Константин Комаровских. Душегуб, или беспутная жизнь Евсейки Кукушкина (роман, часть 9)

Рассказ Зухендаля

Германия, 20 – 21 -й века

Мой дед воевал в составе Красной Армии. В сорок четвёртом попал в плен и был помещён в концентрационный лагерь, находящийся в Баварии, под Мюнхеном. В сорок пятом лагерь освободили американцы. Смутное и трудное было тогда время, как вы знаете. Дед был настолько истощён, что едва мог передвигаться. Всем узникам было предложено английское или американское гражданство. Кто – то согласился, кто – то нет. Несогласившихся переводили в лагерь для перемещённых лиц под Мурнау. Это пригород Мюнхена, как вы уже поняли. Там продолжалась их обработка. Американцы говорили, что на родине их ждет новый лагерь. Люди были в полной растерянности. Многие не поверили американцам, согласились вернуться в Советский Союз. И только там уже поняли, что американцы говорили правду. Дед тоже не знал, как правильно поступить. Он не очень верил американцам, но, с другой стороны, прекрасно знал о репрессиях тридцатых годов, поэтому возвращаться в Россию было страшно. Американская охрана лагеря была чисто символической по сравнению с немецкой, так что сбежать не представляло особого труда. Но куда потом? Ни дед, ни другие пленники этого не знали. Однако некоторые всё же бежали. Может быть, рассчитывали самостоятельно добраться до России, не знаю. С дедом поговорить мне не удалось, я родился уже после его смерти. Может быть, дед рассчитывал выдать себя за немца, так как хорошо знал немецкий язык. Так или иначе, дед сбежал из лагеря. Но в полосатой робе узника, да еще без документов, идти было опасно. Нужна была другая одежда. Денег, естественно, у него не было, рассчитывать, что кто – то из населения его пожалеет и переоденет, не приходилось – он был для этого населения врагом. Тогда ещё не все трупы немецких солдат были захоронены или хотя бы убраны. Люди были настолько напуганы, что им было не до мёртвых. И вот он нашёл подходящий по размерам труп какого – то солдата и переоделся в его одежду. Навряд ли приятный запах исходил от этой одежды, но выбирать не приходилось. В кармане униформы были документы солдата. Первой мыслью было воспользоваться этими документами. Но фотография в солдатской книжке была настолько не похожа на нового хозяина униформы, что дед счёл более разумным эти документы выбросить вместе со своей лагерной робой. И побрёл он дальше, избегая встреч с патрулями. А сил оставалось всё меньше и меньше. Наконец, они иссякли полностью. Но он всё – таки сумел добраться до Мурнау, где упал под каким – то забором в голодном обмороке. И умер бы, как многие другие, если бы не счастливый для него случай. Забором, под которым упал дед, был обнесён дом оберштурмбанфюрера Эриха Краузе. Хозяина, правда, уже не было в живых – он погиб ещё в сорок втором. В доме жили две его дочери – Эльза и Гертруда. И вот одна из них, Эльза, возвращаясь домой из города, куда она ходила за продуктами, которые раздавали мирному населению оккупационные власти, заметила лежащего под забором солдата. Сначала ей показалось, что это мёртвый. Но, выходя утром из дому, она не видела здесь никакого мёртвого. Когда она подошла ближе, то поняла, что перед ней живой человек, вернее, чуть живой. Глаза его были закрыты, но едва заметные дыхательные движения говорили, что жизнь ее теплится в этом грязном вонючем существе, возраст которого даже приблизительно определить было невозможно. Эльза остановилась, мучительно думая, что делать. Обратиться в американскую комендатуру – но она не говорит по – английски, не сможет толком объяснить, как и что. Да и кто будет там слушать дочь известного эсэсовца. Страшно. Оставить этого человека здесь, под своим забором – тоже страшно. Рано или поздно его обнаружат, начнутся расспросы. А ей совсем не хотелось, чтобы новые власти узнали, что её отец занимал в СС высокий пост. Неизвестно, как это будет расценено и чем это может им с сестрой грозить. Вдруг человек застонал и попытался что – то сказать. Эльза, превозмогая страх, наклонилась над солдатом. Смогла разобрать несколько слов.

– Hilfe! Я умираю…

Вторую фразу она не поняла, но это было произнесено не по – немецки. Скорее всего, это было сказано по – русски.

– Wer sind Sie?

