– В общем, дело было перед зачётом. Весной. Я так устал зубрить политэкономию, что лёг пораньше. Помню, когда задёргивал занавеску, заметил, какая огромная была на небе луна. – Шурик взял позеленевшие от времени щипцы, расколол ими кусок сахара, похожий на заснеженную ледышку. Один маленький осколок отправил в рот и продолжал:
– Так вот. Проспал я совсем недолго. Проснулся оттого, что, чувствую, диван подо мной затрясся и пол. Поднял голову – всё в комнате дрожит. Люстра. Книги. Посуда. Как при землетрясении. Понимаешь? Я лежу, как дурак, и ничего не понимаю. Но чувствую, что-то сейчас произойдёт. Потом я услышал, как картина затрещала, что-то от неё оторвалось и рухнуло на пол.
Девушка затаила дыхание.
– Это была она, да? – спросила она, показав глазами на мадонну. И снова взгляды их встретились. Марусе показалось, что чёрные глаза женщины смеются.
Шурик кивнул.
– Полежала чуть-чуть. Потом поднялась и пошла прямо ко мне. Точно такая, как на картине. Идёт ко мне по запаху, шарит по дивану руками, а меня не видит. Состав-то был не полный. Поэтому она у меня получилась слепая. И говорить не может. Хрипит, мычит, а сказать не может. Сейчас я тебе покажу.
Шурик встал, снял очки, закатил глаза, как слепой, наполовину прикрыв их веками, замычал и стал щупать вытянутыми руками воздух, шумно втягивая носом воздух и придвигаясь к девушке.
Маруся завизжала от страха и зажалась в угол дивана. Шурик рассмеялся.
– Слушай, может, я всё-таки поеду на вокзал? – неуверенно сказала она.
– Да пошутил я, понимаешь? Пошутил. Бери одеяла, подушки, располагайся на этом диване и спи спокойно. Выдумал я всё. Не знаю я, чья это картина и как звали эту брюнетку. Я сам назвал её Луизой. Давай, ложись и ничего не бойся. Я сейчас её унесу, а сам пойду спать в бухгалтерию.
Шурик снял картину, сложил вчетверо и отнёс в прихожую. Там он положил её в сумку и вернулся в комнату.
– Ты чего стоишь? Бери, сколько хочешь, подушек, одеял. У меня даже простыня где-то чистая была. Спи спокойно. Завтра мне на лекцию только к десяти часам. Так что можем выспаться.
– Шурик, – робко сказала Маруся, – а ты не мог бы лечь не в бухгалтерии, а где-нибудь здесь.
– Испугалась? Эх, ты! Трусиха! Ладно, уж, я лягу на полу, на матрасе.
Маруся постелила себе на диване и, едва легла, вспомнила, что он «музыкальный». Диван запел, как скрипка, зарычал, как орган.
– Спокойной ночи, – сказал Шурик, погасив свет. – Здорово на диване, правда? Иногда может целая опера присниться.
– Шурик, – спросила Маруся, когда он уже улёгся на свой матрас и закрыл глаза. – А что дальше было? С Луизой?
– Все, было, – спокойно ответил студент. – Она меня нашла, завалилась ко мне на диван, обняла, за шею… и всё было. Она весёлая. Разные штучки знает. Только пьёт и курит много. Напьётся и танцует. И ложками щёлкает, наподобие кастаньет. Ладно, спи. Завтра наговоримся.
Маруся вздохнула и тоже вытянула ноги на своём поющем диване. Несмотря на то, что он застелен, был ватными одеялами примерно в шесть слоёв, пружины всё равно, то и дело, давали себя знать. Девушка боялась пошевелиться. При каждом её движении, диван издавал какие-нибудь звуки. Промучившись так примерно с час, она решилась:
– Шурик, ты спишь? – тихо спросила Маруся. Так тихо. Словно кто-то мог их услышать.
– Ну, допустим, – Шурик широко и громко зевнул и потянулся. – А в чём проблемы?
