В свете последних событий, случившееся даже где-то радовало Петровича. Принцип «лежачего не бьют», облегчал его участь, но не решал проблему в целом.
Воскресенье было солнечное и зовущее, захотелось встать и подойти к окну. Как только Петрович зашевелился, сосед по койке справа приподнялся на один локоть:
– Выпить не найдется?
Петрович обернулся на его покрытую синяками рожу:
– Не пью.
– А покурить?
– Не имею привычки.
– Сдохнуть можно от этого лечения, – подытожил диалог синерожий.
– Ты, Вася, сдохнешь не от лечения, а от своей поганой тяги к кайфу, – прокомментировал услышанное старичок, сидящий за столом, заставленном чайными принадлежностями. – Чайку, уважаемый, не желаете? С домашним рыбным пирогом. Моя благоверная пекла, – обратился он уже к Петровичу.
На тарелочке лежал, желтый от масла, сдобный пирог с золотистой корочкой, а из его середины выпирала розовая горбуша, накрытая слоем лука и слоем грибов.
Петрович сглотнул слюну:
– У меня чашки для чая нет.
– Это поправимо, – старичок пододвинул белоснежную чашечку на белоснежном блюдечке. – Не побрезгуйте. Вас как величать прикажете?
– Иннокентий.
– А меня Сергей Сергеевич. Вот и познакомились.
Пока старик суетился над чайником, Петрович поднял тарелку с пирогом к носу, втянул в себя аромат сдобного праздника и, закрыв глаза, замычал от наслаждения.
Сергей Сергеевич обрадовался такой реакции:
– Подобное больше нигде не попробуете. Моя супруга – не женщина, а удовольствие. Правда, правда. Я женился на ней именно поэтому поводу. Я таксистом с молодых лет работал. Раньше эта профессия была и почетная и доходная. Деньги, дефицит, бабы красивые – каждодневная наша добыча, – старик закрякал от смеха. – А мой напарник как-то говорит: «Серый (это мое прозвище), ну что ты все заработанное на ветер бросаешь со случайными проходимками? Женись на моей сестре – не женщина, а удовольствие». Ну, познакомились, стали встречаться. Я смотрю на свою невесту и удивляюсь – за что баба не возьмется, все делает с каким-то наслаждением: и убирает, и стирает, и готовит, и кушает то, что приготовит, а целуется…, – старик снова закрякал. – Вот я и женился на этом «празднике жизни».
– Слово «удовольствие», между прочим, означает на русском языке «волю уда», где «уд» – мужской половой орган. Раньше удовольствие обозначало только мужской оргазм, а затем перешло на все ощущения, создающие положительные эмоции, – активизировался Вася, усаживаясь на скрипучей больничной койке. – В христианстве телесные удовольствия чревоугодия и похоти считаются грехом, а в противовес проповедуются удовольствия духовные: радость и блаженство. Вопрос: чем же, господа, вы от меня так сильно отличаетесь?
– А тем, Василий, что мы не помрем раньше времени, опустившись до животного состояния.
– Все мы уже давно животные, – Василий снова рухнул на подушку, накрывшись с головой одеялом.
– Преподавателем был когда-то по философии, и вот, допился до мордобоя, – махнул рукой в сторону философа старик. – А вы здесь как очутились, Иннокентий?
– Служебная травма.
– «Наша служба и опасна и трудна»? Вас как из операционной привезли, я сразу понял, что за «птица». Я со столькими людьми за свою жизнь пообщался, пока баранку крутил, по глазам могу рассказать судьбу любого человека.
– Спасибо за угощение, Сергей Сергеевич, спасли от голодной смерти. Вы не знаете случайно, где здесь вещи свои забрать можно?
– У кастелянши можно забрать в подвале. Только она сегодня не работает.
– Как не работает? – с этими словами Петрович окинул взглядом надетую на него неопределенного цвета казенную пижаму. – А по каким же дням она здесь бывает?
– Она, как и все кастелянши в этой стране, бывает здесь по графику, который не понять, не запомнить невозможно.
– Это не есть хорошо.
Петрович бросился к мобильному, лежащему на тумбочке. Тот, умирающим дисплеем показал, что зарядки осталось два процента.
– Ало! Семенов, слушай внимательно. Садишься в мою машину и дуешь ко мне в больницу, вызволять меня и мои вещи. Когда подъедешь, встанешь около входа в приемное отделение, я тебя там найду. По мобильному меня искать бесполезно, он к тому времени сядет. Понял?
