Константин Комаровских. Душегуб, или беспутная жизнь Евсейки Кукушкина (роман, часть 3)

Ланин, который вообще не пил водку, снова, как и вчера на фуршете, попал в затруднительное положение: не выпить в такой ситуации нельзя, а выпить – организм его активно не приемлет этот напиток и старается тут же от него избавиться. Поэтому он решил схитрить – поднес рюмку к губам, сделал глотательное движение, не проглотив при этом ни капли, и поставил рюмку на стол. Однако хитрость его была тут же разоблачена:

– В чем дело, господин Ланин? У Вас проблемы со здоровьем или Вы член общества трезвости?

– Ни то и ни другое. Просто мой организм не принимает эту … – Он замялся. Чуть не вырвалось: «Гадость», но он справился с собой, – этот напиток.

– Ну, вот! А говорят, водка – истинно русское изобретение, и пьют её русские больше всех в мире.

– Пьют много, это, к сожалению, верно. Но придумали водку не в России, а в Германии, а наш великий химик Менделеев довел её до совершенства.

– Это тот, который придумал периодическую систему элементов?

– Он самый.

– Опять, господа, парадокс: один из величайших учёных занимается усовершенствованием водки! Но… что же принимает Ваш организм? Может, коньяк или виски?

– Это еще страшнее, – засмеялся Ланин. – Каплю сухого я бы выпил.

– Посмотрим, что предлагает нам меню. Вот, нашел. Мартини, различные рислинги.

– Мне все равно, лишь бы не сорок градусов. Я вспоминаю, в студенчестве пили болгарские сухие вина. В памяти осталось только одно название: «Хемус».

– Сейчас, сейчас… Хемуса здесь нет, зато есть Мурфатляр. Это, правда, не болгарское, а румынское вино, и не совсем сухое, но очень приятное.

– Доверяю Вашему вкусу.

-Официант! Бутылку Мурфатляра.

Через пару минут на столе стояла длинная бутылка прозрачного вина с красивой этикеткой. Официант взялся за нее, намереваясь наполнить бокалы.

– Нет – нет, не надо. Я сам, – остановил его Зухендаль.

Он наполнил наполовину стоящий напротив Ланина бокал. Никон поблагодарил и поднял его:

– За успех, господа!

– Ну, и как? – с улыбкой спросил Шульц.

– Приятное вино, спасибо.

Читайте журнал «Новая Литература»

– А теперь к делу, господа. Думаю, что каждому из нас стоит изложить здесь свое видение проблемы.

– Давайте сначала сформулируем проблему, господин Ланин.

– Я бы её сформулировал так: русско – турецкая война 1877 – 78 годов. Полковник Суходолов и майор Шульц. Имеют ли присутствующие здесь какое – то отношение ко всему этому.

– Согласны. Предлагаю сначала провести очень грубый предварительный анализ, который, может быть, сузит проблему и упростит нашу задачу. Проанализируем отношение каждого из нас. Начнём с самого простого. Думаю, вы не возражаете, что Фердинанд Шульц имеет отношение самое прямое, он даже полный тёзка своего пращура, о котором мы ведём речь.

– Прошу прощения, господин Ланин, слово пращур мне незнакомо.

– Оно обозначает давнего предка. По – немецки, если не ошибаюсь, der Ahn, Urgrossfater.

– О, я вижу, вы владеете немецким не хуже, чем я русским!

– Ну, что Вы, что Вы! Мои знания немецкого в пределах школьной и университетской программ.

– Не скромничайте. Но, если в России так учат иностранный язык в школе – Вы меня простите – я снимаю шляпу, господа.

– Благодарю за комплимент, господин Зухендаль. Но позвольте продолжить свою мысль.

Теперь обо мне. Я могу иметь к этому всему отношение только то, что занимаюсь проблемой той русско – турецкой войны в научном плане и могу в этом плане быть полезен. Родственные же отношения можно исключить полностью: родом я из далёкой Сибири, где мне приходилось встречать своих однофамильцев. Однако они ни ко мне, ни к той войне, которую я изучаю, не имели никакого отношения. Остается господин Зухендаль. Уж очень хочется, чтобы это не было простым совпадением фамилий. Кстати, Вы поднимались на седьмой этаж университета, где находится портретная галерея профессоров Московского университета?

