Тамара Ветрова. У медведя во бору (роман–басня). Глава 16

Знаменательно, что в тот момент, когда в землю ударил луч небесный, Волдырь спал. Город был неподвижен, как окружающее его болото; тихие пузыри вспыхивали над бледной тиной и без звука гасли. Город лежал пред невидимыми глазами неизвестного небесного наблюдателя, похожий на вымирающий лес; пустынный заброшенный вид не оживлялся двух и даже трехэтажными домами; строения казались брошенными и полусгнившими – да такими и были на самом деле. Тишина, тусклый воздух, духи гниения и ровный далекий гул, знакомый всякому волдырю. Причиной гула был наступающий лес, который двигался мерно, медленно и неотвратимо, пожирая город. Крепкий с виду Волдырь на деле не был крепок; он походил на дерево с проеденным изнутри стволом; вот стоит оно, поражая мощью, – но в любую минуту, однако, готово грянуться о землю.

В минуту этого тихого всеобщего сна, лишенного сновидений, в небе над Волдырем нестерпимым светом зажегся луч; он был велик и направлен острием своим в сторону сонного Волдыря. Это острие, казалось, горело тысячью драгоценных камней, рассыпало искры и блики, сияло, трепетало в пустынном воздухе. Дивная стрела была неподвижна; только и было в ней жизни, что неистребимый лучистый огонь.

Болото, поваленный вокруг Волдыря лес, далекие горы и то неизвестное, что скрывалось за этими горами, – все как будто наблюдало с равнодушным видом за нечаянным чудом. Жители же Волдыря никак не могли очнуться ото сна; кряхтение, вздохи, сонное бормотание, скрип постелей под тяжелыми со сна волдырями и прочие большие и маленькие звуки плыли над городом, переплетаясь со слабым ровным гулом. Ни единый человек пока не покинул своего жилища; так тихо было, что чудилось, будто не сон это был, а настоящая полугодовая спячка! Дремучая спячка, когда ты делаешься тяжелее полена, неподвижнее камня, бестолковее пня…

В эти волшебные в полном смысле минуты волдыри ворочались неспроста. Не одно только тяжелое послеобеденное брюхо томило их; не душные одеяла, салопы, шубы и прочая домашняя рухлядь. Странный трепещущий луч породил, едва только появившись, не менее странное явление: в головах спящих волдырей заиграли сны. Такого никогда прежде не случалось, в это трудно поверить – сны волдырей! Смутные видения прыгали в сознании, сменяя друг друга; порхали, дрожали, дразнили… И вот уж на плюшевых устах Клыкастого заиграла улыбка – широкая, как ворота! Что там вскочило в неповоротливую голову? Однако ж Медведь улыбался, и сонные пузыри витали над этой устрашающей улыбкой; ни на что не похоже, право, – а вот же лежит, ворочается, улыбается, пускает ласково слюну… Медведю Созоновичу привиделся темный лес, уставленный праздничными елками; на всякой елке – по мясной туше. Ешь сколько влезет, пока не лопнешь, не разлетишься восвояси…

Маленькой Кукушке приснились пирожные, которым потчевал ее все тот же Медведь… Да как потчевал? По-королевски! всю как есть перемазал в креме, а потом облизывал до обеда; да так и заснул, старый дурень… И во сне, выходило, от Клыкастого толку маловато…

Приятные видения порхали и в других головах: ворочался, тихо блея, Владимир Николаевич Крысоев; все водил, водил вокруг себя руками, взвизгивал, затихал, опять взвизгивал… «Работает за троих, вот и мается, – думала сквозь сон жалостливая жена. – Вон какие сонеты выдает… Как тюлень на празднике!».

Мэру Ивашникову привиделась крепкая поленница. Вот почему, интересно знать? Никаких особенных деревенских корней Крот Кротович не имел; строился, конечно, – вот, может, поленья и вторглись в мэров сон прямиком со стройки? Примечателен, однако, был сам по себе факт: волдырям, которые сроду не видели никаких снов, знать не знали, что за штука эти сны, – вторглись в головы непрошенные видения. А все луч небесный, больше нечему! То есть еще не отворив сонных очей, волдыри уж вынуждены были натолкнуться на действие таинственного феномена.

Луч между тем продолжал пылать над беззащитным городом. В серых ватных небесах он казался совершенно посторонним пришельцем. Никак невозможно было представить, что как раз над Волдырем вспыхнет сие чудо. Тем более, что Волдырь меньше всего на свете нуждался в чудесах. Природа, однако, рассудила по-своему, и вот небесный посланец завис над городом, как стрела, замершая в своем полете; быть может, стрела, пущенная божественной рукой? Но тем хуже, тем хуже…

… Час, два висел луч над Волдырем? Неизвестно, люди-то спали. А сон волдырей обычно крепок, и даже сны, которые ни с того ни с сего вторглись в тяжелые головы, не нарушили темного ворчания, которое лилось из сонных уст. Не нарушить-то не нарушило… Но вот – сон был так тяжел, что, казалось, прошла не ночь, а сто лет! – волдыри очнулись и сели на своих постелях, разом отворивши заспанные очи. И разом – что уж почти неправдоподобно – увидели сияющий луч. Как, почему? Окна были еще затворены, иные даже заткнуты газетами и ватой… Но вот же пробился сноп света в темные жилища, заполыхал невиданным огнем!

