Самым хлопотным оказалось подобрать подходящий труп, нужные трупы на дороге не валяются даже в зазеркальной Америке. Банальный подкуп санитара в морге попахивал провалом, Петр Петрович десятки раз прокручивал, как распухший от гамбургеров переросток сгребает в охапку со стылого мраморного стола грубо заштопанное по срединной линии тело бывшего человека и, озираясь, как нашкодивший кот, понесет его на задний двор. Фу, не то: кто-нибудь да увидит, пойдут разговоры, вызреют домыслы – товарищи подлых наветов. Инженер выбрал крайнюю меру. Сыскалось подставленное лицо (на ловца и зверь бежит), которое после было изящно ликвидировано неотвратимым несчастным случаем. Через означенное лицо у неблагополучной семейки, транжирующей свои неприхотливые земные дни на городской свалке, очерченной медлительными речками с ласковыми индейскими именами, откупили, якобы, в пользу университета Джона Гопкинса «живой труп» – вечно пьяного родственника, по антропологическим характеристикам идеально соответствующего заданным параметрам. Сородичи посмертно проданного, одурев от радости, пересчитывая липкие наличные искушающей предоплаты, ускорили переход обладателя ценной телесной оболочки в царство теней.
От привалившего счастья Гарин взялся лично гримировать усопшего, придавая зеленоватой коже яблочный румянец спящего. Разбив ломом одеревеневшие суставы он, довольный тем как все устраивается, запихал мертвяка в машину, пристегнув ремнем безопасности к креслу. Праздничное настроение немного подпортил хозяин гаража, в котором инженер обделывал свои милые пустячки – толстый довольный дядька, видимо, со Среднего Запада, для улучшения адренолинообращения приторговывавший краденными тачками.
– Не одобряю такие дела, – добряк покачал шарообразной головой.
– Скот, не подумай плохого, все законно, просто я тороплюсь, и поспешность моя оправдана тем, что промедление смерти подобно.
На том разговор и кончили.
Гарин сильно рисковал, перемещая труп двойника из Чикаго в Нью-Йорк, но служба в разведке роднила его с риском окончательно, пожалуй, больше, чем в предшествующие годы странствий и мытарств. Наметанный глаз инженера точно фиксировал слежку, становившуюся час от часу отчетливее: однотипные седаны с однотипными мордами внутри, однотипные костюмчики – вороньем кружили вокруг его персоны. Электрический финиш Розенбергов[1] пеплом стучался в сердце, заставляя призадуматься о возможностях выхода из шпионской игры так, чтобы про него забыли и штампованные агенты Гувера[2] и назойливые соплеменники с Лубянки. Примитивный, но действенный фарс или пошлая трагедия? – вывод напрашивался сам собой: казнить себя нельзя, помиловать. Итак, он – режиссер новейшей пьесы «К черту тщетную предостороженность – мнимая гибель суперагента Борка – Гарина» в 3-х актах[3]. Где-то очень глубоко шевельнулась стерва-жалость к зримо овдавевающей Урсуле; ничего, он перевел на ее счет отступную, достойную для богемного образа жизни. Еще часть состояния инженер завещал фонду «Приют одиноких сердец имени Питера Гарина», директором-распорядителем коего он назначил Кортни Эпса своего боевого соратника[4].
¶
Дома в Чикаго Гарина встречали верная жена и посылочка. Под оберткой, в маленькой коробочке сжимался медальон, резанувший глаза инженера нетленным образом Зои Монроз.
– Красивая, – щурясь на изображение, сказала Урсула.
– Дальняя родня, ох, живот схватило, пойду.
– Говорила тебе, не увлекайся китайской кухней, намешают всякого – потом не поймешь, от чего страдания.
В туалетной комнате Гарин выдрал фото из обрамления, оборотная сторона портрета открыла шифровку и ключ к ней. Повозившись с мудреным кодом, инженер узнал: «Товарищ Гарин, компетентные органы Советской державы шибко интересуются: куда зашли работы американских империалистов по выработке водородной бомбы. Встречаемся каждую третью пятницу между 15-16-тью часами в Центральном парке города Нью-Йорка, на восточном берегу пруда. Я буду кормить свежей белой булкой водоплавающую дичь. Пароль: как объяснить смысл картины дохлому кролику? Ответ: заяц должен быть настоящим. Жду с нетерпением, куратор Т.»
