Чтобы там ни говорили, а эти события произошли на самом деле, в тёмную эпоху Смартомании правления Яфона XLII, прозванного людьми Сутулым.

Прозвища очередному властителю стали давать после кризиса с близнецами.

Когда герольд объявил с балкона Дворца Прогресса:

– Возрадуйтесь, люди, ибо пришло время…

И далее, как и полагается, был назван тот, кто будет править умами населения Земли в ближайшие год-два. Но вместо бурных криков ликования и безудержного рукоплескания вдруг возникла неуместная пауза. Ни звука. Поникли даже флаги, с карниза удивлённо каркнула ворона и тут же испуганно заткнулась, спрятав клюв под чёрным крылом.

Первым, как всегда, опомнился прыщавый юнец:

– Так он уже был! Как же так?!

Толпа всколыхнулась и качнулась вперёд, дабы рассмотреть подвох. Кому-то отдавили ногу, тот, естественно, взвизгнул и, не разбираясь в ситуации, влепил оплеуху первому подвернувшемуся под одесную.

Начались беспорядки. Кто кого мутузил, всем сразу стало не важно, люди разбились на партии и сошлись в рукопашной. Сторонники справедливости кулаками доказывали апологетам права и законности своё виденье совершенства. Пришлось вызывать отряды ПП (Примирения с Прогрессом). «Пэписты» с ходу применили газ «прозрение» тем самым вернули людям веру во всеобщий прогресс, толпа обратила воспалённые от слёз умиления глаза в сторону Дворца, там готовился зачитать официальное обращение с балкона сам пресс-секретарь. Он-то и прояснил жестами ситуацию с близнецами, совместив два указательных пальца.

– Похожи?

– Да! – в едином порыве выдохнули собравшиеся под балконом.

– Так вот это палец один, а это палец второй. Уяснили, граждане-потребители!

– Да, – вдохновилась толпа и распевая гимн эпохи Смартомании: «Наш виртуальный мир прекрасен…» потопала прочь, растекаясь по боковым улочкам и закоулкам, отставляя после себя вполне реальные  мокрые носовые платки и выбитые зубы.

Так и повелось. Как только герольд оглашал очередного владыку свободного мира, какой-нибудь остряк из языкастых блогеров, ляпал первое, что взбредало ему в голову, прочие, с попугайным энтузиазмом, дружно подхватывали и путаницы больше не возникало. Так минули времена «одноглазых» и «просветлённых», «крутых» и те кто «круче», «продвинутые» уступали место «жести», и так далее, в соответствии с хронологией, пока не был оглашён «Сутулый».

Прогресс казался людям настолько незыблемым, что все ритуалы с ним связанные вошли в привычку и воспринимались не  иначе, как обязательная и неотъемлемая физиология организма. То есть люди не представляли себе жизни без поклонения святому экрану, их охватывали панические настроения, когда пальцы, сами собой, не совершали свайпное знамение аж целых пять минут, и они теряли интерес к жизни и погружались в глубочайшую хандру, если их не осияла вспышка селфи при очередной смене пейзажа.

Вы не представляете, насколько несчастны были те, кто лишался виртуальных благ.

Да, и ещё, кажется при Яфоне XIX, ник-нэйм стал полноправным. Закончилась многовековая несправедливость, когда родители наделяли тебя каким-нибудь дурацкими именем и ещё более глупой фамилией. Был устроен всепланетный праздник «Безудержной свободы». Так он именовался из официальных источников. Современники окрестили его по-своему – «всеволия». Первый праздник «Безудержной свободы» запомнился многокилометровыми очередями, никто не роптал, а в руках терпеливо мяли старые паспорта, явно измываясь над гербовой бумагой, и когда подходила очередь, служащий, усмехаясь, принимал жалкие ошмётки и пытался прочитать:

– Если не ошибаюсь, Юрий Пр…

– Ошибаетесь, уважаемый, с этой минуты я – Джарвиз Око.

– Чипирую тебя, Джарвиз Око, так тому и быть!

Торжественно объявлял клерк, придерживаясь утверждённого протокола.

В те дни неплохо заработали «генераторы ников», порядочно перетряхнув всё то, что успело намалевать человечество за всю свою долгую историю, начиная от клинописной абракадабры и заканчивая последними достижениями высокой чатовой культуры.

Что касается космоса, спросите о нём лучше Дарк Тау, он вам в одном рассказе прочешет от Альфераца что в Андромеде до Эридана, одним махом. И ни разу не споткнётся на третьеразрядных звёздах. В дальний космос он забирался достаточно далеко, настолько, что давало ему право при встрече с такими же водителями космических фрегатов, задирать нос и заносчиво осведомляться:

– Где, где, вы говорите побывали? Да что вы, Плеяды? А вы не пробовали заглянуть чуть дальше, скажем галактика 3С-123. Нет?! Коллега у вас ещё много чего впереди. Дерзайте.

И удалялся с таким видом, что визави приходилось напрягать мозги: его сейчас точно презрительно щёлкнули по носу или ему только показалось.

Биография Дарк Тау самая обыкновенная, кому повезло родиться в тёмную эпоху Смартомании. Спросите, кто не был тогда героем, ну или хотел им казаться, и ответом вам будет многозначительное молчание.

