(хроника половины любви)

                   Действующие лица:

1. Евгений Смолин, 34 лет.
2. Любоь Вишена, 34 лет.
3. Евгений, пятнадцать лет назад.
4. Люба, пятнадцать лет назад.
5. Михаил Ильич Ворошин, 78 лет.
6. Александр Васильевич Степанов, 70 лет.
7. Елена Николаевна Лакова, хирург, 50 лет.
8. Красивая девушка.
9. Медсестра.

 

                    Картина первая.

(больничная палата на три места; одну кровать занимает Евгений,  с гипсом на ноге; вторую – Степанов; входит медсестра)

Медсестра. Так мальчики, радуйтесь – вам таблеточки.

Степанов.  А Смолину таблетки – от перелома?

Медсестра. Перелом у Смолина не главное, иначе лежал бы в другой палате. Стоп! А где наша недопогасшая звезда – Михаил Ильич Ворошин?

Степанов. Третий день не наблюдаем никакого его сияния.

Медсестра. Так, на  лицо нарушение режима!

Евгений.  Но его же, направляли в область на обследование.

Медсестра. Скорая  вернула тело  вчера вечером…

Степанов. Ну, ему-то  можно всё! – любимчик Елены Николаевны. Это мне не разрешили даже помыться дома, хотя на этаже не работает душ. А что, если я тоже самовольно отлучусь на целый день?

Медсестра. Выпишут вон за нарушение режима.  Освободишь Родину от ответственности за свой организм.

Степанов. Конечно, я же  не Ворошин,  я в пределах безоговорочных правил.  Вот где справедливость!  А чем я хуже его? Я был вторым секретарём в горкоме партии! Я тоже могу прикидываться клоуном и даже говорить, как он!

Медсестра. Всё! Остаёмся по месту расположения, скоро обход.  (выходит)

Степанов. Вот, Евгений, обрати внимание: Ворошину ничего не будет.

Евгений. Каждому своё, не завидуй. У тебя были одни привилегии, у него другие; у тебя за должность, у него за индивидуальность.

Степанов. Прямо индивидуальность. Я тоже могу придуриваться, но по делу!

Евгений. Так попробуй.

(входит врач, Елена Николаевна)

Елена Николаевна. Здравствуйте, мальчики, а где наш возбудительный артист, наш Ильич?

Степнов. А вот, нету.

Елена Николаевна. Должен быть на месте, как минимум, вчера.

Степанов. (загадочно) Видно, что-то его опять  отвлекло.

Елена Николаевна. Что же, это  может его отвлечь ОПЯТЬ?

Степанов. Говорил, что теперь его снова занимают  женщины, причём, так сильно, что он ни о чём другом  думать пока не может.

Елена Николаевна. А вас, Степанов, женщины  не занимают? Не мешают думать о чём-то другом?

Степанов. Почему вы спрашиваете: я, между прочем, моложе его на восемь лет?

Елена Николаевна. (весело)  Поэтому хочется сравнить боевой дух.

Степанов. Нет, в старости, я ценю только старость.  Организм против необязательных усилий.  Я с удовольствием теперь только ворчу.  И

счастлив. А у Ильича, какое-то бешенство старости. И чего себя так беспокоить?

Елена Николаевна. Разумно.   Ворошин, как  появится,  пусть  зайдёт ко мне с результатом.  А вас, Смолин, нога не беспокоит? Не мешает думать?

Евгений. Нога беспокоит только как баланс. Думать не мешает, потому что не о чем.

Елена Николаевна. Ну, терпите. Терпение, это главное из наших лечебных средств. Вам-то ещё рано превращаться в баланс,  даже частично. (уходит)

Степанов. Заметил, без Ильича, она у нас не задерживается. Вот что значит язык! Любит его слушать. А мы ей не интересны. Мы слишком обычные. Тфу!

Евгений. Что в том, что ей с ним  веселей, чем с нами.

Степанов.  Чу, не он ли говорит за дверью?

(входит Ворошин.   На вид, ещё крепкий старик)

Ворошин. Привет унылым мученикам дум!

Степанов. Думы причём?

Ворошин. А разве не они печалят нас?

Евгений. Они, ты угадал, но что с этим делать?

Ворошин.  Печали заменить: мечтой о бабах! О чём ещё мечтать в рассвете лет?

Степанов. Какой рассвет, совсем рехнулся, старый!

Ворошин. Рехнуться, тоже выход в лёгкость дум.  Рассвет не в скучной истине, а в духе.

Степанов. Тебе пора подумать о душе.

Ворошин. Я всей душою думаю о девах. Не ведаю: зачем ещё душа.

Степанов.  Для баб, поди, осталась только мысль.

Ворошин. Что спорить мне с покойником любви!

(входит врач)

Елена Николаевна. Внезапное явление народу. Где был?

Ворошин,  Где ночевал, по-вашему? Без женских ласк я  выжить не могу. Итак, весь месяц мучаюсь один. Желаете, чтоб умер, как мужчина? Зачем тогда здоровье, если жизнь лишится самых главных ощущений?

Елена Николаевна. Что-то ты много сказал, не ответив.  Где результат?

Ворошин. Ах, документы? Вот. Насквозь просмотрен. Я думал, можно срыть изъяны плоти,  Не скрыл, и больше нет у плоти тайн. Теперь меня гнетёт обыкновенность. Смогу ли я такое пережить?

Елена Николаевна. Сможешь, если будешь соблюдать лечение. И нормально разговаривать.

Ворошин. Тогда, скажите мне честно, Елена Николаевна, как я на ваш взгляд, как мужчина. Достоин ли я ныне женских ласк? Видите ли, моя старуха как-то мало мне радуется: уж не соперник ли здесь? Она  меня старше, хитрее, и коварнее. Того и гляди – не уследишь. Всё-таки, я тут, она там, на свободе! Так, на сколько, я выгляжу? Только честно. Не щадите! Мне семьдесят восемь.