«Дичь?! Повырождались они там за железным занавесом, плодятся исключительно чугунные рабочие вкупе с сарафанными колхозницами?» – возмущение низким стилем текста шифровки мешалось с приступом неукротимой рвоты. Гарин отвернул кран, пуская лекарственный водопад холодной воды.
В 1944 году Ферми написал курс лекций о синтезе сверхлегких элементов (в основном, водорода) на солнце, теоретически объясняя происхождение космических лучей и источник их высокой энергии. Идеи великого итальянца импульсом толкнули научную мысль в сторону моделирования термоядерной реакции в земных обстоятельствах. Уже в 45 году все тот же Клаус Фукс передает материалы лекций по водороду советской стороне. В 1946 году Фукс в соавторстве с математиком фон Нейманом запатентовывает научную схему[5], которая очаровала Эдварда Теллера[6]. Как ни странно, самым серьезным оппонентом создания водородного оружия выступил «отец» атомной бомбы Оппенгеймер. Противостояние это в сообществе американских физиков и политиков всколыхнуло неоднородную сумму чувств. Чтобы быть в курсе последних событий Петр Петрович подбирался к Теллеру со стороны их общего знакомого, сотрудника Массачусетского технологического института Ласло Тиссу[7], намечалась командировка в Бостон.
¶
|
[8]
¶
– Уютный кабинет у вас, Ласло, такой и нужен для полета творческих фантазий.
– Нормальная берлога ученого с окном во двор.
Пейзаж за стеклом и в самом деле не угождал избалованному вкусу, сквозь изогнутые отрезки веток деревьев виднелся низенький забор, за ним скучное поле плаца местной пожарной части. Впрочем, Тиссу и в сереньком умел находить прелести:
– В редкие минуты отдохновения забавляюсь зрелищем марширующих пожарных: сверкающая медь касок и эта одинаковость строя движущихся тел закаляет во мне единство с ними, то есть, я хочу сказать, что ощущаю некое единение с колонной в психологическом пространстве.
– Атавизм. Вас завораживает атавистическое чувство стадности, Ласло, – Гарин отвоевал у пыли местечко на краешке подоконника.
– То, что пожарные способны перемещаться единообразно свидетельствует о прямолинейно-поступательном типе сознания, в нашем мирке физики-теоретики мыслят неодномерно, их формулировки, их поступки порой взаимоперпендикулярны в системе научных и этических координат. В давно известном эксперименте Галилея с одинаково падающими с башни различными шарами Эйнштейн усмотрел искривление пространства-времени, его коллегам это показалось «геометрической паранойей», пока Альберт не построил работоспособную теорию гравитации.
– Гениальные умники – индивидуалисты, их злит общественный пресс, наоборот, люди обычные тяготеют к социальным оковам. Вы, Ласло, славитесь математически точным складом ума, способностью сочетать уважение к своим собратьям по цеху с ясным критическим отношением к их заблуждениям, объясните мне, что происходит, отчего все так окрысились на Теллера и отчего Оппенгеймер – жертва, мученик, вызывающий у многих наших слезливое сочувствие?
– Уважаете водку, у меня тут чахнет откупоренный «Smirnoff»?
– Больше водки уважаю истину.
– Эдвард плюнул против ветра, поднялся наперекор мнению сцементированного незримыми узами большинства, и большинство обвинило его в нарушении нравственных норм, подвергло несправедливому бойкоту, если вкратце.
– Я слышал другую трактовку, мол, Теллер из личных амбиций и предвзятой неприязни свалил милашку Оппенгеймера[9].
– Милашка-ромашка. Роберт тормозил работу над водородной бомбой, потрясая воздух душещипательнейшим аргументом – водородное оружие морально неприемлимо и технически неосуществимо, но если нечто неприемлимо этически, то какая разница насколько оно осуществимо технически?[10] Позиция Оппенгеймера лицемерна: атомное оружие морально, водородное нет, но никто не доказывал, что массированные неядерные бомбежки гуманнее атомной бомбардировки! Роберт претендовал занять чужое место в истории – место человеколюбца, а ведь 16 июня 1945-го он, именно он подписал рекомендацию правительству США сбросить ядерный фугас на головы япошек.
– Уместно ли приписывать всю ответственность одному Оппенгеймеру, за атомную акцию высказались три Нобелевских лауреата: Лоуренс, Комптон и сам Ферми.
– Вы правы, Борк, так вам налить?
– Для меня рано.
