К турниру готовились с неделю. Сбивали из досок и фанеры щиты и наносили на них бытовыми красками замысловатые гербы разной степени художественности. Строгали копья, на концы которых решили привязать набитые тряпьём мешочки. О безопасности думали, поэтому правила обсуждали долго. Хотелось повеселиться, но не поубивать друг друга, тем более что в качестве коней выступали наши велосипеды, просто удержать которые в момент столкновения было уже проблематично. И к возможным ушибам и переломам при падении не хотелось добавлять выбитые глаза и зубы. Я сделал себе доспехи из найденного у деда в сарае алюминиевого листа. Дед помог. Он был не очень в курсе, как именно мы будем «играть в рыцарей», поэтому помогал с относительным энтузиазмом. Отстучал вырезанные из листа латы под форму моего тела, просверлил в них отверстия и из старых ремней нарезал вязки для надёжного скрепления получившегося облачения на благородном рыцарском теле.

В случае когда упадут оба «всадника», решено было (если оба будут в состоянии) «продолжать дело мечом». Стальные мечи решено было не делать. Опять же ради безопасности. Только дерево или толстая фанера. Я подумал, что дерево надёжнее, и выстрогал свой меч, длина которого была строго оговорена правилами, из штакетника. Дед отполировал его шлифмашинкой и покрасил серебрянкой. Я чувствовал себя обязанным ему по гроб и пообещал себе в этот раз не ныть на уборке картошки. Долг платежом красен.

В процессе подготовки мы вполне себе хвастливо делились своими наработками и тем самым подстёгивали «гонку вооружений». Я бы и не вспомнил про шлем, не покажи мне его Мишка. Мишка сделал его из старой мотоциклетной каски отца, сменив стеклопластиковое забрало на жестяное. Я пошёл по его стопам, благо мотоциклы были в селе у каждого первого. Кроме моего деда. Но дед выпросил старый шелом у соседа, вырезал мне забрало из того же алюминия и вскрыл всё это дело всё той же серебрянкой. На макушке я просверлил отверстие. Наш петух Кочеток пожертвовал мне несколько перьев своего хвоста, едва не выбив в процессе жертвования мои бессовестные глаза. Но искусство отделки лат требовало жертв. И Кочеток понял это лучше других. Его перья украсили мой шлем, а его обида жила вплоть до борща. В него несчастный петух попал раньше срока, в очередной раз попытавшись поквитаться со мной. В общем, я был виноват перед ним дважды. Сперва в том, что выдрал перья. Потом в том, что бабушка не спустила ему желание отомстить мне. Но не о нём речь, впрочем.

В один из первых дней августа, жаркий и вязкий, как мёд, на относительно прямом участке грунтовки у леса, где машины практически не ездили, сошлась честная компания, чтобы копьём и мечом решить вопрос, кому достанется сердце прекрасной дамы. На роль последней со всего села претендовала только Танька. Худенькая, коротко стриженная, смуглая, как цыганка, с бездонными чёрными глазами и большим крикливым ртом, она не казалась мне красавицей, но в ней была безудержная энергия, которая делала её чужой для сообщества сельских девчонок и «своим парнем» в нашем мужском коллективе, где все мы её по-своему любили и уважали. В этот день, мне кажется, я впервые для себя понял, что люблю в ней не другана, что она мне несколько дороже и что я ей — сугубо по боку. Но чтобы понять это, мне предстояло выстоять бой против человека, который заберёт её у меня трижды. И в этот день был первый такой раз.

