Пермоники – мастера рудного дела – бородаты и низкорослы, Ринко был высок и гладколиц, поэтому ушёл от родни искать другое счастье не в горах, а за горами.

Глухо стучали копыта, взбивая в пыль колею, звенела в телеге справа, а в вышине беззвучно парил коршун, крестом готовясь перечеркнуть чью-Воздух впереди дрожал, размывая окоём. Ринко споткнулся, выругал и выбоину, и дорогу, серой лентой петлявшую до самого горизонта, и всю свою разнесчастную жизнь.

Сосновая роща рысьей шкурой укрыла кусачее солнце, напоила смолистым воздухом. Ринко глотнул тёплой воды и опустился на рыжий ковёр, вытянул ноги, почти задремал, убаюканный скрипом веток и сорочьим щёлканьем. Надоеда-комар зазудел и впился пониже уха.

— Вот гнусь! – он выругался. – Лишь бы на шею сесть и кровь пить, как бабы!

Впереди мелькнул гибкий силуэт.

— Кто здесь? – Ринко в присядку от усталости проковылял вперёд.

За частым гребнем сосёнок примостилось на ладони низины круглое зеркальце озера, а на пологом берегу замерла девушка, облитая полуденным мёдом. Ринко отчётливо видел тёмную косу, цепочку позвонков, крутые бёдра, а между ними – тонкий лучик света. От зрелища под мышками стало мокро, а уши зажгло огнём, который стёк по шее на живот и ниже.

— Постой, красавица! – он стянул ненавистные сапоги. – Как водичка?

Девушка, дразня, наклонилась, плеснула ладонью, отчего разлетелись хрустальные брызги и раздвинулись розоватые полукружья ягодиц, а коса коршуном упала вниз.

Ворот рубахи треснул, зацепившись за обережную гривну, и порвался.

За спиной кто-то засмеялся. Привалившись боком к кривой сосне, лохматая девица в небелёном платье ела малину. Сок испачкал лягушачий рот, отчего губы казались слишком тёмными.

— Иди ты! – Ринко сплюнул.

— А ты к ней пойдёшь? – она отлепилась от шершавого ствола, подошла, пахнув малиновой сладостью.

Ринко заметил, что в волосах застряли полупрозрачные чешуйки сосновой коры, а ещё, что таких глаз, крапчатых, как птичье яйцо, никогда не видел.

— Нет, к тебе! Шёл и суженую нашёл! Сейчас поцелую, лягушка красавицей обернётся!

Девица сердито отвернулась:

— Валяй! А я посмотрю! –  она толкнула голую грудь.

Ринко от неожиданности зашатался и шлёпнулся на задницу. Звонкий смех смешался с плеском воды, он повернулся и застыл на карачках: вместо красавицы из воды выглядывало уродливое существо с грудями до пупа и прозрачным брюхом, в котором шевелилось что-то чёрное. Оно призывно подняло лапу, распахнулась от уха до уха зубастая пасть.

— Это кто? – юноша нащупал сапоги.

— Богинка. Не бойся, пока на берегу, не сожрёт. Вот если бы ты зашёл, то утащила бы, — девица облизнулась. – Благодарить будешь?

— За что? – Ринко пятился к телеге, а нахалка ныла рядом.

— Я тебе жизнь спасла! Хоть бы имя назвал!

— Ринко.

— Хада, — девушка протянула ладонь, и ему вспомнилось, как она облизывала пальцы. – Возьми меня в Нитру.

Ринко поперхнулся:

— Куда?

— А куда ещё может ехать кузнец-пермоник?

— Как ты узнала, откуда я родом?

Девица закатила глаза, водрузила на телегу два кузовка и сама плюхнулась рядом:

— Дорога ведёт к горам, так полдня пути срежешь но наши богинку боятся, значит, чужак и ехал от гор. Ростом ты с меня, хоть и парень…

— У себя я на голову выше самого высокого родича!

— А я родилась недомеркой! – сказала она весело.

— А выросла недоумкой! Слазь с телеги!

Девка резко замолкла, покраснела, и зарыдала, растягивая широкий рот.

— Прости! — слова вырвались раньше, чем Ринко подумал. – Я довезу до дома.

