Небо было затянуто низкими облаками, но всё же по-зимнему блеклый утренний свет был гораздо приятнее, чем непроглядная ночная темень. Накануне они бросили якорь, как только эхолот высветил глубину в десять метров. Едва заглох мотор, их сразу оглушил ритмичный грохот прибоя – словно по берегу били канонадой из пушек. Штурман нервно сверил карту с электронным навигатором: всё верно, они бросили якорь в добром километре от берега. Мексиканские карты были плохими, а навигатор в Мексике зачастую врал. Остановившись, их сейнер стал плавно и долго подниматься на волну, и также плавно с нее спускаться. Даниэль тревожно вглядывался в сторону берега, но луна еще не взошла, и ничего не было видно: ни огней рыбацкой деревни, ни силуэта гор. «Шторм с Аляски волну нагнал», – сказал капитан. – Сейчас в твоем Сан-Хуанико такой сёрфинг, что все до потолка от счастья прыгают…» Даниэль ничего не ответил. Размотав спальник, он, не раздеваясь, влез в него. Его городская одежда была насквозь мокрая, но, кроме как на теле, другого способа её высушить не было. Всю неделю в Сан-Хуанико он менял свои шорты и футболки на еду, пока не пришёл сейнер под американским флагом, на который и напросился Даниэль в качестве повара. «Поругался с невестой и ее матерью, вот они и оставили меня в Сан-Хуанико», – пояснил Даниэль. Рыбаки рассмеялись и поверили, а вечером принялись рассказывать разные истории про брошенных женихов и мужей. Аргентинец по происхождению, Даниэль вкусно и охотно готовил, к тому же безропотно нёс свою ночную вахту, и капитан не жалел, что взял его к себе на сейнер.
-Джэк! – Даниэль с сожалением тронул храпящего капитана за плечо. Тот мгновенно открыл глаза и, стерев тыльной стороной ладони с уголка рта капельки слюны, хрипло спросил:
-Что случилось?
– Я не уверен, но мне кажется, что нам надо отсюда уходить. Волны крутые, прямо на нас идут…
Джэк внимательно посмотрел на него – глаза капитана были уставшими, с красными прожилками. Он молча поднялся и прошлепал босыми ногами вверх по ступеням трапа на палубу. Рыбацкая деревушка серела на склоне лысых гор. Грохот прибоя стал как будто громче. Развернувшись, капитан уставился на длинные пенные гребни, катящиеся в пятидесяти метрах от сейнера. Берег закруглялся, и волны прибоя повторяли его очертания. Они были настолько большими, что ломались уже шестиметровой глубине – справа и слева от сейнера. Капитан смотрел на окружившие сейнер волны, и его глаза расширились от ужаса. Очевидно, накануне они бросили якорь в небольшой котловине, и, как только вода уйдет с отливом, волны начнут ломаться и здесь…
– Буди штурмана, заводите мотор! – крикнул Джэк, бросаясь на бак к якорной лебедке. Темная стена воды стремительно росла, приближаясь к сейнеру. «Вынеси, родная!» – зашептал капитан, яростно крутя ручку лебедки. Сейнер плавно поднялся на волну и со шлепком соскочил с её спины. Волна, пробежав еще немного, сломилась в гребне и резко вспенилась, падая вниз с высоты добрых полутора метров. Заурчал мотор. «Господи, только бы якорь не застрял», – капитан, вытирая с глаз ручейки пота, нажал на кнопку, включая электрический подъём якоря. Джэк завороженно глядел на блестящую вогнутость толщи воды, беззвучно-размерено катящуюся в их направлении, приближающуюся с каждой секундой. Он считал маркировку на якорной цепи: пятнадцать метров, десять метров… Дно! Натужно скрипя, цепь дернулась, поднимая зарывшийся в песок якорь. Палуба под босыми ногами капитана вольно качнулась из стороны в сторону.
-Есть якорь! – закричал Джэк. Штурман уже разворачивал сейнер, принимая волну форштевнем. Нос сейнера резко вздернулся вверх, но судно удержалось на волне. Вспенивая воду, пропеллер мотора заработал всё быстрее, унося их прочь от коварного берега.
