Тамара Ветрова. У медведя во бору (роман–басня). Глава 11

Кукушка подружилась с Крабом. Это не строчка какой-нибудь идиотской басни, а чистая правда. Вот как в этакое поверить? Но, однако, проверить можно – если ты не полный простофиля и соображаешь: такие, как пронырливая Кукушка, войдут в любую дыру и не поморщатся. Ну а Краб, что уже отмечалось, был зрелым администратором, совсем неплохим на вид. Так что Кукушка разом почувствовала себя молоденькой и легкомысленной; в небольшой ее головке зазвучали весенние гимны.

Сам Краб смотрел на возможные искушения не как на утехи, а как на естественное административное отправление. Как, к примеру, на составление новой инструкции, по которой еще не получено никаких пояснительных записок. «Так перышки и горят, – со скрипом раздумывал Краб о Кукушке. –Одолела охота жар-птичку…». То есть рассматривал призывные действия Кукушки с точки зрения собственной привлекательности. Притом Краб не был глуп; а просто искренно полагал, что всякий администратор – привлекателен. Лакомый кусок. Более того: Краб верил в к р а с о т у администратора.Облик окаменевшего за столом руководителя представлялся ему в некотором роде образцом; как какой-нибудь рыцарь на лошади. На лошади, ха! Посмотрели бы мы (со скрипом рассуждал Краб), как он со своей лошади будет о с у щ е с т в л я т ь   ру к о в о д с т в о ! вникать в инструкции… Да что там говорить! Сидя на лошади, ты, строго говоря, даже толком не подпишешь бумаги.

Краб был равнодушен к искусству, но иногда удивлялся, почему ни один художник не заинтересовался темой: администратор за столом? И далеко можно не ходить, просто прийти и посмотреть… Ответ, впрочем, отыскивался сам собой: не заинтересовался, потому что никаких художников в Волдыре сроду не водилось. Что и неплохо, между нами говоря. «Реальность, – кряхтел Краб, – во много раз превышает эту самую… нереальность… Потому что реальность – она вот она. Хоть в этом вот кабинете. А нереальность – совершенно другое дело. Это уже более по линии досуга».

Не мешает заметить, однако, что раздумья опытного Краба были отчасти лукавством. Кукушка вторглась в мысли администратора, а он упрямо не желал это признавать. «Это по линии женсовета», – туманно формулировал руководитель. Ну а перед глазами против воли витал нежный облик Кукушки. «Уууу… Ароматная!». Короче говоря, Краб был близок к капитуляции. Все чаще начинал утром засматриваться в маленькое зеркальце для бритья. В зеркале, как в болотной луже, плавали два мутных белых пятна – это были затянутые бледной пленкой глаза Краба. «Бабы они того… остры… – утешался Краб. – Видят поболе нас. За бельмом разглядят это самое…». Но что именно можно разглядеть за мутными бельмами, и сам не знал. Однако – другие могут, видят, факт! Кукушка же разглядела…

Вертя небольшим задиком и воркуя что-то неразборчивое о своей газетной работе (при этом – поедая неподвижного Краба глазами), она тревожно размышляла, не развалится ли Краб в минуты любовных утех на фрагменты этой самой… арматуры. А то ее же обвинят. «Скрип-то уж больно… неживой», – отметила Кукушка. Но продолжала болтать, обволакивая ржавого в лучах вечернего солнца Краба ласковыми взглядами.

– Думаю, Краб Адольфович, написать очерк, – болтала Кукушка. – Горожанам это будет интересно.

– Очерк? – подал скрипучую реплику Краб. – Картину, что ли?

– В газету, – толковала Кукушка, с беспокойством прислушиваясь к скрипу, издаваемому администратором. – Очерк об интересном человеке, о вас. Будни и праздники, работа и досуг.

– Типа «А до Я»? как в телефонной книге?

– Не совсем. Людям интересен живой облик… Не каждый может подсмотреть, насладиться…

– Чего же подсматривать? Мы ни от кого не прячемся. Вон даже туалет ради экономии построили на шесть кабинок без дверей. Смотри – не хочу. (Тут Краб мелко заскрипел, засмеялся).