– Как хотите. В вину Теллеру вменяют, что он дал властям довод устранить Оппенгеймера, противившегося многие годы развитию водородной программы, а Эдвард единственный осмелился поставить интересы страны выше претензий чиновного коллеги. Многие думают, что с Россией можно договориться или попытаться разыграть шахматную комбинацию ядерными ферзями, Оппенгеймер еще в 45-ом предлагал поделиться с большевиками атомными знаниями. Теллер думает иначе. Он знает, что Советский монстр не соблюдает любые правила игры, если сочтет выгодным для себя, может, например, устроить «китайскую ничью», смахнув фигуры с доски, а то и вовсе пырнет ножом под доской.
– Мало кто верит в такой благородный мотив, говорят, Теллер «политическим убийством» противника преследовал сугубо корыстные цели – оттеснить Оппенгеймера, войти в мировую историю, желание обеспечить устойчивое государственное финансирование для своих научных развлечений или даже удовлетворить нездоровое пристрастие к большим взрывам.
– Парни из Лос-Аламоса не могут резать горчицу.
– Не понял.
– Борк, Теллер любит повторять это, подразумевая, что Оппенгеймеру и К° не по зубам создать водородное оружие, теперь я вижу, что им и элементарная порядочность не по вкусу. Наш Роберт обладатель сверхподвижного усложненного мышления, но, похоже, что сильный интеллект для него обуза. Он словно оборотень, моральный пигмей, скользкий как рыба, видели бы вы его лицо, когда на слушаньях вытащили на свет магнитофонную запись 43-го года, пленка на вечные времена зафиксировала его подлость. Оппенгеймер сам, по доброй воле настучал контрразведке на своих дружков, якобы соблазнявших его сбывать секретную информацию налево, и что из этого вышло? Джин Титлок в январе 44-го кончил самоубийством, Хакона Шевалье, с женой которого у Роберта теперь неформальные отношения, уволили из Калифорнийского университета. Были и другие жертвы. Теперь этот господин заявляет, что сей прискорбный ляпсус – ошибка, грезы наяву, и произошел он потому что, далее цитирую: «потому что я был идиот»! Маловразумительная и высокомерная лаконичность. Считая себя мудрым, он точно – безумен.
– Ради красного словца, не пожалеет матери и отца. И все же, Ласло, симпатии на его стороне, для такой задачки нет простого черно-белого ответа.
– Увы, Борк, в нашем пестром мире в почете иные решения, но если говорить об ассоциативном мышлении, черно-белое честнее цветного.
– То, что невозможно прочертить на бумаге, возможно в хитросплетенной практической жизни. Вы знаете, Ласло, всякий человек лжив, он переменчив как река, наш организм на 60 процентов состоит из воды, поэтому на него влияет даже сила тяготения Луны, мы переменчивы, значит, неверны, при этом тело и душа человеческая поле битвы, вернее, море битвы двух начал. Их союз виновник дуализма жизни, факт компромисса в извечном споре. Вот, что мне сейчас … послушайте, Ласло: в Оппенгеймере выпукло развито явление анизотропии, он подобен монокристаллу турмалина, свойства которого различны, его прочность в разных направлениях изменчива и если на него направить пучок естественного света перпендикулярно, то обыкновенная волна полностью поглотится и выйдет только необыкновенная.
– Борк, подставьте ко мне теснее свое ухо.
– Пардон, зачем?
– Вы внушаете мне доверие, но то, что я хочу передать вам, лучше прошептать на ушко.
Гарин не без внутреннего протеста пододвинул ушную раковину к сухим потрескавшимся губам Тиссу.
– Лукавая девка с факелом в руке беременна сытой ненавистью, любимцы ее двуличны, дух человеков истребляющие и плоть ядящие. Это все.
– Я догадался, вы так о Микки Маусе. Ласло, нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас, верьте. Наливайте, пробил мой час.
* * *
Гарин решился использовать убедительный способ инсценировки ухода из жизни. Есть утверждение, что театр начинается с вешалки, инженер считал по-другому: театр и буфет неразделимы. Неловко было ставить спектакль, не нарушая выстраданную драматургию, предварительно не подкрепившись. В Нью-Йорке он зашел в изысканейшую французскую ресторацию с метрдотелем, обутым в туфли дороже его мокасин. На белой стене надменно цвели художества какого-то оседлавшего успех модерниста. Помяв в руках винный лист, Петр Петрович выбрал белого вина поблагороднее, из легких закусок попросил фазаний паштет, заливное из окуня, из горячего – суп из морской черепахи с обильными пряностями и ростбиф с петрушкой. Судя по гамме судорог на физиономии официанта – его заказ не был одобрен.
