Валентина Ханзина. Неофициальные люди (рассказ)

В зарослях дальнего парка, за изящной кованой оградой стоял небольшой старинный особняк с витой лестницей и высокими окнами. В восемнадцатом веке дом принадлежал купцам Куницыным, торговавшим пушниной, а теперь тут обитали соседи. Они подобрались не то чтобы совсем чокнутые, а всё-таки чудаки.

Запылённая старушка, обрусевшая немка Агнесса Ромуальдовна всё лето сидела перед домом на скамеечке, вяжа длинные шарфы ядовитых цветов. Зимой она перемещалась на второй этаж, и всякий день за окном с занавесочкой можно было видеть её голову в разноцветном платке, заколотом брошью с тяжёлыми камнями. Из-под платка выбивались седые локоны, делавшие Агнессу Ромуальдовну похожей на одряхлевшего ангела. На хрупеньком носу сидели роговые очки. Муж её был столетний еврей-ювелир, которого что-то никто не мог припомнить – видимо, он давно пребывал в лучшем мире. Завидев кого-то из соседей на улице, Агнесса Ромуальдовна подходила мелкими шажками и начинала вполголоса жаловаться на мужа: «Знаете ли Вы, — с грустным пафосом произносила она,  —  что мой супруг уходит к другой женщине»? Старый ловелас даже после смерти ей изменял.

Напротив старушки жили молодожёны. Оба худые, долговязые, и любили друг друга жутко. Анна варила суп. Фидель занимался наукой. В глубине парка, на пригорке находилась могила знаменитого академика, и его бронзовый бюст, позеленевший от времени, соседи считали своим талисманом. Анна ухаживала за академиком – вытирала с гордого лица птичьи безобразия, прибирала могилу и оставляла растрёпанные букеты цветов. Они с Агнессой Ромуальдовной регулярно посещали могилу, долго стояли там, отдавая дань уважения великому ученому.

Также в доме жил невыясненного рода деятельностии человек, Геннадий. Милосердные  молодожёны, жившие в просторной наследственной квартире с паркетом и люстрами, сдавали ему комнату. Выпивши, он избивал кулаками стены, вопил, изводил хозяев, писая мимо, и только мимо унитаза, и смел нагло отрицать это. Если на него удавалось нажать, он принимал оскорблённый вид, дескать, его заставляют разбираться с чужим ссаньём, нахмурившись, брал тряпку и скучно возил ею по полу в туалете, грязно и длинно ругаясь себе под нос («ёбтвамма, ебтвамма!»). Анну он называл стервятницей, а Фиделя – гнилым отродьем. На следующий день после этого унижения Геннадий становился обходительным и даже утончённым человеком, рассказывал о своей «когда-то жене»-француженке и жизни с нею в Марселе, и всё предлагал Фиделю взять у него парочку марсельских костюмов, которых у него «целый шкаф висит». К вечеру он вновь напивался и начинал «звонить в Америку» –  громко ругался с молчащим мобильником на марсианско-английском диалекте. Беседы с пустотой длились часами, особенно явственно он произносил «ес, ес, май фрэнд! ноу прондблемс, ноу прондблемс!», и перемежал это своими «ёбтвамма», и, намучившись, наконец, падал на истрёпанный диван, заставленный банками, из которых валились окурки, и начинал горестно храпеть, сжимая трубку в руке.

Ещё один жилец был молодой любитель оперы. Этот тронулся умом в армии, из-за пацифистских убеждений: набросился на товарищей с безопасной бритвой, после чего попытался повеситься. Из армии его немедленно комиссовали, и он отправился в наш город спокойно любить оперу и наслаждаться жизнью тунеядца. Содержала его мать, живущая где-то вдали, на юге. Как-то раз он прогуливался, любуясь архитектурой, и вдруг услышал доносящееся из окна одного дома волшебное сопрано, и пошёл на голос, будто в бреду (он действительно очень любил оперу), дошёл до нужной двери и нажал на кнопку звонка. Дверь открылась, его тихо взяли за руку. Он увидел множество сидящих в кругу женщин бальзаковского возраста, в лёгких платьях с открытыми плечами. Взявшись за руки, они раскачивались и закатывали глаза, а одна из них исполняла арии Травиаты, Лючии де Ламмермур и другие, ему неизвестные. Мягко подталкивая, его отвели в круг. И он сидел в этом кругу, сжимая горячую женскую ладонь, и пел, повторяя странные слова какой-то дикой молитвы, и закатывал глаза вместе со всеми, и смог вырваться оттуда лишь спустя шесть часов, и уже на улице испытал изумление от случившегося. Позже он рассказывал об этом событии с восторгом. Так он обрёл бога и с тех пор посещал оперно-молитвенные собрания уже регулярно. Он там был единственным мужчиной. А больше ему ничего не надо было.