– Ich kann nicht mehr… Всё, конец.

– Warten Sie mal! Einen Augenblick! – произнесла она срывающимся голосом и бросилась в дом.

– Что случилось, Эльза? На тебе лица нет.

– Там, около забора человек.

– Он что, напал на тебя?

– Он умирает.

– Ну и что, сейчас многие умирают. А сколько в войну умерло и было убито!..

– Но ты понимаешь, что будет, если около нашего дома обнаружат мёртвого человека? Нас ведь могут обвинить в убийстве.

– Давай вызовем полицию.

– Гертруда, ты с ума сошла! Какая сейчас полиция!

– Ну, так обратимся в американскую комендатуру.

– И там расскажем, что мы дочери оберштурмбанфюрера СС? Ты хоть понимаешь, что это такое сейчас? Тем более, похоже, что этот человек – русский, хотя одет в немецкую солдатскую форму.

– С чего ты взяла, что он русский?

– Он в бессознательном состоянии, что – то бормочет то по – немецки, то по – русски.

Читайте журнал «Новая Литература»

– А ты что, знаешь русский язык? Когда это ты успела его выучить…

– Русского языка я, конечно, не знаю, но поняла, что он говорил по – русски. Кто бы он ни был, его надо принести в дом, там будет видно. Если он на самом деле русский, то нас, может быть, еще и похвалят, ведь американцы – союзники русских.

– Ах, Эльза, Эльза! Видно, понравился тебе этот русский. Да и то правда, немцев – то всех перебили…

– Не говори чепуху, лучше пойдём, поможешь мне принести его в дом.

Вдвоем они затащили солдата во двор. Он не был тяжёлым.

– Кожа да кости, – заключила Гертруда. – А не из концлагеря он случайно?

– Может быть. Но форма на нем солдатская, на заключенных такой не может быть.

Но это всё равно, он же человек, а мы с тобой обе христианки, обязаны помогать людям.

– Особенно русским, которые убили нашего отца.

– Тогда была война. Да ведь и не Россия напала на Германию.

– Ты знаешь, что я никогда не разделяла взгляды социал – националистов, но всё – таки русские – наши враги.

– Во – первых, неизвестно точно, русский ли он. Во – вторых, Христос учил возлюбить и врагов своих.

– Ты меня не убедила, но поскольку ты – моя старшая сестра, я должна тебя слушаться и помогать тебе.

На этом сестры закончили спор и принялись за весьма неприятное для себя дело – приводить в более – менее божеский вид этого несчастного. Он так и не приходил в сознание, только иногда глухо стонал. Пришел в себя он только на следующий день. Начал говорить. Говорил только по – немецки. Сестры узнали, что перед ними на самом деле русский офицер и узник концлагеря. Узнали, что зовут его Алексей Суходолов. Он оказался приятным собеседником.

– Сколько же лет тебе, Алекс? Можно, мы будем тебя так называть?

– Что ж, Алекс так Алекс, мне все равно. А лет мне скоро будет двадцать пять.

– Выглядишь ты, конечно, значительно старше.

– Ах, милые мои спасительницы! Вы или так наивны или просто смеётесь надо мной. Провести год в том санатории, который называется концентрационным лагерем – это, наверное, что прожить пятьдесят лет нормальной жизни. Зато, видите, какой стройный я! – горько усмехнулся Суходолов.

– Ничего, мы тебя откормим.

– Да вам самим – то, наверно, нечего есть.

– Новые власти выдают кой – какие продукты. Пока никакого особого учёта нет.

– Будет, девушки. Просто так никто продукты давать не будет. Так что, ещё дня два – три воспользуюсь вашим гостеприимством, а потом …

– А что потом? Куда ты без документов и денег – до первого патруля. И отправят тебя снова в лагерь. А в лагерь ты явно возвращаться не хочешь – не для этого бежал оттуда.

Или у тебя есть какой – то план?

– К сожалению, никакого определённого плана у меня нет.

– А здесь, в Баварии, хотел бы остаться?

– Мне сейчас всё равно. В России у меня никого нет. Родители погибли – бомба попала точно в тот дом, где они жили. Об этом мне сообщили в письме соседи еще в сорок втором. Братьев и сестёр у меня нет. Жениться не успел. Да и в России меня, скорее всего, ждёт новый лагерь, навряд ли лучше предыдущего. Ведь Сталин с Гитлером в своё время были большими друзьями, многое переняли друг у друга. Говорят, правда, что концлагеря придумали англичане. Но это в данном случае не играет роли.