«Фигня, человек должен есть то, что хочет», – инженер устроил жесткую салфетку за воротничком сорочки и предался гастрономическим переживаниям, пусть и не очень возвышенным. Уписывая за обе щеки блюда, Гарин сочинял оправдательное послание, которое мог бы отправить супруге, чтобы выгородить ее из беды. «Я акробат, вибрирующий на тонкой натянутой струне, пробирающийся над чернеющей бездной к ней же в объятия, и темп моего движения зависит только от перемен в природе. Я семя, набухшее отравленной сластью, я переполнен зудом, проникшем уже в кровеносные русла: покинь мир, прибежище невежества и неведения, вырвись из замкнутости индустриальных джунглей. Не хотелось бы распространяться, но мне претит пассивно регистрировать признаки неизбежного, глумлящиеся над нашими привязанностями, мироощущением, физиологией, и я загипнотизировал самого себя, повторяя: я могу устранить причину скорби, найти способ излечения. Знаю, бросишься утешать меня: от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, но дорогая моя, как быть с темными сторонами человеческой натуры, проявлением диких чувств, влекущих к трагедии? Вот и вся любовь. Не жалей обо мне, я делаю то, что по силам моим».
Думать помешал любезный сверх всякой меры официант:
– Не подать ли бисквитов на десерт, мсье?
– Не суетись так, я угощу щедрыми чаевыми.
Гарин положил на стол банкноту в тысячу долларов:
– Принеси сладостей своим детишкам, Бог расположен к тебе нынче.
О, пресыщенный Гарин, как ты дерзок!
На улице хлестали беспорядочные нити дождя. Толпа пешеходов под зонтами текла по улице, каблучки молоденьких офисных барышень выстукивали торопливую дробь по мокнущему кафелю мостовой. Вечер опускался на копошащийся город, выкрашивая серым дома вокруг.
¶
На первый контакт с малограмотным куратором Петр Петрович вышел спустя пять недель после вояжа в Бостон. Пульс громадного Нью-Йорка наполнялся праздничным возбуждением приближающегося уик-энда. Автомобили блестели хромом и скапливались в уличных пробках, витрины магазинов сверкали особенно привлекательно, в городе все спешили на званые вечера и вечеринки. По запруженным гудящим магистралям, прошивавшим шумные кварталы, инженер добрался до Центрального парка. Вихляющаяся из стороны в сторону ветреная аллея подвела его к назначенному пункту. Народу было маловато, на дальней скамейке под отморозками-деревьями дубела супружеская пара, у которой чувства друг к другу остыли лет двадцать назад. В воде покачивались отражения фонарей, Гарин плюнул в пруд, и отражения заплясали. Около инженера притормозил, легонько насвистывая мотив «Прощания славянки», мужчина в мешковатом, навырост плаще, из авоськи акулой высовывалась пощипанная булка.
– Вы из Москвы?
– Какое Москвы, вы, что, мистер, пароль? – советский разведчик на всякий случай набросил черные очки.
– Кролик издох, но это не имеет ни малейшего отношения к живописи, я Гарин.
– Меня предупреждали насчет вашей экскрабагантности, но как же дисциплина!
– Кто ж так хорошо знает мои повадки?
– Издеваетесь, а мы с вами давно знакомы, заочно.
– Дело мое изучали, наверное, пухлое?
– Я Тарашкин Василий Иванович.
– Так сказали, будто вы мировая величина – Супермен.
– О вас, Гарин, я слышал от Шельги еще в 24 году.
– Во, дела! Неугомонный мой преследователь и здесь достал меня, невозможно ни жить, ни работать без его неотступной тени. Где же сам ее источник?
Тарашкин посуровел:
– О Василии Витальевиче волнуетесь, что ль?
– Не волнуюсь – сохну!.
– Я не уполномочен разглагольствовать о его судьбе.
– Печален, значит, был его удел. Вы-то как, Тарашкин?
– Моя роль ограничена, я нахожусь на связи с нашим резидентом Яцковым, «Борода»[11] нас жмет, требует сведений по ядерным технологиям, а вас – агентов повылавливали почти всех, кутерьма, одним словом.