– Мне страшно. По-моему за дверью кто-то стоит и дышит.
Студент расхохотался так, что даже сел на матрасе. При этом он снова сильно закашлялся, протянул руку, взял оставленный на ночь стакан с чаем и жадно выпил пару глотков.
– Сказал же, что я тебя разыграл! Нет никакой Луизы! Нет никакого эликсира бессмертия! Есть незнакомая тётка на потрёпанном холсте. Кто её туда поместил, неизвестно. Но только не Мурильо – это уж точно. Я всё придумал! Понимаешь? Спи.
– Знаешь, мне очень неловко тебя просить, но не мог бы ты подтащить свой матрас поближе к дивану. Можешь даже лечь на диван.
– Валетом, что ли? Спасибо! – Шурик снова лёг на свой матрас, накрылся одеялом с головой и отвернулся к стенке.
– Понимаешь, я не люблю спать одна, – пыталась объяснить девушка, слабо надеясь на то, что парень смилуется и перелезет к ней на диван.
– А с кем же ты спишь, с тёткой, что ли? Но тётка у тебя вечно на гастролях? Может у тебя любовник есть?
– Какой любовник? – вздохнула Маруся. – Я сплю с Шекспиром. Он всегда лежит у меня в ногах. Мурлыкает. А в будке – Киселёва. Если, что, она такой лай поднимет! Как на собрании в театре. Так тётка шутит.
– Ну, а я, что должен у тебя в ногах мурлыкать или лежать у дверей и лаять при каждом шорохе?
– Нет, ты просто ложись со мной на диван, и будем спать. Ведь у тебя никаких поползновений насчёт меня нет?
– Хорошо, если ты так хочешь, я не против. Но…- Шурик мигом вскочил и перепрыгнул на диван к Марусе. Диван при этом завыл и застонал, как показалось девушке, а Шурику почудилось, что он запел и захохотал – … есть. Есть у меня насчёт вас, милая барышня, как выражается профессор, поползновения. У тебя, кто-нибудь был? Говори, только честно.
Девушка приложила палец к губам и шёпотом спросила:
– Вот сейчас, слышал? Слышал, как кто-то ходил в прихожей?
– Нет, не слышал, – Шурик приложил ухо к маленькой круглой груди девушки. – Как сильно у тебя сердце бьётся! Мэри, выходи за меня замуж?
– Ты о чём это? – Маруся инстинктивно отодвинулась к спинке дивана. При этом он пропел очередную мелодию. – Там кто-то есть, я слышу. А ты: «замуж»! Мне замуж рано. Мне нет ещё восемнадцати. – Она сняла руку парня со своей груди. – И потом, замуж по любви выходят, а мы с тобой едва знакомы.
– Ну и что? Я, лично, как только тебя увидел, ещё в гостях у профессора, сразу решил, что женюсь на тебе.
– Какой быстрый! Может, я ещё не соглашусь. Мне подумать надо.
– Долго будешь думать? – Шурик просунул руку под её одежду.
Маруся не сопротивлялась. Ей были приятны прикосновения парня.
– Знаешь, по-моему, ты перегрелась. Надо снять с себя лишнее. Ну, зачем тебе свитер? Кофта? Бюстгальтер? Ты же вспотела вся. И джинсы сними, и носки. Сразу полегчает.
Говоря это, Шурик постепенно раздевал девушку, которая не переставала прислушиваться к каким-то звукам, несущимся не то из коридора, не то с улицы.
– Значит, по рукам?
– В каком смысле? – спросила Маруся, косясь на дверь.
– Женимся?
Шурик поочередно снял с девушки перечисленные вещи.
– Погоди, погоди, зачем так сразу?- Маруся схватила его за руки. – На мне же ничего не осталось. Я не разрешала тебе меня трогать. Я ничего ещё не решила.
– Тебе легче? – спросил Шурик, обнимая девушку и прижимаясь губами к её губам.