Кукушка вздрогнула. Эти кабинки дурацкие, да Крабовы бельма, да мертвый скрип внезапно напугали ее. «Старею, что ли? – подумала в смятении. – Раньше-то меня ничто не могло устрашить. В тесном вонючем дупле, с бестолковым Дятлом… среди окурков… А ничего! Притом – какой огонь был! Едва дерево не спалили».

Кукушка вздохнула. Все равно надо было работать – скрип-не скрип… Вон Созонович выдал строгие инструкции… А она – ни мычит ни телится… В то время как надо действовать. Клыкастого интересует, что за его спиной замышляют в Администрации. А тут без нее, рыжекудрой разведчицы, не обойтись. Рыжекудрая разведчица… С чего, спрашивается, Кукушка вообразила себя рыжекудрой? В то время как никаких кудрей не носила – вот она, женская фантазия!

… Рабочий день в Администрации клонился к закату. Из-за крепких дверей кабинетов неслось возбужденное шуршание, иные звуки; это – после дневных трудов – возвращались к жизни сотрудники; разминали затекшие члены, кое-как наводили порядок. Откуда-то неслось и урчание, и сытая отрыжка; потому что люди есть люди; им, извините, надо поддерживать силы, питаться… А в спешке, в суете-то как? Натолкаешь за щеку что придется, до чего дотянется рука в административном буфете… И вот – в два, как говорится, прыжка – вернулся в кабинет, а тут уж неотложные дела! И сидишь, кусок за щеку затолкал… Хорошо еще, если успел выдернуть из зуба лист салата – это, как теперь говорят, полезная такая трава… правда – что за польза, никто не уточняет. Может, нажрешься этакого салата – и начнешь давать молоко? Короче, работенка в Администрации та еще. Всё на нервах. Вот и смотрят администраторы на белый свет, подобно зверям из клетки. Тяжело волочь административную телегу – но что ж поделаешь?

Мелкое чиновничье войско и вообще разбегается по окончании рабочего дня, как вихорь. Невидимый такой смерч… Внезапный сквозняк, стремительное дуновение черного ветра – и нету никого!

Облитые лучами заката, Краб и Кукушка обменивались короткими замечаниями (по будущему совместному делу – очерку). Очерку, ха! Тот и другой думали, однако, не о дурацком очерке, который будет ли еще написан? Далеко не факт. А думали о другом с о в м е с т н о м деле. Кукушка махнула рукой на всякие досадные мелочи вроде Крабова скрипа (кровать тоже скрипит!Но вот не спим же на полу); плюнула на всё это и отдалась во власть новому чувству. Думала с трепетом и отчасти тоской: «Краб – опытный человек, поживший… Может, оно и неплохо?». Ну а Краб рассудительно объяснял Кукушке, чтобы явилась к нему домой в установленный час.

– Для дальнейшей работы, – проскрипел администратор. Потом осмотрел с некоторой ревностью Кукушку и твердо добавил, чтобы не опаздывала.

– Первый этап – замечание, – впадая в тяжелую грезу, заскрипел он. – Далее первый выговор, потом – второй выговор.

– Приду, Краб Адольфович, – обещала Кукушка, подавляя нервную зевоту. И сокрушенно заметила, что и сама заинтересована…

К любовным утехам, уныло отметила опытная Кукушка, Краб отнесся ответственно и, так сказать, оставаясь в рамках существующих инструкций. Пока Кукушка обнаруживала женские свои преимущества, Краб молча и сосредоточенно смотрел прямо перед собой, во тьму спальни; а страстные стоны Кукушки расценил как проявление человеческой слабости. Как только старательная партнерша откинулась на подушки, разметав по оным свои вспотевшие перышки, Краб, не меняя позиции, высказался сурово, заметив, что в простой жизненной ситуации мы все молодцы; ну а когда надо взять на себя ответственность, – тут и даем слабину. От изумления и обиды на несправедливый упрек, Кукушка едва не всплакнула; но – не всплакнула, однако, устрашилась, что вновь получит указание на недопустимое проявление слабости.

