Памяти Бориса Григорьевича Тевлина,
хормейстера, дирижёра, Народного Артиста РФ
Когда Оксана Степановна Едунова узнала о новом назначении мужа, то поначалу несказанно обрадовалась. Ещё бы – город Пушкин, совсем неподалёку от Ленинграда. Её муж, полковник Едунов Борис Евгеньевич, начальник политотдела авиационной дивизии дальних бомбардировщиков ТУ-16, дислоцированной в районе города Благовещенска Амурской области, быстро остудил восторги супруги,
– Эх, Ксюня, не видишь ты дальше собственного носа. Здесь, на Дальнем Востоке перспектива роста. Да я ещё, может быть, генеральскую должность в штабе округа смог бы получить. А денежная надбавка, а полуторная выслуга лет, а личное хозяйство, а охота и рыбалка? В этом золотушном Ленинграде ничего и в помине нет. Ну что такое начальник политотдела военного училища? Ещё неизвестно, какое жильё КЭЧ (квартирно – эксплуатационная часть) предоставит. Здесь ты в женсовете дивизии состоишь, уважаемый член военного коллектива, а там что будет? Опять же дочь Татьяну надо будет из Дальневосточного Университета в ленинградский ВУЗ переводить. Одна радость, что эту суку, «маршала Победы» Жукова «поганой метлой» вымели.
С маршалом Жуковым у полковника Едунова, можно сказать, были личные счёты. После назначения в феврале 1955-го года Министром обороны СССР, Жуков издал секретный приказ №0090, в котором указывалось на удручающее состояние армии в части дисциплины и боевого духа. Жуков открыто указал на главное препятствие на пути создания профессионального офицерского корпуса – присутствие на всех уровнях политических органов, которым была передана часть полномочий командиров, что привело к падению дисциплины и морального духа. Особое внимание в приказе было уделено слабому физическому состоянию личного состава, начиная от высших офицеров и заканчивая рядовыми.
Проезжая мимо здания Военной Комендатуры города Москвы, Жуков неожиданно приказал остановиться и вместе с сопровождавшими его спутниками явился туда в разгар рабочего дня. Военного Комиссара на месте не оказалось, а самым высокопоставленным командиром в Комендатуре оказался начальник политотдела полковник Едунов. Дрожа от страха, путаясь и запинаясь, Едунов отдал рапорт Министру обороны. На горе полковника, у него разболелась пяточная шпора, и доклад Министру он делал в домашних тапочках, так как не успел натянуть сапоги. Жуков приказал построить личный состав Комендатуры в физкультурном зале и провести строевой смотр, глядя на который у маршала, что называется, «поднялась шерсть дыбом». Затем Жуков приказал Едунову и ещё нескольким наиболее «упитанным» офицерам подтянуться на турнике. Не стесняясь в выражениях, Жуков энергично охарактеризовал физическую форму офицеров Комендатуры, а показывая на живот полковника Едунова, который тот безуспешно пытался втянуть в себя, заявил,
– А этот тюфяк с говном в 24 часа, вон из Москвы, на Дальний Восток.
Через пару дней полковник Едунов, покинув уютную трёхкомнатную квартиру на Фрунзенской набережной, представлялся генерал-майору Кравченко – командиру авиационной дивизии дислоцированной в Амурской области, а жена Ксюня упаковывала контейнер с мебелью и вещами для отправки на Дальний Восток.
И вот теперь, когда в октябре 1957-го года маршал Жуков был снят со всех постов и отправлен в отставку, казалось бы, душа полковника Едунова должна была петь от счастья. Но не всё было так просто. Свояк Бориса Евгеньевича работал в Управлении кадров Министерства обороны и после отставки Жукова пытался протолкнуть Едунова на «тёпленькое местечко». Но, для того, чтобы вернуться в Москву, по негласным правилам надо было некоторое время отслужить в одном из центральных военных округов. Таким местом оказалась должность заместителя по политработе военного училища в Пушкино в Ленинградском военном округе.
Для проживания полковнику Едунову была предоставлена двухкомнатная квартира в доме дореволюционной постройки с высокими потолками и широкими окнами, в которой было холодно и сыро. Небольшие батареи центрального отопления в комнатах, на кухне и в ванной не могли конкурировать с изначальным печным отоплением, безжалостно разрушенным в ходе реконструкции, произведённой силами личного состава квартирно- эксплуатационной части. Дровяная колонка, с помощью которой в ванной нагревалась вода, нещадно дымила, так как в штатном расписании КЭЧ отсутствовала должность трубочиста. Еду надо было готовить на примусах и керосинках, поскольку подвести газ только планировалось. В доме были регулярные перебои с холодной водой, а о состоянии канализации можно было судить по запаху, разносившемуся по всему дому. Зная характер своей супруги, Борис Евгеньевич с волнением ожидал её приезда.
Начальник Пушкинского военного училища противовоздушной обороны (ПВО) генерал- майор Александр Михайлович Батков с утра находился не в лучшем настроении. Во-первых, трое курсантов четвёртого, выпускного курса накануне отправились в «самоволку», и были задержаны в Ленинграде военным патрулём. Во-вторых, а вот это очень серьёзно, училище включили в число трёх базовых учебных заведений страны, готовящих специалистов по эксплуатации и боевому применению зенитно-ракетных комплексов С-75. На данный момент эти комплексы являлись самой современной техникой, их только что приняли на вооружение, и оттого, как пойдёт обучение будущих офицеров, во многом, зависит престиж училища. А тут ещё прислали нового начальника политотдела откуда-то из Дальнего Востока, и каким человеком он окажется ещё большой вопрос. Из фронтового опыта Батков знал, что умный и здравомыслящий политработник является большим подспорьем командиру, да только таких людей раз-два и обчёлся.
Впечатление, которое начальник училища вынес после первого знакомства с новым «политруком», было однозначным – недалёкий человек и пустозвон. Эх, маршал Жуков, зря ты жёстко выступил против политработников, так как это «крапивное семя» и тебя сожралО, и остальным нормальным людям теперь покоя не даст. Как только этот полковник Едунов понёс: «…Надо увеличивать количество учебных часов на изучение марксизма–ленинизма, больше конспектировать Ленина…» – стало понятно, что он за человек. А уж Жукова чуть ли ни матом крыл, видно, каким-то боком, ему от маршала крепко досталось. Надо предупредить секретаря парторганизации майора Мыльникова о грядущих переменах в политработе, и чтобы с Едуновым не откровенничал.