То истина – каждый мнит себя героем. И чем темнее времена, тем ярче они полыхают своим ореолом.

Ведь и легендарный Щедринский карась настаивал на собственной философии бытия, и имел полное право геройствовать в ближнем кругу. Заявляя:

– Я прожил долгую, многотерпеливую жизнь, тем и горжусь. Так-то!

И пузыри его умозаключений всплывали на поверхность, к солнцу, где бесследно лопались.

Геройство Дарк Тау иного рода. Длинные ноги и порывистые движения выдавали в нём натуру неусидчивую, склонную к опрометчивым поступкам. И к тому же нос. Его сразу запоминали по этому носу. Нос призванный дырявить загадочные холсты, нос, вынюхивающий чужие тайны сквозь замочную скважину. Нос – восклицательный знак на лице, точкой этому знаку служит рот. Наверное, ещё в материнской утробе он вытягивал вперёд губы, пытаясь рассмотреть их. Однако профиль его, однозначно, признавался гордым. На аватаре он так себя и представлял – патрицием с высоко вздёрнутым подбородком. Глаза Дарк Тау – две рыскающие туда-сюда чёрные бусинки. В общем, весь его портрет вызывал ощущение подвижничества. И если приходилось застать его на диване, в привычном положении растёкшейся яичницы, то взглядом он убеждал в обратном: не верьте глазам своим – я в данный момент очень далеко отсюда, и вполне возможно гарцую на лошади перед вражеским строем.

Начинал он обыкновенным танкистом, причём скакал по танку, не засиживаясь подолгу на одном месте. Вот он за рычагами, в следующий миг прильнул к окуляру перископического прицела, не успели опомниться – подаёт снаряды. Выстрел, и его командирский голос ставит следующую задачу экипажу. На танке он за многие годы проутюжил весь земной шар вдоль и поперёк. Прославился, чем весьма гордился, втискивая очередную победную звёздочку в ряду с прочими.

Когда сухопутный мир за корпусом его боевой машины представлял дымящиеся кучи исковерканного металлолома, а зелёные полянки стали редчайшим явлением среди глубоких колей, заполненных грязной жижей, гусеницы его танка, тяжело качнувшись, застыли у кромки воды.

Дальше плескалось море. Дарк Тау вылез на полкорпуса из командирского люка, привычно прощупал биноклем непривычные просторы, где нельзя устроить засады в густых зарослях и заметил далёкие силуэты. Чья ветреная грациозность и стремительность поразила его настолько, что он впервые за много лет спрыгнул  на землю и важно восшествовал по трапу на корабль.

И сразу возжаждал, чтобы боцман свистел в его честь, когда носок его ботфорта пересекал фальшборт корабля. Быть матросом – увольте или спишите сразу на берег. И он походкой морского волка, твёрдо прошагал на капитанский мостик. Откуда сразу раздался его зычный слегка гундосый голос:

– По местам стоять!

Сколько он крейсировал по морям и океанам знает один штурман и навигационный секстант. Но его точно приметили и запомнили многочисленные каперы, капитаны эскадр и судовладельцы. Всё дело в том, что Дарк Тау легко прельщался заманчивыми обещаниями и перспективами обрести славу любым путём. Он то поднимал на фок-мачте громадное полотнище с человеческим костяком и преспокойно грабил мирные караваны, то в едином порыве бросал подлый промысел, преисполнялся чести и примерял военно-морской китель обшитый позументами и галунами и в нём совершал подвиги достойные кисти маститых маринистов. Трещали доски бортов, свистели ядра, паруса саваном укрывали взбаламученные волны.

Приручив фордевинды и бакштаги, и завязав десять тысяч морских узлов, Дарк Тау влюбился в крепкую броню железных линкоров и в главные калибры. Непотопляемое могущество линкоров вспарывало океанские просторы так же легко, как нож режет масло и сознание того, что именно он направляет форштевни, тешило самолюбие. Его портрет, выставленный для всеобщего обозрения, внушал уважение и страх врагам. Нашивки на груди и на рукавах указывали о многочисленных победах. Начинал он капитаном «Бо́рзого». Окрасив течения в красные тона, а небеса покрыв маревом от сгорания в топках антрацита, он, в сопровождении аплодисментов сообщества, шагнул под своды Зала Славы великим флотоводцем всех времён и народов.

Тут его посетило чувство хорошо известное всем, кто однажды посвятил себя служению Посейдону и однажды списанному заслуженным пансионером на берег. Каперы Её Величества прозвали это чувство сплином.

– Тоска полная, – стенал Дарк Тау, бусинки его глаз потускнели и стали похожи на свинцовую дробь, не познавшую ярости пороха…

– Начни снова, – встряхивала его Леди Патрисия, – с начального уровня.

Сногсшибательная рыжая красавица в обтягивающем грудь спенсере и в бриджах, выгодно подчёркивающие обворожительные формы бёдер.

Да он был влюблён и в ответ получал те знаки внимания, по которым женщины сразу безошибочно определяют:

– Ты ей не безразличен, Дарк Тау.

