Артем Донгур-оол. Чёрная Радуга (рассказ)

Возня с собой.

 

Три дня в июне я не переставал кашлять, мне было плохо, я постоянно хотел спать, заболел-то в феврале. Помню, что ходил по морозу в кедах, которые были еще и дырявые, в мае у меня закралось подозрение, что болен я постыдной болезнью туберкулезом, я не знал, что делать и потому постоянно парился, от чего зараза наоборот крепчала, а я же становился слабей. И вот теперь июнь: мне по телефону подтвердили то, что я болен. Мне стало страшно и тоскливо, еще и стыдно в моей семье ведь никто не болел. А до конца сессии еще два дня, живу в общаге, которую иногда гордо называю хостелом. По приходу я сообщил Виталику, что я болен. Он попросил меня убраться и убраться немедленно. Тут ко мне подошел Паша и спросил посмеиваясь:

-Артем, гы-гы, что, правда, туберкулез? Это же заразна. Что делать, я не заболел? Ты уходи руку не пожму, это может быть опасно, гы-гы. Удачи. – Я перед Пашей почувствовал себя виноватым, будто взяв в долг и не вернул ему деньги. В этот момент я заметил Еву молодую сильную красивую девушку мусульманку. Положительную, она, несомненно слышала про меня, мне очень сильно захотелось перекинуться с ней парой фраз. Я всегда старался перед этой девушкой быть положительным, и если нужна была помощь, я не мог ей отказать. Но, к сожалению, моя характеристика данная женщиной, что я злой и противный, была правильной для многих, ведь я еще и являюсь представителем малой народности, а я похож на жителей Средней Азии в большом мегаполисе их называют «чурками» и считают людьми второго, иногда и третьего сорта. Поэтому у меня постоянно был конфликт со славянами. Иногда я мог заметить, что встречались люди, которые сходу начинали со мной разговор грубо, некоторые с каким-то претензией на лидерство, на что я отвечал резко и зло и потому я забывался после чего видимо и получил свою эту характеристику. Меня часто останавливали и требовали документы, обычно происходило это так.

-Ваши документы, N отдел полиции.

На что я спрашивал:

– На каких основаниях вы требуете мои документы? – после моего вопроса сотрудник находится, ступоре приходит в себя выдает.

– Эпизод №365 работа с ФМС

– А причем тут вы? Вы ФМС и при чем тут ФМС, я что устроил трудовую деятельность в метро, чтобы меня проверяли на некий патент? – и так далее, -эпизод N???

-…операция антитеррор

– А причем тут Я? У вас есть ориентировка на меня или письменный приказ проверять всех представителей других рас и… – один раз полицейский сказал:

– Так ты ведь чурка, и всегда должен носить паспорт при себе.

Другой ответил:

– Ты похож на бандита.

Я спросил:

– Где ориентировка?

– Пойдем в полицию, там быстро составим фоторобот.

– А на Христа я не похож? – смеются. Радует, что хоть с юмором.

– Нет, не похож.

– А ты его видел? – тут резко меняется тон не в хорошую сторону.

Читайте журнал «Новая Литература»

– Мы вас задержим на 15 суток за неповиновение полиции, после чего я достаю паспорт и показываю. И мы расходимся, и я понимаю, что где-то обман – не по паспорту бьют, а по лицу. Я ходил по митингам в защиту мигрантов, но протрындев, что все плохо с каждым разом, мы расходились кучками, чтобы нас где-нибудь не побили правые. После таких митингов я не видел ни действия, ни плана, что и как изменить. Как-то раз сходил на митинг к правым. Людей там в разы было больше. Своей азиатской внешностью я не совсем чувствовал себя хорошо. Чувство страха, с которым я спорю с полицией на сей раз было во много преумножена, у меня тряслись от страха ноги и когда люди в толпе не по-доброму косились на меня

сильно хотелось уйти. Бежать обратно в тайгу, не встречать больше это большинство. Правый оратор на площади многолюдной толпе кричал о горькой судьбе невинной русской девочки с манящим именем Люба, которая доверила не тронутые до сего момента свои чувства пареньку с символичным именем Мухаммед, который был-то еще тем упырем садистом, от которого стынет кровь в жилах. И постоянно кричал: «мы не забудем! мы не простим! мы будем мстить!» И толпа ему повторяла его слова. Не знаю с чего это я во время маленького затишья я истеричным воплям на всю площадь что есть силы, крикнул:

– Все ты врешь, гнида позорная!!! – и не было страха, спокойно стало на душе заметил, что на меня смотрят с какой то неприязнью и вдруг все притихли. Боковым зрением я увидел, что ко мне быстрыми шагами направляется коренастый парень в форме ОМОНа, подойдя ко мне, он сказал:

– Пройдем. – Я без всяких пререканий направился с ним в грузовик типа кунга марки «урал». Подойдя к нему, полицейский званием майор спросил бойца:

– Кто этот крепыш?

Коротко ответил:

– Провокатор. – И оставил меня наедине со своим командиром. Он поглядел на меня, скорчив при этом кислую мину спросил:

– Ну что гражданин, надо выебыв… именно здесь?

Я ответил, оправдываясь виноватым тихим голосом:

– Человек с микрофоном говорит то же, что перед холокостом кричал Адольф Гитлер, утверждая, что евреи насилуют молоденьких немок. – Я постарался сказать эту фразу как можно четко, но все равно я заметил этот ноющий голос, который коверкал почему-то существительные и всем своим видом пытался вызвать жалость. Майор крикнул:

– Сергеев! – из кунги вышел молодой парень в форме, – выведи его отсюда, – и переведя глаза на меня сказал, – если я тебя, мудила, еще раз сегодня увижу, постарайся стать трупом самостоятельно.

Пройдя мост, мой конвоир направился обратно. Я же быстрым шагом пошел в общагу, при этом испуганно озираясь по сторонам. Подведя итоги дня, я пришел к выводу, что работы у меня нет. Нет и мужества идти до конца, ведь когда я сидел у себя на кровати, я не мог унять дрожь и мне казалось, что возможно кто-нибудь меня да и выследил. Ведь я был трусоват, во многом порою не мог внятно связать пару фраз. Я, конечно, понимал, что я лицемерно порой стараюсь коверкать язык, в целях хоть является титульным, эта стратегия казалась мне изначально выгодной, думая, что я буду в безопасности и какой с меня спрос и надо мной часто потешались. И я как ребенок думал, что это вызовет симпатию ко мне людей, которые откровенно смеялись над чуждым для них человеком, понимая это как порядок. После митинга правых я стал другим. Нет, я стал собою, правда, возможно, злым и противным, вспоминая все это, я пошел так и не дождавшись того что Ева попрощается со мной. Я пошел снимать другой «хостел».

 

Илья

Я летел в автобусе. Автобус был полон детей, где был и я. Каким я себя помню мальчиком с серыми глазами автобус этот не ехал, а летел и что самое интересное, он набирал высоту было очень страшно ведь у меня не было сомнения о том, что транспортное средство когда-нибудь упадет. Я посмотрел в сторону водителя и увидел силуэт, который представляю почти каждый день это силуэт моей матери я быстро бегу в сторону водительского места из-за всех сил, но почему-то расстояние от этого не меняется, и тут я кричу:

– Ма-ам! это я, Илюша, я больше не грызу ногти …-, тут я просыпаюсь, как обычно, резкий запах больницы напоминает, где я есть, заметил, что я в поту, кашель который постоянно изматывает меня не давал мне спать долго, Не выдавал себя. Сколько же я спал? Скорей всего утра еще нет, ведь памперс то Володя меняет часов шесть, ну может быть и то, что Володя где-то пьян и тут я услышал:

– Но оно мне надо? Когда же вы все передохнете и оставите меня в покое, а ты кот Базилио, когда сам начнешь ходить? – Я стараюсь улыбнуться.

– Ну что ты лыбишься, не будешь двигаться – через неделю за тебя дадут 250 грамм спирту хоть какой-то прок с тебя, дурака. – Я чувствую, что Володя это все говорит без злобы, некий ритуал молитву без которой ему трудно обойдись и я ему обещаю:

– Скоро начну ходить представляете, Владимир я видел сон и мне приснилась мама…

А Володя в ответ заворчал:

– Что она тебе снится, да лучше бы в живую нарисовалась, был бы прок. Ну все, памперс одел, все чисто. Алевтине скажешь, что я у тебя сегодня был запомни, не забудь. – И сразу захлопнулась дверь. Я постарался присесть, но начал задыхаться и тут дал о себе знать бешеный приступ кашля. Задыхаясь и хрипя, я так и не смог присесть и тут услышал я тихие шаги по коридору, которые шли какой-то тяжелой поступью я обрадовался – это Алевтина Ивановна. Я ведь могу сказать, что ночью уснул и кашель вроде как уменьшился. Открылась дверь:

– Здравствуйте, как ваше самочувствие?

Я ответил:

– Здравствуйте, Алевтина Ивановна. А ко мне приходил Володя. – Алевтина Ивановна перебила:

– А еще, что вы мне можете сказать, кроме того, что как Володя заходил к вам, как аппетит, сон? – Я торопливо начал отвечать.

– Мне сегодня хорошо спалось, я видел сны и чувствую себя лучше, чем обычно.

– Очень хорошо. Старайся шевелиться, – попросила врач. В ее тихом голосе я уловил печаль, но тут же поменяв тон, продолжила, – что за безобразие? Молодой красивый парень и валяешься как бревно. Стыдно смотреть, а теперь надо бы послушать. – После маленькой заминки я почувствовал привычный для меня холодок. Дав пару раз команды «дышите не дышите» недовольно что-то буркнув сказала. – Вам повторно пропишу уколы, лекарство сильное оно должно дать результат, – не много постояв, потоптавшись, врач спросила, – а кроме матери у тебя еще кто есть? – я ответил.

– Да, есть. Сестра Катюшка на четыре года младше меня совсем маленькая

-Да нет же, бабушка дедушка есть? -перебила меня Алевтина Ивановна. Я ответил:

– Не помню, может они и есть, но я не помню.

– Разберемся – раздался голос врача и тихо закрылась дверь. Через минут тридцать послышался в коридоре зычный голос Аннушки: «Завтрак! Сколько хлеба? А ты что валяешься, кобель, ты вчера за девками бегал, бессовестный. Я все врачу скажу, чтобы сам ходил за едой, аристократ-дегенерат». После утреннего приветствия с соседними палатами зашла ко мне спросила

– Сколько черного?

Я ответил:

– Не надо – по запаху давали овсянку

– Чаю много наливать? – да рядом с Анушкой снувал мужик и движения его были неторопливые и казались мне какими старческими и от него всегда доносился запах спиртного и мне было завидно. Я уже не выпивал дня три, а не напивался и того больше. И ведь если я выпью, мне станет хорошо и легче и тут, в этот момент вновь во рту почувствовался металлический привкус крови и мне не совсем удобно харкаться кровью перед мужиком, который мене наливал зинбуру, он ведь не нальет. Я хотел сдержаться, но это наоборот все испортило. Неудержимый приступ кашля и кровь пошла изо рта уже ручьем. Анна закричала:

– Позовите Любовь Федоровну! В 301-й пациенту плохо! – и тут же закрылась дверь. Я в палате один со своею болячкой одного и на меня нашла волна удушья, я стал кряхтеть, мой язык вылез изо рта, я начал громко стонать и меня охватил сильный страх над тем, что про меня забыли и я умру в одиночестве и мой стон перешел в крики. Но тут я услышал голос Федоровны:

– Илюша, успокойся! – какой у нее приятный голос, а прикосновения рук выводят меня от цепенящего страха, через несколько секунд слышу голос Алевтины: «Люба, сделайте ему укол фенозида». И тут же обращается ко мне:

– Что с вами, Андреев, успокойтесь. Сейчас сестра сделает укол, вам станет полегче. Постарайтесь заснуть. К вам сейчас еще должен зайти дежурный врач спрашивать самочувствие. К вам сегодня привезут соседа и то не скучно. Вам будет поинтереснее – После укола я заснул и когда я после очередного приступа кашля услышал стоны и отрывистый кашель человек заговорил.

– А в какой я больнице, слышишь, братишка? – я ответил

– Восьмой в Павловске, а как ты, с какой больницы? – человек ответил:

– да нет, привезли на скорой – и сразу тихо от него посыпались вопросы безостановочно, не давая мне и толком ответить, и я подождал, когда он закончит свои вопросы «как тебя зовут ? ты не давно здесь ? а через сколько дней нас отсюда выпишут? а ты не заразен?» Какой все-таки забавный-то этот новый сосед он что серьезна ничего толком не знает. Не знает что попал не просто в больницу а в 301 палату ну я то знаю, что отсюда почти всегда выносят я вспомнил как я боялся того, что попаду в эту палату когда я в первые попал сюда в Павловск я уже в первый же день тогда мне было 18 мне обо всем рассказал. Олег мужики его называли баландером за то, что н помогает на кухне. Так вот, этот Олег то мне и рассказал об особенности этой палаты и вот когда я попал сюда полтора месяца назад первое в чем я был уверен в том, что эта старая дура Алевтина все таки и в правду в маразме и здорового человека меня перевела сюда и во мне прямо кипел протест если утром меня перетащили в эту палату, то к обеду я перестал злиться на Алевтину, но тут в голову пришла мысля, что где то там напутали

с анализами и уверенный с этой мыслю я заснул правда пару раз просыпался в страхе и внимательно прислушивался к первому соседу мысль того что рядом со мной лежит, может быть, уже мертвяк на время отбивала желание заснуть кто он был я так и не узнал. Знал, что его вынесли дня через четыре от него я сумел услышать только одно слово, не слово, а вернее женское имя сказал он это имя с какой-то тяжелой тоской: «Маша» – и после этого он продолжал дальше стонать еще два дня и умер он вероятно ночью, ведь когда я проснулся уже не было кислого запаха мочи и испражнений, которые доносились от него как в прочем от меня. Мне почему то не у кого не хотелось спрашивать о нем хоть я прекрасно знал, что его вынесли ведь не мог же человек с такими стонами хрипом и кашлем убежать из больницы мне было просто не приятно слышать эту фразу: «отмаялся, земля ему пухом». И даже когда я только попал в первые в больницу в Пушкине, при упоминании смерти от болезни, я тогда уже чувствовал испуг. Эта грусть сразу разлеталась по больнице и все с тоскою воспринимали, что смерть от этой заразы реальна, и вот тогда, когда умер первый сосед, в этой знаменитой палате возникла уверенность, что следующим буду я, а мне всего 20 да тяжело умирать, когда тебе 20 может в 30 было бы встретить смерть легче. Вот бы дотянуть до 30, а там, возможно, и смерть легче. До 30ти то я многое успею, узнаю. Боженька, ведь ты вправду есть, прошу, оставь меня живым, а я тебе буду молиться. И я зашептал «господи помилуй, господи помилуй…я больше не буду грешить». Под словом грешить, в основном я понимал как онанизм и прибавлял: «Я тебя буду любить изо всех сил, – и на последок добавлял,- сделай так ,чтобы меня полюбила Любовь Федоровна и мы с ней поженились» -в этом и состояла вся моя молитва. Молитва в желании жить, ну и в желании прикасаться всем телом к обладательнице бархатного успокаивающего голоса и ласковых рук. Я то ведь знаю-то, что она очень добрая и непременно меня полюбит и мы будем счастливы. Вот такую незамысловатую молитву я постоянно шептал про себя особенно