– Кстати, откуда у тебя такой Hochdeutsch? Ты говоришь, как диктор берлинского радио.

– А что, это будет бросаться в глаза?

– Навряд ли. Но ты не ответил на мой вопрос.

– Я учился в институте иностранных языков, должен был стать военным переводчиком. Немного не успел закончить учебу – началась война. Всех таких, как я, сразу же забрали на фронт. И три года я служил переводчиком. Так что, я теперь почти немец, – постарался улыбнуться Владимир. – Документов немецких, правда, у меня нет.

– Слушай, Эльза, а что, если обратиться к Клюге? Он ведь сейчас назначен временным бургомистром Мурнау.

– И ты думаешь, он захочет нам помогать? Его же именно наш отец отправил в лагерь. Мы для него идейные враги.

– Клюге – умный человек, да и добрый к тому же. Он должен понять наше положение. А ты, вспомни, была его любимой ученицей, не смотря на то, что отца нашего он, наверно, ненавидел.

– Алекс, а ты случайно не встречался в лагере с Клюге?

– Наивные вы девушки, в вашем представлении концлагерь – это курорт Баден – Баден, где люди свободно гуляют и знакомятся друг с другом. Немцев в лагере, видимо, было много. Но фамилии Клюге я не слышал. А попробовать стоит, ведь никакого другого варианта у нас просто нет.

– Хорошо. Завтра я попытаюсь пробиться на приём к бургомистру. Надеюсь, что он меня еще помнит.

Огромная толпа понурых мрачных людей встретила Эльзу у резиденции бургомистра. Резиденция была размещена в здании как раз той школы, где училась Эльза и где нынешний бургомистр преподавал когда – то немецкий язык. Здание ратуши, как и многие другие дома, было почти полностью разрушено бомбами или артснарядами. Эльза заняла очередь. Постояв полчаса, она поняла, что ее 216 – я очередь подойдёт, быть может, только через несколько дней.

– Не получилось, Алекс. Слишком много людей хотят что – то узнать, что – то получить для жизни. Попытаю счастья завтра, не получится – послезавтра. А тебе в городе показываться нельзя. Всюду американские патрули. Останавливают всех мужчин, проверяют документы. Людей без документов помещают в лагерь для перемещённых лиц. Я не знаю точно, что это такое, но думаю, ничего хорошего. Да, тебе надо переодеться. Если соседи увидят тебя в таком наряде, могут доложить в комендатуру, и тогда… тогда больше я тебя никогда не увижу.

– А хочется увидеть?

– Какой ты быстрый! Хочешь, чтобы я призналась тебе в любви?

– Не до любви сейчас.

– Но надо думать и о будущем. Ведь кончится же когда – то эта страшная разруха, этот мрак, что получила Германия по злой воле одного безумного человека.

– Эльза, я тебе безмерно благодарен за своё спасение. Если бы не ты, я, скорее всего, просто бы умер под забором. А это очень обидно – пройдя все ужасы фронта и концлагеря, сдохнуть под забором в пригороде Мюнхена. А, впрочем, не всё ли равно, где умереть! Но что это я всё о смерти… Живой ведь, и руки – ноги работают. И, думаю, всё остальное тоже, – улыбнулся он, окинув каким – то другим, чем обычно, взглядом стройную фигуру Эльзы.

– Это ты о чём? – покраснела Эльза.

– О том, о чём поговорим попозже.

Через несколько дней Эльзе все же удалось попасть на приём к бургомистру. Она с большим трудом узнала в этом седом старике своего бывшего учителя, красавца с большими карими глазами, от которого были без ума все старшеклассницы. Зато он её узнал сразу.

– Эльза! Как ты выросла и похорошела. Настоящая невеста. Только вот женихов осталось маловато. Но мы поищем. Или помощь в этом деле не нужна? – весело встретил её Клюге.

– А я, вот видишь, сумел остаться в живых. Хотя сделать было очень непросто. Видимо, так было угодно богу. А может, просто случайно. Ведь не все же гибнут даже при крушении поезда. Вот и наш огромный поезд по имени Германия потерпел страшное крушение, а смотри, сколько осталось ещё живыми, – он показал рукой на огромную толпу перед окнами школы.