На ближайшем партийном собрании Мыльников, как положено в таких случаях, представил нового коммуниста. Едунов рассказал, что после школы учился в Рязанском пединституте. Когда началась война, закончил 3-х месячные курсы при Ивановском военно-политическом училище и был направлен в Заполярье, где служил сначала в дивизионной, а затем армейской газете «На страже Советского Заполярья». После войны закончил Военно-политическую академию имени В.И. Ленина. Следующие 15 минут своего выступления Едунов, пока председатель собрания его не остановил, распинался о задачах, стоящих перед коммунистами в свете решений Октябрьского 1957-го года Пленума ЦК КПСС, «на котором было вынесено совершенно справедливое решение по маршалу Жукову». У большинства коммунистов от политической трескотни начало «сводить зубы», а заместитель начальника училища по научной работе полковник, доктор технических наук Иван Михайлович Артоболевский уснул, но сумел вовремя проснуться, когда перешли к разделу «разное».
Вскоре после появления в училище о полковнике Едунове разнеслась «худая слава». Демагог и краснобай, бесконечно повторяющий фразу «В соответствии с решениями октябрьского 1957-го года Пленума ЦК КПСС, разоблачившего новоявленного Бонапарта маршала Жукова», настроил против себя многих курсантов, младших и старших офицеров. Вместо научной работы на кафедрах, спортивных соревнований по футболу, волейболу и лёгкой атлетике, на весь личный состав училища обрушился шквал политинформаций, открытых и закрытых комсомольских и партийных собраний, разных научно-методических совещаний. Попытка начальника училища поумерить пыл полковника Едунова с помощью начальника политуправления Ленинградского военного округа (ЛВО) генерал-лейтенанта Катушева, с которым Батков был в приятельских отношениях, потерпела полное фиаско. Услышав просьбу Баткова, Георгий Андреевич Катушев замахал руками,
– Александр Михайлович! Даже и не думай, я тут полностью бессилен. У тебя один Едунов, а у меня в округе таких политработников знаешь сколько? Да и надо мной их целая туча. Извини, но помочь не могу.
Перед Новым годом в училище поступила телефонограмма, в которой сообщалось, что «2-го мая сего года на Марсовом поле в Ленинграде состоится смотр хоровых коллективов военных учебных заведений Ленинградского военного округа. Пушкинскому училищу ПВО принять участие в предстоящем смотре. Зам. командующего ЛенВО генерал-лейтенант Стариков».
Начальник училища, прочитав телефонограмму, наложил резолюцию: «Полковнику Едунову Б.Е. под личную ответственность. Создать хоровой коллектив. Принять участие. Генерал-майор Батков».
Полковник Едунов и в дурном сне не мог себе представить, что на него свалится такое поручение начальства. Выход из создавшегося тупика нашла приехавшая к тому времени супруга Ксюня, которую Едунов в минуту нежности называл «Мой Зам по тылу». Увидев, что муж из-за возложенной на него задачи не находит себе место, она быстро сообразила,
– Бориска, не сумувати! Звернися до доктора Ласькину. Відразу видно, що він інтелігентний челове, і в музиці, напевно, добре розбирається.
Дома Оксана Степановна обычно разговаривала на «рідной українська мове»
Чутьё супругу полковника Едунова не подвело. В беседе с начальником медсанчасти училища, майором медицинской службы Павлом Аркадьевичем Ласкиным выяснилось, что родная тётка его жены работает в МАЛЕГОТ-е – Ленинградском Малом театре оперы и балета, и он постарается в ближайшие выходные с ней встретиться.
Не дожидаясь понедельника, в воскресенье вечером Едунов нагрянул к Ласкиным, благо начальник медсанчасти жил в соседнем доме.
– Гликерия Апполинарьевна Тетенникова – так зовут тётушку моей супруги Эллы Павловны, любезно согласилась помочь в отборе наиболее одаренных в музыкальном отношении курсантов. Между прочим, она является Заслуженной артисткой РСФСР, концертмейстером хора театра, ветераном сцены. Всю войну она провела в блокадном Ленинграде. Человек она пожилой, поэтому привезти её для прослушивания курсантов из Ленинграда в училище и отвезти обратно, желательно на автомобиле «Победа» начальника училища. Мне кажется, что генерал не будет возражать.
Едунов согласно мотнул головой, достал из кармана кителя блокнотик и сделал в нём пометку.
– Далее. К приезду Гликерии Апполинарьевны следует настроить рояль, который находится на сцене актового зала. Мне кажется, что на нём не играли, начиная с довоенных времён.
Едунов вновь сделал запись в блокнотик.
– Теперь самое важное. Хор в обязательном порядке должен возглавлять хормейстер.
– Это что, вроде командира хора? – перебил Ласкина Едунов.
– Примерно так. Нашему училищу следует заключить Договор о шефской помощи с Дирекцией театра МАЛЕГОТ. После заключения договора театр пришлёт нам хормейстера, который сформирует состав хора, поможет с подбором репертуара, разучит хоровые партии и будет дирижировать на репетициях и концерте.
Едунов уже не отрываясь, усердно строчил в своём блокнотике. Выслушав Ласкина, полковник начальственно произнёс,
– Ну, добре, – и покинул квартиру.
Элла Павловна, выйдя из соседней комнаты, заметила,
– Господи, какой невежа и мужлан. Мало того, что меня не поблагодарил, так и тебе даже спасибо не сказал.
– Ну что ты хочешь, Эллочка. Это же политработники. Они привыкли жить на дармовщинку, сами ничего не могут, а им все должны.
Тем же вечером, за ужином, просматривая свой блокнот и прихлёбывая чай из тонкого стакана, который помещался в серебряном подстаканнике, подаренном сослуживцами по случаю присвоения очередного воинского звания, довольный Борис Евгеньевич объяснял жене,
– Вот что значит, Ксюня, грамотно организовать работу. Настоящий политрук должен разбираться во всех вопросах человеческого бытия, скажем так – от принятия родов, до проводов в последний путь.
— Ну що ти таке говориш, Боріська, тіпун тобі на мову, – огорчилась Оксана Степановна.
