Пробуждение было тяжелым: трещала голова, от стальной усталости болела затекшая спина.  Мила сначала открыла один глаз, затем второй. Рядом Нюся, развалившись на меховом покрывале, умывала лапкой мордочку. Базазаела в алькове уже не было.

Вчерашняя обида не заставила себя долго ждать. Мила с раздражением сорвала с ложа шкуру, под которой вчера лежал обидчик, и лихо повязала ее на себе, соорудив меховое мини платьице с открытыми плечами и неровным подолом. Когда она вошла в зал, Базазаел сидел в кресле, а на ее место угнездилась Герхама, и что-то щебетала, положив ему голову на плечо.

Общий восторг присутствующих уже никак не мог обмануть Милу. Она прошла через зал и, подражая манере разговора соперницы, обратилась к ней:

– Ничего не перепутала?!

Все заняли свои места, и начали появляться люди. Было ощущение, что происходящее ускорилось во времени, но вопрошающих не становилось меньше. Космическое пространство над куполом Газпрома заметно опустело – черная безмолвная бесконечность лишь изредка оживала крохотными, еле видимыми вдалеке, галактиками.

– Не понимаю, что я здесь делаю? – обратилась к Базазаелу дама с царственной осанкой.

Она очень выделялась среди присутствующих. Ее серьезный вид в сочетании с какой-то иконной красотой, побуждал окружающих замереть в ожидании слов, которые она в следующий момент произнесет.

– Мы никого сюда не приглашаем по своей воле. Если вы здесь, значит, это нужно вам, – ответил Базазаел.

Дама, с внешностью святой, пожала плечами, и начала свой рассказ:

– Моя история может быть примером для всех женщин. Я вышла замуж за хорошего человека, родила ему прекрасных дочерей и сыновей. Была предана ему всю жизнь, а он мне отвечал уважением и заботой. Я создала в доме уют и покой, который никто не может нарушить. Все невзгоды внешнего мира разбиваются о стены нашей крепости, и моя семья всегда находится под защитой того места, где ее члены могут найти умиротворение и отдых от безразличия и злобы. Мой дом – это территория любви, гармонии, взаимопонимания и полной бесконфликтности. Когда я покидаю эту территорию в сопровождении мужа и детей, я ощущаю затаенную зависть в глазах окружающих. Но я не боюсь этих взоров, пока мы вместе, никто не может проникнуть в наше «убежище» и разрушить наш «альянс». Я создала, во многих отношениях, идеальную семью.

– Вот, вы и рассказали, какие сомнения привели вас сюда, – вздохнул Базазаел. – Каждый согласится с утверждением, что любовь безграничное, вечное и мудрое чувство. Как же вы ухитрились ее ограничить непреодолимыми стенами своего дома, и какое же явление тогда живет под его крышей, если это не любовь? Вы всю жизнь боитесь ответить на этот вопрос, до такой степени, что наигранность стала нормой в ваших отношениях и, к сожалению, заразила семьи ваших детей. Любовь не способна создать «альянс» против мира, это под силу только эгоизму. Сначала, под предлогом идеальной жены, вы возвели эго своего мужа в степень смысла всей своей жизни, затем, принудили его ответить вам тем же, во имя спасения «театра» идеальной семьи. Образ внешней вражды  и зависти вам необходим для упрочения семейных связей. Так, вы компенсируете распавшуюся из-за эгоизма любовь, и отчужденность между членами своей семьи. Окружающие вам не завидуют, они вас отторгают, чувствуя неискренность вашей добродетели.

– Так нельзя! – возмутилась Мила. – Если так рассуждать, то у людей не будет шанса создать семью, в принципе. Должен же быть хоть какой-то идеал, к которому стоит стремиться.

– Не должен. Тем более: «хоть какой-то». Попытка внешне приблизиться к идеалу, приводит только к фальши, лишь изнутри есть смысл человеку стремиться к этому недостижимому состоянию.

Милу раздражала собственная беспомощность. Ей хотелось найти истину, которая опрокинет снисходительность Базазаела и прекратит ликование свиты над ее слабостью.

– Бронислав Савушкин? А я, признаться, ждал вас.

Миле показалось знакомым это имя. Точно! Это же Катеринин учитель и кумир.

Пожилой профессор в очках с толстыми линзами, озирался по сторонам. Он вглядывался в лица присутствующих, поправляя седой чуб на голове.

