с отварной картошкой, обернутая в старую наволочку, чтобы содержимое не успело остыть к тому моменту, когда за него примутся.

Отдали подарочные свертки. Сели за стол. Теща и Алла Николаевна окунулись в океан воспоминаний о лучшем прошлом. Я ел мало, без аппетита, и чаше смотрел по сторонам, нежели в тарелку. В старых обоях темнели многочисленные дыры. Белая краска на оконных рамах облупилась и отваливалась, обнажая неприглядное трухлявое дерево. Диван-раскладушка своим видом не внушал никакого доверия. Но, несмотря на бедность обстановки, в комнате царили опрятность и чистота: вымытые окна, подметенный пол, отсутствие пыли или грязи – все это свидетельствовало об аккуратности маленькой семьи.

Я глядел на Аллу Николаевну. Это была худенькая старушка, с обильно изборожденным морщинами лицом. Ее волосы, заплетенные в короткий хвост, полностью поседели, так что не представлялось возможным определить их родной цвет. На носу синевой отливала бородавка. Вместе с тем говорила она голосом звонким, едва ли не девичьим, а передвигалась резво, словно годы совершенно не повлияли на ее кости и мышцы.

Андрей, ее внук, не смог долго усидеть за столом и убежал в свою комнату. Обождав пару минут, я пошел за ним и, остановившись перед закрытой дверью, постучал.

– Войдите! – услышал я низкий голос, все время до этого молчавший.

Я повернул ручку. Андрей полулежал на полу, копаясь в пакетах с конфетами. Он горстями вытаскивал сладости, после чего с серьезным, но в тот же момент счастливым лицом раскладывал их в кучки по названиям. Казалось, он не обращал на меня ни малейшего внимания – так был он погружен в свою работу. Он выглядел старше своих двадцати семи лет. Большая круглая голова покоилась на толстой шее, которая выходила из широких плеч. На темечке у него зарождалась лысина. На подбородке кустились давно не бритые волосы. Щеки были покрыты порезами, по-видимому, из-за того, что он сам пытался орудовать бритвой и выходило у него это неудачно. В мощных руках таилась богатырская сила.

Он развалился, опершись на локоть и слегка наклонив голову, но внезапно он быстро поднял ее и бросил на меня веселый взгляд своих детских зеленых глаз. Здоровым людям, как правило, неприятно находиться в обществе тех, кого мы считаем инвалидами, больными. Мы убеждаем себя, что нам страшно, но на самом деле мы испытываем сильное чувство стыда, потому что в глубине души радуемся, как нам повезло, как хорошо, что мы не такие, при этом мы осознаем порочность и аморальность такой радости. Я не выдержал и в смущении опустил глаза, уставившись на Андрея исподлобья. Он смотрел на меня и посмеивался, пока не заметил в одном из пакетов золотистую обертку конфет «Осенний вальс». Он не стал производить привычные манипуляции, а, бережно раскрыв одну, съел ее. Он жевал плавно, растягивая удовольствие, выражаемое в блаженной улыбке и закрытых глазах.

– Нравится? – поинтересовался я, когда он закончил ритуал.

– Очень! – он широко улыбнулся, обнажив вымазанные в шоколаде передние зубы. – Я один раз пробовал такую конфету. Много лет назад. Она очень вкусная. Самая вкусная из всего, что я ел.

Он облизал внутреннюю сторону фантика и, положив его на пол, разгладил. Затем он достал из-под кровати маленькую картонную коробочку.

– Что это у тебя? – мне стало любопытно.

– Это мои сокровища. Вот это сундук. В нем я храню мои богатства. Можешь посмотреть. Только не трогай руками, пожалуйста.

В коробочке, укрытые чистым носовым платком, лежали игрушечная машинка без одного колеса, три пластмассовых солдатика и две фотографии, на которых были изображены бабушка и еще одна женщина, молодая и привлекательная.

– Кто она? – спросил я, указав пальцем на незнакомку.

– Мамочка, – в его голосе прозвучала грусть. – Она редко здесь бывает. У нее много дел. Но она меня не забывает.

Он взял фантик и нашел ему место в коробке. Сразу после этого коробка вернулась на свое место под кроватью.

В дверь позвонили. С проворностью легконогой газели Андрей побежал открывать, радостно крича: «Мама! Мама!». И действительно, на пороге стояла та женщина с фотографии, но сильно изменившаяся. Некогда пышные светлые волосы поредели и поблекли, став бледно-русыми. Красивое, породистое лицо расплылось и обрюзгло и смахивало на одутловатую физиономию заправской алкоголички. Стройная фигура, будто вырезанная искусным скульптором, потеряла былые формы: талия раздулась, внушительная грудь потеряла упругость и опустилась к пупку, юбка не скрывала раздавшиеся бедра.

Женщина не проявляла никакого интереса к суетящемуся вокруг нее сыну. Весь ее изможденный вид излучал неудовольствие, вызванное столь активным проявлением любви и привязанности.

Квартирка явно не была приспособлена под шестерых человек и немного мебели. От спертого воздуха, отдававшего потом новоприбывшей, закружилась голова. С позволения присутствующих я вышел на улицу и побродил по близлежащим дворам.

Вернувшись через полчаса, я застал неприятную, но – внутренний голос подсказывал мне – обыденную сцену. Татьяна – так звали дочь Аллы Николаевны – отчитывала старушку.

– Мать, не придумывай всякий бред, – жесткий голос резал слух, как тупой нож вгрызается в замороженное масло. – Я говорю тебе, что мне на обратную дорогу бензина не хватит. Дай рублей пятьсот – тоже мне деньги!