Он отвернулся и хлопнул коня по шее, чтобы не ляпнуть лишнего. Едва лес закончился, показалось городище, раскинувшееся на двуглавом, как женская грудь, холме. Оно, словно лоскутное одеяло, наспех сшитое обрами из зелёной шкуры полей, серых кубиков домов и стянутое нитями проулков, закрывало предместье.

— Горнополье сожгли мораване Моймира, а в Дальнеполье не пошли, побоялись топлецов и огнеблудиц, — Хада по-сорочьи трещала, болтая чёрными пятками.

Крепость окружал частокол в два человеческих роста и сухой ров. Ворота были широко распахнуты и подпёрты толстым брусом. Ринко крутил головой, дивясь на впритирку натыканные домишки, вдыхая плотные запахи дыма, навоза и еды.

— Тесно у вас, — ему казалось, что плечи вот-вот упрутся в стены.

— В тесноте, да не в обиде! – отрезала Хада. – Жупан за порядком следит строго, ворота на ночь закладывают, сторожа ходят.

— Тебе куда? – он устал от нахалки и бесконечного трёпа.

— У колодца останови.

Дома расступились, стала видна круглая площадь с колодцем в центре, деревянным помостом и коновязью.

— И сразу к жупану ступай, не то выпорет! – она махнула рукой в сторону двухэтажного каменного дома.

Юноша помог снять корзины и против воли загляделся: фигурка у Хады была ладная, точёная, двигалась плавно, поводя бёдрами, как в танце, и расправив плечи.

Жупан – здоровый, заросший до глаз чёрной бородищей мужик – рубил во дворе дрова.

— Гнед, — он ловко расколол берёзовое полено и отложил топор.

— Ринко, — юноша схватился за перевитое жилами запястье и потряс.

Жупан сжал руку покрепче и одобрительно хмыкнул:

— Силён! В боёвники нанимаешься? Не возьму, ростом мал.

— Кузнец я, — Ринко нахмурился. – Есть работа? Могу лошадей подковать, сбрую обновить, оружие.

— Есть у нас ковац, как не быть.  – Гнед снова взялся за топор. – Переночуй. В корцме. Утром. Поедешь. Лупёжники. На дороге. Шалят.

Лезвие свистело, раскалывая чурки и слова. Ринко постоял немного, пока острая щепка не воткнулась в землю рядом:

— Я могу и тонкое ремесло: гривны, обручи, подвесы ковать.

— Кацки? Бабья радость! – жупан вытер лоб и всадил топор в колоду.

— Позволь, хоть до спроводил остаться. Расторгуюсь и уеду, — попросил юноша.

— Ты монеты в карман, и за ворота, а наш ковац останется конский хвост жевать? Мудро придумал!

— Благодарю за науку, жупан Гнед! – Ринко склонил голову, чего-то не хватало, он ощупал шею и охнул. — Украла! Гнусь!

Гривны на месте не было. Хитрый замок сам бы не расстегнулся, только если помогли загребущие руки.

— Хада! – заорал он и рванул прочь со двора. – Ушибу!

Что-то кричали вслед, ржал конь, но Ринко мчался мимо, толкая прохожих и ревя, как бык.

Он добежал до вала, заглянул в каждый двор – воровка как в землю ушла. Никто не заметил босую девицу в платье не по росту, никто не захотел говорить со странным чужаком. Когда он вновь вышел к площади, ноги гудели и рубаха промокла от пота.

Из корцмы тянуло запахом тушёного мяса дыма, а сквозь двери виднелось огнище, слышались голоса и звон стаканов. Ринко сглотнул слюну и шагнул в шумное нутро, и примостился в углу на неудобном, слишком высоком стуле, поставил локти на залоснившийся стол.

— Чего подать, пермоник? – послышался насмешливый голосок.

На шее Хады красовалась гривна. Он вскочил, схватил девушку за плечи и потряс:

— Верни!

Девка болталась тряпичной куклой и молчала, только веснушки перемигивались на узком личике.

— Зачем шумишь, чужак? – корцмарка,  выросла рядом.

— Она воровка! – голос Ринко дрожал от обиды.

— Чем докажешь? – руки, похожие на окорока, оказались слишком близко.

— Гривна, — Ринко выдохнул и закрыл глаза. – Дротовая, из сырого железа с замком-ушком. С каждой стороны – по девять насечек.

— Хада? – корцмарка нахмурилась. – Покажь кацку!