– Вы нам что-то хотите рассказать? –  пригласил его к разговору Базазаел.

– А что здесь можно еще рассказать, – живо отозвался профессор. – Я ученый, который всю жизнь изучает структурную разницу центральной нервной системы и, поэтому, отношусь к человеку как биологическому виду. И я буду называть людей своими именами, а именно: самцами и самками.

Базазаел с удовольствием расхохотался:

– Продолжайте, Бронислав Иванович!

– Я устал от этого собачьего бреда, подхваченного разными деятелями науки и искусства, поэтами и философами, утопистами, марксистами, социалистами и прочими расплодившимися словоблудами, что будто бы человек рождается в состоянии «Tabula rasa» – то есть «чистой доской», на которой можно писать все что угодно. Человек рождается не просто с мозгом самца и самки, в нем уже заложены все пороки, наклонности, способности, дарования, и почти ничего невозможно изменить воспитанием, так как личность уже определена индивидуальными размерами мозга и организацией его отдельных зон.

– Расскажите, профессор, как зарождается любовь? – с явным удовольствием спросил Базазаел.

– Любовь?! Банально просто: сигнал восприятия самцом и самкой друг друга, приходящий от органов чувств, сначала попадает в половой центр и только потом в рассудочную систему. Таким образом, к моменту осознания человека человеком эмоционально-сексуальное отношение уже сформировано.

– Это мне больше всего нравится! – вскочил со своего места Базазаел. – А у нас для вас сюрприз. Посмотрите.

В зал откуда-то сбоку, робко перебирая ногами и опираясь на собранные в кулаки кисти рук,  вошло существо внешне схожее с человеком, но с повадками шимпанзе. Волосы и борода этого существа свалялись в длинные клочья, а тело было коричневым от грязи. По залу распространился зловонный запах человеческой плоти.

Миле стало нехорошо, и она зажало нос пальцами.

– Вот, перед вами, так называемый, «Маугли» – человек, который выжил в царстве животных. Он сейчас впервые в своей жизни попал в общество людей. Чтобы не терять времени, сразу доложу вам, профессор, что с половым центром у него от рождения все в порядке, а вот с рассудочной системой серьезные проблемы. Неразвитость, вернее отсутствие, речевого аппарата привели его к тому, что он не в состоянии себя осознать и у него, практически, нет памяти. Сразу оговорюсь, если мы предпримем попытку научить его разговаривать, у нас будут кое-какие результаты, и у этого существа появится шанс к мыслительной деятельности и способности запоминать. Только помнить он будет с того момента, как начнет осознанно произносить первые слова, но равноценным членом человеческого общества он уже не станет никогда. В связи с этим, я хотел бы задать вопрос.

Базазаел спустился в зал по ступеням постамента. Он встал напротив профессора, и через его голову обратился к толпе людей и к своей свите:

– Где же душа у этого существа, которой его должен был наделить Господь при рождении? – затем обратившись к профессору: – А врожденные таланты и наклонности? Как мы будем их развивать у этого несчастного? Подойдите к нему, вглядитесь в его глаза и черты. Что вы про них можете мне сказать?

Профессор повиновался и, приблизившись к сидящему на полу существу, наклонился к его лицу. Через минуту отпрянув от него, ученый удивленно посмотрел на Базазаела:

– Он похож на меня!

– Я вам больше скажу: это вы. Вы – только лишенный с рождения человеческого общения.

Профессор качнулся и, наверное, упал бы на пол, если бы не расторопный карлик, который вовремя подкатил кресло на колесиках, и Бронислав Иванович плюхнулся в каталку, как подкошенный.

– Фашисты, – выдохнул он, придя немножечко в себя. – Как можно ставить такие эксперименты над людьми?

– Вы серьезно? – несколько наигранно удивился Базазаел. – Но теория врожденных пороков отдельных наций принадлежит именно нацистам. Когда вы чихвостили коммунистов и социалистов, мне показалось, что вам об этом известно. Должен признаться, что был еще один испытуемый – тоже вы. Вас не лишили общества людей, но вы были помещены в другую социальную среду. У вас не было примера ваших родителей, которые добились больших успехов на научном поприще, а самое главное, вы были лишены воспитания вашего деда – известного геолога и путешественника, который привил вам любовь к познанию мира. В другой жизни вас растила мать. Она родила вас после войны от офицера, квартировавшего у нее неделю, перед возвращением домой после демобилизации. Из-за тяжелых условий на химкомбинате мать быстро состарилась и умерла. Вам пришлось бросить учебу и пойти на работу. Там, из-за мягкотелости, вы попали в дурную компанию и начали сильно пить. Когда мы попытались вас спасти, было уже слишком поздно. Вы превратились в аморального и опустившегося типа, которого не интересовала жизнь.