– Но нам с Андрюшей три дня на них питаться, а до пенсии еще далеко…

– Не прибедняйся, а? Ты неплохой стол себе устроила и о деньгах не думала, а для дочери, значит, жалко? Мать, тебе для дочери жалко?

Алла Николаевна потеряла дар речи. Она беззвучно, будто рыба, двигала губами. В бессилии разведя руками, она вытащила из ящика серванта фиолетовую бумажку и, тихонько всхлипывая, отдала ее дочери.

Воспоминания об этой встрече не покидали меня всю дорогу домой. Я был смурной и молчаливый. Руки крепко обхватили руль, словно старались задушить его.

– Я тебя понимаю, – прочитала мои мысли теща. – Но это не единственный способ, каким она вымогает деньги у матери.

– О чем вы?

– Дело в том, что Андрюша официально прописан в московской квартире Тани. Ну, словом, та и придумала, что Алла обязана возмещать часть расходов…

– И Алла Николаевна согласилась?

– Да. Она устала бороться.

Спустя две недели Алла Николаевна умерла от остановки сердца. Мы организовали похороны. Андрей ходил пришибленный и то ли не очень хорошо понимал, что происходило, то ли, напротив, понимал все слишком хорошо. Несколько раз я видел, как он отходил в сторонку, прятался за стену, дерево или заграждение и, сжимая зубы, трясся в молчаливых рыданиях. Больше получаса он не позволял опустить тело в землю.

– Что ты будешь с ним делать? – теща отвела в уголок мать Андрея.

– Ничего. Он взрослый. Пусть живет своей жизнью.

– Ты дура или притворяешься, что не понимаешь?

– Язык попридержи! Не смей так со мной разговаривать!

– Это ты заткнись и слушай! Он же твой сын, и ты прекрасно знаешь, что в одиночку он выжить не сможет…

– И что с того? Мне с ним до конца жизни нянчиться? У меня личная жизнь. У меня любимый мужчина. А ему не нужен в доме какой-то безмозглый увалень.

Продолжение разговора непременно увенчалось бы дракой, и я посчитал за лучшее увести тещу подальше.

Андрей остался жить в бабушкиной коморке. Мы предложили помочь деньгами, чтобы он встал на ноги, но он отказался.

– Все будет хорошо, – только и говорил он. – Все будет хорошо. Даст Боженька, не пропаду, а он добрый, не бросит меня.

Путем долгих переговоров удалось выбить Андрею место дворника и садовника недалеко от дома. Ему платили шесть тысяч рублей. Он жил экономно, бедно, позволяя себе единственную поблажку: сразу после получки он покупал себе кулечек «Осеннего вальса» и съедал его в один присест.

– Я же сказал, что все будет хорошо, – убеждал он при нашей последней встрече. – Я знаю, что я глупый, что я многого не понимаю. Но я вижу, что вызываю у вас жалость. Не нужно. Не думайте, что моя жизнь плохая. У меня есть память о бабушке и о маме. Почти целый день я могу играть с собаками и гулять. Раз в месяц мне удается поесть конфет. Наверняка есть те, кому и этого счастья не выпало.

Я планировал навестить его через месяц после этого разговора. Но моим ожиданиям не суждено было сбыться.

Как мне стало известно из сбивчивых рассказов местных жителей, убирая снег, он заметил, как двое отморозков старшего школьного возраста зажали в подъезде девушку. Она закричала, и Андрей бросился к ней на помощь. Ее он уберег, а себя не смог. На следующее утро его нашли мертвым. На затылке зияла дыра с ободком из запекшейся крови.

– Почему вы ничего не предпринимаете, – вопрошал я у начальника отделения полиции. – Всем известно, кто это совершил. И вам это тоже известно. Сделайте же что-нибудь!

Он скосился в сторону своего дорогого мобильного телефона, лежавшего на столе, встал из-за стола, поправил брюки, сползшие с выпиравшего брюха, подошел ко мне и, понизив голос, сказал:

– Да, я знаю, кто это сделал. Как вы правильно подметили, все знают. И именно поэтому никто ничего делать не будет. Считайте меня циником, но я лучше оформлю «висяк», чем пойду против родителей этих парней. Их все равно ни за что не прижать, а проблем потом не оберешься. И ладно, если только проблемы и беспокойство они доставят. Предупреждаю – не угрожаю, а предупреждаю, – будете усердствовать в этом деле, тогда наймите себе телохранителя или не ходите по пустынным улицам. Не буду говорить о вас, но лично мне моя жизнь дороже, чем маловероятное наказание пары козлов за убийство какого-то кретина.

– Он же человек…

– И я тоже. Но я живой, а он мертвый. И я предпочитаю к нему не присоединяться. А теперь уходите и забудьте обо всем этом. На том свете вашему дурачку всяко лучше, чем здесь.

Впереди были похороны. Приехала его мать вместе со своим кавалером. Его красное заплывшее жиром лицо слегка подрагивало в такт дыханию. Они не плакали. Помянули вместе со всеми. Положили две гвоздики и поспешили удалиться. Когда они садились в машину, краснолицый попытался ухватить мать Андрея за ягодицу и они беззаботно рассмеялись.

Светило холодное весеннее солнце. Ботинки чавкали по слякотной дороге. Молчали птицы. Скрипела ржавая калитка кладбищенских ворот. В конуре смотрителя кладбища шумел миниатюрный телевизор. Дул в спину промозглый ветер, распространяя по земле гнилой смрад смерти и безнадежности.

Андрею не было места в этом мире.