Елена Николаевна. Прямо честно?

Ворошин. Не щадите!

Елена Николаевна. Ты действительно почему-то выглядишь необъяснимо моложе. Где-то, на семьдесят семь с четвертью.

Ворошин. О, Елена Николаевна, если бы видели меня в семьдесят семь! В семьдесят семь я взглядом останавливал соседку! И не одну, бывало двух зараз!

Елена Николаевна. А как сейчас, с соседкой?

Ворошин:  Не выдержала –  инфаркт.  А с бабкой надо что-то делать; всё-таки, я поторопился жениться.( мечтательно)  Вот женился бы в сорок,

сейчас бы жене было только пятьдесят восемь. Другие функции! А то не может она…

Елена Николаевна. Достаточно. Ты, Донжуан, пропустил капельницу, занимай позицию, сейчас поставят.

Ворошин. К чему пришёл, волненье пережив!

Елена Николаевна. Всё – занавес. Теперь, как все, лечись. Да, вспомнила: тебя жена искала, теперь скажи точнее: где ты был?

Ворошин. О, истина, она меня погубит. Ну, заходил к одной, проверить плоть.

Елена Николаевна. Фу, я как ты опять заговорила. В тебе какой-то всё же, вирус есть.

Ворошин. Я жизнью заражён сильнее прочих. Ведь только жизнь – есть средство от всего!

Елена Николаевна.  Ну, хватит, говори нормально. Просто беда с тобой.

(уходит)

Ворошин. Со мной – беда! Вершина похвалы!

Степанов. Женя, заметил какая к нему любовь, а всего-то, состроил из себя скомороха..

Ворошин. Завидуешь ты стилю моему, а между тем, слова диктует чувство.

Степанов.  Чем дорожишь? Просрочен, как продукт.

Ворошин. Живи мгновеньем – возраста в нём нет!

Евгений. Понял формулу, Александр Васильевич?

Степанов. Всё это беспокойство, то есть – бред.

Евгений. И ты заговорил его размером.

Степанов. Известно – заразительнее дурь.

 

                          Картина вторая.                                      

( больничная столовая: за столиками сидят по двое; за одним обедают Ворошин со Степановым; на костылях входит Евгений, видит только одно свободное место, где сидит женщина, с таким же гипсом на ноге)

Евгений. Позвольте. (присаживается, убирает костыли, прислоняя их к стене, где пара таких же, потом смотрит на женщину; вдруг, оба замирают, и – через секунду – неестественно, напряжённо  хохочут)

Ну, мы теперь похожи!

Любовь. Это невероятно!   Ничего не было более неожиданного.

Евгений. Такого не придумать.

Любовь.  Да, такого поразительного момента не придумать.

Ворошин. (громко) Какую женщину сосед наш отхватил: с такой ногой красивой. Как так меня опередил хромой?

Степанов. Не горюй: вон справа, сидит молодая красотка.

Ворошин. (к ней) Мадмуазель, вы не будете против, если я пересяду к вам. Видите ли, чтобы выздороветь, я должен восхищаться. А в наших унылых краях, кроме вас нет ничего восхитительного.

Девушка. Восхищайтесь лучше оттуда, где сидите.

Ворошин. Что ж, вижу Богом посланы не мне. Ужель спасти меня вам слишком трудно. И мне печальна ваша красота.

Девушка. Дайте спокойно поесть.

Ворошин. Покой – поесть.  Какое заблужденье!

Евгений. (всё ещё поражённый) Вот, действительно, неожиданность.

Любовь. Действительно. Когда вернулась в родной город, почувствовала, что тебя здесь нет. И поверила этому.

Евгений. Меня и не было: вернулся совсем недавно. Не ожидал, что ты…, не ожидал. А почему ты вернулась?

Любовь.  Чтобы избавиться от  ошибки. Этот оживлённый болтун из вашей палаты?

Евгений. Из нашей. Агония возраста. Драматизм несоответствия.

Любовь. Не то, что у нас: никакой агонии.

Евгений. Уже никакой.

Любовь. Это хорошо, а то, в первую секунду, я напугалась.

Евгений. Чего? Прошлого,  когда оно уже смешно?

Любовь. Оно и тогда было смешным.

Евгений.  Понимаю, для тебя.

Любовь. Это потому что, ты тогда впервые влюбился.

Евгений. А ты?

Любовь. Со мной всё было по-другому.

Евгений. Тогда расскажи, как. Я, наконец, хочу хотя бы знать, почему всё напрасно…

Любовь. Постой, покушаем,  потом встретимся в фойе, на диване.

Ворошин. Ты посмотри, как быстро уломал. Я вижу в этом костылей значенье.

Вот чем сошлись, вот в чём пароль судьбы!

Степанов. Ты б лучше ел, погонят нас отсель.

Ворошин. Я всё готов отдать за впечатленье. Что голод, уже полон организм.

Степанов. Нет, лучше мне обедать одному!

Ворошин, Ужель, желудок главное в конце!

Любовь. В палате он также неугомонен?

Евгений. Любит что-нибудь произнести.. Но иногда забавно и даже остроумно.

Любовь. Разве старость забавна?

Евгений. Если дотянем, узнаем поточнее.

Любовь. Немного осталось.

Евгений. Ну, не кокетничай. Да и главное ли – срок?

Любовь.  А что главное?

Евгений.  Может, потери…

Любовь. (горько) Пожалуй.

 

Картина  третья.
(Любовь с Евгением сидят на диване в фойе)

Любовь. Знаешь, с прошлым рекомендуют расставаться смеясь.

Евгений. Интересное предисловие. Рассмеяться  бы.

Любовь.  Я же понимаю, что оставила тебя в обиде. Так что, обязана всё-всё объяснить. Пожалуй, это больше необходимо мне.

