Константин Комаровских. Душегуб, или беспутная жизнь Евсейки Кукушкина (роман, часть 10)

Суходолов, забыв про свое больное плечо, выхватил из ножен палаш и устремился вперёд. Турки встретили их нестройным винтовочным огнем, который не нанёс существенного вреда. Драгуны ворвались в Иметли, на ходу рубя палашами убегающих врагов. Суходолов чуть придержал своего Викинга, увидев, что с перекрёстной улицы деревни показался белый всадник, в котором он узнал Скобелева. И тут бегущий от Суходолова турок припадает на колено и целится в Скобелева. Суходолов дал шпоры своему жеребцу. Тот взвился в воздух и в бешеном прыжке догнал турка. Палаш Суходолова со свистом вошёл в плечо врага. Но Суходолов опоздал на мгновение. Выстрел прозвучал одновременно с ударом клинка. Белый всадник упал вместе с конем. Суходолов подлетел к генералу.

– Живы, Ваше превосходительство?

– Живой. Помоги высвободить ногу. Видишь, погибает мой Карат.

Жеребец был при последнем издыхании. Кровь хлестала струёй из раны на шее.

– Пристрели. Сам не могу. Прощай, верный друг.

Суходолов выстрелил из пистолета жеребцу в ухо. Жеребец дёрнулся в последний раз и затих.

– Сам – то цел, Михаил Дмитриевич?

– Ха, ты ведь знаешь, я заговорённый. Карата вот жаль, хорош был жеребец. Но что поделаешь – война.

Подскакало несколько офицеров, в том числе и Шульц.

– Ваше превосходительство! Деревня наша, ура!

– Ну что ж, начало неплохое. Командирам полков объявить отбой. Всем отдыхать. Выступаем завтра.

Рассвет двадцать восьмого декабря наступил поздно. Всю долину накрыло густым туманом.

– Устали люди. Но благоприятней момента не найти. По диспозиции наступление назначено на десять, но выступим в восемь. Завтра – решающий бой, завтра Шейново.

Скобелев говорил размеренно и спокойно, будто и не было этого ночного боя, в котором он едва не погиб. Суходолов слушал генерала со смешанным чувством – он был, конечно, рад, что всё обошлось и что он даже вроде как и спас генерала. Но Суходолов так и не понял, видел ли Скобелев удар его клинка. Рассказывать же и обсуждать всё произошедшее сейчас не время.

Цепи русских и болгар шли по долине не быстро. Снег не глубокий, не то, что в горах, идти можно. Но в тумане толком ничего не видно. Однако вскоре туман рассеялся, можно было рассмотреть даже дома деревни. До них оставалось не более версты. Скобелев приказал двигаться перебежками. Стройность цепи нарушилась, что усложнило задачу оборонявшихся: теперь попасть из винтовки в цель стало много труднее. Примерно в полуверсте от ближайших домов цепи наступающих залегли и открыли по турецким позициям такой плотный огонь, что вскоре со стороны деревни стали слышны только разрозненные выстрелы. Драгуны Суходолова, обгоняя пехоту, ворвались в деревню. Турки бежали в лес. Суходолов нёсся на своем Викинге, неистово крича, клинок сверкал в его руке белой молнией. В лесу, однако, скорость пришлось сбавить. Суходолов глянул вокруг – своих никого рядом. В пылу конной атаки он не заметил, как оторвался от них, то ли из – за деревьев их было не видно. Зато впереди три конных турка, явно желающих окружить и взять в плен русского полковника. Отмахаться палашом от трех сразу – нереально. И тут Суходолов успокоился, как успокаивался всегда в самые трудные моменты своей жизни. Он бросил палаш в ножны и выхватил пистолет. Турки были далековато. Суходолов остановил жеребца.

– Ну, давайте, басурмане, ближе, еще чуть ближе! Осечки не будет. Вот теперь то, что надо.

