Отец Сойка, к большому сожалению, ничего не знал о планах и действиях молодого Полыни. Оставил на короткое время юношу без своего духовного наставничества (и, забегая вперед, можно сказать, – жестоко за это расплатился). Да и не он один расплатился, всем досталось… Но это уж случилось позже, а покуда отец Сойка целиком ушел в собственные свои планы, которые, вот беда, тоже касались светлого будущего родного их Волдыря.

К большому сожалению, отец Сойка, хотя и человек трезвый и опытный, все же дал увлечь себя красивым картинам будущего. Ударили эти картины в голову святого отца, да так, что сам Большой Спасатель – случись – содрогнулся бы..

В голове отца Сойки вспыхнуло мощное видение Хода.

КРАСИВОЕ ВИДЕНИЕ ОТЦА СОЙКИ

Ход не прогулка по бульвару, даже не совсем шествие, не рядовой марш. То есть это марш, но освященный высокой, почти небесной перспективой… Впрочем, все это мимо. Важно, что начнется Ход в один волшебный момент, без глупой раскачки, без ленивой перебранки, без шуточек, без пивных возлияний. Хотя нет, тут нечего рубить сплеча. Ребята всё пойдут молодые, крепкие, а отец Сойка не ортодокс. Пиво, в конце концов, не дьявольский напиток… Но если и дьявольский, а притом служит доброму начинанию? Отец Сойка усмехнулся и отринул глупые сомнения. И даже явственно расслышал, как гремят о дорожные камни пустые пивные банки, а ребята – вольные коршуны – гогочут, демонстрируя широту замыслов и буйство собственной природы… «Все сгодится, – шептал отец Сойка. – И пиво, и пустые банки… А главное – неподдельное чувство – вот что сгодится!».

… Они пойдут по четыре… нет, по шесть человек. Впрочем – никто никого не станет строить в ряды, это произойдет естественным порядком, потому что пойдут люди, спаянные общими идеями, общим негодованием, нетерпением… Любовью к Большому Спасателю? Да, это несомненно. Но важно, что эта любовь толкает юнцов на подлинно высокие поступки… Гм.

Отец Сойка потирал маленькие сухие руки и раздувал ноздри. Своими небольшими глазами он в и д е л картину всеобщего торжества, зрел победу Большого Спасателя над косностью, алчностью… Да, в том числе и алчностью. Потому что чем иным объяснить страсть к стяжательству и безмерному накоплению заблудших детей Большого Спасателя, подобных Медведю Клыкастому? Его следует одернуть, понимал отец Сойка. Во имя его же блага, гм. Да и некоторых прочих…

… Впереди (погружался в красивую грезу отец Сойка) пойдут вольные коршуны. Черно-желто-белые флаги, с символическими изображениями восьминогого паука… Что ж, восемь – число правильное… Да не в этом суть! Даже и не в пауке суть, потому что в самом-то начале никакого символа паучьего у служителей Большого Спасателя не было; а имелось неопределенное изображение звезды со многими лучами, которые, предполагалось, осветят весь глупый мир земной. Ну-с, а далее, как водится, вышла неразбериха. Какой-то горе-мастер намалевал на священном стяге неудачную звезду, лучи – как паучьи лапы. И вот, чтобы не позориться, решили ошибку обратить в заслугу; мол, было мастеру некоторое видение: звезда, переменившая обличье на паука. Видение, конечно, так себе – ну да не менять же символы ежечасно. Все же символы Большого Спасателя – это не какие-нибудь глупые и н с т р у к ц и и   п о п р и м е н е н и ю! Так и остался на хоругвях Большого Спасателя паук вместо звезды. И ничего, сидит, таращится, тянет восемь лап во все стороны света, будто твердо намереваясь произвести инспекцию: все ли добрые люди исполняют правильную веру? То есть этот паук отчасти и просветитель; а иначе с чего бы так непримиримо щурил вытаращенные очи?

Мысли отца Сойки почти оказались заглушены звуками марша.

Безусловно, это был триумфальный марш!