– Понял, Иннокентий Петрович, – отозвался в трубку Семенов.
Мобильный телефон пискнул и погас.
– Фу, – облегченно вздохнул Петрович. – Успел. А где здесь подъезд приемного отделения?
– Прямехонько под нашими окнами.
– Вот, и славно. Будем вести наблюдение за территорией, не выходя из палаты. Так, говорите, что читаете судьбу человека по глазам?
– Читаю немного, – важно согласился старик. – Думаю теперь, как использовать свой дар? Можно научиться гадать по картам «Таро», или окончить курсы на астролога, а еще новая мода пошла на всякие техники и тренинги по эзотерике. Когда мой сосед объявил себя эзотерическим гуру, над ним весь дом потешался, а он уже через год на новой иномарке ездил.
– Мошенник! – подал голос Василий. – Как не стыдно, обирать простаков и доверчивых домохозяек? – и снова накрылся одеялом с головой.
– Ты поаккуратней с определениями! – прикрикнул старик на философа. – Какой же я мошенник, если не я людей, а люди сами себя хотят обманывать? – обратился он с вопросом к Петровичу.
Ожидание было недолгим. Занятный тандем из философа-алкоголика и таксиста-сластолюбца помог скоротать время, и, когда Петрович краем глаза заметил подъехавшего Семенова, то даже пожалел о его скором прибытии.
Семенов плавно припарковал машину, деловито обошел ее спереди и открыл переднюю пассажирскую дверцу. На мостовую весело выпорхнул Бонифаций.
– Ну, братцы, хорошо с вами, но мне пора, – Петрович сначала пожал руку Сергея Сергевича, а затем подошел к койке Василия. – Желаю всем быстрого выздоровления.
Саркофаг из одеяла не подавал никаких признаков жизни. Петрович наклонился к изголовью и тихо прошептал:
– Я сейчас пришлю пол-литра. Мы же все-таки не звери, а люди.
Из-под одеяла появилась дружеская пятерня.
– Это же Бобоня! – воскликнул дед, выглядывая в окно.
– Знакомый что ли?
– Да, какой знакомый? Я про собаку профессора Бжозовского.
– Какого профессора? – от неожиданности Петрович уронил телефон на философа, тот вздрогнул, и вылез одним глазом из своего убежища.
– Бжозовского Станислава Витольдовича, профессора истории, соседа моего, он живет этажом выше.
– Адрес, какой? – разволновался Петрович.
– Его домашний? Так ведь, он в этой же больнице сейчас лежит, в отделении токсикологии. Я с ним вчера в больничном парке столкнулся. И утром видел, как он погулять выходил. Вон он, на лавочке сидит.
Петрович, как ошпаренный, подскочил к окну. Сквозь голые ветви деревьев угадывался силуэт мужчины, в самом конце аллеи.
На улице было прохладно. Расторопный Семенов поспешил навстречу, в два прыжка его опередил Бонифаций и радостно залаяв, преградил путь.
– Семенов, есть, что накинуть на плечи?
– Только маскировочный халат охотника с собой.
– Издеваешься?
Семенов пожал плечами:
– Мы с ребятами уже несколько выходных пострелять собираемся, а дела все не отпускают.
Петрович мысленно прикинул на себя куртку Семенова. Размера на два меньше будет.
– Ладно, давай «кикимору», – накинув на плечи разноцветные лохмотья, Петрович продолжил. – Мне с одним человеком поговорить надо, а ты в это время, через охрану, найдешь начальника смены, покажешь удостоверение, объяснишь, что к чему, попросишь открыть камеру хранения и заберешь мои вещи. Да, и еще, купишь пол-литра и отнесешь на четвертый этаж философу. Выполняй.
На аллее было пусто. Бонифаций семенил рядом, заглядывая своими счастливыми собачьими глазами в лицо Петровичу. Профессор, в черном длинном пальто и фетровой шляпе, сидел на последней лавке аллеи, чинно положив руки на трость, не обращая ни на кого внимание. За десять шагов до него пес остановился и потянул носом воздух, а затем ринулся вперед со стонущим лаем и, выбив трость из рук профессора, упал к нему на грудь, слизнув одним махом с его лица очки.
– Бобоня! Собака моя! Откуда ты здесь? А я думал о тебе. Боялся, что ты пропал, – причитал профессор, обнимая за шею пса.
Петрович наклонился за тростью и протянул ее профессору:
– Станислав Витольдович?