– Нет, а что?

– Дело в том, что в этой галерее есть портрет профессора Суходолова. В девятнадцатом веке это был весьма известный филолог, специалист по русскому языку. Уже тогда он выступал за реформу русского правописания. Говорил, что не нужен твердый знак в конце слов, не нужны фита и ять. Но тогда его предложения не были поняты и приняты. И только большевики в двадцатые годы уже следующего века вспомнили об этих предложениях и провели языковую реформу. Кстати, считаю эту реформу единственно полезным из всего того, что было наворочено при большевиках.

– А – а, теперь мне становится кое – что более понятным. Я читал несколько русских книг, изданных до Октябрьского переворота. Читать мне было их весьма трудно. Никак я не мог понять, для чего эти непонятные буквы. Впрочем, в немецком правописании тоже не все понятно с точки зрения логики… А портрет своего однофамильца я обязательно постараюсь посмотреть. Кто знает, а вдруг родственник! Но хоть и не родственником окажется этот профессор, все равно приятно, что был в России умный человек с твоей фамилией. Жаль, что не успею в этот раз: сейчас уже поздно, а завтра рано утром у меня самолет на Берлин. А теперь надо и немного покушать, как говорится, соловья баснями не кормят. Правильно я говорю?

– Абсолютно правильно как с точки зрения ситуации – мы на самом деле проголодались, да и не терпится попробовать эти деликатесы, так и с точки зрения Вашего владения русским языком. Будем рассматривать это как данность. Согласен, Фердинанд?

– Конечно, согласен. И думаю, что будет уместнее в нашей теперешней беседе называть господина Зухендаля господином Суходоловым.

– Можете называть меня просто Алексеем, мне это будет приятно. А что касается деликатесов – ничего особенного здесь нет. Скорее для меня это деликатесы. Признаю, что в России еда значительно вкуснее и разнообразнее, чем в Германии. Предлагаю выпить за это и оценить на практике мой выбор. Ваше здоровье, господа!

Трое молодых мужчин активно занялись дегустацией продукции, произведенной поварами ресторана «Орион». И все трое пришли к единомул выводу – деньги этим поварам платят не зря. Довольно скоро на столе стояли только пустые тарелки.

– Что – то ещё, господа?

– Что Вы! Мы и двинуться с места не сможем.

– Не скромничайте, господин Шульц. В Вас чувствуется огромная физическая сила. Похоже, Вы занимались тяжёлой атлетикой или боксировали в самом тяжёлом весе. Я угадал?

– Угадали, – засмеялся Шульц. – В молодости боролся с железом. Дошел до кандидатов в мастера, а потом бросил.

– Разочаровались в спорте?

– Нет, всё много проще. Вы знаете, сколько нужно кушать штангисту тяжёлого веса?! А я был студентом, получающим мизерную стипендию.

– Мы же договорились, не обсуждать сегодня уровень жизни, – прервал его Ланин.

– А теперь чай. Перед чаем же и нищий пьёт!

– Алексей, Вы снова демонстрируете нам знание старых русских поговорок. Честно говоря, я такую поговорку и не слышал.

– Это, видимо, очень старая поговорка. В современной России уже так не говорят. Но, учтите, наш семейный, так сказать, русский язык остановился в развитии на уровне тридцатых – сороковых годов прошлого века, на том уровне, которым владел мой дед. Кстати, ещё дед установил порядок, внутри семьи говорить только по – русски. Немецкий и так вокруг вас, вы им будете владеть в независимости от вашего желания, говорил он. Отец, да и я в своей семье стараемся следовать этому правилу.

– Что ж, все логично. Я в своей семье тоже стараюсь придерживаться подобного правила: в семье говорить на немецком, чтобы не забыть язык. Мы, хоть и не совсем настоящие немцы, но фамилию – то никуда не денешь! А то бывает стыдно: обращаешься по – немецки к человеку по фамилии Фишер или Рихтер, а он на тебя смотрит с недоумением, – с какой – то горечью сказал Шульц.