Девушка сжалась ещё сильнее, трясущимися руками сняла украшение, оно выпало и глухо ударилось о деревянный пол.

— Не врёт чужак! – один из зевак нагнулся и поднял. — Есть насечки, и замок не нашинский! Крадежка твоя сирота, Праса!

— Язык-то придержи, Фретко! – корцмарка надула алые щёки, в которых утонули крошечные глазки. – А ты, мил-человек, зла не держи. Хада — девка добрая, а по уму, что дитя малое: увидит и забредит. Выпей палинки, угощаю!

Народ одобрительно загудел, расходясь по местам, кто-то положил гривну на стол, корцмарка принесла стакан:

— Пей, хлапик! – она наклонилась, и стали видны большие, как вымя, груди. – Есть хочешь?

— Хочу, — Ринко поднёс ко рту угощение, поморщился от терпкого запаха гнилой сливы и опять поставил. – Мне воды бы…

— Крепко? – она добродушно хлопнула его по плечу. – Сейчас принесу малиновый вар.

От нечего делать Ринко крутил головой, радуясь привычной тяжести гривны. В проёме двери мелькнул давешний чернявый болтун, тащивший куда-то Хаду. «Так ей и надо!» — мстительно подумал Ринко и пошёл на улицу. Девка была вредная, как комар, но стерпеть насилие пермоник не мог.

За углом корчмы стояли трое: рыжий, белый и чёрный, а Хада беспомощно скалилась.

— Попалась, крадежка! – черный сплюнул и попал на подол платья. – Чем искупишь?

— Чего ты девку пугаешь, Фретко? – белый гаденько ухмыльнулся и продолжил ласково. – Любишь кацки? Посмотри мой подвесок!

Он пошире расставил ноги и спустил штаны. Дружки заржали и шагнули ближе.

— Это ты здорово придумал, Поткан! – протявкал рыжий. – Моими звонцами поиграешь, милка?

— Подойди поближе, Штречка! – девица осмелела от страха. – Окромя шерсти и не видно ничего!

Рыжий рванул вперёд, охнул и согнулся пополам, Хада сумела извернуться и пнуть его в причинное место.

— Гадина! – белый отвесил оплеуху, голова девушки дёрнулась и глухо стукнулась о забор.

— Полегче, Поткан, разговор-то у нас долгий! – Чёрный вытер кровь с её разбитой скулы. – Больно?

Фретко легонько сжал горло, она захрипела.

— Это – не больно. Больно будет потом.

Ринко повёл плечами, разминая затёкшее тело:

— Здравы будьте, братцы! – начал он дружелюбно. – Почто девушку обижаете?

— Кохут на заборе тебе брат! – просипел рыжий Штречка, держась за междуножие.

— Ты куда шёл, пермоник? – Фретко разжал пальцы, придерживая Хаду другой рукой.

— Да по нужде, — Ринко придурковато улыбался, примериваясь, кого бить первым.

— Вот и иди…по нужде! – чёрный прищурился.

— Нужда у меня, чтоб девушку отпустили. А хотите удаль показать – я готов, — обстоятельно пояснил Ринко, правым плечом оттесняя Поткана.

— Да мы тебя сейчас самого как девку растянем! – белый толкнул его.

Ринко пригнулся, боднул головой в живот Штречку, заодно сдёргивая расстёгнутые штаны. Пока рыжий орал, Хада змеёй вывернулась из объятий Фретко и замерла на земле.

— Беги, дура! – крикнул Ринко и прыгнул чёрному на спину, коленями сдавил бока, ломая рёбра.

Фретко зашатался, пытаясь сбросить обидчика, но споткнулся о Штречку и рухнул, придавив ногу Ринко. Поткан ошалело моргал, пытаясь в сумерках понять, кто где, оторвал горбыль от забора, замахал им, как крыльями, и побежал к куче тел.

В голове Ринко вспыхнула боль, он поднялся на четвереньки и укусил чью-то ногу прежде, чем его пнули. Сзади навалились, дёрнули гривну, железный обруч стянул горло.

— Ну-ка! – гаркнули сверху. – Замри!

Жупан схватил чёрного за шкирку, потряс немного и аккуратно поставил.

— Озоруешь, Фретко? – он сверху вниз посмотрел на рыжего, но руку протянул пермонику. – И ты тут! От чужих одни беды!