Профессор недоверчиво окинул взглядом охотничий прикид обратившегося:
– Вы кем, молодой человек, будете?
– Иннокентием Петровичем. В данный момент – пациент этой больницы, а в целом по званию – майор милиции, но удостоверение показать не могу, оно с вещами у кастелянши.
– Понимаю, – расслабился профессор, – Я за ней вчера все утро охотился. Думаете, поможет? – ткнул он тростью в «кикимору» Петровича.
– Уверен, что нет. Собираюсь прибегнуть к другим методам.
– Надеюсь, что вы на верном пути. Как к вам попала моя собака?
– Случайно.
– Случайность, согласно одной из теорий, это скрытая от нашего понимания закономерная необходимость. О причине вашего настоящего появления, мне кажется, я догадываюсь.
– Вы уже наслышаны о двух убийствах в особняке Бжозовской? Кто она вам – родственница или однофамильца?
– Дальняя родственница.
Профессор замолчал.
– Станислав Витольдович, мне очень нужна ваша помощь по этому делу. Если мы в ближайшие дни, а может часы, не разгадаем настоящий мотив убийств, возможно, будут новые жертвы, или совершены другие преступления.
– Знаю, знаю, молодой человек. Вы неправильно истолковали мое молчание. Я вам за этого пса землю готов рыть, жаль возраст не позволяет, – с этими словами профессор потрепал за ухо присмиревшего Бонифация. – Просто, необходимо собраться с мыслями для своего рассказа, чтобы ничего не пропустить. Мне думается, мое нахождение в стенах этой больницы, тоже как-то связано с последними событиями в особняке Бжозовской.
– Вас тоже хотели убить?
– Мне бы очень хотелось, чтобы это было неправдой. Я должен с самого начала рассказать вам эту историю хотя бы для того, чтобы вы подтвердили или развеяли мои подозрения. Нет ничего тяжелее надуманных сомнений, пусть они потом окажутся действительностью, но реальность лучше догадок. История рода Бжозовских вам должно быть уже известна?
– Совершенно верно.
– Про монашеский Орден Иезуитов я как историк могу рассказать очень много, но будет ли вся эта информация полезной для следствия, не знаю. Поэтому, буду готов ответить на вопросы, возникшие во время расследования. И так, сначала о родстве с Бжозовской Елизаветой Федоровной: мой дед в 1905 году женился на еврейке, за что был лишен и отцовского благословения и состояния. Но именно это обстоятельство спасло ему жизнь в годы революции, а мне облегчило научную карьеру во времена развитого социализма. Вокруг состояния Бжозовских ходят легенды. Однако вопреки традициям, имевшим место быть у российского дворянства, жили они не на широкую ногу, а когда эмигрировали, оказались, чуть ли не самыми состоятельными людьми в эмиграции.
– Нам известно о том, что Бжозовские разместили свои капиталы в европейских банках. Вы можете как-то объяснить их прозорливость?
– Я полагаю, вы намекаете на некую опасность, которая могла угрожать их благосостоянию или даже жизни, что заставило их припрятать деньги на «черный день». Конечно же, я как профессионал не мог пройти мимо преданий своего рода, и изучил огромное количество документов связанных с ним. И хочу вам ответственно заявить, мои предки жили открыто и без опаски, но была у семейства какая-то тайна, которую я так и не смог разгадать. Несколько раз в переписке между старшими и младшими представителями рода я встречал намеки на нее. Это выражалось в форме пожелания быть достойным носителем фамилии и хранителем некого секрета, который предполагал стойкость к алчности.
– Но какие-то версии у вас возникали?
– Конечно. Самая волнующая и интригующая легенда была связана с философским камнем, способным превращать неблагородные металлы в золото и создавать эликсир жизни – два компонента, по мнению многих, необходимых для абсолютной свободы человека. А также, этот камень символизирует возможность без особых душевных усилий со стороны индивида переместиться из низшей животной природы в высшую, божественную. Эта легенда не подтвердилась. Все умирали и болели как обычные люди.
– А богатство?
– При правильном управлении капиталами, вполне себе достижимый результат. А потом, с возрастом начинаешь понимать, что здоровье и жизнь ценнее, чем деньги. Что же тогда получается, они использовали одно свойство камня, а вторым, самым главным, не воспользовались? Сказки о философском камне были очень популярны на кухонных посиделках в 70-х и 80-х годах, а также контакты с внеземными цивилизациями и много еще чего неправдоподобного. Эти темы и сейчас волнуют некоторых представителей нашего недоформированного общества, но уже с заметной коммерческой окраской.