Коршуны двигались слаженно, со стуком опуская ноги в зашнурованных ботинках на мостовую. И на этот слаженный стук отвечали тонким дребезжанием стекла в витринах, от него шарахались перепуганные волдыри, вообразившие, что это, может быть, Комариная Туча, либо какое-то иное, неизвестное бедствие. По своему обыкновению, минимум каждый второй волдырь тут же впадал в спасительную неподвижность, ну а всякий первый просто разевал рот, да так и застывал на небольшое время.

Над колонной трепетали черно-желтые полотнища, и пауки, милые Большому Спасателю, словно на этих полотнищах оживали! Раз! Раз! Раз! – стучали ботинки по битой мостовой. Вон, видел мысленным взором отец Сойка, какой-то бестолковый обыватель стал на пути Хода. Но ребята не растерялись, даже не задумались ни на минуту. Этот полоумный волдырь (видел отец Сойка) уже на земле, носом в грязи; а вольные коршуны, на короткое мгновение прервав марш, добивают этого дурака ногами, обутыми в черные ботинки. Раз! Раз! Раз! Раз! «От него останется одна мокрая тряпка, – шепчет отец Сойка с дрожью восторга. – О, истинные дети Большого Спасателя…».

«Ах, молодцы! – бормочет отец в следующую минуту. – Они не бросили его валяться бестолково среди дороги. За ними медленно движется грузовик – очень своевременная мысль. И вот они привязывают к грузовику того глупца, что осмелился стать на дороге Хода… Да не его одного! Вон и еще кто-то – раз! Раз! – взлетают ноги в шнурованных ботинках. И уже не один, не два, а десяток заблеванных окровавленных уродов волочится за грузовиком… Они привязали их сзади, к кузову, точно свадебные ленты!».

Видение трепетало в сознании отца Сойки, гасло на короткое время и снова вспыхивало. Знал бы этот достойный человек, что те вольные коршуны, что так дружно маршировали в его мечтаниях, сейчас заняты совершенно другим делом… Плюются, матерятся и копаются в зловонной куче, извлекая оттуда своего безвременно усопшего брата – малолетнего дурака Витька… Но зловонная куча – это ладно. Кто по молодости хотя бы однажды не угодил в этакую кучу?

Хуже, что затевали молодцы богопротивное дело. Огненное погребение, как вам это понравится? Это попахивает не просто смрадом; я з ы ч е с к и м   с м р а д о м, вот что. Конечно, объяви кто-то Полыне, что он впал в языческую ересь, юноша нипочем бы не поверил. Да пожалуй, и дал бы отпор наглецу, рискнувшему высказать обвинение. Сам себе Полыня твердил, что он последователен и непримирим; ему казалось, эти составляющие и определяют сущность человеческой личности.

Действовал Полыня, пожалуй, и правда, вполне последовательно. Явился с несколькими товарищами на берег городского пруда, где, если помните, нес свою службу исполнительный Саня Бздун. Наблюдения за рыбами были явно тухлым делом, это и сам Саня начинал понимать. Однако начальство, выслушав Санин отчет и вникнув в сомнения, холодно заметило, что пусть, мол, парень не выпендривается; и что неважно, что он там думает; дело есть дело.

– Рыбы нос не высовывают, – робко пожаловался Саня. – А кто высунет, тут же и плюются.

– Что значит плюются? Рыбы, что ли, плюются?

– Так точно. Даже круги по воде бегут.

– Действуй по обстоятельствам, – подумав, решило Санино начальство. – Всё. Пошел.

Саня оглядел исподлобья просторный кабинет, потом шмыгнул носом.

– Твари, – сквозь зубы произнес он. – Плюются, блин, еще с таким подтекстом…

На это начальство рассеянно хмыкнуло, после чего посоветовало Сане не бздеть. Несмотря на фамилию, как говорится…

Тем неприятный разговор и кончился; разговор кончился, а Саня отбыл, так сказать, по месту службы. На утлый пустынный берег пруда, к драной своей палатке, к рыбам…

Тут-то коршуны и заметили старого знакомого. Вернее, даже не его, а палатку.

– О! – сказал Полыня негромко. – Кажется, то, что надо.