– Легче.
– Вот и хорошо.
Незнакомые ей прежде приятные ощущения, тепло, разлившееся по ее телу, подействовали на Марусю успокаивающе. Вскоре она и думать забыла о мадонне и о том, что рассказывал о ней Шурик.
– Ты – самая лучшая девчонка на свете, – авторитетно заявил студент, когда главное уже случилось, и они лежали вместе, обнявшись. – Правда, ты у меня тоже первая, но всё равно, самая лучшая. Жаль, что тебе нет ещё восемнадцати. – Вздохнул он. – Но ничего, я подожду. Подумаешь, два года…
Маруся не успела ответить, потому что Шурик откинулся на спину и мгновенно уснул. Она прикрыла его одеялом, прижалась носом к его плечу, по привычке свернувшись калачиком на правом боку, и тоже уснула. «Какая же я дурочка, – подумала она, засыпая, – поверила во всю эту чепуху про ожившую картину и всё такое».
Она подвинулась поближе к Шурику, а он в полусне обнял девушку и погладил ее по волосам. «Симпатичный парень, – подумала Маруся. – Кажется, я его уже люблю».
Маруся уснула. Её было тепло, спокойно. Где-то в глубине сознания маячила мысль, что она уже не девушка и у неё есть настоящий жених. Значит, будет, чем похвастаться перед девчонками по возвращении домой. Вот тётка удивится, когда приедет с гастролей!
С этими мыслями она заснула окончательно и крепко и проспала примерно с час, когда её разбудил яркий свет луны, заливавшей комнату. Маруся открыла глаза и увидела, что все предметы в комнате стали дрожать. Сначала затряслось паникадило, свисавшее с потолка, потом затрепетали оконные занавески, зазвенела посуда на столе и в буфете. Дверь заскрипела и поплыла назад, а через секунду в чёрном дверном проёме возникла Луиза, женщина с картины. В лунном свете она была очень хорошо видна. Лицо её и руки были изрезаны толстыми розовыми шрамами. На ней было вылинявшее коричневое платье, а на голове полуистлевшая шаль из зелёного шёлка. «Значит, он меня всё-таки обманул. Сказал, что всё придумал, а она существует». Чёрные глаза ожившей мадонны бессмысленно шарили по комнате. Она, действительно, ничего не видела, поэтому шумно втягивала носом воздух и хватала руками предметы, попадавшиеся ей на пути к дивану. При этом она мычала что-то неразборчивое. Очевидно, была недовольна тем, что в комнате есть кто-то третий. Маруся лежала, ни жива, ни мертва от страха. Она заставила себя вскочить и спрыгнуть с дивана только, когда руки странного существа, бывшего когда-то женщиной, стали шарить по её лицу и шее. Диван при этом пискнул. Луиза обрадовано захрипела, как зверь, нащупавший добычу.
Маруся юркнула под стол и прикрылась плюшевой скатертью. Сквозь дырку в скатерти, она видела, как Луиза ощупывала лицо, плечи и шею Шурика. Он спал. Тётка схватила руками его шею и стала давить. Она хотела, чтоб он проснулся, но парень спал, как убитый. Лицо её исказилось гневом. Она замычала и замотала головой, как зверь, которому не поддаётся его добыча. Она сдавила его шею так сильно, как только могла, потом сорвала с пояса шёлковый жёлтый шнурок вместе с мешочком для табака и туго затянула петлю на шее парня. Он приподнялся, захрипел и упал назад с остекленевшими глазами. После этого Луиза, или то, что от неё осталось, стала крушить всё, что было в комнате. Она сорвала и бросила на пол паникадило, стянула со стола скатерть, расколотила посуду, стряхнула с полок книги и стала рвать их.
