С моря грузными скачками, оглушая допотопными раскатами грома, надвигалась гроза. Ее душное дыхание вжимало в песок заколдованный оцепеняющим сном рыбацкий поселок, спутанный клубком кривых улочек. Ослепленные ставнями домики тихонечко перешептывались, ожидая яростного гнева стихии. На Провинстаун[1] наваливалась нежданная непогода.

Петр Петрович закрыл жалюзи, отгораживаясь от хлеставших дробью в стекло песчинок, взвихренных шаркающим по пятидесятикилометровому пляжу шквалом:

– Буря небо мглою кроет, то, как зверь она завоет, то заплачет. Как дитя. М-да-с.

Напольные часы, пережившие на своем веку многих постояльцев комфортабельного номера гостиницы «Эллада» издали недолгий мелодичный перезвон, затем мерно и гулко пробили двенадцать раз. Полночь.

Урсула разжала пальцы, сведенные судорогой поэтического вдохновения, карандашик, материализовавший мыследеятельность в кардиограмму письма на бумажном поле, прервал свой дрожащий бег. Гарин, поелозив взглядом по раскрытой перед женой странице блокнота, кратко поцокал языком.

– Новые вирши? Как тебе удается вырастить стихи из чепухи прошедшего дня, из ничего не значащих мелочей? – спросил он чисто от скуки.

Отрешенно-бредовое выражение на лице супруги, которое отличает всех сочинителей, смягчилось, она, словно медведица, пробудилась от спячки.

– Понюхай, – сказала Урсула, уставившись в темный угол.

Инженер проследил за направлением ее взгляда. В заданной точке он обнаружил изгибы гостиничного дивана.

– Что?

Жена, оставив письменный стол, перешла к дивану. Секунду помедлив, она отдала свое тело в напружиненные объятия диванной материи, заколыхавшейся как желе под тяжестью ее веса:

– Кожаная обивка пахнет как человеческие ладони, понюхай еще.

– Спасибо, дорогая, очень наглядное объяснение феномена стихосложения, очень.

– По-твоему, мусор, а у меня душа съеживается в чувственной истоме от великолепного образного пятна, инициирующего безалаберную творческую хандру.

– Что если оживить опыты с творческими образами, поискать их, например, на гребне лазоревой волны? Отлично тонизирует томящийся дух и дряблое тело.

– Слышу, как бурлит чувственный оптимизм белковой жизни, такой спортивной и склонной к скорому разложению. Хорошо, Урхо, продегустируем и эту процедуру, но вечер за мной, в местном театре дают что-то из Шоу[2].

– Уволь меня, милая, я еще не забыл, как последний раз в театральном буфете меня подстерег проклятый поворот Судьбы.

Сим летом в Провинстаун слетелись на симпозиум лепидоптерологи[3]. Запираясь в номерах отеля, они толковали о судьбе многотомного труда, с многолетними перебоями издавшегося в Европе или разбредались по секциям специалистов, изучающих отдельные группы бабочек.  Гарин упорно натыкался на их шумные стайки, вившиеся в неприметных закутках гостиницы. Не чуждый научной среде, он хоть и не преследовал случай нарочно свести знакомство с кем-либо из этой безобидной публики, при благоприятных обстоятельствах был бы не прочь размяться беседой.

Странная оказия подвернулась.

Борки занимали просторный двухкомнатный номер в бельэтаже. Петр Петрович, взявший на отдыхе[4] обыкновение пропустить в баре отеля стаканчик-другой перед сном, пробирался к себе при приглушенном электрическом освещении, дополненным игрой пугливых лунных дорожек. Гарин провернул отполированную ладонями латунную дверную ручку.  В гостиной сидел у стола, строча правой рукой, а левой держа на отлете пенсне со шнурком до пупа, мужчина в черном пальто, несмотря на теплынь. Накрахмаленная сорочка топорщилась, придавая его груди нечто голубиное. Он писал, неуклюже присев на краешек кресла, спрятав одну ногу под себя. Незнакомец посмотрел на Гарина угрюмо, даже враждебно, инженера словно проткнуло навылет этим призматическим взглядом.

– Простите, зачем вы здесь?

Не удостоив Гарина ответом, посетитель продолжал ровно писать на смятых газетных листках, разбросанных по столу. Петр Петрович хрустнул сухожилиями шеи, прогоняя наваждение, но черный человек не исчезал.

Перечеркнув крест-на-крест только что составленный текст, писатель, наконец, снизошел до Гарина:

– Кто-то ошибся. Или вы – или я, впрочем, это не имеет смысла.

Инженеру вдруг захотелось позабавиться вздорным диалогом:

– Вы всамомделешный или мерзкое приведение?

– Ни складно, ни ладно.

– Складно, склад, складывать. Депонировать. Пустозвонство, развратнейший конструктивизм взамен тончайшего проникновения на обратную сторону…

– Луны?

– Нет, не Луны, сознания, милейший.

В гостиной камере замерла паутиной пауза.

Гарин весело скрипел зубами, борясь за каждую крупицу времени, его противник первым потерял равновесие:

– Леон Слоним, энтомолог. Вы?

Вопрос, заданный вполголоса в тикающем полумраке, щекотал зудом тихого помешательства.

– Инженер Борк.

– Инженер … понимаю. Бульдозерная логика, стальной примат разума, никаких мучений чувством упущенного. Логарифмометр.

Убедившись в звуковой натуральности речи, Гарин соблазнился возможностью обработать чужое одиночество, подплавив его печальную благородность:

– Вам же удобнее, когда логическое воспринимается как зоологическое, я прав?

– Борк, если только вы Борк, куда бы я не приезжал, картина всюду одинаковая – нас можно разделить на обиженных и не обидевшихся. Обида ампутирует внутренности, уродует тонкую оболочку прекрасного сморщенной коркой робости, невразумительности. Ребенком на седьмом году жизни я увидел первого своего махаона, и эта порхающая случайность вцепилась в меня, повиснув безумной угрюмой страстью. Человек с сачком у всех вызывает нездоровый, пожалуй, агрессивный интерес, внутри я всегда остаюсь настороже. Пролонгированный нервный спазм, занозой застрявший в моей душе лелеет скорбь по волшебным иллюзиям. Нет, я научился бесплодным самосожжением регулировать тоску, и жизнь я все-таки обманул, хотя судьба моя постоянно зацеплялась за острые крючки бесовского греха, срывавшегося с цепи воображения, нарушавшего тайные узы возможного и запретного, умащенного удовольствиями бездны, вызволяя из темноты ее обитателей.

Психоанализируя слова собеседника, инженер расслышал откровенность естествоиспытателя, приглашавшего в свой занимательный мир.

– Сложно решить ребус противоречия невозможного и гражданского быта, но дано желание, стало быть, уготована сила его осуществить, соединить вас с умозрительным восторгом. Так-с, уважаемый.

– Вы забываете про страх, липкий мой спутник. Боязнь легчайшего подозрения удушала зыбкие комбинации союза умышленного и случайного. Спроектированные воспаленным сердцем эти дикие комбинации скрашивали месяцы прозябания. В замке моего отчаяния выцветало основное видение – восхитительно точное, в блестках восточного сластолюбия, бесконечная мелодия мук, вибрирующая натянутой струной в глубине неудовлетворенности.  Этакий мастерский подлог счастья вся та жизнь, которую я сам себе устроил. Небожители в белых ризах непринужденно парят среди звезд, между тем как внизу мы грядем, каждый к своему гробу, блудящие овцы, и траурные лилии все больше застят наши лица.

– Тоже балуетесь стишками?

– Почему тоже?

– Моя жена имеет слабость к стихосложению. Может рискнуть? Поставить на карту все, что имеешь: положение, репутацию и обжечься о сияющий огонь беззаконного желания! Не бойтесь загробного осуждения, жизнь, похоже, великий сюрприз, может смерть еще большая награда?

В свете настольной лампы, постепенно тускнеющим под напором занимавшейся зари Гарин ощупывал взглядом безукоризненный фас зоолога. Его лицо, казалось инженеру, было сложено из двух половинок, одна живая движущаяся, артикулирующая часть; другая – мозаика многочисленных точек, вблизи совершенно разнородных, но дальше открывающих картину сцепленного единства.

Леон сидел как пришитый, только пальцы переползали по клочкам бумаги на столе:

– Я взвешиваю ваше предложение, – он резко развернул грудь, распрямился. – Никогда не предполагал, что так трудно будет подойти к этой минуте, порвать со своей жуткой жизнью, выйти из застенка самоограничения. Вы, вы поможете мне? Станьте для меня добрым учителем реальности, я должен впитать ваши знания о вещах, которые мне нужны! – воскликнул Слоним с паническим заскоком в гортани.

Всего верней было бы отказать, пойти лечь спать, но не будет ли это пропущенным Случаем, и чем тогда он отличается от ничтожного Леона:

– Согласен, – и с этим выдохом, последовавшим за слепым побуждением, Петр Петрович почувствовал вакуум свободы.

 

*       *       *

 

Запорошенный придорожной пылью розовый «кадиллак» с номерами штата Иллинойс устало вкатился в Мемфис, не тот, легендарный в долине вечного Нила, другой – стяжавший его имя, на высоком обрывистом берегу Миссисипи, безвкусная американская подмена. Этот город построил господин Хлопок, безраздельно царивший на Юге, в его истории не случилось выдающихся событий, кроме Гражданской войны[5], да эпидемии чумы. Он как магнит притягивал к себе сброд из окружающих ферм и поселков, страждущих вкусить плодов цивилизации. После Второй Мировой войны, насытившей экономику США, Мемфис совершал трудный переход от заурядного портового мегаполиса, населенного грубым рабочим людом и наводненного гангстерами, за что его прозвали «Метрополией убийц», к Городу Красоты – несбыточной мечте властей, которую они старательно насаждали в жизнь, пытаясь поддерживать хотя бы внешнюю чистоту и порядок.

Розовый автомобиль, содержащий в себе Гарина и Слонима, свернул на улицу, полную причудливых контрастов: особняки, построенные еще до Гражданской войны, обсиженные вырождающимися потомками первых плантаторов, подпирали ветхие лачуги негров, на протяжении четырех кварталов у берега стояли речные суда, соединенные с тротуаром постоянными мостками. По обеим сторонам улицы, заполненной народом, все бурлило и пенилось под напором энергии черных масс. Такова главная улица Негро-Америки, Били Стрит. Дома на ней принадлежат евреям, за порядком следят белые полицейские, а в ночных заведениях веселятся афро-американцы. Среди этого пьяного буйства чернокожий музыкант и поэт У.К.Хэнди придал старой негритянской мелодии современное звучание, и человечество обрело блюз.

– «Панама-клуб», – прочитал эпилепсирующую неоновую вывеску Петр Петрович. – Причалим здесь.

Гости с Восточного побережья прошли через прихожую, увеличенную зеркалами, в бар «Монарх». Над ним весь второй этаж здания занимал «босс» улицы, где частенько внезапно умирали люди, еще выше на третьем этаже жила Мэри Вандер, «королева племени Вуду», кормившаяся от магии. Компаньоны бросили якорь в районе пропащих душ, беспокойное местечко хорошо известное водителям машин «скорой помощи».

Официально продажа спиртного в Мемфисе была под запретом, но Гарину не отказали в его претензии на «Джим Бим». Справа от Слонима за стойкой кимарил забулдыга, местный старожил.

– Эй, бармен, – Гарин прищелкнул пальцами, – налей страждущему за мой счет.

Пьянчуга заглотил выпивку, не взглянув на благодетеля.

– Славный город, не так ли, мистер? – Гарин через профиль Леона требовал ответа от неучтивого джентльмена со сливовым бланшем на скуле.

Проспиртованный старец помусолил пустой стакан:

– Прекрасный город. Здесь хорошо молиться, только не слишком громко[6]. У нас не любят возмутителей правил, такие изгоняются за пределы города.

Под рампой детина-негр, облапав талию гитары, выбренчивал аккорды, настраивая инструмент. Певица, нетерпеливо фыркая, переступала с ноги на ногу, артистическое возбуждение лишало ее покоя, она спрыгнула в зал, укрощая ожидание, прохаживалась среди публики.

– Красавчик, иди сюда! – крикнула она, нацелясь взглядом на Слонима. – Вставь мне разок!

Леон неопределенно пожал плечами, Гарин окатил брызгами алкоголя, распыляемыми его носоглоткой, перехваченной смехом, своего собеседника.

– Розетта Тарп[7], – представил тот новичкам певицу, вытирая физиономию носовым платком сомнительной свежести, – тут уж ничего не поделаешь. На сцене ее муж, они сочетались в Вашингтоне на стадионе «Гриффит» в присутствии двадцати тысяч зрителей.

– Каким образом «сочетались»? – уточнил Слоним.

– Молчите, наш пьяный друг. А вы, Леон, раскрасьте неведение своими тайными фантазиями.

– Я представляюсь вам таким мелким типом, обуреваемым грубым всеядным развратом?

– Пожалуй, да. От ваших мыслей так и веет потом, спермой, тугими ремнями, испугом нежной жертвы, болью.

– Изумительное портретное сходство, живо узнаешь коварного гамадрила, пораженного эстетической слепотой. Мое пристрастие к прекрасному, такому незащищенному доступному щекочет тонким соблазном изысканного греха. Вы знаете, что я верю в возможность рая на земле, да что там верю, я жил в нем в детстве. Родительский дом, хранимый любовью, в излучине тихой речки вдали от грязи и ненависти, распахнутая чувственность природы услаждали мой взор, подарили увлечение, переросшее в профессию.

– Ловлю крылатых насекомых вы причисляете к профессиям?

– Ловлю? Вы сказали столь буднично, что из этого нельзя извлечь настоящего смысла. Воздушная мечтательность, наследие поэтов возбуждала внутренний жар, который не позволял мне наслаждаться только одним мерцанием их пушистых крылышек. Каждый раз я пододвигался к моей цели, останавливаясь, чуть казалось, что посланцы из страны чудес шевелили усиками или собирались шевельнуться, все мое сознание зыблилось от этого призрачного дуновения. Члены мои, перемещавшиеся ползком, загибались, я замирал. Когда я ощущал, что оцепенение сковало мою трепетную добычу, мне выпадало насладиться мигом обладания. Насытившись ее живой красотой, я накалывал невесомое тельце острой булавочной сталью к хрустящему картону. Недели уходили на изучение погибшего организма под лупами разных калибров, постепенно удовольствие художественное, под напором вдохновенной воли ученого, составляющего подробный отчет, заменялось удовольствием рационального мышления. У меня уникальная коллекция волшебных созданий: четыре тысячи триста двадцать три единицы хранения, я завещал все в дар Лозаннскому музею. Я открыл несколько видов неизвестных бабочек, а одному редкому аляскинскому мотыльку присвоили мое имя.

– Вы знаменитость!?

– В своей области. Меня развлекает мысль о Вселенском подлоге: я – человек смертный вытесняю Создателя из общественного устройства.

– Грех гордыни. – Гарин ногтем постучал по верхней пуговице жилета Слонима. –  Что вы задумали?

– Во мне сошлись два желания, на первый взгляд, несвязные, но я подчинил их единой логике. Замысел прост: создать новую легенду, миф, который по воздействию на психику людей окажет не меньшее влияние, чем Христос. Произойдет замена законов, и никто не узнает, что это я подчинил сознание человеческих масс своей прихоти. Для  осуществления  умозрительного  можно  применить  испытанный  прием Пигмалиона. Тема превращения существа из толпы в Героя предполагает, что в некоторых из нас скрыт огромный потенциал, которому требуется муза и перемена обстановки, чтобы из скромной гусеницы превратиться в великолепную бабочку. О, как я буду сопереживать, наслаждаться в темноте анонимности судорогами становления  новой  личности,  превращения  ее  в  Идола,  как  испугает  первая слава, и избранник будет напрасно пытаться воссоединиться со своей настоящей индивидуальностью.  Я  заставлю  его  принять  другую, публичную личность, «маску», противоречащую общепринятой нравственности и духовным ценностям, осознать, что он есть средоточение крикливого низкопоклонства толпы. В конце все станут счастливы и влюблены в нового пророка, который при всех перипетиях не потеряет ни невинности, ни грации.