Бронислав Иванович сидел, молча в кресле-каталке, уронив голову на грудь. Его дикий двойник, встав на четвереньки, подкрался к нему, и стал с любопытством разглядывать тапочки на ногах. Потянув за тапок, это существо осторожно понюхало большой палец профессора и, не раздумывая, тяпнуло его за самый кончик.

– Ой! – вскрикнул очнувшийся профессор – Увезите меня отсюда! Слышите? Немедленно увезите!

Базазаел одобрительно кивнул карлику, но прежде, чем профессора укатили из зала, он наклонился к нему и, вполне доброжелательно, потрепал его за плечо:

– Вы хороший ученый, Бронислав Иванович. Ваши открытия лежат на пути к истине. Но к продвижению вперед вас удерживает отсутствие только одного важного качества – умение сомневаться. Истина, которая преподносится как последняя в инстанции – становится ловушкой для ищущего. Так устроено развитие человеческой мысли, которая не может находиться в статике, как только она останавливается на каком-то утверждении, здесь же начинается ее путь назад к деградации. Сомневайтесь, профессор, и перед вами откроются великие тайны.

Мила с облегчением подумала о том, что ей не надо об этой сцене рассказывать Катерине. Теперь ее кумир и учитель сам поведает о важных переменах в подходе к своему учению.

Сколько истекло времени, и какое количество людей прошло через этот зал, понять было невозможно. Когда силы были уже на исходе, Мила попросила еще раз прерваться на сон. В альков Базазаела она принципиально не пошла, и заняла первое же свободное ложе, попавшееся ей на глаза. Через несколько минут к ней присоединилась Нюся.

Мила с благодарностью погладила кошку и закрыла глаза. В тот момент, когда она начала проваливаться в сон, вдруг почувствовала, что кто-то находится рядом с ней.

Это была Герхама. Чертовка сидела на краю ложа и прижимала к груди сверток.

– Есть хочешь? – обратилась она к Миле.

– Я эту зеленую гадость пить больше не могу.

– Понимаю. Я курочку с пряностями принесла, как ты любишь, и еще наливочку на малине. Катерина твоя приготовила.

С этими словами Герхама развернула сверток с золотисто-красной курочкой и из-за спины достала пузатую бутылочку с ярко-малиновой жидкостью.

– Она знает, что я здесь?

– Нет, конечно. Она Виталика своего ждет из командировки. У мужика и так тридцать килограмм лишнего веса, ему без ужина остаться будет только на пользу.

– Как же объясниться пропажа курицы?

– Подумает, что кот соседский через балкон утащил.

– Вместе с наливочкой?

– Решит, что выпила с тобой когда-то, и забыла.

Запах пряностей с поверхности еще теплой птицы вызывал аппетит такой силы, что начала кружиться голова.

– Ты мне компанию составишь? – спросила, давясь слюной, Мила.

– С удовольствием!

И две вчерашние соперницы по-дружески  разорвали свою добычу, и с наслаждением вцепились в нее зубами. Услужливый карлик принес на подносе влажные салфетки для рук и изящные рюмочки на ножках для наливочки. Закончив свою трапезу они, хохоча, повалились на спину.

– Герхама, – обратилась Мила, перестав смеяться. – Можно, я задам один, может быть неприятный для тебя, вопрос. Скажи, а сам Базазаел хоть кого-то любил в своей жизни?

– Не знаю, – вздохнула та в ответ. – Но точно могу сказать, что он восторгался только одной женщиной. Кстати, она жила когда-то на вашей планете. Ее звали Авелин.

– Авелин Дангон?

– Тебе о ней известно? От кого? От него?

– Может, и от него.

– Тогда, мне больше нечего добавить.

Они поболтали еще о какой-то ерунде и уснули, закутавшись в теплые шкуры.

Следующее пробуждение было не таким тяжелым. Дружеская разрядка, которую Мила получила благодаря Герхаме, прибавила ей сил и уверенности.