— Это недомерок на нас напал, дядя! – рыжий захныкал.

— А штаны снял, чтоб сподручнее выпороть было, Штречка? – жупан хмыкнул. – Запросто, только раньше надо было, пока поперёк лавки лежал!

Во дворе стало тесно от любопытных, Ринко отошёл в сторону, ощупал шишку на затылке.

Поткан шмыгал носом, ловя юшку:

— Суда требую, Гнед!

— Требуешь, хлапик? – жупан наклонил голову. – А требалка-то доросла?

В толпе послышались смешки. Троицу побаивались и не любили.

Фретко отряхнул испачканную рубаху:

— И мне виру!

— Виру? – протянул Гнед. – Хада, поди сюда!

Люди заколыхались, зашумели, как трава под ветром, и вытолкнули в круг испуганную девушку.

— Расскажи, кто тебя так? – жупан ткнул в разбитое лицо.

— Эти, — она кивнула в сторону чёрного, рыжего и белого.

— Она крадежка! – возмутился Штречка. – Её чужак обещал прибить, с него и спрашивай.

— Ринко за меня вступился, — продолжила Хада. – Велел бежать, я и прибежала.

— Верно, — Гнед кивнул. – И я пошёл, люди подтянулись. Опять кацку какую взяла?

Хада смотрела в землю и молчала.

— Они насилить хотели, — Ринко шагнул вперёд.

— Тебя спрашивали, чужак? – огрызнулся Штречка. – Помалкивай!

— Пущай говорит! – разрешил жупан. – А ты штаны надень.

— У нас девушку против воли никто не возьмёт, — продолжил Ринко. — Только по сговору.

— А ты решил, значит, свой чин в чужом граде ковать? – Гнед нахмурился.

— Нет, жупан, — Ринко выпрямился. – Я увидел, что Хаду силком тянули, вышел посмотреть. Она меня от богинки спасла, долг платежом красен.

— Это правда? – Гнед обратился к девушке. – Говори, не бойся!

Хада ковыряла босой ногой грязь.

— А ты как думаешь, жупан? – корцмарка могучей грудью растолкала народ. – Она шла, лицом на забор упала, с этих виколаков штаны от смеха и послетали!

Хохот усилился, послышались одобрительные возгласы. Гнед тоже хмыкнул в усы:

— Складно ты их прожарила, Праса, аж уши дымят.

Троица косилась по сторонам, думая, куда бы сбежать.

— За пошибание вира положена, — задумчиво проговорил жупан. – Обидели они тебя, девка?

Хада всхлипнула, а корцмарка замахала руками:

— Умный ты муж, Гнед, но иногда скажешь, как в воду пёрднешь!

— Ну! – окрикнул жупан.

— Не нукай, не запряг! – отрезала она. – Знамо ли дело на людях такое спрашивать! Лучше лупёжникам плетей всыпь, да пошли есть, капустница простыла!

Корцмарка отвернулась, расправила плечи и потащила Хаду за собой.

— Стрига, а не баба! – выругался Гнед. – Эй, ведите их в корцму, каждому по десять плетей за учинённое!

Фретко, Штречку и Поткана скрутили, отвешивая подзатыльники.

— Идём, пермоник! – жупан взглядом нашёл Ринко. – Голодный? Праса накормит.

В корцме освободили место у огневища, поставили лавку и уложили чёрного. Плетёный ремень уже свернулся около, как змея. Ринко пробрался к столу, стараясь не смотреть туда, и начал жевать остывшее мясо под протяжный свист и стоны. Жир вяз на губах, хрустела капуста. Он выпил малиновый вар и сморщился.

— Чего рожу кривишь, чужак? Невкусно? – корцмарка подошла неслышно.

— Вкусно, — Ринко проглотил липкие клёцки. – Благодарствую, хозяйка, за угощение!

— Врёшь, — она села рядом. – Застыло уже. Ты не суди, что встретили тебя неласково, время такое, Моймир с одной стороны, германцы с другой, лупёжники завелись, с обходников мзду требуют. Гнед сказал, платы с тебя не брать, да я бы и без старого разобралась.

Малиновые зёрнышки кололи язык.

— Чистое-то у тебя есть? – женщина встала. – Тебя как волки драли.

Ринко смутился, оглядывая рваные колени:

— Есть.