Юные коршуны похлопали круглыми глазами, нахмурились.

– Тут жить, что ли, будем? Это для чего, Полыня?

– Не жить. Просто используем т р я п к у (так он назвал палатку соглядатая Сани). Уложим на эту штуковину Витька – соображаете? По краям – свечи… Ну, и отправим в последнее плавание; в последний путь.

Один коршун сказал с сомнением:

– Потонет… Ей-богу, Полыня, потонет!

– Не потонет. Это огненное погребение, понимаете? То есть вначале мы отправляем Витька в это скорбное плавание, а потом предаем тело огню.

– Вылавливаем, что ли? Из воды-то как достанем? Ноги промочим, а, Полыня?

Но Полыня уже принял решение. Помощники получили точные и короткие команды, в результате которых, во-первых, Саню Бздуна из палатки выкинули и наградив парой прощальных поджопников, отправили восвояси.

– У меня дежурство, – пискнул Саня, отступая. – Имеется соответствующий документ!

Полыня счел возможным подать ответную реплику. Осведомился:

– Что за дежурство? Кем уполномочены?

Понимая, что попал в переплет, Саня пошел на утешительную ложь.

– Рыбак, – сказал он хмуро, потирая пострадавший зад.

– А удочки где?

Саня Бздун еще маленько отступил, потом сказал:

– Документ имеется. С входящим номером.

– Да он идиот, Полыня, – заметил один из коршунов, раскладывая драную палатку на траве. – Чего ты с ним время тратишь?

– Неважно. Мы не разбойники, – объяснил Полыня. И подумав немного, добавил: – Не лесные тати.

– Ясно, – лениво откликнулся коршун. – Тут и леса-то нет поблизости…

– Палатка, – объяснил Полыня отступившему Бздуну, – нужна для дела. Для исполнения гражданского долга. Вы ведь гражданин? – задал он прямой вопрос Бздуну.

– Моя фамилия Бздун, – честно признался Саня. – Александр Бздун.

– Тем более. Следовательно, должны понимать…

Тут самый юный коршун, явившийся на берег с опозданием, разлетевшись, наткнулся на Саню и надавал ему крепких молодых пенделей. Сдуру-то… Саня отступил в заросли пыльной малины, а Полыня хотел было прикрикнуть на молодого дурака – коршуна, да передумал; и действительно, толку-то? Но главное, надо было заниматься делом; через час, самое большее, на берег должны были доставить готового к погребению Витька.

 

Морг в Волдыре – это, по совести говоря, то еще учреждение. Без лишней, как говорится, помпы; простой, холодный, смрадный. Ну, то, что смрадный, – понятно; поскольку весь МОРГ – всего-навсего выгребная яма, устроенная на одной из окраин города. По периметру это сооружение окружено деревянным забором, который должен предохранять страшную яму от собак; однако ж – не предохраняет! Псы с молодой прытью, толкаясь ржавыми боками, тянутся к яме, вытянув морды по ветру. Приносимый от канавы дух щекочет голодные ноздри, и каждую ночь, если отсутствует сторож с ружьем, заряженным холостыми патронами, псы устремляются к яме и делят добычу. Последнее постановление Администрации Волдыря, впрочем, внесло в беспорядочное функционирование МОРГа некоторые коррективы. Так, собакам было объявлено, что вход в выгребную яму, то есть в МОРГ, осуществляется строго по пропускам, заверенным соответственно, в Отделе внутренних дел и в Общем отделе Администрации.

– Постановление, – надрывался чиновник Крысоев, – должно реально работать! Администрация не может заниматься пустозвонством.

И действительно, искренно полагал, что это так: никакого пустозвонства и демагогии, одни конкретные дела. Выгребная яма представилась мечтателю Крысоеву таким именно конкретным делом, причем – вот смех! – делом, нацеленным на будущее. Между тем, будущее оказалось тухлым. В пятницу вечером к яме подгреблись, воротя клювы в сторону, молодые коршуны. Им было дано задание: получить в МОРГе тело их погибшего товарища Витька и доставить его на берег городского пруда, для проведения торжественного прощания; что-то в этом роде…

Потоптавшись на краю смрадной ямы и буквально на глазах теряя идеалы, молодые коршуны, с унынием в сердце и тяжелым матом на устах, предприняли поиск. Засыпанный комьями земли бедняга Витек был почти неразличим! То есть натурально перемешался с родной землицей, с телами других, пока не погребенных страдальцев – да так, что не распознаешь…

– Не перепутать бы, – хмуро сказал один из коршунов. – Потом проблем не оберешься.