ночам я с каждым вечером порою переставал быть уверенным в том, что проснусь, но жить хотелось всегда. Но, к моему сожалению, организм мой слабел это и по вечерам я, бывало, плакал над тем, что возможно умру. Еще я плакал от обиды за детские годы. Ведь в двенадцать лет меня забрали от матери, я каждый день вспоминал этот день. Был обычный день, они появились неожиданно. Особенно мне запомнилась женщина в форме милиции, она сказала что-то маме про угрозу жизни и здоровью детей, когда она говорила эти слова, наносились маме как тяжелые удары. Я помню этот плач матери. Плач беззвучный, полный боли. Я с Катей заорал «Маама!», когда нас взяли в охапку и понесли, но мама сидела и также беззвучно плакала и тряслась от боли. Я упирался об косяк нашей коммунальной комнаты, но крепкие чьи-то руки меня оторвали быстро от самого хорошего, что я видел в своей жизни это мама и наша комната, где нам троим было хорошо и безопасно. Потом интернат, где я постоянно плакал. Затем у меня уже тогда обнаружили туберкулез, а злые тетки воспитатели говорили «по этому поводу скажи спасибо своей мамаше», ну а затем зеленая школа и через года два я начал плохо видеть и примерно через пол года я перестал видеть совсем. После смерти первого соседа кошмар в мыслях, но после него принесли второго его звали Яков. Яков, по-моему, был из тех людей, которые никогда не трезвели и даже лежа «предсмертнинской», как когда-то при мне назвал ее Олег, так этот Яков сумел сообразить вино и зинбуру, которую ему заносили по вечерам, а еще он курил не забывая при этом угощать и меня. Нес всякие истории и с каким-то торжественным голосом, конечно же, не трезвый произносил, что у него снова кровотечения и его там ждут черти, по которым он порядком соскучился, и мы вместе забавлялись этаким черным юмором, который появлялся в наших пьяных головах и мой страх перед неизведанностью на время уходил. Умер Яков днем. Тогда мы не спали, он говорил о своей первой жене и говорил, что если бы они не развелись было бы многое иначе и он что хочет так это хоть бы на мгновенье увидеть ее и клял себя тем, что не оставил фото. Мы закурили и вдруг он начал хрипеть. Я закричал: «Сестра!», но тут сквозь хрип Яши услышал его командный голос: – Нннее надо. Скока моона ээ я устал ну… постарайся выжить и жить хорошо. – И вновь захрипел сдавленно и как будто нарочно глухо, чтобы никто не слышал и затих. Я тихо сидел покуривая сигаретку. За двадцать минут он отдал мне пол пачки и я за это его благодарил, весь растроганный, но тогда он отрезал что-то про за дым не благодарят и я умолк и вот теперь сидя я все-таки до последнего ждал, что Яков придет в себя и я его буду слушать его трогательные истории жизни, которые он мне привирал и рассказы о самой лучшей женщине, его первой жене, но не была и звука. Тут зашла сестра Нина Николаевна и возмущенно начала:

– Ну накурили паразиты. – и тут же быстро подойдя к Яше, тихо вышла. Через минуту пришел Володя, он возился рядом с Яшей. Нина Николаевна собирала вещи Якова, затем через минут двадцать пришел еще один по голосу. Он спросил:

– Илья, как звали соседа?

Я ответил:

– Яков Сергеевич – по голосу я узнал, что это Саша. И Саша начал молитву:

– Господи Бог, прими раба своего Якова и прости ты ему пригрешенья его – послышалось, что Вова и Саня начали выносить Яшу на носилках, я сказал вслед:

– Спасибо, Саня, за Яшу – но никто меня не слышал, затем снова зашла Нина Николаева и включила ультрафиолетовую лампу и вот после Якова прошло недели две пока не завезли этого незнайку. Я начал с ним разговор с того, что представившись, спросил его имя. Он назвался Артемом. Я попросил у него сигарет, но он ответил, что не курит. Я спросил, употребляет ли он и этот вопрос был чисто символическим, я ведь не знавал тех, кто не пьет в этой больнице. Ответ был удивителен. Он сказал, что завязал и не пьет года три и все это мне не предвещало ничего хорошего. Артем спросил меня посмотреть какая на улице погода и тут не знаю почему я не признал перед ним о своей полной слепоте и я на всякий случай спросил:

– Тебе разве не видно? – на что он ответил мне так.

– Меня положили подальше от окна, а встать я пока не могу, почему-то сил вообще не осталось. – Я присел и осторожно ответил наугад:

– Ясно – и почему-то добавил – ни одного облачка на небе и только мягкий ветер еле шевелит листья вишни. А народ за собором – не те, что больные, больные у нас гуляют с другой стороны, – а жители двора, который у нас сразу за окном. Вы не представляете какой этот двор: два трехэтажных дома построены из кирпича и ляпнины, сделаны замысловатые узоры, детская площадка, качели, скамейки и люди-то не особенно суетливые. По лицу человека можно понять, у меня дальнозоркость. – Не переставал я фантазировать вслух. И мне понравилось самому даже мысль о том, что я зрячий, и сосед по несчастью, который был для меня близок только из-за того, что и сам был слеп, в переносном смысле, и не знал о моей слепоте, и о том на какой тонкой грани жизни и смерти балансирует его организм. И нет в голосе его тоски и желания вызвать жалость, которое присутствовала у меня до прихода этого нового человека. И мне захотелось ему рассказать про свою невесту, дом, маму, сестру, которая учится на одни пятерки в своей машине красного цвета, марки франзуцкой мерседес, своей увлекательной работе бухгалтера, где через мои руки проходят огромные деньги. Я говорил, какие мне мама готовит котлеты, и я его непременно скоро его ими угощу. Я говорил это часами и мне становилось хорошо и я смеялся, смеялся над тем, что у меня это есть мама, есть девушка, есть сестра, есть работа, друзья, большой дом, в котором есть даже своя кухня и я непременно приглашу его в гости на котлеты. И я, наверное, так смеялся только когда был с мамой, и порой я не замечал того, как быстро и легко проходит время и медицинские процедуры теперь казались мелочью, и не вызывали обычной тревоги и неприятного страха от удушливого кашля – все это стало незаметной для меня мелочью, а по утрам я забывал стрелять сигареты у Вовы. Все мои

мысли были поглощены рассказами о счастье, но порою я не помнил некоторых слов, хоть я понимал, о чем я хочу сказать, но ждал когда придет Любовь Федоровна или Алевтина Ивановна и шепотом спрашивал их, например: «как называется человек на лыжах и с ружьем, но не охотник.. да не партизан.. ага, понял, повторите, спасибо… а врач, что лечит сердца…».

И каждое утро ждал, когда же проснется сосед, чтобы дорассказать как Катя стала чемпионом по биатлону, а мама лучшая доктор кардиолог и когда я это говорил, я смеялся взахлеб, а когда я засыпал, я уже не плакал, а думал какая все-таки у меня хорошая мама и умница сестра. И девушка люба, которой постоянно интересно, чем я занят. И работает она поваром. Все они у меня от бога, так же я говорил, что за окном ясно и цвета лета переливаются в цвета радуги. Он спрашивал:

– Как это? – я искренне удивлялся и говорил

– Тема, вы разве не знаете что цвета имеют свою конфигурацию, звук голоса имеют свое тепло. И в сером цвете, да что там… в сером. В полной темноте черного, если прислушаться, можно услышать целую музыку, где не только мелодии печали чего-то покалеченного и загнанного в рамки безутешного существования и постоянного ожидании чего-то тревожного, включая вечного покоя. Но ведь черный цвет в природе – это цвет, который открывает суть других цветов, но он же их и закрывает, – говоря эти слова над которыми я и не задумывался до этого, выходили из моего рта как слова человека, который глубоко уверен в своей правоте. И мне было хорошо от того, что теперь и не я кого дослушаю или делаю вид, что слышу, но нашелся и тот, кто внимательно слушает меня. И мысли даже о моей скорой смерти вообще перестали быть в моей голове. Ведь так много еще дорассказать ему того хорошего, что есть в моей жизни. А да, кстати, завтра должна выйти на дежурство Любовь Федоровна. Спрошу у нее понятие слова «спектр» и тут вдруг меня охватило нежное чувство усталости, и я засыпал уставшим больше, чем обычно. И теряя сознание, я вдруг почувствовал, что скорей всего не проснусь я постарался помолиться, а все-таки я жил не плохо. С этой мыслью пришел образ мамы, он не был черно-белым, он был многоцветным. Я прошептал: «мама!»

Артем

Я проснулся, пришел в себя и стал ждать радостного голоса Ильи, но в этот день он, наверное, решил поспать подольше меня. Странно, что парень из хорошей семьи и за эти шесть дней, что я здесь лежу пока что никто его не проведал. Мне почему-то сильно захотелось увидеть этого парня. Надо спросить его сегодня. Сколько ему лет? Наверное, больше 30. Парень, видно, что образован, бросает курить, как я понял, и я, что были силы, отжался от кромки своей кровати и что есть силы, напрягся. И все-таки на сантиметров пятнадцать сумел поднять свой корпус, чтобы посмотреть на мгновенье в сторону соседа, но я увидел пустую железную кровать без матраца, а внизу горела лампа, но я это рассудил, что, скорей всего, Илью выписали и отправили долечиваться домой. Да жалко, надо было сразу взять его адрес. Он ведь приглашал. Ну ладно, значит, скоро и меня выпишут.

Правда, я пока слаб, а ослаб я очень быстро. Буквально за неделю стал скелетом. Ну я ем столько таблеток и делают мне два раза на день уколы. После такого лечения максимум недели две отлежусь, а силы, по логике, вернутся так же быстро, как и пропали. Тут зашел этот шнырь Вовочка. Он мне казался каким-то пассивным голубым и вызывал брезгливость и каждое утро, когда он приходил к нам с Ильей менять памперсы, это было неприятное испытание. Он еще и скотина пьяная матерился у меня он вызывал желание пырнуть его ножиком. О, если бы он у меня был. Но ничего, перед выпиской я ему люлей-то наддам. Одним словом, насекомое и его непременно нужно задавить. После обычного приветствия с Вовочкой типа:

– Ну что, засранец, еще дышишь? – начал заниматься своей привычной работой. В этот день вдруг Вова достал из своего пакета чекушку, заговорил другим тоном.

– Ну что, помянем Илюху. Жалко, человечка, пацан – тут я опешил и спросил.

– Как это «помянем»? Он что, умер? Когда? он же ночью здоровый был, а мне никто не сказал.

Вова сказал:

– Часа два назад вынесли. На, выпей стопарик, ты спал, спирт чистый, в морге дали за Илью. – Я его резко оборвал и почти что крикнул, высокомерно с желанием задеть как можно больше за живое.

– Да не буду я с тобою, животное, пить, вонючка, бля! Сделай самое хорошее в своей жизни, сдохни, мразь, ничтожество!

Я заметил, что лицо Володи покраснело, нижняя губа затряслась, а глаза заблестели, спина загнулась и он, тороплива схватив свою авоську, трясущими руками быстро вышел. Я остался собою сильно доволен. Все-таки я крут, что даже здесь, еле дыша, могу морально забить эту тварь. Ведь такая категория людей не понимает ничего кроме физического и психического давления. Вот теперь я поставил его на место именно такие обезьяны не работают, пьют, собираются в кучки и развивают русский нацизм. Одной фразой, нарожало земля уродов, закончил я. И даже до обеда не подумал о бедном Илюше и даже, наверно бы и не вспомнил, но мне стало скучно, все тело болело от долгого лежания. Голова была тяжелой будто бы от похмелья. Помимо всего червь сомнения начинал все сильней подрывать мою уверенность о быстром выздоровлении за 6 дней моего пребывания в больнице дней, что здесь пролежал на одном месте, сюда заходили люди явно, что бомжарского мировосприятия и постоянно стреляли сигареты или мелочь. Я же всегда отвечал на эти просьбы отказом. Заносчиво отвечал, что не курю. К обеду стало очень скучно и тут я понял как все-таки не хватает Ильи и мне стало жаль самого себя от мысли, что теперь-то я один и нет у меня здесь ни знакомых, ни людей с кем можно поговорить. И мне захотелось посмотреть, что там за двор с причудливой архитектурой. Попытался присесть, но не получилось. И тут я решил, что надо доползти и посмотреть то, что мне описывал бедный сосед. Я начал раскачиваться и извиваться, сплюнув при этом мокроту бурого цвета не в плевательницу, а на простынь, небрежно размазав ее, я все так что есть силы присел и придерживаясь за тушку кровати, я привстал, сделав полшага в направлении окна. У меня закружилась голова, и я сразу упал даже толком не сгруппировавшись сильно стукнувшись лбом об пол, пролежав в прострации в одних памперсах, которые одел мне на спех Володя. Минуты две я решил ползти по-пластунски, закинув правую руку вперед, я ее тотчас отбил об холодный пол, проматерившись минуты две, решил, что ползти на четвереньках будет правильней. Но присев на колени у меня сразу потемнело в глазах и я вновь как мешок с картошкой повалился на холодный пол и тут-то и зашла сестра и спросила:

– И что вы делаете на полу?

Я с раздражением ответил:

– Упал во сне, валяюсь тут часа два – ворча, приврал я. Тут за дверью проходил пациент, сестра крикнула:

– Толя, позови ребят из 321. Вот это сокровище надо положить обратно на кровать. – Пришли трое парней, быстро положив меня обратно на кровать, на что сестра сказала:

– Спасибо ребята – на что мужики наперебой радостно отвечали

– Всегда рады вам помочь, Любовь Федоровна! – Вышли.

– Ничего, будешь принимать капельницы, а там придешь в себя и будешь бегать у себя быстрее всех – на что я с досадой ответил вопросом

– А что, здесь мне уже бегать нельзя?