— Ступай в купель, там натоплено, Хада рубаху починит к утру. И не вздумай спорить, я сказала! – она стукнула ладонью по столу, тарелки глухо подпрыгнули.

От мысли о мытье спина зачесалась, но снова видеть дуру-девку не хотелось.

— После загляни сюда, — корцмарка собрала посуду и обернулась. – Разговор будет.

Хада уже стояла рядом, прикрывая разбитую щёку.

— Пойдём, провожу. Купель на заднем дворе, – она тенью скользнула вперёд и остановилась у  забора, поджидая.

Ринко забрал чистую одежду и догнал девушку.

— Пришли, — Хада толкнула тяжёлую дверь, из влажной темноты пахнуло травами и жаром. — Снимай портки.

— При тебе? – переспросил Ринко.

— Хада вздохнула и отвернулась:

– Скинь на лавку, я заберу.

— Не подсматривай! – он торопливо раздевался.

— Больно надо! – рассердилась девушка.

Ринко нырнул в парильню. В печи танцевало пламя, а на лавках стояли бадьи с холодной водой. Он с наслаждением скрёб зудящую кожу, смывая пот, пыль и весь этот долгий суетливый день. От жара нестерпимо захотелось спать, он растянулся на полке, закрыл глаза и почти задремал, как что-то зашипело и плюнуло в лицо горячим паром. Юноша подпрыгнул, макушкой стукнулся о закопчёный потолок и кубарем скатился вниз. В углу мерзко захихикали: тощий  старикашка с торчащим, как сучок, удом, весь облепленный листьями, погрозил кулаком и спрятался за печь.

Ринко потёр лицо, поклонился:

— Благодарю, батюшка купельный, за пар, за жар, за дар!

Едва дверь закрылась, послышался плеск и свист: дух радовался, что прогнал чужака.

После купания сил будто прибавилось, и в корцму Ринко вошёл бодрым, готовым, хоть сейчас в путь.

— Повеселел, хлапик? – жупан дружелюбно ухмыльнулся. – Вот и славно! А теперь поедим, попьём. Старуха моя опростовосилась, накормила гостя помоями.

Праса нахмурилась:

— Ты уж ври, да не завирайся! Пока судил и рядил, сосед родил!

Она ловко расставляла блюда с галушками, густо сдобренными ноздреватой брынзой, лоснящимися от масла картофельными блинами, огненными колбасками.

— Вот пероги с рыбой, вот с сыром, с мясом, — перечисляла корцмарка. – Эти с грибами, эти с малиной, Хада собирала. Сметана, жареный лук, смаженный сыр. Вепрево колено, капуста к нему, солёные грибочки.

Гнед подвинул к себе тарелку и потянулся к блинам:

— Под такую закуску принеси-ка нам особую, из пивницы!

Праса кивнула, и вышла.

— Мне бы воды, – попросил Ринко.

— Воды? – удивился жупан. – Сейчас старуха вернётся, попробуешь! А пока ешь, остынет!

Ринко вздохнул и потянулся к пероге, обмакнул в сметану, прожевал. Тонкое тесто скрывало отборное, без единой косточки, мясо стерлядки, тающее на языке. Островатая квашенная капуста весело захрустела, ягодка клюквы лопнула, оставляя  привкус свежести. Запечённое до хрустящей корочки вепрево колено умопомрачительно пахло, истекая горячим соком.

Послышались шаги, и комнату вошла Праса:

— Вот твоя особая, старик! И мне плесни, уморилась я в пивницу лезть и обратно.

Она села за стол и вытерла потный лоб.

— Гость воды просит! – Гнед разливал из кувшина золотистый сладко пахнущий напиток.

— Воды? – удивилась женщина. – Ты хоть глоток попробуй, а потом говори!

— Палинка – от самого солнца – палить, значит, согревать и радовать должна. У нас берут кислую ягоду, лишь бы побольше, вишню, сливу, а я люблю жерделю – золотой плод, что растёт в устье Дуная, и каждое лето обходники привозят десяток телег, — Гнед зажмурился, выдохнул и вылил всё одним махом в глотку.

Ринко нерешительно понюхал. Пахло летом и мёдом.

— Но есть секрет, — подхватила Праса, — какие травы добавить, чтобы забрать силы и солнца, и земли. — А ты правда в тонком деле сведущ?