Суходолов поднял пистолет и прицелился в ближайшего турка. И в этот момент ощутил страшный удар в правую ногу. Непонятно откуда возникший турок рубанул его сзади саблей. Однако удар был не совсем точен. Викинг взвился на дыбы, сбросив полковника наземь. Падая, Суходолов заметил, как тело турка, который только что его ранил, буквально развалилось надвое. Внезапный удар так во – время подлетевшего Шульца   был великолепен, как всегда.

– Пахом, позаботься о полковнике, – крикнул Шульц подоспевшему денщику. А сам с тремя драгунами устремился за убегающими турками.

Суходолов потерял сознание. Пахом склонился над ним. Слёзы мешали ему рассмотреть рану.

– Ваше высокоблагородие, Владимир Андреевич, потерпите немного, не умирайте.

Читайте журнал «Новая Литература»

Пахом разделся, снял с себя рубаху, разрезал ее палашом на полосы и завязал ими огромную рану на ноге полковника. Подскакало еще несколько драгун.

– Братцы, такое дело, полковника нашего ранило, – запричитал Пахом.

– Не скули, скажи лучше, сможет он сидеть в седле?

– Какое седло? Видишь он без памяти.

Суходолов слабо застонал.

– Ваше высокоблагородие, в седло бы надо.

Суходолов открыл глаза.

– Спасибо, братцы. Помогите мне.

Четверо драгун осторожно подняли полковника и кое – как усадили в седло.

– Пахом, иди рядом и придерживай.

В лазарете, который еще толком не успели развернуть, уже было полно раненых.

– Дорогу, дорогу, видишь, полковника ранило.

Солдаты посторонились. Пахом подвел жеребца прямо к двери дома, где был лазарет. Солдаты сняли Суходолова с седла и внесли в избу. Доктор Крутов мельком глянул на рану.

– Корпию, повязку. Шить некогда. Так зарастёт. Вы уж извините, господин полковник. Видите, сколько народу.

– Ничего, доктор, я крепкий. Только вот идти не могу.

– Не волнуйтесь, кости целы, а вот нога в колене работать скорее всего не будет.

– Вот и всё. Не быть тебе генералом, – промелькнуло в полковничьей голове.

 

Степановка, 19 – й век

 

Прошло несколько лет. Нога у полковника зажила, но, как и предсказал доктор Крутов, в колене не гнулась. От этого Суходолов ходил очень странно, как – бы подпрыгивая. Суходолов давно вернулся в свою Степановку и повёл жизнь провинциального помещика. Фердинанд Шульц тоже вышел в отставку и продолжил дело своего отца. Степановка постепенно преображалась. Шульц отремонтировал господский дом и свой флигель. Яблоневый сад снова зацвёл так, что осенью антоновку девать было некуда. Падалица шла на корм скоту. И вдруг Суходолов получил страшное известие: в Петербурге при совершенно нелепых обстоятельствах умер Скобелев.

– Вот тебе и заговорённый, – горько усмехнулся Суходолов. Ехать в Петербург хоронить уже не получится – поздно. Слишком долго шла депеша. Оно и понятно – то генерал от инфантерии, герой Шипки, Скобелев, а то он – бедный тамбовский помещик. Снова какой – то червяк начал грызть суходоловское самолюбие.

– Полно, он же покойник, пожалей.

Но жалеть получалось в его голове как – то ненастояще. Ведь так и не вспомнил Скобелев, что спас его Суходолов тогда, в Иметли. Суходолов молча сидел в своем кабинете, устремив взгляд в окно, выходящее в сад. Но ни окна, ни сада он не видел. Он видел ту чёрную ночь и белую фигуру всадника в ней.

В дверь постучали.

– Войдите.

Вошел Пахом. Он по – прежнему опекал своего барина, всё еще считая себя его денщиком, хотя оба давно уже сняли военные мундиры.

– Вызывали, Ваше высокоблагородие?