– Идея национального феномена. – Петр Петрович кремниевым колесиком высек огонь из зажигалки. – Я помогу вам, я помогу вам потому, что мои затеи были не менее честолюбивы, а нам, чудотворцам, должно держаться вместе.

Инженер сквозь толстое дно стопки, как через увеличительное стекло разглядывал Розетту:

– Легче всего влиять на все стадо через молодых, они наиболее восприимчивы к новинкам. Подходящий инструмент – современная музыкальная культура, поп-музыка, неотесанный родственник кантри. В «Биллборд»[8] пишут, что образы Бенни Гудмена и Фрэнка Синатры[9] померкли к концу войны. На их поклонников, впадающих в экстаз от джаза или млеющих от восхищения при звуках голоса своих любимцев, теперь смотрят как на представителей вымирающего поколения. В стране сложился устойчивый музыкальный рынок, при этом белые любят музыку негров, им нравятся ритмичность и особое звучание их песен. Нам стоит слепить своего Кумира из всей этой фольклорной кадрили, сплав материальных благ и физиологических наслаждений залог успеха.

– Я полагаюсь на вас, вы точно знаете, как устроен человеческий улей.

– Послушай, дядя, – Гарин протянул фруктовому знакомцу сигару, – кто в вашем городишке[10] знает местных музыкантов?

– Есть здесь такие.

– Например?

– Сэм Филлипс владелец звукозаписывающей студии «Сан рекордз», он открыл Айка Тернера «короля Били стрит». У него сейчас трудные времена, он делал ставку на «Пленников»[11], но их перехватил Джонни Рэй из студии «РКА», а Сэм проклинает волчьи нравы музыкального бизнеса.

– Где искать этого господина?

– На Юнион авеню стоит светло-желтый дом, украшенный петухами, не ошибетесь.

Студия Сэма специализировалась на мелодиях, сочиненных чернокожими музыкантами, «отлученными от музыки», он считал таких творческими гениями, стоявшими в стороне от общих увлечений. Их произведения охотно копировали многочисленные белые певцы, выдававшие их за «народные песни». Единомышленником Сэма был самый популярный диск-жокей и однофамилец Дэвид Филлипс, «старина Дэвью». Записи, сделанные Сэмом, он использовал в радиопередачах. Его аудиторию составляли тысячи молодых слушателей, жаждавших новой музыки, которая уже зарождалась в студии Сэма.

В калитку к Сэму Филлипсу и постучали Гарин и Слоним.

Их приняла секретарша Филлипса Марион Кейскер. Заплатив ей пять долларов, посетители попросили прокрутить все неизданные за последний год записи.

– Достаточно! – взмолился через полтора часа пытки Слоним. – У меня в ушах сплошная каша от гнусавых голосов всех этих Джо, Эдди и Тони с их однообразно слащавыми серенадами, как разноименные сорта мороженного под шоколадным соусом.

– Еще одну и все, – увещевал Леона Гарин, ему было жалковато пяти баксов, истраченных попусту, годы блеклой жизни тихого американца научили его, по природе чуждого мелочной экономии, ценить деньги.

Марион, морща улыбку, переключила тумблер на «PLAY». Прозвучала песенка «Мое счастье», лирическое произведение, текст его не отличался эмоциональностью, но вместе с музыкой выражал всепоглощающую скорбь. На фоне предыдущих опусов мелодия прозвучала неожиданно и ярко.

– Словно фейерверк на похоронах, – похвалил инженер. – Можно не продолжать, мисс, мы хотим встретиться с обладателем «счастья».

Охотники за талантами застали в доме № 462 по Алабама стрит родителей исполнителя Глэдис и Вернона.

– Нам нужен ваш сын.

– Который? – спросила мать.

– Их несколько?

– Один на кладбище в Тьюпело[12], другой скоро вернется из мебельного магазина с работы.

– Предпочитаем иметь дела с живыми.

– Ждите.

Дверь перед ними захлопнулась, издав жалобное дребезжание. Приятели закурили, рассматривая ветхий домик. Сквозь гниленькую щитовую стенку пробивался электронный зуд телевизора, из-за угла пованивало уборной.

– Милое семейное гнездышко с удобствами на улице, признаться, я ожидал худшего. Пройдемте в машину, Леон, здесь как-то неуютно.

В самом деле, район Лодердэйл Кортс, где они караулили своего предполагаемого подопечного считался местом смежного проживания белых и негров, но судя по кодле юрких зевак, притершихся к «кадиллаку», чернокожие братья явно преобладали.

– Вы представляете, что подстерегает нас на пути осуществления проекта «М-2»? – Гарин беспечно скалился наглым проходимцам.

– Почему «М-2»?

– Так, аналогии, – уклонился инженер. – В случае успеха результат может превзойти дивиденды от обладания атомной бомбой.

– Новая радикальная идея, прежде чем завоевать всеобщее признание, преодолевает четыре стадии. Сначала она игнорируется, потом представители традиционного мнения, чуя угрозу своему благополучию, выказывают враждебность, они сознательно выискивают и издеваются над смешными или низкими чертами. Наконец, идея, объявляется блестящей, новаторской, теперь всякий на свой лад пристраивается к ней. Процесс достигает пика, когда мысль или вещь становится неотъемлемой частью цивилизации.

– Это все в теории, что-то будет на практике. А-а, кажется, я вижу будущего идола.

Проезжую часть улицы переходил юноша, высоко уложенные и напомаженные волосы, длинные баки ниже ушей, рубашка в бордовую и черную полоску, голубые  туфли, крадущаяся, как у гангстера, походка, придавали ему облик загадочной непонятной личности. Мальчишки, шнырявшие возле, приметив аляповатого чудака, бросали в него зеленые яблоки, выкрикивая: «Го-го-го, дырявый Пелвис[13]». Отверженный неуклюже пригнулся, подпрыгнул, выхватил из-за брючного ремня шестизарядный кольт. Проказники незамедлительно рассеялись.

–          Первый сорт, то, что надо, не хватает только ослика. Мистер Элвис Пресли? Мы к вам по делу.

¶

– Чем обязаны таким вниманием, господа? – задала вопрос Гладис с тем придирчиво-злобным выражением на физиономии, с каким многоопытный меломан наслаждается скребущей нервы фортепьянной сонатой.

«Какая варварская хватка», – отметил Гарин, он решил пока не отвечать, вникнуть в обстановку, рассмотреть испытуемого.

Тесная комнатка – конура, где развивался Элвис, была захламлена пачками пестрых комиксов, отдельно на полке возлежала пухлая Библия.

– Нас привлекла ваша песня про счастье… – промямлил Слоним.

– Вы от Филлипса? – встрепенулся одаренный юноша.

– А, да-да.

Женщина, оттеснив сына, приплюснула Леона к стене:

– Выкладывайте, что у вас?

– Мы имеем честь пригласить вашего отпрыска на прослушивание…

– Условия?

– Полегче, мамаша, не надо так напирать, – Гарин плечом отодвинул Глэдис от запыхавшегося товарища. –  Еще ничего не определено. Предложили бы чайку  гостям.

– Не дождетесь.

– Ты, Элвис, увлекаешься комиксами?

Мать опередила Элвиса:

– Мы набожная семья, хотя мой сын не поет в церковном хоре, он регулярно посещает курсы по изучению Святого Писания.

– Я слышал, что Церковь не одобряет низкопробного чтива, – не сдавался Петр Петрович.

– Сами-то вы веруете в Бога? – Глэдис влажно дыхнула в лицо инженеру.

– Мой друг богоборец, себя причисляю к фарисеям[14].

– Все одно, антихристы.

– Детей нельзя воспитывать на голых библейских историях, нужны и другие увлекательные ориентиры, – вмешался отец Пресли.

– Сэ-сэ-суперг-герои из этих к-книжек видятся мне живыми воплощениями божественной мощи и ма-магических способностей. Я всегда представляю себя п-персонажем рассказа. – Элвис улыбнулся.

– Интересно. Позволь задать тебе еще один вопрос.

– Да, сэр.

– Какая музыка тебе по душе?

– Я люблю сл-лушать записи м-м-Марио Ланца.

– Очень интересно. Что скажешь, может рок-н-ролл – тот же джаз?

– Не знаю, сэр.

– Да что вы там возомнили о себе, мистер: «интересно», «интересно»! Я вам скажу: мне была весть прямо во время богослужения; мой сын сотворит великие дела!

– Я надеюсь, мэм, в этом наши чаянья совпадают. В субботу двадцать шестого июня  в пятнадцать ноль-ноль в отеле «Чиска», молодой человек. – Напомнил на прощанье инженер.

¶

– Ну, Леон, каково ваше мнение о претенденте на должность мессии?

– Как вам сказать, в его внешности скорее красивой, чем мужественной с дегенеративным ртом в виде розового бутончика, с ритмикой еще не совсем развившегося мужского тела присутствует один важный ингредиент – слегка презрительная и очень милая усмешка, притягательная как у Моны Лизы. Она делает его волшебно обаятельным и умным.

– Пока не разомкнет уста.

– Он способен привлекать к себе и мужчин и женщин.

– Осторожней, Слоним, не увлекайтесь.

– Мне приятнее наблюдать за женщинами, они напоминают моих нежных бабочек. Вы что в нем открыли?

– В роду Пресли произошло смешение шотландцев с чероки.

– С чего вы взяли, Борк?

– Блестящие черные волосы и великолепные голубые глаза рассказали мне об этом.

– Вас он тоже очаровал?

– Я сам нахал и потому не жалую нахалов, а этот производит впечатление вежливого простачка – скромника. Поглядим. Леон, вы заметили, что наш парень заика[15], сможет ли он как следует петь?

– Напрасное беспокойство, инженер. Люди, страдающие от заикания, могут петь без всяких затруднений. При переключении с обычной разговорной речи, за которую отвечает левое полушарие нашего мозга, на пение, контролируемое правой половиной, физиологи наблюдают быстрое изменение направления потока крови – с левого на правое, и если в правом отделе мозга повреждений нет, то человек может иметь неплохие певческие способности. По правде говоря, меня больше удивила его склонность к оружию.

– Ничего опасного, его пистолет – безобидный символ центральной праотцовской конечности.

– В их семье действительно чувствуется какое-то фатальное переплетение отношений между поколениями и полами, как будто соприкасаешься с неразвившимся до конца Эдиповым комплексом[16].

– Я не копаю настолько глубоко. Ясно, что парень жаждет привлечь к себе внимание: эти неуклюжие неестественные манеры, крикливая одежда, необычная прическа.

– Знаете, Борк, желание утвердить свою неповторимость раскрывает его представление о себе, он считает себя особенным, не таким, как прочие. Внешность точно отражает внутренний мир индивидуума; его одежда это, в известном смысле, и «наряд» для его мыслей, предмет его творчества. Оскар Уайльд развил по поводу одежды целую теорию, облек ее в форму лекций и выступал с ними перед аудиториями, причем сам он имел вызывающие длинные развивающиеся волосы, предпочитал носить меха и бархат. Сознательно, путем немалых стараний мыслящая личность создает собственный неповторимый вид, все это признаки индивидуальности.

– Лишь признаки, к тому же весьма неоднозначные, – протянул Гарин с издевкой в интонации. – По мне, так и стрижка «под ежик» сойдет.

– Я нахожу, что наш претендент, подросток с подводной, но кажется светлой душой.

–          Большая удача для растлителя невинных, вы, Леон, и верно утонченный негодяй.

¶

На прослушивание Элвис пришел в глубоко-голубом пиджаке, розовой рубашке и черных брюках, вся эта калейдоскопическая пестрота усугублялась свежегофрированной прической.

«Голубой лучше отменить», – думал Гарин, рассматривая Пресли, как вещь, уже принадлежащую ему. – «Нежный розовый цвет, хорошо, словно кожа ребенка и черный, мрачный, как сама смерть, прекрасное сочетание». Инженер снисходительно улыбался, признав совпадение их с Пресли вкусов относительно розового.

К испытанию таланта Гарин и Слоним подключили Сэма Филлипса в качестве компетентного эксперта. Пресли заметно нервничал, отстукивая ногой какой-то ритм, он был похож на несчастного, упустившего что-то важное, о чем никак не мог вспомнить.

– Начинайте, юноша, – распорядился Петр Петрович.

Неожиданно Элвис пропел спиричуэл[17].

Сэм уловил в манере исполнения молодого человека нечто новое, что трудно определялось словами.

– Ну-с? Годится это или нет? – теребил Филлипса Гарин.

– Он первый, кто проявил такие возможности из всех, кого я видел. У него необычный голос.

– Что сие значит?

– Ваш подопечный сумел вокалом белого, в котором присутствует оттенок сельской лиричности, попасть в ритм негритянской песни с ее извивающейся бьющейся тоской. Само по себе, это кое-что значит. Для полноценного представления нужно пригласить прямое дублирующее сопровождение.

– Действуйте, дружище, – разрешил Гарин.

Сэм позвонил двум знакомым музыкантам. На его зов откликнулись гитарист Скотти Мур и бас-гитарист Билл Блэк, выступавшие вместе как ансамбль «Звездные ковбои». Поддержка доброжелательных оркестрантов раскрепостила Элвиса. Он пел и пел, в течение трех часов исполнил все подряд, что знал. Увлекшись, Элвис был словно в дурмане, так будто мог позволить себе все, что угодно. Кураж его на последней песне «Все в порядке, мама!» проявился совершенно, он вдруг крутнул левым бедром, производя столь смелое телодвижение, что Слоним восторженно ахнул, смахивая скупую мужскую слезу с задубелой кожи щеки.

– Достаточно! – оборвал концерт Гарин. – Все ясно. Что же все-таки подвигло тебя сделать пробную запись?

– Я просто хотел послушать со стороны, как звучит мой голос, сэр. Порой, меня наполняет какая-то непонятная энергия, что-то вроде бешенного сексуального же-желания, не теряющего интенсивности много часов, пение истощает его, я  не способен объяснить точнее, это н-нужно испытать самому.

– Мы предлагаем тебе контракт на 52 выступления, за каждый получишь по 18 долларов. Что скажешь?

– Я справлюсь, сэр.

– До свидания, юноша.

– Сэм, организуйте площадку для Пресли[18] и сведите его с Дэвью, пусть в прямом эфире появится интервью Элвиса, – командовал Гарин.

– Устроим.

– Леон, я заметил, вы одобряете столь опасное вихляние мужскими бедрами.

– Это  настоящая  находка  подлинно  творческой  личности  и  именно  то, что мы ищем. Молодой Элвис экспериментирует с формой, не стесняясь отодвинуть привычную планку порядочности, изменить поведенческую норму сообразно собственным требованиям в стремлении к успеху, любым путем, даже скандальным. Мы воспользуемся его склонностью к низменному и сотворим из Элвиса Пресли не просто бога, а секс-бога! Стопроцентный результат  в  глазах  женской  половины,  и  большинству  самцов  придется  встать  на  путь  подражательства  нашему  избраннику.  Начав  с  малого,  мы качнем маятник представлений о морали, добропорядочности в другую сторону. Борк, какая удача, вы даже не понимаете, как нам повезло, что наш малый движим рычагами темных сексуальных сил, как гармонично переплетение необузданного  полового  влечения  с  чувственной  профессией  артиста.  Никто  не  заподозрит  здесь  преднамеренный  умысел,  все  будет  выглядеть натурально.