«Ну, кретин! – поражался Гарин, – или ищет способ продаться?»
– Так, принесли чего-нибудь? – закончил исповедь Василий Иванович.
Инженер вложил в авоську бумажную папку:
– Там материалы по атомно-термоядерной бомбе, основанной на делении ядер и их синтезе. И, товарищ куратор, снабдите меня микрофотоаппаратом, невмоготу служебные бумаги писать под копирку, только руки марать.
– Понимаю, понимаю, изыщем фонды для такого случая.
– Вот и славно, Тарашкин, запомните: нет маленьких ролей, есть маленькие актеры. Привет «Бороде», борода-то синяя?
– Синих бород не бывает – еще образованный ученый.
* * *
Гарин вспомнил: в цивилизованных странах в качестве моральной компенсации за смерть принято исполнять последнее желание висельника. Петр Петрович поехал на Бродвей. На Бродвее с полными сборами шел мюзикл «42-ая улица», инженер, терпеливо отстояв очередь, приобрел билет – красочное представление проверенный способ профилактики предстартовой лихорадки.
Последнюю свою ночь в Америке Гарин провел в обществе отчаянной леди, бросившей подряд троих импотентов-невростеников и нечеловечески изголодавшаяся по крепкой мужской ласке, к утру инженеру казалось, что он разгрузил вагон угля.
Вариант самоустранения оформился в голове Гарина за обязательной ежедневной перлюстрацией однообразно гиблой прессы, перепачканной печатной мерзостью – поганое болото, дышащее смардными испарениями приятнее. Везде на все лады смаковали разрыв кинозвезды – мечты джигитов и тайных эротоманов целого света – с залетным французским актеришкой[12]. В этом контексте упоминалось о предстоящих двухдневных гастролях секс-феи на Корейском полуострове: «она хочет зализать свою рану, подбадривая американских парней, бьющих красную нечисть на передовой свободного мира», и тому подобное[13]. В черных глазах зажегся огонек надежды: «Авось, кривая вывезет».
¶
Инженер поздоровался с замершим в «кадиллаке» трупом, грим местами обсыпался, и обозначались проталины пятен разложения. «Поехали», – Гарин завел двигатель. В тесном переулке, захламленном нагромождениями мусорных контейнеров, Петр Петрович пересадил двойника за баранку.
– Ну, землячок, несись в рай, никуда не отворачивай, недалече твое пристанище.
– Угу, – утробно простонало тело.
Гарин отпрянул:
– Свят, свят, чур меня – померещилось.
Инженер саданул кубинского рома – брезгливое отвращение свернулось клубком на донышке души, он быстрым движением замкнул молнию на куртке, подбитой мутоновой подкладкой – вот он – волк в одежде ягненка: готов нападать, рвать, путать следы – отвага, воля, расчет. Переплетя свои руки и ноги с конечностями покойного, Гарин вырулил на заданный перекресток, сдавленный каменными масками фасадов. Он зажал педаль газа монтировкой, плавно отпустил сцепление и покинул розовый гроб на колесах, ринувшийся в витрину советского торгопредства[14], благоухавшего ароматом «Красной Москвы»[15].
Инженеру недосуг было наблюдать, как катафалк рассек толстое стекло, как в салоне восстала голубая зарница – от удара нормально сработал взрыватель, вмонтированный в газовый баллон. Петр, не оглядываясь, топал по лицу планеты, сохраняемый нежным покрывалом атмосферы от жесткого излучения Открытого Космоса.
– Стоять на месте! На месте стоять! – надрывалось за спиной фальшивое меццо-сопрано. – Федеральное Бюро Расследований, руки за голову, ноги на ширину плеч! Микки, оставьте глупости!
Гарин споткнулся об это имя.
– Вы сами разрешили мне называть вас Микки, – женский силуэт демонстрировал дружелюбное расположение к Гарину, но страшная дыра в стволе «магнума» технично упиралась в его печень.
– Мелани? Мелани Уоллос?
– Немножечко не так, спецагент ФБР Мелани Бенеш.
– Недотепа студент и вы – вместе?
– Студент оперился, он выглядит сегодня как помощник сенатора Маккарти, его правая рука в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности[16]. Мы все повзрослели, Микки, кто подурнел, кто распустился диковинным бутоном, вы не изменились, словно, я с вами все в том же глухом бразильском лесу.