Евгений. Что ж, время есть. Надо же, так одинаково и одновременно сломать ноги.

Любовь. Думаю – это свыше.

Евгений.  Нужны мы  безразличным Богам.

Любовь. Как знать. У тебя авария?

Евгений. Да, семнадцатого числа.

Любовь. И у меня семнадцатого.  Это что-то.

Евгений. Я бы не мистифицировал.

Любовь. Не хочешь видеть знак?

Евгений. Лучше говори, о чём хотела поведать.

Любовь. Так вот, хочу начать с начала, с момента, когда нас объединили в одиннадцатый класс. Как я теперь понимаю: именно любви мне не хотелось, но

я жаждала внимания, тайной власти. Да, именно властвовать, влиять. Почему так, не знаю. Мне нравилось «отшивать» самоуверенных красавчиков. Почти все пробовали меня покорить. Один ты робел. Но как ты на меня засматривался! Не обижайся, но ты ничем не блистал:

ни фигурой, ни мальчишеским дерзким остроумием. Ничем. Но я чувствовала, что власть над тобой будет самой глубокой. Никто не ожидал, что на

вечеринке, я выберу тебя на белый танец. Ты впал в замешательство, но потом, даже заставлял себя шутить.

 

Картина четвёртая.

           (Они, но молодые, начинают танцевать)

Люба. Жень, расслабься, ты твёрд, как памятник. Хоть шевельни ногой.

Женя.  Которой, из двух? Я ещё ни разу не танцевал.

Люба. Просто переминайся с ноги на ногу, но с видом, что так задумано. Вот, смелей. Придётся взять тебя на поруки.

Женя. Согласен.

Люба. Он согласен! Надо же, как.

Женя. Я в том смысле, что готов на всё.

Люба. Получается, сообразил. А что, если нам попробовать продемонстрировать вращение?

Женя. А зачем, такой риск?

Люба. Для форса.

Женя. Лучше временно пренебречь славой. Подвиги лучше регулировать.

Люба. Хорошо, фурор откладывается. А если так, то здесь больше нечего делать, предлагаю провести эту ночь на качелях. Будешь меня качать.

Женя. Это моё любимое занятие.

Люба. Соображаешь. Но ты сказал, что готов на всё для меня?

Женя. На всё возможное.

Люба. Я хочу, чтобы ты каждый день читал мне новые стихи, как ритуал.

Но только не те, что проходим в школе.

Женя. Стихи?

Люба. Тебя уже что-то смущает?

Женя. Только моё полное  равнодушие к поэзии.

Люба. Только это?

Женя. Только.

Люба. Ну, к завтрашнему дню, ты, конечно, ничего не найдёшь, а вот к вечеру пятницы, прошу.

Женя. Принято к исполнению.

Люба. Тогда в пятницу на качелях.

                                                                                 

                  Картина пятая.

( тёплый апрельский вечер; они сидят рядышком на качели, раскачиваются)                                       

Люба. А с тобой приятно качаться просто так.

Женя. А можно не выпускать твою руку?

Люба. Пока не слышу стихов.

Женя. (декламирует)

 

Каждое слово твоё,

Эллипсом эха во мне.

После свиданья, потом…

Всё  вспоминая, молчу.

 

Там, где с тобою вдвоём,

Мы поклонялись луне,
Полный безумия  чувств,

Звёздное небо учу.

 

Люба. Как догадался, что люблю восточное? Где откопал? Разрешаю обнять себя за талию.

Женя. Безумно рад.

Люба. Так уж и безумно? Впрочем, правильно, продолжай.

Женя. Продолжать?  Было условлено один стих за встречу.

Люба. Продолжай обнимать, разрешаю. Вот и звёзды просвечивают.

Женя. Я до тебя их не замечал. Нет, я, конечно, их видел, но не восхтщался.

Люба. Что, прямо не замечал?

Женя. Ну, не так, чтобы сосем. Я их не чувствовал.

Люба. Мне с тобой хорошо. Раньше так хорошо было только с любимым котёнком, но его украли.

Женя. Полностью ли я тебе заменил котёнка?

Люба. Не ожидала, что у тебя есть ирония.

Женя. Это не ирония – это тревога.

Люба. Что же тебя тревожит?

Женя. Как-то легко я стал твоим приближённым.

Люба. А хотел?

Женя. Мечтал, но боялся. Ты так красива.

Люба. Ты боялся красоты?

Женя.  Но ведь только красота выше всего, как тайна.

Люба.  Какое получилось умное предложение.

Женя. Разве это не так?

Люба. А мне кажется, красота это просто красота, и ничего больше.

Женя.  Нет, это тайна. Это необъяснимо.

Люба. Значит, это власть!

Женя. Над всем.

Люба. Это ещё надо проверить.

Женя. Можешь не сомневаться.

 

                                         Картина шестая.

( они, отложив костыли, снова сидят на диване)

Любовь. Понимаешь, мне было забавно наблюдать за тобой, властвовать. Это основное чувство, которое я тогда могла испытывать.

Евгений. То есть, тебе было смешно?

Любовь. Можно сказать и так. Я чувствовала, как трепетно ты меня любишь.

Это было моим удовольствием. Ты на каждую встречу приносил какие-то необыкновенные стихи. Бедный, где ты только их находил?

Евгений. Честно сказать, в голове. Где ещё? Это сегодня есть интернет, а тогда…

Любовь. О! Да, ты – поэт.

Евгений. Чушь. Это всего лишь слова. Теперь я не смогу выдумать ни строчки.

Впрочем, тогда я пылал тобой.

Любовь. Бедный, бедный Женька! Ну, что теперь.

Евгений. А помнишь, летом на танцплощадке, ты прилипала ко мне всем телом!   Словно целовала меня всего. Тогда я чуть не спятил от счастья. После этого мир словно стал другим.

Любовь. Вот за это прости!

Евгений. Почему?

