Света тревожно спала на новом месте. Стремительная перемена жизни подействовала на неё не лучшим образом. Дом был пока ей чужим. Она долго ворочалась на широченной кровати. Сквозь старый вылинявший тюль в окно светила огромная жёлтая луна.
Илья, как всегда, шумно сопел во сне, изредка поворачивался с бока на бок, сотрясая всю кровать. От него исходил такой жар, что Света отодвинулась почти на самый край, где было попрохладнее. Свету мучили незнакомые запахи. Хрустящее бельё пахло лимоном. От деревянных стен, раскалённых батарей отопления, даже от пола шёл свой запах. Свете казалось, что дом живой, что он скрипит и дышит, и хранит много тайн, в отличие от их городской кирпичной многоэтажки. Заснула она на рассвете, когда уже где-то далеко пропели петухи и засвистели под окнами птицы.                                                             Но, едва она задремала, раздался громкий стук. Кто-то колотил палкой в стену.
Света вскочила, распахнула окно, глянула вниз и увидала древнюю старуху. Ей было лет сто, не меньше. Она была почти согнута пополам и одета в нечистые лохмотья. По саду бродили козы, объедая с кустов едва проклюнувшиеся почки.
-Эй, бабка, чего тебе надо?! – крикнула Света.
Старуха подняла на неё коричневое лицо, покрытое множеством крупных и мелких бородавок. Она посмотрела на молодую женщину мутным взглядом, пожевала беззубым ртом и, как бы невзначай бросила:
– Это я тебя спрошу. А пока, ребёночка береги.
От мутных глаз старухи, от её слов, от всего её безобразного вида, Свете стало не по себе. Старуха не уходила. Она беззвучно смеялась, открывая свой отвратительный зев.
– Илья! Илья! Проснись! – Света трясла мужа за плечо, била его по щекам. Но по опыту знала, что разбудить его очень трудно.
Было, по-видимому, ещё очень рано. Небо уже посветлело, но солнце ещё не вышло из-за туч. Деревья стояли по пояс в тумане. Старухиных коз было четыре или пять, не считая потомства. Они ныряли в туман, хрустели молодыми побегами и выныривали уже в другом месте.
Илья, наконец, проснулся, набросил пиджак и подошёл к окну. Он облокотился о подоконник и высунул в окно заспанное лицо.
-Вам, чего надо, любезная? – прогремел он.
– Молочка козьего не возьмёте? Жене кашку варить, а себе для укрепления мужской силы? Для головы тоже помогает.
– Ладно. Хоть я ни тем, ни другим не страдаю, оставьте банку на крыльце. И прошу вас, мамаша, пока я по-настоящему не проснулся, уведите из моего сада ваших козочек. Не то я их всех перестреляю. – Илья вынул из внутреннего кармана пистолет-зажигалку и погрозил старухе.
Та свистнула, и козы немедленно собрались вокруг неё.
Илья бросил ей сто рублей.
– Спасибо, добрый ты человек. Хочешь, я тебе погадаю? – сказала старуха. – За те же деньги?
– Гони её, – шептала Света. – Как ты с этой Бабой-Ягой разговаривать можешь?
– Погоди, интересно, что она скажет, – усмехнулся Илья. – Валяй, гадай! – крикнул он старухе.
– Чудные дела вокруг тебя творятся. Но ты ничего не бойся и никому не верь, тогда всё будет хорошо, всё будет, по-твоему.
После этих слов, старуха, не прощаясь, подобрала сотню, сунула её под юбку, заткнув за резинку чулка, и пошла к калитке. Козы устремились за ней, будто дрессированные.
Илья спустился вниз, не надевая брюк, в трусах и накинутом на плечи пиджаке, взял трёхлитровую банку с жирным козьим молоком и поставил в холодильник.
– Светик, – сказал он, поднявшись в спальню. – Давай поспим ещё часок, а потом нам надо в Москву ехать. За два дня я хочу полностью сюда перебраться. Я отвезу тебя домой, ты будешь упаковывать вещи, а я поеду насчёт большегрузной машины договариваться.
Последние слова Илья бормотал уже засыпая.
Света тоже хотела вздремнуть, но никак не могла. Перед ней стояли мутные глаза старухи-молочницы, её гадкий смех, и Свету передернуло от отвращения. В это время в доме напротив снова заиграли на фортепиано. Музыка была такой стремительной, торопливой, ненасытной. Словно некто, прикасающийся к клавишам в этот рассветный час, спешил выговориться на языке звуков, высказать окружающему миру то, что мучило его последнее время. Это длилось всего минут десять и окончилось каким-то горьким всхлипом. Потом всё стихло. Света заснула, но ровно через полчаса её разбудил Илья.
– Собирайся, Светик. Нам пора.
Света с трудом разлепила веки и сладко потянулась. Через четверть часа она была уже на ногах и готова к отъезду.
– А козочки очень милые, особенно маленькие, – сказал Илья уже в машине, по дороге в Москву. Я, когда буду посвободнее, сделаю фонтан с такими козочками, наподобие карусели. Чтоб дети могли в нём купаться в жаркую погоду и сидеть верхом на козлятах.