– Извини, времени мало, давай к делу. Тебе чем – то помочь?

– Да, мне очень нужна Ваша помощь, господин Клюге.

Она рассказала, как они с сестрой нашли и выходили пленного русского офицера.

– Вы поступили, конечно, благородно. Однако пора и честь знать. Да и для вас небезопасно дальнейшее пребывание русского офицера в вашем доме. Пусть он идёт в американскую комендатуру, его передадут советским властям.

– Вот этого – то как раз он и боится. На родине его, скорее всего, ждёт новый лагерь, не лучше немецкого.

– Я слышал об этом, но не очень верю. Ведь не полные же идиоты эти русские, чтобы отправлять в лагерь своих солдат, тем более, что Россия понесла колоссальные потери мужского населения, видимо, много больше, чем Германия.

– Может, всё так, как Вы говорите, но он не хочет возвращаться на родину.

– Думаю, что есть и другая причина. Или я не прав?

– Что Вы имеете ввиду?

– Сколько ему лет? – вместо ответа спросил Клюге.

– Двадцать пять. А какую роль в данном вопросе играет его возраст?

– Видимо, самую главную. Я бы тоже остался с такой красавицей.

– Что Вы, что Вы, господин Клюге! Я о таких вещах даже не думаю.

– А об этом и думать не надо, чаще всё получается само собой. Кстати, он говорит по – немецки?

– Не хуже нас с Вами.

– Что ж, хоть он русский, мне он не враг, а скорее, товарищ по несчастью. Надо подумать. Как его звать?

– Алексей. Алексей Суходолов.

– Суходолов…Постой, постой. Сухомлинов – помню, был военным министром во время первой войны. А Суходолов? Тоже знакомая фамилия. Где я её слышал? В лагере? Нет. А, вспомнил. В молодости я серьёзно увлекался историей и даже намеревался написать диссертацию о роли немцев в русской армии. При изучении материала о генерале Скобелеве мне и пришлось столкнуться с этой фамилией. Это был полковник, личный друг генерала.

– А диссертация? Вы ведь преподавали в школе немецкий язык.

– Да – да. Виновата опять же война, только не вторая, а первая, четырнадцатого года. Когда началась война с Россией, диссертации подобного рода по понятным причинам стали нежелательными. Более того, могли обвинить даже в шпионаже в пользу России. А вскоре меня забрали на фронт. Вернулся только в восемнадцатом. Была примерно такая же разруха, как сейчас. Да, Германия ничему не научилась… В общем, что – нибудь придумаем. Ты скажи свой адрес, я пришлю человека. Самой тебе сюда не прорваться, – засмеялся Клюге, опять показав рукой на людское скопище за окном.

– Что придумал Клюге, я не знаю, на то он и Клюге, – улыбнулся Зухендаль, – но дед получил какие – то документы на имя Алекса Зухендаля, став гражданином Германии. А дальше …

– А дальше, – перебил его Ланин, – Эльза стала фрау Зухендаль.

– Абсолютно верно. Так что, я русский только на четверть, квартерон, как говорят о таких в Южной Америке. Но считаю, по крайней мере, в душе, себя русским. Не знаю даже почему, но мне хочется быть русским. Может быть, русские гены виноваты. Вот такие, господа парадоксы – внук советского офицера и правнук оберштурмбанфюрера СС, а ныне немецкий профессор истории, принимает своих русских друзей в родовом гнезде немецких баронов Краузе. Да – да, Эрих фон Краузе был бароном. Это, конечно, не граф, но всё же… А нацистом он стал, кстати, по идейным соображениям. Так что, национал – социалистская рабочая партия Гитлера пополнялась не только люмпен – пролетариями. Как, впрочем, и партия большевиков в России.

– Мы Вам очень благодарны за этот интересный рассказ. История весьма романтична.

Однако пока остается неясным, имеете ли Вы родственные отношения с полковником Суходоловым.

– Извините, что перебиваю, но мы ведь договаривались, что будем на «ты».

– Я, в свою очередь, тоже прошу прощения, просто забыл, – слукавил Ланин. Он прекрасно помнил об этом договоре, но как – то не поворачивался язык сказать «ты» этому лощёному, так не похожему на его товарищей по работе, человеку.

– А, впрочем, ты так ты, – решился Ланин.

