КОРШУНЫ ВЕРНУЛИСЬ. НО ТОЧНО ЛИ ЭТО КОРШУНЫ?
Вечером Волдырь выглядит маленько ненастоящим. Ну как лучше объяснить? Вот, если взглянуть мимоходом – то город как город; имеются жилые дома, бульвар, магазины. Но стоит присмотреться – и этот стройный вид будто меняется. И вот наблюдателю кажется, что никакой не бульвар тянется вдоль центральной улицы; и вообще – не улица тут… А что же, что? Возможно, лесная просека, по которой пройти, конечно, можно – но затруднительно. Либо не просека, а кое-как расчищенный бурелом… Сухие стволы, мертвые корни, хотя встречается и рукотворный мусор… Когда же на Волдырь опускается ночь и черная тьма, слабо нарушаемая редкими огнями звезд, – город и вовсе представляется пустыней. Уединенность, изолированность Волдыря совершают чудо: отбрасывают город в темное начало времен, когда Земля была покрыта болотами, а в болотах (скорее всего) селились древние чудовища… Вон выглянул из мрака могучий гребень какой-то первобытной твари… А вон еще, еще! Неповоротливые туши, зубастые морды, свирепые физиономии… Да, именно так: начало времен.
Конечно, все это фантазии и мечты. Ни в какое прошлое Волдырь не проваливался; да и зачем? Он превосходно устроен там, где стоит; окруженный лесом, как спящая красавица, но при этом – не спит. А всё что-то созидает, творит… Ах, эх!
Так вот, вечер. Именно однажды вечером впервые заметили волдыри на улицах коршунов, о которых начали позабывать… Память-то у волдырей слабенькая… вот и начали забывать чуть не через два-три дня после исчезновения…
Толком коршунов никто не разглядел, ибо наблюдали из окон. А как? Не шляться же по улицам в вечерний час. В общем, наблюдали, приоткрыв занавески… Именно тогда заметили: скользят по улице, освещенной желтыми фонарями, фигуры; крепкие, ботинки с такими, знаете, подошвами, от которых пыль столбом… А главное – клювы! Клювы, показалось наблюдателям, таковы, будто за время отсутствия коршунов еще подросли… Красивые, изогнутые – в вечернем-то свете! Волдыри подивились. Протерли глаза, пожали плечами. Чего, спрашиваются, маршируют, когда добрые люди на покой укладываются? Но, опять же, вольному воля… Задернули волдыри занавески да пошли спать.
А коршуны, пройдя маршем по бульвару, тоже не стали задерживаться. Репетировали, что ли? В общем, ушли. И до следующего утра в Волдыре было тихо, как на кладбище. Потому что Волдырь – город, в целом, спокойный.
Утром коршуны вернулись.
Стало их, перво-наперво, куда больше, чем было до исчезновения. Отряд не отряд – но по-военному слаженный коллектив, факт. Второе наблюдение, которое сделали проснувшиеся волдыри: коршуны чего-то такое произвели со своими клювами. Точно и не их были вовсе клювы, а с чужого, как говорится, плеча; хотя и крупнее настоящих. Крупнее-то крупнее – да только нацеплены кое-как; у одного, глядишь, клюв смотрит влево, у другого – вправо, а у третьего и вовсе сполз на подбородок. В остальном, правда, коршуны как коршуны; шнурованные ботинки, кожаные пиджаки; ну а выправка даже и получше прежних! Вон как чеканят шаг.
Волдыри смотрели на марш с удовольствием. Во всякую голову, которая хоть на что-то еще годилась, входила мысль: нет, не вырождается наш родной Волдырь! Не гниет, не смердит, не разлагается. Вон как маршируют, пыль столбом, дым коромыслом. Чудо как хороши коршуны! Как на подбор.