– Бог мой, Мелани, вы караулили меня всю долгую ночь, не сомкнули из-за меня своих глазок, не вкусили маковой росинки…
– Микки, великолепный Микки, молчите, у нас дефицит самого ценного, я знаю о вас много, но здесь, сейчас настал черед спасенной вами попутчицы профессора Джонса выручить вас – врага американской нации, – Мелани бросила ему ключи. – Через квартал на запад припрятан белый «крайслер», федеральный знак «Liberty», в нем никто не тронет вас, Нью-Йорк не часто предлагает второй шанс, торопитесь, с этой минуты мы квиты.
Инженер подобрал ключи с мостовой:
– Мелани…
– Ступайте же, я прикрою.
Полицейские сирены, множимые стенами стеклобетонных домов, оттесняли растроганного Гарина на запад, адью, Мелани, воздушный призрак прошлого.
* * *
Петр Петрович успел в последний момент. В эпоху паровой тяги, в эпоху ищущей страданий Анны Карениной написали бы так: он вскочил на подножку последнего вагона, но в век авиации, в век прагматичной Бритни Спирс, это уже не катит.
Гарин встал на краю взлетной полосы, когда самолет выруливал на нее. Инженер снял шляпу, протянул руку с оттопыренным кверху большим пальцем, он голосовал. Переполох в кабине затормозил стальную птицу. Размахнувшаяся на полмира серебряная плоскость поглаживала Гарина по непокрытой голове.
В хвостовой части фюзеляжа отворился запасной люк:
– Сэр, чем могу быть полезна? – кричала из люка платиновая девушка.
– Подбрось до Сеула, Норма!
– Какая забавная просьба, тщишься получить неслыханный подарок, ты имеешь на него право, а? Что скажешь?
– Всемилостивейшая моя, не отринь десницу взывающего о помощи, да воздастся за благие порывы твои, да восхваляемо будет имя твое потомками.
– Медоточивыми речами дурманишь, коварный льстец, видишь, как карта легла, – Норма скинула веревочную лестницу, – полезай, жеребчик, спасение тонущих мне по вкусу, оторвемся.
Август 2002г. – ноябрь 2004г., СПб
© Смирнов А.Г., 2004г.
[1] Супруги Розенберги были казнены на электрическом стуле по обвинению в атомном шпионаже в пользу СССР.
[2] Эдвар Гувер, директор ФБР.
[3] После ареста американцами в 1950 году Клауса Фукса, атомного шпиона СССР № 1, советские разведывательные службы реанимировали законсервированного с 1944 года Гарина, рассчитывая этаким приемом восполнить утрату.
[4] Гарин предполагал, когда придет время, самому, инкогнито, увянуть в благополучной обстановке на Гавайских островах – вмешалась слепая стихия, в сентябре 1973 года приют смыло в океан невиданной силы ураганом. Трагически погибли все постояльцы (одиннадцать состарившихся профессиональных авантюристов), Эпс выжил, связав себя якорной цепью со звездно-полосатым штандартом через гибкий, но выносливый на ветру флаг-шток.
[5] Клаус Фукс вырос в семье немецкого пастора в атмосфере социального служения и уважения к человеческой личности. Фашизм завернул студента-физика в ряды компартии. Спасаясь от гестапо, молодой ученый бежит в Англию, его, как всякого немца интернируют, но семь месяцев спустя выпускают и даже привлекают к атомной программе империи. В 1941 году Клаус сам выходит на контакт с русскими спецслужбами. С 1943 года он, совместно с другими учеными, трудившимися на Англию, вливается в Махеттенский проект, теперь Фукс работает на Британию (по штату), на США (по совместительству) и на Россию (по призванию души или воле Провидения?). Если смотреть на водородное дело упрощенно, то дедушкой водородной бомбы советской, американской и английской следует считать именно скромного Клауса Фукса.