– Занятный комментарий, ну а кроме секса какие, по-вашему, побуждающие мотивы присутствуют в жизни людей?

– Мотива два: страх смерти и желание найти смысл своего существования, инструментом движения является агрессия, секс особая форма агрессии индивидуума, прежде всего, по отношению к своей личности, когда в краткие мгновенья происходит распад собственного «я» и освобождение от любой власти и контроля.

– Вы описываете смерть.

– Борк, как вы правы, французы так и называют оргазм: «маленькая смерть».

– Из ваших объяснений, Леон, я заключаю, что, так называемые, гении – главные толкачи общественного прогресса, сами или гипер-сексуально озабоченные типы, или романтизированные искатели загадочного смысла бытия. На счет страха смерти я не соглашусь с вами, на мой взгляд, это эволюционная защитная функция живого организма, которая присуща нормальному типу поведения.

– Я отвечу, перефразируя известное высказывание классика психиатрии: жизнь без мечты глупость, жизнь только в мечтах – безумие. Теперь о гениях, сочетание десяти процентов таланта и девяносто процентов тяжелого труда, вот их формула. В нашем Элвисе, без сомнения, есть бесовская изюминка одаренности, мы должны помочь ускорить процесс волшебного превращения Элвиса из простого смертного в Историческую Веху.

– Филлипсов для этого недостаточно, попробуем предъявить героя в Голливуде и на телевидении, так быстрее произойдет общенациональная раскрутка Пресли.

– У вас есть билет в сказочную страну Голливуд?

– Нет, нам нужен профессиональный агент. Я свяжусь с Урсулой, ее первый муж в конце тридцатых слыл маститым киносценаристом, они до сих пор обмениваются почтовыми карточками на День Благодарения. Ниточка тонкая, но единственная.

 

*       *       *

 

– Все лежите на боку, бездельничаете, – ехидно заметил Гарин, заходя в комнату Слонима.

– Отнюдь, государь мой. Нейдет у меня из головы вон прежний наш разговор о смысле полового влечения в суетном гуманоидном существовании. И вот, решил я рассмотреть предмет этот с позиции энтомолога, примером избрал двухточечную божью коровку, Adaliabipunktata. И уверяю вас, сколь много сходства, даже карикатуры на нас грешных в сексуальной жизни означенных коровок.

– А ну вас, Леон.

– Нет, вы послушайте сперва. Самцов и самок европейских видов[19] внешне отличить трудно или даже невозможно, лишь вскрытие дает достоверную информацию о половой принадлежности божьей твари.

– Божьей коровки, хотите сказать.

– Да-да, оговорился, спасибо, Борк. Но если самок и самцов на несколько дней разлучить, а потом соединить в прозрачной чашке Петри, спаривание происходит почти мгновенно, в течение считанных секунд жучки распознают друг друга.

– Трогательное зрелище.

– Я видывал многократно такое! Допустим, перед нами самка зрелая, уже имевшая сексуальный опыт. В этом случае длительного «ухаживания» не требуется; напротив, при встрече готового к половому акту партнера и молодой, еще девственной самочки, разыгрываются столь душещипательные сцены обольщения, преследования, борьбы самолюбий и, наконец, наконец, лишения невинности, поверьте, сюжеты достойные пера Мопассана.

– Пробовали себя в этом жанре?

– Угадали, Борк! Ах, вы все же какой проницательный. Слушайте, – Леон выгреб из своего дорожного чемодана кипу засаленной бумаги, перехваченную шпагатом, расшнуровал ее. – «При встрече с самкой половозрелый жук адалии старается забраться своей избраннице на спину. Во время спаривания самка не занимается активным промыслом пищи, хотя, – Леон торжествующе вскинул указательный палец, – и не отказывается от нее. Самец адалии во время спаривания обычно не двигается, а если жук относится к более крупным видам, например, семиточечным коровкам, то он ведет себя темпераментно», нет, лучше написать «страстно», – Слоним огрызком химического карандаша поправил рукопись, – «периодически резко раскачиваясь слева-направо так, что наблюдать за этими парами несовершеннолетним не рекомендуется!  Адалии – чуть ли не единственный вид животных, самцы коих способны во время одного спаривания эякулировать два-три раза. Спаривание у них, как и у других божьих коровок, продолжается исключительно долго – от одного до восьми-десяти часов! Описываемые жучки в благоприятных», правильнее, комфортных «условиях способны спариваться ежедневно и, вероятно, даже по несколько раз в день!»

– Леон, я не глухой, вы так кричите, право, неудобно, что почудится соседям? Ответьте скорее, каков биологический смысл, такой длительный секс-битвы?

– Борк, вы чудо! Какой рациональный вопрос, абсолютно инженерский подход, словно блестящий скальпель хирурга мелькнул у меня перед лицом. Браво! Конечно, казалось бы многочасовая копуляция вредна; жуки, самцы во всяком случае, при этом не питаются, бедняги все на эмоциях; второе, пары малоподвижны, на них, беззащитных могут врасплох напасть хищники. Ответ, как мне представляется, один: это выгодно самцу. Затягивая половой акт, он препятствует спариванию возлюбленной с другими жуками и тем самым увеличивает шансы на передачу своих генов потомству.

– Премудро! Вместо того, чтобы отгонять конкурентов от своей пассии, божьи жуки надолго седлают подругу, не прерывая с ней контакта, лишая других воздыхателей возможности спаривания. Мужьям есть на кого равняться. Леон, вы случаем, не испробовали метод «а ля жук»?

– Нет, глумливый мой собрат, хотя… Не будем теперь об этом. Я продолжаю: «Наилучшее место для проведения исследования сексуального поведения божьих коровок – морская набережная в курортном месте на юге Франции. Прекрасный солнечный климат, морской воздух насыщенный ионами, каменный парапет, на который набегают волны ласкового Средиземного моря, параллельно через дорожку полоса вечнозеленого кустарника, где в погожие дни образуется великое множество пар».

– Недурно-с.

– «Вид Adalia полиморфный, в одной и той же местности обитают жуки разной окраски надкрыльев – красный с двумя черными точками и черный с красными пятнами. Англичане в серии работ тщательно изучили формирование пар и выявили, что самки больше тянутся спариваться с черными самцами…»

– Леон, пора остановиться, уже просвечивает какой-то национальый оттенок, что ли.

– Да? Я переделаю, но учтите, все – правда, хорошо, давайте из другой главы, если вы такой щепетильный в расовых аспектах. «Извращения. Без них не обходятся и божьи коровки. В лабораторных условиях нередко можно наблюдать некрофилию: самцы спариваются с умершими самками, а иногда и с неживыми самцами. Содомию, скотоложество, изредка упорный наблюдатель может зафиксировать у божьих коровок в природе. В ряде случаев результат такого извращения бывает трагическим – из-за несоответствия формы интимных органов партнеры пытаются, но не могут разойтись, травмируя друг друга. Межвидовое скрещивание не дает потомства, поэтому связь самца с самкой иного вида биологически бессмысленна и даже вредна, в отличие от явления материнского каннибализма, когда оголодавшая мать поедает собственных личинок. Употребляя в пищу своих деток, самка пополняет ресурсы необходимые для откладки новых порций яиц в более подходящее время. Не стоит осуждать за это божьих коровок, смысл существования организма – сохранение своих генов в потомстве. Действительно, каждый отдельный организм смертен, а их совокупность, то есть биологический вид – потенциально бессмертна. Для успешного решения задачи нужно произвести как можно больше потомков, в той или иной степени обеспечить их ресурсами, и соединить свои гены с генами наиболее подходящего партнера.  Каждый вид по-своему решает эти общие проблемы, хотя явно прослеживаются черты сходства приемов полового поведения у всех животных, так как все преследуют одни и те же цели и осуществляют это в форме взаимодействия двух функционально различных партнеров». Вам нравится?

– Немного сбивчиво, но бойко.

– «Венерические заболевания. Половая активность, массовое и беспорядочное спаривание, на грани распущенности, наказуема не только у людей, но и у божьих коровок: у адалии обнаружена чрезвычайно редкая венерическая болезнь. При изучении адлий выяснилось, что почти половина жуков заражена клещами, которые распространяются половым путем. Данные клещи селятся на внутренней поверхности надкрылей божьих коровок. Они желто-оранжевого цвета, имеют крестообразную форму…»

– Леон, бросьте вашу ахинею с букашками, какие гадости! Послушайте, что пресса сообщает про нашего балбеса. – Гарин разложил на столе газетные вырезки, судя по краям выкромсанные маникюрными ножницами. – Местная «Коммерциал Эппил»: «Жители Юга увидели в Пресли верх демократии, они с воодушевлением приветствуют белого юношу, исполняющего песни в негритянском стиле, виляющего при этом бедрами, подобно черным. Элвис обладает особой женственной красотой, благодаря которой он выделяется из толпы еще до того, как зазвучит его голос. Единственный, в своем роде, талант, рождающийся один раз в течение жизни целого поколения. Мы не можем определить, к какому жанру отнести творческую манеру Пресли, в которой прослеживаются влияния и кантри, и вестерна, и ритмического стиля, и лирического стиля, и отрывистого свинга, и напевного стиля. В этом пении нет ничего похожего на общепринятые стандарты, он, как бы, уносит слушателя в будущее через воспоминания о прошлом. Элвис является прототипом новой формы развлечений.  Влияние Пресли на публику имеет мощный взрывной характер. Его поклонники и поклонницы, в первую очередь, молоденькие девушки, поднимают оглушительный визг во время представления, а потом слетаются к нему за автографом. Кумир каждую награждает долгим внимательным, словно благословляющим взглядом, затем смиренно опускает глаза и ставит подпись изящным росчерком. На стадионе «Гатор Боул» в Джексонвилле случился форменный погром после того, как довольный своим выступлением Элвис бросил в зал искрометную шутку: «Спасибо, девушки, я жду вас всех за кулисами!» И они тут же откликнулись на приглашение. Пресли едва спас свою жизнь, преследуемый оравой обезумевших девиц. Сотни их, смяв полицейское оцепление, преследовали его до душевой, на ходу они ухитрились повыдергивать из туфлей певца шнурки. После того, как стражи порядка отогнали безумцев, Элвиса вывели из укрытия, он был похож на растерянного ребенка, что вызвало еще большее неистовство зрителей, от восторга шесть поклонниц упали в обморок. Так, на пике вулканической активности масс Пресли стремительно и неотвратимо двигается к общенациональному признанию». А вот, что пишет Джек Гулд из «Нью-Йорк Таймс»: «Кто же этот парень в оранжевом пиджаке и с баками, который «достал» всех своим потрясающим исполнением? Пресли стал не просто явлением в мире музыки, но и загадкой для социологов».

– Хе-хе, пусть пораскинут мозгами, мы-то не откроем им, что придуманный нами Элвис Пресли, используя ваши понятия, Борк, тот самый клапан в котле пуританских ограничений, через который тупая сытая масса, накопившая избыток энергии, травит дурные излишки в пустоту.

– Погодите, Леон, с рассуждениями, послушайте, что говорят наши противники. Официальная церковная газета «Ла-Кросс реджистер» опубликовала открытое письмо епископа Джона Трисли директору ФБР Эдгару Гуверу, тут встречаются славные пассажи: «Все согласны в том, что выступление Э.Пресли – это самое непристойное и вредное зрелище, которое когда-либо показывали молодежи. Полиция не пресекает неприличные движения и жесты, такие как «мастурбация» и прыжки с микрофоном. Две душечки-школьницы попросили распутника расписаться у них прямо на коже: одна – на животике, другая на верхней трети бедра, под самой кромкой шелковых трусиков. Педиатры, психологи и священники знают, что девочки в нежном возрасте одиннадцати лет и отроки в период полового созревания легко подражают распущенному и извращенному сексуальному поведению, реагируя на определенные телодвижения и истерию, вроде тех, которые демонстрирует на концертах указанный выше Пресли. Уверен, что следствием его шоу будет вспышка молодежной преступности, изнасилований и грязных извращений. Этот Пресли представляет вполне прозрачную угрозу для безопасности Соединенных Штатов». Или еще из журнала «Америка»[20] рядом со статьей «О сохранении невинности девственницами». «На судью скромного городка, коим считался Джексонвилл до получения его жителями извещения о скором появлении здесь мистера Пресли, обрушился поток писем и телефонных звонков, протестующих против гастролей «скабрезного кота Пресли». В коллективном послании членов женского клуба штата звучало предупреждение, что Элвис выпячивает свои гениталии, и что смеяться тут нечего – дело очень серьезное! Пресли – развратник! Он разрушает мораль, совращает наших девочек!»

– Не будем беспокоиться, наша аудитория не восприимчива к религиозной чепухе.

– Ладно, обратимся к серьезным, формирующим мнения элиты изданиям. Полюбуйтесь, Слоним, – Гарин распахнул журнал «Лайф», на обложке его помещалась широкоформатная фотография свадьбы Маргарет Трумэн, внутри, рядом с большим портретом Грейс Келли, в углу листа затерялся крохотный снимок Элвиса, под ним статейка, озаглавленная: «Потрясающие завывания в глуши» – «Выступления этого, с позволения сказать, артиста рекомендуется рассматривать как «клинический эксперимент». Певец азартно попирает вековые каноны в культуре; тексты его песенок убоги с точки зрения грамматики, манера поведения перед зрителями напоминает эпилептический припадок. Его обожатели состоят, в основном, из молодежи и женщин, то есть, в силу своего пола и возраста из излишне впечатлительных людей, не имеющих глубоких нравственных устоев. Во время концерта в Амарилло, штат Техас, под напором толпы было выдавлено стекло в витрине, и несколько человек получили ранения, одна из пострадавших заявила буквально следующее: «Я порезала ногу до кости, но не жалею, если останется шрам, пусть он напоминает мне о том, как я пыталась увидеть Элвиса; я горжусь этим случаем!» Все может показаться забавным, но, кажется, победный марш деревенщины, воздвигаемой на пьедестал поклонения недалекой в своем большинстве публикой, будет продолжаться, и в опасности окажутся не только девичьи сердца, но и другие части тела». Музыкальный обозреватель «Тайм» описывает нашего выкормыша так: «У Элвиса плохая дикция, а его телодвижения на сцене непристойная тряска, подобная судорогам глупца, проглотившего отбойный молоток. На вопрос о женитьбе парнишка отвечал: «Зачем покупать корову, если ее можно подоить, перешагнув через забор!»

– Борк, мы не ошиблись, мы вытащили из потасканной грязной колоды козырного валета, а превратим его во всемогущего джокера!

– Легко сказать: «превратим».

– Вы же сами обещали профессионального агента для мальчика, вы выписали его?

Гарин порывисто отвернулся от Слонима, борясь с искушением приложить кулак к плохо выбритой щеке энтомолога. Загнав острым кадыком комок плотной слюны в пищевод, Петр Петрович, не глядя на Слонима, сообщил:

– Да, Леон, я выполнил свое обязательство, в четверг у нас встреча с важным господином из мира шоу-бизнеса, прошу подготовиться к ней. Визитер обладает невероятным чутьем в этих делах, любое подозрение на подвох способно пустить насмарку ваши титанические усилия.

¶

Прибывшего звали Том Паркер[21]. Он посетил три концерта Элвиса, во время которых почти не смотрел на певца – повернувшись спиной к сцене, следил за реакцией публики.

Дело совершилось вечером 6 февраля в ресторане «Палумбо». За уединенным столом собрались: Гарин, Слоним, Элвис Пресли, Паркер и Сэм Филлипс. Тон разговора задал Паркер.