Маруся сидела под столом, ни жива, ни мертва. Она молила Бога, чтобы только Луиза не добралась до неё. Но она почуяла, что голая девчонка прячется под столом. С лёгкостью, она перевернула трухлявый стол и за руку вытащила оттуда Марусю. Её чёрные злобные глаза уставились на девушку. Левой рукой, цепко держа её за руку, правой, она схватила со стола нож-пилу для резки хлеба и подняла его над головой девушки. Маруся поняла, что ей приходит конец, и закричала, что есть силы, отлично понимая, что звать на помощь уже некого…
В этот момент Маруся проснулась. Было уже светло. Из коридора доносились какие-то стуки. Кто-то ходил, тяжело ступая по паркету, стучал шваброй и с грохотом переставлял ведро с водой с места на места. Ясно, что это была уборщица. Сердце девушки, колотившееся часто-часто, стало успокаиваться. Маруся приподнялась и посмотрела на наручные часы Шурика, лежавшего на правом боку, отвернувшись от неё. Часы стояли.
– Шурик, – шепнула она ему в ухо. – Уборщица пришла. Пора просыпаться.
Парень не шелохнулся. Маруся пальцем пощекотала ему шею. Шурик продолжал спать. Тогда Маруся положила руку ему на плечо и повернула к себе. И тут же в страхе отпрянула. Лицо Шурика, было, синим от удушья, глаза остекленели. Тело его было ледяным наощупь. Он умер несколько часов назад.
В ужасе девушка вскочила с кровати и, дрожа от страха, стала натягивать на себя одежду. Брюки, свитер, носки, туфли. Выбегая в прихожую, она бросила прощальный взгляд на Шурика и, понимая. Что поступает трусливо и подло, схватила с вешалки курточку, сумку, повернула ключ в двери и вылетела в коридор, едва не сбив с ног тучную уборщицу.
– А ты такая, откуда взялась?! – зашумела уборщица. – Не было с ним такого уговора, чтобы девиц водить! Сопливая ещё, по ночам с парнями тискаться!
Маруся опрометью кинулась к массивной входной двери, с силой потянула её на себя и очутилась на мраморной лестнице. Она бежала во весь дух.
– Попадись мне ещё! – гудела уборщица ей вслед. Догнать девушку она не могла и не пыталась.
Маруся выскочила на улицу и побежала в сторону Кузнецкого моста, где всегда было многолюдно и легко было смешаться с толпой. Попетляв по переулкам, она заскочила в двери станции метро «Дзержинская» и поехала на Комсомольскую площадь.
Ей повезло. До отхода её электрички оставалось целых 15 минут. Маруся успела взять в кассе билет, рванула к поезду, стоявшему у перрона, забежала в пустынный вагон, где, кроме неё спал на скамейке какой-то пьяный и пожилые супруги с корзинами, вероятно, ехали за грибами. Маруся села у самых дверей на одиночную скамейку и закрыла глаза. Её до сих пор трясло от нервного напряжения. Наконец, электричка тронулась и, потихоньку набирая скорость, стала отъезжать от Москвы. Марусе полегчало. Она смотрела в окно на низенькие дома с палисадниками, на короткие берёзовые рощицы и заводские трубы и постепенно успокаивалась.
