Людмила Толич. Психотроника любви (роман, глава 13, Стон мандрагоры)

«Зачем он назвал имя Ирины? Случайно… к слову… – думал Андрей, оставшись наедине с собой в отведенной ему комнате и припоминая долгое повествование Свириденко. – В этой девочке и в самом деле есть шарм. Странная пара. Странная… И вообще, замок на Черном озере… Что это? – кровь ударила ему в лицо, он зажмурился и отер мгновенно выступивший на лбу холодный пот, – но ведь треклятые Горки, описанные подробно безумной женщиной, располагались именно в тех злополучных местах, у какого-то озера, неподалеку от Каменец-Подольского!»

Масалитинов торопливо достал дневник и перелистал все страницы несколько раз, беспорядочно, от начала и с конца, но нигде название озера не упоминалось. Лишь в одном месте говорилось, что «воды его были черны и отливали на солнце графитным глянцем».

 

Почему-то именно сейчас ему представилась Мария Тураева так живо, как если бы он и сам видел ее: субтильная, белокурая, в голубом кисейном платье, которое она любила больше других и в котором впервые встретилась с будущим женихом своим Вячеславом, погубленном так жестоко и безвременно. «А что, если Тураев в самом деле погиб, стал жертвой Черного мага, таинственного Красинского? – вдруг, против воли, явилась странная мысль. – Боже! Я схожу с ума…» – Масалитинов обхватил голову руками и со стоном опустился в кресло.

 

Ему захотелось немедленно вернуться к дневнику Марии Тураевой. Раскрыв тетрадь наугад, он с жадностью выхватил глазами абзац и вздрогнул: это было подробное описание омерзительной черной мессы, на которую сатанист приволок непокорную жену.

 

Никогда и нигде раньше он не читал подобного описания, полного неподкупной искренности и отчаяния. Несчастная жертва Красинского была приговорена к роли жрицы любви, но когда алчущая толпа приблизилась к ней, привязанной к жертвенному алтарю, и мерзкие подонки стали рвать ее платье, то враз все вдруг отшатнулись и притихли. Выпуклый живот женщины вздымался и пульсировал. В нем билось живое существо. Мария была беременна.

 

Она скрыла свое зачатие от страшного мужа, но теперь, даже в глазах высокосословного отребья, Красинский сильно поблек. Прислужники немедленно освободили несчастную и, уложив на носилки, отправили восвояси. Такое потрясение не могло пройти даром.

 

Когда наутро муж как ни в чем не бывало навестил жену, то застал ее в жару и беспамятстве. Разумеется, по выздоровлению, к которому немало сил приложил доктор, все пережитое он преподнес ей как тяжкий бред, отругав за излишнюю впечатлительность.

 

«Он говорил, – писала Мария, – что я безумна, что он в самом деле хотел наказать меня, но вовсе даже не строго, и не представляет, что могло вызвать страшные галлюцинации. Потом очень ласково пожурил за то, что я скрыла свою беременность и сказал, что безмерно рад этому, и что врач очень сердился, потому как нельзя было так долго находиться без его контроля и внимания.

 

Я отвечала, что ненавижу его и наложу на себя руки. Бог свидетель, я не хочу давать жизнь ребенку дьявола! После этих слов он рассмеялся и сказал, что хоть я и безумна, но повредить ребенку не смогу, а чтобы я и вправду не осуществила свою угрозу, приставил ко мне нескольких слуг, которые теперь не спускают с меня глаз. Я обречена… Господи, спаси и помилуй мою грешную душу»… – на этом запись обрывалась.

 

Масалитинов захлопнул тетрадь и отодвинул подальше от себя, погрузившись в мрачные думы.

Закатные розовые тучи хороводились над горизонтом, и прозрачная бледность выгоревшего от июльского зноя южного неба успокоила его. Мысли неожиданно приняли иное направление.

Читайте журнал «Новая Литература»

 

«Кажется, Ирина приглашала нас в гости на дачу… вот прямо сейчас пойду и напомню курфюрсту об этом», – он невольно окрестил Свириденко «курфюрстом», и прозвище это как нельзя лучше понравилось ему. Однако Андрей на весь предстоящий долгий вечер был предоставлен самому себе, потому что Сергей Юрьевич заперся в библиотеке для подготовки к очень ответственному выступлению перед публикой. Нарушить же его уединение Андрей не решился и снова отправился в оранжерею.