Намечался союз, уже скреплённый в морских передрягах, осталась самая малость. И вот когда в ЗАГСе уже появилась дата грядущего события, Дарк Тау, сжимая в кулаке кружку с ромом, вышел на террасу.

Стояла та самая летняя ночь, безветренная и жаркая, когда кажется, что высушило всю влагу в атмосфере и ничто не мешает рассмотреть космос будто прибли́женным до физического ощущения. Словно кто-то незримый и всемогущий взял звёздную мантию и накинул её тебе на плечи. И холод великих пространств вместе с кровью проник в сердце и, как ни странно, не заморозил его, но распалил чрезвычайно.

Дыхание Дарк Тау участилось. Он глотнул из кружки, проморгался и уставился в небо. Качало его, качалось в ответ небо и звёзды.

Никто не спорит – океан впечатляет. Девятый вал заставляет тебя содрогаться и крепче вжиматься всем телом в спасительные переборки, огромные могучие волны, разбитые в мельчайшие дребезги одним ударом о скалы, приводят в трепет отчаянных храбрецов, которые прежде, не задумываясь, шли на абордаж, навстречу пулям и остро отточенным клинкам. Океан поглощает навсегда, даже если ты ещё дышишь лёгкими.

И всё же… всё же…

Ни один земной маяк не манит сильнее самой тусклой и далёкой звезды романтичные натуры. Маяк, как ни крути, дело рук человеческих и в нём всё предугадываемо: линзы, прометеево пламя, башня. И моря давно заполнили всякого рода циники и прагматики. Тут стало скучно как в прокуренных залах бирж у цифровых табло, чьё мельтешение может вызвать ликование разве что дядюшки Скруджа, известного ханжи.

Дарк Тау захотелось побывать среди вон той звёздной россыпи похожей на острова в Эгейском море, жемчужные в розовой дымке рассвета. Надо знать его страстную натуру, уж коли решил – так оно и будет! На пол плеснулись остатки рома, следом разлетелись стеклянные осколки. Босыми ногами он прошлёпал в рубку управления. Напряжённое лицо вспыхнуло иссиня-бледным светом. А глаза озарились картами звёздных полушарий. Губы вытянулись сильнее и произносили как рифмованную поэму:

– Лебедь плыл по Млечному пути, отклоняясь на запад. Справа сверкала синими лучами Вега, вдали клекотал Орёл, высматривая добычу немигающим Альтаиром.

Томная красотка Кассиопея затмила Леди Патрисию, а Персей ухлёстывающий за фантастической Андромедой вызвал нешуточную ревность. С зубовным скрежетом Дарк Тау пришпорил Пегаса и во всю прыть, доступную фотонным двигателям, понёсся навстречу безмолвной неизвестности.

Он был обольщён космосом с первого взгляда.

Дарк Тау пропал для Земли, чтобы втиснуть свою судьбу бриллиантом первой величины среди сверкающих драгоценностей, небрежно рассыпанных на чёрном бархате.

И никак иначе.

С первой ночи для него начались будни капитана звездолёта названного им «Звёздный безумец». И будни эти были похожи на бесконечный медовый месяц. Космос ни разу не повторился. Совершая очередной бросок, он с замиранием ожидал некой сногсшибательной встречи. Так разгорячённая слухами публика ждёт, когда же сбросят с картины белое полотно. Художник уже не раз шокировал и вызывал многочисленные толки и споры, неудержимостью ударистых красок, восхитительно фантастическими тонами и полутонами, замысловатостью композиций и дьявольским мастерством сюрреализма.

– Ещё! Ещё!

Требовал Дарк Тау, как одержимый носясь между галактиками и шатко рискуя на краю чёрных дыр. Рядом с ними стояла, кто вы думаете?

Верно – Леди Патрисия.

Когда Дарк Тау умчался прочь на звездолёте не оставив ей своих координат, она с холодной решимостью рассталась с двухмачтовой красавицей «Импалой», перворазрядной шхуной. Горстью бросила в лицо торжествующим соперницам драгоценные ордена и позолоченные медали, на вырученные средства выкупила изрядно поношенного «Звёздного странника» и понеслась  вдогонку за любимым. В её каюте, в особой инкрустированной серебром шкатулке лежала бумага с датой назначенного бракосочетания.

– Дарк Тау, ты мой навсегда!

– Да, – ошарашено согласился тот, когда среди вечной ночи узнал под обтягивающим мундиром космолётчика свою бешенную пассию. – Да, – повторил он снова, вытягиваясь на внешнюю границу Астероидного пояса.

Он собирался посетить Индейца, вырвав по пути павлинье перо.

Леди Патрисия сощурилась, приглядываясь к Дарк Тау из-под приклеенных ресниц:

«А ты изменился, просто жесть». – «Когда тебя обожжёт протуберанцем Бетельгейзе, что сияет рубиновой фибулой на плече Охотника…» Леди Патрисия внимательно всмотрелась в лицо возлюбленного. Куда подевался сетевой герой с его лающим жаргоном, Дарк Тау привычно плевался его словами, обозначая тем самым принадлежность к когорте посвящённых. Космос мог творить чудеса. Фонетический мусор: «имхо, хайп, гамать, изи и прочее», который ласкал её ухо губами возлюбленного, куда-то исчез, Дарк Тау зазвучал странно и непривычно. Она прислушалась, можно сказать возвышенно и поэтично.