В Кадушкине Маруся оказалась только после обеда. Около часа ей пришлось ждать на станции автобус. Она зашла в туалет, умылась, причесалась перед зеркалом. Полезла в сумку за пудреницей, чтобы немного привести себя в порядок. В родном городке все друг друга знали, и по дороге к дому, могут встретиться друзья или увидеть соседи. Девушка искала пудреницу, но неожиданно наткнулась на что-то шершавое. Сердце её неприятно ёкнуло. Это была оборотная сторона картины. От прикосновения к ненавистному холсту, у неё чуть не началась истерика. Тушь потекла по пылающим щекам. Мало того, что эта проклятая мадонна принесла ей столько горя, она ещё каким-то образом оказалась в её сумке! Маруся снова умылась холодной водой и. уже садясь в подошедший автобус, догадалась, что Шурик вчера вечером сам случайно сунул картину в её сумку, точь в точь похожую на её собственную. «Приеду домой и сожгу эту проклятую мадонну, – думала девушка, трясясь по осенней, в лужах и ямках дороге. – Или лучше закопаю в огороде. Пусть гниёт там сто лет». Маруся вспоминала минута за минутой прошедшие сутки и свой кошмарный сон. Она представляла себе мёртвого Шурика. Думала, что в издательстве сейчас полно милиции. Все ищут девушку, которую хорошо видела и может описать уборщица. Она боялась, что её будут искать. Профессор, Василий Аксентьевич, у которого она ночевала предыдущую ночь, наверняка скажет им адрес, по которому они с тёткой живут. К ним нагрянет местная милиция. Марусю будут допрашивать, может быть, арестуют по подозрению в убийстве. Никто же не поверит, что парня задушила какая-то тётка, сошедшая с картины? Весь городок будет считать, что она убийца и шлюха, которая отдалась первому попавшемуся прохожему.
Все эти мысли так измучили Марусю, что, едва отперев калитку своего дома, покормив кота и собаку, она спустилась в погреб, отодвинула тяжеленную кадушку с солёными огурцами, которая много лет стояла на одном и том же месте. Затем взяла лопату, вырыла в земляном полу под кадушкой ямку и кинула туда вчетверо сложенный холст, а потом вновь засыпала землёй и задвинула кадушку на место. После этого она заперла погреб на висячий замок. Всё равно он был пустым. Они с тёткой в этом году не делали припасов. Из-за жары у них погибли все посадки. Так что, посещать погреб было незачем. Проделав всё это, Маруся напилась чаю с печеньем и легла спать. Она твёрдо решила ни в чём не сознаваться. Если нагрянет милиция, и её будут допрашивать, она скажет, что никогда не была в издательстве «Музыка», знать не знает, никакого Шурика и никогда ничего не слышала про мадонну Мурильо.
Для того чтобы по-настоящему прийти в себя, девушке понадобилось немало времени. Первую неделю она вообще старалась не выходить из дома. Разве, что в магазин, за провизией или, чтобы покормить собаку. Неделя, как назло, выпала солнечная, тёплая. Настоящее бабье лето. Маруся целыми днями сидела позади дома, в застеклённой беседке, обложенная книгами. Она получила на подготовительных курсах первое задание и старалась сделать его особенно тщательно. Она занималась до темноты, а потом шла в дом, зажигала там свет, включала телевизор и почти сразу выключала. Фильмы по телевизору показывали только советские и исключительно старые, которые давным-давно многократно окупили себя в прокате.
Ложась спать, Маруся звала кота Шекспира и оставляла зажжённым ночник. Ночами, когда шёл дождь или выл осенний ветер, ей чудилось, что мрачный дух испанки, жившей триста лет тому назад и способной возвращаться на землю, рвётся из погреба наружу, пытается сломать тяжёлый замок и хрипит что-то угрожающе яростное. От тётки не было ни писем, ни телеграмм. Зато через полтора месяца, к ноябрьским, она нагрянула сама.
Как-то утром в дверь громко постучали и, выбежав в сени, Маруся услышала знакомый голос:
– Открывай, соня! Царствие небесное проспишь!
Услышав знакомый голос, Маруся заплакала от счастья. Наконец-то появился её родной человек, которому она сможет рассказать всё, как на духу.
Тётя Лёля была старше племянницы на 14 лет. Она приходилась младшей сестрой её покойной матушки. Ей было чуть больше двадцати, когда на её хрупкие плечи легла забота об осиротевшей племяннице.
В сенях они обнялись. Тётя Лёля была тоненькая, как положено актрисе, да ещё актрисе инженю, одевалась и держалась по-молодёжному, по характеру была человеком, не унывающим ни при каких обстоятельствах. Тётка и племянница обожали друг друга и тяжело переносили любую разлуку.
