Инна Часевич. Конечное состояние (рассказ)

Андрей бежал. Вернее, пытался бежать изо всех сил. Ноги подгибались, передвигались с огромным трудом, по лицу катился пот, который не возможно было смахнуть, потому что руки стали чужими и безумно тяжелыми. Впереди виднелась ракета, готовая к полету. Андрей подбежал к ней в тот момент, когда на поле космодрома появились преследователи. Схватившись за край металлического цилиндра, он подтянулся на руках и, перекинув тело, спрятался в сопле корабля. Было нестерпимо жарко, шаги преследователей раздавались совсем рядом, чтобы не обнаружить свое присутствие, он, как мог, сдерживал «разошедшееся» от безумной гонки дыхание, но его все равно нашли. В круглом отверстии появилась голова в каске, Андрей сжался и приготовился к смерти. В этот момент раздался громоподобный голос, прозвучавший на весь космодром:
– Оставьте его! У него рак!
В ту же минуту все исчезло: и космодром, и преследователи, и жара, и даже его собственные руки и ноги, а за ними и все тело.
Андрей очнулся и мутным взглядом обвел окружающие предметы. Постепенно до него стало доходить, что безумной гонки не было, был сон, тяжелый, страшный сон. Только почему-то спал он не дома на своем диване, а на больничной кровати, совершенно раздетый под одной тонкой простыней. Андрей попытался приподняться, чтобы встать и не смог. Острая боль пронзило все тело, едва он немного двинул ногой. Присмотревшись внимательно, он увидел, что подключен к аппарату ИВЛ, в руке торчит иголка, через которую по капельнику медленно сползает прозрачная жидкость. Было холодно, его знобило. Андрей понял, что находится в реанимации. Печальный опыт «лежания» в них у него имелся, причем довольно немалый. Он попытался «отмотать» назад ленту воспоминаний, силясь понять, что случилось, почему оказался здесь. Только вчера месяц прошел со дня выхода из «очередной» больницы. Или это было не вчера? А что вообще было? Кажется, Новый год…Да! Точно! Новый год, куранты, поздравления, а потом ноющая боль в животе, испарина, помутнение сознания. Как будто со стороны услышал свой голос, капризно твердящий: «Не хочу в больницу, я только оттуда. Хочу дома. Пройдет…Полежу…». Упал на диван, перед глазами все плыло. Промелькнула еще одна картинка в киноленте воспоминаний: жена меряет давление, ее голос, переходящий в крик: «Давление 60 на 40!», ее руки, спешно набирающие номер «Скорой». Потом провал…
А теперь он лежит в реанимации и не может пошевелить ни ногой, ни рукой, чтобы не застонать от боли…Открылась дверь, вошел врач, посмотрел на пациента тяжелым взглядом, и, бодро улыбнувшись, поздравил:
– Ну, со вторым рождением!
Андрей вяло отметил про себя, что с третьим – вторым он привык считать день операции на сердце. Тогда такие операции только начали делать, было много смертельных случаев во время самого шунтирования, не говоря уже о послеоперационном времени. К Андрею дочка-студентка приезжала, хотела халат взять для посещения палаты, а на вахте как узнали, в каком отделении отец лежит, рукой махнули: «К смертникам без халата можно. Проходи». Из семи человек, которым делали операцию примерно в одно время, выжили двое, Андрей и казах Умар, гражданин одного с ним государства, правда, вскорости таковым оно быть перестало. Дочка Лена, когда у них в палате сидела, ноги перебинтованные Андрею гладила. Умар, глядя на них, позавидовал: «Мои сыновья так бы никогда не сделали… Дочка есть дочка». После больницы они долго переписывались, а потом Умар замолчал, как сказал его сын – отказало шунтированное сердце.
Сам Андрей, вопреки прогнозам врачей после операции прожил уже восемнадцать лет. Когда ему потребовалось провести сложную процедуру на сосудах, он позвонил врачу, который подарил ему «второй» день рождения. Тот успел к этому времени стать мировым «светилом» и редко появлялся в Москве. То, что он в этот момент оказался в клинике, было неслыханной удачей. Врач не поверил своим ушам: пациент, одним из первых прошедший у него шунтирование, жив и, мало того, работает! Сейчас подобные операции делают чуть ли не в каждом более-менее большом городе, причем довольно удачно. Но «светиле» то звонил пациент двадцатилетней давности, из тех, кого называли в больничном городке «смертниками».
– Дорогой, приезжай! Я так хочу на тебя посмотреть, что все бесплатно сделаю! В лучшем виде!
Андрей приехал. «Светило» не обманул, на самом деле все сделал отлично и абсолютно бесплатно…
«С чего я про операцию вспомнил? Про день рождения… Он же почти через месяц, – мысли Андрея были нечеткими и спутанными, – а…да… врач поздравил со вторым рождением, я подумал, с третьим…узнать у него, что со мной? потом… спать хочется…» Он снова провалился в темноту.