– Господа, очень приятно, что наша беседа доставляет всем нам удовольствие, но время, господа, – безжалостная вещь, – Ланин взглянул на часы. – А очень хотелось бы всё – таки узнать, как появился в Баварии русский человек по фамилии Суходолов.

– Виновата, господа, все эта же война, которой была посвящена наша конференция. История довольно банальна, хотя по – своему интересна. В двух словах, пожалуй, и не расскажешь. Да и многого я просто не знаю. Мы же договорились, что каждый из нас покопается в своей родословной и запишет свои находки. Предлагаю встретиться через год. Приглашаю вас в гости. Думаю, что в наше время это не проблема. Железного занавеса больше нет. Официальное приглашение я вам обещаю. А теперь, господа, обменяемся визитками и выпьем на посошок. Правильно я говорю? – засмеялся Зухендаль.

– Вы, к сожалению, правы. Уже поздно. Как, Фердинанд, принимаем предложения Алексея?

– Предложение, конечно, заманчиво. Я ведь, не смотря на свою немецкую фамилию, в Германии не бывал. А очень хочется. Да и тем более вся эта возникшая сейчас интрига…

– Я тоже согласен и заранее благодарен. Я вообще не бывал нигде за границей. Планирую в этом году съездить в Болгарию, хочу посмотреть места, где проходила та русско – турецкая война, в частности, знаменитую Шипку.

– Ну, что ж, приятно было познакомиться. До встречи через год, господа!

– Да, интересное дело возникло, причём совершенно неожиданно, – произнес Ланин, когда они остались вдвоем. – А ты в самом деле потомок того майора Шульца?

– Думаю, что да.

– И ты это можешь документально подтвердить?

– Документов никаких у меня нет. Какие документы! Столько лет прошло, столько всего произошло. Да и какие особые документы могут быть вообще. Майор Шульц ведь не генерал Скобелев, о котором написаны книги, а простой офицер, каких в России было много тысяч. В семье, видимо, были какие – то письма, предметы тех времён, но много пропало в гражданскую войну, а что осталось – в отечественную. Мой дед как неблагонадежный элемент был мобилизован в так называемую трудармию. Это не было настоящим заключением, но и не было настоящей армией. Все бумаги в семье или были изъяты, или уничтожены. Случайно осталась одна фотография, представляющая безусловный интерес в данной истории. Я тебе ее обязательно покажу. А теперь пора и нам покинуть это шикарное место. Ты когда уезжаешь?

– Завтра утром самолётом из Домодедова.

– Предлагаю переночевать у меня. Утром добраться до этого аэропорта от меня будет удобнее, чем из твоей гостиницы.

– Согласен. Мне надо только рассчитаться и забрать вещи.

– А что, у тебя много вещей?

– Ужасно много – целая сумка, – рассмеялся Ланин, выходя из – за стола.

Квартира Шульца не отличалась просторностью. Примерно такая же была и у Ланина в Томске. Однако аккуратность и чистота в ней были истинно немецкими.

– Вот сколько уже поколений этих Шульцев живет в России, а традиций немецкого порядка не растеряли. «Ordnung, Ordnung uber alles», у русских такое отношение к порядку почти не встречается, – подумал Никон со смешанным чувством грусти и некоторой зависти, которая всегда появлялось у него при виде подобного порядка. Тщетно он пытался навести у себя дома хоть какой – то порядок, не получалось.

– Моя жена Мария. А это мой коллега, доцент Ланин из Томска.

– Никон, – пожал Ланин руку кареглазой блондинке.

– Какое у Вас редкое в наше время имя. А я уж думала, что, кроме того знаменитого патриарха, не было больше Никонов, – засмеялась Мария.

– Извините, я не виноват. Все претензии по этому поводу к моим родителям. Мне бы очень не хотелось, чтобы моя скромная личность вызвала такой большой переполох в вашей квартире, какой вызвали в России реформы моего знаменитого тезки. А Вы, как я вижу, тоже историк?