– Вызывал. Садись, Пахом. Давно хотел с тобой поговорить. Ты знаешь, службу твою и заботу обо мне я всегда ценил. Ты был мне всем – и братом, и слугой, и нянькой. Сейчас я полностью здоров и не нуждаюсь во всём этом. И хотел бы тебя отблагодарить. Моё поле за поскотиной знаешь?

– Как не знать? Добрый там чернозём.

– Так вот, если будет твоё желание, подарю я тебе это поле. Оформлю дарственную, как положено. Поставишь там дом. С материалами на стройку тоже помогу. И будешь ты крепким хозяином. Ну, так как?

– Премного благодарен, Ваше высокоблагородие. Только чем же отплачу я Вам за такую милость?

– Ты уже всё выплатил всей своей службой. Будешь иногда заходить ко мне, помогать кое – в чём, если понадобится.

Суходолов умолк и задумался. Пахом тоже молчал, не смея потревожить мысли барина.

– Евсейке – то твоему сколько уже годков?

-Дык, семь вроде скоро.

– Школу думаю открыть в нашей Степановке, пойдёт твой Евсейка учиться грамоте.

– Доброе это дело, Ваше высокоблагородие. Спасибо Вам, научили меня читать и писать.

– Молодец, что понимаешь. А как думаешь, другие мужики поймут, поведут своих ребятишек учиться?

– Кто поймёт, кто нет, так думаю. А Вы, Ваше высокоблагородие, прямо как Иисус Христос, всем хотите добра.

– Грех, может, сравниваться, но ведь Иисуса тоже не все понимали. А я об этом деле давно думаю. Только раньше денег не было, а сейчас они появились, надо их истратить на богоугодное дело. Раздать мужикам по три рубля – негоже, сопьются, и всё тут. Беды не оберёшься. А вот школу построить – благо для всех. Будут люди потом вспоминать меня добрым словом.

Открылась дверь, в кабинет вошёл Шульц. Он один имел право входить к барину без стука в дверь. При всей своей доброте Суходолов ценил порядок. Ну, а Шульц, как истинный немец, тем более.

– Вот, Фердинанд, оговариваем с Пахомом нашу жизнь. Ты помнишь, толковали мы с тобой про то поле, что за поскотиной.

– Помню, конечно. Хотите Вы подарить его Пахому.

– Вот – вот. Ты там узнай у стряпчих, как это всё оформить правильно.

– Ничего особо трудного. Вот буду в будущем месяце в Тамбове, всё и оформлю, как надо.

– Gut gesagt, gut gemacht.

Суходолов иногда в разговоре с Шульцем переходил на немецкий, сам не зная почему. А это выражение употреблял довольно часто. Нравилось оно ему своей краткостью, чёткостью и даже жёсткостью, чего он не находил ни в русском, ни во французском, который, как и немецкий, знал изрядно.

– Да, Фердинанд, мы с тобой как – то забыли, что мы – кавалеристы. А в Тамбове ведь бега устраиваются. Призы, говорят, неплохие взять можно. Ты, как будешь там, разузнай, где можно приобрести путных лошадей, верховых и рысаков. Из верховых для скачек, пожалуй, лучше всего английские, а из рысаков – трахены.

– Сами хотите поскакать?

– Ну, в седле – то я такой, – он пошевелил прямой, как палка, правой ногой, – навряд ли смогу, а вот в коляске попробовал бы. А в седле – ты. Хотя и тяжеловат ты стал для этого дела, – улыбнулся Суходолов.

Шульц, и так громадный от природы, довольно сильно раздобрел в последнее время.

– Сколько в тебе весу? Пудов шесть, наверное?

– Уже чуть больше, Владимир Андреевич. Но в седле держусь неплохо.

– Твой теперешний жеребец и в два раза больше унесёт. Но для скачек надо всё это поминиатюрнее и побыстрее.

– Найдем жокея. Вон Евсейка у Пахома растёт, чем не жокей?

– Так он же еще совсем малой, Фёдор Фёдорович, – вступил в разговор Пахом.

– Ничего, пока жеребята вырастут, вырастет и Евсейка. А пока будем ему рассказывать всё об этом деле.