 

И вот однажды жители нашего дома получили странные письма от администрации города. Сообщалось, что «в виду непригодности к эксплуатации дом подлежит сносу в ближайшие месяцы». Сначала никто не обратил внимания, письма разорвали, хихикнув. И не обращали дальше, пока письма не пришли во второй, в третий и в четвёртый раз. И сроки в письмах всё сокращались, сокращались, и в последнем письме уже говорилось об одной неделе до сноса. Жителям предлагалось расселяться на приготовленной для них жилплощади, где-то далеко за городом, в бескультурных провинциях. И, наконец, в доме начали сознавать весь ужас происходящего, но было уже поздно – в дом постучалась Комиссия.

На рассвете во все квартиры зазвонили, неприятными голосами крича из-за дверей: «Общее собрание жильцов дома! Всем собраться в парке! Всем спуститься в парк!» Растревоженные, сонные жители сгрудились перед входом. Парк был покрыт туманной дымкой, пели первые птицы.  Перед ними стояла Комиссия. Состояла она из двух граждан любопытной внешности. Один из них, очень упитанный, был закован в чёрное драповое пальто, такое длинное и узкое, что он был вынужден передвигаться маленькими, как у японской гейши, шажками. На лице блестели вдавленные в глазницы очки без стёкол. Рот и нос он имел крохотные. Вместо речи у него выплескивалось какое-то кашлянье, которое он перемежал долгими «э-э…» и «мэ-э…».

Видимо, для уравновешивания, второй член Комиссии был стройного телосложения и маленького роста, весь неуловимый и трепещущий, будто стрекоза. Одет он был в модный тренч телесного цвета. Его блестящие, омытые слезой глаза отличались выпуклостью и внимательным, льстивым выражением. Под глазами располагался длинный горбатый нос. Рот постоянно двигался, говоря ладно и быстро. Он служил переводчиком своему косноязычному коллеге.

  • Жильцы! Мэ-э-э… – начал человек в пальто.
  • В виду аварийного состояния данного дома, а также в виду планируемой реконструкции парка и установлении здесь монументов в честь памятных дат истории нашей Великой Родины, дом подлежит сносу. Всем проживающим настоятельно рекомендуется собирать вещи и переселяться в дома, предоставленные администрацией города, находящиеся в уединенном секторе нашей области, рядом с рекой, озёрами, полями и лесами. Рядом проходит железная дорога, два раза в неделю имеется автобусное сообщение, а также иногда ходит катер через реку. Расстояние до города преодолевается за время не более четырёх часов. Все дома снабжены современным печным отоплением, заменены печные трубы, почищены колодцы во дворе, починены деревянные части домов, такие как крыльцо. Рядом находятся детский сад, школа, Дом культуры, в котором работают кружки вязания и плетения из бересты – всё для гармоничного развития вас и ваших детей. В качестве поддержки от администрации вам может быть предоставлен мелкий рогатый скот, такой как коза, овца, в количестве одна штука на человека,  – быстро заговорил второй.
  • Да! И э-э-э…. – сказал человек в пальто и поднял палец.
  • Как Вы можете заметить, администрация делает всё для того, чтобы обеспечить вам высокий уровень жизни, к которому вы привыкли, и даже выше! Уважаемые жильцы, просим вас освободить помещения от ненужного хлама и готовиться к переезду. Автобус отойдет сегодня в девятнадцать часов, прямо отсюда, из парка. На новое место жительства вас доставят бесплатно, за счет любезной администрации. С этой минуты дом опечатан и должен быть полностью освобожден к вечеру, для эффективной работы наших служащих по подготовке к сносу, – перевел человек в тренче.
  • Так! Мэ-ээ… – сказал человек в пальто, и его очки блеснули угрожающе.
  • Администрация надеется на ваше понимание и сотрудничество и желает вам счастья в личной жизни и успехов в работе, не то хуже будет! На этом всё. До новых встреч!
  • Э-эээ… – вяло сказал человек в пальто. Было видно, что он устал.

Жители хлопали глазами, глядя вслед двум удаляющимся в туман фигурам: понурой чёрной и вертлявой телесного цвета. Первым очнулся Геннадий: «Какой еще рогатый скот, ёбтвамма! Мы здесь всегда жили!» Остальные заговорили, перебивая друг друга. Никто не мог поверить глазам и ушам. Побежали к себе, в свои квартиры и разыскали письма от администрации. Всё так. Сомнений быть не может. Дом сносят.

