Людмила Толич. Психотроника любви (роман, глава 5, Архив убитого ламы)

Андрей Михайлович спускался в подземный переход у Киевского вокзала, ощущая на плече приятную тяжесть спортивной сумки и предвкушая несравнимое ни с чем дорожное безделье. Он не мог позволить себе сознательного, запланированного безделья уже много лет, а вынужденное безделье, конечно, не в счет, потому что лишено блаженной расслабленности, комфорта и душевного спокойствия.

Именно с таким настроением он шагнул на платформу №13 ровно в 21.32 и обнаружил, что состав еще не подавали, хотя до отправления поезда оставалось менее пятнадцати минут. Однако довольно скоро на перроне показался темный силуэт последнего вагона. Поезд заталкивали на посадку задом, не включив габаритные фонари, но таким чудесам здесь никто теперь не удивлялся.

 

Нумерация состава начиналась почему-то с конца. Первый вагон оказался последним и пришлось пересечь платформу в обратном направлении. В посадочной суете, усиленной из-за вокзальных неувязок, толпа пассажиров рассасывалась на глазах. Предъявив билет заспанному проводнику, Андрей беспрепятственно прошел к своему купе и занял 36-е место.

 

«Ничего, – успокоил он себя, – здесь все-таки есть дверь, и в туалет можно попасть без очереди». На том и ладно. Он не обратил внимания на пустующие полки, автоматически списав это на запоздалую подачу состава и путаницу с нумерацией. К тому же вагон был плохо освещен, а за окном уже совершенно стемнело. Масалитинов забросил сумку в нишу над дверью, блаженно потянулся, вдохнул сыроватый запах дорожной пыли и почувствовал легкий толчок. Поезд плавно тронулся с места и стал набирать скорость…

 

Едва он успел присесть к окну, как стаканы на столе дробно звякнули от зычного баритона, всколыхнувшего воздух ограниченного пространства.

– Добрый вечер. Очень рад, приятного путешествия…

 

Точно вписавшись в прямоугольную раму массивным торсом, к дверям прислонился человек в светлом плаще с многочисленными позолоченными пуговицами. Масалитинов вскочил, стукнулся головой о верхнюю полку, пробормотал что-то несуразное и, грубо толкнув попутчика, выпрыгнул в коридор.

 

Через полторы секунды он отчаянно рвался в служебное купе. Проводник определенно отсутствовал. Дверь была заперта. Оглядевшись по сторонам, несчастный писатель вдруг заметил, что в длинном коридоре купейного вагона не было никого. То есть не было ни единого человека! Он распахнул дверь первого купе – пусто, пустым оказалось и второе, и третье… Зачем-то снова перебежав в конец вагона, – вагона № 1, который теперь болтался в хвосте последним, Андрей Михайлович выскочил в тамбур и задергал ручку торцевой двери. Все было напрасно. Упершись лбом в стекло, он с ужасом запечатлел в памяти трассирующие серебристые рельсы, стремительно улетавшие к далекому горизонту…

 

– Вы что здесь делаете? – настиг его четкий вопрос.

Говоривший был в синем кителе, форменной фуражке железнодорожника и при этом поигрывал ключом в пухлой руке.

– Что это вам приспичило? Санитарная зона еще не кончилась, двадцать минут дотерпеть не можете? Предъявите билет.

 

Масалитинов полез в нагрудный карман, пристыжено протянул проездной документ и нервно спросил:

Читайте журнал «Новая Литература»

– Куда мы едем?

Проводник побагровел.

– Куда написано, – рявкнул он, – расписание в середине вагона на стене. И пройдите из тамбура, если вы не курящий.

 

– Нет, – торопливо возразил Масалитинов, – я в том смысле, что в вагоне никого нет. Где пассажиры? – вдруг заорал он, хватая за лацканы должностное лицо при исполнении.

– Какого черта? – вырывался проводник. – Вагон закупила Калуга, какой-то туристический «Бэкон». Через два часа набьются, как сельди в бочку. Их каждые десять дней возят на базар в Турцию и обратно.

 

– Что еще за бэкон? – недоверчиво переспросил Масалитинов, отпуская замятые лацканы.