– А по мне, – вяло сказал другой, помоложе и послабее духом, – хоть кого-то бы отрыть. Все равно, Полыня говорил, тело предадим этому самому… огню!

– А может, – промямлил третий коршун, который, кажется, наладился потерять сознание, от вони, – может, тут их всех и сжечь? А после Полыне доложить…

– Ха! – заметил первый, – доложить! А Полыня потом тебя рядом с Витьком… устроит уж разом и тебе это самое… погребение!

Коршуны угрюмо задумались. Но толку это не принесло, пришлось браться за неприятное дело.

Через какие-нибудь часа два, вымазанные в земле и смрадных останках, коршуны, наконец, вылезли из проклятой ямы и расправили поникшие плечи. Витек – то есть, скорее всего, Витек, – был выволочен из ямы и уложен прямо на обочину скользкой от дождя дороги. Оставалось немногое: доставить тело усопшего на берег пруда; ну а далее пусть Полыня решает…

 

… Полыня и почти решил. То есть Полыня – р е ш и л; но внутреннее смятение (довольно объяснимое в данном случае) сидело в груди; и даже вырывалось наружу короткими сполохами. То лидер замызганных в дерьме коршунов вдруг сводил в полоску жесткие брови и некоторое время сверлил неподвижным взглядом гладь городского пруда; что он там пытался разглядеть? Форменная загадка. Всякий знает, что городской пруд, считай, необитаем – за исключением рыб, конечно. Но, сами понимаете, не рыб же считать   о б и т а т е л я м и, населением? Короче – вглядывался; надеялся на чудо, что ли? Допустим – на укрытую под игрушечными волнами подводную лодку, которая, того гляди, выставит свой перескоп? Хотя и неясно: зачем Полыне – ну вот зачем?! – была нужна лодка – хоть подводная, а хоть бы и простая, деревянная? Тоже тот еще мореплаватель… Но юноша все равно смотрел   в д а л ь; был подобен какому-то историческому персонажу, который так же вот стоял незыблемо на берегу, всматривался в просторы морские – натурально до той минуты, покуда не был увековечен в скульптурном памятнике… Хотя у того, кажется, имелся конь… Ну а когда ты в с а д н и к, а не просто наблюдатель – это уж, как хотите, совсем другое дело…

Настоявшись без дела на берегу, Полыня внезапно вдруг принимался за другие, л и х о р а д о ч н ы е   действия. Начинал, допустим, бегать по прибрежной бледной траве, сцепив за спиною руки. Вид при этом имел отчасти загадочный: то ли ищет человек что-то в траве, поскольку и голова вот наклонена, и глаза покрасневшие и затуманенные; либо – уж неизвестно что! Горячка какая-то неясной   э т и о л о г и и …

– Грибы ищешь? – робко осведомился один из коршунов, наблюдая эволюции Полыни. Спросил, а потом добавил с идиотским простодушием: – У меня лично от грибов натуральная рвота. Блюю без передышки.

Полыня вскинул на собеседника злобный взгляд и бросил сквозь зубы какое-то неразборчивое указание.

– Не понял! – доложил на это коршун. – Чего делать-то надо?

– Вон Витька принесли, дожидается… – добавил он и громко высморкался в пыль.

Полыня бросил косвенный взгляд на скорбные останки.

Чуть в стороне толпились товарищи по оружию; на всех мордах сидело выражение брезгливости, что было и понятно: смрад над рекой стоял такой силы, что и сам Полыня закручинился. Однако – взял себя в руки (товарищи не должны видеть смятение на лице своего командира) и принял командование мероприятием на себя. Хотя – чего там было принимать? Тут у Полыни явно не было соперников; кому охота возиться с отбросами… хм! Ну пусть не с отбросами, а с о с т а н к а м и… Это ведь вопрос терминологии, верно? А тут не до терминологии – когда такая натуральная вонь.