Читайте журнал «Новая Литература»

Отдышавшись маленько (но – не забывая при этом, что долг свой выполнила только на половину), Кукушка принялась за дело сызнова; заворковала нежную чепуху, пробежалась проворными пальцами по каменными Крабовым членам…

– Милый, – молвила глухо, – я такая любопытная. Ты – человек большой, каждый день бываешь в Администрации… Видишь даже самого мэра…

– Ворюга, – спокойно отозвался Краб. – Только что чужой карман не обшаривает…

Кукушка засмеялась.

– Мэр – ворюга? – спросила, ласкаясь к Крабу, и едва не напоролась на железную клешню. – А вот я слышала, что он затеял войну… На Клыкастого решил пойти… Неужто правда?

– А тебе зачем? – насторожился Краб. – Твое дело женское, маленькое.

– Ты, мой друг, – молвила Кукушка осторожно, – такой мужчина… Не во всяком музее сыщешь.

Краб милостиво ухмыльнулся.

– Что ж музей! – проговорил добродушно. – Весь бюджет музея знаешь каков? Меньше твоего носа.

– Ясно, – упавшим голосом сказала Кукушка.

– Впрочем, – все так же милостиво продолжал Краб, – ежели проявляешь интерес… то есть ежели имеется охота потереться среди   б о л ь ш и х   л ю д е й, могу пристроить тебя в Женсовет. Начальница у них Куница Михална Подлейчук. Из старых блядей, – добавил Краб доверительно.

Короткий ужас, точно темная волна, накатил на маленькую Кукушку.

– Спасибо, милый, – прошептала севшим вдруг голосом. – Для чего же сразу в Женсовет? Неужто тебе меня совсем не жалко? Куница меня загрызет.

Краб пожевал невидимым ртом, потом как будто согласился:

– Михална баба не плохая, – высказался он. – Однако сожрать может. Ну да что судить? Тоже человек исполняет свой долг; а кругом сплошные хищницы… Вот она, женская доля-то! – заключил Краб неожиданно.

Кукушка всхлипнула.

– Подлейчук доносы строчит. Три раза в день – это обязательно. За завтраком, обедом и ужином.

– Режим, – заметил Краб. – Неплохое дело…

Кукушка вторично всхлипнула, а потом сообщила, что и к ним в газету Куница являлась. Статью принесла, называется «Добрые руки».

– Не соврала. Руки у нее того… добрые… – согласился Краб. – Добрые и крепкие. То есть это было, пока ревматизм не начал прижимать… Теперь уж не то, конечно… Ты, Кукушка, ее не бойся. Она и вообще баба не злая, только вот ныне не оприходованная. Как старая мебель.

Кукушка на минутку призадумалась. Взвешивала, не принять ли предложение Краба? Насчет Женсовета? А что? Оно очень неплохо было бы, да вот беда – одни бабы в этом Женсовете! И все бывшие эти самые… ну – которые по женской линии… То есть как бы все названые сестрицы, гм… Кукушка, впрочем, понимала, что ничего хорошего в этом родстве нету; мигом сообразят, что Кукушка явилась в Женсовет, как и все они, из чужой постели; учуют соперницу, разом объединятся против нее. Ну а Куница, можно не сомневаться, примет их сторону… Временно – но примет. Ах, тоскливо думала Кукушка, ничего с этим Женсоветом не получится… Не решать ей актуальных женских вопросов, не принимать участие в коллективных письмах на какую-нибудь очередную дурную тему… о том, к примеру, что вот позабыты ныне удивительные ремесла, коклюшки какие-нибудь позабыты-позаброшены; вышивка крестом… А прежде-то, прежде? И прежде, конечно, тоже это всё было позабыто, но, однако ж, не так, как ныне… Ну и всё в таком же роде.

– Бляди! – вдруг выкрикнула Кукушка; и сама не заметила, что выкрикнула   в с л у х; Краб, до сей минуты ровно скрипевший в мертвой комнате, очнулся и спросил, тяжело двигая ртом, не клоп ли поранил подругу.

– А то говорят, что клоп – несуществующая тварь, – молвил доверительно Краб. – Но я сомневаюсь. Деятелен и вполне существует.

После чего со слабым скрежетом сомкнул веки и погрузился в дальнейший мертвый сон.

А следующим вечером Кукушка уж была с отчетом в берлоге Клыкастого. Вот работенка у бабы, а? как насос. В смысле – туда-сюда, только успевай поворачиваться.