…Даниэль грыз ногти и равнодушно смотрел, как группа американцев фотографируется на фоне памятника детям-героям, погибшим в войне 1847 года. Надпись на мемориале была на испанском языке, и туристы из неё ничего не поняли. Да и если бы поняли, вряд ли бы спросили себя, с кем воевали мексиканцы в середине девятнадцатого века. Даниэль не знал, изучают ли в американской школе про эту войну. Ведь почти невозможно поверить в то, что прапрадедушки современных благодушных янки когда-то убивали мальчишек-кадетов в соседней Мексике. Eslavida – говорит его мать. Такова жизнь, и на войне – как на войне.
Даниэлю вдруг вспомнился мальчишка из прибрежного поселка под названием Залив Черепах – их предпоследней якорной стоянки. Имени его он не знал, но лицо мальчишки, его манера разговаривать и вечно измазанные в сахарной пудре губы напомнили ему племянника из Аргентины, поэтому про себя он именовал его Братиком. Мальчишка пристал к парочке русских туристов с парусной яхты, тоже стоящей на якоре в бухте. Каждый день Братик ожидал их на пирсе. Он требовательно смотрел на них огромными черными глазищами, всё спрашивая: «Ведь вы возмёте меня с собой, да? Возмёте?» Женщина, наконец поняв, что он хочет, ласково трепала его по голове, показывая с телефона фотографии и фильмы про китов и дельфинов. Братик не сдавался и по пятам следовал за ними по улицам поселка, готовый идти хоть на край света, только бы добиться своего. Женщина, с трудом подбирая испанские слова, говорила: «Однажды ты обязательно отправишься под парусами. Но сейчас у тебя есть папа и мама, и школа…» На прощание она обняла его, и Братик на секунду прижался к ней, измазав её плечо сахарной пудрой…
Капитан ушёл с их паспортами искать начальника порта, а экипажу было отдано три часа на берегу. Энсенада – пограничный город-порт, и здесь надо было закрывать мексиканскую визу, чтобы вернуться в Америку. В ожидании разрешения на выезд все отправились в бар-ресторан «Papas and Beer», знаменитый среди туристов едой и развлечениями. Постояв у памятника, Даниэль тоже двинулся в сторону бара. К бару вела улица, сплошь застроенная сувенирными магазинами и заставленная лотками. Только что прибыл круизный теплоход, и, казалось бы, вся Энсенада высыпала на улицу, чтобы поторговать браслетами, одеялами, раскрашенными ракушками, четками и деревянными черепахами. Его долго преследовал низенький полный старик в сомбреро. «У меня есть всё! – серьезно заявил он, хватая Даниэля за рукав. – Я не знаю, что тебе надо, но у меня есть всё! » Даниэля явно принимали за американского туриста с круизного корабля. Он было забрёл на соседнюю улицу, но быстро оттуда ушёл: всюду виднелись проститутки, останавливающие машины, и к нему пару раз обратились здорового вида сутенеры, приглашая зайти в дом. От рекламы виагры пестрело в глазах. Даниэль не любил Америку, но сейчас ему хотелось только одного: поскорее пересечь границу и оказаться в знакомом и понятном Лос-Анжелесе, со своими родителями, вдали от вызывающей бедности и плохого асфальта.