– Не совсем, вернее, совсем нет, – засмеялась Мария. – Я преподаю в университете политэкономию.

– Капитализма или социализма?

– Шутить изволите, патриарх. Можно, я буду Вас так называть?

– Фердинанд, я тебе завидую. Жена с таким чувством юмора – это настоящий клад.

– Я довольно долго искал этот клад, еще дольше раскапывал, то бишь ухаживал. Но вот он мой.

– А ты уверен, что правильно оформлены права собственности? А налоги Вы во – время платите, господин Шульц?

– Вот, Никон, видишь, каким тяжёлым оказался этот клад.

– А ведь мы изучали ещё в университете отдельно политэкономию социализма и капитализма. То и другое я сдал на пятёрку, но так и не понял, что такое политэкономия социализма. Как – то я спросил у одного очень солидного профессора, чем же всё – таки отличается социализм от государственного капитализма, коль средства производства там и там принадлежат государству. Он говорил долго и нудно, но так никакого вразумительного объяснения я и не услышал.

– Можно, я не буду уподобляться тому профессору, а приглашу вас к столу?

– Да мы…, – начал отказываться Ланин. Но Шульц тут же наступил ему на ногу. Никон понял, что тут что – то не то и замолчал.

– Сейчас, господин главнокомандующий, только руки помоем.

Они зашли в ванную комнату.

– Может, ты объяснишь, что к чему?

– У меня жена очень щепетильный человек. Если она узнает, что за нас в ресторане платил Зухендаль, будет скандал. Она настоит на том, чтобы выслать деньги за ресторан в Германию, что, согласись, будет абсолютной нелепостью. Поэтому про ресторан говорить вообще не надо.

– Много я видел в своей жизни странных людей, но такого явления не встречал. Большинство людей, как раз наоборот, не прочь выпить и закусить, так сказать, на «халяву». Не тяжело жить с такой абсолютной честностью?

– В общем и целом нет, но иногда, конечно, она перебарщивает. Ладно, мне же с ней жить, не тебе. Моем руки и постараемся вместить в свои желудки хоть какое – то количество пищи.

– Что – то вы там долго, господа доценты. Прошу к столу. Вы уж извините, патриарх, что мы Вас принимаем на кухне, а не в главной трапезной. Но мы люди простые. Это, наверно, в Томске доцент университета – человек уважаемый, а в Москве – это что – то на уровне дворника, как по уважению, так и по зарплате.

– А ты, что, хотела бы жить в Кремле или на Рублёвке? Раньше я не замечал таких желаний.

– Я экономист, желания у меня вполне реальные. Поэтому не о Рублёвке идёт речь. Но ведь не эти же жалкие двадцать семь квадратов жилой площади…

– А что так? Девять квадратов на человека – вполне приличная советская норма.

– А у Вас, патриарх, наверное, апартаменты достойны Вашего патриаршего титула?

– В моём родном Томске даже для патриархов, подобных мне, расчёты были те же, что и в Москве. Когда после пяти лет жизни в общежитии мы получили такие же двадцать семь квадратов, мы были на седьмом небе от счастья. Многие преподаватели нашего университета до сих пор мыкаются по частным квартирам. Сейчас даже общежитие получить не реально.

– Я вижу, что уровень богатства у нас примерно одинаков. Предлагаю выпить за повышение этого уровня.

– Извините, надеюсь, не водка?

– Успокойтесь, патриарх. Фердинанд мне уже шепнул о Ваших странных отношениях с этим напитком. Я немного удивилась, а потом обрадовалась, что у моего мужа появился такой знакомый. А угощать я Вас буду церковным вином – кагором. В Сергиевом посаде это вино, по – видимому, несколько другого качества, но простым доцентам и такое сойдёт.

– А теперь расскажите мне о последнем дне конференции. Сама конференция, если честно сказать, меня не очень интересует, а вот этот немецкий русский – это интересно.

– Интересно, да ещё как! Не исключено, что наши с ним предки были друзьями и вместе воевали. Извини, я тебе потом расскажу всё подробно. А сейчас надо спать. Завтра у Никона утром самолет.

