Очнулся я в больнице. Лампа под стеклянным колпаком, стены, выкрашенные бледно-зеленой краской, и озабоченное, какое-то бесцветное лицо медсестры неопределенного возраста, участливо склонившееся надо мной, – вот и все, что сохранилось в памяти.
Позже, из разговоров, которые с какой-то опасливой осторожностью вели между собой нянечка и другие пациенты, я узнал, что сюда меня доставили сердобольные прохожие, подобрав прямо на улице в состоянии не то обморока, не то шока.
Здесь меня кое-как привели в чувство, напичкав под завязку всевозможными препаратами, и уже через день отправили домой.
После этого я еще целую неделю провалялся в постели, послушно глотая прописанные мне таблетки – в общей сложности пять или шесть видов, которые моя бывшая супруга называла зловещим словом «антидепрессанты».
Валентина первое время приглядывала за мной, иногда даже готовила, но как только я чуть-чуть окреп и смог подниматься, стала надолго – бывало, что и по целым дням – пропадать из дома, и я был в основном предоставлен сам себе.
Меня это вполне устраивало, потому что больше всего на свете я желал тогда побыть в одиночестве. Я лежал на своем стареньком диване, уставившись в потолок, и в голове у меня была полнейшая пустота. Не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор. Допускаю, что мое апатичное состояние было отчасти вызвано таблетками, но и без них я прекрасно понимал, что как только попытаюсь воскресить в памяти события последних дней, может случиться непоправимое.
Однако мои попытки забыть обо всем как о каком-то страшном мороке оказались напрасны. Неожиданно мне приснился сон, похожий на те, что я видел раньше. Он так четко отпечатался у меня в памяти, что иногда мне даже кажется, что все это произошло на самом деле. Помню, начался он так же, как первые два.
Снова я бежал по дороге, окутанной серым туманом, снова входил в дом, похожий на крепость, и, поднявшись по лестнице, привычно переступал порог знакомой квартиры. Опять я видел перед собой обшарпанную комнату с окном во всю стену, возле которого спиной ко мне стояла девушка с рассыпанными по плечам волосами цвета воронова крыла. Только на этот раз, вместо одеяния Евы, на ней красовалось что-то вроде свободного бледно-голубого балахона, ниспадающего вдоль тела красивыми широкими складками.
– Пришел все-таки, – не поворачивая головы, произнесла она голосом Аделы, как только я показался в дверях. – Что ж, проходи. Ты как нельзя кстати, потому что я собираюсь проститься с тобой.
– Проститься? Ты что, уезжаешь? – я чувствовал, что мои губы начинают предательски дрожать. – Но почему?
– Потому что, ты сам прекрасно знаешь, все хорошее когда-нибудь кончается, – на мгновение мне показалось, что ровный бесстрастный тон, каким девушка произносила слова, дается ей с большим трудом. – Только на прощанье у меня к тебе одна просьба: пожалуйста, не вспоминай обо мне дурно. Как бы там ни было, я все-таки любила тебя, – конец фразы Адела произнесла, повернувшись ко мне, и я с облегчением увидел, что на ее лице больше нет следов жуткой болезни.
– Почему ты говоришь в прошедшем времени? – у меня неожиданно защипало глаза, и к горлу подступил комок. – Это несправедливо!
– Зато разумно, – девушка быстро отвернулась, но я успел заметить две крошечные серебряные бусинки у нее на ресницах. – В вашем мире, как я успела заметить, все подчинено строгой логике, все имеет свое начало и конец. С этим уже ничего не поделаешь. Вот если бы мы с тобой жили в том, другом мире, все, возможно, было бы иначе.
– Дела, я очень прошу тебя: не уходи! Я… я тоже люблю тебя! Люблю несмотря ни на что! Здесь ли, в загробной жизни – какая, в сущности, разница!
– Есть разница! Прощай!..
После этих слов, произнесенных с каким-то злым вызовом, фигура Аделы на фоне окна вдруг стала быстро меняться: словно подернувшись рябью, задрожала, поползла вниз, как сползает по стеклу смываемая дождем свежая краска.
Охнув от неожиданности, я бросился к девушке, в последней попытке удержать ускользающий образ схватил ее за руку. Но уже через секунду, ощутив под пальцами что-то совсем другое – шершавое, грубое, – с отвращением выпустил свою добычу.
Расширенными от ужаса глазами я наблюдал, как на месте только что пропавшей Аделы все явственней проступают контуры другой знакомой мне фигуры – невысокого роста, коренастой, с большим уродливым горбом на спине, теперь, правда, затянутой в строгий черный костюм с чуть удлиненными, как у фрака, фалдами, делающий ее почти неузнаваемой. Бонифат – а это был именно он – заговорил еще до того, как окончательно материализовался:
– Я не успел тебе сказать тогда, – в его глазах, смотрящих на меня в упор (в отличие от «сестры» дворник стоял ко мне лицом), я снова разглядел нечто похожее на сожаление, – об одном очень важном обстоятельстве. Дело в том, что наш срок пребывания в этом мире намного меньше вашего – в общей сложности лет сорок. К тому же иногда случаются разные непредвиденные обстоятельства, которые могут его еще больше сократить…
– На что ты намекаешь? – несмотря на овладевшую мной досаду, из-за того что вместо девушки вновь вынужден лицезреть физиономию ее так называемого братца (мысль, что со мной сейчас разговаривает как бы вторая Аделина ипостась, все еще не укладывалась в моей голове), я не без удивления отметил, что уже не испытываю к дворнику прежней неприязни.