– Чего, такая кислая-то? Не проснулась ещё? – говорила тётя, прихохатывая. Она считала, что похожа на француженку. Ей об этом говорили многие мужчины. Тётя Лёля была подвижная, быстрая. Она сразу сообщила, что заскочила домой всего на сутки. Завтра утром за ней заедет автобус. Труппа отправляется до нового года на Урал, а оттуда в Среднюю Азию. Всю весну будет давать спектакли в Ташкенте, Бухаре, Алма-Ате…
Рассказывая об этом, тётка носилась из комнаты в кухню. Она одновременно распаковывала чемоданы, варила кофе и выкладывала подарки, привезённые племяннице. – Лёлечка, возьми меня с собой! – взмолилась Маруся, встав перед тёткой на колени. – Я не могу, не могу здесь оставаться!
Тётка замерла от удивления:
– Чего это? С какой стати? Тебе нужно заниматься. Спокойно подготовиться к экзаменам и поступить следующим летом. А в труппе? Вечные переезды, склоки, пьянка. Я могу тебя устроить костюмершей, но тогда ты должна будешь крутиться с утра до ночи, а ночью? Думаешь, тебе выспаться дадут? Нет-нет, я тебе не враг. Тебе, милочка, учиться надо. Мало тебе моего примера? Что у меня за плечами? Среднее театральное да два десятка похотливых козлов. Нет, ты должна получить высшее образование, выйти замуж за москвича. Чтоб это был обеспеченный, серьёзный человек. С надёжной профессией. С квартирой. Я хочу, чтобы ты была устроена и счастлива.
– Поздно, Лёля! – Маруся, сидя на полу, упала лицом в диван и заплакала навзрыд. – Я уже не буду обеспеченной и счастливой. У меня не будет надёжного мужа. А образование, разве что заочное?
– Да, что случилось, объясни? – Тётка подняла Марусю с пола, усадила на диван и обняла. – Рассказывай. В чём проблема?
– Я беременна.
– Не было печали! – охнула тётка. – Какой срок?
– Восемь недель. Но это не имеет значения.
– Как это не имеет? – удивилась тётка. – Ты, что решила рожать? Может подумать хорошенько. Тебе ещё семнадцати нет. Погоди, а что за парень? Он признаёт ребёнка?
Маруся молчала, опустив голову.
– Ну, вот что. Пошли в кухню пить кофе. Я там из Москвы вкусных вещей привезла. За завтраком всё и обсудим.
– Ты заезжала в Москву? – упавшим голосом спросила Маруся.
– Заезжала. Мы прилетели ночью. Пришлось побеспокоить профессора. Я прямо из Домодедова взяла такси и рванула к нему в два часа ночи. Спать, конечно, ложиться было уже поздно. Проболтали до шести утра, а потом я поехала на вокзал.
Всеволод Семёнович рассказал мне ужасную историю. Два месяца назад он похоронил самого любимого ученика. Парень умер от приступа астмы.
– Значит, он умер сам? Я думала, что его задушили, – потерянно произнесла Маруся.
– Задушили? В первый раз слышу. Ты, что была с ним знакома? – разворачивая и нарезая докторскую колбасу, спросила тётка. – А ну-ка, рассказывай всё по порядку. И с подробностями.
Маруся только об этом и мечтала. Ей так хотелось выговориться. И она начала рассказывать с самого начала. С того самого вечера, когда у профессора в гостях были его ученики и аспиранты, как пели Окуджаву. Пили терпкий вермут с пирожками. И о Шурике, и о том, что произошло в сторожке.
Говоря об отце своего ребёнка, Маруся плакала, добавляла, что он снится ей каждую ночь, целует ей руки, признаётся в любви.
– Он умер, понимаешь? После этого, разве могу я убить его ребёнка?!