Серым ленинградским зимним днём перед главным подъездом центрального корпуса училища остановилась тёмно-зелёная «Победа», с заднего сидения которой командир роты 4-го курса капитан Акимушкин и старшина курсантской роты Столяров с величайшей предосторожностью извлекли миниатюрную фигурку в серой шубке, крошечных фетровых ботиках и закутанную в белый пуховый платок. В кабинете начальника училища, который генерал-майор Батков любезно согласился предоставить для столь почётного гостя, Заслуженную артистку РСФСР Тетенникову встретили майор Ласкин и полковник Едунов. Они помогли раздеться, и Ласкин, на правах близкого знакомого, проводил концертмейстера в личную комнату начальника училища, где размещался персональный туалет. Затем гостье предложили чай с печеньем, на что Гликерия Апполинарьевна с удовольствием согласилась. Во время чаепития в кабинет, как бы неожиданно, заглянул генерал-майор и представился Заслуженной артистке:
– Премного наслышан, – приятным баритоном произнёс Александр Михайлович и весьма деликатно поцеловал крошечную ручку, которую почти не было видно в мощной длани генерала,
– Спасибо за то, что Вы откликнулись на нашу просьбу, и надеемся, с Вашей помощью, занять достойное место в предстоящей хоровой баталии.
В облике и речи генерал-майора явно просматривались традиции русского офицерства, которые не смогли извести даже 40 лет советской власти.
– Весьма тронута – неожиданно бодрым и громким голосом произнесла Тетенникова, – что ж, товарищи, давайте приступим к прослушиванию.
Перед дверьми, ведущими на сцену актового зала, собралось примерно полсотни курсантов, предварительно отобранных временно приглашённым дирижёром военного духового оркестра училища, выпускником военно-дирижёрского факультета Московской консерватории капитаном Степаняном. Заметив начальство, он громко скомандовал,
– Смирно! – и гул голосов тут же затих.
На сцене в расставленных полукругом стульях расположились концертмейстер Тетенникова, полковник Едунов и капитан Степанян. В чёрном строгом костюме и белой шёлковой блузке, с аккуратно причёсанной, волосок к волоску, седой головкой, лаковых туфельках, едва достающих до пола, Гликерия Апполинарьевна была похожа на постаревшую, но всё ещё сохранившую прелесть, Дюймовочку из сказки Андерсена.
– Гликерия Апполинарьевна, а Вам разве рояль для прослушивания не понадобится? – тоном знатока, поднаторевшего в отборе музыкальных вундеркиндов, начальственным баском спросил Борис Евгеньевич.
– Ну что Вы, голубчик. У меня есть камертон, – и она достала из лаковой чёрной сумочки небольшой предмет, слегка похожий на двузубую вилку с тупыми концами. Концертмейстер ударила камертоном по спинке рядом стоящего стула, и, внезапно, раздался тонкий музыкальный звук. Тетенникова поднесла камертон к уху полковника, и, заметив, что тот вздрогнул, громко произнесла странные слова:
– Ля первой октавы, – чем окончательно добила полностью растерявшегося политработника.
Первым на прослушивание пригласили отличника боевой и политической подготовки, курсанта третьего курса Виктора Золотых. Могучий сибиряк, чемпион Ленинградского военного округа по штанге он строевым шагом подошёл к комиссии и, безошибочно признав Тетенникову за начальство, обратился к ней:
– Товарищ преподаватель, курсант Золотых для прослушивания слуха прибыл.
Слегка ошеломлённая рапортом курсанта Заслуженная артистка указала на стоящий перед ней стул, приглашая сесть, что было тут же исполнено. Гликерия Апполинарьевна приподняла камертон, довольно резко ударила им о спинку стула и поднесла к уху курсанта. Тот от неожиданности отшатнулся, но затем совладал с собой и вопросительно посмотрел на старушку – мол, что за шутки? Не получив ответа, она снова подняла камертон, ударила им о стул, поднесла к уху Золотых и довольно решительно попросила:
– Повторите, пожалуйста.
Золотых затаил дыхание, покраснел и непонимающе посмотрел на комиссию. Выросший в далёком алтайском селе, он первый раз в жизни видел этот незнакомый, тонко жужжащий в руке этой чистенькой городской бабульки предмет, абсолютно не представляя, чего от него хотят. Гликерия Апполинарьевна, теряя терпение, в третий раз поднесла к уху курсанта камертон и ещё громче попросила:
– Будьте любезны, повторите эту ноту.
Внезапно, на глазах изумлённой комиссии курсант Золотых, от растерянности забыв дышать, отключился и медленно пополз со стула на пол. В отличие от других членов комиссии, Тетенникова не растерялась и чётко скомандовала,
– Немедленно помогите молодому человеку. По-моему, он потерял сознание. Степанян и Едунов помогли Золотых подняться и, поддерживая штангиста-чемпиона под руки, эвакуировали того из зала.
В фойе актового зала капитан Степанян ещё раз подробно объяснил собравшимся курсантам, как будет проходить проверка музыкального слуха, продемонстрировал звучание камертона и прослушивание продолжилось.
Спустя три часа, комиссия отобрала тридцать будущих участников мужского хора Пушкинского училища, из них примерно половина теноров и половина басов. Двое курсантов – украинец Прощенко и казах Жаксыбаев, как обладающие абсолютным слухом и сильными, чистыми голосами, были рекомендованы в качестве солистов.
Телефонограмма из театра МАЛЕГОТ была строгой и лаконичной: «В соответствии с Договором о шефской помощи репетиция хора состоится в воскресенье …января 1958 года в Актовом зале училища в 11.00. Хормейстер, Народный артист Удмуртской АССР Г.С. Белкин». Без пяти минут одиннадцать перед участниками хора, собравшимися нестройной толпой на сцене, появился человек, одетый, несмотря на крепкий мороз, в тонкое пальто, с чёрной шляпой на голове.
– Здравствуйте, товарищи! Разрешите представиться – Белкин Григорий Семёнович, ваш хормейстер. Приступим к репетиции.
Белкин снял пальто и шляпу, положил их на рояль, и скомандовал: «В две шеренги, становись!».
Перед курсантами стоял невысокий мужчина в тёмном костюме, белой рубашке с галстуком-бабочкой. Большая лысина, вокруг которой торчали курчавые, вьющиеся, будто пружинки, чёрные волосы. На тщательно выбритом лице выделялся белый шрам, который тянулся от правой брови, через переломанный нос, к левой щеке. Особенно поражал взгляд его ярко-васильковых глаз, которые, казалось, обладали гипнотическим воздействием.