Света промолчала. Козы вызывали в ней неприятное воспоминание о бородавчатой старухе. И вообще, ей уже не очень хотелось жить в деревянном доме, возле леса и оврага, в глуши, где бродят уродливые бабки. Но она знала, что спорить с Ильёй бесполезно. Всё равно всё будет, как хочет он.

Последующие дни были хлопотливые. Потребовалось перевезти не только громоздкие работы Ильи, но и личные вещи, одежду. Даже прикупить мебели, в доме её оказалось немного, только самое необходимое для жизни. Илью, впрочем, это совсем не заботило. Ему срочно нужна была мастерская. Пока скульптуры стояли в саду, прикрытые брезентом. Его сердце трепетало, когда, наконец, освободившись от мелочей, ранним утром третьего дня, он подошёл к кособокому, почерневшему от дождей и снегов сараю, отыскал в связке нужный ключ и открыл ржавый навесной замок. Внутри было темно. Сарай был завален разным хламом, скопившимся здесь за много лет. Горы изношенной обуви, обрывки одеял, гнутая алюминиевая посуда, связки старых журналов, изъеденная молью меховая зимняя одежда, ёлочные гирлянды с побитыми лампочками, сломанные детские игрушки…
Илья диву давался, что можно хранить такую дрянь. На поляне, поодаль от сарая, он развёл костёр и, как советовал ему Сергей, бросал в него старьё, извлечённое из недр сарая. Вскоре костёр стал напоминать большой, видимый издалека факел. День не обещал быть солнечным. Небо было серым, даже изредка накрапывал дождь, но костёр не гас, он разгорался и привлёк внимание соседа справа. Дачница называла его генералом Шавровым. Крыша его дома напоминала вертолётную площадку. Старик сидел в плетёном кресле. На нём была полосатая пижама и солдатская шинель сверху. В руках он держал большой полевой бинокль, который был направлен в сторону участка нового соседа.
Илья дал понять, что заметил интерес к нему генерала, и поклонился ему в знак приветствия. Генерал не ответил. Он просто повернул бинокль в другую сторону. Из этого Илья сделал вывод, что старик либо даёт понять, что не нуждается в общении, либо просто выжил из ума. Не беря особенно в голову, чем объяснить такую неприветливость генерала, Илья продолжал свою работу. Он брал, всё, что попадалось под руку, и кидал в огонь. Вдруг его пальцы, нащупали нечто необычное. Это был толстый холст, сложенный вчетверо, с петлями на концах. Из любопытства Илья развернул его и ахнул. Это была картина. И не просто картина, а мадонна, очень старой работы. Илья вбил в стену сарая четыре гвоздя и натянул холст, чтобы получше рассмотреть. Картина была в плохом состоянии. Один угол её был залит фиолетовыми чернилами. Она была исцарапана, изрезана и зашита. Видно было, что в неё стреляли, пририсовывали ей усы. Но также было видно, что она не раз реставрировалась и даже была посажена на новый холст. Обратная сторона мадонны была исписана словами на разных языках. С первого взгляда можно было понять, что там были изречения, стихи, проклятия, со множеством восклицательных знаков и даже рецепт, написанный по-латыни.
Илья, решил, что с этими текстами он разберётся потом. Сейчас он  не мог оторвать взгляда от лица женщины, изображённой на полотне. Она сидела в кресле, склонившись над завёрнутым в тряпицу младенцем, который не сохранился. Но лицо её было повёрнуто анфас. Илью прожгли взглядом чёрные глаза мадонны. В них не было спокойной святости. Это были страдающие, земные глаза. Он подумал, что такие глаза, наполненные болью, должны взывать к совести каждого смотрящего на это полотно человека. Илья задумался над тем, кто мог бы быть автором этой мадонны и вдруг в уголке увидел полустёртую подпись: «Бартоломео Мур…». Илью буквально прошиб пот. Неужели Мурильо?
– Я принесла вам зелени к обеду, – раздался под окном кухни знакомый голос. Света стояла у плиты и варила борщ. На подоконнике появилась тарелка с укропом и петрушкой. Света выглянула в окно.
– Я выращиваю зелень круглый год. Она очень полезна для организма. – Дачница, Елена Васильевна состроила на лице улыбку, напоминающую гримасу. Она была одета в спортивный костюм и резиновые сапоги. Руки её были испачканы землёй. Видно было, что она только что возилась с огородом.
– Спасибо. Как угадали. Я как раз обед готовлю.
– Я собственно зашла, чтобы пригласить вас вечером, часиков в семь, на чай. Я испеку пирог с яблоками. Познакомитесь с моей дочерью. Лида всегда очень рада гостям. Посмотрите мою библиотеку.
– Спасибо, бабуля. Я обязательно приду. А муж – вряд ли. Если он начал расчищать сарай, то будет работать до ночи, пока не упадёт. Настоящий трудоголик.
– Ну, приходите без него. Надеюсь, нам скучно не будет.