Сестра ответила:

– Можно, но только осторожно – не знаю почему, я заговорил про Илью

– А что, Илья серьезно умер? – спросил я сестру, думая, что вероятно пьяный Вова нес бред. Она посмотрела на меня с интересом и сказала

– Да. Здесь понарошку при мне никто еще не умирал. – Да, Володя все же не обманывал меня, когда говорил за Илью, не зная, что было бы правильно сказать и я начал

– Но по существу человек хорошо прожил и есть кому похоронить и по плакать о нем ну сколько ему лет было? – спросил, продолжал я,

Рассуждая, и вероятней всего, пытался пояснить для себя, что его смерть естественна и нет места для волнения. Сестра ответила вопросом:

– А сколько бы вы ему дали?

Я ответил:

– Но, может, сорок, наверно, не может же человек моложе умереть. От не знамо от чего? – сестра внимательно посмотрев на меня сказала

– Да, где-то около сорока ему и было. – Но я добавил, чтобы сделать вид хоть чего-то вроде печали:

-Да, жаль, что ребенок у него родится без отца и кому эта Люба нужна то? с животом? … – Сестра улыбнулась и ответила:

– Не переживайте все у этой Любы будет хорошо. И такие обычно не бывают одиноки, погорюет да и забудет, а вы давайте отдыхайте, не напрягайтесь чересчур. – Затем сестра спросила, а не говорил ли Илья конкретно, чем ему нравится эта Люба – призадумавшись, ответил, чтобы быть кратким

– Странный был этот Илья, но одно я понял точно, он по уши влюблен был в свою невесту, может, и правда есть что-то ощутимое по названию Любовь. Но сестра чему-то грустно и как-то загадочно улыбаясь мне, тихо перебила мои суждения и спросила

– Как вы себя чувствуете? Да плохо, что температура у вас так долго и не спадает – сказала сестра, взяв у меня градусник. Дала еще десяток разноцветных таблеток, попросила их выпить в ее присутствии, а затем пошла к выходу, попросив меня поменьше волноваться. Я размышлял, как же ее зовут, хорошая сестра приятно с ней общаться да. А все равно я скоро встану, и не смотря на предупреждении этой милой сестры, до окна и посмотрю что, за европейский дворик с расписной лепниной с этими мыслями я заснул.

Я проснулся от своего кашля, я был весь мокрый. На часах было три часа ночи, я начал отхаркиваться кровью, затем я начал задыхаться, в ушах звенело, мне стало страшно. Я должен выйти в коридор, я все таки встал, но сел обратно. Не мог я. Подумал, но почему я вспомнил, как по телевизору несколько лет назад показывали больных и диктор говорил неприязненно как о чем-то грязном и виновным в своей болезни и я был согласен этой информацией. Теперь я сидел не в состоянии даже привстать, за что я не курю, не пью, но я здесь. Где логика? Во мне все кипело. В пи.. эту логику она нигде не применяется. Даже фразы я не такой теперь и у меня вызывают сомнения, а что если Вова не придет утром, мне придется мариноваться в своем дерьме и мне стало плохо от этой мысли. Надо вновь, если не встать и стоять, надо привстать еще разок. Было страшно от одной мысли, что станет дурно и потемнеет в глазах и заложит в ушах. Плюс аритмия. Я привстал, досчитал до восьми и как можно спокойней присел обратно из всего только была аритмия. Что же, неплохо для такого слабака, правда я дышал и хрипел как очень больной человек я понял, что слова как неуместно пришло осознание – я очень болен и вероятно заразился от Ильи. Тут вновь обозлился на себя, а ведь когда меня сюда привезли я не являлся, как говорят здесь, ходячим. Нужно бы встать еще. Я пытаюсь успокоить дыхание, но его мне не хватает, где оно, то чего я не замечал всю свою жизнь оно было у меня сильным в Енисее я мог задержать под водой когда-то на полторы минуты, теперь оно у меня отрывиста, больная грудь, постоянная отдышка, которая не прекращается сейчас ни на минуту. Господи, был бы вещью, точно бы сжег. Я задался вопросом, что если все же умру меня закопают вместе бомжами и бесхозными телами. Эта мысль вызвала беспокойство. Я привстал еще раз. На сей раз я посчитал до двадцати и снова тихо присел затем прилег и мыслями полной жалости к себе я засыпал. Проснулся я от того, что разбудил Вова. Я был рад его появлению. Мне захотелось извиниться, но я решил, что это будет выглядеть как проявление слабости. После утренней процедуры с пеленками и ночных переживаний про Володю, я удумал не такой-то он и козел, а пока что он мне даже необходим и не стоит мне срывать свою злобу. Тут пришла санитарка, пожилая женщина и начала мыть полы, покосившись на меня. Она сурово проговорила официальным тоном:

– Вам нужно попытаться побольше делать движения. Здесь я работаю сорок шесть лет с того момента, как построили этот корпус. Так вот, если вы не будете совершать движений, вы помрете. Я-то многое повидала в стенах этой больницы.- Мне показалось, эти слова уже заученны. Да мне она показалась немного с царем в голове. Ну, все-таки, богатым опытом этой тетки пренебрегать мне не стоит. Я встал и пошел к окну. На сей раз упираясь об спинку стула. «Какой же я все таки я умный», довольна подумал про себя и вот я, ликуя добрел до окна, фантазируя про себя, что я чемпион и этой мыслью улыбаясь себе, даже немного ускорился. И вот я подошел к косяку окна. При этом я всю дорогу не поднимал глаз. И вот подняв глаза, я увидел грязное окно, а снаружи серый железный забор. Я уставился на него и в этот момент зашла лечащий врач Алевтина, как ее там, не помню по отцу, но я пренебрег ее приходом и смотрел в окно, пытаясь увидеть хоть мало, что напоминает на все то, что говорил мне Илья. Врач тихо подошла и спросила и тоже посмотрела на окно, затем на меня и говорит:

– Здравствуйте что вы там увидели?

Я ответил:

– Ничего, что говорил мне сосед – на что Алевтина сказала.

– Ну конечно, Андреев видеть не мог, он был слепым и говорил вам, чтобы вы не скучали. Я вам должна сказать то, что ваше состояние плохое и вы должны поменьше волноваться и делать все мои предписания. Поняли, Донгур? – я ответил

– Да, я понял

борьба с тоскою

Лежа в 301 палате на меня нашла тоска. Появился новый сосед Сергей. Узнав о нем как о человеке умном, я заметил, что он все же усталый и вот разговорились мы с ним о его жизни. Говорил он, что лет двадцать назад покинул жену, детей, работу и пошел работать кузовщиком. Мне было скучно. Серега как-то сказал:

– Вот бы выпить

Я ответил:

– Да брось ты, душа в любой момент вылетит, а ты свое выпить.

Серега не обратил на мои слова внимания и продолжал:

– Мне 68 лет, больше полтинника, я проработал и что теперь не дома ничего я не жалуюсь, но и скоро и меня не станет. Нужно бы отправить гонца за водкой. Здесь не далеко продают за 150 рублей. Успокоить бы себя. Артем, давай скинемся, у меня есть 150 рублей и ни копейки сверху. Да ведь нужно и дать гонцу денег «за ноги»

Я заговорил:

– А у меня есть ноут, да правда, нет к нему инета. Нужен модем, старик, у тебя дети моего возраста, наверно. Ну, ты мыслишь? – спросил я, желая заинтересовать. Но он непонимающе сказал:

– Ну и что? Мне да этот интернет как зайцу табак, на что он мне нужен?

Я сказал:

– Так я смогу с интернета срисовать твое потомство – он махнул рукой

– Врешь, наверно? – вероятность, что не вру, велика – и я объяснил ему про соцсети, он слушал внимательно и даже кашель и хрипы у него прекратились и даже встал передо мной и слушал, замер, затаил дыхание, которого почти и не было, помаявшись, он таки вытащил из кармана 1150 рублей и протянул мне, трясущей рукой. Я понял, да эти деньги последнее, что есть у старого больного человека, и они не давали ему расклеиться. Я судил его по себе за время своего нищего существования, т е всей своей жизни эти банкноты придавали уверенность и эфемерное чувство счастья, которая исчезало, когда заканчивались деньги. Да это психология меня, нищего в этой среде, где всегда хочешь приобрести какую-то вещь, заводит все позитивные цели в тупик и разочарование, и я опять сижу в луже. Я посмотрел на Сергея, все его больное уставшее тело желало выпить, но все равно последние деньги старик дает на возможность увидеть своих сыновей. Выбор его даже был вовсе не гарантирован успехом, а в той среде, в которой я и Серега крутились, доверия людям исчезало, какое там людям, мы переставали верить в себя. И поэтому напивались, чтобы порою забыть о своем бессилии перед существующей навязанной обществом и своею внушаемостью возможностью чем либо обладать. Ведь в основном только в нашей среде постоянно слова “деньги”, “не здравствуй” ,”не аминь” , а именно “деньги” и оно имеет сакральное значение, много раз я слышал от людей, что они бы сели за N миллион денег в тюрьму за кого-нибудь или бы убили, разнесли динамитом любое строение вместе с людьми, а своровали! Я понимал, что скорей всего этот человек не пойдет на это на 120 процентов и все эти философствования всего лишь отражает нашу боль перед гарантированной бедностью. Взяв последние деньги старика, я пошел, сестра Нина Николаевна крикнула:

– Донгур! Ты куда! – я ответил раздраженным тоном

– За водкой! да дайте человеку хоть подышать воздухом, а не то я завою.

Нина Николаевна крикнула:

– Долга не гуляй, скоро таблетки. И смотри, не заболей на сквозняке – я махнул рукою и пошел в направлении прачечной, спросил у больного, который прогуливался:

– А где здесь можно выйти за территорию? – человек сверив меня взглядом, говорит.

-Да везде. А что тебе надо?

Я ответил:

– Водку с модемом купить. – Человек с ухмылкой посмотрел на меня.

– Ну, если дойдешь. – И он рассказал мне как дойти до магазина, который находился в полтора километров от больницы. Первою преградой оказался забор. Он был высотой метр с небольшим и находился то он сразу за прачечной. До болезни я такие почти перепрыгивал, но сейчас это была непреодолимая преграда. Я повозился около забора минуты четыре. Безрезультатно. Начал нервничать и стал заставлять себя не злиться и, главное, не нервничать. Предписания моего лечащего врача. Но не нервничать у меня не получалось. И вот стою я так, проклиная свою болячку и слабость. И тут в мою сторону, то есть больницы, перелезли двое спросили: – Охрану не видел? – я, состроив гримасу на лице

– Нет вроде, не видал. – И двое торопливо озираясь пошли на территорию и за пазухой у одного гремели бутылки водки. Затем прошел в сторону города парень, нарочито, как мне тогда показалось, не обращая на меня внимания. Затем в город прошли две подружки. Теперь уже и я отстранился и не обращал внимания на прохожих. Так, наверно, прошло полчаса два или три раза я безуспешно штурмовал его, но возвращаться ни с чем было ой как трудно. И я уже просто сидел. Уже вернулись парень и подружки. Я бы, наверно, сидел в прострации, наверно, до ночи, затаив обиду, толком не понимая на кого, меня окликнул женский голос:

– А вы что так долго здесь сидите?- на что я сказал:

– Да вот не могу перелезть – всмотрелся и признал одну из подруг, которые минут пятнадцать назад вернулись, лет на десять моложе меня, но на голову выше, выглядит вполне здоровой. «Ага, Артема! Это шанс. Дави на жалость, возможно, и прокатит, будет помощь, позовет своих кавалеров, а там у меня будет интернет», – лучше возвращайтесь, наберетесь сил и перелезете, -рассуждающим тоном проговорила на вид здоровая девушка – Я, продолжая играть, сделал горестное лицо ответил четко, но тихо:

– Уже, наверно, никогда.

Она замешкалась. Я же думал: «ну давай, рожай быстрей, йо-мое». Но при этом старался не переиграть драмой.

– Ну, хорошо, я вас приподниму, а вы там сами, хорошо? – бинго! Наконец-то нашлась хоть одна скотина, а то все совесть потеряли, думал я, сделав страдальческое лицо. Я сам чуть не испортил начав:

– Да нет, вы бы позвали ребят, такая красавица и подымать тяже… – я осенил, что деваха довольно таки смазливая. Девушка перебила:

– Ну, так вам помощь нужна? – Я коротко сказал:

– Нужна! – сначала она поднимала, прижав меня сзади за живот, затем дышала мне в лицо, но все было так неуклюже. «Короче, не повезло, здесь надо руководить мужчине», подумал я про себя. Увидев очередного гонца, обратился к прохожему:

– Уважаемый, помогите красивой девочке! – но уважаемый поинтересовался кратким содержанием моей истории, пристально посмотрев на меня изрек.

– Я на мокрая дела не подписываюсь, – я сказал ему.

– Сам дурак! – но парень, не обращая на нас внимания, мигом перелез через забор и не оглядываясь пошел прочь. Я, оглянувшись на девушку, сказал ей глядя пристально в глаза

– Сколько вы весите?

