Отменены летние рейсы пригородных автобусов и поездов. В хранилищах и погребах покоятся бочки с капустой, мешки с картошкой, банки с вареньями и разносолами. После небывало теплого октября синоптики стращаают резким похолоданием и страшным циклоном с обильным снегопадом, который доставит «неожиданные» неприятности службам городского хозяйства, зато может порадовать дачников: под щедрым снегом клубника с малиной перезимуют, не вымерзнут…
Это ж целая параллельная жизнь! Теперь, наверное, и не вспомнить, когда началось и как получилось, что дача и всё с ней связанное постепенно превратилось для миллионов людей в очень важную, для многих важнейшую часть бытия. Не представляю, чем бы жила моя тёща, кроме обычного беспокойства о детях и внуках, если бы не дача. С ранней весны и до самого снега почти ежедневно ездит в переполненных автобусах на эту добровольную каторгу, в погоду и непогоду целыми днями хлопочет на грядках то с лопатой, то с тяпкой, то с тяжелым ведром… Ради чего?
Конечно, фруктово-ягодный и овощной урожай – дело не лишнее. Но однажды мой сослуживец прикинул на калькуляторе свои расходы за весь дачный сезон, включая стоимость проезда, стройматериалов, удобрений, другой всякой всячины, и установил, что на эти деньги он мог бы по рыночным ценам запастись картошкой и овощами на всю зиму!
Понятное дело – крестьяне. Для них подворье, земельный надел, сенокос и прочее – главное рабочее поприще, основной источник и смысл существования. А нас, коренных и потомственных горожан – врачей, архитекторов, учителей, журналистов, военных – что за сила влечет по субботам и воскресеньям в знойное пекло, где лютуют комары и где надо, несмотря ни на что, таскать носилки с песком и навозом, пропалывать и окучивать, поливать и пасынковать, бороться с вредителями и болезнями сельхозкультур, а вечером возвращаться домой на ватных от усталости ногах? А град побил молодую капусту… А мыши погрызли любимую грушу… А еще эти дачные воры и другие любители делать сякие пакости… Нет, что ни говорите, есть в массовом дачном движении некая тайна, социально-психологический парадокс.
Вспоминаю, как один писатель выступал на читательской конференции. И в ответ на какой-то вопрос к слову заметил, что по его мнению повальное увлечение горожан дачным хозяйством – это опасный синдром, признак эпидемии, поразившей всё наше общество. По его мысли выходило, что заядлые дачники – люди психологически перекошенные, с искаженными социальными ориентирами, а самое главное – неполноценные участники общественного производства. «Ведь он же стоит, например, у станка, – говорил писатель, – а мысленно – там, у своей грядки! Склонился, понимаешь, над кустом помидоров какого-то небывалого сорта, потому что на завтра синоптики угрожают ранними заморозками. И вот он вытачивает на станке ответственную деталь, а сам думает, как бы пораньше смотаться из цеха, чтобы спасать драгоценные свои томаты – то ли старыми газетами укрывать, то ли дымом окуривать… А в целом по стране сколько таких токарей, озабоченных помидорами? Да так мы с вами, товарищи, ничего хорошего не построим!»
Давно выступал тот писатель – еще когда мы верили, что действительно строим что-то такое особенное, не как у людей. И не странно ли, что «дачная эпидемия» стала распространяться особенно широко как раз во времена наибольших «успехов» в этом самом «строительстве». Государство, забыв о своих недавних гонениях на «частников», стало всячески поощрять индивидуальное садоводство и огородничество, хотя государственные стражи порядка по инерции продолжали распугивать бабушек, робко торгующих на углу редиской.
Другой человек, тоже не чуждый писательства, как-то принес саженцы черноплодной рябины и напутствовал меня, начинающего садовода-любителя: «Правильно делаешь. Очень важно иметь свой клок земли, которого ты хозяин, где ты чувствуешь, как твои собственные корни уходят в эту землю, в наше общее материнское лоно…» Это был старый чудак, сентиментальный интеллигент, но слова его, признаться, согрели душу. И до сих пор согревают.
А в самом конце октября приводил я в предзимний порядок свой «клок земли». И разговорился с пожилой соседкой по даче. Знал, что за последние год-полтора она потеряла всех близких, осталась совершенно одна в своей городской квартире. Я неосторожно поздравил ее с успешным завершением дачного сезона. В ответ она горько улыбнулась и тихо сказала, что хотела бы умереть – но только до марта или апреля, когда можно будет снова приезжать сюда, в старый сад, где за скрипучей калиткой остались ее последние родственники, – и повела рукой вдоль яблоневых стволов, которые были аккуратно обмотаны мешковиной, словно малые дети, спеленутые материнской рукой.
Слушал ее, и грустно мне было. Ловил себя на мысли, что тоже буду поторапливать зимние месяцы, а уже в феврале не удержусь и стану готовить ящики с землёй под рассаду нового урожая.