Врач постоял еще немного, посмотрел на забывшегося тяжким сном больного и, поправив над кроватью пациента табличку с надписью «Конечное состояние», вышел. Два дня назад, когда жена Андрея, тоже врач, привезла мужа в полуобморочном состоянии в приемный покой, хирург даже представить себе не мог, до какой степени его состояние окажется тяжелым…Ей, он, правда, не сказал ничего конкретного, только неожиданно для себе перекрестил каталку с больным, когда ее ввозили в дверь операционной. Как он мог сказать несчастной женщине, да еще и коллеге, что в сердце Андрея «течет» тяжелейший инфаркт, а в кишечнике начался некроз из-за тромба? Он покачал головой, еле слышно пробормотал: «Какой риск» и вошел в полу прозрачную дверь. Сестра уже все приготовила к операции, на благополучной исход которой врач не надеялся. Он слишком хорошо знал пациента. Знал, какое у него слабое сердце. Знал, сколько болячек перенес его небогатырский организм, причем практически с рождения. К тому же хирург был неуверен, что больной проснется после наркоза, сердце у него было не только больное, но и оперированное. Однако другого выхода у хирурга не было. За дверью стояла коллега, с которой он проработал в больничном городке ни один десяток лет, на столе лежал известный в городе, а сейчас умираюший человек, да и сам врач был опытным профессионалом. Операция, несмотря на все «против», началась…
Андрей открыл глаза и увидел жену. Она вошла в палату и осторожно пристроилась на краешек кровати.
– Живой…Слава Богу, что я «Скорую» вызвала. Теперь все будет хорошо. Ты обязательно поправишься.
Андрей закрыл глаза в знак согласия и через секунду опять открыл. Ему нравилось смотреть на жену. Двадцать пять лет вместе пролетели очень быстро, минуты радости перемежались его бесконечными больницами и командировками, ее симпозиумами и научными конференциями. Она любила приходить в Дом ученых, где он не только директорствовал, но и сам готовил и проводил всевозможные программы. На подготовке одной из них, касающейся загадок человеческой психики они и познакомились. А кому, как не ей, главному врачу психоневрологического диспансера, кандидату медицинских наук, лучше всех было известно об этих загадках?
Развод в обоих семьях прошел тяжело…С первой женой его уже мало что связывало, разве что проживание в одной квартире. Женился она молодым на очень красивой балерине из местного театра. Все было бы ничего, но через несколько лет стало понятно, что у них слишком мало общих интересов, не смотря на его новое образование и недюжинную любовь к театру, где работала жена. Да, в доме всегда было чисто и довольно уютно, благодаря стараниям женщин, в-основном, правда, тещи. Дети по улицам не мотались, опять же спасибо бабушке. Со стороны казалось – идеальная семья, но в ней давно не было самого главного – любви и общего духа. После очередного серьезного разговора, оба решили, что будут существовать вместе, пока дочь не вырастет. Так, наверное, все и получилось, если бы не повстречалась ему Саша. Как ни старался, Андрей не смог побороть безумное желание быть рядом с ней, и объявил об уходе. Начался ад. Весть о том, что отец «уходит» из семьи Леночку – любимую дочку подкосила нешуточно, ведь родители никогда не ссорились, и она, как и все окружающие привыкла считать их образцовой парой. Лена не знала, что на самом деле, у них нередко бывала «напряженка» в отношениях, просто выяснили они проблемы вне дома, «гуляя» часами по лесу или меряя шагами городские улицы. Андрей не хотел «заводить» детей, боялся, что они унаследуют букет его болячек, но когда Елена появилась на свет, он, как и большинство отцов души в ней «на зачаял». Сколько ими вместе было исхожено километров лесных тропинок, сколько сотен книг прочитано, сколько часов бесед наговорено! Как только она подросла, Андрей, к тому времени успевший получить профессию театрального критика в одном из «культовых» московских институтов, начал учить Лену разбираться в спектаклях и обстоятельно объяснять: почему, чем понравилось или, наоборот, не понравилось увиденное. А еще он научил ее классно писать сочинения и «подсадил» на «сбор» марок, причем не абы каких, а по искусству, посему эта, совсем юная дамочка, вполне себе могла отличить Ван Гога от Гогена и никогда не путала Мане с Моне. Правда, марки с цветочками она тоже собирала с не меньшим удовольствием. Как и с машинками, спортсменами, посудой, словом, со всем, что можно было купить, обменять, попросить в филателистическом мире. А потом они часами сидели над рассматриванием альбомов, обсуждали, спорили, радовались новым приобретениям. И вот этот подросток, до самозабвения любивший отца, теперь так же самозабвенно отказался принимать факт ухода Андрея. Вначале она просто срезала пуговицы на его рубашках, крича: «Пусть она тебе пришивает!», а затем чуть не покончила жизнь самоубийством. Ей помешала старшая, глубоко беременная сестра, вовремя оказавшаяся дома. Он решил остаться, был даже куплен торт по случаю «примирения». Андрей крепился целый месяц, но потом понял, все, тупик! Он не может больше возвращаться в этот дом, самообман слишком тяжело ему дается и в конечном итоге не принесет радости ни им с женой, ни дочери. И однажды утром, с одним маленьким чемоданчиком, с которым обычно отправлялся в командировки, оставив все, начиная с квартиры и заканчивая книгами, ушел в «новую» жизнь.
У Саши, хоть и не так драматично все проходило, но тоже не гладко. На нервной почве обострилась язва, она не могла работать, потом и Андрей попал с очередным инфарктом в больницу. Когда подруга встретила ее на улице, тут же возмущенно рубанула: «Кому нужна эта ваша любовь, если вы оба чуть не загнулись?!».