Любовь. Я всё расскажу, не торопи. Мне с тобой, правда, было хорошо.

Евгений. Как с котёнком?

Любовь. Примерно. Помнишь, под конец года, откуда-то к нам перевёлся он.

Евгений. Кто?

Любовь. Королёв. Ты даже не заметил, он походил на портрет Тесла. Красивей его не было никого. И со мной что-то случилось. Но он меня едва замечал. Я поклялась, что он будет мой. И тогда я прижалась к тебе, чтобы вызвать его ревность. Тебе больно?

Евгений. Мне горько и смешно. Но это сейчас, когда я остыл.

Любовь. Я поступила в тот  же институт, что и он. И, в конце концов, я его добила.  Мы  поженились.  Я знаю, как тебя огорчило это известие. Я всё знаю. Ты передал через друга, что желаешь мне счастья. Но всё было неизбежностью. Но теперь слушай дальше.

Евгений. Для меня это конец истории.

Любовь. Но я прошу выслушать меня полностью. Хочу излить душу. Я прошу.

Евгений. Хорошо, расскажи.

(проходит медсестра)

Медсестра. Молодые одноногие  – отбой. Одна нога здесь,  другая – там!

Любовь. Ладно, куда спешить на одной ноге, поговорим завтра.

 

Картина седьмая.                                                

(столовая; за столиком сидят Степанов с Ворошиным, за соседний столик садиться «та» красивая девушка)

Ворошин. (к девушке) О, чувствую, сегодня станем ближе! Я ночь не спал, воображая вас!

Девушка. (она в хорошем настроении) Возможно, это жестоко с моей стороны, но я спала.

Ворошин.  Ты будешь для меня смятеньем дум моих!

Девушка. Какие слова. Повторите!

Ворошин. Ты будешь для меня единственным волненьем!

Степанов. Видите, он неповторим.

Ворошин. Позволишь ли,  тобой украсить взор? Позволишь ли  от глаз твоих воскреснуть!

Девушка. Ладно, воскресайте, но не громко. У меня хороший слух.

Ворошин. Позволь предположить, к тому и вкус хороший. Иначе для чего мне говорит слова. Могу ль, надеется на большее вниманье?

Девушка. Вы вне конкуренции. Ещё никто со мной не говорил так возвышенно.

Ворошин.  Слепцы вокруг, зачем им красота!

Девушка. Намекаете, что вы единственный?

Ворошин. Таких, как я, нисколь не насчитал.

Девушка. Теперь позвольте мне поесть без слов.

Ворошин. Что мне слова: душа полна глазами! Молчанье только очищает миг.

Степанов. Дай покушать девушке. А интересно, где наш окостыленный. Ни его, ни его одноногой красавицы.

Ворошин. Ужель, такое вышло впечатленье?

Степанов. Можешь нормально поговорить, – всё равно, не Шекспир.

Ворошин. О чём говорить, он явно был потрясён встречей. Потом лежал, как бревно, ни на что не реагируя.

Степанов.  Хорошо это или плохо?

Ворошин. Это сильно. Не могу не поверить, в такую изначальную силу. Тут тайна.  (к девушке) Волшебница, вы верите в любовь? Иль век не тот, и я один, последний?

Степанов. Опять ты пристаёшь, старик несносный.

Девушка. Уже я слышу: оба хороши.

Ворошин. Ты молодчина, тут ошибки нет. Но, главное, что жизнь неповторима.

Девушка. Я бы не  хотела, так глубоко задумываться. Зачем?

Ворошин. Такой вопрос, умом неразрешим.

Степанов. Вот и ешь, наконец, молча. Как можно одним ртом есть, и говорить.  Да ещё при этом думать.

Ворошин. К чему мне думать – всё понятно так.

Степанов. Ну, гений, что с тебя взять. И лечить поздно. Представляю, как ты надоел своей старухе! Бедная женщина!

Ворошин. (печально)  Я с ней молчу, поскольку всё сказал.

Степанов. Отрадно, что тебя надолго не хватило.

Ворошин. Со мной напрасно ссориться, мой друг. Мой принцип – недоступность  для обиды.

Степанов. Открою тебе секрет: приучить себя говорить в ритме, гораздо легче, чем просто быть умным. Вот попробуй.

Ворошин. Спасибо, я давно не сомневался.

Степанов. Так не откладывай, пришла тому пора.

(едят, в хмуром молчании)

Девушка. Ей, дедушки, не из-за меня ли такая мрачность? Мне было очень  весело от вас.

(они  не отвечают, угрюмы)

Девушка. Вот, смешные.

 

                              Картина восьмая.

(Любовь и Евгений снова сидят на диване)

Любовь. А знаешь, я тебя вспоминала, но не сразу, потом…   А ты?

Евгений. А я не забывал, сколько ни пытался.

Любовь. Прости.

Евгений. Ты ни в чём не виновата. Это математика природы: дело в уравнении достоинств. Ты сама изысканность, а я, так…, средний человек.

Любовь. Не всё  просто.  Ты не представляешь, сколько сил, хитрости, коварства я израсходовала на то, чтобы он стал моим мужем. Я выдохнула, когда это произошло, и расслабилась. Как бы стала, приходит в себя. Поначалу,

я им просто любовалась. Но красив! Не человек – картина. Мне завидовали исключительно все. Я даже не брала в голову: любит он меня – не любит.

Возможно, это было не так важно. Наверное, так радуются бриллианту. Я смотрела на него неотрывно, и постепенно это перешло в наблюдательность. Например, я стала замечать, что прежде чем отправиться на работу, он подолгу смотрит на себя в зеркало, бесконечно поправляя причёску, потом отступает, оглядывает себя целиком, после чего иногда меняет галстук или рубашку. Затем он слегка  поворачивается  спиной к трюмо. Меня забавляло – зачем это нужно при его природной ослепительности. Тем более, что после института его взяли  начальником смены огромного, но не самого чистого цеха. Постепенно я выяснила, что он допускает только то, что полезно. Он говорил, что не полезно

есть два дня подряд говядину.  Алкоголь был исключён вообще. Он панически избегал пить газировку из-за пузырьков.