В начале репетиции Белкин назначил курсанта Прощенко своим заместителем, безошибочно угадав в нём сочетание музыкальных способностей и негласное лидерство в коллективе. Затем он разделил теноров на голоса – первые (высокие) и вторые (низкие) тенора, и басов на первые и вторые басы. По ходу репетиции хормейстеру пришлось отчислить двух человек, которые явно выделялись в худшую сторону. Репертуар, который хор должен был освоить и исполнять, включал в себя классические произведения, русские народные песни, песни Великой Отечественной войны. Когда с организационной частью было покончено, хормейстер приступил непосредственно к репетиции и предложил исполнить «Катюшу» композитора Матвея Блантера на слова Михаила Матусовского. Выбор этого произведения для первой спевки был профессионален и безошибочен, так как не было ни одного человека в стране, который бы, не знал слова и мелодию этой песни.
Белкин подошёл к роялю, нажал на клавиши, и прозвучали три ноты. После этого он встал перед замершим хором, поднял руки, делая незаметный со стороны знак, и запел вместе с хором: «Расцветали яблони и груши …». Вначале хор зазвучал нестройно, но постепенно слова и мелодия слились в один, мощный голос.
Борис Евгеньевич Едунов решил не встречаться с хормейстером до начала репетиции. Нельзя сказать, что полковник был патологическим антисемитом, но, во-первых, ещё не отгремело эхо боёв с «космополитами», а, во-вторых, слишком много чести какому-то «музыкантишке», чтобы встречать его как равного себе. Подойдя к группе курсантов, которые из зала наблюдали за ходом репетиции, Едунов громко спросил,
– И давно репетируют?
Услышав посторонние разговоры в зале, Белкин скомандовал «Стоп!» повернулся лицом в зал и отчётливо произнёс,
– Посторонние разговоры прекратить, иначе удалю с репетиции, – повернулся лицом к залу и продолжил занятия. У полковника от возмущения перекосилось лицо, но пререкаться на расстоянии он счёл ниже своего достоинства, сел в кресло и замолчал, обдумывая, как бы половчее поставить зарвавшегося хормейстера на место.
Наконец, Белкин скомандовал «Конец репетиции!», и Едунов направился к сцене. Заметив приближение полковника, курсанты постарались быстрее покинуть сцену, помня старое солдатское правило – «Подальше от начальства и поближе к кухне». Едунов вальяжно подошёл к Белкину и поинтересовался начальственным баритоном,
– Ну и как прошла репетиция?
Григорий Семёнович, видя с какой скоростью исчезли курсанты, сообразил, что перед ним начальство, но, несмотря на это, невозмутимо спросил,
– Простите, с кем имею дело?
-Заместитель начальника училища по политработе, полковник Едунов, – громко и раздражённо ответил политработник.
– А вот Вы-то, мне как раз и нужны, – перехватывая инициативу в разговоре, миролюбиво сказал Белкин и протянул собеседнику бумаги, которые успел достать из портфеля.
– Здесь список того, что необходимо для следующей репетиции, которая состоится ровно через неделю в это же время. Обратите внимание на подставки для участников хора. Они должны быть достаточно устойчивы, чтобы никто не был травмирован, и иметь высоту порядка 50-ти сантиметров. Эскиз подставок в этих бумагах имеется. Времени у нас немного, а задачи перед хором стоят самые серьёзные, если мы хотим достичь высокого результата. А сейчас разрешите откланяться, так как опаздываю на местный поезд. У меня сегодня в театре вечерний спектакль. Всего доброго.
Белкин поклонился, надел шляпу и мгновенно исчез. Покрасневший полковник Едунов, тяжело дыша, растерянно смотрел на бумаги, полученные от хормейстера.
Вечером, держа в руках любимый подстаканник, Борис Евгеньевич возмущённо рассказывал супруге об утренней репетиции хора.
– Понимаешь, Ксюня, этот еврейчик ведёт себя так, словно я нахожусь у него в подчинении. Другой бы с его национальностью вёл бы себя тише воды и ниже травы, а этот, – и Борис Евгеньевич крепко выругался. Расстроенная Оксана Степановна заметила,
– Боріська, ти вже будь з ним поакуратніше. Навіть біс( укр.- даже чёрт) цю націю не розбере.Сам знаєш, у них всюди зв’язки.
Занятия хора проводились с завидной регулярностью, и с каждым разом звучание хора становилось всё слажаннее и гармоничней. Через месяц начались репетиции с концертмейстером, и к весне хор зазвучал как один единый, мощный голос, способный на разные оттенки звука, или, как говорил курсантам Григорий Савельевич: «от нежного пианиссимо до мощного фортиссимо».
Недели за две до смотра, на очередной репетиции, к хормейстеру подошёл полковник Едунов, который старался не произносить фамилии, имени и отчества музыканта.
– Ну как, товарищ хормейстер, на призовое место наш коллектив может рассчитывать?
– Вообще то, хоровое пение это не лошадиные бега или соревнования по лёгкой атлетике, – ответил Белкин, но, заметив, что к их разговору прислушиваются участники хора, громко добавил,
– Надеемся выступить достойно и занять призовое место, правда, товарищи курсанты?
Едунов довольно бесцеремонно взял хормейстера за рукав пиджака, отвёл немного в сторону и спросил, показывая на костюм,
– Скажите, а Вы, что вот в этом выступать на смотре будете?
Белкин брезгливо освободился от руки полковника и сказал, глядя тому в глаза,
– Обычно на публичные выступления я надеваю чёрный концертный костюм. У Вас есть какие-то другие предложения?
Едунов, не выдержав взгляда хормейстера, отвёл глаза, но в этот момент его осенило,
– А что, если Вам дирижировать на смотре в военной форме? Мы вполне сможем подобрать что-нибудь подходящее.
– Ну, зачем же подбирать неизвестно что. Будучи офицером Советской Армии в звании гвардии капитан запаса, я имею право носить парадную форму. Спасибо за предложение, я подумаю.
Когда Белкин появился на генеральной репетиции в офицерской форме, его мгновенно обступили курсанты. На парадном кителе сверкали два ордена Красной Звезды, орден Отечественной войны II-ой степени, медали «За отвагу», «За победу над Германией». На правой стороне кителя располагались нагрудный знак «Гвардия» и две нашивки золотистого цвета за тяжёлые ранения. Тут же посыпались вопросы, где он воевал, за что получил медаль «За Отвагу», когда попал на войну.