… На подбор-то на подбор… Но и перья распустили, это само собой…
Да и не только перья…
Вон, в руках – откуда ни возьмись – здоровенные железные прутья. Под точными и сильными ударами в один присест вылетели крошечные оконца киоска, сквозь которые Васяня глядел на свет божий… Брызги стекла грянулись о дорогу, а за ними вслед, теперь уж под ударами могучих ботинок, дрогнули слабые стены сооруженьица. Затрепетали, точно на сквозном ветру, и сделался сразу киоск будто и не киоск совсем… не пункт продажи дрянного пива и вонючих сигарет; стал, словно сортир; постоял этак короткое мгновение – и рухнул на пыльную дорогу. Обалдевший от такой прыти Васька вначале хлопал сонными голубыми очами и даже пытался предложить дорогим гостям банку пива в подарок. Но те к предложению остались равнодушны и, чтобы закрепить успех, врезали пару раз Васяне прутьями по бокам. Парень согнулся, из носа вдруг хлынула кровь, хотя били-то вроде не по носу… Так, согнувшись, постоял некоторое время – как пять минут назад стоял киоск, – шатаясь и дрожа… А потом осел на четвереньки, заплакал и, заслоняясь рукой, отступил в тень дырявой уроны. Может, сообразил, что не будет у него более киоска, вообще ничего не будет? Потому что ранее тоже громили злополучный объект… Но – громили, да не так. Короче, заскучал окровавленный Вася, ну а коршуны, как отметили наблюдатели, укрытые за занавесками, расходиться не торопились. Деловито оглядели учиненный погром, поправили сползшие на бок клювы, перекинулись негромкими замечаниями; после чего приступили к действиям слаженным, но непонятным. Откуда ни возьмись появилась в руках канистра; вот отвинтили коршуны у канистры крышечку, да и плеснули на груду мусора – на бывший Васин киоску! Бросили спичку – и заполыхало, заплясало пламя! Осветило разом бледный день, мертвый город, полыхнуло небесным огнем в сонные физиономии волдырей, укрытых за мятыми занавесками!
Запалив костер, коршуны по-прежнему не торопились ускользнуть. Точно ничуть не боялись прибытия полиции, вообще – справедливого возмездия… А ждали его, что ли?
Тем временем по пустынной улице осторожненькими шагами прошествовала пара немолодых барсуков. С авоськами, само собой, а в авоськах – макароны…
То есть шли бы себе дурни-барсуки молча, оно бы и не беда… Но вот стали в аккурат напротив костра, да напротив киоска, который разметали коршуны по щепочкам… Стоят, стало быть – но и этого им показалось мало! Принялись обмениваться впечатлениями.
– В прежние времена, – заметил барсук, втягивая ноздрями гарь, – ежели что ломали – то не чета этим… Не по бревнышкам, не по щепочкам, а в труху. Хоть соусом залей да завтракай.
– Твое какое дело? – одернула его супруга. – Идешь и иди.
– Раньше, – сообщил, не двигаясь с места, муженек, – костры среди города не жгли. А если жгли, то не дрянь всякую туда бросали. Старого Кабана помнишь?
– Стал, как пень, – высказалась супруга. – Ну, помню, помню старого Кабана. И что?
– На шашлыки-то как ездили? Вот был шашлык так шашлык. Из Кабана.
– Все мозги заспал, – буркнула на это женушка. – Не из Кабана был шашлык.
– Из кого же? Ели полторы недели. А ты говоришь, не из Кабана.
– Да я, если хочешь знать, Кабана на днях встретила. Здоровый, еще и потным духом несет.
– Дура. Это не тот Кабан.
– Очистили территорию! – приказал старший коршун и повернул картонный клюв в сторону зрителей. – Брысь!
– Как же? – спросила глуховатая женушка, – он через эту картонку дышит?
– Наверное, – откликнулся муж, – это маски. От свежего воздуха…
Тут жена открыла было рот, чтобы уточнить, для чего нужно спасаться от воздуха, – но не успела. Коршун, вместо объяснения, коротко размахнулся железным прутом.
В переулок, с грохотом и фырканьем, медленно въехала полицейская машина. Впрочем, еще какое-то время из машины никто не показывался; будто принимали и никак не могли принять решение: остановить ли дерзких хулиганов – или махнуть рукой? Взять да и уехать обратно в участок?
Коршуны, наблюдая эти сомнения, никуда не уходили. Наоборот – негромко переговаривались, усмехались, а потом закурили.
Наконец, в машине приняли решение. На улицу выскочили один за другим полицейские волки во главе с подполковником Сыроедом. Угрюмые, вооруженные дубинками бойцы неохотно оглядели плацдарм будущих действий.
Подполковник Сыроед отдал неразборчивую команду. Голос его, похожий на глухой отдаленный лай, разнесся над улицей, погруженной в оседающую пыль. Было видно, что у подполковника не было особой охоты вмешиваться в проделки коршунов; но уж очень очевидно те разбойничали, слишком вызывающе держались… Да и разгромленный киоск и поверженный Вася как бы взывали к вмешательству сил правопорядка… Не говоря уже о весело полыхающем костре! Гм! Да тут еще эти идиоты- барсуки… Была нужда им совать свои носы в чужое дело.