Ей стало не по себе. Взять хотя бы её – Леди Патрисию. Кем она была в жизни – обыкновенной Ленкой. «Миловидной» и не более того. Разглядывая своё отображение в зеркале, она критично отвечала на вопросы в чате: «не красива, но необычайно обаятельна». И она, вместе с остальными эмансипированными представительницами своего пола, благословляла эпоху Смартомании прозванную почему-то «тёмной». Ну-у, для кого как! Именно наше время! При Яфоне LIX, вместо непритязательной Ленки появилась Леди Патрисия – рыжая бестия, с осиной талией и ресницами-опахалами. Под которыми с удовольствием прятались ухажёры. Шикарная Леди Патрисия с развевающейся за плечами атласной накидкой.

И вот перед ней предстал какой-то неузнаваемо изменившийся Дарк Тау, её возлюбленный. Будто космический ветер обладал силой сдувать всё наносное и сорное, оставляя саму суть, что в человеке не изымешь никак. Она ещё раз исподтишка взглянула на любимого и задумалась.

Когда в мире стало неспокойно, и можардом Хува I покусился на трон законнорождённого Яфона LXI, Леди Патрисия встретила Дарк Тау. Ещё не адмирала, но уже высокомерного капитана, с лёгкостью отправляющего корабли на дно вместе со всей командой. Неискушённая в морских баталиях она, тем не менее, выбрала самую верную тактику, направила «Импалу» сквозь дым сражения и эффектно предстала перед разгорячённым командором.

«Хайпово, – восхитился тот, позвольте зафрендить вас». – «Изи-изи, хейтер». И тут только Дарк Тау заметил вражеские вымпелы на топ-мачте Леди Патрисии и понял: одно неосторожное движения и залп из всех орудий с такого расстояния всё равно, что стреляться сквозь батистовый платочек – смертельно. В голове мелькнула тогда: «Полный зашквар. Прощай слава непобедимого». Но Дарк Тау не был бы Дарком Тау, не изучив все военные хитрости: «Готично. И хватит агриться. Признаю, ты просто лакшари».

И он галантно расшаркался, будто под ногами была не палуба корабля, а начищенный дворцовый паркет. Да, он умел быть кавалером.

Так начинался их роман, укачиваемый портовым плёсом. Роман – шторм, роман – буря. Они носились по всем морям и открывали неизвестные доселе острова, где скрытые бухты обнимали мысами их потрёпанные в передрягах корабли.

Затем было космическое бегство. Одержимая погоня сквозь звёздные туманности, сквозь убийственно пронзительный холод и пламя способное испепелить титанов. Были искусанные в кровь губы и слёзы отчаянья. Она догнала. Дарк Тау обнял Леди Патрисию и виновато улыбнулся. Да это её Дарк Тау.

Её ли?..

Леди Патрисия прижалась к своему герою, прислушалась к сердцу. Оно с прежним упорством, без устали гнало кровь по венам. И вместе с тем её женское чутье подсказывало: с ним что-то не так. В этом трепете слышны новые звуки и никакой фонендоскоп никогда не обяснит его причины  Она подняла взгляд. Что не так?

Он был ласков и вместе с тем каким-то отстранённым. Ловко пряча ревнивые чувства, Леди Патрисия устроила тщательно скрываемое расследование. И была шокирована. Дважды шокирована.

Её герой, всегда следующий девизу: «Я – это я!» – и не признающий более ничьих авторитетов, внимательно и даже как-то болезненно следил за судьбой какого-то Ярика. Наведя справки, она точно установила: «Ярик, уменьшительное от Ярослав». Более того, представляясь, он всегда указывал фамилию: «Корнев». Более чем странно! И соперником Дарк Тау его назвать-то трудно. Корнев не искал славы, отщипывая от других. Пока оголтелые армады вспарывали околосветовыми скоростями необъятные тёмные пространства, пытаясь всем доказать свою исключительность и геройство, этот самый Ярик не геройствовал. Совсем!

Леди Патрисия откинулась на спинку кресла:

– Да кто ты такой?!

«Хм, вместо тщеславного аватара он выставил на всеобщее обозрение собственное фото. Недотёпа». Почему-то обозлилась Леди Патрисия, рассматривая худощавое и прыщеватое изображение. «Ничего особенного. Мог хотя бы припудрится, для начала. Ну или не знаю, пользоваться кремом от прыщей». Ей было привычней общаться с образами удальцов и безупречных красавиц. Там всё понятно кто есть кто и чем себя заявляет. Этот Корнев, несмотря на беззащитную откровенность, был настоящей загадкой.

– Да кто ты такой?

Наклонилась она к экрану, стараясь увидеть в глазах некий подвох или несерьёзность. И тут же догадалась: «Такой взгляд хочется обязательно увидеть в реальности».