Евгений. Ты решила меня рассмешить?

Любовь.  Не перебивай, я рассказываю тебе о жизни.  Да и не смешно.

Евгений. Извини.

Любовь. Я после института преподавала в техникуме. Представляешь – электродинамику. А всё из-за него. Впрочем, считалась лучшим преподавателем. Студенты боялись моих вопросов. Я требовала понимания.

Так на чём я перед этим остановилась?

Евгений. На пузырьках, на их опасности для жизни.

Любовь.  Он, очевидно, ощущал себя шедевром и тщательно оберегал. Шли месяцы, в одной и той же ритуальной ежедневности. И однажды, я поняла, что в нём ничего нет. Что он красив и пуст, как дорогая ваза. И ничего, кроме боязни повредить свою хрустальность. Он не понимал музыку, считая её бесполезной, как не содержащей никакой  нужной информации. Он читал только справочники. Его невозможно было вытянуть в театр, потому что, там дурят народ по системе Станиславского. Так мой восторг стал превращаться в страх. Очевидно, на красивую картинку я к тому времени насмотрелась. Вот когда, я вспоминала о тебе. Я вспоминала, с каким трепетом ты всегда брал мою руку, гладил мои пальчики.

Евгений.  Не помню.

Любовь. Ну, не упрямься, гладил.

Евгений. И вы расстались?

Любовь. Да, но теперь я Королёва.

Евгений. Тоже красивая фамилия.

Любовь. Расстались мы легко. Эмоции, он считал, приносят только вред. Их  избегал. Все знакомые недоумевали. И только одна женщина, знавшая его по институту, меня одобрила, и похвалила. Вот так я стала взрослой.

Евгений. Сочувствую.

Любовь. А ты?

Евгений.  А что я?  Как все: как-то вяло женился, вяло расстался. Живу. Впрочем, пригляделся, так живёт большинство. Люди не цепляются друг за друга.  Не средние века.

Любовь. Но ведь так теряется смысл жизни.

Евгений. А кто ищет смысл? Это придуманная тема.

Любовь. Мне почему-то жаль, что ты, именно ты, так думаешь. Очевидно, меня качнуло в другую сторону. Помнишь: ты принёс, теперь-то я знаю, своё стихотворение:

 

В яблоне краше луна.

Если покинешь меня,

Станет надежда темна,

Вновь не придумаю жизнь.

 

Если покинешь меня,

Станет напрасною мысль,

Но, как разлука длинна.

 

Евгений. Не помню. Я ничего не помню.

Любовь. Что ж, я многое в тебе убила. Не хочешь помнить. Я хочу, чтобы ты по-настоящему в кого-нибудь влюбился. Как тогда. Очень хочу!

Евгений. При случае, учту твои пожелания. Хотя от нас ничего  не зависит, это ты поняла сама. Но мне приятно с тобой говорить, только больше не надо о прошлом.

Любовь.  А мне теперь дорого только оно. Дорого то, чего я раньше даже не замечала.

(подходит медсестра)

Медсестра. Смолин, тебе на УЗИ лёгкого.

Егений. Иду. (Любе) Нашим содержанием становится состояние здоровья. Уже есть, что о себе сказать. Чем похвастать.

Любовь. Нет! Теперь я знаю: наше содержание – душа.

Евгений. Никому не говори – засмеют.

 

                                      Картина девятая.

(столовая, Ворошин явился один, подошёл к столику девушки)

Ворошин. Разрешите ли присесть за ваш столик?

Девушка. Присаживайтесь, место есть.

Ворошин. Благодарю. Видите ли, мне трудно: я дал слова больше не употреблять стихотворный размер. А разговаривая, как все, я теряю какую-то смелость. Мне сложней формулировать. Модно ли узнать ваше драгоценное имя?

Девушка. Имя простое. Ирина.

Ворошин. У красоты не бывает простых имён.  А меня все зовут по отчеству, Ильичём. Никаких намёков на красоту.  Я не возражаю. Так вот, восхитительная Ирэн, у меня к вам пустяковая, но деликатная просьба.

Девушка. О чём?

Ворошин. Сначала я должен объяснить ситуацию. У меня трагедия: ко мне охладела моя верная старушка.  Как бы погасла, и не радуется моим порывам.

Девушка.  Порывам?

Ворошин. Что есть, то есть. Но понимаете, старушку надо бы как бы разжечь. Иначе погасну я, и закончится смысл жизни, хотя сама жизнь может продолжаться. Но меня не радуют эти пустяки.

Девушка. Вы меня шокируете.

Ворошин. Не надо шокироваться: всё очень просто. Вот уже год, как старуха меня ни к кому не ревнует. О, как она меня бешено ревновала, даже дралась года два назад с соседкой. Я знаю, что любовь сама по себе может погаснуть, но никогда не умирает ревность. Ревность самое верное, самое надёжное чувство. Это залог  близости, чтобы там моралисты не говорили. Я хочу, чтобы вы заставили её ревновать.

Девушка. Вы сумасшедший!

Ворошин. Нет, я всё продумал. Внизу в фойе для свиданий, вы подойдёте, скажите: «Вот ты где!», и слегка меня приобнимите. Я, изображая смущение, скажу: «знакомьтесь, моя жена, Лида», а ей скажу, что сидим за одним столиком. Вам бояться нечего: сюда, на четвёртый этаж, ей не подняться.

Девушка. Нет, вы точно сумасшедший!

Ворошин. Я несчастный.

Девушка. Напротив, вы счастливчик, если в вашем возрасте у вас такие заботы.

Ворошин.  Возраст, всего лишь цифра, тогда как душа бессмертна, но только любовь может активировать душу. Иначе, душа –то тень.