Какое-то время жители нашего дома погоревали, Анна всплакнула. Оказалось, что жителям совершенно не к кому обратиться, они все, так сказать, круглые сироты, и никого ближе соседей у них нет. После этого все, включая Агнессу Ромуальдовну, решили протестовать – разбить вокруг обречённого дома палаточный лагерь, держа оборону. Фидель заявил, что этот инцидент нужно предать гласности и что средства массовой информации на их стороне.

К обеду в квартирах жителей возникли люди в униформе. Под строгими взглядами этих людей жителям пришлось распихать своё имущество в чемоданы, тюки, рюкзаки и сумки. Вдыхая и глядя печальными глазами на свои бывшие окна, жители вышли из дома. У Анны и Фиделя нашлась огромная, допотопная брезентовая палатка. До вечера мучились, устанавливая её и привыкая к новым условиям жизни. После сидели в палатке, под светом керосинок, укутавшись одеялами, и слушали шелестение парка. Люди в форме опечатали их дом специальными лентами, и теперь он был похож на разноцветный подарок.

  • Ну что ж, –  сказал любитель оперы. – Что будем делать, господа?
  • А чё делать, твамма, чё делать, надо им дать просраться! – сказал Геннадий. Он уже успел куда-то сбегать и принять на грудь.
  • Геннадий, помолчите! – сказала Агнесса Ромуальдовна.
  • Надо связаться с телевидением, с журналистами, –  сказали Анна и Фидель.
  • Как связаться? Как прорваться на телевидение? – спросил любитель оперы.
  • Надо ждать, они сами подъедут, –  сказала Анна.
  • Хрена дождёсся, подъедут! – сказал Геннадий.
  • Геннадий! – сказали все.
  • Надо предать это гласности. Нас выселяют, без суда и следствия! – сказал Фидель. – Это возмутительно!
  • Они будут наказаны судьбою, – сказала Агнесса Ромуальдовна.
  • Они образумятся, – сказал любитель оперы, –  и всё вернётся на круги своя.
  • А если нет, ах, если нет? – воскликнула Анна. – Я надеялась провести в деревне старость, а не юность… Я так люблю наш дом!
  • Не отчаивайся, – сказал Фидель. – Это не может произойти. Жители города встанут на защиту. Это дурной сон.
  • Проспаться надо, твамма! – захохотал Геннадий.

Никто не сказал «Геннадий!»

 

Вскоре к парковой ограде подъехал автобус, который должен был увезти жителей прочь, в «просторы области», к колодцам и козам. В автобусе никого не было, кроме водителя, который сидел за рулём неподвижно, погружённый в глубокую задумчивость. Он не покинул транспортное средство. Через стекло автобуса жители наблюдали склонённый нос и печальную клетчатую кепи. Один раз водитель протяжно, без надежды, посигналил в темноту. Жители встрепенулись, но не отреагировали. Они решили сидеть, не высовываясь, авось, сам уедет, когда устанет или проголодается.

Как всегда, наступала ночь. Жители разместились на ночлег.

За брезентовыми стенами палатки шуршала ночная жизнь – что-то шевелилось, потрескивало, подавали голоса одичавшие парковые коты. Жителей охватило чувство неповторимости всего происходящего с ними. Как прекрасен был этот сухой, предосенний парк, в котором они жили так долго и счастливо! Как сладостно поскрипывала земля под ногами ночных существ! Как безмятежно пели насекомые, как таинственно шумели ветви деревьев!

Потом они вспомнили о будущем, об автобусе и неотвратимо-покорном водителе, о вежливой, удущающей неизбежности, о непреодолимости предстоящих мучений. Они прежде не сталкивались с этой неизбежностью, а, оказывается, всегда жили в ней, не замечая, плавая как рыбы в воде. Фидель, застёгнутый в спальник, похожий на говорящую гусеницу, неожиданно сел, воскликнув: «Мы непременно отстоим наш дом и парк! И, когда придут официальные люди, мы крикнем им в лицо о наших правах, а если они не услышат, то мы в ярости бросимся на них и будем драться, и все неофициальные люди мира будут на нашей стороне!» «Да! – сказали жители. – Да!» Где-то там, на полянке, бюст академика зорко вглядывался в темноту. «Академик, милый – прошептала Анна,  –  умоляю, спаси нас!» Но мог ли он что-то сделать? Теперь он был таким же неофициальным, как и они.