Ответила:

– 67 на этой неделе… – я перебил ее и сказал

– Вам нужно встать на четвереньки, а я перелезу сначала по вам, а потом через забор. – Эта краля весит как я здоровый и на 24 килограмма больше как я больной, если согласится, то получится, добавил – я сниму обувь – немного помешкав, она присела на корточки. Я полез по ней ногами, стараясь сделать голос заискивающим, – спасибо, милая! Спасибо, хорошая! – с этими словами я упал на ту сторону забора, пролежав секунд три, я увидел ее красивое лицо над собой. Промелькнуло в голове девиз всех несчастных женоненавистников мира «все бабы дурры», а сам вслух сказал:

– Ой, солнышко защипись – она заулыбалось. «И правда, дуры» подумалось мне, смотрел я смотрел на нее лежа несчастными глазами правда после падения разводить ее и дальше мне показалось рискованно, но все равно нужен результат. И я, собрав все свое мужество, попросил ее плаксивым голосом помочь мне подняться. Добрая девушка помогла. Ага! Я радостно дал себя поднять, думая, что в умных книгах это называется наверное проявлением эмоционального чувства, но я же подумал, а может она меня еще и донесет до города и обратно на себе. Главное, не спугнуть я спросил:

– Как вас зовут? Подождите, я угадаю. Вас зовут Люба. Такую милую просто нет воз… – девушка перебила и назвалась Олесей – я сделал удивленное лицо и нагло соврал:

-И моего самого нежного человека зовут Олесей и это моя мама. – Увидев тень сомнения на лице Олеси, я заныл – нужно, чтобы вы прогулялись со мной. Вам понравится – я ее терял, нужно давить на жалость. Ведь поэтому она торчит со мной минут двадцать. Опустив глаза, я тихо сказал:

– Простите, меня мою маму зовут Алла и вам совсем не понравится быть со мною. Ну, я пойду. – Голос мой был тих, когда говорил эти слова, мне стало на самом деле себя жалко и я заплакал на глазах у девушки. Повернувшись, я побрел пройдя немного я высморкавшись задорно себе воскликнул “а, ну и лады, не все же коту масленица!” Прошел метров четыреста, я начал задыхаться, присел, опять кашель. И сижу на асфальте да пронеслась гнусная мысль, а не вернуться ли мне, ведь я по дороге и очень правду могу представиться. Выплюнув смачно мокроту, про себя уже не так задорно проговорил: “чему быть тому не миновать”. Встал, отдышался и вновь побрел уже менее уверенно, сильно болела грудь. Кашель. Дурной Бешенный. Опять задыхаюсь. Теперь сделал метров двести и на сей раз присел, основательно оперевшись об дерево спиной, я сидел испуганный. И проклинал свое упрямство и глупость, которые меня загнали сюда и сейчас умирать. А я постарался успокоиться, но на самом же деле, я застыл от ужаса, от мысли – это и есть точка. Сзади меня послышались шаги, и я увидел ее опять:

– А, это ты Оля, видишь, наверно, я пришел. Я засну, а ты посиди, одному что-то страшно засыпать, – говоря эти слова, я успокоился. Какая же все-таки эта девочка хорошая. Кому-то крупно повезет: в ней есть бескорыстие, желание помогать, ответственность, простота и что она выше меня на сантиметров 20 минимум. Но кобылой бы я ее не назвал, даже и себе она мне кажется теперь растерянной и немножко испуганной, мое измученное лицо сделало нечто похожее на улыбку, когда я ее сравнил про себя маленьким ребенком, который потерял из виду родителя в большом потоке человеческой массы. Я, вглядываясь на девушку, я с грустью начал сознавать то, что мне не повезло с девушками, которых я встречал в жизни. Не желали на долго связывать меня с собой и вовсе не потому, что я не являюсь красавцем, а потому что я примитивен в своих желаниях, я желал, чтобы меня любили, обо мне заботились, мною интересовались, меня уважали, а сам я беззаботный. В добавок во многом хам плюс тунеядец и всегда какие-то фантазии о своей мифической неотразимости и дешевый пафос, помноженный на глупость, поэтому то у меня то и нет пассии, а девушки что были, даже и те, у которых тяжелая судьба, исчезали от меня после 2-3 месяцев мучений со мной. А вот такие красавицы как эта что сейчас сидит

испуганно рядом со мной. Обычно на меня не обращали внимания.

– Не засыпайте, простите за то, что по моей вине, вы сейчас не в больнице, где вам бы помогли – обратилась она ко мне плачущим голосом. – Поднимитесь, я вас дотащу до больницы.

Я ответил:

– Не ругай себя, ты лучшая… – и тут меня начала охватывать истома, голова начала опускаться к груди, я даже перестал ощущать головную боль, само дыхание мною переставало ощущаться и только гул в ушах, будто их заложило, и сквозь забытье я услышал: “не надо, не спи, мы дойдем”. Я резко очнулся, посмотрел на плачущую девочку, которая обнимала и пыталась поднять меня своими слабыми руками. Завидев, что я пришел в себя, она заулыбалась сквозь слезы:

– Миленький зайчик, вы живой. Скажите мне как ваше имя. А мое имя не Ольга, а Олеся. Люди вначале всегда путают. Поговорите со мной не засыпайте, скажите что-нибудь. – Голос ее срывался. Надо ей сказать «не плачь, улыбайся, твоя улыбка самое красивое, что можно увидеть», чтобы сказать, нужно вдохнуть с первого раза и не получилось. Как это делается то? И я ..опять осоловевшим взглядом, я пришел в себя. Теперь меня несла на руках в голове мысль «господи, да помогите же кто-нибудь! Вы же видите как ей больно». Проехала машина, но не остановилась, не смотря на крики о помощи. Ну, нет, так не пойдет. И я сделал вздох и сказал:

– Не плачь… не надо плакать… – и задышал и попросил, – отпусти на землю. Я сам дойду. – Она осторожна присела и положила сидя меня на асфальт. Теперь хоть она не рыдала, а шмыгала носом и улыбалась. Правда слезы текли, от нее пахло потом и слабым перегаром. Не помню дословно, я посмотрел на нее и сказал:

– Какая ты, все-таки, славная. И с открытой душой встречаешь чужую боль. -Она не говоря ни слова, обняла меня и мне поверилась – это любовь и она навсегда. И я засыпал беззаботно под питерским пасмурным июльским небом в объятиях самого дорогого человека, при этом слышны проезжающие по дороге машины и прохожая женщина поинтересовалось у моей спутницы живой ли я. Но не получив ответа, торопливо прошла стороной. Затем я взбодрился, не мешкая ни на миг поцеловал Олесю в губы, всмотрелся пристально, не заметив на лице и брезгливости, а только усталую улыбку. Я счастливый, окрыленный радостью, не говоря ни слова, ей улыбался и любуясь ей. Кое как встал с ее помощью, она почти что шепотом попросила:

– Пойдем в больницу, здесь уже недалеко – шел, упираясь за ее плечи, а она придерживала меня за талию. Перелезть забор нам помог парень, который как раз вернулся, которого я назвал “уважаемым”, положив меня на плечо, перелез забор, посмотрев снова на меня, он сказал:

– А давай схожу ка я, наверно, еще разок – я назвал ему заказ, но тихо сказал -это последнее, и даже не мое, а соседа старика. Ты извини, за ноги ничего не можем дать – парень взял деньги и сказал:

– Через сорок минут буду – и торопливо зашагал.

Я сказал ей:

– А меня зовут Артем, ты в каком корпусе, Олеся? – она ответила:

– В третьем, в 8 палате.

Я сказал:

– И я в 3м и 1-ой.

Мы начали расходиться, пришел парень, я спросил его имя, представился Саней, с моего корпуса, со второго этажа. Взяв бутылку за пазуху, а модем в ладони. Я неумело поблагодарил Саню. Почалил к себе в палату, когда я зашел, Серега спал, включил ноут. И тут сосед проснулся, я ему сунул водку, он, радостно схватившись за бутылку, спрятал себе под подушку и уселся со мной на мою кровать и как маленький нетерпеливый ребенок сказал:

– Ну? Где ? – я, наверно, больше от глупости нагло сказал:

– Что где? и вообще, что это вы сюда уселись, молодой человек! – решил пошутить по-своему, но вышло как и многие мои шутки, одним словом «не смешно». Старик тихо встал с кровати, тихо побрел к себе. Поняв, что я перегибаю, я торопливо начал оправдываться и я показал эту маленькую вещицу, которая до сегодняшнего дня была-то Сереге незнакома, а теперь, глядя на его лицо, я видел лицо старого человека, который, несомненно, много пил, видал разочарования, нуждался постоянно в еде и в тепле, а болезнь сделала черты лица острыми, а цвет землистым серым, но в этом лице я увидел глаза, которые смотрят на маленький черный кусок пластмассы глазами, который увидел чудо. Это лицо прямо источало надежду и желание увидеть свое чудо. Наверно, вот с таких и рисовали иконы почему то подумалось мне. Правда, я и ни разу так и не сходил в церковь и не знал, как выглядят иконы, но наверно, именно так, что даже я с каким-то почтением начал возиться своим ноутом. И тут на мои глаза попался ценник, на нем было написано 1700рублей и я, сильно удивившись, про себя подумал «да ничего-то я все не знаю про людей», а вслух спросил данные детей Сереги, провозившись минут двадцать, мы почти всех нашли в контакте, отдав ноут Сереге, который смотрел заворожено на монитор, не отрываясь от экрана, он спросил:

– Артем, а сколько интернет стоит, и кто тебе его купил?

После короткой заминки ответил:

– 800 рублей, Серега. Плюс водка и за ноги пришлось доплатить, все – Серега так же не отрываясь великодушно, но с дрожью в голосе сказал:

– Да, Тема, это же всего лишь деньги. Должно же быть что-то дороже их? Ну к примеру вот такой момент! Тема, можно я еще посижу за твоим компьютером?

Я устало ответил:

– Конечно, Серега, конечно. Он на все время в твоем распоряжении, Серега, я посплю – сказал я, засыпая, сквозь сон стирая ногтем ценник с коробочки от модема, размышляя «этот день самый лучший, что был за многие годы такое ведь и за многие годы не замечаешь, бескорыстия благородства незнакомца, радость трогательного старика, и влюбленность в самую, самую, самую». Я почувствовал, я, все-таки, есть. Я небезразличен и мне небезразлично. В этот день я поверил, что все кончено, но теперь я знаю – это начало чего-то интересного. Я заснул.

Как это было

Как-то в один из редких для Питера ясных солнечных летних дней, сидя в тенечке втроем на скамейке, я, Серега и Олеся, отдыхали. Олеся и Серега втихую пили вино, которое продается в картонных коробках недорогое по полтора литра. Сидели и общались. Я не пил. Последний раз, когда я выпивал года три назад были очень для меня крупные проблемы. Меня били, вообще не воспринимали, и вновь повторяться было бы, мягко говоря, выше моих сил. Мне же Олеся купила бутылку газировки, которую я чинно неторопливо попивал, создавая иллюзию безалкогольного отдыха на свежем воздухе. Серега говорил о своем, о старом, Олеся слушала и вставляла одобрительные восклицания. Типа «да раньше было проще» или «люди были добрей», а старик радовался таким слушателям как мы и вот нашу идиллию прервал голос медсестры:

– А что это мы здесь делаем? – и я радостным голосом ответил

– Газировку пьем, Любовь Федоровна! – Любовь Федоровна внимательно осмотрев все вокруг нас не обратила внимания на картонный пакет из-под сока в который-то и перелили вино.

– Донгур, я тебя заискалась, тебя Алевтина Ивановна просит подняться на третий этаж идти уже, а то она там заждалась – я нехотя встал, оглядев на своих дружков, понял, что никто со мной уходить не собирается. Побрел один. По дороге стоял Серега, с одной ногой на костылях увидев, меня попросил сигарету. Серега худой русский старик человек без гражданства, родом из Казахстана, воевал в Афганистане, участвовал в ликвидации чернобыльской аварии. В молодости любил спорт, боевое самбо, в 90-ые годы покинул родину. Попав в Россию, пытался стать гражданином, но волокита очереди и пренебрежительное равнодушие к приезжим мегаполиса вогнала его в рамки нынешнего существования. Человек уже двадцать с лишним лет живет в Питере, добился туберкулеза, потерял ногу и постоянно спрашивает сигареты. Сильно симпатизирует людям азиатской внешности, тоскует по дому той родине, советскому Казахстану, плачет даже трезвый. В нем существует боль по утерянной родине, Советскому Союзу, в нем желания вернутся и если брать его слова, то и умереть. Сколько же вас много, подумал я: Серега, Саня с Казахстана, Света, Саня белорус, Игорь с Белоруссии, Олег с Эстонии, Кадир Жыбара Джанибек Киргизия, моя зазноба Олеся Украина, а дальше больше Узбекистан, Таджикистан и это только те люди, которых я узнал, разные судьбы. Общее, что у нас было, тревоги, нужда, помноженная пьянством, а многие просто надорвались, сломались. Туберкулез – болезнь. Нет, с нашим образом жизни вылечиться, к сожалению, становится исключением из правила. Информация, что окружает мой мир, полон боли, в нем вечно присутствует осознание невостребованности, горечи от нереализации своих идей, а главное – это равнодушие этого мира. Вот поэтому мыслю примитивно жду какое-то чудо, которое все называют «халявой». Я даже к своим сорока годам не знаю, как правильно любить женщину. Глупо мечтаю, что найдется та, которая будет хорошо относиться, а что при этом буду я делать, я и не осознавал. Да мне нужно, если брать, то о чем я думаю, полностью блаженная дурочка, которая умеет хорошо выглядеть, готовить, работать. Вот так-то. А, ну да, еще и не гулящая, не пьющая и еще много не «-шая». А сам, ну я же мужчина, вот и все. С такими вот мыслями я добрел, постучался в дверь:

– Здравствуйте, Алефтина Ивановна, вызывали? – спросил я своего врача, пожилого человека, которому давно как девятый десяток лет. Я всегда ее сравниваю со своей бабушкой, которая вырастила нас трех оболтусов, и еще трех девочек, то есть итого шесть внуков и плюс 2 правнуков. Бабушка встает каждый день в 6 часу для того, чтобы приготовить завтрак своим потомкам. На заботливых руках своей бабушки-то я и поднялся и если всмотреться на поступки я, все-таки, неплохой человек. Во мне, все-таки, живет совесть. Я редко прохожу мимо горя другого человека, если человек просит о помощи, эта тактика поведения дана мне бабушкой. Алевтина

Ивановна приходит в больницу к семи, переодев свой халат, сделав записи в делах больных, начинает свой обход по своим больным, если у какого-то больного день рождение, всегда дарит какую-либо шоколадку, ну и сигареты не одни и те же, а те, которые курит человек. Не забывает про праздники, такие как 23 февраля и 8 марта. И все мы больные знаем о том, что нашему врачу не все равно на нас и на наше здоровье, да, бывало, мы злились, хамили, обманывали врачу, но этот пожилой человек все равно находил к любому из нас подход. С этим врачом верили в свое выздоровление даже когда умирали.

– Где вы ходите, Донгур? – не дав мне ответить торжественным голосам начала читать мое дело, а после, объяснила то, что у меня все идет хорошо и завтра утром я должен переехать в другую палату. Затем врач пристально посмотрев мне в глаза, сказала, – Я знаю, Донгур, вы не пьете, не курите. При вашем диагнозе отсутствия этих привычек спасло вам жизнь. Туберкулез – это, Артем, не болезнь, это образ жизни. Если неправильно живешь, то он тебе этого не простит. Постарайтесь поменьше нервничать, это конкретно для тебя важно, не нервничать. Не напрягаться сильно. Побольше хороших эмоций.