Илья продолжал выкидывать рухлядь из сарая и бросать в огонь. Но то и дело отвлекался, чтобы взглянуть на картину. Видно было, что она прошла огонь и воду. На полотне виднелись швы от порезов, пара вмятин. Сильно пожух от времени фон. Но сама женщина выглядела терпимо. Если не считать нескольких плохо заделанных рубцов, которыми были обезображены её лицо и руки. Впрочем, от этого она не теряла своей прелести. Нежный овал лица, тёмные бархатные глаза, маленький чувственный и насмешливый рот. Руки её были идеальной формы. Слегка пухлые, с пальцами, сужающимися к ногтю. В этой женщине было что-то притягательное. Каждый раз, когда Илья делал перекур, он подходил к мадонне, и она смотрела на него новым взглядом. Иногда с нежностью, иногда с укоризной.
– Кто же тебя так, а? – спросил Илья.- Ну, ничего, всё ещё можно поправить.
Во время одного из таких перекуров, когда Илья сидел на перевёрнутом ящике, смолил «Беломор» и разглядывал картину, Елена Васильевна возвращалась на огород. Увидев дачницу, Илья встал и жестом поманил её к себе.
Елена Васильевна свернула к сараю. Они кивнули друг другу. Увидев мадонну, дачница всплеснула руками.
– Боже мой! Впервые вижу художественное полотно в таком истерзанном виде. Это вы с собой привезли?
– Нашёл в сарае. Хотел, было уже бросить в огонь, она была сложена вчетверо, холстом вверх, – вздохнул Илья. – Очень старая картина. Ей лет триста. Видите в уголке полустёртые латинские буквы. Возможно, эту мадонну написал сам Мурильо или кто-нибудь из его учеников.
– Очень, очень интересно. И не удивительно, что этот шедевр валялся в сарае. Прежние хозяева дома были в искусстве полные профаны.
– У меня к вам просьба, – сказал Илья. – Вы говорили, что знаете языки. Наверное, у вас и словари имеются?
– Конечно, – кивнула Елена Васильевна.
– На заднике у мадонны есть какие-то слова, даже целые тексты. Если я перепишу их на бумагу и дам вам, могли бы вы попытаться перевести, что там написано?
– Конечно! Дорогой Илья Андреевич, я всегда рада вам услужить. А такая работа – это не труд для меня, а удовольствие.
– Тогда я попрошу Свету заняться этим сразу после обеда.
– Я вечером жду вас обоих в гости, – улыбнулась дачница.
– Я, извините, не смогу. Слишком много срочных дел. А жена придёт обязательно.
За обедом Илья положил на стол перед собой толстый фолиант с иллюстрациями известных полотен европейских художников семнадцатого века. Надев очки для чтения и прихлебывая ложкой борщ, Илья вслух читал: «Бартоломео Эстебан Мурильо. Знаменитый испанский живописец севильской школы. Родился в 1617 году, умер в 1682.  Писал, в основном, на религиозные сюжеты. Был известен во всей Европе и в России. Многие из его работ находятся в Москве и в Санкт-Петербургском Эрмитаже. Громадный талант Мурильо лучше всего выразился в изображениях мадонн. Мурильо был моден вплоть до конца Х1Х века, в ХХ веке, забыт».
Илья закрыл книгу и положил на диван. На второе Света сделала мясо с зеленью и картошкой.
– Ну что, он или не он? – спросила Света, вычерпывая ложечкой фруктовый йогурт из стаканчика и отправляя в рот.
– Откуда мне знать? Я же не искусствовед. Потом разберёмся.
– Хочешь её реставрировать?
– Обязательно.
– Если это, как его, Эстебан, то, за сколько баксов её можно толкнуть?
– Ни за сколько. Отреставрирую и повешу у себя в гостиной.
– Такую страшилу в доме держать?
– Много ты понимаешь! Ты лучше помой посуду и займись, перепиши, только без ошибок, что у неё на заднике. А вечером отдашь Елене Васильевне.
– Задник – это, что?
– Вот что! – Илья легонько хлопнул Свету по попке. – Так, понятнее?

В семь вечера, как и было, уговорено, Света подошла к резному, окрашенному в разные цвета и окружённому только что высаженными цветами флигелю. Чистенькому и яркому, как из сказки Андерсена. Она дернула за колокольчик у двери и через пару секунд перед ней предстала Елена Васильевна. С пышной причёской из серебряных волос, в синем креп-жоржетовом платье с длинными рукавами и в голубом клетчатом фартучке с оборками.
– А вот и наша гостья! – радостно воскликнула она. – Чайник вскипел, стол накрыт. Прошу проходить.
Света пришла по-домашнему. В джинсах и длинном белом мохеровом жакете, безо всякой косметики. Волосы она заплела в косу и обернула вокруг головы. Первым делом она отдала старушке бумагу, где её собственной рукой аккуратно были списаны все тексты с задника мадонны. Все стены самой большой комнаты флигеля, считавшейся, видимо, столовой, были уставлены высокими стеллажами с книгами.
– Лидочка нездорова сегодня, – с улыбкой сожаления сказала Елена Васильевна. – Но вам надо обязательно познакомиться. Её спальня справа, а моя рядышком. Они смежные. Мало ли, что может понадобиться. Стакан воды или лекарство. Проходите, дитя моё.
Елена Васильевна открыла дверь в соседнюю комнатку. Света невольно съёжилась.