Обстановка в зале тоже изменилась. Все дамы из свиты были одеты в меха, некоторые даже успели пошить меховые вечерние платья со шлейфом. Мила себя почувствовала законодательницей мод.

Зал преобразился благодаря голубому свету, льющемуся со всех сторон из купола. Он исходил от огромных голубовато-бирюзовых звезд, надвигающихся многомиллионной армадой из сияющей бесконечности.

Люди продолжали прибывать и задавать свои вопросы. Мила перестала переживать из-за колкостей и спокойно реагировала на присутствующих. Базазаел это заметил. Он дольше задерживал на ней свой внимательный взгляд и даже стал прислушиваться к ее мнению.

Было еще много перерывов на сон, которым Мила потеряла счет. Но, вот однажды, все тот же карлик, с радостной улыбкой сообщил:

– Закончили! Это был последний страждущий.

По залу рассыпались аплодисменты свиты.

Над куполом вспыхнуло радужное сияние, навстречу которому распахнулась одна из сторон стеклянной крыши, образовав ворота в небо, и веселящаяся свита устремилась к их краю. Сбрасывая с себя одежду, ангелы взмахивали выросшими за спиной крыльями и исчезали в недрах сияния.

Мила любовалась этой завораживающей красотой света и тел, плывущих в небо на легких крыльях.

– Ты с нами? – услышала она рядом с собой.

Около нее стоял обнаженный Базазаел. Его синие глаза смотрели с нежностью. Он тряхнул головой, и черные волнистые волосы упали красивыми прядями на могучие плечи, за которыми виднелись два великолепных иссиня-черных крыла. Его покрытая мышцами грудь взволнованно вздымалась от глубокого дыхания, кубики на животе были идеальной формы… ниже, Мила постеснялась опустить глаза.

– Я, наверное, тебя шокировал… своим вопросом. Пойдем, поговорим о нашем будущем.

Он с нежностью взял ее руку и, подведя к стене, открыл перед ней неприметную дверку. Они оказались на крыше рядом с куполом.

Под ногами клубились низкие тучи, а над горизонтом вставало большое красное солнце, разливаясь по облакам багряными оттенками.

– С вами – это куда? В Ад? – начала разговор Мила.

– Это прекрасное место, вопреки вашим убеждениям. Там сбываются все грезы, там нет старости и болезней…

– А мой сын, друзья, работа?

– Сын женится, и будет довольствоваться заботой другой женщины, тебе он будет позванивать раз в полгода. Друзья состарятся и уйдут с головой в свои семьи. Компания разорится, и на твое место придет новая команда, которая уничтожит плоды твоей работы.

– Но я причиню всем боль!

– Не такую сильную, как тебе кажется. Дай руку. Я покажу тебе кое-что.

Мила послушно дотронулась кончиками пальцев до его ладони. А дальше все произошло стремительно: Базазаел схватил ее за руку  и быстрым движением толкнул с края крыши в бордовые тучи внизу. Крикнуть не получилось, так как встречные потоки воздуха перехватили дыхание.

Врезавшись в непроглядный туман облаков, Мила почувствовала сильный толчок за спиной, и замерла в воздухе. Она посмотрела вверх, но ничего не увидела сквозь белую пелену. Ее плоть подчинилось предпринятому усилию подняться над облаками и, вынырнув на их поверхность, она увидела крылья.

Это были ее крылья: золотистые с медными переливами от лучей солнца, они чувствовали каждое движение тела, удерживая его равновесие в воздухе. Счастье, охватившее все ее существо, выплеснулось в стремительный полет.

«Знаете – люди когда-то летали…» – вспомнились ей строки поэта. Конечно, летали! Ощущение полета было таким привычным.

Мила ринулась вниз, зависла над крышами домов, и посмотрела на окна своей квартиры.

– Так низко нельзя.

Подлетевший к ней Базазаел обнял ее за талию, и они вернулись за облака, на крышу Газпрома.

– Я дарю тебе эти крылья. Пусть они каждый день делают тебя такой же счастливой, как сегодня, – Базазаел поднес ладонь Милы к губам, и замер в нежном поцелуе.

– Ответь мне на вопрос, – сделав паузу, Мила освободила свою руку. – Это ты похитил тело Авелин Дангон из подземелья тюрьмы?

Впервые за все время на лице Базазаела появилась растерянность. Он отступил от Милы и, встав на край крыши, с грустью посмотрел вниз на клубящиеся тучи.