Полыня объявил, предварительно пригласив товарищей приблизиться:

– Действуем по   к о р о т к о м у   сценарию.

– Мы, – несколько неуверенно добавил он, – не сторонники проволочек… волокиты там всякой…

– Ну, – сказали на это единомышленники. – Точно… Тянуть нечего, а то задохнемся к этой самой…

Полыня жестом остановил обмен мнениями.

– Порядок действий таков, – стараясь глубоко не дышать, но при этом говорить доходчиво и лаконично, произнес Полыня. – Первое: укладываем останки на вот эту палатку, палатку – на носилки (жест в сторону заблаговременно доставленных со стройки носилок; стареньких носилок, хилых – на все про все три ручки! – но ладно, не беда…).

– Укладываем, таким образом, полотнище с телом на носилки…

– Полыня, а палатка зачем? Скидали бы разом…

– Не палатка. А полотнище, – веско повторил Полыня. – Оно исполнит в нашем случае роль знамени… Короче – делайте, как я сказал.

– А может, лучше знаменем-то… сверху? И не так воняло бы… А, Полыня?

Полыня свел брови в одну полоску. И вдруг великодушно решил:

– Что ж. Это не лишено смысла.

В общем, кое-как замотали несчастного Витька в драную палатку, устроили на носилках, лишенных одной ручки. После чего подтащили к самому берегу, ну а рядом Полыня положил заранее приготовленный факел – палку, обмотанную тряпьем и пропитанную какой-то вонючей смесью. Как будто без этого было мало вони!

Оставалось произнести надгробную торжественную речь (которую романтический Полыня называл мысленно р е ч ь ю  н а д   к у р г а н о м, хотя и не очень ясно – почему. Берег – ровный, ни намека не то что на курган – даже на простой холм… Но вот называл именно «речью над курганом»! Впрочем – какая разница?).

Р Е Ч Ь   Н А Д   К У Р Г А Н О М

Связываться с такими делами, как торжественные речи, – дело мало что ответственное, еще и неблагодарное. Подобная речь, если позволите сравнение, все равно что бойкий конь, который – дайте только волю – унесет неопытного всадника восвояси, одна пыль над дорогой останется. Как раз таков был случай Полыни: юноша испытывал неизвестные толчки в груди, взор его блистал, а из уст вырывались невнятные призывы. Это речь зрела внутри и просилась наружу. Полыня чуял, что выступление должно носить программный характер; но программы-то не было, вот беда. Программа отсутствовала, а имелось одно только вдохновение – загадочное, можно сказать, чувство, неведомо чем питающееся… Типа лесного родника; подземные воды и все такое прочее – а на поверхности? Наверху – слабый ручеек: ни попить, ни лицо помыть.

Коршуны хмуро толпились вокруг лидера. Витек, завернутый в драную палатку, лежал на земле и выглядел изо всех наиболее состоявшимся, что ли; лежит себе человек и лежит, без лишней суеты, так сказать.

Полыня, наконец, решился. Жестом велел запалить приготовленный факел, что и было сделано. В воздухе распространились клубы смрада и повисло небольшое чернеющее облако. Чем там Полыня пропитал сей снаряд, неведомо – а только воняло покрепче, чем от злополучных останков. Юноша принял факел твердой рукой, потом вскинул голову. Перед ним лежала морская гладь; вернее – гладь пруда, но неважно. А важно, что рядом стояли товарищи; одни стояли, а другой вот лежал в ногах. Короче, пора было начинать, хватит тянуть резину…

Полыня и начал.

– Мы, ветераны, – молвил он с неожиданной робостью, – имеем полное право…

Тут в речи лидера обнаружилась заминкка. Она возникла оттого, что Полыня толком не определился, на что именно они имеют право. Да и почему ветераны? Народ-то более молодой… Но вот выскочили эти ветераны неизвестно откуда, и теперь надо было выпутываться.