Посреди комнаты в инвалидном кресле полулежало существо, которое дачница именовала Лидочкой. В 37 лет бедняжка была седой, как и мать. Поза её была странной. Ноги её были укутаны клетчатым пледом. Кисти рук, лежащие поверх него, были сведены неестественной судорогой. Голова была склонена к правому плечу, а взгляд серых глаз был полубезумным. Света замерла в растерянности, не зная, как поступить. Она беспомощно оглянулась. Елена Васильевна с улыбкой умиления шепнула:
– Поздоровайтесь, и обязательно подайте ей руку. Она это любит.
Света нерешительно кивнула и протянула больной руку для пожатия. Та с силой схватила её пальцы и потянула к себе. При этом она издала ужасный звук, напоминающий вой дикого зверя. Света выдернула руку и отпрянула, побледнев от страха.
– Вы ей понравились, – шепнула Свете в ухо Елена Васильевна. – Идёмте пить чай.
Света долго не могла прийти в себя. На столе у старушки стоял пышный яблочный пирог, но гостье кусок буквально не лез в горло.
– Вот так вы, бабуля, с ней все 37 лет мучаетесь? – простодушно спросила она.
– Что поделаешь! – вздохнула дачница. – Такая судьба. Как только Лидочка родилась, муж меня, конечно, бросил. Мужчины не любят проблем. Я мечтала стать переводчицей, вернее гидом. Они сопровождают туристов в разные страны. Хотела объехать весь мир. Но не пришлось. Пробуйте пирог. Вот медовая коврижка, конфеты, яблоки.
– Я Шаляпина поставлю, – шепнула Елена Васильевна, открыла громоздкий граммофон, на который была накинута кружевная салфетка, поставила пластинку, и комната наполнилась глухими рыдающими звуками шаляпинского баса. При этом она завела со Светой обыкновенную светскую беседу о погоде, о том, будет ли жарким лето, какие овощи и цветы надо сажать, и в какой очерёдности. Какие кусты привить, а какие подрезать, чтобы лучше плодоносили к осени.
– Бабуль, может, сменим пластинку? – попросила Света.
– Конечно, конечно, – засуетилась дачница и выключила граммофон.
– Я вас про того, молодого, бывшего хозяина спросить хотела,- смущённо улыбнулась Света. – Сергея, кажется? Он, что, правда, миллионер?
– По правде сказать, не знаю. Знаете, Сергей очень неглупый, вежливый и серьезный молодой человек.
– А жена у него есть? – поинтересовалась Света, накладывая себе в розетку клубничное варенье.
– Насколько мне известно, пока нет.
Они помолчали. Первой нарушила тишину дачница.
– Я рада, что вы купили этот дом. Дом без хозяина – одно искушение… – она сделала многозначительное лицо и, кивнув в сторону окна, спросила: – А хотите, я расскажу вам легенду про Суламифь?
– Хочу, – согласилась Света и облизнула варенье с ложки. – Обожаю сказки.
– Скажу вам по секрету, что никакая это не сказка, а – правда, чистой воды. Видите дом, что слева от нас?
Света лениво глянула в окно. Вдали, за забором был виден заросший сад и неопрятного вида дом, с крест-накрест заколоченными окнами. Понятно было, что там давно никто не живёт.
– Это дом Вени Гиршмана, – понизив голос, объяснила Елена Васильевна. – Он потомок того самого Гиршмана. Слышали, может быть, был до революции такой известный фабрикант и меценат? Владимир Осипович Гиршман?  Владелец лучшей в России игольной фабрики. Там иглы делали для швейных машин. Образцовое предприятие. Гиршман, по значимости и богатству стоял в ряду таких предпринимателей, как Рябушинский, как Савва Морозов. Ну, почти. Там же, при фабрике находилась его шикарная усадьба. Прямо на берегу Москвы-реки. Настоящий дворец, уверяю вас. В районе Тучкова. Километрах в пятнадцати отсюда. Она и сейчас существует. Там теперь санаторий, кажется. Ещё у него была молодая жена. В миру её звали Генриеттой, а её домашнее имя было – Суламифь. Библейской красоты была женщина. Глаза, волосы, стать. Каждое лето, чтоб жена не скучала, фабрикант приглашал в усадьбу отдохнуть актёров, поэтов, художников. Те ехали с радостью. Они были молоды, ещё не знамениты, и в кармане у них частенько ветер гулял. У Гиршмана же, они жили на полном довольствии, устраивали домашние спектакли, рисовали красавицу Суламифь. Да вы в Третьяковке-то были?
– Собираюсь, – честно ответила Света.
– Так обратите внимание на работы Валентина Серова. Среди них портрет высокой черноволосой женщины. Она стоит у столика с зеркалом. В спальне, между прочим. Это и есть Суламифь. Вы увидите и сразу влюбитесь. В неё нельзя не влюбиться. Вот и Серов… не избежал этой участи. И не без взаимности, – дачница выразительно посмотрела на Свету. – А что такого? Гиршман был намного старше жены, а художник молод и красив. У них случился роман. Старик  ужасно ревновал. Но позволил Серову окончить портрет, а потом отказался принимать у себя в доме. После революции, Гиршман эмигрировал за границу и увёз красавицу Суламифь. Вещи свои они частью раздали родственникам и знакомым, частью растащили местные крестьяне. Но вот тот самый столик, который вы можете видеть в Третьяковке, достался бабушке Вени Гиршмана. Ещё до войны, когда дед Вени построил эту дачу, столик вместе со всей старой мебелью, как водится, перекочевал из московской квартиры сюда, в этот дом. Несколько лет назад, Веня, будучи прекрасным адвокатом и красавцем-мужчиной, бросил всё и уехал на родину предков, в Израиль. Все его отговаривали. И то, правда. Родина его здесь, в России. И предки все его здесь похоронены. К чему ему, русскому до мозга костей человеку, ехать неведомо куда? Но он был непреклонен. Говорили, что из-за женщины. Он любил какую-то женщину, но она по какой-то причине не хотела сочетаться с ним браком.