Итак, некий Ярослав Корнев превратил её Дарк Тау из общепризнанного гения тёмной эпохи в подражателя. Героя – в неофита. «Зашквар», – подумала она. И совсем растерялась, когда узнала, что выскочка навсегда покинул все сообщества сразу: «Друзья, я покидаю вас. Так как давно понял – мы все тут не настоящие. Мы вымысел причём не самый лучший».

– Кто он?

В лоб спросила она у Дарк Тау на борту «Звёздного безумца».

Дарк Тау нахмурился и как-то неуверенно пожал плечами, что тоже было ему несвойственно:

– Вначале я думал он глупец. Или неудачник, всегда избирающий тактику поражения. От этого можно свихнуться, да?

– Не знаю. А ты как думаешь? И это тупое имя вместо ника. Ярослав Корнев, ха! Я сейчас лопну от смеха.

– Не стоит.

– Скажи, Дарк Тау, неужели ты, гроза океанских эскадр, уничтожитель танковых колонн, и, наконец, одинокий космический скиталец, выбрал себе кумира? Не поверю! Никогда не поверю!

– Кумира? Что ты, моя Леди, Ярик не может быть кумиром, хотя бы потому, что он не напрашивается в них. Никоим образом. Но скажи ты, рыжая бестия, капитанша «Импалы», ты бы решилась бросить вызов не просто всем, но своему времени, эпохе Смартомании. Эпохи, когда каждый хочет быть героем и подвизается к славе.

– Слово-то какое: «подвизается». Ты ли это Дарк Тау?

Дарк Тау промолчал, его взгляд буравил палубу под ногами, будто под ней скрывался некий ответ. Затем он встал, подошёл к иллюминатору от пола до потолка рубки его космолёта. Его гордый силуэт с руками сложенными по привычке за спиной, чётко обозначился на фоне полыхающего протуберанцами ближайшего светила.

– Я ли?.. Я ли, спрашиваешь ты, Леди Патрисия.

Он порывисто повернулся всем телом сразу.

– Где твоя заветная шкатулка? Почему ты её таскаешь за собой, и хранишь, будто она ценнее тебе чем «Импала», все звания и награды, всех достижений? Что в той шкатулке такого?

– Ты сам знаешь, – заулыбалась Леди Патрисия, и ямочка, всегда сводившая с ума Дарка Тау, с первой встречи, и сейчас привлекла его взгляд.

– Знаю, – тихо прошептал он, обведя пальцем эту ямочку на щеке и припав к ней губами. – Она настоящая.

– Кто? Ямочка?

– Моя любовь к тебе, Лена.

Леди Патрисия сконфузилась:

– Лена?.. Кто?! Ах, да…

– Ты готова открыть шкатулку?

– И ты спрашиваешь.

– Постой.

Дарк Тау властно отстранил от себя сомлевшую девушку.

– Да?..

– Я решил… Я решился на глупость. На самую большую глупость.

– Куда теперь, Дарк Тау?

– Шкатулку!

Выкрикнул Дарк Тау таким тоном, будто перед ним была не его возлюбленная, а пленённый враг и он требовал от него патент на каперство и шпагу.

Когда шкатулка была внесена в каюту, и щелкнул механизм замка. Крышка отлетела вверх, увлекаемая решительной рукой Дарк Тау. Там лежала официальная бумага. Он выхватил её со всей страстностью присущей ему. Развернул:

– Мы с тобой порядочно просрочили, Лена. Но это ничего не меняет. Итак, ты готова следовать за мной куда угодно.

– Ты знаешь ответ.

– Да?

– Да!

– Прекрасно.

Он схватил со стола допотопную ручку, и размашисто чиркнул на бумаге.

Она взяла лист прочитала. Бровь дёрнулась в верх:

– Лена?

Бровь согласилась и опустилась. Ручка неуверенно закачалась над бумагой. Замерла.

– А?

– Антон. Ты как всегда угадала, любимая.

– Антон?

Медленно проговорила девушка, будто прислушивалась к новым звукам. Брови уже в согласии с глазами потянулись вверх:

– Антон… надо же… как-то необычно. А что будет с Дарк Тау?

Антон ничего не ответил, лишь кивнул на лист. Она поняла, ручка снова заскользила под печатными буквами.

Впервые они общались друг с другом таким странным способом, без клавиш и не водя пальцем по экрану.

Вот тот лист. Сверху значилось: «Я люблю тебя, Лена! И на вопрос: «Готов ли ты стать её мужем?» Отвечаю: ДА!»

Ниже другим почерком, мягким и неуверенным было написано: «Я люблю тебя, Антон! И на вопрос: Готова ли ты стать его законной женой? Отвечаю: ДА!

– А теперь следуй за мной, куда бы я ни направился.

Рука потянулась к клавиатуре. Замерла.

– Ищи меня под именем Антон Земляникин.

Раздался характерный клацающий звук. Экран погас.

Девушка вскочила и метнулась  в темноту коридора:

– Да-а-арк! Ты не можешь так поступить после всего!

И чуть ли не споткнулась о что-то. Не сразу сообразив, что никакого препятствия на самом деле и не было. На полу космолёта «Звёздный безумец» напичканном самыми современными достижениями электроники и снабжённого фотонными двигателями последнего поколения (надо знать Дарка Тау) самым обыкновенным мелом значилось: «Антон Земляникин».