– Она была еще жива? Ты ей тоже подарил крылья? – не унималась Мила.

– От кого тебе о ней известно? – наконец, мрачно произнес Базазаел.

– Вероятно, от того, кто могущественней тебя.

Черный ангел посмотрел в небо и,  скрестив руки на груди, ответил:

– Она выжала после казни. Такое отчаянное сопротивление смерти ради него, своего предателя. Я был потрясен и не смог оставаться в стороне. Лекари Трансильвании, которых люди считали колдунами, были тогда единственными врачевателями, способными ей помочь. Я перенес ее туда, в замок к местному господарю. Там ее много месяцев подряд выхаживали лучшие знахари. Она не просто отказалась от крыльев – она отвергла свой прежний облик, предпочтя остаться обезображенной огнем, ради того, чтобы быть рядом с ним.

– Почему тебе не понятен ее поступок?

– А тебе понятен?! – Базазаел вскинулся на Милу, и со злобой продолжил: – Во что вы превратили самое главное человеческое стремление – достичь слияния с другим человеком? Что вы сделали с самой фундаментальной страстью людей, на которой держится весь человеческий род, клан, семья, страна, миропорядок? Вы создали общество одиноких людей, разрушающих себя и уничтожающих других. Вы придумали тысячи лживых причин для оправдания конфликтов: деньги, собственность, территории. Вы абстрагировались от людских несчастий, с пеной у рта перекладывая, вину друг на друга, лишь доказывая свою причастность к созданию всеобщего отчуждения. Вы всё делаете для своей отделенности, вы испытываете наслаждение от присвоения, вместо того, чтобы становиться дающими. Вы дар называете жертвой, так как чувствуете себя обделенными и вынужденно обедневшими. Тогда, как созидающий даритель должен чувствовать только радость и счастье от своего поступка…

– Я поняла! – оборвала его Мила. – Основой любви является доброта. Только тот, кто достиг этого качества, обретает способность к настоящей любви. Ты – ангел, лишенный доброты, навсегда потерял способность к этому чувству. Страсть, ревность, вожделение – что эмоции лишенные доброго начала, поэтому они так разрушительны и мимолетны. Тебя поразила не верность предателю, а выжившая наперекор всему любовь, которую Авелин сохранила к людям, и с которыми она пожелала остаться, чтобы сделать этот мир чуточку лучше. Вот, где запрятана, эта чертова точка натяжения!

Базазаел устало вздохнул и сел на край крыши, спустив вниз ноги. Мила последовала его примеру, и чуть было не свалилась, запутавшись с непривычки в собственных крыльях.

– Ну, что ты здесь развыступалась, – обратился он к ней. – Ты хоть понимаешь, какая это тяжелая ноша – истинная любовь? Ты же все время стремилась к удовольствию, наслаждению и обогащению. Ты в состоянии хоть на минуточку представить себе, какие лишения надо пройти человеку, чтобы посвятить свою жизнь другим людям? Я, ведь, предложил тебе то, что было целью всего твоего существования. У тебя нет той причины, которая остановила Авелин от моего предложения.

– Зато, у меня есть шанс, – решительно ответила Мила.

– Значит, остаешься.

– Остаюсь. Я и раньше подозревала, что не красота, а доброта спасет мир.

– Если успеете, – язвительно заметил ангел.

– Будем стараться, – с улыбочкой ответила Мила.

Базазаел встал на ноги и направился к распахнутой дверце.

– Стой! Не уходи!

Он обернулся, и посмотрел на нее глазами полными надежды.

– Как я буду с этим ходить на работу? – Мила ткнула пальцем в левое крыло.

С гримасой разочарования Базазаел продолжил свой путь.

– Нет, я серьезно! Я в машину с ними не помещусь, и в метро меня с таким багажом не пустят, – и побежала следом за ним.

Перешагнув через порог, Мила очутилась в пустынном зале. Голые стены и голубой купол, над которым разметались по небу перистые облака, отзывались глухим эхом на ее шаги. От убранства осталось только большое зеркало в деревянной оправе, а перед ним кучкой лежали вещи: ночная сорочка, пальто и тапочки.

Взглянув на себя в зеркало, Мила с облегчением обнаружила отсутствие крыльев. Переодевшись в свою одежду, она отправилась в холл к лифту, около дверей, которого ее поджидала Нюся.