– Вот дура! – искренне вырвалось у Светы. Она взяла с тарелки последний кусок пирога. Съела и облизнула пальцы.
– Я тоже так считаю, – кивнула Елена Васильевна. – Вы не возражаете, если я погашу верхний свет и зажгу торшер. У меня глаза болят от яркого света. Дачница погасила люстру и зажгла тусклый торшер. В комнате воцарилась полутьма.
– Так вот,- продолжила свой рассказ старушка, подсев к столу. – Поначалу, когда он уехал, всё было тихо. За его дачей присматривала Подтироба, прислуга генерала, что справа от нас. Она, женщина суровая, но аккуратная. Потом до нас дошли слухи, что Веня женился. Полгода назад у него родилась двойня. Девочка и мальчик. Но всё это к делу не относится. Я хотела рассказать о тех явлениях, которые стали происходить в его доме при отсутствии хозяина. Свято место не бывает пусто. Так ведь, милочка? – в полумраке глаза дачницы загадочно блеснули, она заговорила тише. Позапрошлой весной, примерно в это же время, в середине мая, когда зацвела сирень, началось это.
– Что? – спросила Света, тоже понизив голос.
– Я неважно сплю по ночам. Однажды встаю, подхожу к окну и вижу в доме Гиршманов какие-то огоньки. Перебегают с первого этажа на второй и обратно. Я надела халат, резиновые сапоги, и вышла в сад. Подошла к забору, разделяющие их и нашу дачу. Думала, если ребятня поселковая хулиганит или бомжи забрались, то они меня увидят и испугаются.
Елена Васильевна замолчала. Взгляд её стал неподвижным. Она словно вспомнила что-то неприятное, страшное. Света подёргала старушку за рукав:
– Что дальше-то было, бабуся?
– Огоньки не исчезли. К тому же я услышала смех. Такой мелкий, как бисер, и страшный. От него у меня холод пошёл по всему телу, и волосы приподнялись на голове. А ноги стали, как ватные. Я опустилась на грядку и потеряла сознание. Это был обморок. Понимаете? Потом, вероятно, я уснула и проснулась только с первыми лучами солнца, там же, на грядке. С тех пор такие явления стали повторяться каждое лето. Я даже подозревала Подтиробу. Веня оставил ключи от дома ей. Только зачем Любови Ивановне такие шутки? Совсем скоро зацветёт сирень, и мне уже не по себе. Ведь я догадалась, что происходит в доме Гиршманов по ночам. И именно сирень помогла мне. Каждый раз, перед тем, как произойти явлению, о котором я вам рассказала, поздним вечером, поднимался сильный ветер. В саду у Гиршманов утром оказывались поломанными все кусты сирени. Понимаете, на что я намекаю?
Света помотала головой.
– Суламифь! – с видом учёного, совершившего открытие, произнесла Елена Васильевна. – Дух её, спустя десятилетия возвратился на родину. Суламифь разыскала тот самый столик, за которым её писал возлюбленный. Теперь она возвращается сюда каждое лето, обламывает сирень в саду, проникает в пустующий дом, зажигает свечу и поднимается в спальню. Там она прихорашивается перед зеркалом, раздевается и ложится в постель. И ждёт своего художника. Их души встречаются в пустующем доме. Они снова любят друг друга. Их уста сливаются в страстном поцелуе, и… она смеётся от счастья!
Елена Васильевна окончила свой монолог, откинулась в кресле и вздохнула.
– Не фига себе! – покачала головой Света. – Ну и дела творятся в вашем посёлке! Почище виртуального секса.
– Я рада, что пирог вам понравился, – с улыбкой вздохнула Елена Васильевна. Света во время разговора, подчистила всё, что было на столе. – Не конфузьтесь, – успокоила она смутившуюся Свету. – У вас хороший аппетит, потому, что вы кушаете сейчас за двоих.  Заболтала я вас, Светочка. Утомила вконец. Идите кормить мужа, – она взглянула на настенные часы, – одиннадцать уже. Он, наверняка, голоден, как зверь. Я тут ему кусочек пирога и пару сладких рогаликов в пакетик отложила. С Лидочкой зайдёте попрощаться? Хотя, она, наверное, уже спит.
– Не станем её беспокоить, – охотно согласилась Света. Ей совсем не хотелось видеть ещё раз дочь Елены Васильевны. В другой раз увидитесь, – понятливо улыбнулась дачница, протягивая Свете пакет с гостинцами. – Вы на меня не обижайтесь. Болтливость – деревенская привычка. Сидим тут круглый год вдвоём. То радио сломается, то телевизор, то свет отключат из-за какого-нибудь бурана или снегопада. Что остаётся, – продолжала дачница бормотать, выводя Свету на крыльцо, – только книги перечитывать да старые журналы. Поговорить со свежим человеком – огромное удовольствие. Не сердитесь, если я вас утомила. А насчёт вашей записочки, не беспокойтесь. Прямо сейчас начну переводить.