Я поднялся, поблагодарив врача, довольный собою тем, что иду на выздоровление, чуть не вприпрыжку спускался поделиться с радостной для меня новостью. Торопливо дойдя, я, улыбаясь, начал говорить:

-Алевтина говорит, что я выздоравливаю. – Олеся уже порядком пьяная весело начала говорить

– Ты молодец, Артем – и Серега тоже порядком косой, пожал мне крепко руку, сказал:

-Мужик! – на улице все так же было хорошо, мы сидели, молчали, думали о своем. Я взял руку Олеси. Я понимал, мы разные во многом, мы многое не понимаем друг в друге. Нет у нас общих интересов, но все ее недостатки такие как выпить иногда, и повысить голос по поводу моих недостатков, мне кажутся милыми причудами и я не злился. Вот мы и сидели днем

в хорошую погоду на улице, но в основном у нее или у меня иногда по вечерам она играет волейбол на территории, а я болею и откровенно любуюсь этим милым для меня человеком. Правда, я ревную ее часто. Мне, конечно, не нравится то, что моя любимая выпивает и курит как паровоз, но за то, что она, наверно, любит меня не за что-то, а за то, что я есть, не дает мне морального права говорить ей какие бы там ни было замечания. И все эти недостатки на фоне радости, что я испытываю, становятся не заметны. Я, наверно, все таки становлюсь мудрее и начинаю понимать, я не смогу владеть, манипулировать, указывать, диктовать что-либо. Я смогу быть с ней и радоваться только что этим. Может, она меня предаст, бросит, либо я ее оставлю, но для себя я точно уяснил – это не должно быть нашей болью, и я просил у своих богов земли, неба, воды и воздуха, у того же Будды, и в том числе, у Христа того, чтобы мы не расставались, иногда хотелось сказать до смерти, и я поправлялся и добавлял «моей смерти», но что бы там ни было, боль я этому человеку не причиню и, наверно, не брошу. Сам точно будь она хоть пьяницей, и скурит хоть состав вагонов этих сигарет я, зайчик, всегда буду заботиться о тебе, мне будет интересен даже тот бред, что вы сейчас несете с Сергеем про сексуальную ориентацию. Поращенко стал сейчас интереснее того что сегодня дадут на ужин и всегда буду верить, может, хоть и не всегда тебе, но в тебя верить не перестану.

– Ты мне нужна, – думаю я и я почти уверен, когда она на меня посмотрела ласковой нежностью, я, ее приобняв, говорю, – какая ты у меня прелесть, а Порощенко содомит. – я даже не стараюсь в своих фразах держать, какой- либо порядок и говорю все что-то невпопад. Олесю это забавляет, а мне от этого только хорошо, а Серега улыбается. Этот старик все прекрасно понимает, понимает влюбленность и тоже улыбается по-доброму нам обоим, не забывая при этом рассуждать о внешней политике. После, к ужину мы

идем втроем в палату, придерживая старого худого Серегу. Серега часто при этом повторяет:

– Артем, ты приходи ко мне, Артем, приходи – я понимаю, что Серега, человек который всегда любит пообщаться, любит говорить и что самое странное, любит и послушать то, что говорят. Серега всем нравился, и мне странно было понимать, что такой незаурядный человек, да и бомж. В чем же тайна такой метаморфозы? Я пришел к выводу, что все это связано с алкоголем. Культура общения повсеместно часто предполагает вот такие вот расслабления, после которых то и болит голова. Я часто замечаю в людях их сжатость почти по каждому поводу быть не понятым, быть не принятым быть своим, и главное это часто быть как все. Вот поэтому человек попадая в новый маленький коллектив должен там прописаться, а ритуал он обычен – надо выпить за знакомство, ему желательно бы и показать широту русской души. И на первый взгляд, все упрощается, можно вычислить, кто здесь кто и можно быть при этом развязней, принимая это состояния тела и психики как проявления свободы, но для меня лично это был тяжелый жизненный урок. Про таких как я говорят «пить не умеет». В моем же случае «пить совсем не умеет», а после пьянки жизнь становится зеленой тоской. И вот поэтому зачастую и руководило мной желание догнаться и быть бесстрашным, не боятся ни завтра, ни того, что я становлюсь с каждым разом все более и более убогим, спиваюсь и иду быстро к этой точке, где конец либо смерть, либо тюрьма, либо психушка. Это все к тому и шло, пока я у себя на малой родине в очередной раз напившись в горячем пьяном споре кто кого уважает больше, я как рыцарь, а вернее, синий рыцарь, взял в руки топор явным желанием доказать свое более превосходное уважение над его уважением разрубив ему голову пополам. Вспоминая при этом, что видел такое в интересном кино, но к его счастью и к моему, кстати, тоже его уважение оказалась быстрее и прилетело в виде полено мне точно в лоб. Теряя сознание и падая на землю, я отчетливо помню свою удачную мысль «все, я больше не пью». После этого незаметного происшествия в моей пьяной среде, я прожил у себя еще пару месяцев и на самом деле, за все время не выпив при этом ни грамму спиртного, до кучи бросил я и курить и уже готовый к следующим поворотам жизни, на самом деле, без страха и упрека, я как средневековый рыцарь поехал в чуждую для меня среду, в большой город на реке Неве, где меня никто и ничто не ждало. В кармане у меня тогда было прожить, может, на неделю, я по приезду в город устроился в строительную фирму с пафосным названием примерно как «империалстрой ля ля ля эмпл». Так вот фирма по объявлению набирала всех, предоставляло жилье бесплатно, кормила плюс платила по-настоящему и давала достойные условия труда. На самом же деле я и еще человек восемь из разных частей России и стран СНГ приняты на работу. Сразу я было поверил, что прошел своего рода большой экзамен из нас девятерых двое дружно оглянувшись назвав эту работу, мягко говоря, рабской, покинули я тогда такому еще и порадовался. Конкуренты ушли, подумал я самодовольно, шансы для меня хорошего, который ничего не умеет, увеличиваются, меня правда чуть-чуть смутил договор, где маленьким шрифтом было написано, что я такой то не имею претензий и перечислялись случаи типа моей смерти и штук десять случаев моего увечья не получения вовремя зарплаты обязуюсь не обращаться в суд. Нести материальную ответственность и т.д. Поставив быстро свои росписи, штук пятьдесят, я принялся за работу. Зарплата, как выяснилось, должна мне привалить через дней сорок пять и еще мне что-то втирали про коэффициент трудового участия, штрафы за опоздания, штрафы за работу, штрафы за все. И это называется загадочным словом «депремированием». И при этом еще должна оставаться «висячка», то есть зарплату, которую я заработал в сентябре, с вычетом далеко не скромной фантазии моих работодателей, которые назывались для меня не понятным словом «субподрядчиками», так вот эти деньги я должен был получить только в ноябре с условием, если я еще и работаю в этом ноябре. Прочитав торопливо, ознакомившись с условиями на работу, подписались пятеро. В первый день я работал с 8 утра до 10 вечера, когда я добрался до общаги, было начало первого. На обед дали сухую лапшу, шлемку в которой я разбадяжил кипятком и четыре кусочка хлеба плюс кружка черного чая с сахаром и работа. Работали там без перекура, рабочую одежду не выдавали, куртки не было у меня вообще. Проработав две недели, деньги, что были, закончились. А до зарплаты еще месяц как выдержать. Побыстрей бы обед, надо бы оставить два кусочка, один на ужин, другой на завтрак. Это жесть, меня к этому времени уже оштрафовали раза 5. При этом мы работали обычно до начала двенадцатого и я бежал в метро. Не дай бог оно закроется, а бежать, чтобы успеть, надо быстро добежав, я прыгал через турникет из-за всех сил мчался по эскалатору. И вот засыпаю на минут сорок, просыпаюсь на предпоследней станции и уже очередной раз замечаю, что ноги мои мокрые насквозь, все болит, и я уже иду тихо, одна мысль «как дотянуть до зарплаты, а там я поем, нет, я наемся и куплю другие кроссовки, еще надо бы найти другую работу, где не так тяжело». Дохожу в общагу, это коммуналка. Сколько в ней людей работяг – для меня загадка. Я стою в очереди. В душ я должен мыться, еще бабуля меня приучила, как бы не было трудно тяжело ты должен всегда мыться, всегда быть чистым, помывшись, напиваюсь водой побольше и все это по-быстрому, так как и после меня ждут усталые мужики, я иду с кружкой, у меня осталось двенадцать пакетиков чая, завариваю пакет по второму разу, иногда и по третьему, вытаскиваю маленький кусочек черного. У меня текут слюни, я заставляю себя держатся и тихонька начинаю поедать свой кусочек, запивая чаем, снова борюсь с собой, чтобы не дать себе слабость съесть второй кусочек хлеба. Стараюсь отвлечь свое внимания от своего кусочка, то есть завтрака, начинаю разговор с Саней с одним из тех, с кем я сюда устроился и начинаем как обычно жаловаться, что все трудно и нас осталось трое вот бы немного денег. Бежали бы отсюда как от огня, а тем двоим, что ушли, денег не дадут. И осознание такого факта, заставляет меня засыпать в третьем часу ночи и просыпаться в шесть и эта мысль «надо держаться…».

Прошло сорок дней моей вынужденной активной диеты, мужики на работе на меня покрикивают, называют «балластом», есть и такой, кстати, казах который позволяет себе матерные слова в мой адрес. Я, конечно, огрызаюсь, один раз даже взбесился с казахом, но я слаб и постоянно хочу спать. На штрафы уже не обращаю внимания, плюс я как клоун хожу в двух разных обуви. Один мой кроссовок полетел и что-либо сделать с ним нету у меня ни средств, ни опыта. Нашел второй ботинок на два размера больше, так и бегаю. Саня сказал, что Игорь сегодня сдался и ушел.

– Нас теперь двое, – сказал почти угрожающим тоном – ты уходить не смей, эти суки нарочно нас изводят, чтобы не платить денег. На, ухащаю – и достал половинку плитки шоколаду. Я посмотрел на него «блин, у него же даже нет шапки и куртки как у меня, ботинки порваны, замотаны целлофаном, на босу ногу». Взяв шоколадку:

– Спасибо, Саня. Думаю, я выдержу, а ты, смотрю, вообще не устаешь…

В день зарплаты мне заплатили с вычетом всех штрафов 18000 рублей, когда как обычно неквалифицированный рабочий получал 1200 рублей за восьми часовой день, а я получил итого 400 рублей в день за 14-16часов работы. В этот день я купил себе обувь и поел в столовой на 500 рублей. Устроился на работу по демонтажу, по двенадцать часов с зарплатой 1500 в день, где работал на совесть и не уставал. Там мне платили, все как договаривались и ни разу не оштрафовали. Да, здоровья я потерял в этом жестоком городе, как и все меаполисы, чтобы здесь остаться жить, такому как я нужны силы и ум, одно без другого бессмысленно. Этот город, как тайга, не любит прощать ошибок. Он коварнее тайги во много раз, везде подстерегает мнимый соблазн ловушки, все работает, надо, чтобы выманить жалкие гроши, что в кармане. В тайге я оставался один на долго, на месяц мне оставляли провиант, я мог им правильно распоряжаться. К вечеру первого дня я обычно разговаривал с собой и любил проводить светские беседы с собаками. И как-то попав сюда, я понимаю, я во много раз стал одиноким и потерянным, чем когда был изолирован от общества тайгой и редко кто и когда заходил в мое зимовье, а когда такое случалось, я дознавал у охотника события внешнего мира. Помню как сейчас, мне промысловик тогда сообщил о конце света. До меня

тогда не сразу дошло, и чтобы поддержать беседу возбужденного новостью человека, я говорил да в нашем поселке вечно свет вырубают, вспомнив при этом главу поселка. Но охотник терпеливо вполне серьезно рассказал про календарь Майя и то, что свечей из воска в магазинах как и спичек нет, я тогда сильно запереживал узнав, что про все у меня осталось два дня. «Блин, думал я, либо одно из двух: я пропущу конец света, либо встречу один с собаками как быть-то тогда?». Я волновался и сильно переживал. Конечно, конец света не наступил. Я покинул свой родной край и что теперь информации здесь валом, людей полно, вся инфа основана на жестокости от повышения цен на хлеб до террористов. Таежный конец света детский лепет по сравнению того что есть в интернете, а люди здесь мне кажутся призраками, они как бы есть но их на самом деле нету, такое ощущения будто я потерялся. И ни одной живой души, которая сможет помочь избежать одиночества, но все без толку. По воскресеньям и в праздники я читал книги, чтобы поступить в какой-нибудь вуз летом. Мой выбор пал на педагогический университет, на заочное отделение, куда я и поступил на бюджет. Главное, что от меня там требовалось, так это мое присутствия худо-бедно я так отучился до третьего курса. И вот болезнь, все было не совсем как нужно, в кой-то веки я работаю с марта по июнь, и мне даже платят, и что теперь – болезнь. Вот так я и иду, придерживая старого худого Серегу и искоса поглядывая на Олесю, предвкушая как я ее буду тискать в каком-нибудь уединенном месте. Все-таки Илюха был прав. И в черном цвете можно услышать приятную музыку, от которой все вокруг буквально переливается в цвета радуги. И врут физики, за ногу их, что черный цвет пустота, в которой нет ни света, ни цвета. Да этот человек с мальчишьим голосом обладал мудростью предков. Уложив Серегу, я и Олеся присели ко мне на кровать и нежно обнялись.