Когда кнопка вызова лифта провалилась под пальцем, Мила почувствовал, что кто-то стоит за спиной.

Обернувшись, она увидела Герхаму. Копна ее рыжих волос была распущена по всему телу, а за спиной покачивались огненно-рыжие крылья.

– Отказалась?

– Отказалась, – кивнула Мила.

– И правильно сделала. Ты себе представить не можешь, какая это мука, когда у тебя все есть, и нет возможности всем этим поделиться потому, что это никому не нужно.

– А вернуться к прежней жизни?

– Нет смысла. Осознание пришло слишком поздно, когда в живых не осталось тех, кто тебя любил и ждал. Прощай, подруга.

– Прощай.

Они обнялись и поцеловались.

– Какое сегодня число? – спохватилась Мила.

– Тринадцатое марта две тысячи тринадцатого года. Начало удивительного дня, – услышала Мила снизу.

Только сейчас она заметила, что рядом с ними стоит карлик.

– Сегодня же мой День рождения! Как я могла забыть?

– Он удивителен не только этим, – продолжил карлик. – Этот день ознаменуется выборами человека, который посеет много спасительных семян добра в этом мире.

Двери лифта закрылись, и стало грустно от разлуки.

Спешащие на работу служащие с удивлением разглядывали странную парочку, шагающую по территории Газпрома: дамочку в пальто и в тапочках на голую ногу, и кошку с задранным кверху хвостом, семенящую возле нее.

Около выхода возле турникетов стоял все тот же нарядно одетый вахтер. Он остановил толпу желающих попасть на работу, и вежливо пригласил Милу пройти на выход.

Утро было солнечное и весеннее. Тучи рассеялись, оставив после себя блестящие от влаги мостовые.

В кармане пальто зазвонил мобильный телефон.

– Алло! Мам, с Днем рождения тебя! Желаю тебе всего самого радостного, светлого и доброго!

– Спасибо, сын. Заглянешь сегодня вечерком?

– А пирог мой любимый будет?

– Будет.

– Тогда, уговорила. До вечера!

– Подожди! Скажи, ты меня любишь?

– Ма! Ну, что за дурацкие вопросы? Конечно, люблю. Все! Целую. До встречи.

Мила в срочном порядке набрала телефон подруги.

– Катюнь, выручай! Сегодня торжественный ужин, а у меня дома шаром покати, и на работе непонятная ситуация.

– Все, как обычно. Я, признаться, ждала от тебя этого звонка. Ключи оставь, все приготовлю в лучшем виде. Ты представляешь? Вчера, уже в ночи, устроила скандал своему соседу. Его кот стащил у меня целую курицу, и оставил всю семью без ужина.

– И соседа своего ко мне позови. Хватит тебе с этим мужиком лаяться. А если откажется, то его кота, хотя бы, принеси.

– Зачем?

– Курицей его кормить будем. Представляешь, как он ее любит, если даже костей от нее не оставил.

В телефоне повисла пауза.

– Кать! Знаешь, кто мы?

– Кто?

– Анти-Авелин.

– Анти что?

– Анти-Авелин! Ты меня слышишь?

– Это какое-то новое понятие?

– Да, совершенно новое. Я тебе про него при встрече расскажу.

Дверь в квартиру была не закрыта на замок. Мила стянула с себя пальто, и прошла в ванную. В зеркале ванной комнаты она с грустью оглядела складочки на талии,  и обратилась к своему отражению:

– Крылья, конечно, были лишними, но хорошую фигуру они могли бы мне оставить за проделанную работу.

Шагнув в свою спальню, она остановилась на пороге. На ее кровати, поджав к животу ноги и положив ладошки под щеку, лежал одетый Ландрин.

Мила села на край и громко спросила:

– И  что мне с тобой делать?

Он вздрогнул и открыл глаза:

– Ты где была?

– Кошку ловила… всю ночь.

– Поймала?

– Поймала.

– Я волновался.

– Заметно.

– Больше так не делай. Тебе повезло, что подельники грохнули Кима. Если бы…

– Приходи ко мне сегодня вечером на День рождения. Я тебя со своими родными душами познакомлю. Обещаю, будет весело и интересно.

 

*  *  *

Вечерняя прохлада опустилась на площади Вечного города. Улицы стали заполняться людьми, переждавшими знойный день в своих домах. Нега фонтанов и парков, приглашала горожан в свои влажные объятья.