За ужином Света пересказала Илье всё, что поведала ей дачница о призраках, которые водятся в доме Гиршмана. О Сергее и обо всём, что было связано с ним, умолчала. А то, не дай бог, ревнивый супруг подумает, что она выспрашивала Елену Васильевну про миллионера. Он ведь может всё не так понять. Одно дело женское любопытство и совсем другое – марьяжный интерес.
Илья с удовольствием съел выпечку дачницы и даже предложил платить ей, чтоб она иногда делала для них пироги, если это у неё так ловко выходит. Насчёт Суламифь, заметил с усмешкой, что это типичная чушь или красивая легенда. Кому как нравится.
После ужина Илья не в силах был встать и подняться в спальню. Так он устал за многочасовой рабочий день. Он прилёг на кухонном диванчике, поджав ноги, и заснул. Света подложила ему подушку под голову и накрыла пледом.
Утром, когда Света проснулась одна на огромной металлической кровати, было уже поздно. Одиннадцать часов. Она вышла в сад. Вовсю грело солнце, пели птицы. В саду Ильи тоже не было. На поляне, под дубом темнел сарай. Дверь его была открыта. Она походила на чёрный зев какого-то большого зверя. В сарае не было окон, поэтому заглянуть в него Света не решилась. На наружной стене висела картина. Света её ещё ни разу не видела. Картина была ужасно замызганная. В кресле, позади которого было окошко, с весёленьким пейзажем, сидела женщина в сандалиях и бежевом платье. Голова её была прикрыта наполовину зелёной тряпкой. Лицо женщины было в ссадинах и шрамах. И особенно не понравился Свете взгляд её жгуче-чёрных глаз. Мадонна смотрела на неё враждебно, так, словно знала её давно и всегда терпеть не могла. Света заметила у неё на поясе шелковый жёлтый мешочек для табака на тугом шёлковом витом шнурке.
– Курящая мадонна! – хмыкнула она и пошла в дом, готовить завтрак.
Когда Света жарила картошку, она услышала скрип калитки, но не оглянулась, так как поняла, что объявился её супруг.
Илья тихонько подкрался к открытому окну кухни и поставил на него клетку с симпатичной белой крысой. Света обернулась, увидела крысу и завизжала от страха.
– Она, она, что будет здесь жить? – с ужасом спросила Света, не отрывая взгляда от напуганного не менее её зверька. Илья поставил на кухонный стол сумку с провизией, достал бутылку пива, открыл и развалился на диване, усмехаясь в усы.
– Не волнуйся, Светик, это не крыса, а крыс. Мальчик. Он дрессированный, чистенький, здоровый. Я его в зоомагазине купил. Пообвыкнет, можно будет выпускать. Я даже имя ему придумал, пока домой шёл. Кузя. Тебе нравится?
– Страсть, как нравится, – буркнула Света, покосившись на зверька.
– Дай ему кусочек сала, – попросил Илья, потягивая пиво из бутылки. – Крысы любят сало и сыр. Чего ты на него так неласково смотришь? На востоке, крыса – символ богатства и счастья. Ну, улыбнись ему, Свет. Видишь, как он боится?
– Может мне его ещё поцеловать? – Света покосилась на зверька и осторожно просунула ему в клетку сквозь прутья кусок сыру.
Илья расхохотался, присаживаясь к столу. За завтраком он пролистал свежие газеты, которые купил на станции.
– Илья, – вспомнила Света, принимаясь за йогурт. – Я видела сегодня эту грязную тряпку, которую, ты говоришь, когда-то намалевал Эстебан. Если она такая ценная, может её отреставрировать и продать? Тётка противная, но всё-таки денег стоит? Как-никак, антиквар?
Илья отложил газету и поморщился:
– Ещё раз скажешь слово «антиквар», получишь в лоб. Антиквариат! Неужели так трудно выговорить? Это раз. Два: я не собираюсь продавать мадонну. Во-первых, она не моя и не твоя. Она принадлежит бывшему хозяину дома.
– Но он знать про неё не знал! – вскипела Света. – Она ему может и не нужна. Что он понимает в картинах, этот «малиновый пиджак»? Я считаю, надо её отмыть и продать втихую. А насчёт «антиквара», – у Светы на глазах показались слёзы. Все нормальные люди так говорят, понял? И кто кому в лоб даст, ещё неизвестно!
Илья понял, что она обиделась. Когда она с грохотом мыла посуду в мойке, он подошёл сзади и обнял её.
– Ну, прости, я пошутил, – Илья поцеловал жену в шею. – Знаешь, я вчера сжёг весь мусор, который был в сарае.
– Поздравляю! – съязвила Света.