– Вы, наверное, так разволновались этим интересом, что у вас пропал аппетит. Не знаю, как Никон, а уж ты – то никогда не страдал от отсутствия оного.

– Фердинанд, ты обещал показать мне какую – то интересную фотографию.

– Мария, где та фотография, где снят майор Шульц с полковником Суходоловым?

– У тебя всё ещё не исчезла мания величия? Ты так и продолжаешь считать, что тот Шульц – твой предок? А почему бы не стать тебе предводителем дворянства, русского или, на худой конец, немецкого, например, восемнадцатого века?

– Вот, видишь, какой клад я откопал и держу при себе?

– Держи крепче, а то кто – нибудь и украсть может. Правда, Роберт? – обратилась она к семилетнему сыну.

– Нет, мама, папа не позволит, он у нас очень сильный, каждый день занимается вон с какой тяжёлой гирей, – показал Роберт на двухпудовую гирю, стоящую в углу между холодильником и стеной.

– Ах, ты, мой хороший, в таких вопросах никакие гири не помогают.

Роберт непонимающе заморгал своими огромными черными ресницами. Ему представилось, как злой волшебник, который не боится его сильного папу, крадёт маму. Как Черномор украл Людмилу в поэме Пушкина. Ему захотелось заплакать. Но он сдержался. И решил уточнить:

– Мама, это тебя Черномор может украсть?

– Успокойся, мой дорогой, а ты на что? Ты ведь не дашь в обиду свою маму? – обняла она сына.

– Конечно, не даст. Знаешь, дядя Никон, какой у нас Роберт сильный? Он уже десять раз отжимается от пола.

Роберт тут же забыл про Черномора и хотел продемонстрировать незнакомому дяде, как он отжимается. Но вся кухня была занята, свободного места на полу не было.

– Ладно, ладно, Роберт, дядя Никон и так верит, что ты сильный.

– Мария, так всё – таки где та фотография?

– Вы сейчас ложитесь спать – Никону завтра лететь, а я поищу эту злополучную фотографию.

– Почему – злополучную?

– А потому, что только на этой фотографии основано убеждение Фердинанда, что он на самом деле потомок того майора Шульца.

Ланин уснул сном здорового человека, на которого благоприятно действует небольшое количество алкоголя, и проснулся только рано утром. Взглянув на часы, заволновался: до вылета самолёта оставалось три часа. Не хватало только опоздать на самолет.

– До метро минут десять, метро, потом автобус не известно сколько времени будет тащиться по московским пробкам – опоздание не исключено. Сколько у меня осталось денег?

Он включил свет и вытащил кошелек из висящего на стуле своего пиджака. Было около тысячи рублей.

– Не густо.

Проснулись хозяева.

– Доброе утро, патриарх. Как спалось, что снилось?

– Доброе утро. А снится мне и сейчас, что опаздываю на самолёт.

– Закажи такси. Отсюда на такси не более получаса. Не зря ведь я тебя пригласил сюда. Денег – то на такси хватит? Обычно вместе с вызовом обходится рублей пятьсот – шестьсот.

– Должно хватить.

Фердинанд покопался в записной книжке.

– Вот, нашёл.

– Занято. Ещё раз. Ответили. Можно такси до Домодедова?

– Всё нормально, через полчаса машина будет здесь.

– Хорошо. Времени в обрез, но должен успеть.

– Быстренько мойся, и завтракать.

– Я вроде и не хочу.

– Это ты брось. Во всём должен быть порядок.

– А фотография?

– Будет и фотография.

– Вот она. Это полковник Суходолов, это майор Шульц, а это простой солдат Кукушкин, видимо, имеющий непосредственное отношение к этим офицерам, возможно, денщик или ординарец, не знаю точно всей военной иерархии тех лет. Все в форме драгун – это я выяснил точно.