Несмотря на ранний час, в «Papas and Beer» было многолюдно. Его усадили за отдельный круглый столик рядом с возвышением, похожим на сцену. Он заказал пива и осмотрелся. Никого из экипажа не было видно. За столиками сидели американцы: молодые девушки без парней, явно решившие «оторваться» в чужой стране, да женатые парочки среднего возраста, уже успевшие перезнакомиться и оккупировавшие три стола, – оттуда то и дело были слышны взрывы женского и мужского хохота и энергичное: «Ну ты даешь, чувак!». Место было туристическим, и, скорее всего, с американскими ценами. Наверное, стоило поискать какой-нибудь дешевый местный ресторанчик, но Даниэлю было всё равно. Взгляды официантов и туристов скользили по его лицу, не останавливаясь ни на секунду, и Даниэль чувствовал себя незначительной частичкой чего-то большого и безразличного. Ему казалось, что океан с его дельфинами и морскими котиками показывал намного больше добродушного любопытства к его персоне; он почувствовал себя одиноким и затосковал. Он отхлебнул пива и попытался снова представить себя на мокрой и ветряной палубе, напряженно вслушивающегося в ночную темноту, различая фырканье львов и шумный всплеск китов, готового в любой момент развернуть сейнер в случае неожиданного удара. Двухчасовые ночные вахты были напряженными и холодными, но всё же концентрация на мгновенном, ежесекундном выживании всего экипажа сейнера было значительней проще для его психики, чем бесконечное обдумывание своего будущего в Лос-Анжелесе. Неожиданная разлука с невестой, Майли, стала привычным, спрятанным глубоко внутри его персональным несчастьем – врядь ли ему когда-нибудь удасться её забыть. Без поддержки её отца ему, скорее всего, придется бросить юридический факультет. Что ждет его в Штатах? Зачем он возвращается туда?
Неожиданно над самым его ухом раздалась разливистая трель свистка. Все головы в ресторане повернулись в сторону Даниэля, и ему стало не по себе. Наконец он понял, в чём дело: молодой мускулистый официант дул в свисток и тянул к сцене смеющуюся девушку. Она была чуть полновата, с длинными волосами и широкой улыбкой, играющей на её смеющемся лице. Хохоча и допивая маргариту, она следовала за официантом, то отталкивая его, то обнимая. Со всех сторон засвистели подошедшие молодые мексиканцы в ресторанной униформе; к их ногам на ковбойский манер была пристегнута кобура, но вместо пистолета из неё торчало горлышко текилы. Со всех сторон закричали, заулюлюкали туристы: видно, они знали, что происходит. Девушка закрутила бедрами, затанцевала на сцене; под музыку она сняла с себя блузу, под которой оказался спортивный лифчик ярко- розового цвета. Молодой официант подошел сзади и стал тереться о её выпуклый зад – девушка изогнулась и призывно улыбнулась. Он взял у подошедшего парня наклейку с надписью «Papas and Beer» и, налепив её прямо на торчащие из-под лифчика соски девушки, стал грубо играть её грудями, теребя и сжимая их, направляя их прямо на Даниэля. От неожиданности тот перестал улыбаться и оглянулся по сторонам, словно ища поддержки у сидящих за соседними столиками – всё это казалось ему ужасно неприличным. По-прежнему ярко светило солнце, и проходящие мимо террасы туристы останавливались, доставая из карманов фотоаппараты и видеокамеры. Все смеялись. Даниэлю вдруг захотелось уйти из ресторана, но он подумал, что и над ним будут смеятся и показывать на него пальцем.
Снова засвистели, и официант перевернул хохочущую девушку вверх ногами – она завизжала. Раздвинув её ноги, он наклонил голову вниз и высунул язык, словно вылизывая её в паху. Снова защелкали фотоаппартаы. Поставив наконец девушку на землю, официант сложил её вдвое и, засунув её голову между колен, стал лупить её по обтянутому тугими брюками заду. Подмигнув Даниэлю, он оттянул резинку её брюк так, что тот увидел колышущийся под шлепками белый зад. Даниэль отвернулся и отхлебнул пива. Всё шумели и фотографировали. Даниэль подумал, что и его лицо попадает в кадр, и стал старательно улыбаться. Полная молодая афроамериканка с соседнего столика, соскочив с высокого стула, задрожала в танце всем телом, смеясь и хлопая в ладоши, словно она была в церкви. Её бедра плавно двигались в такт музыки. Она махнула рукой в сторону бара и показала на себя пальцем: ей тоже хотелось на сцену. Официант наконец-то отпустил девушку, предварительно влив в её глотку текилу прямо из горлышка бутылки. Пошатываясь, она двинулась в сторону своих смеющихся подруг, сидящих за круглым столиком, – улыбка намертво прилипла к её лицу и была похожа на оскал.