– Вечером мы по мобильному связались с Виктором. Он приедет помочь мне перестроить сарай под мастерскую. Там окна прорубить надо. Фонарь в потолке сделать, полы настелить, стены обшить свежим тёсом, внутри и снаружи. У нас с ним только два свободных дня. На завтра я заказал рабочих из фирмы. Шесть человек. Они приставят к сараю полукруглую веранду. Она будет вся застеклённая. Я хочу сделать по стенам полки для керамики и малой формы, а большие работы внести на веранду. Бар в мастерской устрою. Диван поставлю, кресла, стол, чтоб принимать гостей. Здорово, да? Но на всё – про всё пять дней. Свет, ты должна мне помочь.
– Как? – Света  повернулась к мужу, распахнув свои голубые глаза.
– Обеспечить кормёжку. Ничего особенного не надо. Борщ, макароны с мясом, чай.
– Ага. Кормить три дня восемь здоровых мужиков? Я – беременная женщина. Мне такие нагрузки не полезны. Мне в город надо. К врачу съездить, купить что-нибудь для малыша. Мне нужна тишина и положительные эмоции, а не стук топоров.
– Ладно, – махнул рукой Илья. – Попрошу Елену Васильевну. А ты можешь ехать в Москву.
– Я джип возьму? – обрадовалась Света.
– Бери. Только осторожнее. Держись за какой-нибудь крупной машиной, как я тебя учил.
Света повисла у Ильи на шее, расцеловала его в обе щёки, а через пятнадцать минут её и след простыл.

Супруга скульптора Родионова была счастлива, пожить три дня в городской квартире. Она никак не могла привыкнуть к тёмному мрачному бревенчатому дому, в который они переехали. Сад её нравился. Она охотно загорала по утрам на лужайке перед домом. Но к вечеру её охватывала такая дикая тоска, какой у неё отродясь не бывало. Илья после переезда целыми днями возился со своей мастерской. Работал с рассвета до полуночи. Иногда он засыпал прямо за ужином. Ей приходилось идти на второй этаж и одной ложиться на огромную скрипучую кровать. Света не любила спать одна. А здесь, в этом доме, у неё началась бессонница. С вечера она пила капли, но как только они начинали действовать, в доме напротив начинали играть на пианино. По дороге в Москву Света вспомнила противный сон, который приснился ей этой ночью. Вероятно, впечатления, от посещения флигеля и рассказанного Еленой Васильевной, сделали своё чёрное дело.
Света уснула ненадолго, примерно на час. После того, как в доме напротив перестали долбить по клавишам. Ей приснилась ночь. Небо, блещущее сотнями звёзд. Белый, от цветущих яблонь, сад. Она идёт торопливым шагом по аллее этого сада, а яблони с двух сторон тянут к ней свои ветви. Хватают её за волосы, цепляют и тянут к себе за одежду. Света с досадой уворачивается от них, отодвигает от себя, но они удерживают её, стегают по лицу. Она спешит, потому что слышит позади равномерный скрип. Этот скрип приближается, нарастает, становится громче. Так скрипит инвалидная коляска. Это больная дочь дачницы догоняет Свету, смотрит ей в спину безумными глазами и хочет сделать ей какое-то зло. Вот она всё ближе, ближе. Свете так трудно убежать от неё. Коляска нагоняет её. Дочка Елены Васильевны ухмыляется, вытягивает вперёд руку со скрюченными пальцами, похожую на клешню, хватает её за подол платья.
Вдруг Света видит: впереди темнеет сарай. Она думает, что спасена, можно будет спрятаться. Но двери сарая распахиваются, и оттуда выходит женщина с картины. У неё жгуче-чёрные злые глаза. Она выдергивает жёлтый шёлковый шнурок из своего кисета и набрасывает на шею Свете. Бедняжка начинается задыхаться. У неё перед глазами плывут зелёные круги и последнее, что она слышит, перед тем, как проснуться, тихий «русалочий» смех. На перекрёстке, когда все машины встали, Света сплела руки на затылке, чтобы забыть сон. Она так делала с детства, когда ей снилось что-то плохое. Света неплохо водила машину. Она окончила курсы и получила права, но в центре города немного робела, поэтому, чтобы спокойно проехать по Садовому кольцу, по совету Ильи, «уцепилась» за большой фургон с молоком и не отступала от него, пока не свернула на свой радиус.
Света жила в Москве недавно, и ещё не успела от неё устать. Её не раздражала людская толпа. Ей не был противен запах горячего асфальта. Её не смущали ни шум и визг тормозящих машин, ни пробки и вонь выхлопных газов. В Москве она  мечтала побывать в бутиках, присмотреть себе что-нибудь недорогое из одежды. Да просто ей хотелось домой, в московскую мастерскую. Принять ванну, отоспаться, включить видео, чтоб посмотреть свои любимые фильмы, словом отдохнуть от деревни. Но в глубине души она прекрасно знала, что именно тянуло её в город. Её хотелось позвонить Сергею. Если не увидеться, то хотя бы поболтать.
Добравшись до своего дома, Света загнала машину в гараж, поздоровалась с консьержем и попросила снять их квартиру с сигнализации, что тот мгновенно и сделал. Потом поднялась в мастерскую, открыла ключом дверь и сразу полезла в сумку за записной книжкой. Туда она заведомо переписала номер мобильного Сергея Фадеева. Он был в телефонной книжке у Ильи и на договоре о купле-продаже дома. Сергей был приятно удивлён, услышав её голос. Даже не поинтересовался, по какому делу она звонит. Предложил, как – нибудь увидеться. Сходить в ресторан или в Дом кино. Сказал, что может сводить её в любой театр, не только на премьеру, но и на самый первый показ, где бывают только приглашённые, московская политическая и художественная элита. И добавил, что, к сожалению, находится сейчас по делам в Германии, потом заедет в Китай. Дома будет только через неделю.