Пахом попытался представить себе, как несется верхом на жеребце с палашом наголо его Евсейка и рассмеялся. Ведь никаких других скачек он не видел.

– Ты чего?

– А скачки будут с палашами?

– Нет, Пахом. Ни палашей, ни сабель на этих скачках нет. Зато есть свои правила. Ну, о них пока еще рановато говорить.

– Я пойду, Ваше высокоблагородие?

– Иди, Пахом, иди.

– Хотите сигару, Владимир Андреевич? Настоящая, гаванская.

– Давно я не пробовал настоящих.

Суходолов, который вообще – то курил от случая к случаю, от сигары отказаться не мог.

– Да, шикарная вещь. Только крепкие эти сигары невозможно, надо с ними осторожно обходиться – дух перехватывает, – сказал Суходолов, докурив сигару до половины. Шульц, сбросив пепел, вдруг сказал:

– Жениться бы Вам да детей своих завести.

– Рановато еще, Фёдор Фёдорович – пятидесяти нет, – горько улыбнулся Суходолов.

– Ну, а потом – не поздновато? – Шульц хитро прищурил свои огромные светло – голубые глаза.

– Это уж как Бог даст. Недаром же говорят, что все браки совершаются на небесах.

– Может, оно и так, только живем – то мы здесь, на грешной этой земле.

Шульц поднялся со стула.

– Alles gute, mein lieber.

– Leben Sie wohl, Herr Oberst.

На другой день Суходолов поехал в Тамбов. Пара выездных лошадей спокойно и сильно небыстрой рысью несла его бричку. Правил Пахом, который то сидел на облучке, то пересаживался на сиденье рядом с барином. Разговаривали мало. Суходолов сегодня был как – то не расположен к разговорам. Да и тряская дорога утомила стареющего драгуна. Он усмехнулся в усы:

– Стареешь, полковник?!

И тут же отбросил хандру:

-Не правда, рановато еще. Дай – ка мне вожжи, Пахом!

Лошади, почувствовав смену кучера, пошли быстрее и как – то увереннее.

– Эх, давай, давай!

Однако вскоре ему надоело кучерить. Он снова передал вожжи Пахому, а сам откинулся на спинку сиденья и как – будто задремал.

Степь ещё не полностью проснулась от зимней спячки. Снег небольшими беловато – серыми пятнами в низинках и скудных древесных посадках напоминал о зиме. Безоблачное небо было истинно голубым, а солнце удивительно ярким. Суходолов с большим удовольствием смотрел на эту простую небесную красоту.

– Надо же, вот можно спокойно ехать, спокойно смотреть на небо, и никакая турецкая пуля не залетит ненароком тебе в голову.

Почему – то опять вспомнился Скобелев.

– Да, судьба жестоко с тобой пошутила, Михаил Дмитриевич. Проведя большую часть жизни под вражескими пулями и саблями, умудрился даже кожу себе не оцарапать, а тут на тебе – какая – то гостиница, какая – то женщина – и смерть.

Суходолов закрыл глаза. И снова белый всадник в черной ночи предстал перед ним.

Приехали поздно вечером, почти ночью. Остановились на окраине города в доме суходоловского однокашника по гимназии Антонова. Антонов был учителем словесности в тамбовской гимназии. Жил скромно, но имел свой собственный дом. Они встретились случайно в прошлом году после тридцатилетней разлуки. Едва узнали друг друга – так изменила их жизнь. Тогда встреча была недолгой – Суходолов с Шульцем очень спешили, на воспоминания и умиления времени не было. Теперь обстоятельства другие – по делам ехать только утром, можно и поговорить.

– Ба, Владимир! Не ожидал. Хоть бы сообщил предварительно телеграммой.

– Здравствуй, Максим, здравствуй!

Они обнялись.

Показав Пахому где и как устроить лошадей, Антонов повёл гостя в дом.

– Хорошо, что заехал. Вспомним детство, поговорим. Но сначала расскажи, какие дела привели тебя в нашу губернскую столицу.