Однако, постепенно все страсти потихоньку улеглись, жизнь наладилась… до его очередной больницы. На этот раз – московской, где только-только начали делать операции по шунтированию – замене части сосудов сердца. У Андрея они оказались, чуть ли не на девяносто процентов изношенными, и это в неполных пятьдесят лет! Так что выбора соглашаться или не соглашаться на операцию, у них не был. Делать было надо, тогда появлялся хоть какой-то  шанс еще «пожить». Они поехали. Естественно вместе. Она поселилась в медицинском общежитии по большому «блату». Некоторые однокурсники работали в Первопрестольной и помогли туда устроиться. Каждый день Саша сумками таскала в отделение продуктовые «подарки» всем, начиная от лечащего врача и заканчивая «нянечками», лишь бы к ее любимому мужу относились по-человечески. Заодно и всю палату «подкармливала» – москвичей в ней не было, все приехали на лечение издалека, как тот же Умар. Кто за ними ухаживать будет? Вот она и пол мыла, и кормила, и «дух» поддерживала. Тогда все обошлось. Операция прошла успешно.
Правда, когда уже домой вернулись, был скачок температуры, который мог оказаться смертельным для сильно ослабленного организма. Она тогда всю ночь на коленях провела перед иконой, а утром увидела мужа, «выползшего» в коридор на шатающихся ногах в поисках завтрака…
Посмотрев на Андрея, Саша увидела, что он то ли заснул, то ли впал в полузабытье, в которое периодически погружался уже пятый день после операции. Впрочем, для него это было даже хорошо, не так сильно чувствовалась боль. Убедившись, что показатели давления и сердечного ритма на мониторе более-менее в норме, она тихонечко вышла из палаты.
Идя по длинному белому коридору, Саша думала, что совершенно не уверена, обойдется ли все благополучно на этот раз. Ей достаточно было взглянуть на прикрепленную к кровати табличку с надписью «конечное состояние», чтобы внутри все замерло от нехорошего предчувствия. Состояние мужа было не просто «тяжелым» и даже не «крайне тяжелым», а «конечным»…
Из всех трех братьев Андрей был самым болезненным. Неприятности со здоровьем у него начались с самого рождения, когда его отца, кадрового офицера, боевого летчика, прошедшего Финскую, вместе с летной частью «перекинули» на Урал. Беременную жену он оставил у родителей на Украине. Едва оправившись от родов, Дуся собрала маленький фанерный чемоданчик, подхватила на руки Андрюшу и поехала к мужу. Сойдя ночью, на маленькой заметенной снегом по самую крышу, станции, она с удивлением не обнаружила ни мужа, ни кого-либо из его друзей-летчиков. «Неужели телеграмма затерялась? – резанула неприятная догадка, – Что теперь делать?» От перспективы насмерть замерзнуть на глухом уральском полустанке, она чуть не выронила из рук месячного Андрея, завернутого в байковое одеяло. Взять что-то потеплее, Дуся не догадалась, откуда ей было знать, что их никто не встретит, и она окажется зимней ночью, посреди леса? Да и, живя на солнечной Украине, плохо представляешь суровый характер уральской природы. По колено в снегу Евдокия добрела до будки, гордо называющейся станцией, и принялась колотить в дверь. Никто не открыл, да и кто мог сидеть ночью в не отапливаемой избушке?! Она опустилась на свой фанерный чемоданчик и заплакала, крепко прижимая к себе сына, в надежде хоть немного согреть кроху, завернутую в легкое одеяльце. Но, побоявшись замерзнуть, она тут же поднялась на ноги и начала ходить взад и вперед вдоль домишки. Снег все мел и мел, и через несколько минут Дуся уже не смогла вытаскивать ноги из сугробов. В конце концов, она села на чемоданчик, не выпуская из рук сверток с маленьким Андрюшей. Сколько она так просидела, раскачиваясь на чемодане и сжимая сына, она не представляла. От холода ее начало клонить в сон. «Андрюшеньку жалко», – успела она подумать, прежде чем погрузиться в смертельную дрему.  Спустя пару минут рядом с уснувшей женщиной прямо из снежной круговерти возникли сани. Возница с белой седой бородой, в огромном тулупе, остановил лошадь, вылез на снег и потряс женщину за плечо.
– Вставай, милая, просыпайся. Заблудилась что ли? Куда тебе, бедолаге, ехать? Малец то, поди, замерз совсем?