Итак, Сыроед отдал команду, волки подсобрались и двинулись…
Дальнейшее произошло стремительно; пыль, как говорится, не успела улечься! Стоны замерли на губах потерпевших…
В одну короткую минуту штурм полицейских под руководством подполковника Сыроеда успел начаться и закончиться. Вооруженные дубинками полицейские оказались разоружены и повержены на землю; не помогли чудные резиновые дубинки! Не спасла сноровка, которой так гордился подполковник Сыроед. Проклятые коршуны – даром что в картонных клювах! – проявили солидную подготовленность, изрядную прыть и полное равнодушие к своим жертвам… Несмотря, как говорится, на чины и звания… В общем, оказались полицейские волки (во главе с подполковником) на земле, а коршуны – сверху… Такая вот диспозиция. И уж тут, без лишней мудрости, довели дело до конца – ботинками, прутьями, и ласковым словом. Это ласковое слово, между прочим, еще долго реяло в воздухе…
Г л а в а 23
… и сдали коршуны свои клювы – по счету, под подпись.
И остались клювы лежать, где лежали; до следующего раза: в ящике для реквизита в Здании по улице Темный перелесок.
И стали бывшие коршуны тем, кем были до волшебного превращения: боевым отрядом ворганов, бойцами невидимого фронта…
Ну, видимого или невидимого – это еще вопрос. В Волдыре, к примеру, ясно у в и д е л и: коршуны совершенно с цепи сорвались, разбойничают среди бела дня, вон барсуков побили едва не до смерти; и Вася – хоть и придурок – а тоже лежит соврешенно задумчив и на собственное имя не откликается… То есть, даже несмотря на тяжелую неподвижность, волдыри негодовали; по городу летело бурчание, оханье, слышался медленный скрип. Это скрипели неповоротдивые мозги горожан; сопоставляли.
– В конец коршуны обнаглели. Клювы нацепили картонные…
– Да зачем же коршунам картонные клювы? У них настоящие имеются.
– Э! настоящие клювы разбойники пропили.
– Как так?
– Да так. Они знаешь сколько пива за день высасывают? Ты столько и за неделю не выпьешь.
– Я-то выпью.
Короче – волдыри сомневались. Однако сомнения делали их еще более вялыми и малоподвижными. Иные прямо среди разговора норовили погрузиться в спячку. «Фррр… Хррр…», – неслось по пустынному городу. Это всхрапывали утомленные волдыри.
Вообще в городе наступило какое-то благотворное затишье.
Работа кипела только в Здании по улице Темный перелесок, да, как ни странно, в городской газете. Там трудилась Ворона Перова, но об этом немного позже.
В Здании же события следовали одно за другим, и каждое событие как бы ставило точку или даже печать в конце очередной истории чудесного города Волдыря.
Назовем эти важные (знаковые) события.
- Запертые в подвал коршуны были арестованы сразу после разбойного нападения на киоск и нанесения тяжкого вреда здоровью хозяина киоска и двух невинных прохожих. Обалдевшие от предъявленных обвинений коршуны, устами лидера Полыни, тщетно пытались объясниться; твердили, что никак не могли нанести этот самый… тяжкий вред, поскольку вообще были заперты в темном подвале! Чуть не подохли там от вони, кстати говоря. Однако в ходе допросов уже к концу дня было установлено, что имеется целый ряд свидетелей, готовых показать: именно коршуны громили киоск. Бесчинствовали. А также оказали яростное сопротивление прибывшим на место представителям власти. Вон, эта власть – до сих пор в больнице отдыхает…
- Медведю Созоновичу Клыкастому также были предъявлены серьезнейшие обвинения. Притонодержательство, хранение и распространение наркотиков (ничего не соль оказалась в проклятом мешке! А наркотики – вот как!); а также использование нецензурных выражений в адрес представителей власти во время исполнения ими своих обязанностей.
На предъявленные обвинения Медведь вначале вытаращил глаза, потом поднял рев и завершил дело неожиданным предложением. Предложение было внимательно выслушано и рассмотрено; после чего Медведь Созонович Клыкастый пожертвовал городу (через посредников из Здания в Темном перелеске) крупную денежную сумму, а также коллекцию антикварных предметов для несуществующего городского музея.
– Пущай детишки развиваются, – высказался туманно Медведь и сдержанно прорычал; мол, с богом!