– Но позвольте продолжить свой рассказ. Все, что вы сейчас услышали, я узнал от бабушки Гертруды. Ей уже за далеко за восемьдесят, периодически она становится, мягко говоря, не в своём уме, но в периоды озарения может что – то вспомнить. Хотя о событиях тех лет говорит очень неохотно. У меня возникли смутные подозрения, что она была тоже неравнодушна к спасённому русскому офицеру. Но он предпочёл старшую сестру. Впрочем, не мне разбираться в их сердечных делах. Я бы вас познакомил с бабушкой Гертрудой, но, во – первых, она не говорит по – русски, во – вторых, выглядит, далеко не блестяще. Мне бы не хотелось портить вам впечатление о Германии созерцанием неопрятной полубезумной старухи. Так что, придётся вам поверить мне, считайте, что первоисточник недоступен по техническим причинам. Что касается родственных отношений, то подтвердить их документально мне не удалось. Никаких документов у пленного русского офицера, естественно, не было. Да и дед умер ещё до моего рождения. А с отцом разговоров на эту тему я не вёл. Как – то не принято было ворошить прошлое, да и не приветствовались подобные разговоры во времена моей ранней молодости, когда ещё был жив мой отец. Вы, надеюсь, помните, что был тогда Советский Союз, а в Баварии был Штраус. Не Иоганн, а Йозеф, лидер христианско – демократического союза, который относился к Советскому Союзу, мягко говоря, не очень хорошо. Надеюсь, вы знаете, о ком я говорю.

– Извини, а что случилось с отцом?

– Он умер десять лет назад от рака.

– Наши запоздалые соболезнования.

– Благодарю.

– А что профессор Суходолов?

– Я выяснил, что его звали Василием. Василий Андреевич.

– Всё сходится. Полковника звали Владимиром Андреевичем. А если учесть, что жили они в одно время, то, скорее всего, они были родными братьями. И тут вспоминаются твои слова, что у твоего прапрадеда был брат, офицер русской армии. Таким образом, получается, что господин Зухендаль является прямым родственником полковника Суходолова, с чем мы тебя и поздравляем, дорогой наш друг Алексей Суходолов. Кстати, как твое отчество, хоть в Германии и нет такого понятия как отчество?

– Отца моего звали Петер, в русской транскрипции Петр.

– Что ж, одну загадку мы разгадали. Вторая, можно сказать, тоже разгадана. Фердинанд Шульц на самом деле является прямым потомком того майора Шульца, в этом мы убедились при изучении некоторых документов и посещении деревни Степановки, родовой усадьбы Суходоловых. Оставался не совсем понятным ефрейтор. Но мне, дорогие друзья, удалось разгадать, думаю, всё полностью. Фердинанд, конечно, мне здорово помог. Вот сейчас мы вставим твой рассказ, Алексей, и думаю, можно отдавать печатать. Если, конечно, вы оба найдёте сей скромный труд достойным печати. А поскольку я не обладаю даром артиста художественного слова, думаю, будет лучше, если вы почитаете это сами. Вот диск.

– Я вижу, ты прислушался к моему совету, затмить Джека Лондона.

– Так выпьем за нового литературного гения, друзья!

Мозельское, которым угощал Зухендаль, очень понравилось Ланину. Пожалуй, впервые в жизни он получал удовольствие от выпитого вина.

– Жаль, что нет его в Томске, – даже подумалось ему.

 

 

Болгария, 19 – й век                                                                                                                                                       – Ваше высокоблагородие, господин генерал приказали сообщить, что ждут Вас на совет в шесть часов, – вестовой стоял перед Суходоловым во фронт.                                                   – Передай генералу, что обязательно буду.

Вестовой ускакал. Суходолов знал тему военного совета – наступление. К наступлению готовились уже несколько дней. Всем порядком надоела эта война. Много народу полегло здесь, в Болгарии. А зачем нам эта земля? Своей в достатке. Но не уходить же теперь, когда победа кажется такой близкой, хоть и измотаны войска до предела. В его полку даже лошадей на всех не хватает – много погибло их в предыдущих боях.

Суходолов вышел из палатки. Кругом горели костры, у которых где сидели, где стояли его драгуны. Он подошел к ближайшему костру. Сидящие около него офицеры вскочили со своих мест.