 

будни

Мой старший брат закинул мне на карточку денег, так нужно купить сигарет Олесе, Сереге и на игру в нарды три блока хватит. Еще нужно купить шоколадный ликер для Олеси и Сереги. Пусть она пьет со старым, чем с каким либо молодым, подумал я. Еще нужен сахар, чай, сало, да я так хочу сало и накормить им Олесю. Она с Украины и должна любить его, но виду не показывает. Наверно, меня стесняется, чтобы еще конфеты и семечки. Вот их то Олеся любит, я знаю. И вот я иду по знакомой дороге, с каждым разом перелезаю маленький забор быстрее и теперь его чуть ли не перепрыгиваю. Да, я любитель погулять, заделался гонцом, правда, существует в этом деле конкуренция. За ноги я беру на пачку сигарет, которую делю между Олесей и Серегой, а мне эти прогулки, как я понимаю, важны для здоровья. Другие гонцы обычно ходят, чтобы самим быть сигаретами ну и догнаться спиртным зачем пьют больные тубиком, этот вопрос всегда занимал меня. Для многих проблема со спиртным перерастала вопрос жить или не жить и все равно выбор шел в пользу выпивки. Ну почему же так выпивали, потому что пили до этого, наверно да, но у любого живого существа должен же быть инстинкт самосохранения. Но и это мое умозаключение рушило желание выпить, сильней инстинкта жить, да трудно осознать для меня всю глубину желания смыть свою жизнь алкоголем. Может, этот вопрос по силе спецам наркологам и философам, но во мне живет убеждение, что все это может решить закон, сухой закон, не жалкие приколы, как бы не продаем спиртосодержащие напитки после одиннадцати все это враки, как пили, так и спиваемся. Я обычно эту теорию говорю, кому могу говорить, но почти все становятся ярыми противниками. Но почему? Ответы выглядят примерно так: «ты что, Тема, беленов объелся? Народ же все поломает не надо сердить народ». Другой вариант: «русский Ваня пьет, пил и будет пить». Еще есть более интересное суждение: «мы живем в свободной стране и каждый вправе делать свой выбор», а еще один человек сделал сужденье «народ начнет вымирать от самогонки и всякой там пакости». Затевая такой разговор с человеком, я должен доказать свою правоту ему, если есть шанс. И прежде всего себе начну по порядку начнем, что народ все поломает. Какие? Почему? Поломает, потому что протрезвеет и поумнеет или от похмелья, в том и в другом случае какое-то наносится оскорбление тому, что называют «народ». Когда по телевизору скажут «ну, все, народ, меня достали твои пьяные трюки, запрещаю тебе пить, я так сказал от твоего имени, если же хочешь напиваться, езжай-ка ты в Беларусь, Монголию, а лучше в Арабские страны, где все по рождению являют собой либерастами». Так я ж, все таки, тоже получается частичка народа, в моем примитивном сознании выводятся слова «погром», «пожар», «пролетариат». Выхожу на улицу, а там все против всех, мы должны поубивать, поумирать и поломать и все ради истины спиртосодержащей жидкости – это жесть. Да не будет такого нигде и никогда, если такое возможно, то только потому что алкогольное лобби может активизировать не народ, а толпу и это в том случае, если власти слабей тех, кому выгодно чтобы мы не трезвы, либо есть выгода самой власти и эта власть для меня предательская и в первом и во втором случае. Так, теперь я буду разбирать героя народного фольклора Ваню. В реальной жизни Ваня добрый терпеливый отзывчивый, далеко не дурак, он справедлив, силен духом и телом, верен слову, знает, что ему нужно, любит семью, не поднимает руку на слабых, уважает себя и других, умеет любить женщину. Таков он Ваня, трезвый Ваня. Таков, если не пьет российский человек, а не того, что ты мне, дорогой собеседник, пытаешься впарить больного человека, признавая его эталоном нашей национальной действительности. Теперь поговорю с тобой о свободной стране. Тут у меня вышел облом: свобода есть, права выбора – да и не поспоришь. А нет, а я поспорю, недаром же я вредный и противный, начну с истоков, после советского союза в девяностые свобода – это смелость взять от..это распущенность. Это право сильного над слабым, а слабого над еще слабее. Это власть денег, стремления, обогащению. Это и есть свобода? Нет, для меня это несвобода, говорят про выбор, да нету, выбора нету.

Скажи про этот выбор деревням, которые спились, миллионам, которые умирают, самоубийцам. Скажи и убийцам, тем скажи про выбор. Тому, кто умер от пьяных рук, кто перепутал окно с дверью, замерз, захлебнулся в своей рвоте во сне. Скажи тем, кто травится. Скажи нам, что это свобода. Нет, ты ошибаешься, это травля. Нам не правильно преподнесли свободу. Я далеко не философ, чтобы иметь свои суждения, но постараюсь выстроить свое понимание свободы. Для того, чтобы апеллировать пониманием свободы, нужно понять, а что же все таки происходит? На данный момент мы имеем социальные слои, свою культуру и всепожирающую культуру Запада, далее, образ жизни миропонимания, и, конечно же, нормы и всем этим грузам тяжело говорить о какой свободе. Возьмем социальные слои. Я практический бомж, маргинал, люмпен. Я вряд ли найду себе дочь олигарха, а если такое случится, это не есть норма, само общество осудит такой союз, а это, мой дорогой друг, уже несвобода. Так наша культура это вообще интересная субстанция, смесь человека советского и человека новой России. Кусок противоречия и, к сожалению, та культура, что знакома мне, позволяет выпивать. Далее, у нас западная культура, которая везде. Она мне втирает о статусе, успехе, достатке, каким я должен якобы быть и это опять норма, к чему я осознанно и неосознанно стремлюсь. И опять подрезали крылья свободы, а что творится с моим миропониманием: первое, нужны деньги, второе, нужны деньги… и восьмое – Америка враг человечества, а если приму ислам, наверно, стану дурным. Да просто мое миропонимание это отпечаток той информации, что я получаю и не больше. А информация – бред. Отсюда и миропонимание бред, а если не так, откуда во мне ненависть к белому дому, господину Порошенко, педофилам и геям? Можно открыто сказать в компании “да будь моя воля я бы расстрелял из танка их всех или какую то из этих групп” и на меня посмотрят не как на кровожадного придурка, а как на правильного мужика и как в таком обществе и мыслями не упиться. Это не свобода, это дикий сумбур в голове, который дан мне СМИ, которые прикрывают мое оболванивание красивой фразой свободой слова «вау опять свобода». Так, а теперь образ жизни. Работа-дом-работа-выходной, а в выходной надо расслабиться, кто во что горазд. В принципе, чего там иногда и дома в будний день, а иногда, если прижмет то и на работе. У нас ведь главное не то, что сделал, а то, чтобы не попасться – опять двадцать пять. Нету выбора, нету свободы. Ну, в принципе, еще есть про крепкий характер и т п. согласен, такие люди слава тебе, Россия, встречаются повсеместно и всегда, но от этого человеку, который пьет не легче. Скажи мне опять про выбор я начну хамить. Какой ты выбор оставила старому Сереги, который скоро умрет. Красавице моей Олесе, которая скорей всего увянет как срезанная роза. То что у них нет? Ну чего у них нет? Ума, характера, воли, да есть у них это. Есть. Не смотря на то, что они себя губят, и с каждым разом становятся слабее, они просто не могут, да и уже не знают по-другому, в этом да и состоит боль, а что я могу сделать для них, то это постараться, чтобы они вместо боярышника пили более или мене безопасное пойло, которое я и сам им достаю, и самому не пить. Вот я и строю в своих мыслях страну сухим законом, с настоящим сухим законом, конечно, сядут люди сотни, а может, тысяча подпольщиков по изготовлению алкоголя, но другие десятки, а может даже и сотни тысяч не сядут, а другие будут жить и много детей останутся с родителями, а главное Олеся трезвая может и не такая шумная и веселая, но трезвая, а не пьет алкоголь с антибиотиками. Мне больно, я уже разбираюсь, какой это вред для организма человека, по-настоящему близкого мне человека, порой в мою голову приходит мысль, тоже сесть вместе сказать “а пошло оно все! ну наливай!”. Да нет, не получится, себя-то я знаю хорошо. Опять, если это существование еще можно назвать трудным, но с алкоголем я вновь превращаюсь изгоем. Олеся оставит меня, люди вновь отвернутся и вести убогое существование, ну уж нет.

Возможно, свобода это не выбор между тем и тем, а это, наверно, комплекс знаний, который переходит в опыт и обозначает умения человека, жить с собой и обществом, понимать себя и видеть самому истину, а не то, что мне показывают. Уважать свою работу, а не думать о том, как же медленно идет время и побыстрее бы оно убилось. Не вредить окружающим, а прежде всего самому, но такое возможно, если государство, власть примет идеологию любви. Любви к себе, к людям, семье, к работе, к экологии, здоровому образу жизни, любви к государству, законам. Но почему показывают фильмы про убийства, ментов, олигархов? От кого мне, зрелому мужику набираться опыту? Почему я не вижу российский фильм о жизни грузчика, бетонщика, человека, который работает своими руками, про жизнь пастуха, таежника, и все это без насилия, грубости, пошлости, сарказма. Ведь я верю, это же интересно, интересно быть простым самодостаточным и не обязательно, наверно, иметь при этом набор каких либо вещей и качеств, ведь все эти аксессуары статуса вновь отдаляют человека от моего понимания свободы. Да, конечно, я согласен с тем, что мужчина должен кормить свою женщину и своих детей, но не понимаю тех, кто пытается это делать переносном смысле золотым сервисом. Для моего понимания человек пытается купить или наоборот откупиться от внимания своей семьи и что опять наступают рыночные отношения, конечно, трудно не согласиться, что многое покупается и продается, но, все таки, было бы приятно, если бы все люди дарили друг другу понимание, уважение, внимание и заботу. И опять это все возможно, наверно, в моем случае уже точно только, когда голова на плечах трезвая. Я, правда, могу засвидетельствовать как мужики после пьянок, и даже гадостей, что можно назвать домашним насилием, покупают своим возлюбленным подарки, да какие-то вещи, если человек их принимает, он продает себя, свои обиды, страхи, злость, а человек, который дает этот подарок, он откупается, а если откупился раз, то и другой раз можно повторить. Вопрос в цене, а совесть и не стоит рядом, а там, где нету совести не будет свободы, а опять распущенность все и сходится в нашем стремлении обладать вещами, родными, деньгами, людьми. Изворотливость, хитрость, умение подстроится перед людьми более высокого статуса, выиграв, при этом не считается позорным, а наоборот эти качества делают человека в обществе привлекательным, но все равно и такой человек не свободен. Да, все его считают успешным, он скорей всего и себя считает таковым, но и он идет на торг личными качествами, а там, где торговля, часто наблюдается обман. И опять же этот человек зависим, от того, какого мнения о нем будут вышестоящие. И опять свободы нету. Да, к сожалению, я не знаю, как возможно в таком конкретном случае уничтожить фаворитизм ума не приложу. Если начальству нравится Петя, а не Вася, будь у Васи даже по более опыта, то все равно скоро бригадиром Васи будет, скорей всего, Петя. Опять же здесь идет выбор конкретных людей, а людям, опять-таки, свойственны ошибки, да тяжело даже в своем, правда затуманенном нашей цивилизацией, разуме построить модель правильного общества. Но началом этого дня, несомненно, для меня должен стать день сухим законом.

Вот так, после очередного диспута, кляня власти и первобытного гурмана, который усмотрел в прокисших продуктах веселый досуг, иду не знаю я, как проявить свою волю, как заставить Олесю не пить. Так часто она, почти каждую неделю, по два раза ходит на пятиминутки, где врачи по ее словам «выносят ей мозг» и с каждым разом я нахожусь в нервном ожидании от мысли то, что Олесю не долечив за нарушение режима пребывания, попросят покинуть больницу. Это процедура проходит так на пятиминутку по утрам, после завтрака собираются человек 10 – это хулиганы, дебоширы, матершинники, пойманные персоналом в пьяном состоянии. Пятиминутки проходят два раза неделю понедельник и в пятницу и с каждой пятиминутки выписывают человек три-четыре. Их выписывают не из-за чьей-то вредности, а все потому, что алкоголь с антибиотиками приводит к большим осложнениям, чем, если человек пьет и не заедает таблетками свое опьянение и поэтому лечить такого пациента только калечить. В очередной раз прощают Олесю, я радостный, не задаваясь вопросом «почему?», иду на пару с Олесей к сестре хозяйке, где к этому времени собирается радостная делегация пятиминуточников, которых поняли, ну и конечно, простили. Внутри этого временного коллектива происходит радостная атмосфера, Выходит наша сестра-хозяйка, полная женщина с русыми волосами с веселым прищуром, окинув нас взглядом, произносит “Ну! Трудотерапию еще никто не отменял, все за мной!”. Все гуськом, весело галдя, выходят на территорию, надевают резиновые перчатки и начинают собирать окурки, пустую тару. Все это делается всеми в хорошем настроении и через полчаса все расходятся по больнице. Так у нас обычно часов в десять нужно сходить на физиотерапию, где происходят всякие там ингаляции лечения электричеством, прогревания и другие медицинские удовольствия. И вот с пол двенадцатого до обеда мы свободны, предоставлены самим себе, разбредаемся по территории и за территорию. Начинаем гулять, я люблю похвастаться перед Олесей на турнике, но я уже понимаю, что и это ей наскучило, знаю, надо отвлечь, надо тянуть время, нужно Олесю чем-нибудь занять. Говорю историю какую-то, уже, блин, по третьему разу, спрашиваю ее про нее, она отвечает типа «все про себя рассказала». М-да, ну и зануда же я, и все, чтобы не дать нам иди в магазин до обеда, начинаю затем грязно приставать, да как же, все таки, время долго тянется. Под конец ною, мямлю, канючу “ну давай посидим на скамейке”. Иногда это срабатывает, но чаще мы идем в город до обеда и тут есть стратегия, мне как бы в голову приходит замечательная мысль иди в дальний магазин за козинаком и оптима там стоит аж на три рубля дешевле! Все это делается для того, чтобы после возливания Олеся пошла спать, а не за продолжением. Ну, вот идем по дороге, показываю то место, где я присел, и где она меня догнала, странно то, что мы вспоминаем одну и ту же историю, почти каждый день она нам не надоедает, я говорю ей это в радостном возбуждении, она перебивает и тоже дополняет что-то свое, мне становится хорошо, я замечаю, что она опять вся светится, и обычно, я тогда лезу целоваться. Мы идем, и всегда время проходит хорошо, но, к сожалению, быстро, наверно, если рай существует, то для меня это должно быть тот момент, когда я вижу в глазах любимого мне человека радость, как теперь, а он все длится, длится, длится… Затарившись спиртным, вернувшись на территорию больницы, где с таким грузом, главное, не попасться охране, медперсоналу, короче, мы становимся концентрацией и конспирацией. Пройдя успешно все заслоны, идем к Сереге, где старик очередной раз удивляет меня своими познаниями, ну, например, декламирует стихи..

…мне осталось одна забава

пальцы в рот и веселый свист…

Я всегда удивляюсь ему, раскрыв рот, чуть не плача потрясенный кричу: «Серега! бля, такой поэт умирает! Блиин.”. Серега спокойно отвечает: “Умер давно, они не мои. Есенина. Но суть от этого не меняется”. После чего я как бы делаю глубокомысленое лицо и записываю на блокнотике «старик сказал про суть. Эзенина. узнать про Эзенину по больше в инете». Вот сидим и общаемся, при этом нужно не забывать, чтобы нас не запалили, то есть не раскрыли, сидим, время почти три часа, мы с Олесей идем на третий этаж за таблетками, видим, собирается народ, вижу, Саня подходит, обращается к нам двоим:

– Как дела? Сегодня в волейбол играть пойдете? – Олеся посмотрев в окно говорит:

– Нет, наверно, пасмурная погода – а я, глядя в глаза Сане, говорю серьезным голосом.

