«Душа-это сублимация всех неосознанных стремлений. Можно добавить для экспрессии ещё и – неосуществлённых, но будет длинно, и субъективность потребует целого эссе. А мне не до того. У меня, только и всего, утреннее пробуждение».

Вот так я просыпаюсь! Открыл глаз, нащупал ноут и зарисовал себя в тезисе.

Это всё Сон – сподобился опять оживить.

Я – Дали эпистолярный. Нет, без амикошонства – метод применил. Сам к себе, чтоб не потеряться совсем в приступах дикого одиночества и не бормотать на улицах во всеуслышание. Отправляю эпистолы спросонья: для ориентации в пустоте окружающего пространства и для ясности прочтения своего пути. Это, порой, – спасительное упражнение. Такой вот тренажёр бестолковый у меня. Никакого действия и прогресса за ним, но хотя бы фиксация. Результат? Четвёртый год я справляю своё пятидесятилетие и ещё жив. Чем не результат! – стабильность мироощущения, рондо без летальности. Впору патентовать метод.

Но – вернёмся к нашим баранам.

Этап последнего похмелья: очередное явление во сне.

На вечернем  проспекте широком, с яркими упорядоченными фонарями и старыми, тенистыми в их неоновом свете деревьями без названий, под одним из них, стоит деревянный павильончик. Мимо – шествуя, бредя или торопливо – живёт толпа граждан. А на асфальте перед павильончиком, среди жизни, лежит грузноватый пожилой мужчина то ли стриженый, то ли лысый в дорогом костюме и галстуке. О состоятельности господина мысль приходит позже. Озвучивание и осознание в явлении следуют за видеорядом и синхронизируются запоздало в кадре – за тоненьким, будто сюсюкающем, то ли шепелявящем, но требовательным, почти детским голоском.

Вот, не достать же мне его из башки под описание!

И голосок громок: – Да помогите же кто-нибудь человеку, люди!

Но граждане идут, обходя препятствие и не слыша требовательной просьбы. И не видят, откуда исходит голосок. И только я, бесплотно парящий среди толпы,  вдруг нахожу взглядом маленького, щегольски  стриженного йорк-терьера.

Существо собачьего происхождения сидит на ступеньках вагончика–павильончика, подсвеченное сзади льющимся из двери желтовато-зеленоватым светом разноцветных электрических свечей. И Йорк вопит своими крупно-смородиновыми глазками, горящими страстью изнутри и глянцующими в свете неоновых фонарей.

– Помогите, помогите ему, – подскуливая, вторит себе просительно.

И вдруг, по смешению толпы, я вижу, что голос услышали сразу все. Не видя инициатора, не разглядывая его как я, от некоего замешательства переходящий непроизвольно из парящего фантома в телесное воплощение, прохожие окружают господина и стремятся оказать помощь или услуги. Некоторые начинают искать ребёнка, который позвал на помощь. Кто-то даже гладит по голове оказавшегося поблизости малыша, принимая его за маленького кликушу. Ну а я за исчезнувшей в двери собачонкой проследовал в «её будку».

Вид окружающего интерьера представлял собой рабочий вагончик, исполненный в стиле,  показываемом в кино про жизнь цирковых передвижек: некая пёстренькая желтовато-коричневая драпировочка по внутреннему каркасу стен, вдоль стенок столики, стульчики, диванчики, телевизор в дальнем от двери углу, работающий с выключенным звуком. Всё опрятно.

Две девушки, хозяйки и две крошки йорк-терьеров занимались своими делами. Недавняя спасательница, как ни в чём не бывало, заскочила на ближний от двери диван и стала посматривать на стоящую к нам спиной брюнеточку.

Вторая девушка читала вслух книжку своей в бантике подружке и показывала что-то на странице. Та, мельком зыркнув на меня, вернулась  к процессу и уставилась, куда ей указывала читающая. Брюнетка, оборотясь ко мне, приветливо, как мне показалось, улыбнулась. В ответ на мой немой вопрос произнесла утвердительно:

– А, это вы.

Как будто  она меня знавала!

– Просто мы учим их читать и быть людьми.

– А ещё и говорить… – с идиотской иронией, многозначительно и туповато констатировал я.

– А разве люди не разговаривают? – опять отвлеклась на меня крошка от книжки.

В интонации вопроса прослушивалось неудовольствие от того, что разговоры ей мешают и прерывают приятное занятие.

Моё появление ни кого и ни к чему не обязывало, не отрицалось, «проходило в рабочем порядке». Внутренние ощущения в ответ шептали: – Спасибо, что не выгнали.

Не успевая следить за уже исчезающим сном, я наспех подумал, что здесь  вряд ли уместны были бы мои, – опять и вдруг! – появившиеся сравнения для чувства одиночества. На этот раз оно сопоставлялось с хождениями Данте по кругам Ада с завязанным ртом. Одиночеству в этой атмосфере не было бы оправдания.

И тут я проснулся.

Проснулся внезапно счастливый.