Ее помутненный от холода и переживаний мозг даже не удивился, откуда этот внезапно возникший мужик знает, что она держит именно мальчика. Посиневшими на морозе губами Дуся выдавила: «Мне в летную часть, к мужу» и обессилено уронила голову на грудь. Возница легко приподнял ее вместе с сыном и опустил на солому, щедро рассыпанную на дне. Туда же он аккуратно поставил фанерный чемоданчик, закутал женщину в тулуп, как нельзя более кстати оказавшийся в санях и сам уселся рядом. Лошадь тронулась. Согревшуюся в «овчинном» тепле Дусю сморил сон, она не заметила, как сани добрались до ворот воинской части. Проснувшись от оклика возницы: «Все, милая, приехали», Дуся не сразу поняла, где находится. Пригревшийся Андрюша тихонько заворочался во сне, тут она вспомнила свое путешествие к мужу и тоскливое ожидание рядом со станционной будочкой, напрочь заметенной снегом. Возница тем временем помог выбраться женщине из саней, потом вынул ее чемодан. Забыв на радостях поблагодарить бородатого спасителя, она бросилась к воротам. Уже барабаня изо всех сил в железную калитку, Дуся, вспомнив  про него, обернулась. Ни следа от саней, ни лошади с молчаливым возницей не было видно, как будто, привезя Дусю по назначению, они мгновенно растворились в снежной пелене. Снег уже не валил огромными хлопьями, ветер стих, и даже мороз перестал лютовать, стояла красивая зимняя ночь, на землю тихо ложились кружащиеся снежинки. Теперь молодая мать уже не боялась насмерть замерзнуть в не гостеприимно встретившей ее уральской чаще. На Дусин стук вышел часовой и через несколько минут она уже пила чай с баранками в офицерской столовой. После этого путешествия Андрей очень серьезно заболел. Долгое ожидание на морозе не прошло даром, у него началось воспаление легких. В тот раз все кончилось благополучно, в части оказался опытный врач, лечение пошло быстро и успешно. Через несколько лет Евдокия встретилась с глазами молчаливого возницы, которые почему-то ярко врезались в ее затуманенное морозом и страхом сознание. На иконе святителя Николая…
Перед Андреем стоял огромный, устрашающего вида гладиатор. Трибуны были заполнены до отказа. Казалось, весь Рим собрался в этот нестерпимо жаркий день в Колизее. Андрей поправил плащ, натянул по глубже шлем. Он понимал, что вряд ли уйдет с арены живым: с таким бугаем справиться шансов почти не было. Прозвучал сигнал к бою. Противник стоял, раздувая ноздри, как дикий бык и смотрел исподлобья на тщедушного раба. Ухмылка исказила и без того неприятные черты верзилы, постояв еще пару секунд, он бросился к Андрею, пытаясь сжать его в смертельных объятьях, но тот увернулся и ударил коротким мечом по правой руке противника. Тот взревел от боли и сделал вторую попытку схватить наглеца. Андрей отпрыгнул на безопасное расстояние, а затем в стремительном броске вторично ранил великана. Глаза бойца налились кровью. Издав устрашающий рык, больше похожий на животное рычание, чем на человеческий голос он неожиданно для всех молниеносно схватил противника и повалил его на песок. Трибуны заревели от восторга, большие пальцы рук дружно опустились вниз. Андрей, хоть и  понимал, что пришел конец, но изо всех сил пытался выбраться из-под тяжелого тела. Громила сопел, стараясь дотянуться до горла противника. У Андрея перехватило дыхание, в глазах замелькали мушки, он провалился в бездну…
Из черноты его вывел голос медсестры, которая увидев показания приборов, визгливо начала звать врача. Этот неприятный и резкий голос прозвучал для Андрея, как самая приятная музыка – крик медсестры вернул его к жизни. Через минуту вокруг уже засуетилась бригада врачей. Когда показатели  пришло в норму и все ушли, Андрей, «вернувшийся» в реанимационную палату после гладиаторского Рима, подумал, что он уже много раз должен был умереть…А живет…
Тот весенний день Андрей запомнил на всю жизнь. После войны отца, летчика – орденоносца направили в АГДОН – авиационную государственную дивизию особого назначения. В последний год лихолетья, когда вовсю еще гремели бои в Европе, но уже стало понятно, что страна войну выиграла, особо отличившимися летчиками перестали рисковать, понимая, что в мирное время они весьма могут пригодиться. Авиационных ассов начали собирать в «особую» дивизию. Здесь служил знаменитый Маресьв, сюда  направили и Данилу. Дивизия располагалась в Москве, а семьи летчиков жили в военном городке, на окраине столицы.
Разбитый военной порой водопровод не работал, приходилось носить воду из колонки.  Мартовским днем, помахивая ведром, Андрей шел по обочине дороги. Мимо пролетали полуторки и трофейные мерседесы, громко кричали уставшие от зимы и обрадовавшиеся первому теплу воробьи, настроение, согретое лучами весеннего солнца, было прекрасным. Неожиданно получив сильный удар в спину, Андрей, взмахнул ведром и полетел вперед. Очнулся он в больничной палате. У кровати сидела мать, рядом стоял какой-то незнакомый человек, мнущий в руках облезлую шапку-ушанку, и упорно рассматривающий носки старых сапог. Андрей, как сквозь вату услышал материнский голос, обращенный к незнакомцу: «Выйдите, пожалуйста, я вас очень прошу, иначе я могу вам грубостей наговорить». Мужик еще немного потоптался, вздохнул и, мельком взглянув на больничную койку, где лежал мальчик, бочком выбрался из палаты. Спустя  несколько дней, Андрей узнал, что произошло тем мартовским утром. Пьяный водитель полуторки, не справился со скользкой дорогой. Получив удар, Андрей упал в кювет, наполненный талой водой. Канава оказалась очень глубокой и если бы не машина с летчиками, ехавшая сзади, вряд ли бы мать увидела сына живым. Как только сослуживцы отца поняли, что произошло, сразу остановили машину. Выскочив на дорогу, они начали нырять под нависшие над канавой передние колеса полуторки прямо в ледяную мартовскую воду, заполнившую кювет. Одному из них посчастливилось выловить еще живого, но уже прилично нахлебавшегося талой воды, мальчика. Врачам удалось его откачать, но последствия в виде воспаления легких не замедлили сказаться. Виновник аварии, резко протрезвев после случившегося, пришел в больницу, и это с ним разговаривала мать, когда Андрей пришел в себя. Он потом часто вспоминал  ее слова: Выйдите, пожалуйста, я вас очень прошу, иначе я могу вам грубостей наговорить». Это сколько ж в ней, дочери батраков, было врожденной интеллигентности? Не оскорбить, не ударить виновника трагедии, чуть не закончившейся смертью любимого сына – не каждая мать так смогла бы…
В тот весенний день Андрей, заглянув в пустые глаза смерти, и почувствовав на себе ее ледяное дыхание, остался жив. Сколько их потом было, скольжений по тонкой грани света и тьмы, не сосчитать. Каких только диагнозов не пережито. Он любил цитировать, ставшую крылатой фразу Джерома Кай Джерома: «Я нашел у себя все болезни, за исключением родовой горячки». Правда, тут была разница, Андрей в отличие от героя веселой повести не сам их обнаружил, ему медицина помогла.