Никон внимательно рассматривал выцветший снимок. Мундиры на людях, запечатлённых на этом куске плотной бумаги, показались ему странными. На них не было уже тех шикарных эполет, какие украшали плечи офицеров пушкинской поры, но и не было ещё той относительной простоты и строгости мундиров Белой армии, какие он видел в кинофильмах о гражданской войне. Было что – то среднее. Оружие было тоже необычным. Вместо изогнутых сабель – прямые довольно длинные клинки, типа старинных мечей, только много миниатюрнее. Офицеры были с усами, солдат с усами и довольно большой бородой. Вот солдат и удивил Никона больше всего.

– Не может быть, это просто случайное сходство, – пробормотал он.

– Что, заинтересовала фотография?

– Ещё как. Сейчас просто нет времени всё это обсуждать. Ты мне пришлешь копию?

– По факсу?

– К стыду моему, у меня нет собственного факса, афишировать же всё это в университете мне бы не хотелось. Думаю, что найдёшь хороший ксерокс, чтобы сделать качественную копию. Именно на бумаге. Хочу кое – что сопоставить.

– Ну что ж, это не проблема. Кафедра наша получила недавно абсолютно шикарный ксерокс. Вышлю тебе в ближайшее время.

Не успел Шульц договорить, как зазвонил мобильник Ланина.

– Такси. Прощайте, любезные хозяева. Родная Сибирь ждёт меня. Звоните. Если сможете, приезжайте в гости. А что, Фердинанд, может, этим летом махнём вместе на тамбовщину, попытаемся прояснить обстановку на месте?

– Пока не знаю, как что будет. Я должен получить грант тысяч в пятьдесят. Если получу, это будет вполне реально. Отпуск у тебя когда?

– Июль – август.

– У меня тоже. Ладно, созвонимся. Счастливого пути.

Огромный аэровокзал встретил Ланина равнодушным людским гулом. Что – объявляли по радио. Ланин напряг весь свой прекрасный от природы слух и всё свое внимание, но разобрать ничего не смог. Он поискал глазами табло отлётов. На его рейс уже шла регистрация билетов. Он встал в очередь. Из памяти никак не уходила та злополучная, как её обозвала Мария, фотография. Офицеры были ему не знакомы. Единственно, что бросилось в глаза – огромные размеры одного из них, по – видимому, майора Шульца. Но сходства лица того Шульца со своим новым знакомым он не нашел. Впрочем, это первое впечатление, надо всё это посмотреть внимательнее. А вот солдат… Но тут его мысли прервал голос девушки за стойкой:

– Ваши документы, молодой человек!

– А, да – да, пожалуйста.

Шум и дрожь самолёта на взлёте перевели мысли Ланина на другую, больную в последнее время для него тему. Если в студенческой молодости все иностранное казалось ему закономерно лучше своего, отечественного, то теперь почему – то всё это засилье импортного, в основном, американского, стало раздражать и вызывать печальные мысли. Вот и сейчас. Почему «Боинг», а не «ТУ» или «ИЛ»? Комфорт как будто одинаков, в огромном «ИЛе» даже шикарнее, трясёт же на взлёте в американце больше. Да, у наших самолетов вроде бы больше дыма и грохота, больше они портят окружающую среду. Так говорит пресса. А пресса всегда говорит то, что ей скажут. Но, может, оно и так на самом деле. Так давайте поставим на наши самолёты дополнительные фильтры, сделаем что – то ещё, чтобы соответствовать этим чёртовым международным стандартам, но ведь не резать же на металлолом вполне хорошие машины.

С этими грустными мыслями Ланин задремал. Разбудил его голос стюардессы, предлагающей прохладительные напитки. Ланин попросил минералки.

– Ваше здоровье, господа Шульц и Суходолов! – улыбнулся Никон, отхлебнув из пластикового стаканчика воды.

– Не то, лучше нашей сибирской «Карачинской», наверное, всё – таки нет. Опять этот твой квасной патриотизм? А, может, и на самом деле так? А, впрочем, что это ты возомнил себя экспертом по самолётам, да еще и по минеральной воде? Отдыхай лучше, – приказал он себе. И задремал снова, откинувшись на кресле.

Самолёт, коснувшись колесами бетона, неприятно задрожал. Легкая тошнота подступила к горлу.