Тётя Лёля тоже всплакнула, потом вытерла слёзы, сначала племяннице, потом себе и кивнула:
– Рожай, девочка моя, мы вырастим твоего ребёнка, – сказала тётка. Обе они сидели с красными и распухшими от слёз лицами. – Только сейчас, когда мне перевалило за тридцать, я понимаю, как важно женщине иметь детей. Если б не театр, который отнял у меня всё: и душу, и тело. Если б я не лишилась своего женского здоровья, то обязательно бы родила, хотя бы и без мужа. Я думаю, у тебя родится мальчик.
– Погоди, Лёля, я ещё не всё тебе рассказала. Я не рассказала про мадонну.
И племянница поведала тётке о картине. История сошествия древней жительницы Севильи, по имени Луиза, с живописного холста, её действия, сон Маруси и самое главное – то, что Луиза находится в погребе их доме, в засыпанной землёй яме, под бочкой из-под огурцов… воет ночами и рвётся на свободу…
От всего этого у Марусиной тётки волосы встали дыбом. Она захотела немедленно взглянуть на картину. Как племянница не отговаривала расхрабрившуюся тётку, та обрядилась в телогрейку и резиновые сапоги, взяла в руку фонарь и спустилась в погреб. Марусе ничего не оставалось, как идти за ней. Не могла же она оставить один на один с чудищем, изображённом на холсте, единственного родного человека?
В погребе было сыро и темно. Свет фонаря скользил по стенам. По бревну в стене пробежала мышь и ускользнула в какую-то дырочку.
Вместе они сдвинули кадку. Тётка раскопала яму, достала сложенный вчетверо холст, лежащий в полиэтиленовом пакете. Они заперли погреб, принесли картину в комнату и разложили на полу. Маруся вновь увидела ненавистное лицо. Злые чёрные глаза Луизы смотрели на неё насмешливо, а губы искривились в змеиной улыбке.
– Я ненавижу её! Она надо мной смеётся! – Маруся стала топтать картину, стараясь попасть ногой по лицу Луизы. С ней началась настоящая истерика. Она хохотала и плакала одновременно. Пыталась порвать холст руками. Тётка еле оттащила её от полотна.
– Перестань! Слышишь, не сходи с ума! Это всего лишь кусок холста! Ну, что с тобой, девочка моя? – тётка прижала к себе племянницу, а потом уложила на диван и прикрыла пледом. – Парня, конечно, жалко, но, поверь, он просто напугал тебя, чтобы получить своё. Нет никакого эликсира бессмертия, и никогда не было. Эта картина и так сильно пострадала. Знаешь, что, – тётка присела на край дивана. – Тебе, действительно, не стоит оставаться дома одной. Я возьму тебя с собой. Поспи немного, а потом я разбужу тебя, и будем собираться. Поедешь со мной. Не забудь учебники. Курсовые работы можно будет посылать в институт из других городов. Конечно, жить придётся в гостиницах и на частных квартирах. Времени на занятия будет немного. Но нельзя забывать и о том, что месяца через три-четыре твой живот будет виден всем. Лучше, если ты родишь во время гастролей. Летом, в тёплом городе, где много солнца и фруктов. В Кадушкино лучше бы тебе совсем не возвращаться. Знаешь, начнутся разговоры. А, впрочем, лучше будет, если я усыновлю или удочерю твоего малыша. Чтоб в нашем родном городке сплетен меньше было. Будет носить мою фамилию. Скажу, что взяла из детского дома. Тебе сейчас об учёбе думать надо. Спи спокойно. Всё будет хорошо. Завтра мы уедем…
Тётка на минуту умолкла, потом пробурчала всердцах: – Знаешь, о чём я больше всего мечтаю? Чтоб ты, дорогуша, поскорей вышла замуж и слезла с моей… души. Как только у меня в личной жизни блеснёт лучик надежды, так сразу ты, с очередными проблемами.
Маруся улыбнулась. Это была любимая тётина поговорка. Она так говорила, когда племянница ещё ходила в детский сад. Услышав эти знакомые слова, Маруся окончательно успокоилась и уснула.