– Сидите, господа, сидите. Завтра, даст бог, двинемся. Генерал собирает на совет. Ты, Шульц, проверил, все ли получили теплые портянки и рукавицы? Смотри, а то обморозятся ребята, воевать будет некому. Проверь, пожалуйста, сам лично. Да и генерал сегодня наверняка спросит об этом.

Шульц, крупный рыжеватый немец, родившийся в России, был правой рукой Суходолова. Лихой рубака, смелостью отличался отчаянной. Однако был осторожен и истинно по – немецки расчётлив. Одет был всегда безукоризненно. Даже здесь, в заснеженных горах, он выглядел элегантно.

– А теперь отдыхать, господа, отдыхать. Караулы проверь, Фёдор Фёдорович. Меня разбуди через час, если засну. В шесть к генералу.

Суходолов вернулся к себе в палатку. Маленькая печурка почти совсем погасла.

– Пахом! – крикнул он денщика.

– Я тут, ваше высокоблагородие, – встрепенулся задремавший было Пахом.

– Холодновато что – то.

– Сей момент.

Пахом открыл дверцу железной печурки и набил ее топку ветками сухой яблони. Вскоре огонь весело затрещал, загудел в трубе. Стало немного теплее. Суходолов хотел прилечь, но раздумал. Сел на раскладной походный стул и закурил папиросу.

– В бой завтра. Это хорошо.

Суходолов пошевелил правой рукой. Тупая боль в плече напомнила о не очень давней сабельной ране. Рана – то заросла, а боль полностью не проходит. Суходолов выдернул из ножен палаш, вынес его перед себя эфесной тарелкой против рта. Конец палаша в верхах в совершенной прямизне. Всё правильно, не забыл, что было написано в наставлении. Да и как забудешь, если уже много лет подряд занимаешься этим делом. Суходолов поиграл палашом, порубил воздух – вроде ничего, немного больно, но терпимо. Вставил палаш в ножны.

– Да. Долго не нарубишься с таким плечом. А впрочем, не положено тебе самому рубиться. Есть кому. Да и вообще придется ли рубиться – неизвестно.

Суходолов вытащил из кобуры пистолет, положил его на колено. Воронёная сталь тускло блестела при неверном свете двух сальных свечей.

– Вот эта штука, может быть, пригодится.

Он подбросил пистолет, поймал его в воздухе за рукоятку и мгновенно направил в торец палатки. Но нажимать на спусковой крючок не стал – не нужен лишний шум. Суходолов устроил пистолет снова в кобуру и задумался. Что – то не то стало в их отношениях со Скобелевым. Вместе учились в академии, воевали и в Хиве, и здесь, Плевну вместе штурмовали. И ласков с ним генерал всегда, а вот что – то не так. Суходолов боялся сам себе признаться, что, может, зависть его одолела. Скобелев вот уже генерал – лейтенант, а он, Суходолов, судя по всему, дальше полковника не двинется. Честь, конечно, Скобелеву по заслугам. Но ведь и он, Суходолов, не прятался за спины своих драгун, всегда первым врывался во вражеские редуты, рубился лихо, казалось, нет тех преград, которые бы он не одолел. А впрочем, кто такой Скобелев и кто такой Суходолов? У Скобелева отец, Дмитрий Иванович, при дворе большой человек. А у него? Захудалый помещик, у которого едва ли три сотни душ когда – то и было. Единственное, что есть у него – именье в тамбовской глуши, почти не приносящее дохода. Ему представился их старый дом с белокаменными колоннами, яблоневый сад, за которым настроены овины и конюшни. А дальше – обширные поля. Отец даже толком не знал, сколько у него земли. Когда – то все эти три сотни крестьян работали на них. А теперь, после этой чёртовой реформы, все стали свободными, нос задирают, работать не хотят. Ко всему управляющего толкового нет. Был хороший управляющий – отец Шульца, Фердинанд. Да прибрал его господь почти сразу после реформы. Не выдержал обожавший порядок старый немец, что всё пошло прахом. А теперь, когда не стало и отца, вовсе худо дела пошли в имении. Сам же Суходолов всё время в походах. Даже жениться не успел. Брат Василий как поступил в Московский университет, так и остался в Москве, навсегда порвав со своим помещичьим прошлым. А сын Фердинанда, тоже Фердинанд, с ним вместе мыкается то по Азиям, то по Европам. Но вот, дай бог, разобьём турок, вернемся мы с Шульцем в свою Степановку. Вот тут – то уж и возьмёмся за хозяйство.