– Что же тогда правдоподобно?
– Могу с уверенностью сказать, что этот секрет передавался устно, из чего можно предположить, что это какая-то научная формула, из какой именно области, мы, увы, можем только гадать.
– Формула? Вы уверены?
– Не совсем, но эта версия больше всего похожа на правду. Вам ведь не надо рассказывать кто такой Фаддей Бжозовкий. Первый Генерал восстановленного Ордена Иезуитов был хранителем его архива, который тайно переправили из Рима в Россию после того, как императрица Екатерина II отказалась публиковать буллу Папы о роспуске иезуитов. Об этом говорят многие зафиксированные факты, а вот о том, что имущество Ордена, после его восстановления, вернулось обратно, не подтверждается ничем. После смерти Фаддея Бжозовского в Полоцке, его приемником стал итальянец Луиджи Фортис, избранный генералом в Риме. И, похоже, там же приняли решение не связываться с далекой и снежной Россией, сочтя, что документы вряд ли представляют такую уж ценность для Ордена. Перед фактической ссылкой в Полоцк, Фаддей мог передать архивы своей сестре Анне Сигизмундовне, но это только предположения. Как известно, в католическом мире Орден Иезуитов считается белой костью, его членов можно назвать интеллектуальной элитой. Отсюда и версия о научной формуле.
– А если я Вам скажу, профессор, что у этой тайны вполне осязаемые формы, и этой ночью я видел тайник, в котором она хранилась и серебряный ларец, в которую эта тайна была помещена.
Профессор в оцепенении смотрел на Петровича:
– Неужели философский камень?! Что же вы ее не открыли.
– Помешали, – Петрович поднял руку к забинтованной голове.
– Нет, нет! Решительным образом, нет! Я ученый, и не могу верить в подобную чепуху.
Петрович пожал плечами:
– Однако где-то в глубине своего сознания хотите в это верить. У меня есть информация, что Орден как-то связан с террористическими организациями.
– Исключено. Я понимаю, что терроризм – это любимый предмет внимания, за который дают звезды и звания. И если вы сделаете заявление о том, что Аль-Каида финансируется с помощью философского камня, уверяю вас, политики охотно захотят в это поверить. Очень вас прошу быть поаккуратней с этой темой, многих членов этого ордена можно по праву назвать цветом европейской интеллигенции.
– Хорошо. Это была предыстория, которая нам обязательно поможет. Теперь мы можем перейти к истории наших дней. Так, как же вы очутились в этой больнице?
– Как я вам говорил, мой дед потерял связь с семьей еще до революции. О своем дворянском происхождении я впервые узнал после его смерти. Я был уже сотрудником исторического музея, когда в один прекрасный день, мне позвонил мой отец и предложил встретиться в сквере Александровского сада по очень важному делу. Уединившись со мной на лавочке, он достал из внутреннего кармана пиджака конверт с коротким письмом и фотографией счастливого семейства на фоне изящного интерьера. Фотография была выполнена с намеком на старый стиль: красивая дама в кресле с очаровательным дитем на коленях и глава семьи, стоящий позади них. Так я узнал, что Бжозовские мне родственники, а не однофамильцы. Я отнесся к этому с восторгом. Моя сопричастность к истории подвигла меня к изучению влияния монашеских орденов на ход исторических событий. Я даже включил эти изыскания в свою диссертацию.
– Очаровательным дитем была Елизавета Федоровна Бжозовская?
– Совершенно верно. В начале девяностых умер мой отец и его контакты с семьей перешли ко мне. Переписка с родственниками была не то, чтобы холодной, а какой-то отстраненной, но меня это вполне устраивало. Я не собирался напрашиваться к ним в близкие отношения. И вдруг, я получаю известия о том, что в Россию собирается приехать Боголюбов Эдуард Константинович – супруг Елизаветы Федоровны, и очень хотел бы со мной повидаться.
– Когда это было?
– Кажется, в 1995-ом году. Мы встретились с ним в холле гостиницы Метрополь. Он очень живо интересовался моими контактами с семьей. Я показал ему единственную их фотографию, которую они выслали нам в начале переписки. Тогда, он достал из портфеля семейный фотоальбом и стал с удовольствием демонстрировать мне запечатленные на снимках события. Я был тронут, у меня возникло ощущение воссоединение с родом. А в конце разговора он меня буквально огорошил, сообщив, что на семейном совете принято решение покинуть предместья Парижа и переехать в Россию. С его слов, это было мечтой всех поколений Бжозовских, оказавшихся в изгнании за границей.