– Товарищи курсанты, у нас действительно мало времени, а повторить надо всю программу и убрать кое-какие помарки. Если Вас смущают мои ордена, давайте, я сниму китель и накину пиджак.
– Ни в коем случае, товарищ капитан. Вы даже не представляете, насколько лучше поётся, когда смотришь на Ваши награды.
Увидев «иконостас» из боевых орденов на груди хормейстера, Едунов приуныл – самыми серьёзными наградами, которые он получил во время войны, были медали ««За боевые заслуги» и «За победу над Германией».
В день смотра 2-го мая 1958 года стояла редкая для этого времени погода – яркое солнце, сине-голубое безоблачное небо, правда, с Невы дул холодный ветер. Ровно в 12 часов со стороны Петропавловской площади раздался пушечный выстрел, тут же загремел духовой оркестр, под звуки которого на сцену поднялись слушатели Военно-медицинской ордена Ленина академии имени С. М. Кирова, выступающими первыми. В жюри смотра, помимо ведущих ленинградских музыкантов, входили (ну куда от них денешься) представители партийных и общественных организации города и области. На смотре также присутствовал, что было весьма необычно, вновь назначенный командующий войсками Ленинградского военного округа генерал армии Николай Иванович Крылов, дважды Герой Советского Союза, защитник Сталинграда, впоследствии ставший маршалом Советского Союза.
Хор Пушкинского военного училища противовоздушной обороны выступал почти в самом конце смотра. На сцену поднялись курсанты, одетые в парадную форму и заняли свои места. Когда хормейстер повернулся к зрителям и сидевшему в первом ряду жюри, чтобы слегка поклониться, раздались аплодисменты, так как Белкин был первым хормейстером, который появился перед публикой в военной форме, да ещё с боевыми орденами на груди.
Ведущий смотра объявил программу выступления, хормейстер поднял руки, хор замер и тут же зазвучала «Весна» Петра Ильича Чайковского, которую сменила песня-марш «Солдатушки, браво ребятушки». Затем хор исполнил песню времён Великой Отечественной войны «Смуглянка», где солистом выступил курсант Прощенко. Песню композитора Анатолия Новикова о целинниках «Едем мы друзья, в дальние края» исполнил в сопровождении хора курсант Жаксыбаев. В конце выступления хор исполнил марш итальянских партизан «Белла чао!» («Прощай красавица!»), ноты и слова которого, Белкин раздобыл в ленинградском отделении Союза композиторов СССР. И когда зазвучал припев,
– «О белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао»,
публика восторженно подпевала и хлопала в ладоши. В самом конце выступления, хор под звуки этого марша по знаку хормейстера покинул сцену, сопровождаемый шквалом аплодисментов и криками «Браво!».
Результаты смотра можно было смело назвать сенсационными, так как второе место и соответственно «Диплом второй степени» завоевал новичок – хор Пушкинского училища ПВО, обойдя таких признанных фаворитов как хор Военной академии тыла и транспорта и хор Высшего военно-морского училища связи имени А.С. Попова. Победителем был объявлен хор Военно-морского училища имени М.В. Фрунзе, что было неудивительно, ибо хор в этом учебном заведении существовал ещё с дореволюционных времён, когда училище носило название Морской кадетский корпус.
Известие об анонимке по поводу выступления хора Пушкинского училища ПВО на хоровом смотре свалилось, как снег на голову. В письме, направленном в адрес Ленинградской партийной организации и Управления Комитета государственной безопасности СССР по Ленинграду и Ленинградской области сообщалось:
«… На прошедшем 2-го мая 1958-го года смотре хоровых коллективов хор Пушкинского военного училища ПВО исполнил песню-марш, якобы итальянских партизан «Белла чао». На самом деле эта песня является гимном профашистски настроенных, так называемых, «партизан» Югославии, которыми командовал злейший враг советского народа, кровавый фашист Тито. Исполнением этого марша была допущена политическая провокация, а, возможно и сознательное вредительство, с целью опорочить Хоровой Праздник и настроение советских трудящихся и молодёжи.
Следует пересмотреть итоги хорового смотра и лишить хор Пушкинского военного училища ПВО Диплома 2-й степени, а лиц допустивших попадание этого произведения в репертуар хора строго наказать.
Доброжелатель»
Генерал-майора Баткова и полковника Едунова вызвал к себе начальник политуправления ЛВО генерал-лейтенант Катушев и ознакомил их с текстом анонимного письма.
– Товарищи, положение серьёзное. Дело взято под контроль Ленинградской парторганизацией и Управлением КГБ. Необходимо тщательно подготовиться к выступлению, разобраться, откуда в репертуаре появилась эта «Белла чао», – на лице генерала Катушева появилась болезненная гримаса. – Выступление на заседании горкома необходимо, по возможности подтвердить документально.
Когда полковник Едунов вечером появился дома, на него было жалко смотреть. Ксюня сразу сообразила, что расспрашивать мужа в таком состоянии дело бесполезное и достала из «заначки» поллитровку. Борис Евгеньевич выпил сто грамм водки, безразлично закусил хрустящим «фирменным» солёным огурчиком Оксаны Степановны и тяжело вздохнул.
Що, настільки все погано? – встревожено спросила супруга. Федунов налил себе ещё сто грамм, выпил и согласно замотал головой.
– Какая-то бл… накатала анонимку на наш хор, – Ксюня болезненно поморщилась. Она не любила, когда муж ругался матом, справедливо утверждая, что «Наш будинок (укр. – дом) – не казарма».
– Мы поддались на политическую провокацию, а как иначе назвать публичное исполнение фашистского марша? Считай, опозорились на весь Ленинград, да нет, бери шире – на всю страну. И всё этот «жидяра» Белкин подстроил – «Марш итальянских партизан», «Марш итальянских партизан», …твою мать.
– І що ти збираєшся робити?
– Надо написать покаянное письмо. Мол, проявил политическую близорукость, впредь это не повторится. Сама знаешь – повинную голову меч не сечёт. Надо быстренько всё организовать, пока меня мои же товарищи не опередили. Как помнишь, в Куйбышеве, в 1952 году я вовремя просигнализировал. Какие головы полетели, а Едунов на повышение пошёл.