– Почем я знаю? Бэлла и Константин, наверно. Мало их, что ли, развелось, – одергивая китель, излагал свои соображения проводник, – я вас высажу, если будете безобразничать, – пообещал он, толкнул дверь и категоричным жестом пригласил истеричного пассажира в вагон.

 

Масалитинов подчинился и робко заглянул в свое купе, краем глаза одновременно не теряя из вида синий китель. Попутчик, переодевшись в кремовый спортивный костюм, вальяжно полулежал на нижней полке. Андрей Михайлович потер виски холодными пальцами, мысленно дал себе слово непременно показаться врачу и занял место напротив.

 

– Милости просим, – загудел баритон, – что за прелесть в нечаянных встречах! И как кстати нам поближе познакомиться.

«Чтоб тебя коза забодала, тьфу, глаза б мои тебя не видели!» – подумал Масалитинов, неожиданно произнеся вслух:

– А что вы делали в метро вчера вечером?

– В метро? – удивился Свириденко. – Что же можно делать в метро? Возвращался в гостиницу, если это было после девяти. Столичные семинары так утомительны…

 

– Тогда зачем вы остались в вагоне? – продолжал допрос Андрей.

– В каком вагоне? У меня билет, я, простите, живу в…

– Да я к вам в гости не собираюсь, – невежливо перебил писатель. – Вы остались в электропоезде и проводили на мне какие-то гипнотические опыты, – выпалил он.

 

– Да вы в своем уме, батенька? Я спал в гостинице напротив Ботанического сада, как младенец. Вам надо лечиться, я вас предупреждал, у вас галлюцинаторный бред. Хотите успокоительного? – он полез под стол и извлек оттуда… омерзительный саквояж – тот самый громадный крокодиловый портфель!

 

– Нет! – заорал Масалитинов, изо всех сил нажимая на кнопку вызова проводника, – никаких микстур! Я здоров и совершенно спокоен. Слышите?

Из коридора донесся спасительный голос:

– Иду!

 

Проводник скороговоркой пробурчал про себя: «Вот говнюк… голова квадратная от самой платформы. Интеллигенты задрипанные», – и громко протрубил:

 

– Открыл, я уже открыл вам туалет, нечего трезвонить, уважаемый. И поаккуратней там. Смыть не забудьте. Мне пассажиров сажать через два часа. Вот, возьмите белье и давайте без сдачи, или получите сдачу после Калуги.

 

– Выбирайте выражения, милейший, – одернул его Свириденко, раскрыл злополучный портфель и… стал нащупывать в нем, очевидно, бумажник. – Ах, да куда же я его сунул, – досадовал он.

 

– Посмотрите в заднем кармане, – подсказал Масалитинов, впавший в прострацию.

– В самом деле? Ну, спасибо, а я уж было разволновался.

Свириденко рассчитался с проводником и спросил чаю.

 

– Щас, – пообещал тот, выразительно приподняв левую бровь, – чай в соседнем вагоне, там электротитан, а у меня щепочки, дровишки…

– Дровишки, – передразнил его вслед Сергей Юрьевич, – хамство сплошное. Как это, знаете ли, отвратительно.

 

Он стал извлекать из своей клади добротный столичный провиант, которым запасся основательно и со вкусом, что само по себе говорило о приличном достатке обладателя крокодиловой реликвии. На столик легла палка дорогой колбасы, запаянная в фольгу, следом выстроились пирамидой импортные коробочки с сыром и готовыми закусками, бутылка минеральной воды и порционно упакованные булочки.

 

– Присоединяйтесь, мой друг, – рокотал он своим редкостным баритоном, – поделимся по-братски харчами и воспоминаниями, поразмышляем о жизни, как водится в дальней дорожке…

 

«Странная лексика, – подумал Масалитинов, – этакий старомодный стиль и, вдруг, «харчи». Тоже мне, артист фиговый…», – а вслух сказал, подражая тону собеседника:

– Вы кругом правы, у меня действительно что-то с нервами. Работа, знаете ли, воображения… издержки профессии, – и, посчитав свои объяснения исчерпывающими, принял предложение, – я думаю, вам не терпится начать свою повесть.

 

– Какую повесть? – придавил спутника к полке густым смехом Свириденко. – Моя жизнь – многотомный роман, нам следует отправиться в кругосветное путешествие, чтобы я сумел вам обо всем рассказать.