Наш поединок с Толиком оказался первым и последним боем турнира. Мне впервые предстояло узнать в моей жизни, каково это — выиграть бой и проиграть главный приз. Что такое победы и поражения, знал я, пожалуй, лучше всех собравшихся тогда у леса. Уже два года я ходил у себя в городе на бокс, о чём в селе как-то ни разу никому не распространился. Детский спорт — самый кровавый. В нём ребячьи амбиции множатся на амбиции родителей, тренера, спортивной школы и спорткомитета твоего района, когда ты выступаешь за район. Даже детские шахматы, как говорил мой тренер Сан Сергеич, — это про кровь и слёзы. А уж бокс — тот и подавно. Я побеждал. И был бит. Сперва чаще случалось второе. Потом — первое. Но я никогда не уходил, победивши, с чувством поражения в душе. «Всё бывает в первый раз, — говорил Сан Сергеич. — И дай бог, чтобы плохое случалось в первый и последний». Хороший был мужик. Погиб, отбивая студентку местного педвуза от стаи пэтэушных насильников. Двоих положил голыми руками. Одного насмерть. Второго инвалидом оставил. А третий всадил ему нож в печень, когда он бил второго. Когда убийца вышел из тюрьмы, то быстро так пропал без вести. Время было такое. И ученики у Сергеича были такие, которые — это вам не наш постсоветский суд со всем его гуманизмом. Но от этого не легче. Да и не про это здесь рассказ.

Вообще, не легче — это про многое в жизни. Я вспоминаю, как отправил Толика в нокаут, и мне не легче.

Начиналось всё с того, что мы облачились в латы и с трудом умостились на своих росинантов. Для принцессы Таньки поставили стул на обочине где-то в районе средины турнирной прямой. Метрах в трёх от дороги, дабы копьём в лицо случайно не прилетело. Она важно уселась на свой трон, надев на голову корону — свежевязанный венок из полевых цветов.

— Пусть победит сильнейший! — проголосила она и уронила белый платок.

Толик демонстративно опустил и поднял вверх забрало своего шлема. Я, с Сан Сергеичем в голове, забрало опустил и поднимать его не стал. «Техника безопасности кончается там, где начинается дурак», — говорил тренер. Толик всегда производил на меня впечатление придурка. И я мысленно согласился с этим своим впечатлением в эту минуту.

Мишка протрубил в горн. Он умел.

— За сердце прекрасной принцессы бой начинают белый рыцарь Роланд де Толь и серебряный рыцарь Виктор фон Бах. И да, пусть победит сильнейший!

Имена мы придумали сами. Мишка проорал их так помпезно, что мурашки побежали у меня по коже. Одобрительно загудела ватага храбрецов, ожидающая своей очереди. Мишка дунул в горн ещё раз. Мы крутнули педали и помчались навстречу друг другу. Рыцарь на велосипеде — такая себе история. Во-первых, одной рукой держать руль, а другой — копьё уже чертовски неудобно. Во-вторых, копьё постоянно уводит тебя своей тяжестью вправо. В-третьих, на левой руке ещё и щит. И в момент перед ударом, как мне думалось, нужно успеть отпустить руль и прикрыться. Как при этом гарантированно не вылететь из седла «Десны», этот момент мы все, видимо, упустили. Кроме Толика. Толик решил не прикрываться. Он решил удержать руль, приняв прямой удар. В общем, он вылетел от моего удара. А я вылетел от своего удара. Толик в меня не попал. Я попал ему в грудь, но это для меня ничего не меняло: меня, бросившего руль, выкинуло из седла ровно с той же силой, что и его. Физика, однако, господа! Впрочем, мы приземлились оба относительно удачно на ноги, и только наши кони проскакали ещё немного вперёд и завалились в придорожный бурьян.

Публика неистово голосила от восторга.

— Мечи благородным рыцарям! — проорал Мишка, и оруженосцы из числа самых младших членов нашей ватаги поднесли нам мечи.

Запел вновь мишкин горн.

До этого момента для меня всё ещё было игрой. Опасной, но весёлой. От которой приятно щекотало нервы. Но потом я увидел сразу (а в такие моменты бросается в глаза многое сразу) несколько важных вещей. Стеклянный взгляд Толика, который я видел у некоторых ребят на ринге. С такими глазами с тобой не соревнуются. С такими глазами тебя идут убивать. А ещё то, что он смотрит не только на меня, но и на Таньку. Я прошёлся глазами по линии его взгляда и увидел, что она смотрит на него. Нет, не так. Я увидел, как она смотрит на него. Спустя годы я, видевший разные взгляды женщин, могу смело сказать, что именно под таким взглядом идут убивать, когда обожание и вера в тебя в женских глазах образуют гремучую смесь, от которой ты теряешь свой рассудок. Если женщина, конечно, тебе не безразлична.