– Ой, дивися, Боріська, як би гірше(укр.- хуже) не було. Зараз все не так, як раніше. Он як Хрущев за Сталіна взявся. Будь обережніше (укр.-осторожный)!
Через пару дней начальнику училища генерал-майору Баткову позвонил встревоженный генерал–лейтенант Катушев и попросил безотлагательно к нему приехать. Когда Батков появился в кабинете Катушева, тот быстро поздоровался и протянул бумагу,
– Вот, Александр Михайлович, ознакомься.
Генерал – майор развернул сложенный вчетверо лист бумаги.
« Уважаемый товарищ Первый Секретарь Ленинградского горкома КПСС! Довожу до Вашего сведения, что в отношении коллектива Пушкинского военного училища ПВО, партийной и комсомольской организации была организована идеологическая провокация, заключающаяся в публичном исполнении марша югославских партизан «Белла чао»
….Было грубейшей ошибкой, допущенной мною, Руководством училища, партийной и комсомольской организациями, допустить к работе с идеологически неокрепшей советской молодёжью в лице курсантов, политического провокатора хормейстера Ленинградского театра МАЛЕГОТ гражданина Белкина Григория Семёновича….
…Сообщаю также, что гражданин Белкин, явно являясь космополитом и агентом международного сионизма, вёл враждебные разговоры с личным составом песенного хора…»
… Не снимая с себя ответственности за политическую близорукость, заверяю Вас, что мною будут предприняты все меры для ликвидации последствий этой идеологической диверсии…»
– Георгий Андреевич, что за бред? – возмущённо спросил Батков.
– Это не бред, а заявление в ленинградскую партийную организацию Вашего заместителя по политчасти полковника Едунова на имя 1-го секретаря ленинградского горкома КПСС Ивана Васильевича Спиридонова.
У Баткова от удивления даже вытянулось лицо,
– Да как он посмел, не переговорив со мной, не посоветовавшись с парторганизацией, а самое главное – не проверив факты, обратиться напрямую с этим пасквилем в горком партии.
– А вот так и посмел. Элементарно спасает свою шкуру. Только он не понимает, что сталинское время, когда людей сажали по облыжным обвинениям, уже прошло, да и доносчики не в чести. Ишь ты, ещё и евреев к этому делу «паровозом» подцепил – ну как же без «космополитов».
Батков ещё раз перечитал неровные строчки, потом до него что-то дошло, и он поднял глаза на генерала Катушева. Тот, молча, подошёл к двери кабинета, приоткрыл её и, убедился, что в приёмной никого нет
– Мой фронтовой друг работает в орготделе горкома. Заявление нашего «бдительного товарища» попало к нему в руки. Понимая, сколько вреда эта бумага может нанести честным людям, он решил меня с ней ознакомить, сделав кое-какие выписки, а, кроме того, поскольку заявление зарегистрировано, и избавиться от него невозможно, то не даст ему хода пару дней. Придётся тебе, Александр Михайлович, лично разобраться с этим «Белла чао», будь оно неладно.
И последнее. Я как член бюро горкома КПСС позабочусь, чтобы этот «доноситель и фискал» не попал на заседание бюро, а то вдруг ненароком его кто-нибудь включит в список приглашённых. Тебе же пока придётся делать вид, что ничего об этом заявлении не знаешь.
Заседание бюро Ленинградского горкома КПСС, как обычно, проходило в кабинете 1-го секретаря горкома Ивана Васильевича Спиридонова. До него партийным руководителем, или, как говорили, «хозяином Ленинграда», был Фрол Романович Козлов, который в ноябре 1953 года, по инициативе Хрущёва, был избран первым секретарём Ленинградского горкома и обкома КПСС. Имея ряд отрицательных личных качеств, будучи грубым и высокомерным, он настроил против себя местный партийно-государственный аппарат, и когда его перевели в Москву, город вздохнул с облегчением.
Заняв после отъезда Ф. Р. Козлова кресло первого секретаря горкома и обкома, И.В. Спиридонов сосредоточился на жилищном строительстве, развитии научно-технической базы и оборонных отраслей. Будучи вежливым и доброжелательным человеком, он быстро завоевал уважение творческой интеллигенции города.
В повестке дня заседания Ленинградского горкома КПСС вопрос об исполнении «якобы профашистского марша «Белла чао» значился под номером 14, и был озаглавлен типично партийно-канцелярским языком: «Об итогах проведении смотра хоровых коллективов военных учебных заведений ЛенВоенОкруга». Проведя в приёмной в ожидании около полутора часов, приглашённые по данному вопросу товарищи прошли в кабинет.
Генерал–майор Батков, не говоря уже о хормейстере театра МАЛЕГОТ Белкине, первый раз присутствовали на заседании горкома, да ещё и в кабинете первого секретаря, члена Центрального Комитета КПСС. Докладывал по данному вопросу 2-й секретарь горкома, отвечающий за идеологию Николай Андреевич Артюхов, который коротко и чётко изложил суть вопроса, стараясь не давать никаких оценок.
Обычно после выступления докладчика ведущий заседание бюро обращается к присутствующим с дежурной фразой: «У кого есть вопросы, товарищи?», но в этот раз Иван Васильевич Спиридонов сказал,
– Товарищи! Прежде чем задавать вопросы, предлагаю заслушать один документ, который, как мне кажется, позволит нам сэкономить время. Прошу, Николай Андреевич.
Первому секретарю Ленинградского горкома КПСС
товарищу Спиридонову И.В.
ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА
Глубокоуважаемый Иван Васильевич! Вам хорошо известно, что в декабре 1957-го года в нашем городе побывала делегация Итальянской коммунистической партии во главе с товарищем Пальмиро Тольятти. После концерта в Большом зале ленинградской филармонии, данным в честь итальянской делегации, состоялась встреча товарища Тольятти с творческой интеллигенцией города, во время которой я был ему представлен как композитор и автор многих популярных советских песен. Товарищ Тольятти передал мне ноты и текст песни итальянских партизан «Белла чао», которая была чрезвычайно популярна в Италии во время войны. В память о совместной борьбе наших народов против общего врага товарищ Тольятти попросил ознакомить советских людей с этой песней.
Когда выяснилось, что мой коллега – хормейстер ленинградского Малого оперного театра Григорий Семёнович Белкин, в порядке шефской помощи, готовит хор Пушкинского военного училища ПВО к выступлению на хоровом смотре. Я, помня просьбу товарища Тольятти, лично передал ноты и текст песни «Белла чао» товарищу Белкину Г.С.