Отвлек его от этих мыслей тот же Шульц.

– Время, господин полковник.

Суходолов вытащил часы – без десяти шесть. До генеральской палатки идти минут пять. Суходолов встал, оправил мундир. Пахом подал ему шинель и папаху. Выйдя из палатки, он еще раз глянул на часы. У него в запасе еще три минуты. Он снова закурил. Приходить рано неудобно, скажут – как мальчишка. Опаздывать тоже нельзя, скажут – постарел полковник. Суходолов докурил папиросу. На часах было без пяти шесть. Он бодрым шагом направился к генеральской палатке. Снег скрипел под его сапогами: вперёд, вперёд…

Генерал был, как всегда, во всем белом. Только эполеты сверкали золотом.

– Все в сборе? Располагайтесь, господа, кто, где и как может. Пока без удобств. Удобства, надеюсь, ждут нас в Шипке, после её взятия, разумеется.

Господа! Вы в принципе всё знаете, поэтому буду краток. Мы одержали ряд славных побед. Но турки окончательно не разгромлены. Ещё много их засело за Шипкой. Сейчас основные турецкие силы в Шейново. В этой небольшой деревушке они выстроили, как они считают, неприступные оборонительные сооружения. Но нет ничего неприступного для русского солдата! Надо кончать войну. Верховной Ставкой решено не зимовать в горах, а немедленно сбить врага с Балкан на широком фронте. Для этого образовано три колонны. Командовать правой колонной, в составе которой все присутствующие здесь господа офицеры и вверенные им войсковые части, доверено мне. По нашим данным, турок около тридцати пяти тысяч. На их правом фланге янычары, на левом мамелюки. Это их отборные войска, головорезы, которых Вессель держал в сохранности до самого конца. Вессель, конечно, проходимец, но умом и хитростью не обижен.

У нас в колонне 15,5 тысяч солдат. Нам предстоит перейти Балканы через Иметлинский перевал. Зимой в этих местах даже болгары не ходят. А русский солдат должен пройти. Семнадцать вёрст по горам нам надо пройти за трое суток. И это, господа, в глубоком снегу по краю пропасти. Выступаем завтра вечером. Днём нельзя: проход простреливается турецкой артиллерией. Господа, еще раз напоминаю: во избежание обморожений всех солдат экипировать тёплыми фуфайками, рукавицами и портянками. Лично проверю завтра днём. От этой, казалось бы, мелочи во многом зависит боеспособность нашего отряда.

Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамён.

У нас четырнадцать горных пушек. Самое трудное дело будет перетащить их. А без них нам не обойтись. Но вспомним героический переход графа Суворова – Рымникского через Альпы. Тогда ведь было не проще. Так не посрамим славу наших великих предков. Вперёд!

Скобелев этими словами закончил свою речь.

– Все свободны, господа.

Он ещё раз оглядел всех присутствующих. Все молчали. Какие разговоры, какие вопросы. Назад пути нет, только вперёд!

Взгляд Скобелева остановился на Суходолове.

– Я попрошу Вас задержаться, полковник.

Офицеры начали расходиться. Наконец, Скобелев и Суходолов остались одни.

– Садись, Владимир Андреевич. Не время, может быть, для такого разговора. Но, кто знает, доведётся ли ещё поговорить, ведь не бал идем. Не нравится мне твоё настроение в последнее время. Уж не захворал ли?

– Абсолютно здоров, Ваше превосходительство.

– Оставь этот тон. Ведь мы с тобой старые друзья. И в академии вместе учились, и под одними пулями ходили. Помнишь Хиву, Ходжент? А Плевну? То – то. Да, сейчас мы с тобой в несколько разном положении. Видно, это тебя задевает. Но ведь должен же кто – рто командовать! Или ты считаешь, что моё теперешнее положение не заслужено?

– Никак нет. Абсолютно заслужено.

– Я тебя уже просил, брось ёрничать. Ты ведь тоже получил полковничье звание за Плевну, так что должен быть не в обиде. А потом, посуди, что есть у тебя и что есть у меня. Ты – помещик. У тебя хорошее именье, много земли. А у меня что? Только вот это.

Скобелев коснулся своих эполет.                                                                                                                                        –   Даже жены уже нет, – грустно промолвил он после некоторой паузы. Суходолову показалось, что лёд между ними начал таять.