– «зззабава в рот осталось мне”. – Саня смотрит не понимающим взглядом на меня, то на Олесю. Краснеет после минутной паузы, я говорю:

– молодой человек, эта же классика. Эзенина стыдно не знать, великую русскую поэтессу…- тут Саня чему-то вздыхает и мы понимающе друг другу киваем головами. Подходит наша медсестра, достает таблетки, мы со своими картонными рецептурами стоим в очереди, как обычно Олеся стоит впереди меня взяв свои таблетки я одну за одной глотаю, а Олесе советую их принимать, хоть прекрасно понимаю, что принимать она их будет на вряд ли, После процедуры с таблетками выходим, мотаем круги по территории, чувствую, что Олеся нервничает. Через минут двадцать-тридцать звонит Серега. Олеся чуть ли не радостно вздыхает по телефону. Слышна опять новая шутка Сереги, что значит, таблетки медсестра принесла, можно заходить не опасаясь. Сидим теперь до шести, я стараюсь при этом время тянуть, а эти двое пытаются управиться до шести, чтобы Олеся сходила за очередной со мной, но если типа просидеть до половины седьмого, то можно не ходить ни в какой магазин, сославшись что поздно и ужин. «Давай, Серега, не болей» и т.п. Олеся в этом случае со мной не спорит, она все-таки умница хоть с этим, но бывает так, что эти хитрецы заговаривают мне зубы и я весь задумчивый над полученной информацией, понимаю уже на улице, что иду опять в поход с Олесей за компанию рассуждая с ней интересным фактом из Серегиного опыта, что эти двоя опять провели меня магазином. Иногда денег нету у меня, в этом случае их находит Серега. Блин, загадка. К нему вроде кроме нас двоих никто не ходит, да и он ни к кому не ходит, так откуда деньги? Иногда деньги присылает мама Олеси, и тут я настоятельно требую не покупать боярышник, остаюсь при этом глухим Серегиным доводам о чистоте экологии данного продукта так и спорам про экономию средств Олеси и заставлял покупать водку определенной марки. Олесю эти споры, скорей всего, не носил характер скандала, я чувствовал, что Олеся в этом вопросе признает авторитет за мной и даже радуется тому, что я бываю настойчивым и могу даже переубедить ее и заставить настоять на своем мнении. По вечерам до ночи хорошенько друг друга помусолив слюнями мы расходимся уже спать. Просыпаюсь по утрам обычно от шума, который поднимает Володя. Теперь когда я встал на ноги, злость к этому человеку прошла. Осталось только благодарность я видел, что и Володя и сам знает свою причастность того, что я теперь почти здоров и часто улыбается и горд, что странно, не самим собою, а горд он мною. Да, это на редкость добрый любитель выпить и поматериться, теперь, когда я с ним встречаюсь, я ему жму руку я так и не попросил прощения. Но мы вдвоем знаем, что я его уважаю сильно и без слов. А он хоть и матерится, наверно потому что по-другому он не умеет, и нету злости в этих словах. Вот он идет по коридору разговаривает с собою, то есть матерится сам себе, проходит мимо моей палаты, это он разносит капельницы, в других трех корпусах больницы нету такого больного волонтера, который помогает. И я скажу, что смертность там выше, а дело то в том, человек у которого пошел проссец становится беспомощен, за ним убирают санитарки. И вот в выходные люди на два дня уходят на отдых, а человек, у которого стресс подвергается унижению, то есть ходит под себя, а это стресс, который противопоказан туберкулезу и тут-то и приходит летальный случай. Да, все-таки, мне интересно количество людей, которыми гордится этот странный матершинник. За десять лет он, наверно, даже не знает приблизительную цифру. До завтрака я умылся, медсестра Таня поставила мне капельницу, пролежав так минут десять, быстро спускаюсь за завтраком. Съев кашу, встречаю Олесю. Сегодня особенный день. Я торжественно читаю ей стихи:

…позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь…

Закончив читать стихи как можно выразительно начал нагло врать:

– Вот всю ночь придумывал, думая о тебе – смотрел я радостные глаза серого цвета. После маленькой паузы Олеся заговорила томным ласковым голосом

– Врунишка ты, это стихи Есенина – я немного пошмыгав носом сокрушенно начал

– Так ты знаешь стихи Есенина, а то я тебе еще придумал бы на этой недели штук четыре точно – Олеся, покраснев начала тиха говорить

– Да нет, Тема, Есенина я не читала. Я знаю хорошо тебя, я уже знаю как ты дергаешь бровями, когда о чем-то привираешь – С этими словами обняв меня

нежно поцеловав, шепотом проговорила – Я люблю тебя, мой милый врунишка – блин, слезы. Я как баба. Быстро поцеловав Олесю в щечку со словами

– ой, живот! – развернувшись, пряча лицо, побежал что есть силы, в сторону уборной. Минут десять простояв, утерев слезы, увидел в зеркале безумную улыбку, попытался напустить на лицо серьезность, но получилось совсем не то и я засмеялся своему отражению. В голове моей идут хаотичные мысли, но суть примерно такова «хорошо, когда есть человек, который понимает меня, пусть даже и тогда когда я нагло вру». Выйдя из уборной, я озираюсь: «фу, Олеси нету, слава тебе и мене». И тут Саня обратил на меня внимание

– Артем, ты что плакал? Глаза как после слез, что случилось то? – спрашивает Саня участливо. Я ему отвечаю, напряженно глядя в сторону, почему то подумалось, а вдруг и он знает, когда я вру:

– Да, Саня, наверно, от раздражения, от воды, хлорка там, понимаешь? – затем, убрав правую руку со лба, глядя Сане прямо в глаза, сказал – ну что ты, Саня, хочешь? Это же туберкулез, черт не знает, что там происходит, а ты спрашиваешь у меня «почему у меня глаза не такие»- тут Саня чему-то вздыхает и мы понимающе друг другу киваем с фразой

– Береги себя, Саня.

Я иду к себе в палату, при этом прищурив глаза до предела с радостной мыслю, что я азиат, я радостный лег на кровать. Через час в палату зашла Олеся. В этот день мы почти не разговаривали, до обеда в магазин не сходили, после обеда я думал, что, наверно, пойдем в путь, но Олеся оставалась и сидела себе спокойно. Я тут заговорил:

– А можно я снова прочту свои стихи, который придумал как его – глянув в блокнотик, продолжил – Есенин. – Прочел, обнял, проговорил – как, все-таки, хорошо с тобою быть всегда и всюду, а этот Есенин написал стихи для меня, чтобы я их дарил тебе, наверно, этот дурачок и сам не знал о предназначении своего таланта – после такой трудной фразы я вновь измусолил Олесино лицо своими поцелуями. Следующие два месяца пролетели быстро, как одно незабываемое мгновенье. За это время Олеся проявила характер и волю и не выпивала вообще. И находилась всегда почти со мной, ну уходила спать поздно ночью. Да и то не всегда. Когда ходили в магазин, она всегда оставалась с наружи я же быстро закупив небогатую снедь, торопливо выходил к Олесе, и мы тихо прогуливались по тихим улицам маленького пригорода. Он все больше и больше мне нравился. Я к этому времени перестал быть гонцом, уже это мне стало не интересно, но сигареты я покупал для Олеси ну и раздать Сереге там, Сане. Мужики, попросив у меня сигареты, даже зная, что я не курю, возвращали, а иногда, почему то и добавляли. Все таки, странное это вещь, поступки людей. Ну а так у нас с Олесей были любимые места, то есть безлюдные, но и здесь был минус. Комары, злые питерские комары, но все равно мы уединялись покусанные, в волдырях, не обращая на это внимания. С нас требовалось получить два раза в день лекарства, пройди процедуры, если таковы были на сей день, ну и поесть три раза.

– А ну его, давай два раза, все равно ты не любишь борщ. По-любому ты чукча, а не хохлушка, – а она шутит, ну, например: «Эта я то не така два бидона молока, два больших окорока» – и нам хорошо и мы ржем как безумные ну или как укуренные, примерно так. Иногда, по возвращению нас ругала медсестра, примерно так: «ну и где вы, бичи, пропадаете? тебя Бутенко (Донгур) врач вызывала, чтоб завтра дождалась (-ся) или буду ругаться понял (-а)?». Я или она, в зависимости кому делают замечание, тоже поддакиваю (-ет): «да-да, Нина Николаевна, сам больной, а гулять ему понимаете надо, заведет в лес и блудимся, почти каждый день, що себя таежным называет? Примите меры привязать его к кровати, чтобы не бегал, спасу от него нет» – тараторит быстро, смешно, причитает. Сестра, посмеиваясь спрашивает меня: «ну и за каким лешим вы сегодня завели честную девушку в лес?». Я отвечал «а ну я это, а это она! ну я хотел ей показать, ну этого», – сестра, улыбаясь, спрашивает – «так чего вы хотели показать невинной девушке?». Я подымаю руку вверх как будто радостный угадал слова в кроссворде «ААА.. Коркодила!- двоя хором -кого?- Я сделаю умное лицо, то есть, прищурившись, поглаживая подбородок, отвечаю серьезным видом: «зеленого, крупные особи достигают до 500 кило. Это выживший хищник древности, особо опасен и обл…» – медсестра, заливаясь смехом, «ай, идите уже, а врача дождитесь… крокодил» – мы идем, в веселом расположении духа, поговорив перед сном о всякой ерунде, ну, например об интимной жизни пауках, находя во всем этом неотличимую схожесть с человеческой, мы идем спать.

По утрам в будние дни приходит тетя Зина, санитарка, она мне всегда улыбается и моет полы в моей палате, все-таки странная она. 47 лет моет полы в этом корпусе и искренне радуется, когда кто-то поправляется и ругается на больного, который пьяный сейчас она, помыв полы у меня в палате в коридоре чуть ли не светится от радости. Новый сосед Сереги встал на ноги и идет, идет сам, а не как я со стулом, а сам идет, как ребенок, который учится ходить. Худющий, осторожно перебирает ноги, радостный и больные, что были в коридоре, улыбаются все, и я улыбаюсь как, все-таки, замечательно, что человек молодец, после такого захожу в соседнюю палату, а мужики уже обсуждают:

– Да, повезло Жене, что его взял Борис Анатольевич – обычно всегда между собой его называем «рыжим», но теперь после увиденного было бы ну до вечера точно звать хорошего врача по кличке не хорошо, после такого незапланированного собрания, разбредаемся. «Моя прелесть» как я уже неделю называю Олесю, поджидает меня в коридоре, я торопливо говорю ей главную новость дня, и нам обоим становится грустно от мысли, что Серега совсем слабый, и мы понимаем, что скоро его не станет. Я и Олеся считаем, что именно Серега непосредственно причастен нашей встрече, в наших мечтах мы высказывались, что когда нас выпишут, мы будем жить молодоженами, а когда старика выпишут, то этого милого бомжа возьмем к себе в квартиру, которую снимем. Особа не задумываясь на какие деньги снимем не комнату, а целую квартиру и на что кормить станем, если ни у меня, ни у Олеси, которая работала всегда уборщицей, нету профессии. И нам не хотелось идти к Сергею. Больно было на него смотреть, но мы двое знали, что к нему кроме нас никто не ходит. И этот старик стал членом нашего нового семейства и мы с Олесей имеем ответственность перед умирающим человеком. И эти отговорки «что мы можем сделать! это не в нашей власти! он же старик такова жизнь» можно найти тысячу и никто осуждать не станет, да никто не заметит, но есть важное – это всего лишь отговорки, нам этот человек был небезразличен, мы его любим, мне он кажется умным, даже примером для подражанья, а для Олеси, когда я спросил, чем, интересно, старик нас привлекает, она ответила «просто он мне нравится как человек, не спрашивай меня чем, я даже не знаю толком, чем нравишься мне ты» – да, этот ответ исчерпывающий. И я даже напугался, а вдруг Олеся восприняла мой вопрос серьезно и начнет анализировать наши отношения, а я не умный, не красивый, и точно не богатый, а если она меня покинет в этой больнице, где преобладающее население люди мужского пола, а многие явно во многом превосходили меня такими показателями как ум, достаток, ну и молодость. Тогда я серьезно напугался и впредь для себя резонно решил не задавать глупые вопросы Олесе, ответ которой точно не понравится мне. Да, включать мысли и действия было для меня трудно и я часто, как говорят, плыл по течению жизни, ну она на самом деле была у меня не сахар, но правда сказать, не совсем плохая. Ну, наверно, это всегда было у меня так – не задумываться. Не задумываясь я попал в армию. Помню в тот день военная врачебная комиссия главного города моей малой родины была пьяна, не знаю по какому это случаю, но я с такими болячками как сколиоз, остеохондроз, кривошея, недовес тогда я весил 46 килограмм и один врач терапевт осмотрев меня, сказала мне

– Вы, дорогой, вообще не годны к никакой службе. Вы поняли меня? По-русски говорите? – я понимающе помахал головой. Терапевт добавила -подойдите хирургу, он сегодня нехороший, но вам должен написать, что вы не годны. Скажите ему, что так попросила я – подходя к хирургу, стояла очередь молодых как и я парней от 17 лет, когда настала и моя очередь, я было начал передавать указ терапевта, но первое что нельзя было не заметить то, что врач был сильно пьян и мало что соображал и на мой непонятный детский лепет о своем здоровье врач в тяжелом состоянии не посмотрев даже в мою сторону подписал о моей годности в вооруженных силах. А дальше казарма, голодуха, не стоит забывать, что армия в 90-е годы влачила жалкое существование, и постоянные боли в спине. Мне сильно повезло, с начала службы учебная часть поняв, с кем имеет дело, по-быстрому меня отправила в войска. Войсками оказался для меня маленький взвод охраны и из призыва, то есть молодых я оказался единственным экземпляром и меня никто не трогал. Дав моему статусу романтическое название «золотой дух» и тебе ни нарядов ни других прелестей дедовщины я не видел. Конечно, я почувствовал силу, то есть мог валяться, ходить в столовую, когда заблагорассудится, короче, борзел не по-детски. Тогда в мой небогатый словарь русского языка то появились много интересных не совсем литературных слов, которым я и по сей день общаюсь с обществом. Местные командиры в лице старшего лейтенанта Сахарова, тоже предпринял удачную попытку избавить боевую часть от моего не совсем понятного присутствия, в основном горизонтального, так я оказался на попечении аж героя Советского Союза Павлова и должен был быть типа денщиком. И впервые, когда пожилой человек посмотрев с подозреньем на мое узкоглазое лицо, спросил с разоблачающим вопросом как в фильме про ментов:

-А ты не еврей? – Несовсем поняв глубину важности заданного мне вопроса испуганно, ответил:

– Я родился в СССР и вырос в юрте у бабушки с дедушкой – по лицу старика я понял, ответ мой понравился и он похвалил меня за мое степное пролетариатское происхождение. Служба моя заключалась тем, что я таскался за стариком по военному городку и расположению части, что в основном представляло собой заброшенные руины былого военного могущества распавшейся страны. Наверно, именно этот человек изначально мне привил нелюбовь к властям, которые допустили разруху и к слову «демократия» он постоянно прибавлял букву «р», но самое важное, чем мне, возможна, следует немного гордиться, так это, все таки, чувство патриотизма, которая все равно во мне есть благодаря этому старику, который мне объяснял про его уважению к Сталину, это было для меня очень познавательно. Прослужив таким образом около года, старик двадцать девятого сентября на мой день рожденье 1999 года к двадцатилетию старик почему то одел свой праздничный костюм, со всеми орденами и медалями, я смотрел на все это восхищенными глазами, а деду же льстило мое внимание и тут я возьми и ляпни:

– Я бы тоже постарался быть таким же героям как и вы – услышав такое по существу бредовое заявления дед совсем расклеился, обнял меня, заплакал и вышел, так через неделю я оказался на Северном Кавказе, а вот с этого момента все было интересно и почти что по-настоящему. Было трудно. Тяжело. Очень страшно. Тогда то я и впервые про себя начал молиться, кто были на войне, те меня поймут, а кто не был тем и не надо знать. Дай им, Боже, мир во всем. В принципе, и боевые командиры тоже видя, что перед ними не совсем, мягко говоря, здоровый боец, от меня боевых чудес не ждали точно. Не особо по этой причине напрягали и видели что марш бросок, зачистка и другие боевые мероприятия мне невозможны просто физически, проста оставляли меня как дозорного ну или прикрывать тыл. Так героем я, конечно, не стал, но все равно могу с чистой совестью сказать, что прослужил я с честью, хоть и делать этого мне было не обязательно. Все это мной было сделано необдуманно спонтанно, как говорят «по течению».