С уважением,
Композитор, председатель правления Ленинградского отделения
Союза Композиторов РСФСР, Народный артист РСФСР
Василий Павлович Соловьёв-Седой.
Артюхов закончил чтение документа, и Иван Васильевич Спиридонов сказал,
– Товарищи, я думаю всё ясно, и обсуждать тут нечего. К сожалению, ещё имеются в наших рядах отдельные, с позволения сказать, «личности», которые пытаются исподтишка отравить жизнь честным советским людям. Как вы все знаете, на 20-м съезде КПСС дана соответствующая оценка подобным негативным явлениям, и мы будем всячески с ними бороться.
Переходим к рассмотрению следующего вопроса.
Когда приглашённые товарищи покидали кабинет первого секретаря Ленинградского горкома КПСС, Батков наклонился к Белкину и тихонько сказал,
– Григорий Семёнович, а что, если нам отметить, так сказать, нашу «викторию»?
– Я бы с удовольствием, а куда пойдём, товарищ генерал?
– Ну, во-первых, предлагаю без всяких чинов, просто Александр Михайлович, а, во-вторых, в том то и дело, что никуда идти не надо. Я тут не первый раз и знаю отличный буфетик для посетителей Смольного, где имеется приличный марочный коньячок.
Генерал и хормейстер удобно устроились в углу мягко освещённого уютного зала и заказали, как сказал Батков, «для начала», по сто грамм марочного армянского коньяка, бутерброды, нарезанный лимон и бутылку «Боржоми».
– За встречу! – произнёс генерал и изящно выпил.
– За встречу! – поддержал его хормейстер и отправил в рот содержимое рюмки тоже не без некоторого изящества.
– А что, недурно, – заметил генерал, закусывая лимончиком.
– Весьма, – поддержал его хормейстер и оправил в рот бутерброд с чёрной икрой.
После того, как первая порция коньяка была выпита, и голод слегка утолён, генерал попросил официантку повторить, что было выполнено незамедлительно.
– Григорий Семёнович, судя по Вашим наградам, которые я видел на смотре, повоевать Вам довелось. Не расскажите?
– Вы позволите? – Белкин кивнул на генеральскую пачку папирос «Герцеговина Флор», и после разрешения закурил, предварительно умело размяв папиросу.
– Вообще-то, стараюсь не курить, но, когда речь идёт о войне, не могу удержаться. Каждый раз, как вспоминаю – волнуюсь.
Григорий Семёнович рассказал, что родом он из украинского города Белая Церковь. До войны закончил Киевскую консерваторию по специальности дирижёр-хормейстер. Когда началась война, отправился добровольцем на фронт. После первого ранения, очутился в госпитале города Ташкент, откуда, после выздоровления, был направлен в местное пехотное училище. В Сталинград попал уже лейтенантом, командиром взвода. После Сталинграда воевал в 1-ой гвардейской армии под командованием генерала Гречко, затем Первый Украинский фронт. В августе 1944-го в боях под Сандомиром был тяжело ранен в голову. Почти полгода провёл в госпитале, в Ижевске. Там подлечили, хотя правый глаз почти не видит. Вышел из госпиталя, а деваться некуда. В Белой Церкви никого не осталось – немцы в 1941-ом всех родных постреляли и в яму. Устроился в Удмуртский Драмтеатр, собрал там хор.
– Это оттуда возникло звание Народного артиста Удмуртской АССР? – перебил его Батков.
– Совершенно верно, как-никак почти десять лет там оттрубил. Меня из театра в Ленинград отпускать не хотели, с трудом вырвался – грозили партбилет отобрать. Я им прямо заявил – мне его в 1941-м году под Ельней старший политрук Демченко вручил, и не Вам его отбирать. Да что я всё про себя, да про себя – теперь Ваша очередь рассказывать.
– Давайте помянем, Григорий Семёнович, тех, кто с войны не пришёл, а таких, ой как много.
Перед тем, как продолжить разговор, собеседники заказали ещё коньяку, а на горячее цыплёнка-табака.
– Войну я встретил командиром роты связи на Западном фронте, всё-таки за плечами была Академия связи. Техники не хватало, за трофейный немецкий полевой провод связисты чуть ли, не драку устраивали. Довелось отступать до самой Москвы. Был ранен, но не очень серьёзно. Восемь месяцев пробыл начальником узла связи на танковом заводе имени Коминтерна в Нижнем Тагиле, где директором был легендарный Исаак Зальцман, который за 33 дня перестроил завод на выпуск новой модели танков Т-34, за что в сентябре 1941года по указанию Сталина получил звание Героя Социалистического труда.
Вот где было почти как на фронте. Каждодневно и круглосуточно приходилось обеспечивать связь со многими Министерствами и ведомствами страны, со Ставкой Верховного главнокомандования, Генштабом, железнодорожниками. Каждый выпущенный танк был на учёте – лозунг «Всё для фронта! Всё для победы!» – сами знаете. Заканчивал войну в Германии, генерал-майором, начальником узла связи 1-го Белорусского Фронта под командованием Жукова. Даже в Карлхорсте при подписании капитуляции побывать пришлось.
Генерал и хормейстер допили коньяк, заказали кофе и стали собираться. Генерал пытался оплатить счёт, но хормейстер сказал, что он тоже «внесёт свою лепту», причём так глянул на генерала, что Батков понял – не стоит обижать достойного человека.
Автомашина «Победа» за десять минут доехала до театра, куда его попросил подвезти Белкин. Несмотря на поздний час, было совсем светло, так как стояли знаменитые ленинградские «белые ночи». Генерал вышел из машины и пожал хормейстеру руку.
– Александр Михайлович, как Вам показалось, это нелепое происшествие с «Белла чао», благодаря которому мы с Вами так приятно пообщались, можно считать закрытым?
– Не совсем, Григорий Семёнович. Осталось поставить последнюю точку. Вы давеча вспомнили политрука, который Вам на фронте партбилет вручил, даже фамилию его назвали. Так вот, оказывается, политруки разные бывают, – и генерал загадочно улыбнулся.
В начале нового учебного года генерал-лейтенант Катушев Георгий Андреевич позвонил генерал-майору Баткову.