 

Дневная экскурсия на крышу плохо запомнилась. Да и впрямь для этого были причины. Выслушав романтическую драму предков Свириденко-Ромодановского, вряд ли можно было впечатлиться чем-нибудь еще. Кстати, именно на крыше Андрей в довольно бестактной форме спросил гостеприимного приятеля:

 

– Ну хорошо, все, о чем вы мне так доверительно сообщили, действительно заслуживает восхищения хотя бы даже масштабами личной дерзости и фантазии, но как прикажете принимать вторую часть вашей фамилии, приписанную в письме?

 

– Самым непосредственным и прямым правом ее наследовать, – невозмутимо отвечал Свириденко. – Мои родители, вероятно, ничего не подозревая, заключили межгосударственный брак, если можно так выразиться, ибо курфюрсту фон Фогельзангу, усыновителю или – кто знает? – настоящему отцу Анастаса Свира, принадлежали еще два замка в Нижней Австрии, отошедшие позже к Венгрии, обширные земли на юге Германии и несколько мелких сицилийских островов.

 

Мать же моя происходила по отцовской ветви от прямых потомков князя-кесаря Федора Ромодановского, а по материнской – принадлежала к еще более древнему роду киевских митрополитов, уничтоженного начисто чуть ли не в первые недели довоенных репрессий. Лишь фамилия Свириденко, псевдопролетарское происхождение и долгая командировка отца на Алтай, в которую родители отправились вместе и где застала их война, спасли ее и, очевидно, мою жизнь.

 

– Довольно, – невежливо прервал генеалогический экскурс писатель, – вывод напрашивается сам собой. Как я понимаю: передо мной живой претендент на императорскую корону возрожденной Священной Римской империи Союза германской и славянских наций. Я прав, Ваше Величество? – не без ехидства закончил он.

 

– Именно так и обстоят дела, – не моргнув глазом и не реагируя на претенциозное обращение, отвечал Свириденко. – Ватикан серьезно заинтересован новым созывом Римской курии, где и будет рассмотрена кандидатура вашего покорного слуги, – он поклонился коротким кивком, полным благородного достоинства, изящно прикоснувшись аристократической ручкой к сердцу, – я покажу вам факсы папской канцелярии и копии документов, подтвержденных независимыми экспертами Ватикана, а также результаты лабораторно-медицинского обследования.

 

К счастью, могила моей бабушки Анастасии сохранилась и, хотя и с некоторыми трудностями, но все же удалось доказать, что младенец Анастас, миропомазанный в Летичевском кафедральном соборе, приходится мне родным отцом. Однако, в самом деле, полюбуйтесь-ка лучше магнолией, мои откровения утомительны и неинтересны для вас; да, да, не отпирайтесь, выражение ваших глаз весьма красноречиво.

 

Поглядите, как цветут мои амариллисы! А швейцарские орхидеи с янтарным крапом? Я обожаю этих прелестниц. Хотите увидеть воздушную монстеру? Смотрите, готов поспорить, что вы в жизни ничего подобного не видели. Можете даже полакомиться ее плодами. Вот, – и Свириденко протянул своему гостю экзотические ягоды, собранные в небольшой пурпурный початок.

 

Писатель молча отведал угощение. Ягоды имели сильный ананасный запах и были приятными на вкус.

 

Именно под лакомой монстерой сейчас остановился Масалитинов, чтобы как следует осмотреться. Зеркальные стекла оранжереи регулировали свет таким образом, что каждая группа растений освещалась с максимальной пользой. Повсюду распространялся густой аромат, непривычный до легкого головокружения. Однако не деревья в громадных кадках и не цветочные грядки привлекли его внимание.

 

В центре диковинного сада возвышалась прозрачная колонна из какого-то неизвестного материала. Приблизиться к ней вплотную было не просто, потому что вокруг, на высоту человеческого роста, вымахали ушастые опунции. Противные и колючие, они едва не испортили все впечатление, но Масалитинову все же, хотя и с известным трудом, удалось протиснуться между кактусами. Колонна оказалась полой внутри, то есть это была труба из органического стекла, расписанная каббалистическими символами.

 

Само по себе нелепое сооружение нисколько не удивило писателя, он даже остался доволен своим открытием, как бы предполагая именно здесь найти подтверждение множественным догадкам. Впрочем, продолжать наблюдения было сложно, мешала неудобная и неустойчивая поза. Со стороны фигура его выглядела, должно быть, комично: обхвативший руками колонну мужчина, набычившись, изо всех сил упирается лбом в стекло, а вокруг воинственно топорщат острые иглы зеленые сторожа.