– Вот еще, не хватало, чтобы вырвало, – Ланин посмотрел вокруг. Пассажиры потихоньку суетились, готовясь покинуть самолет. На лицах радость возвращения.

– Видимо, только я такой непутёвый, что каждое приземление вызывает это отвратительное состояние. А, не один я такой, – с какой – то даже радостью сказал себе Ланин, заметив, как какая – то женщина схватила судорожно бумажный мешок, предназначенный для этих не очень приятных дел.

– Ну, и чему ты радуешься? Тому, что человеку тоже плохо? Это почти, как в том глупом анекдоте: у соседа сдохла корова, мелочь – а приятно. Неужели природная суть человека в том, чтобы радоваться беде другого?

Пока он всё это думал, самолёт остановился, и тошнота прошла почти полностью.

Автобус доставил его домой в целости и сохранности. И даже никакой тошноты больше не произошло.

– Папа, папа приехал! – бросились к нему ребятишки. – Что ты нам привёз?

– Приветы из Москвы и из Германии.

– Из Германии? Ты что, был в Германии? – удивилась жена, чмокнув его в щеку.

– Потом, Ирочка, всё расскажу. А сейчас, ты же знаешь мои отношения к небесным путешествиям, я немного прилягу.

– Ребятишки, папа устал в дороге, дайте ему отдохнуть.

Ланин, измученный полётом, уснул мёртвым сном и проснулся только поздним вечером. Выглянув в окно, он увидел серое небо и услышал шум дождя.

– Ну вот, думал погулять с ребятишками, в кои веки выдалась свободная минута, а, видно, не судьба.

– Добрый вечер, мой дорогой воздухоплаватель! – обняла его Ирина. – Рассказывай, не изменял мне с немками, коль ты «из Германии туманной привёз учёности плоды»?

– «Кто может сравниться с Матильдой моей», то бишь с Ириной?! В Германии, как я уже доложил Вам, господин главнокомандующий, мне быть не пришлось, а на конференции немок не было, зато было два очень интересных немца. Вот о них я тебе расскажу. А сама конференция – довольно интересная, тем более что мне не приходилось бывать на подобных международных сборищах.

Рассказ занял почти весь вечер.

– И ты думаешь, что имеешь к этой давней войне с турками какое – то отношение?

– Самое непосредственное. Хотя бы потому, что по этой войне у меня диссертация. Ты ведь хочешь, чтобы твой муж стал доктором наук?

– Да что толку от этого? Здоровье угробишь – вот и всё. А денег не заработаешь.

– Для денег надо иметь другую специальность. Тебя, что, жадность или зависть обуяла? Раньше я не слышал от тебя подобных речей.

– Для ясности замнём. Скажи лучше, что ты намерен делать по этим вновь открывшимся обстоятельствам, как говорят юристы.

– Ого, за несколько дней моего отсутствия ты юриспруденцию освоила! Что делать? Прежде всего – вспомнить, почему фотография того солдата показалась мне очень знакомой. Может, и ты мне в этом поможешь, когда Шульц пришлёт эту фотографию. А ещё, ты же знаешь, мне обещают командировку в Болгарию.

– Обещанного три года ждут.

– Однако, у тебя сегодня сплошной пессимизм. Что – то случилось пакостное?

– Никаких больших пакостей не произошло, а мелкие – почти каждый день.

– На мелкие не надо обращать внимание.

– Ты прав, мой милый муж. Оставим в покое всех немцев и турок, вспомним лучше, что мы с тобой муж и жена.

– Это ты иногда об этом забываешь, а я всегда помню и хочу тебя, – Никон прижал к себе её податливое тело. Однако через минуту это тело выскользнуло из его объятий:

– Ну – ну, это что, конференция так на тебя повлияла? Напрасно рекомендуют всякие вуки – вуки и прочие бяки для увеличения интимного влечения. Теперь есть новый не медикаментозный способ – участие в международных конференциях. Только сначала смой с себя всю дорожную грязь, а потом доказывай правоту только что сделанного мной открытия. А я пока ребятишек уложу. Да, не сказала тебе, сегодня они снова подрались. Не могут в одной комнатёнке быть четырехлетний парень и шестилетняя девчонка. Боюсь, как бы в результате всех этих детских драк они не возненавидели друг друга.