Тут надо отметить, что вечер в Волдыре – не самое благоприятное время для визитов. Во-первых, после семи примерно часов вечера весь Волдырь спит. А во-вторых… Хотя чего уж там «во-вторых»? хватит и первого пункта, разве нет? В принципе, в семь часов еще никто путем спать не укладывается. Но ночная жизнь как таковая явно отсутствует. Да и чего, собственно, ночью за жизнь? Ежели ты добрый человек, а не тать ночной? Никакой жизни ночью нет и быть не может (не считая здорового, как Горбатая гора, храпа… Но даже и без учета храпа; просто – в семь часов и далее волдыри выглядят маленько обалдевшими; точно внезапно всякого волдыря огрели мешком с опилками. И не сказать, что больно – но все же не располагает к суете). И вот, едва только мутный вечер наваливается на Волдырь, волдыри уж принимаются зевать; раздирающе громкие, как хлопушки, звуки, летят над скудно освещенным бульваром; хрустят застоявшиеся члены… Это всё волдыри – зевают, потягиваются; подводят, так сказать, итоги дня. А еще через десять минут, наверное, совсем коченеют; лица делаются плоскими, как полянка, а в глазах сияет послушание. И это не ошибка, не случайное глупое выражение; это именно послушание, потому что всем известно: спящий – послушен. Чем, собственно, и хороши волдыри: здоровый сладкий сон – их нормальное состояние: сопение, причмокивание, послушное выражение.

Короче, явившись вечером на рандеву в берлогу Клыкастого, Кукушка сделала ошибку: в семь часов вечера (а тем более – в половину восьмого!) никакие разведданные Медведю были не нужны. Вообще ничего не было нужно. А надо было крепко соснуть, ибо время к тому располагало; время, навалившаяся истома. Медведь Созонович, правда, еще не завалился в свою огромную кровать, не устраивался под пуховым одеялом, ворча и ласково бранясь. Истома накрыла Клыкастого в необъятном кресле, перед телевизором, работавшим в холостую. Какая-то шла передача либо фильм… Неизвестная кривоногая девка в этом кино внушала дебилу, похожему на манекен (а может, именно манекеном он и был, по фильму-то), что человек должен стремиться к с о и т и ю с природой. Или не к соитию, а к чему-то подобному? Так или иначе, этот тип, явный манекен, вон и руки-ноги почти не шевелятся, – дернул этак себя за галстук и глухо объявил:

– Марина!

Что сие значит, было никак не понять. То ли имя такое, то ли – боевой клич? Но что за бой, когда ты манекен и даже пинок не нанесешь противнику в ходе операции?!

Клыкастый ворочался в кресле и стонал, как раненый. Но это было не из-за неудобства; кресло Клыкастого, как и вся мебель, были надежны и к о м ф о р т н ы. А стоны изливались из пасти Клыкастого, оттого что Медведь сомлел. Ворчал (вослед телевизору): «Марина… дура непутевая… Задница с копейку, а туда же, на экран… Фррр, хррр. Не задница, а медный поднос. А я говорю… хррр… Ут-вер-жда-ю. Ежели носишь плоскую жопу, не суйся в телевизор. Теле… телевизор для круглых задниц, типа тыквы. Хотя что в этой тыкве? Один вид, а пожрать нечего… не считая каши. И та более походит на опилки! Фррр, хррр… Хрррр…»

В такую-то неподходящую минуту в берлогу влетела Кукушка. Ничего особо важного из каменного Краба ей вытянуть не удалось; но все-таки хотелось показать Медведю свое усердие и преданность, только на это и был расчет. И вот, завидя милого друга в кресле, бросилась к нему с нежными восклицаниями и прочим вздором; принялась тормошить, щекотать шею нежными своими перышками, и при этом болтать, не умолкая… Сонный же Медведь Созонович именно со сна вообразил, что это выделывается комар, оторвавшийся от Комариной Тучи. Конечно, комар-одиночка не враг. Пусть даже и пищит-надрывается, призывает окаянную Тучу… Не враг, но разделаться с ним не лишнее; за прошлые-то проделки. «Вша комариная! – заворчал Клыкастый. –Трескун поганый, мелочь прокисшая…».