 

Между тем, все старания рассмотреть что-либо внутри или на дне трубы не увенчались успехом, разве что удалось заметить, как само дно поблескивало и отливало глубокой синевой. Тогда он вспомнил про брюхо сапфирового паука на потолке в холле. «Очевидно, труба расположена как раз над ним, – догадался Масалитинов, – тогда она может служить своего рода вентиляционным каналом». Позабыв про осторожность и подавшись назад всем корпусом, он накололся сразу несколькими иглами и, чертыхаясь, выбрался наружу.

 

– Эй, уроды! – обратился вслух к кактусам любопытный гость, уязвленный в самую чувствительную мягкую часть тела. – Чтоб вам уши зимой отморозило. Зачем, спрашивается, нужно столько колючих дьяволов? Знаю, знаю, – погрозил он пальцем, – наверняка курфюрст мескалин из вас выкачивает, как из пейоты.

 

Тем временем над оранжереей сгустились сумерки. Оловянный закат остывал за гребнем черепичных крыш, а из-за моря выкатилась полная розовая луна. Масалитинов устроился на бордюре искусно разбитой клумбы. Это была даже не клумба, а скорее газон, в середине которого росло неизвестное ползучее растение с ароматными листьями. Запах их был так силен, что все другие как бы испарились и не существовали больше.

 

Фантастические тени деревьев заметно укорачивались, луна поднималась все выше, и свет от нее был так ярок, что можно было разглядеть в отдельности каждый лист пахучего растения. На седоватой влажной траве теперь отчетливо выделялся стебель, вроде веревки, воткнутый в довольно крупный клубень черного цвета, в верхней части которого из боков торчали толстенькие отростки, разветвленные мелкими ветками с пахучими листьями.

 

Заинтересовавшись растением, Масалитинов склонился над клумбой совсем низко и тут же ясно различил форму клубня. На изумрудно-молочной траве перед ним лежала… крошечная обнаженная женщина, часто дыша и шевеля руками-ветками.

Сам не зная зачем, Андрей осторожно просунул ладонь под спинку ожившей фигурки, нежной и теплой, и попытался оторвать ее от пуповины узловатого стебля.

 

Тихий жалобный стон раздался из-под земли, словно внутри кто-то томился. На клумбе, совсем близко, теперь на коленях стояла… обнаженная баронесса, зеленя все вокруг изумрудными искрами смарагдовых глаз. Истомно постанывая от дурманящей неги, она отклонялась плечами назад все больше и больше, как бы выгибая живот кверху выпуклым атласным лобком… С частотой вздохов и стонов сокровенная раковина между ног приоткрывалась, как драгоценная жемчужница, орошенная перламутровыми капельками влаги… Чаровница уже касалась языком его пальцев и ласкала ладонь поцелуями…

 

Отдернув руку и испытывая сильное головокружение от чувственного напряжения, пряного запаха и сводящего с ума томительного стона, Андрей шатаясь поднялся с бордюра и направился к выходу из оранжереи.

 

Он отыскал мансарду, через которую вышел на крышу, но и здесь его ожидал сюрприз: дверь, ведущая в оранжерею, оказалась запертой изнутри. Призвав на помощь всю свою выдержку, он деликатно постучал по филенке. Звук был глухим и наверняка неслышным в квартире, которая располагалась значительно ниже.

Стараясь не потерять самообладания и не смотреть в сторону говорящей клумбы и ожившей Цирцеи, источавшей чары сладострастья, отравленный гость лихорадочно соображал, чтобы еще предпринять, кроме как расположиться на ночлег здесь же, под дверью. Взгляд его упал на прислоненную к стене садовую лестницу.

 

В тот же миг полая колонна посреди оранжереи осветилась нежным голубоватым светом. Наверняка в холле включили освещение. Значит, кто-то есть там внизу и, возможно, услышит зов незадачливого гостя. Как нельзя кстати под рукой оказалась и лестница, потому что практически обнаружить лаз между кактусами ночью было весьма проблематичным.

 

Окрыленный надеждой, Масалитинов подхватил времянку и вскоре без особых трудностей приставил ее вплотную к колонне. И успел вовремя – освещение снизу погасло. Зато на прозрачных цилиндрических стенках теперь флюоресцировали каббалистические письмена.

 

Само по себе зрелище вспыхнувших в темноте рисунков было таким впечатляющим, что обо всем другом писатель на короткое время забыл, лишь фатальная звезда с кружочками на кончиках лучей и изображение Уробороса, кусающего хвост, занимала его внимание. Затем внутренность колонны стала вновь слабо светиться, на этот раз снизу вверх потянулась тонкая струйка дыма изменчивого розоватого оттенка. Взобравшись на лестницу, Андрей снова прижался лбом к стеклу, пытаясь разглядеть то, что происходило в доме.