Покинув шлюзовую камеру, Лена выскочила под звёздное небо:

– А-анто-он!!!

Она нашла его.

Для этого ей пришлось преодолеть всего-то две тысячи километров в шатком салоне авиалайнера. Потом пересесть на скрипучий автобус, валко раскачивающийся на ухабах и несколько часов наблюдать за окном таёжное безлюдье. В какой-то миг ей стало жутко: «Куда я?!» И вот даже автобус, предварительно раскрыв перед ней створки дверей, исчез за поворотом.

Она стояла на развилке. Совсем одна. До ближайших благ цивилизации шагать и шагать не один день.

Среди зарослей едва угадывалась какая-то бетонная конструкция похожая то ли на звезду, то ли на линию электропередач, где стеклянные изоляторы заменили на буквы.

Там значилось: «Космодром». Ниже торчал покосившийся верстовой столбик с синей жестянкой, на которой белой краской была выведена цифра О.

Лена открыла блокнот и сверилась. Дальше нужно было протискиваться несколько километров по грунтовой дороге. Время превратило её просеку со всех сторон сжатую лиственницами и чёрным кустарником с липкой листвой.

И снова ей стало невыносимо страшно. Солнце вот-вот дотронется до горизонта. А ей ещё идти, судя по записям в блокноте, часа четыре. Еле-еле она уняла дрожь во всём теле. Оказывается, быть капитаншей «Импалы», на самом деле быть никем. И космический холод веющий из чёрного экрана на самом деле обман. Ну скажите какой героизм, на самом деле, сидеть перед мерцающим стеклом дожёвывая очередной кусок пиццы? Её героизм только начинался, вот именно сейчас, перед надвигающимися сумерками, когда звёзды одна за другой выступали из тускнеющей синевы, будто молчаливая стража тьмы. Она поёжилась и, преодолевая саму, себя шагнула под трепетную сень ветвей.

Блокнот появился, когда получила первое сообщение: «Не доверяйся экрану. Тут всё по-настоящему. Купи ручку и блокнот. Пригодится, если хочешь найти меня».

С тех пор пальцы привыкли к ручке, почерк стал ровнее. И главное, Антон не обманул ни разу. Весь путь точь-в-точь описан им вот до этого самого покосившегося столбика. Далее следовало: «Звёзды вели меня. Полярная всегда была чуть левее. Я не зря выбрал время твоего путешествия: начало лета. Я добирался зимой и по сугробам. Сказать, что было холодно, не сказать ничего – был невыносимо холодно. Жутко холодно. Представь себе белый снег в лучах полной Луны, похожий на безжизненный лёд Энцелада. Такой же колючий и жгучий. Сквозь густые ветки едва просматривается небо и звёзды. Такие, какие они есть в жизни – недоступные. И вместе с тем притягивающие всего тебя, будто там среди этих безумных мириад красавиц тебя ждёт та, которую ты назовёшь единственной. Ради этого стоит жить. И делать шаги сквозь холодное безмолвие. Навстречу любви. Я иду. Иду уже третий час. Ничего не меняется. Скрипит снег под ногами, впереди и уже позади неизвестность имя которой вечность. Я один на один с тем, что называют Землёй. И она, в свою очередь, затерялась на своей орбите, блуждая в беспросветном космосе. Ей холодно и мне. Хотя шагать тяжело, неимоверно тяжело. Беспрестанно проваливаюсь, наст уже давно слежался и больно вдавливается то  в голень, то в коленку. Однажды чуть не подвернул ногу. Повезло. Продираюсь дальше. Жар и холод.  Жарко от прилагаемых усилий, но холод всё настойчивей каким-то образом проникает под куртку. Наша мода совсем не приспособлена для серьёзных реальных путешествий, все эти обтягивающие фигуру регланы. Надо подумать… Чего мы ищем: я и она – Земля – среди всех этих немыслимых пространств. Пространств пытающихся извести тебя любым способом. Не потому ли жизнь так прекрасна? Разве мы могли так думать раньше среди виртуальной суеты. Перед глазами твой образ, и я теперь чётко осознаю, что ищу тут среди морозной тишины. Я ищу любовь. И меня согревает мысль, что и Земля занята тем же. Смартомания, вся эта бесконечная вереница заманчиво блистательных Яфонов-Хув – блажь. Помнишь, мы были уверены, что Ярослав Корнев – блажь и глупость. Нет, он-то, как раз, настоящий и я теперь реальный и вот этот космос истинен до последней звезды. Всё остальное дюжие вымыслы праздного ума: флотоводцы и капитаны эскадр, бронированные чудовища, уровни, награды… О, вижу огни!!! Вернее огонёк! Всё равно: огонёк – это уже жизнь. И начало любви. Когда в ночи ты увидишь огонёк – ты пришла. Я жду тебя!»

Потом с новой строки следовала приписка:

P.S. «Прежде чем решиться следовать изложенному маршруту, ещё раз взвесь всё. Та бумага ничего не стоит, и я заранее освобождаю тебя от клятвы. Моя любовь к тебе теперь живёт среди тех звёзд и умрёт тогда, когда погаснет последняя из них самая-самая дальняя. Навсегда твой, Антон Земляникин».