Американцы, преодолевая внутреннее брожение, прямой логической цепью перевели потенциал схемы Фукса-Неймана в водородное оружие, в СССР же совершили хитроумный, можно даже выразиться, комбинированно-сочетанный полуобходной маневр. Советские физики, нисколько нельзя умалять их гениальности, переоткрыли схему Фукса, хотя у разведчиков на руках были полноценные готовые сведения. Независимо от американцев в феврале 1945 года Яков Френкель вышел на Курчатова с идеей разработки водородной тематики. В результате, примерно, через год была создана группа Игоря Тамма (в которую потом позвали и Сахарова, будущий академик легко согласился – в Москве у него не было жилья, в строившемся закрытом центре Арзамасе-16 ему и его жене Клаве полагалась площадь). Кроме того, в том же 45-ом речь о процессах на солнце вел Зельдович. Первоначально верховный администратор советской атомной программы Лаврентий Павлович Берия настороженно отреагировал на суждения отечественных ученых, он снесся со стареющим мастодонтом физики Нильсоном Бором, который скептически отозвался о возможности создания водородного оружия. Материалы Фукса и прочих агентов перевесили сомнения. Советские ученые в открытую разведданными никогда не пользовались (кроме Курчатова при создании атомной бомбы), однако в научных коллективах всегда водились секретные сотрудники органов, и через них было удобно вспрыскивать дозированные порции разведанной информации в научную среду. Рождение научно-технического решения нередко окружено густой пеленой, трудно разделить конкретные идеи, критические реакции. В курилке, во время обеда, на дружеской пирушке три-четыре десятка оброненных слов, содержащих рациональные зерна способны обернуться подлинно революционными результатами.
[6] Э.Теллер, американский физик, считается отцом американской водородной бомбы. Родился в Вегрии, во второй половине 30-х перебрался в США. Именно он убедил руководство США в необходимости делать водородное оружие и выдвинул ключевую физическую доктрину. Правда, сам Теллер говорил, что он немного модернизировал идеи известные с 1946 года (т.е. работу Фукса-Неймана).
[7] Л.Тиссу и Теллер дружили со старших классов школы. В 1932 году Тиссу, как причастного к левому движению арестовали. 14 месяцев он просидел в тюрьме хортистской Венгрии, Теллер навещал его, помог завершить и опубликовать научную работу. После отсидки Тиссу всюду отказывали от места, тогда по рекомендации Теллера несчастного пригрел в своем институте в Харькове Лев Ландау. С Ландау Теллер сошелся в самом начале 30-х в Копенгагене, они сочинили совместный труд по физике. Несмотря на коммунистическую иронию Ландау Теллер не поддался опьянению социалистическими предрассудками, но у них сохранились душевные отношения.
В Харькове Тиссу провел около трех лет, защитил диссертацию. Грянул 1937 год, но венгру посчастливилось выбраться из СССР. В США он разыскал Теллера. Заикаясь от русских ужасов, Тиссу рассказывал другу о советской правде. На основании непостижимых для здравого ума фактах, Теллер пришел к выводу, что сатана не лучше Люцифера. Теллер высказался так: «… разгром в Харькове и арест Ландау, как капиталистического шпиона, имеют для меня большее значение, чем пакт между Гитлером и Сталиным. К 1940 году у меня были все причины не любить и не доверять СССР».
[8] Не могу пропустить один сюжет, пусть для основного текста он не сгодился: Клаус Фукс был близок и с Теллером и с семейством Рудольфа и Евгении Пайерлсов. Так вот, Евгения Пайерлс, урожденная Женя Каннегисер, в 20-е вместе с Ландау участвовала в Ленинграде в джаз-банде молодых физиков. Какая утонченная усмешка, какой карнавал свободы, сущий восторг! Как все перепутать: людей, идеи, города, слова, и как из такой взаимосвязи ли, параллельности ли, перпендикулярности ли вывести события, определившие планетарную жизнь намного вперед.
[9] На слушаньях в сенатской комиссии Теллера спросили:
«- Считаете ли вы, что Оппенгеймер нелоялен по отношению к Соединенным Штатам?
Ответ Эдварда Теллера:
– Я не хочу сказать ничего подобного. Я знаю Оппенгеймера как человека чрезвычайно активного и очень сложного мышления и думаю, с моей стороны было бы самонадеянным и неправильным пытаться анализировать его мотивы. Но полагал и полагаю сейчас, что он лоялен по отношению к Соединенным Штатам. Я верю в это и буду верить до тех пор, пока не увижу очень убедительное доказательство противоположного.
Следующий вопрос:
– Оппенгеймер представляет собой опасность для национальной безопасности?
Ответ:
– В большинстве случаев мне было чрезвычайно трудно понять действия доктора Оппенгеймера. Я полностью расходился с ним по многим вопросам, и его действия казались путанными и усложненными. В этом смысле мне бы хотелось видеть жизненные интересы нашей страны в руках человека, которого понимаю лучше и поэтому доверяю больше. В этом очень ограниченном смысле я хотел бы выразить, что я лично ощутил бы себя более защищенным, если бы общественные интересы находились в иных руках».