По площади Иль-Джезу шел статный седовласый монах в дорогих черных одеждах. Его  рука лежала на плече провожатого – послушника средних лет, одетого в серую рясу.

Провожатый подвел слепого монаха к церкви, и с почтением помог ему подняться на ее первые ступени.

– Кье́за дель Сантисссимо Но́ме ди Джезу, – произнес монах. – Антонио, я помню каждую деталь фасада этого собора. Великий Микеланджело подарил нам своего талантливого ученика Джакомо Делла Порто, создавшего этот неповторимый шедевр.

– Да, святой отец, – ответил послушник.

– А фрески Джованни Баттиста Гаулли под куполом церкви, скажи, ты видел что-либо прекраснее?

– Нет, святой отец.

С этими словами они вошли внутрь.

– Антонио, запомни, этот мир создан для божественных творений, которые создают прекраснодушные люди. Если ты столкнешься с мерзостью, подлостью и предательством, вспомни эти великие шедевры, которые ты можешь сейчас лицезреть, и постарайся остаться на светлой стороне бытия. Не позволяй себе черстветь сердцем и беги от злых мыслей.

– Хорошо, святой отец.

– Я лишился зрения, и теперь могу довольствоваться лишь воспоминаниями об этом мире. Только тогда, когда мы что-то теряем, начинаем осознавать ценность утраченного. Это плохо, Антонио.

– Плохо, святой отец.

– Давай присядем, Антонио, и ты почитаешь мне любимые строки из писем Амадео. Ты взял их с собой?

– Конечно, святой отец, – послушник достал из холщевой сумы бумаги и поднес их к глазам, –  «Мой светлый друг, твои похвалы в мой адрес и признание меня твоим учителем – это недостойная меня честь. Я, лишь, восторженный почитатель твоей могучей воли к справедливости и добру. Я дрожащий лист на древе могущественного Ордена Иезуитов, творящего человеколюбие и несущего свет всем страждущим. Твое желание говорить со мной о вечных ценностях мироздания – не моя заслуга, а порывы твоей, молящейся за всех, души. Ты вопрошаешь меня: что есть любовь? А сам живешь руководимый этим чувством. Любовь – есть огромная сила, уничтожающая все преграды между людьми, и объединяющая их к созиданию лучшего будущего для себя и для потомков. Любовь не подчиняет себе никого, напротив, делает людей свободными, разнообразными и непохожими друг на друга. Она дает ощущение единения с миром, и имеет не берущее, а дающее начало…»

– Антонио, как бы я хотел на закате своих дней встретиться с Амадео, – остановил чтение монах. – Он много лет приходится мне духовным братом и дорогим наставником. Ответь, почему он не отзывается на мои приглашения посетить Рим и мою обитель? Антонио, ты меня слышишь? Почему ты молчишь?

– Мы нашли его, святой отец, по вашей просьбе. Он находится в Риме.

– Зачем же ты утаивал от меня эту важную новость? Я жажду с ним встречу столько долгих лет! Не будем ждать его визита! Нарушим все правила и обычаи! Веди меня к нему.

– Мы не попадем в Монастырь Кармелиток раньше окончания вечерней службы.

– Куда?! А что он там делает?

– Он, вернее, она… Святой отец, под именем Амадео скрывалась женщина. Мы узнали об этом, установив слежку за посыльным.

Монах встал со скамьи в растерянности.

– Женщина?! Пусть так, я назову ее сестрой. Ты уверен? Вдруг, ошибка?

– Нет, святой отец. Мы говорили с ней, она во всем созналась, и изъявила желание к вам явиться сегодня вечером с извинениями и объяснением причин своего поступка.

– Что ж, это меняет дело.

Ласковый летний вечер угасал на куполах Вечного города. Реки улиц, погрузившиеся в сумрак, наполнились гомоном людей возвращающихся с вечерней службы. По одной из них быстрым шагом шел послушник в серой рясе, а следом монахиня в белой накидке. Лицо ее было скрыто под черной сеткой вуали. Они поднялись по ступеням церкви Иль-Джезу и исчезли за высокой боковой дверью.

– Мы явились по вашему приказанию, святой отец, – доложил с поклоном послушник.

– Оставь нас, – приказал монах.

В большом зале горела только одна свеча, стоящая на столе. Блики от ее пламени колыхали тени на богатых резных шкафах, заставленных фолиантами.

