Дядя Сережа был болтлив и молчалив одновременно. Как ему это удавалось, уму непостижимо.
О своей шахтерской работе он особо не распространялся. Если начнешь бывало дядю Сережу расспрашивать: как его работа называется и что он конкретно делает, лицо его сразу приобретало особо упрямое и скрытное выражение, словно он партизан какой-нибудь и ни за какие каврижки не выдаст тайны врагам.
Однако стремление к рационализации всего подряд заставляло его возмущаться в том числе и тем, что связано с работой:
– Вот сам посуди какое безобразие. Слов нету, – он задумывался, и было понятно, слова-то у него в запасе имеются, только нецензурные, а материться дядя Сережа избегал при детях, женщинах и мало знакомых людях. – Мы вот с тобой тут сидим, – он ставил указательный палец вертикально на столешницу. – Я утром отсюда на работу собираюсь… Значит, вот выхожу из дому, сажусь в автобус, и меня везут на рудник. Через весь город! Как приедем, спустимся в забой, и что ты думаешь мы делаем? Нас опять везут, только в обратном направлении. Везут и везут, минут двадцать. Таким макаром я возвращаюсь прямиком до дому… вполне возможно. Зачем я туда-сюда мотаюсь? Это ж расхищение моего личного времени! Почему нельзя прямо из квартиры спускаться куда надо… – он указывал на пол. – Эх!
– Чертям вы в своем забое спокою не даете, – вмешивалась бабушка Инна, дядисережина мама.
Заявляла она это так, словно беспокоить чертей – дурное дело. Но ведь черти злые твари, значит вредить им хорошо, хотя бы нарушая их покой. Если он им конечно нужен.
Дядя Сережа разговоры про чертей игнорировал. Он никогда не проявлял никаких признаков религиозности, поэтому все удивились, когда бабушка Инна настояла, чтобы его отпевали в церкви. Мой отец сказал, мол, надо сделать, как она просит:
– Мать сына потеряла. Это тяжелое горе. Пусть отпевают ради нее. Ей так спокойнее будет.
Но на службу мало кто пошел. Народ подтянулся на поминки. Устраивали их в ресторане. Там же, где недавно чей-то юбилей справляли. Дядисережину маму накачали успокоительным и тетя Света из Ныроба, дядисережина сестра, отвела ее домой. В ресторанном зале за длинным, словно свадебным столом, сидели одни мужики, пили водку и печалились. Дяде Сереже тоже налили, стакан черным хлебушком прикрыли, вспоминали его добрым словом и ругали кого-то и что-то неоднозначное: судьбу ли, стечение обстоятельств, нерадивость начальства… Только о земле говорили почтительно:
– Великодушная она. Мы к ней со злом, а она к нам иначе. Уж сколько ей причинили всякого, она терпит и не ответит как следует, редко нас к себе забирает. Порой диву даешься, до чего редко. Ведь мы, люди, нерадивые, чего только, паскуды, не выделываем по своей природной халатности. Всякие техники безопасности не для нас будто писаны. Нет, великодушная у нас земля, жалостливая, можно сказать, праведная. Иначе бы мы все тут не сидели.
Как погиб дядя Сережа я узнать не сумел. Те, кто с ним работал, оказались не менее скрытными, чем был он сам. И ничего не сказали о нем в местных новостях по телевизору, и в газете «Березниковский рабочий» ни слова не написали. Или я не те новости смотрел, не ту газету читал. Я во всем почему-то начал сомневаться, даже в том правда ли умер дядя Сережа. Он просто исчез. Может быть, пропал без вести, и найдут его еще. Крепко засели в моей памяти слова: «земля к себе горняков забирает», и мнилось мне, она словно Хозяйка Медной горы мастера Данилу, нашего дядю Сережу обратно наверх отпустит. Вот бабушка Инна обрадуется.
Потом тетя Света, дядисережина сестра, опять приехала из своего Ныроба. Ей младший брат письмо написал, просил к себе забрать, не хочет он больше с бабушкой Инной жить:
– Странная у нас мать, ничего не говорите. Степка жалуется, она его пугает. Сядет ночью на диван напротив балконной двери и разговаривает. Вроде как с Сережей. Он к ней приходит. Мертвый. Луна светит, тюль от ветра колышется, ей и мерещится всякое. Она руку протянет, радуется: «Вот он стоит». А Степка спать не может с ней в одной квартире. Нет, ну чьи нервы такое выдержат, я вас спрашиваю? И бесполезно с матерью… вообще… на эту тему… – тетя Света собралась плакать, но передумала. – Чего я только не перепробовала… Мать упрется. Молчит. И все свое! Ясно в кого наш Серега такой упрямый!
Она не сказала «был».
31 августа 2015 года