И все, последней фразы оказалось достаточно, чтобы Теллер попал в изгои в среде, которую он считал своей, хотя при этом никто не осмеливался ставить под сомнение честность объяснения. Считается, что высказывание Теллера позволило властям освободить «отца» атомной бомбы от должности председателя генерального консультативного Комитета Комиссии по атомной энергетики и, таким образом, отстранить от дальнейшей разработки атомного оружия. Однако следует учитывать, что мнение маститого физика совпало с политической волей руководителей США. В мае 1953-го президент Эйзенхауэр предложил Льюису Страуссу (LevisStrauss) возглавлять Комиссию по атомной энергии. Носитель птичей фамилии выдвинул условие, он требовал отмены допуска Роберту Оппенгеймеру к секретным документам, как потенциально ненадежного. В декабре того же года Оппенгеймера обвиняют в нелояльности к государству, правда, он остался директором Института фундаментальных исследований в Принстоне (кстати, сотрудником этого заведения числился Эйнштейн). В мае 54-го Совет по безопасности обратно подтвердил лояльность Оппенгеймера, но он уже не у дел. Потрясенный отставной гений купил дом на Виргинских островах в Карибском море и с горя занялся мореплаванием. В 1963 году президент Линдон Джонсон (приемник злодейски убитого Кеннеди) «реабилитировал» Оппенгеймера, ему вручили утешительную премию имени Энрико Ферми.
[10] После испытания Советской Россией в 1949 году собственной атомной бомбы Теллер и Лоуренс призвали ускорить исследования и создание более мощных водородных зарядов. Оппенгеймер, как председатель Комитета заявил: «Мы против таких разработок, так как водородная бомба чересчур мощное оружие, инструмент геноцида».
[11] Игривое прозвище Курчатова, имевшее хождение среди советских физиков.
[12] От Гарина было сокрыто, что под псевдонимом Ива Монтана, присвоившего лавры спесивого любовника, фигурировал Ливи, разлучивший его с парижской пташкой в грозовом 44-ом году.
[13] Вооруженные силы США под мандатом ООН принимали участие в конфликте между коммунистической Северной Кореей и самобытной Южной Кореей.
[14] Торговое представительство.
[15] Самые известные советские духи, интересно, что запах был смешан еще до революции, его обожала императрица Александра Федоровна, супруга Николая II.
[16] Официально Комиссия занималась проверкой благонадежности граждан США. Было заведено более 200 дел, в основном, на творческих деятелей и ученых (в том числе «Дело Оппенгеймера»). Пострадали многие голливудские знаменитости и ученые мужи, людей преследовали за причастность к сотрудничеству с прокоммунистическими, социалистическими кругами, за левые убеждения. В знак протеста против «охоты на ведьм» из Соединенных Штатов в Швейцарию выехал Чаплин. В середине 50-х президент Эйзенхауэр прикрыл несовместимую с декларированием прав человека лавочку.
По прошествии пятидесяти лет события эти все же отдают легким душком антисемитизма. Конечно, затруднительно ставить знак равенства между левым интернационалом, сотрясавшим ход ХХ века, и всемирным еврейством, но все же слишком много созвучных фамилий тысяч и тысяч героев, участников и сочувствующих левому движению в разных странах напрягает. Еврейский субстрат выступил катализатором, необходимым для протекания революционных реакций в национальных квартирах, вовлекая в самоубийственные процессы лабильные коренные элементы, понимавшие цели этих явлений однобоко, без охвата всего замысла.
Ползучая тенденция к восстановлению национального самопонятия, наметившаяся кое-где в самом конце столетия ответ запаздывающий – ось напряжения сместилась с идеологического поля в практику экономической глобализации, вмещающей в себя аспект адаптирования культурных традиций к единой образцовой модели. Образец этот по мере приближения к его стандартам прочих игроков, охваченных глобализацией, будет загодя изменяться его творцами, совершенствоваться, оставаясь недостижимым, сохраняя, таким образом, постоянное мировое лидерство или господство законодателей мировой «морали». Способность среды, пронизанной миллионами коммерческих связей, эстетических привязанностей, племенной общностью, воспитанной на древних заветах, обеспечивающих сознание избранности к быстрой мимикрии, присобляемости – есть корень жизнестойкости, успеха и подтверждает незыблемую аксиому: «Что было, то и будет».