У дочери от детства осталось стойкое ощущение, что отца она видела исключительно в больнице, куда приходила с рисунками, старательно перерисованными с открыток. Правда, Андрею его болячки не помешали всю жизнь заниматься спортом и ежедневно делать зарядку на берегу реки, протекавшей не далеко от дома. В весенне-летний сезон он садился за весла взятой напрокат лодки, а зимой бегал на лыжах. Андрей упорно жил не «благодаря», а «вопреки» и Бог ему в этом почему то упорно помогал…
«Значит, зачем-то надо, чтобы я еще пожил? Почему смерть меня стороной обходит? Или в этот раз уже не обойдет?» Затянувшиеся размышления прервала неслышно вошедшая в палату Саша.
– Нужна еще одна операция.
Она помолчала.
– Я знаю, что это очень опасно, но у нас нет другого выхода.
Она снова взглянула на мужа и повторила:
– Надо, милый, я очень хочу, чтобы ты поправился…
Андрей жестом попросил дать листок бумаги, и кривыми буквами, останавливаясь, что бы набраться сил после каждой, вывел: «Зачем?»
– Понимаешь, у тебя образовались спайки. Они не дадут тебе жить…Уже прошло пять дней после операции, а ты не можешь есть, такого не должно быть…
Андрей прикрыл глаза и задумался. Все эти дни его не покидала мысль, что в его болезни что-то не так, и сейчас он вдруг отчетливо понял – у него рак. Вероятно, метастазы пошли по всем органам и их пытаются «изьять», поэтому и нужна повторная операция, а Саша не хочет говорить ему страшную правду. От этой догадки мозг и без того плохо соображающий от боли и слабости, совсем перестал функционировать. Андрей лежал в каком-то странном оцепенении с закрытыми глазами, ни о чем не думая, ничего не ощущая, пока жена терпеливо ждала его решения. Пауза затягивалась, и Саша решилась ее прервать.
– Мы соглашаемся?
У них в семье как-то само собой сложилось общее «мы». Они никогда не говорили о себе в единственном числе, только во множественном. Это стало для них настолько естественным, что у обоих не возникало мысли сказать или спросить по-другому. Андрей с трудом заставил себя сосредоточиться и посмотреть на жену осмысленным взглядом. Рука потянулась за бумагой. На белый листок легла карандашная строчка, заставившая Сашу вздрогнуть.
– Ты, что думаешь у тебя рак? Да нет, ну, нет, конечно! Разве я стала бы говорить неправду в такой ситуации? Я же никогда тебя не обманывала за все двадцать пять лет нашей жизни, зачем мне это сейчас? Какой смысл? Это не опухоль, это на самом деле спайки и их надо убрать!
Андрей, первый раз в жизни усомнившийся в правдивости жены, опять жестом попросил листок бумаги. Выведя больше для Сашиного успокоения, чем по собственному желанию, «Я согласен», он откинулся на подушку и закрыл глаза. Андрей так был измучен всем происходящим, что кроме усталости и апатии уже ничего не мог чувствовать. Саша поцеловала мужа и вышла из палаты. Через несколько минут она вернулась и пристроила под его руку лист с согласием на операцию. Усилием воли он поставил свою подпись, хотя буквы никак не хотели складываться в привычный росчерк, а жили какой-то особой «танцевальной» жизнью, причем у каждой из них она была своя.
Операция прошла успешно для Андрея, «разрезанного и сшитого» второй раз за неделю. Когда на следующий день Саша аккуратно попыталась присесть на край кровати, муж, всегда терпеливый и никогда не выдававший своего истинного состояния, застонал так, что у нее сжалось сердце.
– Родной, что у тебя болит?
Андрей дрожащими руками написал на листочке, ставшем привычным атрибутом их «реанимационного» общения: «Все». От неимоверных усилий он весь покрылся потом, и побледнел.
– Я сейчас попрошу, чтобы тебе укол сделали, – Саша почти бегом выскочила из палаты и быстро застучала каблуками по коридору. Привычка носить высокие каблуки  шла с ней «по жизни». От природы маленькая и хрупкая, она летала на шпильках так красиво и изящно, что все медсестры и ординаторши старались ей подражать в надежде, что их походка будет столь же прекрасна. Правда, она ни у кого не получилась, но зато Сашины шаги все отделение стало узнавать с «лету». Через минуту рядом с Андреем суетилась дежурная медсестра, но вопреки ожиданиям он не заснул, а опять погрузился в воспоминания.