– А дела как раз по твоей части.

Суходолов подробно рассказал о своих планах строительства школы.

– Э, дорогой, может, ты и богатый теперь человек, но одному это дело поднять сложно, очень даже сложно. Надо, чтобы казна помогла. А дело, конечно, доброе и нужное. Учить ребятишек надо. Вот в Германии, Франции безграмотного встретишь редко, а у нас сплошь и рядом мужики не умеют ни читать, ни писать. Тебе надо к Иволгину, самому нашему главному начальнику над всеми школами.

– Иволгин? Уж не Сашка ли Иволгин?

– Он самый. Только он теперь важная птица – действительный статский советник. Забегал ко мне в гости, когда был простым учителем. А сейчас в губернаторской свите всё больше. Но тебя – то он примет, конечно, как надо. Не так уж много у нас на тамбовщине героев Шипки.

– Ну, уж, какой я герой!

– Не прибедняйся, наслышаны. Так что, завтра ты к Иволгину. Лучше было бы в мундире. И ордена надень. Есть ордена – то?

– Есть кое – что.

Суходолов поднялся и вышел во двор.

– Пахом! Приготовь к утру мундир.

– Так точно, Ваше высокоблагородие, приготовлю.

Пахом очень любил, когда барин облачался в парадный полковничий мундир. Это напоминало ему о военной службе. А служба была для Пахома святым делом. Он очень гордился, что пришлось ему служить под началом таких героических людей, как Скобелев и Суходолов.

А Суходолов, вернувшись в дом, сел за стол, где уже стояли закуска и графинчик водки.

– Ну, что, Владимир, давай выпьем за встречу. Сколько уж лет пролетело после окончания гимназии? Правильно, тридцать. Вот, если бы не дело твоё, так бы и не встретились.

Суходолов усмехнулся:

– Могли бы и не встретиться. Но дело теперешнее не причём. Видишь мою ногу? – он показал на свою негнущуюся правую ногу.                                                                                                               – Ангел, видно, принёс на своих крыльях Шульца почти во – время.

– А кто такой Шульц?

– Шульц – это мой управляющий. А в Болгарии воевали мы вместе. Майором он тогда был в моём полку.

Суходолов замолчал и нахмурился. Наступила неловкая тишина, которую Антонову было как – то неудобно нарушить расспросами. Нарушил ее сам Суходолов:

– Что ж мы сидим с поднятыми рюмками?! Выпьем же.

Они чокнулись и выпили. Антонов взялся за графин, собираясь налить ещё.

– Довольно, Максим. Я очень рад нашей встрече. Но ты извини. Завтра много дел, а я устал в дороге. Старею, видно, – засмеялся Суходолов.

– Да ты еще совсем молодец. Жених настоящий.

– Жених, жених. А ты знаешь, я ведь так и не женился.

– Что, кроме Варвары, и женщин для тебя не было? Ты ведь собирался ещё в гимназии на ней жениться.

– Видно, на самом деле не было для меня других женщин.

– Ну, а сейчас – то ты встречаешь её? Ведь её Ивановка буквально в двух шагах от твоей Степановки.

– С мужем её, Сатиным, иногда видимся.

– А знает он о вашем юношеском романе?

– Ни к чему ему об этом знать. А она с ним, похоже, счастлива. Что ж, судьба так решила. Да, видно, и правильно решила. Женщине нужен муж, который находится рядом с   ней, а не мыкается всю жизнь в походах.

Утром Суходолов в парадном мундире и начищенных до блеска сапогах со шпорами явился в городскую управу. Нашёл кабинет Иволгина.

– Как прикажете доложить? – склонился в поклоне чиновник в приёмной.

– Полковник Суходолов.

Чиновник зашел в кабинет и тут же вышел.

– Господин Иволгин просит Вас.

Суходолов вошел в просторный кабинет. За огромным письменным столом сидел лысый одутловатый господин, в котором он с трудом, но всё же узнал своего бывшего однокашника. Господин поднялся со стула:

– Чем обязан, полковник? Хм, да уж не тот ли Суходолов?