 

И что же? В потолке холла на месте синего плафона зияло круглое отверстие, а в отблеске пламени семи черных свечей, у раскрытой книги с красными печатями по углам стоял совершенно голый Свириденко, воздев кверху волосатые руки. Не помня себя, писатель изо всех сил заколотил кулаками по стеклянной трубе, потерял равновесие, покачнулся на лестнице и рухнул вниз с трехметровой высоты…

 

Головная боль, с которой очнулся Масалитинов, была просто невыносимой. Он мало что помнил из всего пережитого и сейчас пытался только сообразить, где находится. Лежать было удобно и приятно, если не считать мучительной мигрени, хотя лоб его покрывал прохладный компресс. Сквозь смеженные веки он различил лиловое пятно окна и блеск зеркала в роскошной раме из красного дерева. «Ах, Боже мой, – тоскливо подумал Андрей, – так это не сон, я на самом деле в логове этого мистификатора!» Он застонал, и в коридоре тотчас послышались торопливые шаги.

 

Вошел немой Афанасий, поправил компресс и низко склонился над гостем, внимательно вглядываясь в лицо. Заметное усилие, с которым тот пытался изобразить свое беспамятство, не укрылось от наметанного взгляда слуги. Он приложил к губам мелодичный свисток, и негромкий, но достаточно резкий звук привел в чувство больного. Вблизи лицо немого не казалось отталкивающим, а напротив: широкий нос и карие, золотистые глаза излучали искренние участие и радость. В коридоре мажорной гаммой рокотал бас Свириденко, он отчитывал Рики за очередную пакость.

 

– Слышу, слышу, – говорил он, появляясь в дверях, – рад за вас, батенька, вы родились в рубашке и на сей раз отделались очень удачно. Ну зачем, скажите на милость, вас понесло ночью на крышу? И еще одно. Заметьте, с вашими познаниями в ботанике по городскому парку гулять опасно.

 

Ах нет, ну что я говорю, простите меня, мой друг. Я и только я один во всем виноват. Просто уж очень мы за вас переволновались. Я должен был подробнее рассказать о своих лекарственных экземплярах, многие растения ядовиты, ведь я увлекаюсь фармацевтикой и фармакопеей, некоторые мои травки просто бесценны.

 

Вот, например, мандрагора, которую вы едва всю не переломали при падении с лестницы. Ночной аромат «цветка повешенных» вызывает сильнейшие галлюцинации, вплоть до паралича мозга. Сочинитель Эверс утверждал, что мандрагора вырастала у подножия виселиц, если капля спермы казненного успевала упасть на землю.

 

Людям опасно было ее вырывать, но… богам позволено все, – загадочно улыбнулся Свириденко, – если бы не грохот на крыше, мы бы вас только утром нашли и, вероятнее всего, уже ничем не смогли бы помочь.

 

Невольный стон сквозь стиснутые зубы был ответом на убедительную речь ученого.

 

– Ухожу, уже убегаю, поправляйтесь, мой друг. Жаль, что вы не сможете побывать на моей лекции, хотя, впрочем, у вас будут другие возможности, не огорчайтесь. Вечером, если здоровье ваше позволит, мы поговорим обо всем. Афанасий, кстати, прекрасно слышит, зовите его без церемоний. Он не отходил от вас всю ночь, даже не знаю, чем вы его так к себе расположили. Словом, прощайте, – и с этими словами Сергей Юрьевич удалился.

 

Еще немного времени Андрей пролежал в одиночестве, потом с усилием открыл глаза, снял компресс и попытался сесть в постели. Тотчас рядом с кроватью явился Афанасий и протестующе замахал руками. Он, как ребенка, легко и осторожно приподнял больного, поправил подушки, устроил его полусидя и придвинул поднос с фруктами и питьем. Но даже мысль о какой-либо еде была противна Андрею, он запротестовал, слабо улыбаясь своей бритоголовой сиделке, затем вдруг вспомнил, как постыдно оробел при первой встрече, и с благодарностью сжал руку Афанасия.

 

Тот покачал головой, извлек из кармана пузырек с вязкой пахучей жидкостью, накапал несколько капель в стакан, немного разбавил водой и заставил выпить лекарство, поднеся к самым губам больного. Андрей подчинился. Почти мгновенно сухое тепло согрело тело, с него словно спали влажные пелены.

 

Ясность разума и прилив бодрости как бы слегка оглушили его, было трудно поверить в свои ощущения. Он осторожно вытянул вперед руки, движение далось с легкостью, и разведенные пальцы не дрогнули. Тогда он самостоятельно сел, опустил ноги на ковер и радостно кивнул наблюдавшему за ним немому.