«Почему?» – Даниэль никак не мог понять, зачем веселые и красивые американские девушки идут туда, на сцену, чтобы быть отшлепанными на глазах у публики мускулистым мексиканцем. Он даже хотел спросить об этом у официантов, но передумал. Он смотрел на этих веселящихся людей, мысленно натягивая на их полноватые тела деловые костюмы и униформы. Он живо представил себе скучные конторские будни, какого-нибудь недовольного похотливого начальника, избалованных клиентов, подстриженные искусственные лужайки Лос-Анжелеса… Они заковали себя кредитными картами, карьерой, учебой и работой, и ему стало их безумно жаль. Даниэль заказал вторую бутылку пива.
Около террасы стали крутиться на земле подростки-мексиканцы, танцуя брейк-данс. У них это здорово получалось; от них веяло молодостью и задором. Они, наверное, шли из школы домой и решили немного подзаработать на туристах. Они были какими-то безыскусными, настоящими, и напомнили Даниэлю его собственные школьные годы в Аргентине. В шапку танцоров зрители побросали доллары и песо, и подростки, улыбаясь, прощально махнули рукой. Даниэль спешно расплатился и бросился за ними, словно они были его путеводной звездой.
Он бежал к зданию морпорта, пытаясь найти Джэка. Капитан сидел в коридоре, читая газету в ожидании своей очереди. Около него на столике лежала стопка паспортов.
– Я остаюсь! – сказал Даниэль и развел руками. Джэк оторвал взгляд от газеты и удивленного посмотрел на него.
– Я остаюсь, Джэк! – снова сказал Даниэль, привыкая к звучанию этих слов, и засмеялся. Напряжение покинуло его, и он подумал, что сможет устроиться на работу в ресторан и тоже станет хлопать по крутым американским задницам день и ночь.
-Какая муха тебя укусила? – сказал Джэк. Он вытянул из стопки его паспорт, но всё еще держал его в руках, словно не решаясь отдать его Даниэлю. – Ты ведь можешь работать со мной, если хочешь. Ты нам, может, жизни спас, к тому же по-испански говоришь… Такого в экипаж еще поискать надо…
Даниэль молча рассматривал свои обгрызенные ногти, раздумывая над предложением Джэка. Он уже скучал по океану, и, наверное, американская жизнь была не так уж и плоха – просто Даниэль, как и многие иммигранты, уж слишком сильно стремился кому-то что-то доказать, переступал через себя, делал то, что от него ожидали родители…
-Знаешь, Джэк, – неожиданно для себя признался Даниэль, – я вспомнил Аргентину. Я так хочу сделать что-то хорошее для этих мексиканских пацанов. Я чувствую, что в Америке живу только для себя, а здесь люди мечтают имеют хоть малую долю того, что есть у нас в Штатах. Мы совсем ничего не ценим…
Джэк встал и протянул руку Даниэлю:
– Оставайся у меня в экипаже. Заработаешь денег и останешься здесь – хоть на время, хоть насовсем. Купишь им пластиковых лодок, пусть ребятишки и тут под парусами гонки устраивают – как у нас в Сан-Диего. А то вон залив какой огромный, а пацаны по берегу шатаются да деньги у туристов клянчат. Мы все скинемся на доброе дело, общественность подключим…
Даниэль с чувством пожал протянутую ему руку и опять отправился на набережную. Он снова подошел к памятнику кадетам. Около памятника стояла знакомая ему с Залива Черепах русская парочка. Мужчина читал, склонив голову, а женщина медленно крестилась. Закончив креститься, она положила обе ладони на мраморную мемориальную доску. Даниэль снова вспомнил Братика из Залива Черепах – словно убитые на войне кадеты глядели на него черными блестящими глазами мальчишки. Даниэль встал рядом с женщиной и тоже тронул ладонью тёплый мрамор мемориальной доски. «Я вернусь, – клятвенно пообещал он Братику. – Я привезу тебе лодку с парусом, и ты станешь настоящим моряком». Поднявшийся ветер усыпал имена кадетов бордовыми лепестками с неизвестного Даниэлю дерева, словно баюкая мальчишек-воинов в их вечном сне.
Январь 2014 г., Мексика