Девушка. Душа, может быть, и бессмертна, но человек надолго, то есть, на всю душу, не рассчитан.

Ворошин. А не надо никогда рассчитывать, надо чувствовать!

Девушка. Никому так не говорите. Вверху услышат – добавят срок до пенсии.

А хотелось бы до неё дожить.

Ворошин. Зачем: если там не будет никакой любви?

Девушка. В наше время её, кажется,  нет и до пенсии.

Ворошин. Тогда лучше не жить. Не беспокоить себя напрасностью.

Девушка. Не преувеличивайте. Жить приятно: столько забавного.

Ворошин. Любовь – и есть единственное преувеличение всего на свете. НО она не забава, она – трагедия.

Девушка. Тем более, зачем трагедия; надо быть реалистом.

Ворошин.  Какое скучное слово. Но чего стоит жизнь, если в ней нет даже трагедии!

Девушка. Но реальность – это всё, что есть. Так учили в институте.

Ворошин. Вы ещё не знаете, а я вам скажу: реализм – это заблуждение. Дай Бог, вам когда-нибудь это понять. Впрочем, быть может, всё – заблуждение. Но реализм – самое скучное. Приятного аппетита!   (поднимается со стула)

Девушка. Вы, что не будете обедать?

Ворошин. Зачем? Чтоб скуку продолжала плоть?  Портить обедом отверженность! Ни за что!

(входит медсестра)

Медсестра.  Ворошин, почему не забрал таблетки?

Ворошин. Что таблетки? Я умру не от этого. Я умру от тоски. Как Пушкин!

Медсестра. Пушкин умер от раны.

Ворошин. С кем я тут говорю! (уходит)

Медсестра. Пушкин, блин!

Девушка. Он, как, нормальный?

Медсестра. Абсолютно, нет! Он  с фёйерверком в заднице.

 

Картина десятая.

(они снова сидят на диване)                                         

Любовь. Что показало УЗИ?

Евгений. Затемнение, видимо от удара. Будут наблюдать.

Любовь. А что чувствуешь?

Евгений. Ничего.

Любовь. А то, что мы снова сидим рядышком, как в юности?

Евгений. Чувствую, что сидим рядом.

Любовь. А мне хорошо, даже не жалею, что ради этого судьба сломала мне ногу. Мне с тобой хорошо.

Евгений. Как с котёнком?

Любовь. Помнишь про котёнка. Теперь совсем не так. Но не спрашивай, как. Не смущай.

Евгений. Тогда, на качелях, мы любили болтать, всё-таки, двумя ногами.

Любовь. Двумя-то ногами можем и сейчас, двумя левыми. Хочется говорить всякие глупости.

Евгений. Очевидно, глупости тоже предусмотрены Господом, чтобы человек не окаменел в самомнении.

Любовь. Чтобы, вообще, не окаменел. Когда-нибудь в мире будет не хватать глупости, и придумают искусственную глупость.

Евгений.  Придумают специальные хранилища, ведь глупость так быстро теряет актуальность. Но пока её надёжно хранят отдельные графоманы в разных сферах. Искусство, интересная штука. Модильяни умер в нищете, а в нём бесконечность чувств, разума, непостижимости.

Любовь. Не знала, что тебя тоже он восхищает. Видишь, я не всё о тебе знаю.

Ты меня опять поразил.

Евгений. Это называется – опоздал.

Любовь. Но жизнь продолжается.

Евгений. Не ощущаю.

Любовь. Обещай мне: пока мы здесь, мы каждый вечер будем сидеть на этом диване – молчать, разговаривать, молчать.

Евгений. Это не сложно.

Любовь. Спасибо. И ещё, боюсь, вдруг откажешься выполнить самую важную просьбу.

Евгений.  Уж,  постараюсь.

Любовь. Обещаешь?

Евгений. Я же, сказал.

Любовь.  Постараешься – это уже слово. Прошу слушать стихи. Я буду читать тебе. Стихи, которые ты когда-то для меня писал.  Я помню!

Евгений. Но во мне уже многого просто не стало.

Любовь. Ничего больше не прошу.

Евгений. Я писал стихи! – Смешно.  До чего же, всё грустно…

Любовь. Прости! Но послушай:

 

Вечера тающий свет

Тайно волнует меня:

Что если ты не придешь?

 

И – продолжения нет.

Мысль откровенней, чем нож.

Мысль горячее огня.

 

Евгений.  (усмехнулся) Это писал я?

Любовь.  Ты.

Евгений. Вот, болван!

 

                             Картина одиннадцатая.

                       (палата)

Евгений. Александр Васильевич, а где у нас твой друг, виртуальный  любовник, неиссякаемый Ильич?

Степанов. Мы поссорились.

Евгений. А как вы нашли повод?

Степанов. Надоел высокопарностью, мне кажется, он спятил.

Евгений. Но нельзя же, обижаться на товарища только за то, что он спятил. Строго говоря, так можно вообще остаться без друзей.  По-моему, человека личностью, делает особенность сумасшествия.  Правильность скучна и однообразна.

Степанов. Стыдно с ним в столовой, громко пристаёт к девушке.

Евгений. Интересно, я бы послушал. Всё-таки, в нём есть какой-то кураж. Кто ещё так сможет в семьдесят восемь лет. Его не видно с утра: не сбежал ли к

своей старухе, от которой  мечтал дождаться всплеска чувств. Думаю, он её замучил сердечной неутомимостью.

(входит медсестра)

Евгений. Не подскажите, где наш штатный Донжуан?

Медсестра. Он же, блин, Пушкин.

Евгений. Пушкин, почему?

Медсестра. По масштабу тоски. Говорит, она у него как у Пушкина. Отказывается жить. Сейчас он в кабинете врача, где сама Елена Николаевна   ласково уговаривает его жить дальше!