В кресле с высокой спинкой неподвижно сидел хозяин кабинета и смотрел в одну точку. Он медленно поднял руку, в ту сторону, в которую смотрел, и прерывающимся голосом произнес:

– Приблизься ко мне. Не бойся. Я так предвкушал эту встречу, полагая, что найду друга, брата или наставника, а обрел добрую сестру. Или мудрую мать? Расскажи мне: кто ты? Почему твой выбор пал на меня?

Монахиня бесшумно приблизилась к креслу.

– Почему ты безмолвствуешь? Ты разочарована видом седовласого слепого старика?

От внезапного прикосновения к руке, монах вздрогнул и, нервно вздохнув, заулыбался.

– Твое дружеское пожатие руки успокоило мое сердце. Назови мне свое имя.

Монахиня, молча, подняла свободную руку к его лицу и, тронув висок, провела пальцами по завитку седых волос.

– Такое себе могла позволить только одна женщина на свете… Авелин? Этого не может быть! Авелин!

– Да, Жан Поль, это я.

Он хватал воздух дрожащими губами, прижимая ее руки к своему лицу.

– Авелин! Ты спаслась. Это чудо мог сотворить только Господь. Я же видел пламя, пожирающее твою плоть. Авелин – моя путеводная звезда. А я не знал, не мог догадаться, как близко ты находишься. Сколько раз ты вдохновляла меня на благие дела? Ты все это время была поводырем моей слепой души.

– Это не так. Я только поддерживала тебя в твоих великих делах.

Она опустилась на пол и положила свою голову ему на колени.

– Авелин, сколько в тебе великодушия. Ведь я предал тебя.

– Не правда. Ты не мог поступить иначе.

– Ты много не знаешь, – он говорил, нежно гладя ее по покрытой голове. – Я соблазнился на власть и богатство. Я украл бриллиант у Епископа Лиона. Я полагал, что могу сделать этот мир лучше. Глупец, лучшее уже было рядом со мной. Теперь, я знаю, что нельзя достигнуть светлой цели бесчестным путем. Мне казалось, что заняв Святой Престол при помощи богатого дара Ватикану, я стану благодетелем человечества, а стал алчным убийцей, вором и властолюбцем. Авелин, забери у меня этот камень, только  в твоих руках он способен принести радость людям. Я прикажу его принести, возьми его…

– Не надо Жан Поль. Он сослужил хорошую службу для Ордена, подарив ему лучшего из предводителей, который совершил множество богоугодных поступков, и спас тысячи невинных душ.

– Авелин, как мне больно слушать твои слова. Все лучшее в моей судьбе – это ты. Твоя любовь, твои письма, указующие мне праведный путь во всех моих начинания. Без тебя я был бы жалким церковником, ненавидящим этот мир за его несовершенство. Я действительно стал черным папой Ордена Иезуитов, пожалуй, самого независимого и могущественного на сегодняшний день в католическом мире, и самого справедливого, – он замолчал, дотронувшись рукой до сетчатой вуали Авелин, – Ты плачешь? О, небо! Только сейчас я понимаю, как наказан! Обрести свою возлюбленную, и не иметь возможности увидеть ее лица. Господи, как же я должен быть виноват перед тобой, чтобы ты послал мне такие испытания.

– Не гневи Всевышнего. Он это сделал, напротив, чтобы дать нам возможность встретиться. При других обстоятельствах, я бы не посмела предстать перед тобой с обезображенной внешностью, которую теперь имею.

– Что ты такое говоришь? Как ты могла подумать, что меня бы это оттолкнуло.

– Да, но во мне до сих пор живет та девчонка, которая хочет нравиться самому красивому из мужчин на этом сете.

Жан Поль рассмеялся:

– Как ты прекрасна во всех своих проявлениях. Я знаю, что я сделаю – я увековечу твое имя в названии этого бриллианта. Я назову его «Слеза Авелин», и завещаю этот камень самому праведному приемнику, который возглавит сначала Иезуитов, а затем и всех католиков, чтобы приблизить этот мир к царству Божиему. Да, будет так!

Белая пелена на небе укрыла Вечный город от жарких лучей восходящего солнца. Серое утро заглянуло в окна церкви Иль-Джезу, мягко осветив послушника, спящего в кресле, рядом с дверь, за которой плакали и смеялись двое, упоенно беседуя о жизни.