Ему было десять лет, когда мама купила красивые матроски ему и старшему брату. В то время любая покупка одежды была большим событием! А тут рубашечка с воротником, точь-в-точь, как у матросов со знаменитого крейсера «Аврора». Он их столько раз на картинках видел, так до слез хотел получить такой же, что мама упросила отца купить дорогую обновку. Как же он гордился новым нарядом, специально отпросился во двор – щегольнуть им перед друзьями и многочисленными приятелями.
– Смотри, не испачкай! Мы сегодня на день рождения к тете Регине идем! – крикнула вслед мама, когда Андрей «слетал» с лестницы.
– Ага! – крикнул он в темноту подъезда, уже выпрыгивая на залитую летним солнцем улицу. Красавца-«морячка» тут же обступили ребята со всего двора. Они трогали воротник, мяли рубашечную ткань и цокали языками. Восхищение лилось непрерывно-неиссякаемым потоком, Андрей был счастлив.
– Ребята, айда, на речку! – крикнул заводила Севка из соседнего дома, его тут же дружно подхватили: «На речку! На речку!». Андрей пошел было за компанией, но испугавшись за свой новенький наряд, остановился в нерешительности. Однако желание понежиться на теплом песочке и окунуться в прохладную водичку все-таки пересилило доводы разума, вернее, напрочь заставило их замолчать. Андрей вприпрыжку побежал догонять своих. Правда, он не разбросал, как обычно одежду по всему берегу, а аккуратно сложил ее под кустом, стараясь, чтобы на рубашку не попал песок. Накупавшись и наплававшись, он заспешил домой, но на обратном пути поскользнулся и плюхнулся в мелкую, заросшую тиной заводь. На ее дне оказалось столько грязи, что белоснежная рубашка с синими полосками на воротнике была безвозвратно испорчена, как и весь оставшийся день. В гости его не взяли, он сидел дома, плакал и давал себе слово, что если у него еще хоть раз в жизни появится такой красивый наряд, никуда в нем не ходить, разве что в самые важные гости. А новую матроску ему так больше и не купили.
Улучшение, наступившее после второй операции, через два дня сменилось полным «ухудшением». Как мрачно шутил лечащий врач: «Такого конечного состояния в моей практике не было. Пора новый термин вводить – сильно конечное или совсем конечное. Удивительно, как он еще живет-то?» При реанимационных больных в разговорах особо не церемонились, считали, что они не слышат, а если и слышат, то хуже им не будет, потому как хуже того, что с ними сейчас вряд ли может быть… Правда, при Александре такие речи не вели, коллеги все же. На второй день ухудшения, Саша робко заговорила о необходимости привезти из ближайшего областного центра консультанта. Она не ставила под сомнение компетентность врачей, но отчаяно желая спасти мужа, «цеплялась» за любую соломинку. Вдруг областное «светило» увидит пусть самую малюсенькую, самую крохотную ниточку, за которую можно «уцепиться» и смотать в большой клубок надежды. Она сама уже начала терять веру в благополучный выход из «конечного состояния» и очень нуждалась пусть в призрачном, но подтверждении того, что выздоровление возможно.
Ее просьбу встретили в штыки.
– Вы считаете мы не умеем лечить? – вопрошал зав.реанимацией, высоко поднимая густые брови и сверля коллегу недобрым взглядом. А шутник-хирург и вовсе сказал такое, от чего у Саши подскочило давление и никаким образом не собиралось возвращаться в «нормальное» состояние.
– Зачем он вам? Ну, даже если выживет, все равно уже не тот человек будет, каким мы его знали. Всю оставшуюся жизнь с калекой и не факт, что только физическим мучиться придется. Неизвестно как на его мозги наркозы, боль, температура повлияли. Мужиков что ли совсем рядом нет?!
Однако, поразмыслив, врачи все же решили консультанта привезти, так можно было и ответственность с себя за тяжелого больного снять и в глазах коллеги «реабилитироваться».
Областной «знаток» приехал через день. Долго смотрел историю болезни, разговаривал с лечащим врачом. Похвалил врачей маленького городка, поддержал Сашу, а потом почти без паузы добавил: «Нужна еще одна операция». Ординаторская поплыла перед глазами Александры, ноги стали ватными и чтобы скрыть волнение, она опустилась на кушетку.
– Видите узлы какие – вот здесь и здесь? – он потряс перед впавшей в ступор Сашей последним рентгеновским снимком Андрея, – вскрывать надо, «распутывать», у него еда не проходит, сами знаете.
– Знаю, – как можно спокойнее подтвердила Александра, – когда делать?
– Чем раньше, тем лучше, – областное «светило», пожав на прощанье руки коллегам и еще раз поздравив их с правильным лечением больного в «конечном» состояния, отбыл восвояси. Саша осталась одна, пытаясь собрать волю в кулак, чтобы поговорить с мужем о третьей операции, выжить после которой поможет только чудо.