Она дошла в третьем часу ночи. Наступало время, когда день намного длиннее ночи.

Впереди одновременно забрезжил рассвет, и показалась высокая стройная устремлённая в небо конструкция. Ещё неподвижная среди разгорающихся золотых лучей.

Уставшая, Лена подошла к КПП. Шлагбаум навсегда застыл в верхней точке, будто и его охватило желание лететь куда-то. Постучала.

«Я буду ждать на КПП».

Вышел суровый бородатый мужчина и она не сразу признала в нём бравого Дарка Тау, затянутого в лихой мундир космолётчика. Ни позументов, ни орденов, ни званий, ни хвастливых нашивок, ни даже нарисованной по лекалам бородки. Далеко не героический образ. Простой и такой родной Антон Земляникин встречал её на пороге:

– Дошла! Я верил!

И были объятия, и были они настоящие, и ничего желаннее она не испытывала прежде. Антон пропах запахом хвои, смолы, кажется дыма и чем-то ещё.

– Ты весь пропах…

– Пойдём, буду тебя знакомить с нашими.

И  в жизни Ярослав Корнев был ещё менее героический, чем на фото. Невысокого роста,  с длинными руками, которые постоянно были чем-то заняты: чертежами и железками. Правда, прыщей стало меньше, если уж совсем точно, то один нагло торчал у носа.

– А куда прыщи подевал, – почему-то весело рассмеялась Лена, прикрывая пальцами губы.

Ярик не обиделся:

– Извёл. – И добавил, – или скорее сами извелись. Не до них видите ли.

И он широким жестом махнул в сторону громадной конструкции в металле.

Когда Лена втянулась в жизнь местной коммуны энтузиастов, она узнала, конструкция была стартовым столом для космических запусков. В ангаре, за лесом, была спрятана самая настоящая ракета. Всё было в заброшенном состоянии и начинало потихоньку приходить в негодность, покрываясь печальной ржой.

Тёмная эпоха, рождённая в ореоле, что периодически вспыхивали тут над тайгой, окрепла, вошла в силу, создала свой собственный выдуманный мирок и, далее следуя самым примитивным меркантильным интересам, решила всеми силами сохранить его в нетронутом состоянии. Так во все времена поступали самовлюблённые тираны и спесивые самоуправцы. Так возникла череда солнцеподобных правителей «яфонов» и «хув» сменяющих друг друга в бесконечной череде латинских цифр.

Эпоха Смартомании, рождённая космической мечтой, узурпировала эту мечту, обратив её в прислужницу. Нарисовала бутафорские звёзды, раскрасила галактики в ядовитые цвета и заставила поверить всех, что эти декорации и есть самые настоящие. Мечтатели превратились в глазеющую публику, способные, разве что, хлопать в ладоши и примерять на себя роли героев.

Лена втягивалась в настоящие будни не сразу. Согласитесь, трудно расставаться с личиной затянутой в драгоценные шёлковые нити, если, к тому же, помнишь себя прежде некой гусеницей. Не раз возникало желание всё бросить и бежать прочь отсюда. Что удерживало?

Антон. Лена поправляла себя:

– Может я и млела от Дарка Тау, всё-таки красавчик в мундире и при эполетах, увешанный орденами, и всё такое, но этот обветренный бородатый тип мне ближе всего. Кроме того, тут каждый готов прийти тебе на выручку, так как не геройствуют, а живут. И ещё как живут. Мы готовим ракету к старту. Скажете, идиоты! Может быть. А по мне так, лучше комары и сияние настоящих звёзд над головой, чем почитание и жертвоприношения в честь какого-нибудь «Яфона LXXVIII». Увольте. Леди Патрисия была накрашенной ряженой дурой. Пустышкой.

Они собрались всей своей маленькой коммуной отпраздновать начало Нового года. Жарко трещала самая настоящая печка. За окном в прозрачном морозном воздухе чётко обозначался силуэт  ракеты на стартовом столе.

Всё верно, вот это островерхое устремление к звёздам в космос в неизведанное и стало настоящим поводом для праздника. Праздновать бессмысленную череду временных вех эти люди не умели. Им подавай настоящее, осмысленное и выстраданное. Каждый из них знал, чего стоило освободить ракету от оков ржи, завинтить бесконечное число винтиков и гаек, протянуть трассы проводов, которые если вытянуть дотянуться, наверное, до Солнца. Сколько потов они пролили, пока тащили её до стартового стола. А потом горделиво показывали друг другу мозоли на руках. Да, они могли гордиться настоящим. Чванство фальшивых флотоводцем им было недоступно и непонятно.

Потом был подъём, когда каждую секунду замирало сердце и всё тело напрягалось в неимоверном усилии. Солнце тонуло в пелене от слёз и того же пота.

Они умели праздновать, как ни один победитель виртуальных баталий – всей душой, так как сама душа стала звёздной не в праздных мечтаниях, но терзаясь и зажигая себя среди равных светил.