– А сам ты не догадываешься? – свою излюбленную фразу Бонифат сопроводил на этот раз горькой усмешкой. – Раскрыв тебе свою тайну, я нарушил один из главных запретов, налагаемых на меня моими хозяевами. Теперь, в наказание за свое самовольство, я должен навсегда исчезнуть из этой жизни. Так что прощай и не поминай лихом!
– Постой! Значит, ты… значит, вы… – от волнения я не находил слов и лишь потрясенно наблюдал за тем, как мой собеседник прямо у меня на глазах медленно растворяется в воздухе. Минута – и вот уже нет передо мной никого, только серый густой туман, невесть откуда взявшийся, наплывая из углов, заволакивает окно, стены, всю комнату плотной, непроницаемой пеленой…
Проснувшись в страшной тревоге, я тут же стал одеваться. Спросонья еще плохо соображал, что нужно делать, во всем положившись на интуицию, а она подсказывала мне, что сон этот – не просто сон, что это знак свыше, некое предупреждение, которое мне необходимо расшифровать. Впрочем, к чему все эти сложности! И так понятно, что таким образом моя знакомая – или знакомый (не знаю, как правильней) – пыталась/пытался – со мной проститься, и значит, мне нужно срочно бежать туда, так как вполне возможно, что это действительно последняя наша встреча.
Хотя время было довольно позднее – где-то начало двенадцатого ночи, – дома никого не оказалось (Валентина, по всей видимости, ночевала сегодня у своего будущего мужа), и поэтому никто не смог помешать мне в моем замысле.
Первое, что я почувствовал, когда вышел из квартиры, – необычайную слабость и головокружение, но я успокоил себя тем, что, возможно, то же самое испытывает любой – даже вполне здоровый – человек, когда после длительного пребывания в закрытом помещении вновь неожиданно оказывается на воздухе.
Ночь, по счастью, выдалась довольно теплая, совсем не октябрьская – ни шороха, ни ветерка кругом, только звук моих торопливых шагов, далеко разносящийся по пустым улицам. Я старался идти быстро и, хотя меня то и дело бросало из стороны в сторону как пьяного, до знакомого дома добрался меньше чем за двадцать минут.
Окно в четвертом этаже не горело, но это уже не могло меня остановить. Поднявшись на Аделину площадку, я долго жал на кнопку звонка, потом стал изо всех сил барабанить в дверь, нисколько не заботясь о соседях. Та лишь жалобно поскрипывала под моими ударами, но я был неумолим, всерьез вознамерившись снести ее с петель, и, несмотря на общую слабость, наверняка так бы и сделал, если бы не сварливый старушечий голос из квартиры напротив, сообщивший через цепочку, что хозяев шестнадцатой квартиры нет дома.
– Хозяев? Вы говорите – хозяев? – я ухватился за эти слова соседки как за спасительную ниточку – а вдруг Бонифат все-таки разыграл меня – разыграл самым чудовищным образом! – И кто они? Вы их видели?
– Ну, знамо дело, видела! – охотно пустилась в объяснения старушка. – Дворник энтот с такенным горбом – ох и урод! – и сестра его, шалава.
– И что, они были вместе?
– Да нет, милок, вместе я их ни разуть не видела. Они все больше поодиночке шастают. Горбун, тот только по утрам из дома нос кажет, кады двор метет. А ее я и видала-то всего раза два. С кавалером под ручку. И кажный раз с новым. Одно слово – шалава!
– А где они сейчас?
– Да уж два дня как уехали.
– Уехали? А куда?
– Не знаю, милок. Но вроде как далеко, в другой город… А что это ты ими так антиресуешься? Никак знакомый ихний? Али квартеру себе присматриваешь?.. Так опоздал ты. Квартера уже продана. Новые жильцы со дня на день въехать должны. Люди пожилые, солидные, не чета энтим…
Но я уже не слушал и, понурившись, медленно спускался вниз по ступенькам – подальше от словоохотливой старушки с ее досужей трескотней, подальше от квартиры № 16, подальше от этого дома. В голове, отдаваясь болью в висках, стучала, повторяясь, одна-единственная фраза: «Не успел!» Да, не успел. Слишком поздно дошел до меня призыв из того, другого мира. Слишком поздно…
Выйдя из подъезда, я вдруг снова почувствовал что-то вроде удушья. Только бы не упасть! Жадно хватая ртом студеный ночной воздух, на нетвердых ногах двинулся в обратный путь…
Не помню, как я добирался до дома. В глазах то загорались, то гасли елочные фонарики, каждый шаг давался с большим трудом. Слабость одолела меня примерно на середине дороги. Земля вдруг покачнулась под ногами, поехала куда-то вбок, а потом, резко изменив направление, стремительно надвинулась на лицо. Это было последнее, что я увидел, перед тем как лишился сознания…