Степанов.  (возмущён) Как с ним возятся, по сравнению со мной!   Я хоть умри – никому …

Евгений. Ну, ты хотел такое получить просто так, а всё надо заработать. Он-то себя создал.

Медсестра. Экземпляр. Пушкин, блин! Не желает дальше жить, в виду недостаточности любовных впечатлений! В семьдесят восемь!

Евгений. Вот! Но говорит, что особенно сексуален был в семьдесят семь: сводил с ума соседку.

Степанов. Интересно, как Елена Николаевна его убеждает? Уговаривает убавить пыл или предлагает не терять надежду на будущую удачу?

Евгений. Всё равно, редкий случай. Уникум.

Медсестра. Уж, точно. Степанов, вот вам ещё таблетки, новое назначение. Чтобы не думали, что о вас не заботятся.

(уходит)

Степанов. Надо же, уговаривают жить! Сервис! Не может жить просто так, как нормальный старик.  Все, в его возрасте, живут просто так, без возвышенных претензий.  Нет, тут что-то с головой! Все должны…

Евгений. Значит, не все.

Степанов. И вы, туда же!

Евгений. Я, скорее всего, вообще, никуда. Так, посторонний наблюдатель.

Степанов. Ещё один! Куда я попал? Все умные, как собаки. Беда.

Евгений. Да, ладно, страдать-то. Когда ещё будет так забавно, как здесь?

Степанов. Ты прав: как взглянуть. Действительно, смешно, если не завидовать.

Евгений. А по-моему, завидовать здесь особенно смешно.

Степанов. Слушай, прости любопытство, а что у тебя с этой, одноногой?

Евгений. (холодно) Уже – ничего.

Степанов. Ну, прости…

 

                              Картина двенадцатая.                                    

(«они» снова сидят на диване)

Любовь. Медсестра уже называет наш диван гнездом одноногих.

Евгений. Наш?

Любовь. Так здесь больше никто не сидит. Меня обещают выписать на следующей неделе.

Евгений. Мне ничего не обещают, ведут наблюдение.

Любовь. И ты будешь здесь сидеть один? (пауза)  Молчишь. Можно, я буду тебя навещать?  Разрешишь?

Евгений. Ну, если захочешь.

Любовь. А хочешь ли ты?

Евгений.  Как хочешь.

Любовь. А мою просьбу, попытался исполнить?

Евгений. Да, пытался, от нечего делать. Даже смешно.

Любовь. И что не  получилось?

Евгений. Ну, уж не шедевр.

Любовь. Всё равно прочти.

Евгений. (читает)

 

Нечего больше сказать.

Вот как кончается всё.

Угли желаний темны.

 

Всё, что сияло в глазах,

Время куда-то несёт,

Дальше безмолвья луны.

 

Любовь. Печально, но сильно. Ты настоящий поэт.

Евгений. Всё брошу, и буду писать стихи.

Любовь. Не смейся. У меня есть вкус.

Евгений. У меня тоже. Надеюсь, это спасает от графомании, от непонимания, что далеко не поэт.

Любовь.  Но пока мы здесь, прошу, пиши для меня. От нечего делать.

Евгений. Не знаю, ведь вдохновением правит небо. А мне теперь смешно стихосложение.

Любовь. А любовь?

Евгений. Что любовь?

Любовь. Не смешит?

Евгений. Так  это тот же,  каприз неба, род вдохновения.

Любовь. У меня такое чувство, будто я поморгала свою любовь.

Молчишь?

Евгений. Молчу.

Любовь. Интересно, если бы у нас не были сломаны ноги, сидели бы мы сейчас вместе? Что скажешь?

Евгений. Не стоит отвечать на все вопросы, даже не все стоит задавать.

Любовь. Что ж, допустим. Давай помолчим. Мне нравится молчать и чувствовать твоё молчание. У тебя оно особенное.

Евгений. Да, молчать у меня получается как-то интереснее.

Любовь. Чего это интереснее?

Евгений. Слова ограничивают воображение, ставят точку; молчание – нет.  Потом, мне кажется, что сказанное слово уменьшает, что-то в душе.

Любовь. Молчание всегда равно полноценности человека. Какой человек, такое и молчание.

Евгений. Как мы умны! Как бы нас кто  не подслушал.

Любовь. Знаешь, пришло в голову: Любить, значить быть мысленно  наедине… Согласен?

Евгений. Разве я знаю.

 

Картина тринадцатая.

(палата, входит медсестра)

Медсестра. Так, деточки,  получите таблетки.

Евгений. А где опять наш Ильич?

Медсестра. (печальная пауза) Ворошин…

Евгений. Ну.

Медсестра.  Отсутсвует.

Степанов. Вот! И ему опять ничего не будет. А мне не разрешают даже отлучиться на час, чтобы дома нормально помыться.

Евгений. Улизнул к своей старухе?

Медсестра. Настоял на своём.

Степанов. Выписался? И нам ни слова! Выписался и тю-тю! А ещё, как бы друг. Выписался!

Медсестра. Можно сказать и так.

Степанов. Что значит…

Медсестра. Инфаркт.  Умер.

Степанов. Как это умер? Он крепче меня.

Медсестра. Инфаркт.

Степанов. (горько) Это я его убил.

Медсестра. Что за чушь, он не захотел жить. Довёл себя.

Может, действительно, тоска, как у Пушкина?

Степанов. Это  из-за нашей ссоры. Не из-за чего! Из-за слов! Я его убил призывом к нормальной  жизни. Он не вынес. Не прошу себе, ведь ничего не стоило, не наезжать на полоумного, старика.

Медсестра. Успокойтесь, сейчас принесу вам капли.

Степанов. Капли!

( медсестра выходит)

А ты молчишь?

Евгений. Не знаю, что сказать. Я потрясён. Но не вини себя: его убила логика вещей. Кто мог предвидеть. Думали: валяет дурака.