– Я дам ему шанс блеснуть. – Говорил он, подразумевая под местоимением «ему» трепещущего Элвиса.

Состояние нервной напряженности Пресли усугублялось не только сознанием важности момента в его карьере, но и поразительным сходством мистера Паркера с его матерью. Пухлая фигура дельца дополнялась круглым лицом, обрамленным  двойным подбородком, рубашка свободного покроя с ярким рисунком неряшливо выбивалась наружу, в углу рта торчала надкушенной сосиской толстая сигара, все это вместе взятое придавало ему комический вид, странным образом, перекликавшийся с обликом Глэдис Пресли.

– Студия «Сан рекордз» не сможет сделать его звездой, не по Сеньке шапка, – продолжал Паркер.

Сэм Филлипс, уязвленный грубостью высказывания, открыл рот для отповеди, но Гарин жестом приказал молчать.

– Он поет так, как не поет никто, но это ровным счетом ничего не значит, его нужно выгодно подать и продать американской аудитории. Для начала я пристрою его на «Эй-Би-Си» в комедийное телешоу Стива Аллена[22]. Аллен тертый калач, он покажет Америке парня во всей новизне, необычности и противоречивости таланта, вобьет в головы, что сей является высокоодаренным и человечным артистом. Да, важно привлечь на свою сторону обе половины потенциальных зрителей, и ту, что смотрит в будущее, и ту, что оборачивается назад в прошлое. Поэтому снимать тебя, – Паркер впервые открыто взглянул на извивающегося угрем на стуле Пресли, – мы будем только до пояса.

– Подписывайте, – неожиданно твердо прервал Паркера Гарин.

На скатерть легли заполненные машинописью листки.

– Контракт? – Том по-деловому, экономя эмоции, принялся читать документ. – Годится, дайте перо.

Слоним услужливо протянул чернильный инструмент.

– Только Филлипсу с нами не место, – жирная черта замарала фамилию Сэма.

 

*       *       *

 

– Не поднимайтесь, Слоним, не нужно, я привык лицезреть вас в горизонтальном положении.

– Опять вы, Борк.

– Не соскучились?

– Вы имеете несносную привычку врываться в самый неподходящий момент, я сейчас занят, приходите после.

– Заняты, чем же, в ваших крепких руках нет даже основного орудия труда – сачка для ловли мотыльков?

– Я, видите ли, отягощен чтением.

– Отягощены?! Почитайте вслух, переложите половину груза на мои хрупкие уши.

– Вам не интересно, это стихи.

– Отчего же, послушаем, валяйте.

–          Извольте: «Мертвая страна,

Кактусов сторона,

Где каменные идолы

Воздвигнуты внимать

Мольбам усопшего

В мерцанье гаснущей звезды.

Не смерть ли –

Быть одному изнемогая,

Когда пульсируют

Любовников объятья,

Губами, что могли бы целовать,

Твердить молитвы

Битым изваяньям».[23]

Продолжать?

–  Вы правы, Леон, такое чтение действительно невыносимый труд.

– Склонен не согласиться с вашей оценкой, Борк. Я слышу вопль отчаявшегося человека, разочаровавшегося в расхожих общественных идеалах, своего рода, приговор классической культуре, нам это на руку. Уже заметно, что те, кто считает себя «сливками общества» готовы смешаться с чернью, разделить их культурные понятия…

– Прервитесь, Леон, нам нужно включить телевизор, сейчас покажут нашего Элвиса.

– Уф, – Слоним издал жалобный возглас, но повернулся лицом к экрану.

Отыграли ободряющие позывные фанфары. Общий план: палуба крейсера в гавани Сан-Диего, выходит Элвис в ослепительно белом адмиральском мундире, матрос (его представляет Милтон Берле) говорит, что Пресли будет сниматься в фильме вместе с актрисой Деброй Пэджет; та выбегает на сцену и целует Элвиса так крепко, что парень валится на спину. Показывают публику: полный восторг. Появляется Аллен, поздравляет Элвиса с дебютом на телеэкране. Краткая рекламная заставка: «Добро пожаловать в страну Мальборо». Теперь Пресли поет песню «Гончая собака», загримированный под пса, уныло сидящего на подставке. Следуют скетчи в исполнении Аллена, Энди Гриффитона и Иможди Кока. Второй акт начинается пением Пресли «Я хочу тебя». На этот раз Элвис изображает загонщика овец, пародия на сельскую житуху, при этом Элвиса облачили в костюм ковбоя, но в красных замшевых туфлях[24].

– Какое скотское убожество, – Слоним накрыл лицо томиком стихов.

– Не понравилось?

– Нестерпимо, оскорбительно. Царствие Хама грядет, из всех щелей лезут гнусные хари, как больно.

– Все с вашей подачи, Леон, или таких как вы, смердящих духовным разложением интеллектуалов.

– От этого не легче, моральный урод в состоянии спеленать паутиной непотребства целый свет. Люди!

« … полые люди

Никчемные люди

Стоим прислоненные

К затылку затылок

В пыльном чулане,

Пусты наши речи,

Как ветра порывы

И шорох травы,

Или крысиные лапки

В нашем чулане на пыльных осколках стекла

Личина без формы, бесцветная тень».[25]

Получается как-то мелко, пошло, гадко, гадко! Нужно иначе, с приправой дьявольски-утонченного вкуса.

Пружины кушетки с тихим звоном облегченно распрямились, Леон заметался по комнате, как крупная моль, обречено беснующаяся между оконными рамами.

– Вот, что я вижу, Борк: талантливый юноша, возносимый современниками, при внешнем блеске, увы, несчастен, его сердце пусто, рядом многие, но все не то, в душе нет томительного сладковатого отклика, который приходит наградой за наши поиски счастья. Но однажды, в рыцарском замке средь шумного бала баловню удачи представляют юную деву, нет, да, девочку-подростка.

Леон бросился животом на кушетку, подминая стальные спирали.

– Эй, вы живы, вас не хватил апоплексический удар? – осторожно спросил Гарин.

– Едемте, мой случайный товарищ, немедленно едемте! – воскликнул Слоним, вновь вскакивая на ноги.

– Пожалуйста, я не отказываюсь, но куда?

– Я продолжу свою историю там, где покой вечности зримо предстает перед живыми, а каменные надгробья будят заупокойную тоску, туда, где мысль усмиряет свой порыв, и кротость воцаряется в человеке.

– Сейчас вечер, темнеет, не время для посещения кладбищ.

– Именно теперь, – Леон побледнел, из глаз его заструился голубоватый фосфорисцирующий свет, – мне нужно, мне нужно… – Он шевелил беззвучно губами, уйдя совершенно в свои переживания.

– Леон, быть может, вы прокатитесь один? – инженеру определенно не нравилось волшебное свечение из глаз Слонима.

– Мне нужно найти ей имя, и я загадал, Борк, что третье женское имя на кладбищенской плите будет ее прозвищем. Не бойтесь, бравый инженер, я не вопьюсь клыками вам в сонную артерию, еще поживете.

Слоним выбрал совсем небольшое, не более двух акров, старое баптистское кладбище.  Узкая, грязноватая  дорога, выбитая  в  красной  глине,  охватывала его петлей и убегала на запад, теряясь среди полей. Местность здесь холмистая, хорошей земли мало, поэтому для упокоения усопших выбрали участок на вершинах двух бугров, соединенных хребтом. Дальше возвышенность быстро понижалась, переходя в болотистую равнину, посверкивавшую лужами. Кладбище, подсеренное угасающими сумерками, выглядело хаотичным скоплением надгробий и памятников разного вида и размеров, зажатых густым лиственным лесом с трех сторон подступавшего к оградке, оставляя разрыв в направлении заката. Порывистый ветер хлопал ржавыми крышками помойных баков, путался в кладбищенском заборе, юлил среди монументов скорби.

Леон опустился на колени около плиты, разломанной на две неравные части сырым мхом. Гарин чиркнул спичкой, но весельчак ветер тут же задул занявшийся слабый огонек. Петр Петрович взял сразу две спички, присел на корточки ближе к могиле. «Чи-и-фф», – удвоенное пламя успело оживить надпись на граните: «Присцилла».

– Присцилла, – заворожено повторил Слоним. – Конечно, ее могли звать только так, Присцилла.

– Довольно, Леон, пора возвращаться, сейчас брызнет дождь, – Гарин поднял воротник дождевика.

– Дослушайте мой рассказ здесь. Наша героиня, лет ей … лет четырнадцать, вес девяносто пять фунтов. Сквозь детскую кротость с присущей ей облачной розовостью, угловатостью плеч, расхлябанностью суставов, подровненной спереди блестяще-русой челкой, звенела, набирающая соки сексуальность, невольно привлекающая большим красным ртом, смешивающим в застенчивой улыбке что-то влажное и мягкое, двумя острыми грудками, гордо пробивавшимися сквозь ситцевое платьице, ароматом плодовых садов, таившем смутную порочность; запах этот могут не заметить только очень усталые ноздри. Утомленный успехом юноша черпает показную уверенность в одобрении и аплодисментах публики, но наедине с собой он эгоцентричный невростеник, в минуты тишины ему требуется некто, способный поддержать его внутреннюю стойкость, и лучше всего подойдет для такой цели неуверенная в себе девочка, в глазах которой он будет всегда выглядеть убедительно. И самый желаемый мужчина в мире сосредоточился на Присцилле. Он пел для нее, разговаривал с ней наедине, предложил разделить с ним спальню. Девочка была смущена, она, должно быть, чувствовала себя очень странно. – Леон замолчал.

Первые тучные капли шлепнулись о камень.

– Прошу вас, заканчивайте скорей, вымокнем, – торопил Гарин.

– Да, странно. Но он успокоил ее: «Я буду заботиться о тебе, как о младшей сестренке». И они говорили, говорили вдвоем ночи напролет.

– О чем?

– Например, о том, как ему одиноко и страшно, а она гладила его по руке и восхищалась им. А утром в школе на уроке она уснула, и учитель, увидев на пухленьких губках отпечаток божественной улыбки, оберегал ее сон.

– Родители, они тоже оберегали ее дивный сон?

– Родители? – Леон нахмурился, было очевидно, что приземленный вопрос повергал его со сказочных небес. – Отца у Присциллы не было, отчим, человек толстокожий, увлеченный своей надутой персоной, а мать… Мать нашей ласточки женщина элегантная, очень привлекательная, до первого брака она, верно, работала фотомоделью, теперь через дочь косвенно пыталась воплотить в жизнь несостоявшиеся наяву свои фантазии. Мать и дочь были связаны прочными узами общей тайны.

– Не раскрывайте ее, Леон.

– Хорошо. Посмотрим, как дальше развивались отношения Присциллы с ее возлюбленным. Иногда молодой человек вел себя с избранницей отстранено, равнодушно, даже безответственно: он говорил о других женщинах. Он откровенно рассказывал о переписке со своей первой девушкой, он поверял Присцилле, каким бы нелепым это не казалось, свои сомнения в этой девушке, твердя, что у нее есть другой. А что наша малолетняя прелестница? О! Она изнемогала. Она предлагала ему себя с доверчивым простодушием, умоляя позволить осуществиться их любви. Он отказывал, говоря, что они слишком молоды, но, тем не менее, продолжал одержимо ухаживать за ней, терзая крошку пыткой несовершаемого соития, легонько ероша пушок вдоль ее жарких голеней. Шли годы, он все так же высасывал из несчастной силы, регулярно развлекаясь с дюженой потаскушек, обделяя наслаждением самую преданную и близкую ему. Они расставались, между ними пролегали тысячи миль, но снова встречались со слезами радости на глазах, и опять возмужавший друг так же методично воздерживался от сексуального контакта с иссушенной неукротимым желанием Присциллой.

– Зверь какой-то.

– Он был секс-символ миллионов, она стала семнадцатилетней девственницей, еще школьницей, которая жила с ним три года, не испытав радости физической близости. Но Присцилла отказывалась уйти от него, а он не отпускал ее из своей залихвацкой жизни. Присицилла заботилась о доме, когда он уезжал и встречался с другими девчатами. Он любил молоденьких, они нравились ему тем, что в постели он мог учить их сексу, разыгрывая из себя многоопытного партнера. Присциллу он неусыпно контролировал телефонными звонками, третируя нудными попреками, что она выбирает неподходящее время для прогулок в бикини по населенным наглыми самцами пляжам. Если она пробовала бунтовать, он вел себя как крутой парень: «Тебя что-то не устраивает? Вон дверь». Переизбыток секса привел нашего мачо к мысле о том, как перевести физическое количество в духовное качество, он захотел научиться побеждать искушения, чтобы не желания руководили им, но он ими. Он готовился полностью исключить секс из своей жизни. Долгими ночами он читал Присцилле философские книги, от которых ее воротило. Она пребывала в ужасе от того, что не способна возбуждать его половое влечение, она добивалась романтического секса, а получала религиозно-философские догмы. Он словно издевался над бедняжкой, изрекая, пока она шквалом скользящих движений пыталась воспламенить его органы: «Ничего у тебя не получится, если не постигнешь моей философии».

– Чем окончится сей беспросветный роман?

– Семь лет, семь потерянных лет их связь держалась на онанистических оргиях физических и душевных. Наконец, что-то в ее мучителе дрогнуло. Ясно представив неизбежное приближение старости, а он по-прежнему будет одинок, наш приятель испугался, они поженились. Как полагается, после свадьбы, через девять месяцев у них родилась девочка, дочка.

– Неизбитый голливудский happyend.

– Не торопитесь, дослушайте эпилог. Не успело на устах новорожденной обсохнуть материнское молоко, как грянул гром. Присцилла, преодолевшая жуткий путь от отвергаемой девочки-невесты до взрослой женщины, ощутила силу стать независимой. Она ушла, покинула секс-бога, ушла к другому мужчине. Присцилла добилась своего, вонзив памятный осиновый кол в грудь деспоту.

– Уже поздно, Леон, не надо про колья, здесь и так тревожно. Слышите, филин ухает, сердится.