У Андрея болели не только «распаханные» внутренности, но и раны от пролежней, что было еще более невыносимо. Почти две недели неподвижности привели к тому, что у исхудавшего Андрея образовались пролежни, да такие, что по ним можно было смело изучать анатомию: все «слои», начиная от мышц и, заканчивая костями, были отлично видны. К реанимационным больным никто особого внимания не проявлял, считая, что все равно они ничего не чувствуют в своих тяжелых, критических, и уж тем более в конечных состояниях. Никакие сумки с «передачками», регулярно носимые Сашей для медсестер, не могли заставить их постоянно обрабатывать места, соприкасающиеся с постелью, поэтому пролежни быстро «отвоевали» себе место «под солнцем». Правда, была одна сердобольная смена, в которую Андрею довольно терпимо лежалось на кровати. Зато другая оказалась до того грубой и равнодушной, что он, не выдержав, написал на листке бумаги: «Выйду отсюда, я вам устрою!» Хотя никогда в жизни в мести замечен не был.
В день приезда консультанта Андрей почему-то совершенно не мог смотреть на бульон, заботливо сваренный и принесенный женой. Теперь к физическим страданиям примешивалось чувство вины, что он не может заставить себя выпить из любимой чашки ароматную жидкость. Когда Сашу позвали в ординаторскую для встречи с областным «светилой», Андрей даже обрадовался, что «употребление» бульона откладывается на неопределенное время. Чтобы немного отвлечься от ноющей боли во всем теле он опять погрузился в «детство».
Андрей шел по парку, то и дело поглядывая на «свежее» подаренные часы, сверкавшие на руке. Настоящие, командирские, с красной звездой на циферблате, они прошли с отцом всю войну. Летчику-штурману без них никак нельзя, на фронте маршрут вручную прокладывали с компасом и секундной стрелкой. Андрей давно на них заглядывался, мечтал, что когда вырастит, отец их ему подарит. И вот желание наконец-то сбылось! Отец на окончание седьмого класса и успешную сдачу экзаменов подарил среднему сыну его давнишнюю мечту. До получения аттестата оставалось несколько дней, и Андрей гулял по городу, всю дорогу украдкой любуясь красной звездочкой на поблескивающем от солнца циферблате. Было так по-летнему хорошо, что он предпочитал идти домой длинным путем через парк, наслаждаясь теплыми денечками, а заодно ненавязчиво демонстрируя окружающим свою «обновку». Когда случайные прохожие, замечавшие на его руке часы, спрашивали: «Который час?», он неторопливо подносил руку к глазам, долго смотрел на стрелки, хотя зрение у него было отличное, и только потом степенно произносил: «На моих пятнадцать тридцать».
Погруженный в свои мысли и периодическое созерцание подарка, Андрей не заметил, как сзади к нему подошла разношерстная кампания таких же подростков как он сам. Только вели они себя нагло и развязно. Самый старший из них, высокий, худой парень в серой кофте, нехорошо ухмыльнувшись, спросил сиплым голосом:
– Сколько на твоих золотых?
У Андрея неприятно заколотилось сердце, и противно задрожали ноги. Стараясь не выдать волнения, он, как делал это последние два дня, поднес часы к глазам и тут же почувствовал, как «главарь» схватил его за руку, пытаясь содрать отцовский подарок. Андрей вырвался, но, получив сильный удар по спине, не удержал равновесия и повалился прямо на худого парня в серой кофте. Тут же на него обрушился град ударов и пинков, но Андрей не собирался просто так сдаваться. Со спортом он всегда дружил, и в футбол гонял, и на коньках, и на велике по всему городу носился. Вцепившись в обидчика, он возил его по земле, не давая подняться и одновременно пытаясь «защитить» отцовский подарок. Но силы оказались слишком не равными, кампания была многочисленна и нагла, а прохожие предпочли не вмешиваться. Через несколько минут все было кончено. Андрей остался лежать на земле, а обидчики бежали по парку, унося с собой командирские часы. Заплакав от обиды и несправедливости, он медленно поднялся и, не отряхиваясь, побрел в сторону дома, не представляя, как будет смотреть в глаза отцу. Тот на два дня уехал в командировку, но она уже заканчивается, и, значит, завтра придется сказать отцу, что не смог сберечь его «боевого, штурманского друга».
Андрей шел, низко опустив голову, не обращая внимания на сочащуюся из разбитого носа, кровь и слезы, стекавшие по грязному лицу. Неожиданно перед ним возникла фигура в коричневом пиджаке и перегородила дорогу.
– Что с вами случилось, молодой человек? – темно-серые глаза внимательно и сочувственно смотрели на заплаканного подростка. Андрей, всхлипывая и вытирая нос, сбивчиво рассказал про все события последних дней, начиная с торжественного вручения подарка и заканчивая дракой с кампанией, возглавляемой «серой кофтой». Незнакомец внимательно слушал, не перебивая, особенно его заинтересовал «главарь».
– Возьмите, мой юный друг, вы позволите себя так называть? – и, получив, утвердительный кивок, протянул Андрею большой клетчатый носовой платок, – вытретесь, не хорошо пугать окружающих таким видом. Я попробую помочь вашей беде, может быть, что-то и получится. Приходите сюда завтра, в это же время.
Пожав на прощанье руку, незнакомец в коричневом пиджаке растворился в вечернем сумраке, потихоньку «забиравшем» себе весь городской парк.