– Тогда и позвоню, – заканчивая разговор, сказал Сергей своим мягким приятным баритоном. – Записываю номер вашего мобильного?
– У меня нет своего мобильного, – вздохнула Света. – У нас с мужем один телефон на двоих.
– Тогда жду вашего звонка. Идёт? – нисколько не смутившись, предложил Сергей.
– Идёт, – уныло ответила Света, глянув на свой живот. Он был не очень заметен, но приходилось уже носить одежду, скрывающую талию, которой Света так гордилась.
– Тогда до встречи.
Лёжа в ванной, Света горевала по поводу беременности. До родов оставалось ещё целых три месяца.
– Никакой личной жизни, – громко вздохнула она и подумала, что перед родами надо будет позаботиться о няне. Иначе Илья заставит её саму возиться с младенцем. Тогда прощай молодость!

Виктор приехал примерно через час после отъезда Светы. Чтоб угодить другу, он привёз с собой батон докторской колбасы, бутылку водки и даже достал частик в томате – самые любимые консервы их молодости. Дом, приобретённый Ильёй, ему очень понравился. Виктор обошёл его снаружи, заглянул вовнутрь и, покачав головой, хлопнул друга по спине:
– Барин ты, Илюха! Помещик! Иначе не скажешь.
– Да брось, какой я барин? – усмехнулся Илья. – Ты в мастерской меня хоть раз видел? Там я больше на грузчика похож или на обвальщика с мясокомбината. Заляпанный халат, кожаный фартук, на голове косынка, руки грязные по локоть. Не барин, а чернорабочий. А сейчас я плотник. Пошли, сарай покажу.
Виктор взял чемоданчик с инструментами и последовал за другом в глубину сада, к сараю. Возле сарая виднелось свежее пепелище, оставшееся после сожжения хлама. Илья обратил внимание Виктора на картину, висевшую на петлях.
– Как она тебе? – спросил он.
В Виктора вонзился взгляд тёмных бархатных глаз женщины.
– Впечатляет, – он даже поёжился под этим взглядом. – Где же ты отрыл такое сокровище?
– Да в этом же сарае. Валялась среди всякого хлама. Хотел в дом взять, но Светка не разрешила. Неизвестно сколько этот холст тут в сырости пролежал. Можно опасный грибок занести. Вот приведу её в порядок, тогда повешу в доме на самом видном месте.
– Ну, как нравится? – Илья закурил и разогнал дым рукой.
– Да ты же знаешь, я технарь, в живописи не силён.
– А в женщинах?
– Женщины тоже, скорее, по твоей части.
Илья рассмеялся. Ему лестен был комплимент друга.
– Я же помню, ты в армии психологией увлекался. Книжки разные читал. Что ты об этой особе скажешь? – Илья кивнул на картину.
– Темпераментная. Это и так понятно. Она скорей всего была наполовину француженка, наполовину испанка. Упрямая. Гордая. Она курила табак, пила вино. Видишь, у неё в левой руке кувшин. Он наполовину пуст, поэтому лежит на боку и прикрыт тряпкой. Значит, она заботилась о своей репутации. Но плохо кончила.
– Почему ты так считаешь? – спросил Илья, натачивая топор.
– В её глазах есть что-то трагическое. Может быть, портрет был написан, когда её не было в живых, по памяти. Очень сексуальная и опасная женщина. Привыкла добиваться своего. За измену могла отомстить. Вплоть до убийства.
– Словом: «меня не любишь, но люблю я. Так берегись любви моей!» – пропел Илья. Ты мне что-нибудь особенное скажи. Это я и без тебя знаю. Ну, например, об авторе? Что он был за человек?
– Автор был непрофессионал. Очень молод, почти мальчик. Эта женщина ему нравилась, но была недоступна.
– Вот тут ты ошибся, – Илья бросил окурок в песок. – Это был профессионал, да ещё какой! Сам Мурильо! Картина подписана. Впрочем, возможно это одна из ранних его работ. С окон начнём?
– Да, первым делом надо прорубить окна, а то из сарая такой могильной сыростью несёт, аж жуть! – согласился Виктор.
Друзья приступили к работе и вкалывали до двух часов дня. Потом сели перекусить, расстелив на ящике газету. Совсем, как в былые времена. Илья нарезал крупными ломтями батон и открыл две банки с рыбными консервами, принёс из дома несколько колец краковской колбасы. Друзья открыли по бутылочке «Балтики» и принялись за обед.
За обедом Илье захотелось продолжить разговор о мадонне.
– Знаешь, мне кажется, что я когда-то уже встречался с этой женщиной, – поделился он с Виктором своим ощущением. – И шутливо прибавил: – Может быть, в прошлой жизни?..
– Скорей всего она похожа на одну из твоих прежних пассий, – предположил Ерохин.
– Может быть! – рассмеялся Илья, отрывая зубами кусок колбасы.