 

Наутро ничего не изменилось. Автобус по-прежнему стоял на дорожке у ограды. Водитель в нём сидел, как и вчера, понурившись. Фидель с Геннадием, робея, постучали в дверь автобуса. Остальные жители держались поодаль, внимательно слушая. Дверь открылась, водитель обратил на делегатов взгляд. Он оказался совсем молодым человеком, на его одутловатом после неудобного сна лице проступила щетина.

Читайте журнал «Новая Литература»
  • Что вам? – сказал он.
  • Ваши услуги не требуются, –  сказал Фидель. – Мы никуда не едем.
  • Уезжай давай, братан, нна! – сказал Геннадий.
  • Я не могу, –  сказал водитель. – Видите ли, я не могу уехать без вас.

Фидель с Геннадием переглянулись.

  • Но мы не едем! Это наш дом. Мы будем привлекать общественность к этому инциденту!
  • Не поедем никуда, нна! – сказал Геннадий.

Водитель вздохнул.

  • Я буду ждать вас, –  лирически произнёс он.

Фидель  и Геннадий пошли восвояси.

 

Вторая ночь в палатке прошла без происшествий. Водитель по-прежнему сидел за рулём, и соседи видели, как он вдумчиво жевал что-то из пакетика.

 

Любитель оперы проснулся, причесался маленькой расчёсочкой и двинулся к выходу из парка, намереваясь связаться с общественнностью. Однако, кованые ворота, через которые обычно выходили и входили жители, были опутаны мерзкой жёлтой лентой. Снаружи на них висел грубый амбарный замок. Любитель оперы замер перед этим новым обстоятельством. Он стал бегать по парку, извещая жителей, которые к тому времени разбрелись по разным тропинкам, раздумывая, как быть, вдыхая прохладный воздух и греясь в нещедрых лучах сентябрьского солнца. Ограда вокруг парка была высокой, но всё-таки через неё с некоторым усилием могли бы перелезть все, кроме Агнессы Ромуальдовны, разумеется. Жители планировали выпустить старушку, сорвав замок снаружи.

Геннадий первым одолел ограду и обрушился в ворох листьев по ту сторону. Пока он отряхивался, к нему из кустов выступил официальный человек в чёрной форме, с длинным, вроде палки, оружием в руках. Этим оружием он молча ткнул в Геннадия, заставив его лезть обратно в парк, и Геннадий перелез, до крови ободравшись об острые зубья ограды. Он приковылял к палатке раненый и опозоренный. Агнесса Ромуальдовна принялась лечить его средствами из своей «чрезвычайной аптечки». Она была ветераном тыла, но очень много знала о войне.

Фидель придумал влезть на дерево и с высоты оценить ситуацию. Спустившись, он сообщил остальным, что великое вооруженное множество официальных людей стоит за оградой по всему периметру парка.  Так жители попали в капкан.

 

В решающий день появились десятки официальных людей, а также огромное орудие –  экскаватор, похожий на инопланетное чудище.

Самым ужасным у этого существа был ковш – глубокая нечистая лапища, жадно раскрытая над домом.

Жители выскочили из палатки, встревоженно глядя на экскаватор. Анна едва сдерживала слёзы, Фидель и любитель оперы лихорадочно двигались вокруг дома, как бы защищая его от вторжения. Геннадий, пьянее пьяного, сидел на крыльце и курил сигарету, придав лицу нахальное выражение. Он то и дело сплёвывал, как бы пугая и предупреждая пришельцев-разрушителей.

Глубоко обеспокоенная Агнесса Ромуальдовна, проскользнув под лентами, решительно направилась в свою квартиру, впопыхах приговаривая: «Забыла, ох, забыла!». Официальные люди в громкоговоритель предупредили её, что она совершает беззаконие. Соседи побежали за обезумевшей старушкой.

Пройдя в единственную комнату своей квартиры, она сняла с крючков пыльный ковёр на стене. За ковром обнаружилась дверь. Агнесса Ромуальдовна, ни на кого не глядя, открыла её. Там оказалась ещё одна комнатушка со своим ковром, холодильником, старым шкапом, столом и стулом, на котором сидел заросший седыми кучерявыми волосами длинноносый черноглазый старичок и посасывал размоченную в чаю баранку. Вид у него был потерянный и безмятежный. Увидев соседей, он поднял скрюченную руку, приятным театральным баритоном произнеся: «Здравствуйте, молодые люди!»

  • Ёмана, ты кто, дед? – ответил Геннадий.

Агнесса Ромуальдовна представила нам своего мужа Иосифа Карловича.

  • Ёся, – приказала она, – быстро собирайся, дом подвергают сносу, необходимо тебя вывести.

Иосиф Карлович, причмокнув, переспросил: «Что-что, мамочка?»

  • Ёся, – Агнесса Ромуальдовна крикнула ему в ухо,  –  вставай, дом сносят!