Волдыри точно вдруг получили непредвиденный удар – причем удар такой силы, что иные скорчились прямо на своих постелях и сделались черны, как покойники. У них стал натурально обгорелый вид, как после крушения садовой бани. Другие молча и будто неохотно взялись за животы. Острые колики, будто молнии, пробегали по внутренностям волдырей, терзали их необоснованным вторжением. Люди сгибались и скрипели зубами, а кто-то вяло твердил проклятия несвежей пище. Но пища была тут не при чем; что пища! Она уже провалилась в необъятные желудки волдырей и лежала там тяжелым комом. К этому было не привыкать, так что бег непонятной молнии по внутренностям был именно необъясним; огненная стрела терзала волдырей, и жалобы, вначале вялые, а потом все более крепкие лились из отворенных нараспашку ртов.

Кто-то со страху присел. Вообразил, что в небе свершилась революция, и кому-то – несуществующему – вдруг сделалось невтерпеж глядеть на войлочные рыла! Вот до чего дошли муки волдырей! до революции.

Но большинство рядовых волдырей испытывало натуральные корчи. На лицах этих бедняг лежало непередаваемое выражение изумления и тоски. Волдыри никак не могли уразуметь, какая сила с непонятной целью крутит их и едва не выворачивает наизнанку. Сколько лет (тоскливо припоминали волдыри) жили себе безо всяких забот и никак не хуже других – и вдруг! Прилетает неизвестный луч и жжет им внутренности, нарушая естественный природный порядок…

Таинственная эпидемия не миновала никого.

На крыше городской Администрации показался белый флаг смирения. Администрация (ничуть, впрочем, не умаляя своего достоинства) согласилась стать на путь переговоров… Да только вести эти переговоры было не с кем; да и некому, по совести говоря – поскольку в недрах Администрации наступил настоящий хаос. А если уж быть совершенно правдивым, – то не хаос, а понос. Именно такую безжалостную форму приняла эпидемия внутри белых административных стен: понос. Печальные и вымотанные администраторы, толкаясь изнуренными телами, тянулись к облицованным плиткой дверям административных туалетов. Но туалеты не могли принять враз столько желающих! И трещали от напора последствий эпидемии… Короче – мрак и ужас.

В берлоге Клыкастого слышалось рычание. Могучий Медведь Созонович строил баррикаду, не жалея для этой революционной цели ни мебели, ни драгоценного камина! Все что ни есть свалил ко входу, намереваясь дорого отдать свою медвежью жизнь…

Маленькая Кукушка плакала. Вдруг с ясностью поняла, что вся ее прежняя жизнь ничего не стоит – одно верченье в чужих постелях, без счастья, без понимания… А другой-то жизни, вдруг сообразила Кукушка, – другой жизни уж не будет! Все, милые мои, конец фильма. Кукушка рыдала, чувствуя небольшие приступы женских болей в низу живота и пояснице. Но это были мелочи рядом с в ы с о к о й болью понимания и прозрения!

В Здании, что расположено в Темном Перелеске – там, где сидят ворганы – тоже было несладко. Завидев небесный луч, ворганы хором присвистнули и тоже было потянулись к сортирам – но вовремя вспомнили, что обосраться человек всегда успеет; а вот долг исполнить может не всегда. Короче – каждый ворган заперся в собственном непроницаемом кабинете и принялся строчить аналитическую записку. К вечеру этих аналитических записок был уже целый вагон. И хотя никакого толку от них не было, и даже животы болеть не перестали, – ворганы все равно почувствовали себя увереннее и отправились восвояси; ведь у этих незаметных сотрудников тоже имелись семьи или хоть какие-то личные радости.

Ну а Саня Бздун в тяжелую минуту сидел на берегу реки. Он сидел там уже довольно продолжительное время, так что даже покрылся мелким песком и пылью. Бздун вел наблюдение за рыбами, но те держались, как обычно, надменно и обособленно и Бздуна решительно игнорировали. Саня же, будучи крепким орешком, знал, что камень точит каплю. То есть, конечно, наоборот…

В момент явления луча Саня Бздун молча и без звука (потому что за долгие дни безрезультатных наблюдений отвык говорить) укрылся в складках местности, ногами к взрыву. Пролежав там сколько-то времени, Бздун, утомленный изнурительным сиденьем на заднице, заснул. Ему приснилось (благодаря проделкам небесного пришельца, Бздуну тоже приснился сон!) – приснилось, что он человек-амфибия и, как таковой, получает задание жить среди рыб инкогнито – но, естественно, с соответствующей легендой. Эта легенда проста: он человек-амфибия… и как таковой… то есть в силу владения жабрами… плавниками… имеет полное право… Причем – в строгом соответствии с законом…

Но тут сон вильнул куда-то в сторону, а жаль! Бздун уже научился оперировать в этом сне своими жабрами, плавниками… Действовал, как опытный боец, никак не новобранец.

Читайте журнал «Новая Литература»

В школе Совиных луч остался незамечен. В этом нету ничего удивительного: школа – именно то место, где – случись, как говорится, извержение вулкана и начни рушиться какая ни есть цивилизация, – все равно будет продолжен учебный процесс. Поскольку учебные планы не игрушка; учебный план, если хотите знать, – для учителя закон. Наподобие Конституции… Так что Совиных сочла, что никакого луча не было и нет. А те раздолбаи, которые пялились в окна на дурацкий и несвоевременный луч, – получили по лбу железным клювом. Нужен вам луч небесный? Получите.

Так что о школе говорить бессмысленно. Все на свете боится времени, а время боится Совы Андреевны Совиных с учебным планом в клюве…

Коршуны и отец Сойка – совсем другое дело.

Вернее – отец Сойка и коршуны.

Вольные коршуны…

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.