– С этого момента вы начали с ними тесно общаться?
– Не совсем.
– С Боголюбовым я встречался часто, но на нейтральных территориях. Он был одержим идеей восстановления русского дворянства, и просил предоставлять ему информацию о выживших потомках русской аристократии. Я эту идею не поддерживал, но разубедить его в обратном, поначалу не мог, пока он сам в этой задумке не разочаровался.
– Каким образом?
– Он строил особняк с учетом будущих дворянских собраний. Ему казалось, что развлечения и тематические встречи могут стать началом объединения людей, которые по крови принадлежали к определенной общности. Я же пытался ему объяснить, что не существует одноприродности мышления по крови, единомышленников формирует только соответствующая социальная среда, которая в нашем случае давно утеряна, но он меня не слушал. Вместо этого, он отбирал представителей знатных родов по принципу наличия благородных поступков в их истории. Усадьбу он строил долго, но стройкой не хвалился и первый раз я ее увидел, только когда она была полностью готов. Бал в честь русских благородных старинных родов, так он назвал свое мероприятие, был организован незамедлительно. Я на приглашение не откликнулся, так как знал заранее, чем все это закончится. Реакция Боголюбова превзошла все мои ожидания. Он был раздавлен увиденным, когда к нему на прием заявилась разношерстная публика из разных социальных слоев. А я его предупреждал. С тех пор мы стали общаться еще реже.
– А Елизавета Федоровна, где была все это время?
– В России, но в Москве появлялась наездами и мы с ней виделись крайне редко. По словам Боголюбова она под Смоленском обнаружила каких-то дальних родственников, и в силу своего затворничества предпочитала женское общество из пожилых тетушек в доме со старым садом.
– И как часто вы бывали в особняке?
– В лучшем случае, раз в полгода.
– Что же произошло в последний раз?
– Боголюбов захотел обсудить со мной последние торги московского отделения аукционного дома Sotheby’s. Это было во вторник второго апреля. Я приехал к пяти часам на чашечку чая, испросив у него согласия взять с собой мою собаку. Он великодушно согласился, хотя сам животных в доме не держит. Во время приятной беседы мы выпили с ним по рюмочке коньяка и решили выйти на садовую террасу, снег там уже растаял, и приятно грело весеннее солнце. В какой-то момент я услышал громкую речь, спорили две женщины. Я отчетливо услышал фразу одной из них: «Я твоя сестра и ты не можешь со мной так поступить». Из-за угла появилась Елизавета Федоровна в сопровождении высокой дамы, укутанной в шаль поверх пальто. Лицо этой дамы я не успел разглядеть, так как, завидев нас, она быстро ретировалась обратно за угол дома, ее примеру последовала и Ольга Федоровна. Они явно не ожидали встретить нас на террасе.
– А дальше?
– Дальше я с удивлением задал вопрос Боголюбову: «Разве у Елизаветы Федоровны есть сестра?». Он ответил, что сестра «седьмая вода на киселе», была привезена из-под Смоленска в качестве компаньонки. И этот инцидент был бы исчерпан и забыт, если бы не выражение лица Боголюбова. Я явно услышал то, что мне совсем не надо было слышать. Разговор после этого не клеился, а в глазах моего собеседника читалось раздражение. Нам принесли пахучий чай с травами, и стоило мне допить свою чашку, как хозяин дома поднялся из-за стола и раскланялся со мной, сославшись на внезапно возникшие дела. Около парадного входа меня поджидала машина Боголюбова, от которой я категорически отказался. Мне захотелось развеять неприятный осадок от случившегося, и мы с Бобоней отправились пешком к железнодорожной станции. На полпути, около автомобильной трассы у меня случилась галлюцинация. Я взлетел над землей и увидел себя сверху. Восторг от произошедшего сменился дурнотой и мне стало плохо, стальной обруч сковал грудь и я начал задыхаться. Когда я падал на землю, успел подумать, что в сумерках вечера вряд ли кто-то остановиться, увидев лежащего старика на грязной обочине. В глазах потемнело и последнее, что я запомнил – это неистовый лай собаки и визг тормозов.
– Собака привлекла внимание окружающих?