– Успокойся. А как раньше в деревнях в одной комнате ютилась вся семья из семи – восьми человек? И никакой ненависти…

– Будем надеяться, ибо ничего другого нам не остаётся. Другой квартиры нам с тобой не видать как своих ушей.

– Вот, стану профессором…

– Профессором ты, может, и станешь, а вот квартира другая – это навряд ли…

– Ирочка, подобные речи напрочь уничтожают влияние открытого тобой только что средства, заменяющего, как ты сказала – вуку – вуку? – не слышал такого средства. Это что – из племени мумбу –юмбу?

– Рекламу смотреть надо, мой дорогой. А средством этим буду я сама, если вы не возражаете, мой без пяти минут профессор.

 

Зачётная неделя, начавшаяся на другой день, и последующая за ней сессия закружила, завертела Ланина, не давая ни минуты свободного времени. Он почти забыл обо всех этих турецко – немецких делах, как называла Ирина его новую задумку. Даже про командировку забыл. Целый день он принимал то зачеты, то экзамены, то « хвосты». Вечером были консультации. Он приходил домой чуть живой от усталости. Иногда, не раздеваясь даже, валился на диван. Но всё в жизни имеет свой конец. Кончилась и эта экзаменационная запарка. До отпуска осталось несколько дней. Он вдруг вспомнил про командировку.

Заведующий кафедрой относился к нему хорошо. Собственно, благодаря этому человеку Ланин и стал сначала аспирантом, затем преподавателем, а два года назад – доцентом. И хотя он поднялся уже на предпоследнюю ступеньку перед профессорством, у Ланина ещё не выветрилось студенческое чувство страха в смеси с глубочайшим уважением перед этим пожилым импозантным человеком. Может, поэтому он без крайней необходимости старался не обращаться к старику, как звали сотрудники кафедры своего шефа. У всех вызывала уважение прежде всего его эрудиция. А приличное владение тремя языками вызывало у Ланина просто восторг. Языки – несбывшаяся мечта доцента Ланина. Он честно пытался продвинуться в этом вопросе – покупал учебники, словари, звуковые носители. Но постоянный цейтнот упорно тормозил это продвижение.

На следующий после последнего экзамена день Ланин как обычно пришёл в университет. Сегодня с самого утра у него появилось какое – то беспокойство, ощущение чего – то несделанного, невыясненного. И вдруг он вспомнил – командировка! Как он мог про неё забыть? А ведь какого труда стоило добиться разрешения ректора! Вопросы финансирования этой командировки и прочие организационно – бюрократические дела

оказались для Ланина весьма неприятными. Теперь же надо было срочно все уточнить.

– Иван Захарович, – вроде бы невзначай спросил Ланин, встретившись с шефом в коридоре, – когда точно у нас начинается отпуск?

– А Вы что, не знаете? Приказ об отпуске уже несколько дней на доске объявлений. Кстати, как и приказ о Вашей командировке в Болгарию.

Услышав это, Ланин не смог сдержать эмоций. Он даже запрыгал на месте от радости и не удержался – коротко рассказал про Шульца и Суходолова. Шеф не выразил ни малейшего удивления и сходу посоветовал, не заглядывая ни в какие записи, несколько работ по этому вопросу.

– И особенно советую книгу профессора Бойчева «Освободительное движение в Болгарии второй половины девятнадцатого века». Эта книга будет Вам большим подспорьем и при работе над диссертацией. Она, правда, на болгарском. На русский перевести ее, видимо, не посчитали нужным. Но славянские языки очень похожи, особенно болгарский и русский, так что основное поймёте и без перевода. Кстати, в этой книге наряду с другими русскими офицерами упоминаются Суходолов и Шульц.

Удивлению Ланина не было предела – как можно помнить каких – то второстепенных персонажей книги, написанной на чужом языке и прочитанной, видимо, много лет назад. Такая память, да еще в шестьдесят с хвостиком – этому можно только позавидовать.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.