– Тот, Саша, тот.

Иволгин вышел из – за стола.

-Здравствуй, здравствуй, герой! Рад встрече. Ты бы домой ко мне заехал, а то здесь, в казённом кабинете… Чаю хочешь? Или чего покрепче?

– Нет, благодарю. Я по делу.

И Суходолов снова, как и Антонову, рассказал про свою школьную идею.

– Ну, что ж, одобряю. Только в этом году уже не получится – все средства уже распределены. Но попробую поговорить с губернатором, чтобы выделили в твою Степановку – правильно я называю? – ставку учителя церковно – приходской школы. Только вот беда – самого учителя где найти? Кто поедет, прости меня, в вашу дыру?

– Есть у меня на примете один человек.

– Кто таков?

– Дьячок – расстрига из Ржаксы. Халявко его фамилия.

– М – м, что – то слышал про него, но не помню точно. А он, случайно, не пьяница? Почему в церкви – то не служилось?

– Не пьяница, это точно. А вот почему не служилось – не знаю.

– А сам – то он достаточно грамотен, чтобы детей учить?

– Бурсу окончил в Полтаве.

– Хохол?

– А не всё ли равно, хохол или русский? Православный ведь. Да все мы из Киева вышли, в конце концов.

– В общем, ты прав. Говорил с ним уже? Согласен ли?

– А ему деваться некуда. Ведь жить на что – то надо.

– Не боишься, что возникнут трения у твоего нового учителя с деревенским твоим священником? В церкви ведь не любят расстриг.

– Я уже думал об этом. Вопрос этот не совсем простой, но решаемый. Надеюсь на свой авторитет и на то, что наш старичок – так мы с Шульцем меж собой называем нашего деревенского попика – поймёт ситуацию правильно. Вообще – то он очень добрый, как говорится, мухи не обидит.

– Ну, что же, желаю успеха.

Разговор с паном Халявко состоялся у Суходолова через неделю. Молодой крепкий хохол, стриженый под горшок, произвёл на него в целом благоприятное впечатление. Смущала, правда, его «расстриженность».

– А что это Вы, господин Халявко, не ужились с божьей церковью?

– Много здесь причин, не о всех возможно рассказать. Но, поверьте, не безбожник я и не пьяница. О причинах же кой – каких расскажу попозже, когда поближе познакомимся. Предложение Ваше принимаю. Хотелось бы узнать, какое жалование Вы мне положите.

– Пока восемь целковых и стол. Платить придётся мне из своего кармана, пока не уладятся дела с губернским управлением. Не много, конечно. Но больше при всём желании не смогу. Ведь расходы ещё на обустройство школы, расходы не малые. Настоящую школу начнём строить в будущем году. Красивую, кирпичную.

– Премного благодарен. В моём положении выбирать не приходится.

– Да, антоновкой осенью снабдим Вас, грушами и прочими фруктами, – рассмеялся Суходолов.

– Так что, приезжайте, Тарас Петрович. Думаю, не пожалеете.

– Недели через две ждите.

– Сейчас – то есть какие – никакие деньжонки на жизнь?

Халявко покраснел, пробормотал что – то непонятное. Суходолов вытащил из кармана десятирублевую ассигнацию.

– Вот Вам на сейчас.

– Что Вы, что Вы! Неудобно как – то.

– Берите, не ломайтесь. Пока даю, – снова засмеялся Суходолов.

Они пожали друг другу руки, и Суходолов уехал в Степановку.

А там уже начали готовить под школу правое крыло господского дома. Руководил делом, как всегда, Шульц. Суходолов искренне поражался, откуда у этого семипудового, уже несколько обрюзгшего человека берётся столько энергии. Шульц был вездесущ. Ничто в хозяйстве не обходилось без него. Суходолов доверял ему во всём, как в свое время, на войне, доверял и собственную жизнь.