– Совершенно верно. На третий день меня из реанимации перевели в обычную палату, и первым делом я решил найти Бобоню. Связался с соседями по квартире и попросил их об одолжении отправить своего сына по названному адресу, поискать собаку. Мальчишка быстро откликнулся, так как любил моего пса. В полдень он мне позвонил расстроенный и сказал, что собаку не нашел, а вокруг особняка оцепление. Все остальное я узнал из прессы. Мысль о том, что меня хотели отравить, пришла в голову, когда лечащий врач сообщил мне о результатах анализов. В моей крови был обнаружен мускарин – это яд, содержащийся в красном мухоморе. Его не применяют в медицине, а используют разве только в экспериментальных исследованиях. Из этого напрашивался вывод, что случайно я им отравиться не мог. Вы не поверите, но я остался жив благодаря своему панкреатиту. Я принимал атропиносодержащие препараты, а атропин антидот мускарина. Вот так.
– Вы о своих подозрениях в полицию заявляли?
– Нет еще, но доктор сказал, что с властями мне придется пообщаться по этому поводу обязательно.
– Я займусь ускорением этой процедуры и приобщу ваше заявление к уголовному делу.
– Спасибо. Вы, конечно же, в интересах следствия не можете рассказать, что происходит вокруг этих убийств.
– Не могу. Но с удовольствием опишу все события моей встречи с Бонифацием.
Лицо профессора потеплело:
– Вы его Бонифацием почему назвали?
– Просто, предложил ему на выбор несколько кличек, он выбрал именно эту.
Пациенты больницы начали постепенно заполнять дорожки парка. Их благодушие от теплого весеннего дня сменялось на удивление при виде аристократичного профессора в черном и бомжеватого оперативника в маскировочном халате. Разноперую парочку, медленно движущуюся по аллее, объединяла счастливая собака, на которую они смотрели с детским умилением.
– Иннокентий Петрович, моему старому организму предстоит еще долгая реабилитация после случившегося. Надеюсь, вы присмотрите за Бобоней? Я возмещу все ваши расходы.
– О чем вы, Станислав Витольдович? За такой удовольствие я сам готов вам приплатить. Скажите, почему вы пса так назвали?
– А вот, смотрите. Бобоня, иди ко мне. Скажи, как тебя зовут? Ну, не стесняйся, говори уже.
Пес начал комично переминаться с лапы на лапу и хватать пастью воздух.
– Бо! – наконец-то выдавил он из себя. – Бо-бонь!
– Вот, видите! – радовался как ребенок профессор. – Он сам себя так назвал.
– Здорово! Осталось еще домашний адрес выучить, и за собаку можно будет не переживать.
Попрощавшись с профессором около входа в больничный корпус, Петрович зашагал к своей машине. Бонифаций с удивлением оборачивался на своего старого хозяина, который с грустью махал ему вслед, оставаясь на месте.
– Семенов, как успехи?
– Вещи на заднем сиденье машины. Еле отбил их, начальник смены оказался редкостным бюрократом. Если бы не Николай Николаевич, не знаю, чем бы дело кончилось.
Только сейчас Петрович заметил щурившегося на солнце Сомова.
– Друг мой сердешный, и снова ты?
Такое влюбленное внимание со стороны Сомова приятно удивляло Петровича.
– Переживал очень, Иннокентий Петрович, не мог оставаться дома.
– Коля, прекрати мне выкать, уже давно можно на «ты».
– Иннокентий Петрович, – вмешался Семенов. – Егерев на телефоне, уже два раза звонил.
– Отлично! На ловца и зверь бежит, – подхватив телефон Семенова, Петрович возбужденно рапортовал: – Игорь Семенович, приветствую. В нашем деле есть еще один потерпевший, на основании его показаний мы сейчас закроем эту гопкомпанию на все время следствия. Как отпустили под подписку о невыезде? Какое указание сверху? – Петрович начал меняться в лице. – Я знаю, кому подчиняется Следственный комитет. Хорошо, сейчас приеду.
Петрович с тяжелым сердцем передал трубку Семенову:
– Ты в курсе, где находится дача Егерева?
– В курсе. Только еще одно дело, Иннокентий Петрович.
– Какое еще дело?
– Вот, – Семенов вытянул руку с пол-литра водки. – Я на четвертом этаже спросил у мужиков, типа, где здесь философ, бутылочку надо бы передать. А они мне хором, дескать, после пол-литра все мудрствовать могут. Я так и не понял, кому ее отдать-то? Там все философы.