После Лены поднялся Ярик. Каким-то особенным жестов всех очкариков дотронулся до дужки очков, его глаза, всегда немного беспомощные, сейчас напоминали иллюминаторы звездолёта – они были озарены каким-то внутренним светом, и там даже угадывалась жизнь многих и многих, кто решил стартовать на этом звездолёте в космос.

– А ведь мы уже летим туда, друзья! – Ярик оглядел друзей, читая в глазах удивление.

В комнате стало тихо и только дрова в печке как будто хотели что-то сказать, но не никак не решались, только потрескивали и натружено гудели. И всего застолья один мог сказать о себе: «Я знаю космос», – он был инженером ракетной отрасли. Остальные подвижники, вчерашние колхозники и трактористы, экономисты и персонал торговых сетей, рабочий-клёпальщик, сварщик, электрик, бойкая Таня – повар, тихий Матвей Григорьевич – умелец на все руки, молча брался за дело, мог днями сидеть не произнеся ни слова над чем-то и потом скромно принести: «Вот вроде получилось, кажется». Инженер брал в руки, вскидывал горящие глаза на Матвея Григорьевича: «Да… да вам цены же нет, дорогой вы мой. Вас бы к нам в то КБ…» – «Да чего уж там». Сегодня, что бывало только в минуты, когда требовалось объединить усилия всего маленького коллектива в одном рывке, собрались все, все кто не понаслышке знал что значит «лететь». Как тяжело преодолевать земное притяжение.

Ярик улыбнулся, никого не обойдя вниманием своих смеющихся глаз. Остановился на Аркадии Юрьевиче, знаменитом левше их «КБ Энтузиастов», именно так они прозвали свой небольшой коллектив. Аркадий Юрьевич появился здесь как и все – вышел из просеки ранней весной в кондовой курточке «а-ля фирма», вышел весь продрогший и мокрый с ног до головы. Кладовщик Таня пошла на старые склады, покопалась там среди стеллажей и выдали замёрзшему «айтишнику» чёрную стёганную телогрейку и ватные штаны. Аркадий примерил, оглядел себя, долго смеялся: «Барсук, как ни есть самый настоящий барсук, тут во, – он показал руками на значительно раздавшиеся бёдра, а тут во, и снисходительно хлопнул ладонями по впалой груди». Некоторое время он ещё примерял свою курточку, потом забыл о ней и будто врос в телогрейку: «От добра – добра не ищут. В ней уютно. А вид? Что вид, вполне себе пристойный. В той меня всякие кутюрье вылизали, а здесь я сам себе кутюрье. Так-то». Ярик улыбнулся, снова задержавшись на знаменитой телогрейке, потом словно отмахнулся от воспоминаний и продолжил:

– Да, не смотрите на меня так. Ракета стоит на прежнем месте и холод вокруг неё далеко не космический. Хотя кто знает, – он поднял обожжённые таёжным морозом руки, и заулыбался, – мы летим! Мы далеко отсюда. Стоит нам влюбиться по-настоящему, не как Дарк Тау и Леди Патрисия, а как наши Антон и Лена. Лена скажи, тебе было страшно там, в лесу, одной?

– Спрашиваешь! Признаюсь, я проклинала в тот миг Антона и себя и всех.

– И что?

– И вот я здесь.

И Лена положила свою ладонь на руку любимого.

– Вопреки проклятиям и страху. Каждый из нас, и тут исключений нет, даже всеми нами уважаемый Матвей Григорьевич не избежал этого. Ведь так, Матвей Григорьевич?

Тот лишь мотнул головой в знак согласия и как-то виновато потупился.

– Ну-ну, славный вы наш мастер, выше голову! Трудно родившемуся в своё время это самое время преодолеть в себе самом. Тем более трудно, когда уже династии внушают детям детей, что нарисованные ими декорации, вымысел, и есть реальность, самая что ни на есть настоящая. Вспомните, какими мультяшными мы все были, даже стыдно вспоминать. Рисованные герои. – Ярик будто смахнул с лица паутину. – В прошлом. Было. Теперь ни один властелин умов, ни один диктатор-угодник нашим прихотям, будь то хоть Яфон Первый, хоть Хува Сотый Великолепный, не смогут одурачить нас картинкой, заявив, что именно она есть жизнь. Пустое.

Ярик опёрся двумя руками о стол, и как-то доверительно наклонился ко всем.

– Что-то я сегодня разговорился. Волнуюсь. Выгляньте в окно. Стоит! Стоит наша ракета! Еще далеко до старта, но мы все тут верим – он состоится. Огненный, мощный, неудержимый – как наша воля! Как любовь! Я не верю ни Дарк Тау, ни Леди Патрисии, я вижу перед собой Антона и Лену, я вижу всех вас, продиравшихся сквозь сибирский мороз, таёжные тернии, сквозь комфорт бутафорских звездолётов…  Так вот стоит нам влюбиться, и сам космос, со всем своим ворохом звёзд придёт и подарит их нам как самый чудный букет. Космос он настоящий и верит только в любовь способную преодолеть невозможное, немыслимое, загоризонтное. Космос не рисуется – он живёт.

 

03.01.2022 (Сочи)