— Бабка научила, — Ринко кивнул.

— Есть у меня кольцо, от деда осталось. Он говорил, что силы волшебной, дом от пожара хранит, скотину лечит, клады искать помогает. Смотри.

Она выложила на стол серое колечко с крапчатым камнем, гладким, как птичье яйцо.

— Я и раньше на мизинец натягивала, а теперь куда? – Праса показала пухлые, как сосиски, пальцы. – Раскатать сумеешь? Наш ковац только подковы гнёт, я б ему и ржавую тяпку не доверила: либо сломает, либо потеряет.

Гнед крякнул, но Праса глянула так, что он проглотил возражения и запил их палинкой.

Ринко осторожно провёл по краю, проверяя металл: здесь притаилась щербина, тут осталась пустота.

— Камень тяжёлый, тянет на себя. Могу раскатать и проволокой перевить, чтоб потолще стал. Сила-то не уйдёт?

Корцмарка фыркнула:

— Сказки! Дед твердил, что места наши заповедные, огнеблудицы хранят да топлецы, мол, предки схрона ради сжигали по весне одну девку и топили одного хлапика, чтоб чужих не пускали.

Юноша пожал плечами: Хада тоже что-то такое болтала.

— Сделаю, хозяйка!

— Только кольцо не отдам, при мне работать будешь! — она сжала кулак и спрятала руку под стол.

Обжигающее тепло разлилось внутри, будто дикий огонь. Зрение обострилось так, что на мгновение он увидел пляшущих среди пламени огнеблудиц; услышал хлопанье крыльев совы, отчаянный писк мыши в когтях; почуял запах мочи и крови от лавки, на которой пороли провинившихся.

— Прошибло, хлапик? – рассмеялся жупан. – Ещё по одной?

Праса похрапывала, откинувшись на стуле, Ринко смотрел на стол, но зрение расплывалось, а руки не хотели слушаться. Он попытался встать, и комната закружилась, вот уже перед глазами оказались неплотно пригнанные доски пола, опухшие ступни корцмарки и серая петля кольца.

— Э, да ты уже совсем готовенький! – Гнед разочарованно выдохнул. – Пойдём-ка!

Ноги подгибались, половицы норовили выскользнуть, а в голове всё кружилось, Ринко мизинцем подцепил кольцо и поднялся.

Жупан легонько подтолкнул его в спину:

— Правая дверь – твоя.

Ринко привалился к косяку, охнул и сглотнул.

— Мутит, хлапик? Беги на двор! — Гнед махнул рукой.

Ринко успел добежать до ворот, извергая выпитое и съеденное. У колодца умылся, прополоскал рот, напившись вкусной воды, побрёл в корцму и, едва добравшись до левой двери, заснул на полу, не раздеваясь.

Солнце весело лезло золотым языком в глаза, как бестолковый пёс, голова гудела хуже наковальни,  а рот стянуло от кислой горечи. Ринко застонал и сел. С пола комната казалась маленькой и странно пустой: узкая кровать вдоль стены, короб, в нём – платье и гребень, зеркало около окна. Его вещей не было.

— Огонь мой отец! – юноша встал, держась за стену. – Где я?

Он вышел и почти упёрся в дверь напротив, дёрнул ручку и с облегчением увидел знакомые пожитки. На кровати лежали постиранные и зашитые рубаха и штаны. Воспоминания о вчерашнем вечере мелькали перед глазами: драка, ужин, купель.

— Кольцо! – он вскочил и захлопал себя по поясу. – Вскрыши кусок! Потерял!

Первым желанием было повиниться Прасе. Вторым – отыскать пропажу. Третьим – уехать прочь из Дальнеполья, и забыть всё.

— Скажу старухе, она потребует виру, а если обвинит в воровстве? Пойду искать – там уже крутится проклятая девка, сболтнёт, что ночевал у неё, жупан меня точно прибьёт! – он торопливо сложил вещи, на цыпочках пробрался со двора, стараясь не смотреть на испорченные ворота, и отвязал коня.

Град просыпался, хрипло пели петухи, хозяйки разжигали огневища, а Ринко уже выехал из ворот, оставляя за спиной постыдное вчера, только дорога моталась из стороны в сторону, как пьяная, силками заплетала ноги.