Может быть, это ложные воспоминания, которые я выдумал себе позднее, зная, чем это всё закончилось. Может быть, всё было не совсем так, но Толик налетел на меня, вовсе не играясь. Я очень ловко закрылся от первых его ударов щитом, но моя левая рука тут же заныла: так неистово колошматил он. Не будь щита, не проломил ли бы он мне голову? Отступив слегка после первой его атаки, я подумал было сразу остановить бой. Сан Сергеич, живущий во мне и по сей день, шепнул тогда: «Это не спорт, Витя. Пёс по нему, по придурку!» Сан Сергеич был хорошим тренером и никогда не учил нас умирать ради чьих-то амбиций. Там, где «это не спорт», он учил не лезть на рожон. Но что-то во мне клацнуло тогда. Заело. И это был взгляд Татьяны. Я со всей ясностью понял вдруг, что она хочет, жаждет победы этого дёрганного уродца надо мной. Для него сплела она свой венок. И никто другой, в её понимании, не должен был его получит из её рук. И во мне проснулся тот бес, который на ринге заставлял водить кругами самых сильных противников, пока они не откроются. Именно он, чертяка, сделал из мальчика для битья «парня, подающего надежды». И я принял бой так, как умел я и не умел Толик.

Рассвирепев, в спортивной ярости я стал танцевать танец на изматывание противника, который был хоть и напорист, но слишком самонадеян. Он бил, я уклонялся. Он наступал, я отходил. Я мало парировал его безумные удары мечом, больше уворачивался, а разгорячённые крики товарищей «Витя! Витя!» (Толика мало кто любил) делали меня только сильнее. Боковым зрением я видел, что Татьяна привстала, зачарованно следя за нашим боем. Видел, что Мишка смотрит на нас очень серьёзным взглядом. Старый дружище в какой-то момент понял, что дело очень горячее, и уже не подбадривал меня своими криками. Остановить Толика мечом я не мог. Раз десять я мог врезать ему так, что он пожалел бы о начатом, но я гарантированно покалечил бы его. Так был я зол. И я решил вырубить его самым простым для меня способом. Сергеич не разрешал нам использовать приёмы бокса вне ринга против безоружных. Но тут мой враг был вполне себе при оружии. И я врезал ему правой, с зажатой в ней рукояткой меча, в скулу, как только мне подвернулся такой случай: он вновь налетел, я уклонился, он по инерции пошёл мимо меня, почти падая, и я припечатал его в полёте. Помню, как глухо треснул его шлем о грунтовку, когда Толик растянулся на дороге. Нокаут. Хороший такой нокаут. Бил я не в полную силу, поэтому челюсть (я надеялся) я ему не сломал.

Голося, ватага подлетела к нам. И первой неслась Танька.

Однажды я видел, как сосед Колька из воздушки убил ласточку. Их две сидело на проводах у забора. И вторая, как человек прямо, кинулась к упавшей первой и села ей на грудь. Помню, у меня аж слёзы навернулись. И я материл Кольку, пока не вышла его мать. Которая, разобравшись, тоже материла Кольку. Ласточек убивать в нашем мальчишеском обществе было табу. И шло оно от взрослых. Дурная примета.

Так вот, Танька бросилась к валявшемуся на дороге Толику, точно та ласточка. И у меня, помню, тоже навернулись слёзы. Но не жалости.

— Убил! — заорала она на меня.

— Очухается, — зло огрызнулся я. — Не стеклянный.

И Толик действительно зашевелился, обалдело затряс головой.

— Ещё раз, — сказал я тоном Сергеича, — ты, дрянь, полезешь меня убивать, я тебе челюсть сверну! Мы играть собрались или…

Танька не дала мне закончить.

— Ты… ты… — прошипела она, — трус!

Что я мог сделать? За меня ей ответил Мишка, спасибо ему.

— Это он-то трус? Танька, не неси чушь! — твёрдо сказал он.

Но она ещё что-то шипела злое, а кто-то из младших омывал лицо побитого рыцаря де Толя водой из пластиковой бутылки. Я же поднял своего росинанта, не заметив даже, что переднее колесо теперь восьмёркой, снял свой шлем и пошёл оттуда с чувством, что я только что проиграл что-то очень важное. Не имея шанса выиграть вовсе.