Полыня нахмурился, потом, прокашлившись, выкрикнул:

– Смерть еще не конец! Огненными буквами мы напишем панегирик… эпитафию   нашему товарищу!

Однако уверенности в голосе Полыни было по-прежнему маловато; будто человек не был уверен, что смерть не конец; испытывал сомнения…

Тогда оратор взялся за дело сызнова.

– Мы, ветераны, – после короткого панического молчания затянул он, – хорошо понимаем… отдаем себе отчет… Наша ответственность… наша вера и уверенность…

В глазах Полыни, казалось, закипают слезы! Ведь как ясно слышал он – мысленно – собственную речь еще за полчаса до начала торжественного мероприятия. А теперь вот этот унылый пруд, угрюмые физиономии единомышленников, да и сам усопший… черт его знает что, а не усопший. Куча тряпья, да неистребимая вонь… – короче, все эти факторы сыграли против Полыни, вернее – против его ораторского дара. Юноша выглядел бледно. Как выразился один из товарищей по оружию, – стоял, будто обосранный… Ну-с, так или иначе, а выпутываться из проклятой речи все равно было необходимо. Тут по счастью Полыню осенило: он припомнил, что говорит не просто речь, а   р е ч ь   н а д   к у р г а н о м. Это придало оратору новый прилив сил.

– Древние воины! – крикнул Полыня. Коршуны вздрогнули: казалось, вождь кричит из последних сил, того гляди, сам ляжет рядом с предыдущим покойником…

– Сильные, непобедимые, гордые, прекрасные ликом и телом, вы утверждали приоритет… – тут несчастный юноша поперхнулся: чертов приоритет застрял в горле. – Приоритет… и победу… над маленькими людишками, только и могущими жрать траву и жевать глину…

Один из слушателей вдруг спросил:

– Что они ели, Полыня?

Оратор вздрогнул:

– Кто ел?

– Ну эти… с приоритетом… В смысле, наоборот?

– Посмотрите вперед! – хмуро пригласил Полыня вместо ответа. – Там впереди брезжит новый день. Он встанет над миром, которым будут править сильные и непобедимые коршуны, сверх-коршуны!

– А мы? – опять пискнул тот бестолковый малец, что привязался к Полыне с приоритетом. – Тоже будем там жить?

– В пламени нового дня, – потухшим голосом вымолвил Полыня и отчаянно махнул рукой. Потом твердо указал на скорбные останки.

– Осторожно подтаскиваем к воде, – проговорил он деловито. – Так… А теперь запаливай с четырех концов!

Исполняя распоряжение Полыни, кто-то из коршунов ткнул зажженным факелом в концы палатки, на которой покоились останки; но палатка никак не загоралась; возможно, была пропитана специальной огнеупорной пропиткой. Но опять же: кто мог предполагать, что ее попытаются запалить с четырех концов?! Наконец, кое-как один край занялся. Полыня обрадовался, точно нашел клад. Он потер руки и все приговаривал, что сейчас дело пойдет. Однако ничего никуда не пошло. Проклятая палатка то и дело гасла, и только вонь упрямо ползла по-над речкой… В конце концов злополучный груз опустили на воду. Те края палатки, которые поддались огню, само собой, тут же трусливо зашипели и скорчились. Очистительный огонь никак не хотел гореть в воде, что и неудивительно: природа вообще равнодушна к людским замыслам, в особенности, когда эти замыслы идут в разрез с фундаментальными законами.

– Полыня! – радостно высказался один из участников ритуальных похорон. – Огонь-то в воде гореть не станет, а?

– Сам знаю, – буркнул Полыня. – Главное, что мы з а ж г л и этот огонь, а далее – пусть все идет своим чередом.

Все и пошло своим чередом: края палатки вначале погасли, а потом начали тонуть. Несчастный Витек соскользнул со своего поганого ложа и какое-то время мирно качался на невидимых волнах, после чего начал медленно отбывать восвояси; к другим, надо полагать, более гостеприимным берегам.

– Что ж! – сказал Полыня нервно. – Мы исполнили свой долг перед погибшим товарищем. Теперь наша совесть спокойна.