Телега мерно раскачивалась и скрипела, мимо проплывали кудрявые холмы, деревья и озёра, солнце смело лезло на синий горб неба, припекая всё сильнее, и Ринко, разморённый тишиной и зноем, уснул, и проснулся от того, что его тормошили за плечо.

— Хватит храпеть, пермоник! – бесцеремонный голос ожёг сильнее хлыста.

Конь встал, спокойно жуя траву, а Хада, в чём мать родила, копалась в вещах.

— Ты платье с гребнем не взял, что я оставила? Мне голой скакать? – она упёрла руки в бока.

Маленькие груди с задорными сосками качались из стороны в сторону. «Как яблоки на ветке, — некстати подумалось Ринко, — и на ощупь такие же гладкие и прохладные». Серые волосы в полуденном пожаре горели медной проволокой, а внизу живота завивались в тугие колечки.

— Чего уставился, пень с глазами! Девку голышом не видел? Смотри, не подавись!

Сердитые слёзы покатились по щекам, подбородку, шее, ложбинке между грудей, и Ринко нестерпимо захотелось провести по мокрой дорожке пальцем или языком, чтобы почувствовать соль.

— Отвернись, — приказала она хрипло и сама повернулась. – И не подсматривай!

По молочной спине бежала цепочка позвонков, а на правом полукружии ягодиц красовалась коричневая родинка.

— Надень моё, — Ринко сглотнул и не узнал собственный голос. – И расскажи, что ты здесь делаешь.

— И надену! – она потуже затянула штаны, подобрала длинные рукава рубахи. – Ты сам меня с собой позвал, а сейчас в кусты?

— Я? – возмутился Ринко. – Да я скорее змею позову, чем тебя!

— Ах, ты! – Хада задохнулась подбирая слова. – Зачем ночью пришёл? Кольцо принёс?

— Так это ты кольцо украла?

— Оно моё! – девушка топнула ногой и угодила по наковальне. – Праса камень обманом получила!

— Какой камень? – глупо переспросил Ринко.

— Выдувай-камень, — пояснила Хада. – Ранней весной, как только сойдёт снег, змеи выползают на склоны холмов, сплетаются в круг и выдувают волшебный камень. Праса ещё девчонкой собирала сморчки, наткнулась на змеиное кольцо и украла камень.

— Сказки! – пермоник покачал головой.

— Смотри! – Хада будто подпрыгнула, и на дно телеги упали одёжки.

Тонкая, как ремень, змея, подползла к Ринко,  подняла головку и приоткрыла пасть, в которой блеснуло кольцо.

Юноша зажмурился, а когда открыл глаза, она уже надевала рубаху.

— Это ты? – голос дал петуха.

— Это я, — Хада кивнула. –  Обещала исполнить три желания Прасы в обмен на камень, а она пожелала владеть им, взять меня в служанки и мужа-жупана.

— Мне она рассказывала иначе, — вспомнил Ринко.

— Она расскажет! Наврёт с три короба! Местным не доверяет, а ты чужак, взятки гладки. Сделал и сгинул, на болоте топлецов прибавилось.

— Жупан не позволил бы! — возразил Ринко.

— Подумай, своего отдать или чужого, кого бы ты выбрал? — Хада опустила голову. – Увези меня отсюда, Ринко! Камень возьми, три желания загадай, всё исполню!

Смотреть в серые глаза он не мог, поэтому смотрел прямо, на конские уши и жужжащего слепня.

— Отстала бы ты от меня, а? – протянул он жалобно. – Зачем я тебе нужен?

Хада шумно выдохнула:

— Дурья голова! Довези меня до Нитры!

Небо наливалось алым, и сгорая в закате от стыда за обоих.

— Ночуем тут! – Ринко натянул поводья. – С меня – огнище, с тебя – едова.

Дым отгонял комариную рать, и они разъярённо зудели над головами, но не кусались.

— Котелок мыть тебе, — Ринко зевнул и потянулся.

— С какой стати? — возмутилась Хада.

Но он уже улегся, почти провалившись в сон, а очнулся от того, что прогорклая тряпка забила рот, мешая дышать. Кто-то потный навалился сверху, спутывая ноги и руки.

— Попался, недомерок! – в лицо перегаром дышал Фретко. – Теперь поговорим по-нашему. Где кольцо и девка?

Поткан и Штречка загоготали, на корточках усевшись у огневища.