Высказался – и замахал лапами.

Кукушка оцепенела, приняла на свой счет. Прижала дурочка руки к моргающими глупым глазкам, потом всплеснула этак, как в кино, типа балерины… Но все усилия, понятное дело, пропали даром; Медведь-то, считай, спал! А ежели человек спит, то ты хоть всю балетную ораторию перед ним изображай – напрасный труд. Будет спать, как каменный, разве что чихнет во сне или проявит себя иначе.

– Голубчик! – запищала Кукушка, всё надеясь разбудить в милом друге былые чувства. –Погляди-ка, какие я нынче духи выбрала, с горчинкой, как ты любишь!

Медведь вдруг открыл глаза (хотя на деле продолжал спать) и выговорил отчетливо и раздражительно:

– Толку-то в горчице, если мяса нету. Я не олух какой-нибудь, чтобы горчицу в одиночку жрать.

Высказался – и окончательно захрапел.

Слезы вскипели на глазах Кукушки; горечь, обида… Ах, как мерзко, как несправедливо складывалась жизнь! А ведь она, Кукушка, всегда была способной, даже талантливой. И вот застряла в этой дыре, в проклятой дыре под названием Волдырь! Несправедливо, до чего же несправедливо! «Пусть, – думала Кукушка, – болтают, что Волдырь – единственная точка на земле, где имеется настоящая жизнь… Это мы знаем, сами газеты сочиняем, факт! Но подлинно-то всё, быть может, по-другому… Очень, очень возможно – никто ведь не проверял! Что там, к примеру, за Оврагом? Либо – за Горбатой Горой? Не для широкого читателя, так сказать, а лично для себя – не худо бы знать…». Кукушка всхлипывала, глядя в щербатое зеркальце; глупые непрошеные мысли лезли в маленькую головку.

– Фррр… – доносилось из медвежьего кресла. – Рожа немытая, – сердился на кого-то невидимого Медведь Созонович. – Немытая, нечищенная, хуже сапога… С этакой-то рожей … хррр… не в телевизор, а в нужник. Там работники требуются… с плоскими задницами… хррр…

Кукушка вздохнула, закончила пудрить нос, подкрашивать губки. Всё мимо, мимо! Не зря говорят: бабье счастье величиной с … еловую шишку. То есть даже и не с еловую шишку, а … Кукушка вторично вздохнула, сжала рот, не желая браниться. Да и что за счастье размером с пизду? (Кукушка охнула, дурной образ так и слетел с языка). Много это или мало?

«Что значит«бабье счастье с пизду»? – сползая на привычную газетную речь, всхлипывала Кукушка. – Много это или мало? Для кого-то эта пизда – золотые горы! Пещера с самоцветами, даль синяя необъятная… А другой молча посмотрит, да отойдет, присовокупив: ну, пизда! – а более ничего не скажет».

«Не нам, однако, судить, – думала притихшая Кукушка, с тревогой косясь на Медвежью тушу в кресле. – Либо, правда, попроситься в Женсовет? Буфет в Администрации не плох… Да и мужчины с пониманием… А тут что? Берлога, берлога! Хоть бархатом задрапируй, а всё будет берлога…».

То есть, как видите, кукушкины мысли летели прочь от неприветливого Медвежьего пристанища; хотелось думать о будущем, о том, в конце концов, что она, Кукушка пока еще молода… ну уж никак не старуха…

«Ах, – вдруг, точно очнувшись, сказала себе Кукушка. – Сожрет меня Куница, это уж факт. На то она и Подлейчук… Никакой моей женской слабости не простит. Сожрет, и перья по ветру разнесет».

Продолжая всхлипывать, Кукушка уложила в сумку пудреницу и помаду, и тут зазвонил телефон. Бросила косвенный взгляд на Медведя (тот расфырчался, засердился, снимать трубку не пожелал). Чуть не на цыпочках приблизивщись к телефону, кукушка сама сняла трубку, прислушалась.

– Кабан звонит. Вас, Медведь Созонович, требует.

С треском зевая и открыв один глаз, Медведь объявил:

– Кабана на бифштекс. Пир, как говорится, горой…

И сам же захохотал, остался доволен…

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.