В этом же правом крыле устроился и приехавший учитель. Ему отвели довольно большую комнату с окнами, выходящими в сад. Когда – то это была комната для гостей. Но гостей не было уже много лет. Да, если и будут, думалось Суходолову, найдём, где их устроить.

Учитель ходил по избам, рассказывая людям, что надо учиться грамоте. Зная, что его пригласил сам барин, принимали его ласково. Но соглашались отдать своего ребенка учиться далеко не все. Многие считали, что раз они прожили без грамоты, то и дети их проживут:

– Не наше это дело, господин учитель. Это господам надо, пусть они и учатся. А наше дело холопское, нам и без грамоты хорошо. Урожай бы был добрый – вот это главное.

Но всё же набралось пятнадцать человек. Ребятишки были самого разного возраста – от семи до четырнадцати лет. В основном, мужского пола. Только три девочки отважились на это необычное дело.

И вот настал день первого сентября. Полевые работы в основном закончились. Большинство отцов новоявленных учеников в этот день не поехали в поле, а привели своих чад в школу. Пахом был в их числе. Евсейка оказался самым младшим. Он пугливо смотрел на молодого бородатого учителя, крепко вцепившись в отцовскую руку.

– Не боись, Евсейка. Вот выучишься грамоте, книги начнешь читать, нам с матерью рассказывать.

Но Евсейка не знал, что такое книги. Он только хлопал длинными своими ресницами, а слезы крупными каплями падали на пол.

Сам Суходолов не пошёл на первый урок, чтобы не смущать учителя. Однако вечером заглянул к нему в комнату.

– Ну – с, как начало, Тарас Петрович?

– Не знаю даже, как и ответить Вам, Владимир Андреевич. Опыта, как Вы понимаете, у меня никакого. Ориентируюсь только по своей учёбе в бурсе.

– Опыт – дело наживное. Главное, что любите этих замарашек. Это видно.                               И, помолчав немного, добавил:

– Понимаю, что будет трудно. Ведь большинство из них даже не видело ничего написанного. И понять, как это звук можно написать – ох, как не просто. Но, думаю, что поймут. А теперь всё – таки расскажите мне, что не устроило Вас в церкви. Ведь было там и спокойно, и сытно …

– Ах, дорогой Владимир Андреевич! Может, не прав я. Но, являясь человеком глубоко верующим, не могу согласиться с теми порядками, которые бытуют в нашей церкви.

– А что же не нравится Вам, Тарас Петрович?

– Мздоимство прежде всего. Знаете, снаружи всё выглядит благопристойно, а изнутри – гнилые отношения в церковной братии, поборы с мирян …

Я бы не хотел вдаваться в подробности, называть лиц, с которыми меня свела судьба.

– Ну что ж, я не настаиваю. Тем более что и сам не склонен считать церковников святыми. Да и в чудеса церковные не очень верю. Хотя и не считаю себя безбожником.

***

 

А годы шли в независимости от желания наших героев и делали с ними свое вечное дело – для кого счастливое, для кого не очень. Суходолов так и не женился. Волосы и усы его еще больше поседели. Но он был крепок телом, ум его оставался таким же быстрым, как и раньше. Пара чистокровных английских верховых лошадей стала его основной гордостью. На всей Тамбовщине не было лошадей быстрее, чем его Викинг и Галета. Он каждый день заходил к своим любимцам, проверял, хорошо ли вычищены, хорошо ли накормлены. Для них да еще для двух лошадей трахененской породы была построена отдельная конюшня, возле которой огромный двор для тренировки лошадей. Тренировал их он часто самолично. Он даже научился заново ездить в седле, не смотря на свою негнущуюся в колене правую ногу. Шорник Трофим придумал специальное стремя под эту увечную ногу, благодаря чему он неплохо держался в седле. И даже начал сам выступать на скачках. Однако чаще всё – таки он ездил в коляске, выписанной специально для него из Германии, которую почему – то называли его знакомые по бегам американкой. Она тоже предусматривала его увечье.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.