Утром вещи их были собраны и к тому времени, как автобус появился на их улице, обе стояли возле запертого дома, одетые тепло, по-походному.
Кота Шекспира и собаку Киселёву взялась кормить сердобольная соседка, учительница на пенсии, Вера Игнатьевна. Тётка оставила ей денег на расходы. Они уселись в автобус и укатили из городка.
Мадонна по имени Луиза, написанная на холсте 300 лет назад неизвестным мастером, осталась лежать на нижней полке буфета, запертая на ключ.
Время шло. Зима сменилась весной, а весна летом. Летом, как и предсказывала тётя Лёля, Маруся родила мальчика. Это произошло в тёплом и красивом городе Самарканде. Во время гастролей в этом городе, у тётки завёлся поклонник-москвич, режиссёр одного из столичных театров. Он переманил тётку в Москву и даже сумел устроить ей прописку и комнатку в коммуналке, зато в центре города. Маруся поступила в институт. Примерно с полгода они втроём, включая малыша, жили в этой комнатёнке. Потом тёткин роман распался сам собой. Режиссёр получил отставку, а его возлюбленная вернулась в свой родной ТЮЗ. Она забрала с собой внучатого племянника, к которому очень привязалась с первых минут его появления на свет. Живя в Ярославле, в общежитии театра, тётя Маруси, отправляла племянника в детский сад на пятидневку, потом определила в интернат, откуда забирала на выходные. Они вместе ездили на гастроли и в отпуск, в Кадушкино, вскапывать огород весной и собирать урожай осенью. Заботы о сыне племянницы тётя Лёля взяла на себя. Всё для того, чтобы любимой Мэри, Марусе закрепиться в Москве, сойтись с приличным человеком и стать обеспеченной и счастливой.
Но судьба Мэри почему-то не складывалась. То ли из-за чересчур мягкого и робкого характера. То ли клеймо матери-одиночки вечно проглядывало на её грустном лбу, хоть она изо всех сил скрывала, что имеет сына. Те, кто был смелее и по-настоящему любил и ценил себя, достигали иных высот. Им больше везло по службе и в личной жизни. Ей же казалось, что она не достойна большего, чем имеет. Много лет прожив в Москве, она ухитрилась ни разу больше не побывать на Неглинной улице. Она обходила её «за семь вёрст». Старалась не вспоминать об издательстве «Музыка» и в самые грустные минуты уверяла себя, что, наверное, тот, кто был ей предназначен судьбой, давно покоится в могиле. С годами она смирилась с этой мыслью и больше, чем на роль любовницы не претендовала. Если она встречала мужчину и сходилась с ним, то уже знала, что это не надолго. Либо он окажется, женат. Либо в разгар их романа появится другая, более красивая, более смелая, и разрушит всё. В самом начале отношений, ей уже виделся конец.
Что касается «Мадонны», то она провалялась в буфете очень долго. До той поры, пока деревянный дом, принадлежащей тётке и племянницы не потребовалось снести, чтобы проложить на месте их ветхого жилища и огородика, да и всей улицы, широкое шоссе. Им дали двухкомнатную квартиру в новостройке. Вместе со всеми вещами туда переехала и Луиза. Маруся уже не боялась картины, но симпатии к ней не испытывала. С годами она просто потеряла к ней интерес. У них с тёткой не раз возникала мысль продать мадонну или подарить какому-нибудь любителю. Но как-то руки не доходили.
Такова судьба многих полотен. Перестав быть собственностью автора, они блуждают по свету и время от времени появляются то в одном, то в другом конце земли. Переходят из рук в руки. Они живут своей жизнью. Как правило, гораздо дольше своих владельцев. У них своя судьба. Более или менее скучная. У «Мадонны Мурильо» тоже была своя.
В один прекрасный день она исчезла из квартиры тётки и племянницы и продолжила своё путешествие, и очутилась довольно далеко от прежнего своего местопребывания.