 

– Спасибо, дружище, и как это я позабыл, что ты все слышишь? Мы же можем прекрасно общаться.

 

Слуга улыбнулся, бесшумно исчезая за дверью. Через минуту он принес чашку крепкого бульона и, строго сдвинув брови, протянул гостю. Тот охотно подчинился. После еды почувствовав себя совсем хорошо, он встал с постели, набросил халат, прошел к окну и отдернул штору. Все же яркий дневной свет слегка кружил голову, и было не так приятно, как раньше, любоваться живописным пейзажем.

 

Афанасий снова испарился. Дом казался пустым, но расположение комнат хорошо было знакомо Андрею. Отпихнув с дороги нахального Рики, он направился осматривать холл и библиотеку. Разумеется, никаких признаков вчерашней мистерии обнаружить не удалось. Синее выпуклое брюхо паука блистало на месте, точно по центру потолка в холле; ковер был идеально чист.

 

Андрей возвратился в свою комнату и принялся за дневник, но описание страданий молодой женщины не складывалось в стройный текст, обрывки фраз казались бессмысленными, работа не клеилась, и тетрадь пришлось отложить в сторону.

 

Из головы не шла Ирина. Он снова и снова вспоминал девушку, которую увидел в знойном сквере под руку с курфюрстом, ее изящную стать, ясноглазое лицо, приятный голос. Что связывало эту пару? «Вряд ли роман, она довольно резко говорила с ним», – вдруг вспомнил Андрей, ловя себя на том, что девчонка запала в душу и что ему хочется увидеть ее хотя бы еще только один раз, но именно сейчас, просто немедленно.

 

Однако где он мог разыскать ее? Он понятия не имел, куда уехала девушка. Вспомнил только пожарно-красную сигару автобуса и вишневые занавески на окнах…

 

Затем почему-то пришел на ум московский скандал, о котором рассказывал Свириденко, фамилия профессора Грязнова и еще та, вторая, какого-то малого. Вдруг, в памяти всплыл проходной эпизод в электричке, ничего не значащий, но графически четкий: бледный болезненный юноша, худой, в грязном и большом, не по росту, плаще, коротко стриженный, с горящими нездоровыми глазами… читал стихи… бред какой-то, но все же запомнились.

 

Андрей тут же набросал на листе несколько строк:

Я так люблю тебя, одетую как будто…

Я так люблю, как ветер под водой…

И шевелю твою разбуженную юбку

Своею непрощенною рукой…

 

Юноша еще что-то говорил о христианской йоге… Беднягу сняли с поезда на ближней станции санитары, предупрежденные кем-то о его маршруте. Он плакал, распевал мантры. Ведь возможно, что это был тот самый Славик Лагунов, проповедовавший секс-йогу и наделавший столько шуму своими лекциями. Куда же он подевался? Ах, да! На попечении родственницы… Неужели после психушки он плох до сих пор? И друзьям нет до него никакого дела…

 

Расшалившиеся нервы никуда не годились, к тому же капли, вернувшие бодрость, оказались чересчур сильным возбуждающим средством. Все тело Андрея странно горело, воспоминание об обольстительной колдунье, ласкавшей языком его ладони, вызвало внезапную и острую жажду удовлетворения плоти. Его лихорадило, страстно захотелось обладать женщиной, все равно какой, лишь бы покорной и молчаливой.

 

Он не был аскетом, но потребность в совокуплении с женщиной никогда так не мучила его. Внимание легко переключалось на другие дела. Сейчас же, сам себя не узнавая, он весь дрожал, как молодой жеребец, покрытый холодным потом.

 

Его неукротимая плоть возмутительно оттопыривала халат, и несчастный буквально не знал, что с «этим» делать. Бесполезно было пытаться прилечь, да и как в таком состоянии? Но что-то же нужно было все-таки предпринять!

 

Измученный литератор метался по комнате и проклинал Свириденко с его кактусами, мандрагорами и стонущими клумбами, досталось и усердному Афанасию.

 

Наконец, он догадался отправиться в душ и там, стоя под ледяными струями, усмирил обуявшие его страсти и привел в порядок гениталии. Сделав несколько гимнастических упражнений и переодевшись, он засел за пишущую машинку в библиотеке, намереваясь самым добросовестным образом отработать до вечера если не малую толику щедрого аванса, то хотя бы утренний бульон и заботу о своей персоне после незабываемых приключений в оранжерее.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.