После чего и был отпущен условно, до совершения какого-либо противозаконного деяния.
- Кукушке пришлось туго. Птичку обвинили в лжесвидетельстве против невинного мэра. Ничего, как установили следственные действия, не насиловал мэр Кукушку. А она сама виновата: трусы надо было носить…
Конечно, в протоколе все было описано другими словами, но суть получалась ровно та: надевай трусы и не клевещи на добрых людей. Короче, Кукушке припаяли срок. Небольшой, но – так или иначе – отправили рыдающую птичку в тюрьму. С ее-то перышками, с ласковой повадкой… Ах, эх!
- Подполковник Сыроед и его помощники получили обвинение в недееспособности и были соответственно отправлены: подполковник – на пенсию, помощники – в отставку.
– Можно подумать, – едко заметил человек из Здания в Темном перелеске, – что клювы были у вас, а не у коршунов.
– Никак нет! – рявкнул на глупое предположение подполковник Сыроед. – Нам без надобности.
– Именно что клювы, – со вздохом повторил сотрудник. – Клювами хлопаете профессионально… Мда.
- Произошли определенные перемены и в городской Администрации…
Мэр Крот Кротович Ивашников вернулся в свое кресло. После череды допросов, в ходе которых была, наконец, установлена мэрова невинность, мэр молча вернулся в родной кабинет и сел за стол. Молча провел он за этим столом остаток своей административной и земной жизни; без слов, без движений и игнорируя обычные человеческие потребности. То есть натурально – не ел, не пил, с места не вставал, руками и ногами двигал редко и неохотно.
Вокруг же кипела новая жизнь! Коротко говоря – дул свежий ветер перемен.
О чем аккуратно сообщала в своей газете трудолюбивая Ворона Перова.
СВЕЖИЙ ВЕТЕР ПЕРЕМЕН
(из материалов городской газеты, подписанных В.Перовой)
Вот и наступила долгожданная осень! Вместе с обильным урожаем – ибо что посеешь, то и пожнешь, – принесла горожанам и другие плоды. Эти плоды – забота городских властей об усовершенствовании нашей жизни, о всемерном ее улучшении.
Точно белый корабль, плывет в хороводе осенней листвы Административное здание, принося всякий день горожанам отрадную весть.
Ушел на заслуженный отдых незаменимый работник, бессонный деятель Краб. Отряды молодых сотрудников учились его стилю работы и тому конструктивному скрипу, который умел изо всей Администрации производить только он один… Иные сотрудницы и вообще утирались, провожая в путь ветерана…
Ушли на пенсию и прочие администраторы: бухгалтер Крыса Евгеньевна, рядовой сотрудник Мышастый, а с ними – несколько отделов и подразделений неусыпных тружеников, знакомых и любимых волдырями.
По-прежнему контролирует состояние духовности в Волдыре Владимир Николаевич Крысоев – но временно контролирует м о л ч а (это не наказание; просто Владимиру Николаевичу было указано не открывать рот до особого распоряжения. Что он, будучи человеком дисциплинированным, и исполнил).
Под внимательным взглядом немногословного мэра – Крота Кротовича Ивашникова – расцвел обновленный состав городской Администрации – молодые, по-военному подтянутые люди, – деятельные, энергичные, твердые, как орех (в лучшем смысле) и непробиваемые, как орех (тут явная стилистическая погрешность. Орех вполне пробиваем, что-то редакторша напутала).
Завершалась статья отчасти метафорически, но и с налетом мистики, что ли: сразу после информации о том, что началось строительство соединительного тоннеля между зданием Городской Администрации и Зданием по улице Темный перелесок – ибо теперь, это, считай, одно и то же з д а н и е, Ворона Перова писала:
… Плыви, плыви, административный корабль! Крепкие руки сжимают руль, бойкие матросы прыгают по снастям… Точно прекрасный призрак, несется наш корабль по бесконечным водам, бороздя и покоряя…
(тут надо открыть маленькую тайну: на этом самом пассаже Ворона Перова уронила руки на колени и горько заплакала; почуяла, наверное, что уже никогда не вынырнуть ей из проклятого лабиринта. Что за воды? Какие такие снасти? Корабли? по городскому пруду, что ли плывут? Да и куда? зачем?).
Ветер (ветер перемен) шевелил листочки на столе редакторши.
За стенами редакции стоял крепкий город, Волдырь, который трудолюбивая Перова воспевала, как умела.
Ее лапки закоченели, отказывались писать.
Да и что тут напишешь?