– Не мечтайте засадить меня за свои мемуары. С меня достаточно рукописи. Кстати, предупреждаю – работа почти безнадежная, слишком сильно поврежден текст.

 

– О, тут я спокоен. Ваше воображение и талант…

– Оставьте в покое мое воображение, – взорвался Масалитинов, – я не собираюсь задействовать свои творческие возможности. Речь шла всего лишь о реставрации текста. Через месяц вы получите все, что я сумею спасти.

 

– Замечательно, превосходно, голубчик. Вы не представляете, как я жажду прочесть эти бумаги. Знаете что? Давайте ужинать, я чертовски голоден, и, пожалуйста, не обижайте меня, берите все, что по вкусу…

 

Масалитинов прибавил к деликатесам на столе скромную банку рыбного паштета и «жулик» – ржаной хлебец с изюмом. Между тем, общая трапеза как-то незаметно и естественно сняла с него остатки напряжения, к тому же проводник, изменив своим правилам, а возможно, профессионально оценив платежеспособность бумажника солидного пассажира, самолично подал ароматный, прилично заваренный чай с лимоном, после которого беседа потекла непринужденно и приятно.

 

– Боюсь выглядеть в ваших глазах нескромно, но обстоятельства моей родословной таковы, что когда я сообщу вам чрезвычайно сжато лишь то, что касается рукописи, ваше настроение изменится, – начал Сергей Юрьевич. – А как, кстати, вы относитесь к собственной генеалогии? – неожиданно спросил он.

 

Вопрос застал Масалитинова врасплох. Он пожал плечами.

–          Моя генеалогия началась в 20-ом году.

–          Простите, – смутился Свириденко, – лично я считаю это трагедией нации, народов…

–          Не стоит обобщать, вернемся к рукописи.

 

–          Конечно. Придется, правда, сделать небольшое отступление, но лишь только затем, чтобы прояснить для вас общую картину. Более десяти лет назад я путешествовал по Алтайскому краю. Не стану задерживаться на своих занятиях и причинах, побудивших меня посетить одно маленькое селение в горах. Именно в то время у местных авгуров случилось событие, которое переполошило всю округу.

 

Убили Белого ламу. Убили и ограбили самым диким и примитивным образом. Ему перерезали горло. Человек этот был очень стар, так стар, что никто не помнил, когда он поселился в этом уединенном месте, настоящем оазисе очищения помыслов и духа, среди девственной природы. Обычаи и нравы местных людей совершенно исключали такое дерзкое преступление, и подозрение пало на бандитов, прятавшихся в горах.

 

Я не был свидетелем убийства, однако со всей добросовестностью помогал следствию, чем мог, поскольку находился, как я уже говорил, в этом селении и накануне роковой ночи встречался с Учителем. В благодарность старейшина поселенцев передал мне бумаги умершего, незадолго до ужасной кончины отданные ему на хранение, и мне пришлось разбирать этот замечательный архив там же, на месте, потому что взять с собой дополнительный груз возможности не представлялось никакой.

 

Я засел за работу, и нисколько не сожалел после. Записки, хотя и довольно любопытные, к сожалению, не представляли целостного труда. Автор был христианин, посвятивший жизнь восточным вероучениям и, как видно, преуспевший в них. Он пытался сформулировать тезис синтеза этих религий, дело, впрочем, безнадежное, потому что восточные идеи несовместимы с христианством. К тому же описывал случаи оживления умерших. Очевидно, он разделял взгляды Елены Петровны…

 

– Вы, конечно, говорите о Блаватской, – заметил Андрей Михайлович, – я занимался ее трудами и «Тайной доктриной» в частности. Видите ли, даже если бы я не был убежденным атеистом, а всего лишь обывателем-скептиком, то все равно не принял бы всерьез эти сказки о перевоплощениях.

 

– Не будем строги к женскому гению, – продолжал Свириденко, – я только хотел сказать, что убитый серьезно занимался сансарой или переселением душ, реинкарнацией, как предпочитают называть этот феномен сегодня. И представьте себе мое удивление, когда, среди прочих его бумаг, случайно обнаружилась известная вам тетрадь.