– Не знаю уж обрадуешься ты, Александр Михайлович, или огорчишься. Позвонило моё московское начальство из Главного Политуправления Советской Армии, и проинформировало, что забирают твоего заместителя, полковника Едунова. Так, мол, и так, одним словом, коммунист со строгим выговором, да ещё с занесением в личное дело не может возглавлять политотдел училища и идейно воспитывать военную молодёжь. Скажу по секрету – присылают тебе нового начальника политотдела. Подполковник, 35 лет, между прочим, мастер спорта СССР по боксу, призёр всесоюзного первенства. Думаю, курсанты обрадуются. Перчатки и боксёрское оборудование мы тебе подбросим. Ну, всего доброго.
Спустя какое-то время после описанных событий в квартире начальника медсанчасти училища майора Ласкина собрались сослуживцы и их жёны, чтобы проводить Павла Аркадьевича в Москву, на новое место службы. Около года назад майор Ласкин с блеском защитил в ленинградской Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова кандидатскую диссертацию с мудрёным названием ««Критерии диагностики, прогноза и методика лечения ишемического инсульта». Предложенная Ласкиным схема лечения заинтересовала специалистов Главного военного госпиталя имени Н.Н.Бурденко, и ему было предложено перевестись в Москву, чтобы продолжить службу в этом прославленном лечебном заведении.
В коллективе к Павлу Аркадьевичу относились хорошо. Потомственный ленинградец, из семьи врачей, которая не менее других пострадала в блокаду, Ласкин заметно выделялся культурой речи, интеллигентностью, умением не раздражаться в самых непростых ситуациях. К нему не стеснялись обращаться, даже если заболевали члены семей офицеров, и он, обладая связями в медицинском мире, устраивал консультации специалистов и по возможности помогал с госпитализацией в больницы города. Элла Павловна – супруга Ласкина работала врачом-терапевтом в поликлинике города Пушкино, и больные отзывались о ней, как о внимательном и знающем докторе.
По сложившейся традиции офицер, отбывавший к новому месту службы, устраивал «отходную», иными словами говоря, прощальный вечер. Приглашённые сослуживцы, как правило, с жёнами, заходили, угощались и, побыв некоторое время, уходили, хотя некоторые любители застолья капитально обосновались в уютной квартире Ласкиных, благо закуски и выпивки хватало. Где-то в середине вечера к Ласкиным зашли Александр Михайлович Батков с супругой Верой Игнатьевной. Появление в квартире высокого, слегка располневшего генерала в двубортном тёмном костюме, белой рубашке с модным галстуком и стройной, сумевшей сохранить к пятидесяти годам фигуру, интересной женщины в элегантном чёрном платье и с бриллиантовыми украшениями, изумило и немного смутило присутствующих.
Подчинённые, а также их жёны при появлении начальства притихли и заметно подтянулись, но разрядку внёс полковник Артоболевский, который ещё до войны учился вместе с генералом в Академии связи имени Будённого,
– Товарищи офицеры и их жёны! Команда вольно! Объявляю тост за здоровье дам, мужчины пьют стоя.
Все дружно засмеялись и взаимное напряжение растаяло. Генерал Батков со словами: «На память, от нашего дружного коллектива» передал супругам Ласкиным довольно увесистую коробку, а Вера Игнатьевна поцеловала Эллу Павловну и негромко добавила,
– Осторожно, здесь хрупкое – чайный сервиз нашего Ленинградского фарфорового завода, – при этом окружающие дружно зааплодировали.
Минут через сорок чета Батковых, попрощавшись только с хозяевами, «по-английски», покинула квартиру и народ расслабился. Мужчины потянулись к рюмкам, а женщины собрались в гостиной, готовя стол к чаю.
Так повелось, что женщины приносили в гости выпечку собственного изготовления, будь то пироги из дрожжевого или слоёного теста, печенье или торты. Накрыв на стол, дамы уютно разместились за чаем, с удовольствием дегустируя разные вкусности.
– Ой, девочки, что я вам сейчас расскажу, – громко произнесла Элла Павловна.
– Ну, какие же мы девочки, – засмеялась одна из гостей, – скоро бабушками будем!
– И правда, – откликнулась третья и вдруг, как по команде, все стали смеяться всё громче и громче.
В любой компании, начиная от школьниц-первоклассниц до стареньких бабушек, иногда возникают такие моменты, когда безудержный смех поражает присутствующих, причём причины для смеха бывают самые пустяшные, что называется – «только пальчик покажи», хотя, скорее всего, просто возникает какая-то психологическая разрядка
Женщины за столом смеялись безудержно, да слёз, до упаду.
– Ой, больше не могу! Ой, мамочка, спаси! Ну, тоже мне, девочки собрались! – слышалось со всех сторон.
Мужчины, собравшиеся на кухне вокруг подаренной кем-то бутылки коллекционного коньяка, услышав взрывы смеха и хохот, доносившиеся из гостиной, послали кого-то на разведку, чтобы выяснить, что там случилось. Вернувшись, разведчик обречённо махнул рукой, заявив,
– Да ну их, наверное, «смешинка в рот попала», – и потянулся к наполненной рюмке.
После того, как смех поутих, Элла Павловна продолжила,
– Так вот, пару дней назад, я на станции «Ленинград-Товарная» заказывала контейнер для отправки вещей в Москву. И кого, вы думаете, я там встретила?
Элла Павловна сделала многозначительную паузу.
– Оксану Степановну Едунову, собственной персоной, супругу нашего политработника, который немного у нас побыл и исчез. Она тоже заказывала контейнер. Я её спросила: а куда, собственно говоря, Вашего мужа теперь направили служить? Она обречённо махнула рукой, потом заплакала и отвечает, что он теперь командует Военкоматом в городе Фергана, в Туркестанском военном округе. Прислал письмо, в котором сообщает, что кругом одни дикари, никто по-русски почти не говорит. Жара несусветная, фаланги и прочие скорпионы по земле ползают, асфальт в городе только в центре. Одним словом – беда.
«Говорила я йому – не зв’язуйся з євреями, а він не послухався»,
очень похоже, по- украински произнесла Элла Павловна.
Кто-то улыбнулся, но супруга полковника Артоболевского, Мария Егоровна покачала головой, сделала пару глотков уже порядком остывшего чая и серьёзно сказала,
– Моя бабушка в детстве нам, внукам часто повторяла – «Да воздастся каждому по делам его». 1)
1)Цитата из Библии. Евангелие от Матфея (гл. 16) Послание к Римлянам святого апостола Павла.