Вот стоим с Олесей мы, как обычно здороваемся с Серегой, он, правда, шутить стал меньше. Наверно, не до шуток, вялый он. Я говорю Сереге:

– Серега, давай-ка я извещу твоих детей о тебе.

Сергей не разрешает, говорит, что не время. Мне хочется сказать «старый, у тебя нету времени, ты уже умираешь». Ну я молчу, знаю, себе такой вольности не прощу, он как-то застенчиво просит сигарет, я ему вытаскиваю сигареты, которые настрелял у мужиков. Благодарит. Не много потоптавшись, предлагаю как бы постеречь ноутбук. Старик оживляется, говорит о том, что нужно бережно относиться к имуществу, а то не дай бог своруют. Я иду в палату за ноутбуком, пока Олеся и Сергей общаются. Вообще Сергей поддерживает начинания Олеси вести трезвый образ жизни. Захожу в контакт, открываю страницу сына, отдаю старику. Мы втроем умолкаем, а Серега о чем-то мечтательно всматривается на фото, мы, переглянувшись, идем с Олесей тихо в коридор. Он умер тихо, когда Женя, сосед по палате, играл в подкидного с приятелями, один из них спросил Серегу:

– Мы вам не мешаем?

На что Сергей ответил:

– Нет, ребята, вы играйте, это, наверно, я вам мешаю. Вы играйте, а я немножко подремлю.

Через полчаса один из играющих заметил, что старик не дышит ,а через минут десять пришел к нему я. Его уже укрыли простыней, положив ему руку на плечо я пожелал ему спокойного сна. Придя к себе в палату я, отправил сыновьям старика сообщение, я знал, что Сереге на мои действия фиолетово. Но я подумал о людях, которыми старик любовался часами. В эту ночь я заучивал стихотворенье Есенина «Мне осталось одна забава…»

когда по-настоящему больно

Вот уже зима. У пожилой женщины санитарки Зины обнаружили туберкулез и я как случайный свидетель был очевидцем двух печальных случаев, связанных с этим человеком. Первый – это собственно когда врач заведующий корпусам консультировал Зину, от этих слов, которые я подслушал мне стало-то известно о нашей болезни, которой теперь болеет и Зина. Она внимательно слушала, а врач говорил, что все это допустимо и не стоит переживать, а она Зина должна лечиться в другом лечебном заведенье, который во многом отличается сервисом и бытовыми условиями. Так немного попереживав по этому случаю, я почти и забыл, но как-то спустя N количество времени я увидел Зину, она пришла на работу. Как ходила сюда 47 лет, начинала она на эту работу устроилась, почти когда ей не было и семнадцати и вот этот корпус уже до того врос в ее жизнь. Начав мыть полы в коридоре нашего этажа, тогда то и прибежали, сестра-хозяйка и заведующий, который начал говорить с санитаркой резко и выговаривал свое неудовольствия по поводу такой вот самодеятельности. Переосмысливая увиденное, я понял, что люди, которые работают в больнице, они уже и ею живут, я бы точно не мог бы работать в этом месте, наверно, чтобы здесь работать, нужно быть по-настоящему сильным, по-настоящему добрым и по-настоящему любить эти старые серые стены с их горемычными обитателями, которым крупно не повезло только тем, что они уже заболели. Олеся в аккурат, когда происходили события с Зиной, в это время получила новость о том, что нужна операция на легких. Новость эту мы встретили без тревоги, мы знали, время от времени больных увозят, делают операцию и выписывают. В скором времени мои тревоги и беспокойства сразу исчезли, когда невозмутимо и как о чем-то постороннем говорила про свою операцию Олеся. На мои очередные нытье и расспросы отвечала грубо и требовала не поднимать эту тему. Вот наступил день операции. В эту ночь я мало спал, несколько раз вставал, бродил тихо по коридору, озирался на палату Олеси. Меня удивляла это спокойствие, которым обладает Леся. Утром Олеся начала собирать вещи, ее лечащий врач пришел в 10 часу и сказал, что операция на 15-00 и после нее она должна пройти курс реабилитации и через недельку вернутся, а дальше еще месяц полтора и выписка.

Операция легких должна была произведена в другой больнице в городе. Доехали до этой больницы на маршрутке. Когда я провожал, Леся постоянно на меня глядела и что-то хотела сказать, но в маршрутке я не мог ничего сказать, а только держал ее за руку и вздыхал. В маршрутке я услышал пьяный крик одного пассажира: “Чернильница! пи… . позоришь русскую нацию”. Я не сразу понял, что слова были в адрес Леси и находясь в больнице позабыл злость и даже растерялся, но когда Олеся сжалась и резко убрала руки, я не раздумывая полез драться с пьяным блюстителям чистоты крови нации, когда я его бил, сидевшие рядом такие же мужики скорей всего его же компании безучастно наблюдали за происходящим. Это избиения прекратили водитель маршрутки. И еще парень среднеазиатской внешности. Водитель вернул деньги страдальцу, вытолкал его на остановке и посмотрел строго на мужиков, на что один сказал “сам допи…”. Я обратно сел и мне, почему-то после инцидента было больно, я чувствовал себя как будто маленьким мальчиком, которого побил незнакомый пьяный мужик, глумясь именно над тем, что живу и мне немного в этом маленьком автобусе стало и взаправду стыдно за свое существование. Еле держал эти (Эх) слезы, стыдно смотреть в сторону Леси. Она сама взяла мою руку прижала к себе и тихо сказала:

– А вот драться со всякой там дрянью было не обязательно – этот голос, волнующий, который всегда придает моему лицу дурацкую улыбку. Я сказал:

– Прости, не мог я по другому, не мог тебя никто со мной не обидеть ты ведь… Все! – опять эта мокрота, блин, слезы – Леся, посмотри на мой нос. Этот попутный Фюрер шмякнул-таки мне по носу, а там вроде бы слезные железы. Блин, обещай, Леся, что не покинешь меня – она отвернулась, смотрела в окно и заплакала и резко меня обняла и громко сказала водителю – Остановите у светофора! – И обратилась уже ко мне шутливым голосом – пойдем, мой плачущий серобуромалиновый рыцарь – и тут же уже серьезным – правда, плачущим женским теплым голосом – Пойдем, хоть и какой, но единственный рыцарь мира, вот мы и приехали.

До больницы оставалась не много, она остановилась и попросила

– Артем больше не провожай, не надо – затем заплакала, я тоже развел сопли, сказать что-либо было трудно, я только хрипло и гнусаво от слез произносил “я люблю тебя”. И вдруг Олеся сорвалась, я впервые видел в ней такое

Поведение, командным требовательным тоном:

– Артем, обещай мне, что всегда будешь таким же хорошим и неважно с кем, и неважно с кем. С тобою последняя мара почувствует себя первой дамой и полюбит и будет о тебе заботиться. Ты ведь у меня совсем бестолковый. Затем взяв свою сумку, сказав при этом – Хватит, обед пропустишь, сегодня твой любимый борщ, Хохол.

Я тихо ответил:

– Слушаюсь, моя сладкая чукча – я смотрел ей вслед, она, когда заходила, обернулась и правую руку поднесла к бровям это наш любимый знак, что означает, что мы понимаем друг друга хорошо. Улыбнулась, этой же рукой показала на левую. Крикнула “Опоздаешь” и зашла.

Снова не поспав толком, утром, не завтракая, я поехал к Лесе. В девять часов самый первый, бормоча про себя шаманскую молитву на родном языке, что в переводе на русский дословно «прошу пощады, медведь!». Подойдя к регистратуре, я пропустил парня, что был за мной и спросил еле слышно:

– Не подскажете, в какой палате лежит Бутенко, я ее муж.

Девушка сказала:

– А не могли бы вы говорить четко и громко.

Я повторил, правда, голос мой срывался и ныл. Посмотрев на меня, попросила повторить фамилию Леси. Я повторил. Она сказала тихим голосом:

– Я сочувствую вам, Бутенко умерла, не приходя в себя после операции этой ночью. Всю нужную информацию вы получите в регистратуре нашего морга. Я не понял, хоть все прекрасно слышал, улыбнулся и сказал:

– Вы проверьте, это не может быть Олеся, то, что вы говорите ошибка, ее зовут Олеся ее имя постоянно путают, она у меня такая, особеная,вы проверьте.

– Простите, я вам сильно сочувствую, вы присядьте. – Я присел и причитал себе под нос “Это не Леся, это ошибка”, продолжая свое причитание, я пошел, когда остановился, был уже вечер, а я блуждал на Васильевском Острове, я позвонил матери Леси, но абонент в далеком Ровно был не доступен. Когда я вернулся в больницу, Любовь Федоровна сказала, что днем приходила мама Олеси. Странно, а я думал Полина Олеговна в другом государстве. Еще медсестра попросила меня лечь поспать и предложила успокоительное, но я сказал «да не стоит» и вел себя спокойно. Я увидел Саню с Володей, заприметил у них бутылку 07 водки, подойдя к ним, сказал: – Володя, налей, мне больно, мне бы выпить. Саня, Вова давайте помянем Лесеньку. Нет ее нет. Я завтра отвечу.

Саня, достав пузырь водки, открыв, подошел к окну и все вылил. Вова при этом даже и бровью не повел. И просто не сводил с меня глаза. После такой странной жертвы Саня заговорил:

– Прости, Артем, не могу. Нас Олеся просила присматривать за тобой и вчера утром сказала, если что любила тебя за то, что ты не пьешь, просила нам сказать, чтобы ты своей трезвостью жил дальше и ей будет хорошо. Прости, я дал ей слово.

У меня опять заблестели глаза, даже в свой последний день она переживала про меня, думала обо мне. Я немного пошмыгав носом, сказал:

– Спасибо Саня, спасибо за Олесю – Саня просто сжал свою ладонь в кулак и подняв ее сказал

– Держись.

Володя прибавил

– Бля.. сука, что же так тяжело то? Артем поплачь нах.. мужики плачут, это мудаки, сука, заливают, а ты бля.. поплачь в пиз… – на теплое понимание людей, которым я не безразличен, я ответил одним словом “Спасибо”. Странно, но Олесю я не оплакивал, слез не было. Ни тогда, ни сейчас, а когда я вспоминаю этого светлого человека, я улыбаюсь себе. В первое время соседи думали, что я двинулся с умом. Да нет, я наоборот понял многое. Олеся не умерла, она со мной. Я не буду пить я буду любить человека, которого повстречаю, я буду уважать, заботиться, интересоваться, а если надо почитать и не потому что найду такую достойную, нет, просто это у меня теперь есть, это дала мне Олеся. Она научила быть таким, я уже не злюсь по пустякам, не нервничаю, просто хожу, делаю, что от меня требуется, стараюсь понравиться дамам, правда, у меня с этим беда. И улыбаюсь. Со стороны кажется, что я дурачок, блаженный, нет, просто я знаю, меня любили по-настоящему, и теперь я люблю, буквально все люблю. Не важно, да хоть этот воздух, запах хлорки, то есть больничный запах.

Постараясь не вернуться

Меня выписали в начале марта. Алевтина Ивановна дала мне мои снимки, дело на руки. Спасибо вам, Алевтина Ивановна, жизнь мне дали отец и мать и вы. У вас я научился дышать и каждый вдох это результат вашей работы, которую вы любите, ваша работа – это наши жизни, это моя жизнь. Простите меня, когда я уходил с больницы, моя голова как обычно была забита посторонним, и я даже не сказал вам «спасибо». Я, простите, бываю таким глупым. Знаю, все мои спасибо смешны, но все же, я благодарен, я постараюсь не вернуться больше к вам. Мне трудно, а по частую не возможно выполнять ваши указания, но все равно я буду стараться из-за всех сил. Жить правильно, вы ведь говорили мне «Туберкулез – это образ жизни и ошибок он не простит». Я обещаю не вернутся не потому, что было в больнице трудно, нет, в больнице как раз то и было мне хорошо. Покидать ее мне было трудно, но ваша работа, то есть моя жизнь, она стоит того, чтобы я дышал сам и улыбался, не смотря на то, что трудно я все пытаюсь для себя познать это слово “свобода”. Жалею, что не спросил у вас, Алевтина Ивановна. Наверно, это смысл жизни, думал я до последнего времени. Но иногда бывает больно, то нет чего-то, то обман, то опять грубость и не видно порою никакого смысла. А смыслом жизни становится сама жизнь, которую то вы мне и подарили, спасибо, вам. Еще за долгие годы я на самом деле становился пустышкой. Но в больнице я вновь почувствовал любовь и теперь мне не стыдно сказать «спасибо», мне не больно извиниться, подойти к человеку и сказать ему «ты мне нравишься» и не важно, что потом ведь я не вру я смогу извинится, если человек сильно ценит свое пространство, я ведь смогу сказать «спасибо» от сердца, когда человек дарит мне улыбку. Спасибо вам, вы дали мне жизнь и теперь я свободен. Я люблю.

Я дышу!

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.