 

У меня и раньше явилось подозрение, что Учитель – человек православный и русский, но что он бывал на родине моих предков и сохранил дневник, возможно, моей собственной прабабки…?! Согласитесь, это потрясло меня. Я не случайно сказал «возможно». Дело в том, что удивительные перипетии моей генеалогии не имеют каких-либо указаний на родство с госпожой Тураевой. Но вот любопытные детали: во-первых, мать моего отца явилась в грешный мир из вод Черного озера, упоминаемого в дневнике.

 

Масалитинов, как все впечатлительные люди, плохо скрывал свои чувства и при последних словах Сергея Юрьевича скорчил ироничную гримасу. Ему претил пафосный слог нового знакомого. К тому же он как-то не воспринимал реальности пересказанных событий. Все это больше походило на буйную фантазию любителя авантюрно-приключенческих сюжетов в стиле ретро: кровавое убийство, дневник, найденный в каком-то селении… И зачем было тащиться на Алтай? Хватило бы чердака или сарая…

 

– Вы думаете, что я приукрашаю события? Нисколько. Моя бабушка полуживой была найдена рыбаками на отмели и от тяжкого потрясения частично лишилась памяти. Опознать ее не сумел никто. По рассказам знавших ее, она была женщиной удивительной красоты, свободно говорившей на нескольких языках, к тому же наделена самыми похвальными добродетелями. Но очевидно, какие-то роковые обстоятельства ее жизни, скрытые тайной, послужили причиной психической болезни.

 

Воспоминания не потревожили ее до самой смерти, впрочем, она умерла при родах, хотя и в зрелом уже возрасте. Так вот что, во-вторых, натолкнуло меня на мысль о родстве с Тураевой. Листая жалкие остатки полуистлевшего дневника, я случайно наткнулся на описание кольца – совершенной копии нашей семейной реликвии, передаваемой из поколения в поколение.

 

К сожалению, я так и не смог прочитать дневник, к тому же он застрял в аэропорту вместе с моим багажом и нашелся, спустя чуть ли ни год, а потом я как-то потерял к нему интерес, полагая, что восстановить рукопись невозможно. И вот только сейчас мне представился случай исправить положение.

 

Я просто в восторге от ваших статей по проблемам нетрадиционного сектантства и блестящего разоблачения психологических мотиваций неортодоксальных группировок, объединенных по религиозному профилю.

 

Учитывая, что в дневнике прослеживается некая оккультная мистификация и есть даже прямые указания на сансару или аватар, как проще назвать оживление трупа, думаю, что все эти сведения добавят немало интересного к вашей работе. Не говоря уж о том, какую услугу окажете вы мне… Разумеется, за вполне приличное, достойное вознаграждение, – спохватился рассказчик, вопросительно взглянув на собеседника.

 

Его маленькие глазки впервые прямо и колко уставились на Андрея, и снова неприятное стесненное ощущение охватило его. Воздух в купе показался плотным и равномерно сдавливающим тело со всех сторон, вроде воды. Он даже сделал невольное гребное движение руками, как бы пытаясь раздвинуть невидимые волны.

 

– Не возражайте, – истолковав по-своему этот жест, безапелляционно продолжил Свириденко. – Всякий труд должен быть достаточно вознагражден. Только при этом он станет по-настоящему свободным и творческим. Однако же я утомил вас, наверное. Скоро Калуга. Мы, пожалуй, успеем умыться в чистом сортире, – сообщил он с улыбкой, доставая из саквояжа личное полотенце и умывальные принадлежности.

 

Масалитинов рассеянно кивнул и прилег на полку с надеждой хоть несколько минут провести в одиночестве. Никогда прежде он не испытывал такого вакуумного состояния в мозгах. У него самого, казалось, началась амнезия, он почти не помнил, о чем только что говорил этот тучный человек в дорогом спортивном костюме, надушенный одеколоном с запахом увядших роз.

 

Почему появление Свириденко в его московской квартире совпало с необъяснимым душевным возбуждением и странным происшествием в метро? Теперь добавилась дорожная встреча… Нет, нет, все не случайно… Но сейчас, кроме невероятного утомления и желания забыться, он не чувствовал ничего. Он быстро переоделся, постелил постель, лег и отвернулся к стене. Стук колес успокоил его, и блаженная истома сомкнула веки.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.