Степанов. Так он и валял дурака, но увлёкся.

Евгений. Нет, не валял…

 

Картина четырнадцатая.

(они сидят на диване)

Любовь. Завтра мне обещают снять гипс.

Евгений. Мне не обещают ничего.

Любовь. Мне кажется, я могу что-то потерять вместе с гипсом. Мне не хочется перемен.

Евгений. Мне не хочется ничего.

Любовь. Ты сегодня мрачен.

Евгений. Он не захотел жить просто так. Он специально умер.

Любовь. Кто?

Евгений. Тот самый Ильич.

Любовь. Я что-то слышала.

Евгений. А я его понял.

Любовь. А что, если я тебя поцелую?

Евгений. А что это изменит?

Любовь. Эту твою сегодняшнюю физиономию.

Евгений. Кажется, Алешковский, сказал, что нельзя печаль портить алкоголем. А поцелуй – это алкоголь.

Любовь. Ты так дорожишь печалью?

Евгений. Печаль – это мысль, и её надо понять до конца.

Любовь. Ты меня пугаешь. И стихи, ты больше мне не написал?

Евгений. Ну, как не написать – это же  твоя просьба.

Любовь. Так прочти.

Евгений. Чего тебе хочется?

Любовь. Боюсь понять. Лучше прочти: я так люблю это слушать и радоваться вновь.

Евгений. (пожал плечами, читает)

 

Надо ли долго молчать,

Чтоб возвратилась в слова

Истины  прошлой  печаль.

 

Словно приходим на час,

Всё понимая едва.

Жизнь, как молитву начать,

Вновь не дано никому.

 

Любовь. ( внезапно целует его) Я не имею права просить любви, но позволь мне быть верной твоей собакой!   Преданной  шавкой твоей…

Я тоже не хочу жить дальше просто так!

(появляется медсестра)

Медсестра. Смолин, на повторное обследование! Тебя ждут.

Смолин. Иду. (Любовь схватила его за руку) Подожди меня, если можешь.

Медсестра.  Смолин!

Евгений. Да, иду я!

Любовь. (одна) Как играет судьба. Мы её игрушки. Могла ли я предположить, что когда-то будет так щемить сердце. Как я могла ничего не чувствовать до

тридцати четырёх лет?  Я жила мимо! Любовь Вишена, ныне Королёва. Что со мной такое? А ведь он меня любил. Как любил! Больше так не полюбит.

 

Картина пятнадцатая.                              

( В столовой на трёх столиках по отдельности сидят: Любовь, Степанов, красивая девушка)

Степанов. (девушке) Он умер.

Девушка. Знаю. Больше мне никто не скажет таких слов. Никому на свете из моих ровесников никогда не придёт такое в голову. А я отказалась ему подыграть. Впрочем, теперь думаю, он так шутил, хотя в этом была правда. В тот момент, мне не хватило юмора, и я назвала его сумасшедшим. Жаль его.

Любовь. ( к Степанову) Скажите, а что Смолин?

Степнов. Его срочно оперируют: там какой-то процесс.

(Любовь, вскакивает) Вас не пустят, я всё узнаю у сестры, потом вам скажу.

Елена Николаевна Лакова – хирург от Бога.. Всё будет хорошо. Уверяю вас.

Покойный Ильич, подозревал, что между вами какая-то сильная тайна, потому что после вашей встречи, Смолин ни на что не реагировал, даже не ответил медсестре.

Любовь. Не реагировал? Это правда?

Степанов. Зачем мне ложь, если я уже не секретарь комитета партии? Помню: вы оба не появились на обед, что тоже было подмечено покойным. Он сказал, что это любовная сила.

Любовь. Так и сказал?

Степанов. Ну, зачем мне врать? Я на пенсии.

Любовь. Спасибо!

Степанов. Мне за что?

Любовь. За надежду. Она у меня  последняя.

Степанов. На здоровье.

(появляется медсестра)

Медсестра. Королёва, сразу после обеда подходите снимать гипс.

Степанов. Поздравляю: теперь у вас будет две ноги, как у всех, кто этого не ценит.

Любовь. Да, мы не всегда ценим, то, что есть. Да, что там: никогда не ценим!

Но кого любит Господь, у того он отнимает, чтобы  вернуть.

Степанов. Не знаю, мне-то ОН  ничего не вернул.

Любовь. Надо надеяться.

Степанов. Это, смотря кому; мне – поздно.

Медсестра. Степанов, на укол! Новое назначение.

Степанов. И что мне даст укол?

Медсестра. Ощущение!

Степанов. Ещё?

Медсестра. Да, Королёва, прости, совсем вылетело из головы: когда Смолина готовили к операции, он попросил передать тебе его просьбу.

Любовь. Он просит?

Медсестра. Его подождать.

Любовь. Прошу вас, как только придёт в себя, передать ему, что я его жду. Это единственное, чем буду теперь занята.

Медсестра. Ещё он просил передать, вот этот мобильник. (подаёт) Сказал, что здесь песня, написанная десяток лет назад.

Любовь. (включает телефон; звучит песня под гитару)

 

Если б, сердце мечтой обновить,

Поубавится грусть – недотрога.

Я остался без дум о любви,

Как монах остаётся без Бога.

 

Его разум печалями скис,

Ему истина больше не новость.

Если жизнь, уменьшает свой смысл,

Что даёт суеты бестолковость?

 

Но когда сокращается быль,

То теряется сладости  небыль.

И душа, где мечта, как ковыль,

Всё неслышней далёкому небу.

 

Я ещё не настолько угрюм,

Чтобы быть бесполезней природы.

Но печаль – оставаться без дум,

Но печаль – быть напрасней свободы.

 

Я остался без дум о любви.

И вокруг потерялось  пространство.

Больше нечем себя удивить.

Я, как яхта, лишённая странствий.

 

Любовь. Господи, почему я его не полюбила сразу!

 

Конец.