– Извини, Михаил Дмитриевич. Думаю, тебе просто показалось. Я как был твоим верным другом, так и остался. А пули азиатские да сабли турецкие я не забыл. Может быть, я просто устал от войны. Вот разобьём турок, выйду в отставку, поселюсь в своей Степановке, заведу детей.

– Ты подумай хорошенько о том, что я сказал. Если всё получится удачно, буду ходатайствовать перед великим князем о производстве тебя в генералы. И прошу, не бросайся сам в сабельную атаку, не по чину тебе теперь это. Есть у тебя для этого Шульц. Да и про руку раненую свою не забывай.

– Не забуду, Михаил Дмитриевич.

– А теперь ступай. Господь с тобой.

Утром Суходолов выстроил свой полк. Большинство драгун были на конях, которые ржали и нетерпеливо били копытами снег, будто тоже понимали, что скоро в бой. Часть солдат стояло без лошадей. Их лошади были убиты в предыдущих сражениях, новых найти не успели.

– Драгуны! Друзья! – обратился Суходолов к солдатам.

– Сегодня вечером мы выступаем. Переход предстоит чрезвычайно трудный. Этим путём даже болгары не ходят зимой. А мы пройдём! Семнадцать вёрст – это немного. Однако идти придётся в горах, где много снегу. Поэтому собрать и приготовить лопат столько, сколько можно. Вам, ребята, – обратился он к безлошадным, – придется пробивать через снег путь всем остальным. Прежде всего – пушки. Без пушек там делать нечего. Впрочем, с пушками придется заниматься всем. Повторяю, будет трудно. Но ведь не впервой, братцы!

Суходолов улыбнулся.

– Всех безлошадных – в распоряжение артиллеристов. Мы идем в авангарде. С нами генерал Скобелев, а с ним не пропадём! Непосредственное командование продвижением возлагаю на майора Шульца. Накормить всех как следует. Не жалеть мяса, Фёдор Фёдорович. В походе может не быть времени для нормальной еды. Разойдись!

Суходолов спешился и потрепал своего Викинга по шее.

– Что, Викинг, последний бой нам с тобой предстоит, дай бог? Сколько раз на волоске от смерти были, а вот – живы.

Викинг, рыжий донской жеребец, потянулся к хозяину губами, будто хотел поцеловать его.

– Ладно, ладно, отдыхай пока, – Суходолов еще раз потрепал жеребца по холке и передал поводья подоспевшему Пахому.

В пять вечера длинная колонна авангарда медленно двинулась в горы, в сторону Иметлинского перевала. И вскоре началось! Все знали, что снегу будет много, но, чтоб до двух с половиной аршин – этого не мог предполагать никто. Лопат явно не хватало. Да ещё вскоре вступили на карниз шириной аршин в тридцать. Справа отвесная скала, слева – пропасть. Удавалось пробить дорогу в снегу только такую, чтобы идти гуськом. Пушки тащили и лошади, и люди, облепив орудие, как муравьи. Шли в темноте, стараясь пройти скрытно. Колонна растянулась на все семнадцать верст. Когда авангард уже спускался с гор, последние части только приступили к движению. Скобелев собрал совет.

– Господа! Пока не подойдёт хотя бы половина отряда, штурмовать Шейново – безумие. Но вот перед нами деревня Иметли. Там тоже турки, но их немного. И они нас уже обнаружили. Пока их пули не долетают до нас, но они всегда могут и долететь. Надо взять эту деревню и приготовиться к основному штурму.

Скобелев замолчал. И тут послышался винтовочный залп.

– А впрочем, господа, я уже опоздал с этим решением. Бой уже идёт. Сколько пушек спущено с перевала?

– Восемь, Ваше превосходительство.

– Все восемь выдвинуть как можно ближе к Иметли. Огонь из пушек залпом. Тут же залп из винтовок. Перезаряжать – и снова залп. И так до вечера. В атаку пойдем ночью.

К ночи Суходолов получил приказ обойти своим полком Иметли с правого фланга и ударить почти в тыл туркам. В это время пехота стреляла залпами из дальнобойных винтовок. Суходолов сосредоточил свой полк в небольшой роще в полуверсте от Иметли. Прискакал посыльный от Скобелева.

– Генерал приказал идти в атаку!

– Палаши вон! Ступай! Вперёд, ребята!

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.