Тогда Ёся захныкал и при этом постоянно улыбался, приговаривая: «Ну мамочка! Я не буду, мамочка! Ёся не будет баловаться!». Из его лучистых глаз покатились слёзы. По всей видимости, когда-то он действительно разбивал Агнессе Ромуальдовне сердце, но много лет провёл у неё в рабстве, впал в детство и окончательно свёл её с ума. Все присутствующие тоже расчувствовались и зашмыгали носами. Иосиф Карлович потонул в слезах и был неспособен к передвижению. Геннадий и Фидель понесли его на улицу, подсадив на скрещенные руки. Иосиф Карлович болтал ножками, обняв их за шеи. В это время громкоговоритель велел жителям покинуть внутренности дома и отойти от него на безопасное расстояние. Начинался снос. На крыльце стояли официальные люди со своими палками. Один из них, словно шутя, ткнул палкой в старичка. «Ох-хо-хо, молодой человек!» – запричитал Иосиф Карлович, а официальные люди засмеялись и передразнили его.

  • Это что ещё, твамма?! – рассвирипел Геннадий. – Чего обижаете деда? Он контуженный!

В ответ палкой ткнули и Геннадия. И не один раз, и не два.

  • Вы не имеете права причинять вред! – закричали жители. – Вы нарушаете права человека! Мы здесь живём! Это наш сосед! Что вы творите?

Геннадию пришлось выпустить старичка и подвергнуться ударам, которые посыпались на него со всех сторон с неприятным звуком, будто колотили по стволу дерева. Жители пытались вступиться, но их отгоняли, словно собак.  И вот Геннадия ударили палкой по голове, и он упал на крыльцо, а официальные люди принялись плясать на нём тяжелыми ботинками.

  • Геннадий! – закричала Анна. – Отпустите его! Не трогайте! Что же вы делаете, свиньи? А-а-а!
  • Заткнуть рот! – приказал один из официальных людей и дёрнул Анну за красивые пушистые волосы – так, что её подбородок подскочил вверх, а из глаз, как из прыскалки, брызнули слёзы.

Фидель бросился на это официальное лицо и получил несколько беспорядочных ударов по телу и один – в пах.

В конце концов, официальные люди, подняв полубездыханного Геннадия, швырнули его в кучу опавших листьев. Там он лежал, окровавленный, и приходил в себя. Больше никто из жителей не протестовал и не сказал ни слова.

Ограда оказалась распахнутой настежь. Водитель автобуса, почувствовав подходящий момент, засигналил вежливо и умоляюще. Жители, избегая глядеть друг на друга, начали молча втаскивать в автобус вещи.

Геннадия подняли и положили на пол автобуса. Иосиф Карлович перестал плакать и счастливо улыбаясь, беседовал с водителем. В гробовой тишине жители расселись по местам.

  • Ну, в добрый путь! – промолвил водитель, трогаясь с места.

Так жители покинули парк.

 

В воздухе качнулся ковш экскаватора, кирпичи закрошились, точно выбитые ударом зубы, и в доме, со стороны квартиры молодожёнов, образовалась первая дыра. Жители не услышали, как ныли от боли стены, развороченные экскаватором, не увидели, как страшная лапа обрушивалась на сервант Агнессы Ромуальдовны, наполненный фарфоровыми собачками, как у них вылетали бусинки-глаза и отламывались хвостики, как они превращались в сахарную труху; как лопнул потертый диван Геннадия и как надвое разрубило кровать молодожёнов, покрытую новым сиреневым покрывалом; как из шкафов вываливались вещи и грохоча, словно горная река, всё текло вниз; как взрывались и выплёскивались стёкла и скрежетал разбиваемый кафель, как зияли открытые переломы паркета, как из холодильников на пол валилась оставшаяся еда, текли лужи супа и молока; как падала со стены фотография юного Геннадия, улыбающегося мягким щербатым ртом, с причёской в стиле группы «Битлз», в рубашке с закатанными по локоть рукавами, с гитарой в жилистых руках; как всё, наконец, смешалось в огромную кучу осколков, мусора и грязи, и дом, когда-то живой, теперь лежал растерзанный и уничтоженный, и походил на груду мяса и костей, в которой едва угадывалось что-то знакомое, и над его свежим трупом висела штукатурная дымка.

 

Постепенно официальные люди вывезли все останки, сравняв с землёй руины особняка. Теперь на его месте воздвигнут мемориал в честь величия нашей Родины. Захолустный парк превратился в популярное место прогулок, там открыли кафе и летнюю сцену. И обновили ограду на могиле академика.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.