 

*       *      *

 

Паркер знал свое дело, Элвис легко и незаметно, как корабль в ночи переходит экватор, пересек ту черту, которая отделяет обычного гражданина от фигуры, имеющей общественное значение. Вроде, дело двигалось как по маслу, но Слонима раздражало отсутствие у новоявленной «Личности» какой бы то ни было внутренней идеи, способной увлечь массы; в арсенале только пение, ритмы и двусмысленные телодвижения – для божества маловато. Леон убедил Гарина предложить Элвису духовного наставника, способного обеспечить кумиру базовую идейную платформу, придать ему полноценный олимпийский облик. Петр Петрович, досадуя на изнуряющее нытье компаньона, приступил к реализации затеи, оказавшейся весьма непростой. Изучив ближайшее окружение Пресли, кичливо причислявших себя к друзьям Элвиса, «мемфисской мафии», инженер понял, что никто из них даже отдаленно не годится в качестве проводника любых идей. Беспробудный антисанитарный разврат и полная бессмысленность в головах и душах выражали их жалкую сущность. Необходим был кто-то иной, имевший свободный доступ к телу идола. Отвергнув друзей и родственников Элвиса, Гарин прочесал обслуживающий персонал, в первую очередь, тех, кто по роду своей деятельности мог открыто высказывать собственное мнение. Они со Слонимом или Паркер не попадали в интимный кружок Пресли, будучи, прежде всего, деловыми партнерами, оставались дантист, уролог и парикмахер. Врачи не сопровождали Пресли на гастролях, эпизодические герои, а вот парикмахер… Элвиса стриг малый по имени Сал Орфис, такой же недалекий болван как прочие. «Если заменить его на другого, сопроводив при этом заманчивым названием «стилист» с обязательным включением в команду?» – думал Петр Петрович, держа на примете цирюльника из салона Джея Себринга Ларри Геллера, которому сам доверял свою шевелюру. Из бесед с оным Гарин знал, что Геллер вырос в еврейской семье с широкими взглядами на жизнь, где уделялось пристальное внимание к «науке мышления». В 25 лет Ларри бежал от повседневной суеты в пустыню неподалеку от Большого Каньона. Там отшельник погрузился в транс, увлекшись мелочным самоанализом. Во время очередного сеанса медитации по правилам йоги Геллер испытал нарастающий восторг, предавший его беспричинному смеху, казалось, в крови одновременно кипят алкоголь и марихуана. Задрав голову к знойному небу, он различил сквозь пелену отстраненности пушистое облачко – и сразу сердце поразила мысль: «Ларри, ты знаешь истину». Из горла вырвался крик: «Я Бог!» В ту же секунду Геллера постигла вспышка оргазма, выдавившая из недр телесной оболочки жидкое семя. После сего престранного происшествия романтик вернулся в мир, но в отличие от иных, помешанных на добывании денег, Геллер заявлял, что для него есть вещи, значащие много больше звонкого серебра. Однажды, держа в решительной руке опасную бритву, он так и сказал намыленному Гарину, прихваченному салфеткой к креслу: «Я посвящаю свое существование распространению вести Божьей среди людей; всяк обязан искать смысл жизни». Инженер, чуя голой шеей близость всемогущего лезвия не перечил. Гарин счел брадобрея подходящей кандидатурой на роль катализатора психологических исканий Пресли.

¶

Растолкав толпу истеричек, осаждавших дом-дворец Элвиса, Геллер застал знаменитость со своими парнями за большим неряшливым столом. На всех были надеты мотоциклетные шлемы, компания дружно гоготала всякий раз, когда один из них, Джо Экспозито, разбивал о свою гулкую голову пустую пивную бутылку. Пресли развязно кивнул Геллеру:

– Эй, я сейчас.

Ларри прошел в огромную зеркальную ванную, выполнил успокаивающие дыхательные упражнения по индийской системе, разложил на туалетном столике безупречные холодной стальной красотой приборы.

Элвис сел перед зеркалом, не снимая шлема:

– У меня скоро начинаются съемки в фильме «Рабочий», поэтому ц-цвет волос не должен быть слишком резким.

– Придется снять эго, – Геллер легонько постучал расческой по каске.

– Правда?! А я думал, ты сможешь и так, – Элвис засмеялся, он вообще любил пошутить.

Мастер бережно промыл божественную голову, Элвис отряхнулся, как мокрое животное, задумчиво произнося:

– Черт возьми, они чистые[26].

Сорок осторожных застенчивых минут Ларри стриг, сушил и укладывал волосы певца, все время – ни слова. Процедуры закончились, и Пресли, наблюдавший за отражением новичка, задал неожиданный вопрос:

– Во что ты веришь?

Безо всякой надежды на то, что парень с Миссисипи поймет его, Геллер начал излагать свои метафизические воззрения на бытие, красноречиво подкрепляя их религиозными примерами, убеждал в преимуществах простой здоровой пищи.

– Ты г-говоришь о том, о чем я втайне задумывался, о чем мне не с кем поделиться. Ты рассказываешь так, будто я сам выстрадал все это.

И Элвиса понесло, он мучительно исповедывался о своих метаниях от радости к срывам, о женщинах иступленно домогавшихся его плоти, о ночных кошмарах, о странных фантазиях.

Так промелькнули четыре часа, в дверь постучали:

– Элвис, с тобой все в порядке?

– Что может случиться со мной в собственной ванной?

Геллер вынул из-за пазухи потрепанную книжицу:

– Возьми, почитай.

Элвис раскрыл титульный лист:

«Автор Джозеф Беннер

Необъективная жизнь

Моя книга – 167 страниц

ненавязчивой мудрости и вызова. Она

есть «канал» космической

системы, которая приведет Вас к

источнику высочайшего вдохновения,

ибо Ваш самый лучший учитель

находится в Вашем собственном доме, у

Вашего камина. Эта книга –

самоучитель просветления,

показывающая, что сила Бога скрыта в

каждом, Мы духовно равны с Ним и

обладаем энергией, исходящей из

сознания. Книга немногословна, для

читателя, склонного к поиску

предзнаменований и тайных смыслов в

тексте присутствуют фразы: «Не

пропустите знак, здесь есть тайный

смысл». Приятного Вам чтения.

1916 год».

– Как раз для меня, – обрадовался Пресли. – Спасибо, кореш.

¶

После знаменитой стрижки Элвис преобразился, на время он забросил закадычных дружков, запирался с восхитительной книжицей, утоляя духовный голод, преследовавший его от рождения. Он поглощал ее, как пищу, необходимую для работы его вялых серых клеточек, он жаждал «мистического перерождения», совершения личностной трансформации. Как очаровала его пятая аксиома Беннета, гласившая: «индивидуальность – лишь иллюзия». Чтение одиннадцатой главки с незатейливым названием «Польза» ввергло звездного Элвиса в изумительный трепет, он   воспринял ее начальные строчки: «Вы открыли в себе достаточно нового, чтобы признать Мой Голос, рассуждающий с вами из глубины вашей души», как прямой призыв к нему.

В своем недавно приобретенном поместье Бель-Эйр певец учредил ночные философские бдения, где провозглашал: «Я выражаю свои мысли посредством своих прекрасных звуковых симфоний, которые соберут к нам приверженцев и сделают меня величайшим из смертных».

Наслышав о религиозно-философских дебошах в усадьбе Пресли, Слоним подбил Гарина посетить сборище. В огромном с приглушенным освещением кожаном кабинете Элвиса, товарищи растворились в массе молодых шикарных женщин, подвижников «мемфисской мафии» завистливой сворой окружавших секс-бога. По правую руку от кресла Пресли на подушечке, брошенной на ковер, скрестив ноги по-турецки, пристроился Геллер. Слоним заметил, что все присутствующие не общались друг с другом, каждый боролся за внимание Кумира, и казалось, что предводитель и его соратники переживают не одну общую мысль, а думают о совершенно разных вещах.

Расхристанная егоза с локоном, прилипшим ко лбу, с малиновыми от загара рельефными ногами поднесла Пресли бокал вина со льдом, при этом она придавала движению деликатную индивидуальность, заставляя холодно-бесчувственные глаза Элвиса, заплывшие в узких прорезях век, задержаться на ее пламенных щеках. Она не ошиблась в своем бедном расчете, Пресли лениво привлек молодуху, усадил себе на колени, отставленный бокал зазвенел на мраморном столике. Певец сунул в жадный девичий рот конфету,  размазывая коричневую начинку по губам:

– Зажигай, м-малышка.

Девушка стерла бумажной салфеткой шоколадный отпечаток, искусно, двумя пальцами перегнула салфетку пополам, обмакнула в бокал Элвиса, вожделенно причмокивая, обсосала бумажку, положила рядом на стол. Соблазнительно извиваясь коброй, она начала медленно раздеваться. Светлость ее больших пустоватых глаз свидетельствовала о наркотическом опьянении стриптизерши. Пресли, бренча золотыми цепями, не без внутреннего смущения, как истинный сын Юга, взирал на публичную порногафическую сцену, настолько занимавшую его, что он не ощущал ни толстую книжку, на которой сидел, ни ручку кресла, которую, то нежно поглаживал, то фамильярно похлоповал. Элвиса сковывало облако эротической неги, его сексуальные чувства всегда сопровождались странными, нередко отстраненными даже неприятными переживаниями.

Неуемная половая озабоченность так явственно царила в этой цветущей темнице мира, что у Леона с непривычки сводило простату, он идиотически замычал, пошло заламывая руки, неумело сопротивляясь горячему зуду, достигавшего состояния пульсирующего блаженства.

– Леон, опомнитесь, – умолял Гарин, видевший безнадежное положение приятеля.

– Поздно, ах …

Геллер, пресыщенный медовыми удовольствиями и оттого созерцавший происходящее бесстрастно, расслышал реплики непрошенных гостей и сделал вид, что не узнал оных:

– Что здесь, будто коты шепчутся? Кто вы, гнилые старички?

– Это мы: Слоним и Борк, – дребезжащим от смущения голоском пропищал Леон.

– Пришли, так не мешайтесь, – равнодушно сказал парикмахер.

Элвис отвлекся на неожиданных визитеров, достал из железной коробки таблетку, запил ее вином, смешавшимся с прозрачной водой, тающего в бокале льда – ЛСД[27] помогал певцу усилить чувствительность к различным раздражителям. Он щелкнул крышкой жестянки, что означало постепенный переход от потустороннего полета к чуть более осмысленному существованию:

– Братья и сестры, – Элвис без улыбки достал из-под себя талмуд, – я не противопоставляю себя человечеству, я возглавляю его. Я верю, что послан на Землю, чтобы помочь вам. На мои концерты стекаются тысячи, матери несут больных детей, надеясь на их волшебное исцеление. Я истощаю вас психологически, духовно, но п-параллельно привожу в ранее незнакомое состояние подъема жизненной физической энергетики. Я изобретаю новую религию, она и садистская и мазохистская, связана с параноидальными состояниями, галлюцинациями, ибо наш б-бодрствующий разум не принимает веры, поэтому мы творим чудеса во сне. В кротости примите насаждаемое мною, только я есть олицетворение творческой мощи и одновременно орудие демонов разрушения. Корни мои питаются не родной почвой, а самим воздухом, у которого нет родины. Говорю: знаю вас, знаю кто вы, человеки, идущие по земле – горькая полынь ваша участь. И Я есть Центр Вселенной, пусть отринувшие поносят меня дьяволом, такова цена непонимания, – говорил Элвис торопливо, как в бреду, передвигая звуки слов в мреющем эфире. – Ларри, читай дальше, им нравится.

Прочистив глотку джином, Геллер приступил; в присутствующих полетели фразы, поражая их космическим холодом, вымораживающим нутро.

Предрассветный час прервал монотонный бубнеж философических истин. Ничто не шевелилось, точно восковые мертвецы населяли комнату.

– Что ты думаешь о девственницах? – вдруг раздался дерзкий вопль Слонима.

Элвис посмотрел на него, поигрывая своей знаменитой кривой усмешкой, и ответил:

– Я знаю кое-что такое, о чем вы не подозреваете, так-то, но вы все равно ничего не поймете.

– Мы все восхищаемся тобой, дружище, однако позволь напомнить, твоя работа состоит в том, чтобы развлекать людей, ты должен угождать другим, пренебрегая своей гордостью … – попробовал умерить высокомерие секс-боженьки Гарин.

– Уже нет, я ведущий – не ведомый. Вы, именем Слоним, умеете излечить пугливость женских рук? Говорите мне как на духу.

Витиеватый оборот речи, скрывавший неуклюжий сомнительный снобизм, пристрастие к невежеству, прямо-таки огорошил энтомолога.

– Известно ли вам, мистер Пресли, – начал выговаривать Леон наглецу, голос его заметно дрожал, – что в основе латинского термина «культ» лежат значения «заботится» и «восхищение»? Да, я культивирую, в смысле забочусь о том, чтобы ваш образ превознесся над людским толковищем и был подсуден по законам Свободы, в том я, Леон Слоним, имею свой особый интерес, но в части «восхищения» вами, увольте. Вам, чье сознание интеллектуальной и социальной приниженности, эротизированных взаимоотношений ребенка со взрослыми синтезирует пакостные порывы на уровне тазобедренного пояса, а пещерная мания величия собственного фаллоса загораживает полноценное осязание Гармонии Мира, я отказываю в праве на Его Трон.

– Судьба так мало дает мне истинного участия, так мало. – Элвис покорно достал железную банку, набитую таблетками счастья. – Хотите? – он, будто в знак примирения, протягивал одну Слониму.

– О, как я глуп! – Леон, взмахнув плетями рук, вырвался на волю.

Гарин нагнал Слонима, претерпевшего за последние пять минут череду метаморфоз и вновь превращавшегося в плюгавого мечтателя, у своего «кадиллака»:

– Леон, вы переборщили, к чему такое ребячество, на что вы рассчитываете, чего добиваетесь?

– Он, этот недочеловек, красной чертой коего есть несносное задирательство, подвергал сомнению мою эрудицию – ценнейший продукт моей личности, образующий стержень индивидуальности, вектор, направляющий развитие характера, формирующий типы поведения человека, образ мыслей и эмоции, которые, собственно, и определяют жизнь, мою судьбу, вот на что покусился этот несчастный. Его вера в собственное могущество нелепа, смешна, наконец. Он использует тот инструмент, который я милостливо вручил ему для самопознания в защитный психологический механизм, позволяющий таким образом скрывать от людей его мальчишескую неуверенность в себе и патологическую сексуальную неудовлетворенность! Увезите меня отсюда, Борк, немедленно!

– Запросто, но знайте и вы, что я думаю: вы сотворили…

– И вы, и вы, Борк.

– Да, я тоже. Мы сотворили из миленького паренька бездуховное пугало, завернутое в обноски Американской Мечты, душевная отрыжка такого деликатеса будет преследовать нас каждую минуту существования …

– Как я разочарован, как разочарован!

– Что с вами толковать, полезайте в машину, – прикрикнул инженер, замыкая зажигание.

¶

– Какого черта вы устроили у него дома? – рычал Паркер на приятелей в холле гостиницы, причем Том занял наивыгодное положение в глубине низкого дивана.

Слоним, подчеркивая свою независимость, вызывающе небрежно раскачивал пепельницу с водой на тонких никелированных ножках, забитую отсыревшими окурками, так что в случае ее нечаянного падения содержимое вывалилось бы на самозванного босса, в конце концов, по контракту все трое находились в равном отношении друг к другу.

– Нашего гениального юнца переклинило на теме своей худосочной персоны в судьбе человечества и прочих фаталистических вопросах; лицедейство всему виной, – оправдываясь, попытался огрызнуться энтомолог.

– Какое ваше собачье дело, кого на чем клинит, пусть он прилепит к себе хоть маску трагического клоуна, нам лишь бы деньги капали. Кстати, об этом переменчивом предмете, – Паркер достал изжеванную брючным карманом телеграмму. – Это от Хэла Уэллиса, продюсера из Голливуда, слышали про такую деревеньку? Нашего клиента приглашают на главную роль в фильме «Люблю тебя», это очень важный сигнал, можно сказать прорыв. Вам, Слоним, предлагаю сегодня вылететь в Город Ангелов[28], подготовить там все для прибытия основной нашей группы. Я отправляюсь в Лас-Вегас, хватит с нас захолустных техасов, пора перебираться на Западное побережье, по пути завоюем столицу казино. Борк, лично сопроводите Пресли до Вегаса. Перед нами забрезжили несметные золотые копи, господа.

 

*       *       *

 

На востоке робко румянилось, улицы обездвиженного города были застланы волнами стелющегося тумана, в котором окна блестели каплями ночной росы. Три розовых  «кадиллака» на предельно разрешенной скорости перелетели по мосту Миссисипи, распугали зазевавшихся котов на Бродвей стрит в Западном Мемфисе и выскочили на автостраду Мемфис-Арканзас.  Элвис мог еще разглядеть в зеркале заднего вида неясное неоновое пятнышко города, подарившего ему будущее. Пресли сам вел машину, рядом спал Бетен Мотт, в прошлом игрок команды «Филадельфия Филис», ростом пять футов шесть дюймов, сто сорок фунтов биовеса, Гарин нанял его телохранителем Пресли; на заднем сиденье валялись Геллер и двоюродный брат певца Джуниор Смит, Элвис прихватил его как живой символ семейных корней, унылого детства. Во втором «кадиллаке» находились музыканты Мур, Блэк и Фонтана. Третьим автомобилем управлял Петр Петрович Гарин, его одиночество скрашивал Хэл Кантер, которому предстояло добавить последние штрихи к фильму, где Элвису предлагалось сыграть свою первую главную роль. Съемки начинались через три недели, и Кантер захотел встретиться с новой звездой массовой культуры в обычной обстановке. Кантер знал, что «Парамаунт Пикчерс» недавно заключила с Элвисом Пресли контракт на семь лет, он считал сделку бесперспективной, называл ее «шуткой», которая ни к чему не приведет и никогда не принесет прибыли.