— Пощекотать рёбрышки? – в руке чёрного блеснул нож.

Он провёл лезвием по боку, вспарывая ткань. На коже выступила кровавая роса.

— Фретко, он не может говорить! – с напускной серьёзностью заговорил Поткан. – У него рот занят!

— Да как же я так оплошал! – чёрный продолжил глумиться. – А я подумал, обосрался наш пермоник!

Штречка подошел ближе, наклонился к самому лицу:

— Ты нам – кольцо и пожитки, мы тебе – свободу, и разойдёмся хоть здесь на все стороны, — он вытащил тряпку изо рта, и Ринко закашлялся.

— Зачем вам инструменты? Вы же молот в руках не держали! — пермоник тянул время.

— А тебя трогать это не должно, — Штречка пнул его в живот. — Где кацка, ну?

В лесу за пределом освещённого круга хрустнула ветка.

— Кто тут? – вскочил Поткан.

— Охота, сходи посмотри, — сплюнул в костёр Фретко.

Белый, неразборчиво ворча, ушёл. Время тянулось, как сотовый мёд, так же увесисто и неотвратимо. Лупёжники выбрасывали вещи с телеги, переругиваясь.

Ринко морщился, глядя на рассыпанный скарб и пытался распутать узлы на руках. Лес растопырил тощие древесные пальцы, ловя в горсть мельтешащие  огоньки. Неслышная тень скользнула холодом по лицу, возле глаз, и у виска звякнул нож.

— Они меня не нашли, — Хада шепнула и обдала щёку медовым дыханием. – Разрежь верёвки, я заведу подальше, к огнеблудицам.

Тонкий силуэт растаял на синеве неба.

— Эй, Штречка! — закрутил головой чёрный, насторожившись. — Пойди, проверь, где носит Поткана!

— Тебе надо, ты и проверяй! Я в пестушки не нанимался! – оскалился рыжий.

Фретко коротко замахнулся, целясь в лицо подельника, но тот увернулся, перехватил руку, дёрнул вниз, почти аккуратно укладывая рядом с пленником. Ринко, сжавшись, изо всех сил толкнул его ногами в живот, а рыжего — в висок. Руки кололо иглами, ноги онемели, но он скрутил врагов.

— Кто вас послал?

— Никто! – черный дёргался, как в пляске. – Мы сами пошли!

— Как узнали про кольцо? – Ринко поудобнее уселся сверху, придавив всем весом.

— Никак! – огрызнулся Штречка – Кольцо, гривна, подвес – всё давай!

— Почему не убили сразу?

Фретко чуть повёл глазами:

— Охолони, братка! Пошутили, и будет!

— Кохут на заборе тебе брат! — Ринко брезгливо отряхнулся. — Убивать не стану, мараться не хочу. Нож возле костра оставлю, выпутаетесь или дружок придёт на свет, если его огнеблудицы не защекочут. А Прасе скажите, чтоб больше не дурила, сказочке – конец, слово в слово передайте. Поняли?

Лупёжники кивнули нехотя. Пока Ринко собирался и запрягал коня, лежали тихо, а как только отъехал, чёрный заорали:

— Поткан! Где тебя носит?

Пермоник хлопнул чалого по крупу, чтоб тот пошевеливался. Далёкие огоньки привлечённые криком, стягивались к остывающему кострищу.

Острые иглы звёзд дрожали от предрассветного холода, небо налилось голубиной синевой, когда из темноты выступила Хада, забралась в телегу  оделась и молча села рядом. Ринко выпустил поводья и обнял её, согревая:

— Что ты там говорила про три желания?

— Решился? – Хада посильнее прижалась к тёплому боку. – И чего ты хочешь?

— Я хочу, чтоб ты меня поцеловала, — выпалил он.

— А если укушу? Не боишься? – она почти коснулась лбом его лба.

— Я всё равно в первый раз целуюсь, — Ринко погладил её по щеке. – Разницы не замечу.

— Я тоже.

Хада закрыла глаза и на ощупь ткнулась куда-то в подбородок. Он осторожно провел пальцами по губам, пробуя медово-горчащую мягкость на вкус.

Золотой жерделькой румянилось восходящее солнце, проливая лучи жизненосной палинки на жадное лоно земли. Дорога, петляя и подпрыгивая, упиралась прямо в блокитный небосклон.