Бесконечное однообразие шоссе – с равномерными повторами деревьев, увитыми виноградными лозами, выглядевшими во влажном утреннем воздухе как гигантские взлохмаченные путешественники, голосующие у обочины; с телеграфными столбами вдоль южной стороны дороги, наклоненными в одну сторону сильными ветрами, не редкими в этой местности – настраивало инженера на воспоминания вчерашнего вечера. Перед отъездом в Вегас Гарин сводил всю тусовку в лучший в Мемфисе магазин готовой одежды «У Лански», год назад ребята только глазели на его витрины, не имея надежды попасть внутрь. После инженер отвез Элвиса в отчий домой. На крыльце Гарина задержала мать Пресли.

– Мальчик плохо спит по ночам.

– Показать его доктору?

– Док-то-ру, – протянула нараспев Глэдис, словно пульсирующим пунктиром, разрезая между ними пространство. – Его часто мучает кошмар; он на сцене над переполненным залом, одуревшим от восторга, но поет он не один, рядом с ним его покойный брат-близнец. Он навсегда связан с умершим, их души неразделимы.

– Очевидно, Элвис, как сильная творческая натура помнит дородовые впечатления.

– Послушайте, вы, гусак, Элвис – мертв, закопан на кладбище и изъеден червями, того кого вы величаете Элвисом Пресли на самом деле его брат Джесси, Джесси Аарон Пресли.

– Мэм, к чему такие сложности?

– Думали, только вы можете обманывать целый свет? Ха-ха-ха, мистер гусак, зарубите себе на носу; самый большой глупец тот, кто считает себя хитрее всех. А теперь проваливайте, прославляйте моего сына.

Несомненно, Гарину раскрыли тайну диссоциации личности Элвиса. «Юнца терзает комплекс самозванца, всякое достижение он воспринимает как не вполне заслуженное, отсюда это беспокойство, неуверенность в себе, Пресли боится своего успеха. Две натуры в единой оболочке разделяют между собой первичное ощущение и ответную реакцию, помогают рационализировать поведение, одна подавляет эмоции, другая их выплескивает наружу, этот прием позволяет ему держаться на плаву и не сойти с ума, помогает маскировать ошибки», – строй гаринской мысли спутало резкое торможение. Впереди с надрывным стоном полз грузовик, хрипом умирающего двигателя он, как будто, сам просил, чтобы его поскорее сдали на свалку. Автострада свалилась во впадину, простиравшуюся среди изумрудных полей, вдали за полями неровными зубцами темнел силуэт леса. На полях группы мужчин и женщин отдельно белых и черных в одинаковых полосатых одеждах, напоминающие стада зебр, в поте лица пропалывали кусты хлопка, их сопровождали конные с винтовками, приведенными в боевую готовность.

– Что там? – спросил Кантер.

– Зэки из тюрьмы «Парчман».

– Деревенская идиллия, не тронутая бумом современной технологии и моды; утомленный старый Юг – широкий карман Америки. Как вы откопали такого мутанта?

– Простите?

– Ваш Элвис не более долговечен, чем метеор в небе, производитель шума.

– Зачем же вы будете снимать его?

– Кое-кто ослеплен его псевдопопулярностью.

– Почему псевдо?

– Вся шумиха вокруг Пресли результат умело рассчитанных действий Паркера, я знаю этого отвратительного интригана.

– Вы попали на последнее представление Пресли в Луизиане? Говорят, он был великолепен.

– Не успел. Осторожней, Борк!

Их подрезал шарабан, оснащенный форсированным двигателем, из окон женщины и мужчины махали руками и кричали: «Привет, Элвис! Тебе бензинчику не долить?» Мощный автомобиль Пресли прибавил газу, и колонна розовых «кадиллаков» моментально оторвалась от вездесущих поклонников.

– Как вам такое?

– Ужасно. Сколько?! Девяносто миль в час!

– Молитесь Элвису, все, что нам остается.

По мере продвижения на запад ландшафт переменялся. Не выдерживая скоростного темпа, отстали запыхавшиеся зеленые акры, группу Гарина-Пресли принимала облитая солнцем пустыня. Поперек их курса, там, где два обветренных каменистых хребта сбегались навстречу друг другу, на низкой высоте с безучастным видом парили, изредка перебирая тяжелыми крылами, толстые птицы, разевавшие клювы с красными языками.

– Эмблема скорби и печали, – вырвалось у, обычно совершенно слепого к пейзажам, Гарина.

На границе штатов Нью-Мексико и Аризоны компанию дожидался мистический сигнал – горящий факелом на фоне тусклого, заслоненного пылевым пологом солнца брошенный автобус. «Кадиллаки» застопорили ход.

– Друг мой, Геллер, брат мой духовный, Геллер, что этот огонь, как не предзнаменование?

– Предзнаменование чего, Элвис?

– Скорого моего Вознесения. Всю жизнь я считаю себя нареченным спасать людей, я верую, что ниспослан на Землю, чтобы помочь вам, я прочел все твои книги, но что-то мешает мне испытать то, что пережил ты одинокий в пустыне у Большого Каньона.

– Элвис, вспомни мою притчу о чаепитии: если хочешь чаю, сначала освободи чашку.

– О, Лоренс, бежим! – Элвис выпал из машины, растер лоб о солончаковый грунт, лупящаяся от грязи и загара шея его надулась и побагровела.

– Элвис, тебя укачало? – кричал Гарин, кенгуриными скачками сокращая расстояние между их автомобилями.

– Брысь, отродье, не испугай мое блаженство избавления от мук, я в дороге на Небеса! Кто играет эту шутку над людишками, кто дает воздух задаром, восход, а после потоп или пулю в лоб? – певец поднялся на эластичные стопы, побежал, весь звеня от счастья, туда, где висящее над горизонтом солнце разбрасывало по земле вытянутыми пятнами тень от чернеющих гор.

– Ларри, ты, черт короткостриженный, перекормил его амфетаминами? – инженер шлепнул Геллера по темени, топорщившемуся щетиной, как массажная щетка.

– Не надо по голове, дяденька, он сам постоянно жрет горстями стимулирующие колеса для повышения настроения и подстегивания либидо, побочно они иногда способствуют глубокому погружению в себя, к прозрению, рациональному осмыслению мистики. Да разрази меня гром, вы сами-то не ослепли, пусть чешуя отпадет от ваших глаз, он выглядит как чудо – Элвис, шагающий по земле, ибо он милости хочет более, нежели поклонения! Видевший да уверует, а не видевший и уверовавший сам свят!

– Агитировать меня взялся, марш, верни его.

– Опять будет засорять мозги Элвису своей ерундой, – ревнивый уголек вдруг оживил несуществующие глаза Мотта.

– У Элвиса налицо нарцистический кризис в форме комплекса Иисуса Христа, происходящий из стремления к постоянному одобрению, а мы, бараны, ведемся и славу нетленного Бога изменяем в образ тленного человека. За это, как писал Апостол Павел, предал их Бог в похотях сердец, их нечистоте, так, что они сквернили сами свои тела, женщины их заменили естественное употребление противоестественным, мужчины оставили естественное употребление женского пола, разжигались похотью друг на друга, мужчины на мужчин, делая срам и получая в самих себе должное возмездие за свое заблуждение, – говорил Кантер, пребывая в вялой меланхолии.

– Определенно, в его маниакальном восхождении над американцами замешана Россия, хотя они никогда не признаются, – лукаво поддакнул Петр Петрович.

Элвис метался среди кактусов, как пантера, путешествуя взглядом по столпившемся в небе облакам, и слезы текли у него по лицу. Он схватил в охапку Геллера и, рыдая, бормотал:

– Я его избранный сосуд, я сделал все, как ты меня учил: прокричал четырежды на четыре стороны света, что все могу отдать Богу, лишь бы он забрал меня, в ответ его молния разорвала мне сердце, и я увидел в облаке Иосифа Сталина, я увидел лицо Бога и познал его истинность[29].

– К чему слезы, к чему волнения, – утешал его парикмахер, – вокруг пустое пространство, человеческие кости – бесполезные линии, вся вселенная – тающая звездная пыль, мы в каждой вещи и нигде. На хрена нам все эти холодильники, телевизоры, шикарные тачки, все эти шампуньки, все равно через неделю все окажется на помойке!

– Вон, в горы впечатаны слова: «Эта невозмутимость чего бы то ни было», Ларри, з-знаешь, какой выход для меня, я хочу забыть о себе, посвятить себя освобождению, пробуждению и благословению всех живых  существ на свете. Единственное, что я собираюсь делать – это молиться, молиться за каждую травинку и былинку, да, да, самое достойное занятие в мире – я уйду в монахи, так лучше, Ларри.

– Элвис, мой Лорд, никакого пророчества нельзя разрешить самому собой, на точности и граненой прозрачности заключений дурно отражается постоянное качание души между твоей чувствительностью ко всякому злу и фундаментальной правотой человека. Твои поиски истины, как усилия слепого в темном чулане, полагающего поймать черную кошку, мы не можем найти оптический фокус правды, хотя вжимаемся в нее зрением каждый миг, но смотрим на нее и тотчас забываем каково ее лицо.  Лицо это  просвечивает через поступки, озвученные мысли, музыку таких героев, как ты, божественный. Всякая плоть как трава, и всякая слава человеческая как цвет на траве, засохла трава, и цвет ее опал. Сегодня на тебя снизошло благословение, и будешь ты вечно.

Пресли затих, пленка безумия лопнула. В небе реактивный самолетик чудовищной биссектрисой раскроил облака.

– Меня сейчас не видели поклонники?

– Таким они полюбят тебя еще больше, – ответил мудрый Геллер.

Гарин смешал в бутыли воду с апельсиновым концентратом, достал походный шейкер:

– Возвращаются психи, приготовлю им просветляющего сока.

Элвис изможденный и возбужденный упал на заднее сиденье, инженер сел за руль первого «кадиллака», отослав Геллера, Мотта и Смитта к Кантеру.

– Послушай, мальчик, хочешь пожить, завязывай с наркотой, она провоцирует у тебя сексуальную озабоченность, гнев, психозы. Подавление пагубного пристрастия скрепит стену, отгораживающую тебя от разлагающих забот.

– Кто вы мне – отец?

– В известном смысле, да, но ты можешь считать меня, ну хотя бы пусть Дон Кихотом, слышал о таком?

– Какой-нибудь усатый м-мексиканский гангстер в сверкающем самбреро?

– Нет, – к гаринским губам прилипла отеческая улыбка. – Слушай…

Мягко развивался закат, инженер бархатным голосом пересказывал на свой лад мотивы сюжета Сервантеса.

– Не похожи вы на Дон Кихота, мистер.

– Почему?

– У всякого д-Дон Кихота должен быть оруженосец, у вас его нет, следовательно, вы не тот за кого предлагаете себе принимать.

– О, юноша, вы очухались!

– Выслушайте мня, самозванный испанский гранд.

– Ты умеешь не только петь и глотать гадость?

– Может, знаете, у меня месяца три назад был один концерт в Лос-Анджелесе. Мистер Паркер посоветовал мне перед тем увлечься чем-то ж-жизнеутверждающим – делом или спортом, например, прыжками с парашютом.

– Хороший совет.

– Мне тоже понравился. Вечером, после выступления мы жили в отеле «Житель Нью-Йорка» в одном номере с Джином Смитом, я вышел на край крыши. Подо мной в ущелье улиц м-мельтешили огоньки автомобилей, и я подумал, что если полететь вниз, просто так, без парашюта, я так устал от своей жизни, не могу так продолжать, лучше покончить со всем этим дерьмом. Я уже воображал, как в утренних газетах поместят черно-белое фото с распластанным на асфальте крестом, где я приземлюсь… Вымышленный финиш не состоялся, Джим как заорет: «Не прыгай, подумай о маме!» Самый верный в тот момент довод. Но жить долго – не про меня, по мне тоскует мой б-братишка, и тоска эта все отчетливей.

– Бравируешь тем, что не боишься смерти, чувство этакого всемогущества и вседозволенности – самое типичное свойство одиноких близнецов, оно спасает тебя от угнетающих мыслей о мертвом.

– Пожалуйста, хватит, я утомился, сегодня был долгий день, сыщите нам приют, мистер Борк.

Спекшееся под солнцем шоссе на полном ходу напоролось своей сердцевиной на занесенный сюда нелепой прихотью светофор, разламывающий бетонное полотно трассы надвое. Под покосившейся ногой электрического регулировщика белел указатель: направо пойдешь – на Запад попадешь; налево – проедешь по второстепенной дороге в Финикс. Налево горел зеленый, путь на Вегас перегораживал красный. Гарин терпеливо ждал разрешающегося сигнала, светофор упрямо сопротивлялся. «Заело где-нибудь заржавелое реле, или не так, бросить сейчас здесь этих остолопов и помчаться налегке к Калифорнийскому заливу, вдыхая полной грудью жаркую свободу», – но инженер поступил наперекор своей соблазнительной фантазии, его правая нога уперла педаль в пол, заставляя «кадиллак» таранить запрещающий цвет.

На окраине Уинслоу длинный неряшливый рекламный щит гарантировал всем отдых, пиво, лед и бензин. Разделенные магистралью извечно соперничали друг с другом две таверны. Гарин выбрал ту, где, как ему казалось, покрепче мебель и краска посвежее, но заартачился Геллер, ему втемяшилось, что это место чересчур буржуазно и требовал перейти в другое более пролетарское с виду.

– Жаль лишних десять центов на еду? – раскусил парикмахера Гарин.

Дилемму разрешил Элвис:

– Ларри прав, мы обоснуемся в закусочной попроще, я часто угощался в таких, когда работал водителем грузовика в фирме «Краун Электрик».

Посетители, пропотевшие дальнобойщики, приветствовали Пресли с восторгом, но без фанатизма. Для них он был одним из них, похожий на них работяга, покинувший свой город, чтобы сделать карьеру музыканта, только пухленькая официантка не давала кумиру прохода, все трогала его за рукава, приговаривая:

– Элвис, Элвис, сжалься, я хочу от тебя ребенка.

Геллер лживыми обещаниями спровадил ее на кухню за заказом.

– Очень мило и очень страшно, – буркнул Кантер, явно шокированный столь бесстыдным проявлением почитания.

Гарина удивила та жадность и неразборчивость в еде, которую демонстрировал за столом Пресли. Заглотив отбивные в два дюйма толщиной, он сопроводил их пахтой и беконом, залив все молоком.

– Какой ты оральный, великий Элвис, все-то ты ешь да пьешь, – подтрунивал над певцом Петр Петрович.

Ни Гарин и никто другой тогда не понимали тяги Пресли к мощной белковой фиесте, годы спустя королю рок-н-ролла поставят диагноз: болезнь Хирсшпрунга – врожденный порок, когда диаметр толстого кишечника в четыре раза превышает норму. Еще одно неписанное правило природы, обязательно с исключениями, подтвердилось в нем: физические паталогии верные спутницы великих.

Откушав пресных аризонских блюд, свита Элвиса пристроилась на ночлег в мотеле – облупленном каркасном доме, где за каждый номер с фанерными стенами содрали по пять баксов, грабеж, конечно, но в запасе у усталого путника всегда хранится смиренномудрие.

Петр Петрович делил двухкоечный номер с Пресли. Духота выгнала инженера освежиться. Глаз фонаря у конторки глядел на останки двух автомобилей, лаяли злющие сторожевые кобели и суки. На крыльце руки в брюки стояла женщина – матерь детей своих, чья-то сестра, дочь старика или девственница в порванной блузке – не все ли равно, муки скуки всех спрессуют в одномерный мир. В ногах инженера запутался поводком песик. Девочка-сорвиголова, одетая в цыганские лохмотья, сквозь которые улыбалась нагота маленькой жеманницы подбежала к ним.

– Не пугайтесь, сэр, он не кусает, зубки совсем незаметные, – дитя выпустила из кулачка юркого светлячка, чтобы обеими ладошками взять поводок.

– Как его прозвище? – спросил благодушный Гарин.

– Снупи, – из широкой открытой машины выходил господин, обладавший внешностью закаленного обстоятельствами коммивояжера. – Иди, детка, спать.

– Ах, пожалуйста, чуть-чуть погуляю! – воскликнула девочка, послушно вытягивая руки по швам.

– Дорогуша, ступай есть лимоны, растить пионы, – мужчина легонько подтолкнул девчушку, подчеркивая тем, что возражения излишни.

– Рододендроны просветлели наполовину, – грустно сказала она. – Спокойной ночи, сэр, спокойной ночи, папочка.

Инженер ничего не понял из всей этой семейной чепухи:

– Она ваша дочь?

– Более чем.

Странность ответа, как будто, содержала добавочный смысл.

– Где ее мать?

– Умерла.

– Жаль, почему бы нам не позавтракать завтра втроем?

– Мы рано уезжаем.

– Жаль. Этой вашей сиротке нужно много заботы. Хотите папиросу?

– Спасибо, сейчас не хочу, поздно. На этой планете у нас с вами разные маршруты, удачи.

– Похоже, госпожа эта к нам ластится, но в брак предпочитает вступать с другими.

– Прощайте, однако.

Они разошлись, так и не представившись друг другу, с кем только не сведет судьба на изъезженных дорогах Америки.

Беспрепятственно добраться до кровати инженеру не довелось, дверь соседнего номера была нараспашку, оттуда, мешая друг другу, вырывались глухие звуки борьбы и обнаженный женский визг. Идиотски-интуитивное чувство грызло Гарина подозрением, что инцидент как-то связан с Пресли. Ну почему это чувство никогда не давало сбою! Из зияющего дверного проема волосатая мужская нога, упираясь стопой в подреберье знакомому телу, прикрытому розовой пижамой, выдавливала оное в общественный коридор. Петр Петрович оттащил Элвиса подальше от свирепого противника. Инженера поразил абсолютно отсутствующий, зеркальный взгляд боготворимого юноши.

– Элвис, что с тобой? – Гарин похлестал певца по щекам, помогло, Пресли проснулся.

Да, великий поп-идол страдал сомнамбулизмом, в ту ночь он бессознательно, страшной тенью забрел в комнату, занятую молодой активной парочкой. Возбужденный партнер неверно оценил нежданный визит знаменитого соотечественника в столь интимную минуту, безнравственная свара становилась неизбежной. Разрядить обстановку помогло участие двух рассудительных мистеров Франклинов.

В пять утра Гарина раздосадовала изуверская настойчивость телефонного аппарата, инженер снял дрыгающуюся трубку, на другом конце провода висел Слоним.

– Уважаемый, не забыли который час, обычно в это время суток я расположен к глубокому сну, – едва хрипел Петр Петрович. – Что за надобность теперь во мне такая?

– Борк, вы стальной человек, вам все по плечу, я же, я же совершенно из противоположного теста, понимаете?

– Леон…

– Поймите, все кончено для меня, я не сдюжил, ведь, сам-то я только искатель словесных приключений и вполне могу удовольствоваться тем зрелищем, которое всколыхнул мой замысел. Лично мне ничего, ничего не нужно: ни славы, ни денег, ни власти; мне пристало больше думать в кабинетной пыли о жаворонках и козодоях в полях.

– Да вы что, напились там?

– Я догадываюсь как жалок… А впрочем, нет, чтоб вам стать понятнее, знайте: я подцепил какой-то калифорнийский вирус и чувствую себя препогано, я болен, Борк, слышите? Я не могу дальше участвовать в проекте[30]…

Инженер разъединил связь, в нем корчилась бессильная злоба, душил прах рассыпавшейся комбинации: «Он просто старый анархист, слабак, позволил сделаться безумцем, хотя главное в таком деле как раз в том, чтобы не свихнуться, обезьяна говорящая». Гарин выместил свою ярость на испуганной подушке, но до подъема уже не сомкнул глаз. Мысль о том, что он сам и дело, ради которого он так рьяно радел, оказались жертвой малодушной измены накрывала его обжигающими волнами.

Проклиная Слонима, себя, Пресли, наступающий зноем день, Гарин гнал машину все ближе к Вегасу. Элвис, докучавший ему откровениями, типа: «когда я пою – не могу устоять на месте, если стоять без движения, ничего не выйдет» или: «мелодии возникают в моей голове во время перерывов на репетициях, я начинаю дурачиться, подпрыгивать, и на вам – новый шедевр», к полудню угомонился, перелез на заднее сиденье, свернулся там калачиком и уснул без задних ног.

Еще издали Гарин различил женский силуэт, голосовавший на обочине. Порывистый ветерок надувал ее короткую широкую юбку, прижимаясь к застенчивым загорелым коленям. Петра Петровича захватил ее образ, насыщенный чем-то ярким, не имевшим отношения ни к пустыне, ни к дороге, ни к жизни, в которой варился инженер.

– Мисс, могу чем-то помочь? – перегнувшись через правое кресло, Гарин растворил дверцу перед платиновой блондинкой.

– Подбрось до Лас-Вегаса, – ее теплый сахарный бюст придвинулся к губам инженера, одной этой близости было достаточно, чтобы четкий мир начал дрожать, линии таять, все превращалось в другое измерение.

– Конечно, детка.

– Мое имя Норма.

– Конечно, Норма, – Гарин поглубже вдохнул, и снова руль становился твердым, обивка салона черной, но речь не торопилась восстанавливаться.

Норма, не спеша, стягивала тонкие длинные перчатки, будто, снимая их вместе с кожей. Сзади во сне причмокивал Элвис.

– Мы не одни?

– За твоей спиной спит сам секс-бог – Элвис Пресли.

Снедаемая любопытством девушка обернулась, Гарин видел, как краска заочной влюбленности на ее лице оттенилась тонами легкой досады.

– Нравится?

– Знаешь, вид у него слишком дохлый, не в смысле мертвый, нет, какой-то затрапезный, без шика.

– Теперь он жертва деформирующего сна, а так он славный красавчик, да, вы даже похожи, если бы снимались с ним в одном фильме, он запросто мог сыграть роль твоего брата.

– Какое забавное предположение, я актриса.

– Хорошая?

Невинный вопрос смутил Норму:

– Я талантливая, но…

– Но неизвестная, так?

В ответ девушка подправила платиновые, недавно подровненные кудряшки.

– Ты села в ту машину, милашка, в Вегасе я могу представить тебя знатным киношникам.

– За что такой подарок?

– Вручение подарка дает право на любовь, ну хотя бы на видимость ее, а? Что скажешь?

– Я девушка молодая, еще очень неопытная в людях, надеюсь, ты не пустобрех и не пошляк, обделенный вкусом, как многие из вашего племени?

Небрежно болтая о том и сем, они подъезжали к городу, учрежденному сатаной в сердце целомудренной пустыни.

– Высади меня на пороге Вегаса.

– Мы остановимся в отеле «Ласт Фронтир», навестишь?

– Посмотрим, жеребчик, как карта ляжет.

За Нормой захлопнулась дверца, и болезненная прочность сна Элвиса уступила пробуждению[31].

– В начале сороковых на месте Вегаса я видел всего два отеля «Эль-Ранчо» и «Фронтир», а теперь глаза разбегаются от этих сверкающих монстров – очередная американская показуха.

Высказывание Борка не представилось Элвису занимательным. Он привычно приветствовал жуткую толпу, в двадцать тысяч человек ожидавших его,  вытаптывающую инкубаторские газоны вдоль больших отелей, казино, фешенебельных магазинов. Влюбленным в него подросткам втемяшилось исписать губной помадой все бетонные стены здравицами в его адрес; в витринах раскачивались розовые картонные гитары. Казалось, сам воздух был наэлектризован изливающейся из всех щелей всеобщей любовью к Элвису. На площади мэр города приподнес певцу мемориальную дощечку и объявил открытым парад в честь знаменитого гостя. Десятки платформ на колесах с искусственными Элвисами покатились по улице, состязаясь за первую премию в пятьдесят долларов. Какая-то четырнадцатилетняя дурочка, приняв артиста-имитатора за полноценного Пресли, просочилась сквозь защитный кордон полиции к двигающейся сцене пятифутовой высоты и обвилась вокруг ног предполагаемого Элвиса.

Настоящий Элвис со своей компанией, улизнув от зевак в парк, упивался катанием на автомобильчиках, ездивших по площадке и поминутно сталкивавшихся между собой. Никакие уговоры Гарина пройти, от греха подальше, в отель на идола не действовали, тогда инженер применил силу, на своих руках он внес голдящего Элвиса в гостиницу. Их встречала художественный директор отеля Максин Льюис, отличавшаяся невероятной близорукостью, она приняла Гарина и слившегося с ним Элвиса, одетых во все розовое, за единый организм:

–          Мистер Пресли, я провожу вас к оркестру.

Элвис должен был выступать с «бандой» Фредди Мартина и пианисткой Мэри Гриффин, в качестве довеска прилагался комик Шеки Грин.

– Отпусти меня, Борк, – приказал певец. – Это, что – зал? Курятник, ничего не видать. Эй, вы осветитель? – крикнул он мужчине, грустившему у ямы.

– О, да.

– Вруби полный свет.

– Извините, мистер Пресли, – вмешался Мартин, – этот человек миллионер Говард Хьюз, осветителя сейчас пришлют.

– Что мне его долбанные деньги, я и сам богач, – сказал Элвис, однако, заносчивость фразы камуфлировала конфуз.

– Зачем шум, а драки нет? – грозно рычал из-за кулисы родной голос Паркера. – Борк, отведите Элвиса в его апартаменты, я все здесь устрою.

 

*       *       *

 

Занималась эра пришествия запредельного Элвиса, шамана ХХ века. Он, угнетаемый собственными демонами, был использован для освобождения людских масс от переполнявшей их застоявшейся избыточной энергии. Обаяние его голоса, шокирующее поведение на сцене, физическая привлекательность помогли сделаться Элвису кумиром, чьи песни, фильмы и жизненный стиль создали калейдоскоп образов: от ангельской невинности до сексуального чванства; раскрутили бешенный маховик новейшей поп-культуры.

Пресли превращался из полуграмотного провинциального доходяги в символ всемогущей Америки, такой же, как Статуя Свободы, Авраам Линкольн или торговая марка «Форд», его признали на Олимпе американского государства. На рубеже 70-х с певцом связался помощник президента Никсона Эджил Крог. В Белом доме организовали конфиденциальную встречу. Визит начался с неловкой паузы, войдя внутрь Овального кабинета, Элвис впал в состояние благоговейного трепета. В левой руке Пресли сжимал связку значков, коллекционированием которых увлекался долгое время и две заранее подписанные фотокарточки. Король развлечений подавленно пожал ладонь президенту США, зримо затрудняясь открыть рот. В настороженной тишине он шагнул к столу Никсона и вывалил на полировку значки.

– Хочу показать вам, мистер президент, некоторые значки и фотографии своей семьи, – сказал Элвис, со стороны он был похож на маленького ребенка.

Кое-как склеился бессвязный диалог, в ходе которого Пресли, между прочим, ввернул: «Я думаю, что «Битлз» – антиамериканцы. Они нагрянули к нам, заработали кучу денег и вернулись к себе в Англию. Кроме того, господин Никсон, они наговорили много гадостей о Соединенных Штатах». От такого ярого проявления патриотизма Никсон чуть не грохнулся на паркетный пол.

Пятясь к дверям, Элвис высказал просьбу, изрядно занимавшую его:

– Сэр, не могли бы вы достать для меня значок служащего Бюро по борьбе с наркотиками? Пожалуйста. Я уже пытался добыть его для моей коллекции, но безуспешно.

За растерявшегося Никсона ответил Крог:

– Если президент США чего пожелает, то устроить можно практически все.

Не надо, не корите дитятю Элвиса, почтенный мистер президент, не его вина, что певец стал орудием волшебника (негодника Слонима), чьи проказы обернулись уродливыми чарами. Но факт этот, что король-то – голый, обнажится спустя десятилетия, а пока в Лас-Вегас на смотрины диковинки зачастили шишки шоу-бизнеса из больших культурных центров Америки: из Калифорнии и Нью-Йорка.

Гарин, осатаневший от задушевных кривляний подопечного на сцене кабаре «Фронтир», убегал прожигать время в другие гостиницы города.

В баре DesertInn четвертые сутки крепко пили. Общество разнузданных бонвианов, отмеченных одинаковыми замысловатыми повязками на рукавах, к началу пятого дня приговорили триста коктейлей «Кровавая Мэри», их сленг становился все более символичным.

– Добро пожаловать в «крысиную нору», черноглазенький.

К Гарину, не отреагировавшему на обращение, подсел осоловелый от спиртного парень:

– Я Дэвид Нивен, ты кто такой?

Инженер сомневался, стоит ли вступать в контакт с наглецом, вряд ли до него вообще что-нибудь может дойти, но после повторного вопроса невежи опустился до разговора:

– Агент Элвиса Пресли Борк.

– А-агент, – назвавшийся Нивеном ухватил Гарина за локоть. – А мы – тусовка «Крысиная стая», наш вожак Фрэнк Синатра, он сейчас забавляется с девчонкой-конфеткой, но скоро явится сюда и накачает тебя водкой так, что забудешь свое имя – агент, мать твою.

– Не буянь, – утихомиривал Дэвида Гарин.

– Ха-ха-ха, сдрейфил? Мы безобидные весельчаки, хотя наш бронепоезд … ну ты знаешь. Фрэнк сказал: «Цель «Крысиной стаи» бороться со скукой и пить с ночи до утра», усвоил? То-то, агент. Ну ладно, мне нельзя надолго отлучаться, у нас тут свой саммит.

Парень, безутешно икая, отвалил в направлении уборной. Предоставленный сам себе инженер имел удовольствие увидеть Фрэнка Синатру в сопровождении платиновой Нормы. Красотка заметила Петра Петровича и послала ему долгий воздушный поцелуй, вмещавший в себя алкогольные пары. В ответ Гарин шутливо поклонился.

В помещении становилось жарковато, инженер опустил руку в карман за носовым платком, но вместо него извлек оттуда записку: «Петр Петрович, вам следует не позже понедельника вернуться в Чикаго для выполнения ответственного задания Советского правительства. Stranger in the night». Удача, что Гарин сидел, текст, за исключением подписи, был составлен на русском языке, буквы кириллицы озорно скакали перед носом. Уняв их бесстыжие пляски, инженер, ища глазами возможного корреспондента или почтальона, осмотрел бар. Глядя на него, ненавистно слащаво ухмылялся Фрэнк Синатра, теребя пальцами, унизанными неприличных размеров перстнями, платиновые локоны.

 

[1] Место, где 20 ноября 1620 года у мыса Тресковый высадились первые бледнолицие пилигримы. В середине XX века Провинстаун богемный курорт в штате Массачусетс. Полдюжины книжных магазинов, отсутствие «Макдональдсов», театр, дюны.

[2] Джордж Бернард Шоу, 1856-1950гг. Ирландский драматург,  писавший на английском языке, самый прославленный после Шекспира.

[3] Лепидоптерология – раздел энтомологии, посвященный бабочкам.

 

[4] В 1946 году Гарин поступил на службу в Институт ядерных исследований, созданный в Чикаго после войны, возглавлял заведение Э.Ферми. В июне 195… Борки отправились в отпуск на Восточное побережье.

 

[5] Гражданская война в США между Севером и Югом 1861 – 1865 гг. Смотри «Унесенные ветром».

[6] Мемфис находится в штате Теннеси, который вместе с соседними штатами Миссисипи, Арканзас, Луизиана составляют, так называемый, «Библейский пояс». Здесь процветали многочисленные религиозные организации: «Движение за святость», «Ассамблея Господа», «Церковь Пятидесятников» и проч. В летнюю пору масса духовников ставили на открытом воздухе палатки для богослужения. Обходительные проповедники с неистовым блеском в глазах, застегнутые в черные костюмы, громовыми нотками в голосе собирали вокруг себя толпы селян, льнущих к ним, как мотыльки к керосиновой лампе. Служители Господа пугали людей картинами гибели мира, почерпнутыми из Апокалипсиса, призывали к искуплению грехов, спасению душ за умеренное пожертвование. Жизнь на Небесах воспринимается на Юге не как отвлеченная доктрина, а как реальная цель, достижимая вполне определенными средствами.

[7] Популярная в конце 30-х – 40-е годы исполнительница негритянских духовных песен. Журнал «Лайф» писал: «Эта певица исполняет в ночных клубах те же песни, которые она поет в церкви». Наравне с Редом Фоули, Роем Акуффом она была объявлена «первой суперзвездой духовной музыки».

 

[8] Общенациональное издание индустрии развлечений США.

[9] Фрэнк Синатра, певец и актер. Родился 12 декабря 1915 года в семье пожарного. Побывав на концерте легендарного Бинга Кросби, стал мечтать о карьере эстрадного исполнителя. Синатра первый в истории шоу-бизнеса поп-идол, чьи концерты сопровождались массовой истерикой восторженной публики. В конце 40-х у Синатры случился творческий кризис жанра. 1949 год был самым тяжелым в его карьере. Певца уволили с радио, провалились планы по проведению концертов в Нью-Йорке, жена Нэнси подала на развод, а роман с актрисой Эвой Гарднер перерос  в громкий скандал, ColambiaRecords отказала ему в студийном времени, новый агент из МСА отвернулся от Синатры. Помимо всего этого Синатра потерял голос после сильнейшей простуды. В возрасте 34 лет Фрэнк оказался человеком прошлого. Эти несчастья были настолько неожиданны и тяжелы, что певец хотел покончить жизнь самоубийством. Выручили знакомства с боссами итальянской мафии, они пристроили своего протеже в Голливуде. В 1953 году Синатра снялся в фильме «FromHeretoEternity» («Отныне и во веки веков»), за который он получил «Оскар», как лучший актер второго плана. К середине 50-х Синатра сумел вернуться на большую эстраду, причем в новом амплуа. Его некогда сладкий эластичный голос стал ниже, в нем появились грубоватые нотки, но манера Синатры, утратив юношеский задор и жизнерадостность, приобрела нервность, напряженность, драматизм, что в эпоху рок-н-рола и соул оказалось очень уместным. В 60-е годы Синатра влиятельный бизнесмен, владелец фирмы звукозаписи, отелей, казино, неприменный участник крупных политических мероприятий вроде президентских компаний. Творческое долголетие Синатры уникально, в 1993 году он вновь удивил музыкальный мир, выпустив альбом «Дуэты» со звездами поп- и рок- музыки от Барбары Стрейзенд и Ареты Франклин до Боно. Умер Синатра в Лос-Анджелесе 14 мая 1998 года.

[10] В Мемфмсе проживало в то время около 250 тысяч жителей.

[11] Ансамбль «Пленники» в начале 50-х был создан в тюрьме штата Теннеси.

[12]Населенный пункт в штате Миссисипи.

[13] От анг.pelvis – анатомич. «таз».

[14] В иудаизме существует два течения: фарисеи и саддукеи, первые признают воскресенье мертвых, Ангела и духа; саддукеи отрицают. И те и другие не приняли Иисуса Христа в качестве мессии, о котором пророчил Моисей.

[15] Элвис Пресли в минуты сильных эмоциональных переживаний заикался. Даже став знаменитостью, он не выработал хорошую дикцию, говорил с акцентом южанина, часто использовал в речи двойные отрицания и употреблял неправильные глагольные окончания.

[16] В самом первом случае, давшем название явлению, сын, став невольным убийцей отца,

женился на своей матери.

[17] От англ.spiritual – «духовный». Основной музыкальный фольклорный жанр американских негров.

 

[18] Первое публичное выступление Э.Пресли случилось на открытом воздухе в парке «Овертон Парк» в Мемфисе. Закончив вступительную песню, Элвис находился в полубессознательном состоянии, его привел в чувство гром оваций. «Что им так понравилось?» – спросил он у распорядителя. «Не знаю, но продолжай в том же духе», – последовал совет конферансье.

 

[19] В США божьи коровки попали во второй половине ХХ века. Определив в жучках проворных уничтожителей тли, «живой инсекцицид», американцы тайно тысячами отлавливали в Европе божьих коровок, помещали в специальные коробки-контейнеры и по липовым проездным документам отправляли несчастных в Штаты. Там их повсюду выпускали в дикие условия, полагая, что коровки сами пробьют себе место под солнцем. Так продолжалось много лет и все безрезультатно. Возможно,  ностальгия доводила вынужденных иммигрантов до сумасшествия. Отчаявшиеся американцы уже были готовы отказаться от этой затеи, в Европе роптали гринписовцы, зашевелился интерпол, как однажды, один нью-йоркский любитель природы принес в энтомологический департамент ФБР пойманного им невиданного дотоле пришельца. При расследовании эпизода с поимкой самки жука, выяснилось, что ее нашли недалеко от стратегического объекта, аэропорта Нью-Йорка. Подключили военную контрразведку, выяснилось, что вблизи аэродрома как-то выбросили крупную партию завезенных из Германии рождественских елей, пришедших в негодность во время длительной транспортировки, с ними случайно были завезены коровки. Устроившись на зимовку где-нибудь в Тюрингии или на склонах Альп в гуще пушистых елочек, они вместо спокойного ожидания прихода весны, неожиданно оказались за океаном. Здесь им ничего не оставалось,  как проснуться в теплом климате раньше срока, попенять на судьбину, да и приступить к питанию и размножению.

 

[20] Еженедельный католический журнал.

 

[21] Том Паркер, к концу 40-х самый влиятельный музыкальный промоутер в Нэшвилле, центре кантри в США. Подлинное имя Паркера Андреас Корнелиус Ван Квик, родился в стране булыжных мостовых и огромных соборов – в Голландии, созданной руками людей вопреки логике и законам природы, где реки текут выше шоссейных дорог, а деревни ютятся ниже уровня моря. После смерти отца в 1927 году юный Дрес купил билет, никто не знал куда, и несколько месяцев спустя объявился в Штатах, в Нью-Джерси. В 1929 году голландец поступил в армию США, сменив имя и фамилию. Позже, вследствии факта военной службы, он в музыкальных кругах имел прозвище «полковник». После четырех лет службы в зенитной артиллерии Паркер подыскал работу в цирке. Он быстро понял, что цирк не просто зрелище и развлечение, это действующая модель системы, предназначенной для обмана, управления, подчинения людей и прекрасное средство накопления богатства. С 1939 по 1945 годы Паркер отсиживался в Обществе гуманитарной помощи округа Гиллсборо, работая разъездным представителем. Чтобы «зашибить деньгу» он прибегал к разным трюкам, избирая своими мишенями хозяев умерших домашних животных, кроме того ему выделялись определенные суммы на спасение животных плюс полагалась бесплатная квартира, талоны на питание, бензин и авторезину. После войны Паркер разнюхал, что у многих популярных певцов, имевших выгодные контракты с крупными фирмами грамзаписи («РКА», «Дека», «МГМ») нет собственных агентов. Паркер сумел убедить певца в стиле вестерн, имевшего высокий рейтинг Эдди Арнольда стать его клиентом. В 1949 и 1950 годах они совместно выпустили два фильма «Ритм» и «Сезон прополки». Кинокартины не имели успеха, однако Паркер закрепился в Голливуде. Благодаря сотрудничеству с Арнольдом «полковник» установил самые важные для себя деловые связи. Он познакомился с Жанном и Джулиан Абербах, владельцами старейшей музыкально-издательской фирмы, встречался с Гарри Калхеймом и Эйбом Ластфогелем, распоряжавшимися агентством «Уильям Моррис» в Нью-Йорке, Стивом Шолесом главой студии «Кантри» фирмы «РКА-Виктор». Эти люди являлись ключевыми фигурами музыкального бизнеса,  и связи с ними стали основой всей деятельности Паркера в шоу-бизнесе.

[22] Передача «Стив Аллен Шоу» шла по воскресеньям вечером. Аллен был непредсказуем в выборе участников своей программы, от полного простака до человека высокой культуры. Аллен утверждал: «Глядя в телевизор, люди … быстрее улавливают вашу мысль, но и быстро теряют к вам интерес». В своем деле его считали новатором.

 

[23] Слоним воспроизвел отрывок из поэмы Т.С.Элиота «Полые люди» 1925г.

[24] Позже Аллен пояснил, что так было задумано нарочно, таким образом продергивали евангельстов Юга 30-х годов, читавших проповеди, перемежая их музыкой кантри и призывами жертвовать в фонд «Любовные предложения».

[25] Так же из Элиота.

 

[26] Пресли почти не принимал душа, предпочитая обтираться влажной губкой.

 

[27] Синтетический наркотик.

 

[28] Лос-Анджелес.

 

[29] Мой долготерпеливый читатель, несмотря на нарочитую невероятность пересказываемого мною эпизода из жизни Пресли, факт такой экзальтации является не плодом ночного вымысла, он подлинный.

 

[30] Из письма Леона Слонима к психиатру Карлу Густаву Юнгу.

«Днями прикончил твою диссертацию «О психологии и патологии, так называемых, оккультных феноменов». Ничего не понял, не серчай. Знаю, знаю, как ты относишься к моему мнению, но уволь, мысли так смешались и запутались, что, грешным делом, я впал в отчаяние, которое давил написанием очерка «Изначальная печаль как базовая платформа скуки». И тут, милый Карлуша, мое сочинительство погубила идейка: вот, кабы, начать новую эру массовой психологии, вывернуть наизнанку культурный традиционализм. Вызвался помогать мне в этом деле один инженер, существо совершенно первобытное. Поверь, я только хотел развеяться, посмеяться над теми, кто уверен в реальности мира, для  кого я просто непрактичный дурачок, не имеющий смысла и значения в важной материальной цивилизации. Что же теперь? Вышла полная абракадабра: дебелый певец, страдающий аутизмом, его невежественные дрессировщики, лишенные всякого умственного блеска, какая-то сказочная мерзость!

Я оценил всю призрачность своего проекта, отчего грусть моя вернулась, но! в неожиданной форме: Карлуша, страсть к женщине разбила плавность моего интеллектуального движения. В Голливуде меня привлекла бессвязностью речей актрисочка Долорес Харт. Во время наших свиданий (исключительно на людях, разумеется) она хорошела на глазах, пугая меня своими громадными бархатными как фиалки очами. В наших нервозно развивающихся отношениях мы достигли того, что я позволил себе называть ее «мой розанчик Долли», а она говорила мне, пунцевея от удовольствия, «ты». Бесподобно, правда? Она была, как оркестрант, ужасно приземленный вне искусства, при этом дьявольски точный слух позволял расслышать ей нежнейший зов. Ты спрашиваешь меня: почему «была»? Долли покинула сей мир, нет-нет, она жива духом, но умерщвляет плоть, она стала монашкой – весьма оригинальное для здешнего климата решеньице*.

Да я все не о том. А впрочем, нет, поступок моей цветочной феи развернул меня к размышлению о влечении человека к смерти, теперь даже кропаю серию статеек в жанре диалогов с Танатосом**. И, знаешь, эврика – я понял, что все возможно: я и Бог, я и несовершенный мир, все сразу. Отныне каждая ночь для меня – это Последняя Ночь, а на рассвете меня благословляет малиновка, и я лью чистые слезы благодарности, мне есть о чем поплакать, Земля планета неприкаянная.

Пишу тебе, а сам нет-нет, да посматриваю на улицу людей, сукиных детей, живу сейчас я в Лос-Анджелесе в дурацком районе-ловушке для туристов, сколько вижу, сколько! Придумал составить список знакомых персон и их грехов тайных и неприкрытых, потратил целый ворох бумаги и, чтобы сохранить анонимность, спустил его в полицию не почтой, а посредством унитаза, мол, бумажный ком застрянет в канализации, явится офицер полиции, переодетый сантехником, и, привет – всех арестуют. Ворвется полиция, сцапает их, будет допрашивать годами, пока не докопается до всех преступлений. Вскроется целая сеть повсюду: в Америке, Канаде, Париже, Португалии, ого-го дело будет! Я тем временем обзаведусь походным снаряжением, в магазинах Армии спасения всем можно запастись впрок по-дешевке, фланелевые рубашки по пятьдесят центов за штуку – шутка ли? Разноцветные фланелевые рубашки чрезвычайно увлекают меня. Вчера вечером надел чистые носки, рюкзачок за плечи плюс сачок и пошел прогуляться по Лос-Анджелесу, чтобы проверить,  каково ходить по городу с рюкзаком. Весело. Бродяги спрашивают меня, не собираюсь ли я на поиски урана или других вещей, ценных для человечества. Хорошие люди, запомнился мексикашечка глупый – все руки у него были попилены, он пытался резать вены старым тупым лезвием, я подарил ему свою выкидуху, удобная штучка, прежде продезинфицировал в уксусе, чтобы не случилось у него заражения крови. Так, постигая мир, добрался я до линии Южно-тихоокеанской железной дороги, залез в спальник (он у меня теплый, на утином пуху) и думал под грохот проносившихся локомотивов: скоро свершится разожженная мною всемирная полицейская революция, и предвижу, как рюкзачное воинство бродяг – мстителей тысячами, миллионами уйдут в горы и долы вместе с детьми, стариками и юными подругами, и рухнут Города, плодящие порок и разврат. Карлуша, дожить бы до того дня!

Р.S. Пожалуйста, вышли мне те красные пилюли, чем пичкал меня в клинике, нервишки поигрывают, боюсь, не ровен час расхвораюсь, и не успеем мы обсудить с тобой многого.

Твой преданный пациент и скромный друг, Л.Слоним»

______________

* Долорес Харт снялась в двух фильмах с Пресли и сразила Голливуд уходом в монастырь.

** Бог смерти.

 

[31] В жизни Элвис и Мэрилин никогда не встречались, но волей журналистов оба были зачислены в категорию «безумных секс-звезд», с одним различием: у Пресли был баритон, поэтому его в насмешку называли «Мэрилин с баритоном». В общем, и Мэрилин и Элвиса признавали распущенными представителями мира искусств, хотя Монро казалась  более приемлемой с точки зрения общественной морали.