В тот день очень «кстати» заболел младший брат, мать не отходила от его кроватки, поэтому не обратила внимания на помятый костюм и заплаканный вид среднего сына. Андрей еле дождался следующего вечера. В парк он летел, как на крыльях, надеясь, но до конца не веря, что незнакомец поможет его беде. Мужчина в коричневом пиджаке уже стоял на том месте, где они вчера встретились.
– Вы пунктуальны, молодой друг. Несмотря на украденные у вас часы, вовремя пришли на встречу. Похвально. Ну а я, как смог, постарался вам помочь.
Он протянул руку, на которой засверкала знакомая красная звездочка. Андрей радостно схватил часы, и поспешно надел их на руку. Через мгновенье спохватившись, он виновато улыбнулся незнакомцу.
– Спасибо! Спасибо огромное! Я даже не знаю, как вас благодарить, – он тряс руку мужчины, в сотый раз повторяя «спасибо».
– Вы мне сейчас от радости руку оторвете, молодой человек, – улыбнулся «спаситель», – рад был помочь хорошему человеку. Кстати, тут перед вами некие молодые люди извиниться хотят.
Он щелкнул пальцами и из-за куста вышел высокий, худой парень в серой кофте. Глядя в землю, он буркнул:
– Ты того, прости…
Обрадованный Андрей тут же протянул руку высокому:
– Мир!
Парень в серой кофте слегка коснулся ладони Андрея холодными пальцами и тут же отступил за куст, где слышались приглушенные голоса вчерашних обидчиков.
– Мне кажется, нам пора познакомиться, дядя Жора, – незнакомец улыбнулся и протянул руку, которую Андрей тут же опять горячо затряс.
– Андрей!
– Вот и славно. Рад был помочь. Я, кстати, недалеко живу. Крайний дом с зеленой крышей. Приходите в гости, мой юный друг. В шахматы играть умеете?
– Да! Отец научил!
– Прекрасно, приходите, скажем, через недельку, сразимся. Если, конечно, у вас есть желание.
– Конечно, есть! Приду обязательно!
Ровно через неделю Андрей стучался в дверь дома под зеленой крышей. Здесь его ждал пирог с сушенными яблоками и партия в шахматы, которую он, конечно же, проиграл, но нисколько на это не обиделся. Незаметно для себя он стал завсегдатаем вечеров с шахматами, пирогами и новой кампанией. Оказалось, что парень в серой кофте тоже здесь бывает, и постепенно они не только помирились, но со смехом стали вспоминать тот день, когда подрались из-за командирских часов.
Теперь вечерами Андрей пропадал с новыми друзьями, которые нравились ему все больше и больше. Но однажды все изменилось. Оказалось, что дядя Жора, такой умный, такой воспитанный, такой отличный шахматист – вор. А подростки, с удовольствием проводящие время в домике под зеленой крышей, его «подельники», вернее, исполнители его замыслов, грамотно разыгранных бандитских «партий». Как только перед Андреем с очевидностью замаячила перспектива серьезного преступления, он бежал, не доев вишневого пирога и не допив ароматного чая с травами, которые так любил дядя Жора. Когда отец узнал правду, он тут же отправил среднего сына учиться в город, далеко отстоявший от их маленького уютного городка. За что Андрей ему был очень благодарен, правда, потом, а тем летом он очень тяжело перенес расставание с матерью и вынужденно стремительное прощание с детством.
После окончания машиностроительного техникума, с красным дипломом и радужными перспективами «ковать» атомный щит России он оказался в самом секретном городе Союза, причем не один. Семь их приехало, молодых, перспективных, а вот до «среднего» возраста докарабкался он один. Кто-то пустил слух, что тяжелые металлы, кои в избытке «ожидали» их на работе, выводятся красным вином. Вот они и навыводились. Пока все «очищали» столь радикальным способом свои юные организмы от радиации, Андрей занимался боксом, плаваньем и лыжами, которые почему-то не помешали ему в не полных тридцать лет «получить» первый инфаркт. История всех его болезней не вмещалась даже в два весьма толстых тома медицинской карточки. Видать организм у него какой-то «неправильный» был, все «цеплял»: то тромб, то гангрену, то почки заболят, то связки на ровном месте порвутся…
Все эти неприятности были впереди, а сразу после приезда молодой научный сотрудник самого секретного в Союзе института занимался спортом и ходил на спектакли, нежданно-негаданно став заядлым «театралом». Первую жену, красавицу-балерину,  он там, среди аплодисментов и встретил.
Прервав погружение в прошлое, Андрей первый раз осознал, что всегда нравился очень красивым женщинам. То, что они нравились ему, это понятно – природа такая у мужчин, но чем объяснить свой неизменный успех у представительниц прекрасного пола, он не понимал. Красавцем он никогда не был. Импозантным, галантным, эрудированным был, а вот мачо – никогда. Хотя…Тут у Андрея на лице выплыло некое подобие улыбки, он вспомнил себя в черном плаще, в черных очках, загоревшего после командировки в Среднюю Азию, модно стриженного, с красиво очерченными, обтянутыми смуглой кожей скулами. Пожалуй, тогда он выглядел очень ничего себе. Правда, он был совсем молод, а это уже большое украшение. Почему-то по жизни почти все женщины, с которыми ему приходилось сталкиваться, испытывали к нему если не любовь, то уважение и обожание однозначно. Он со всеми был приветлив, любезен, заботлив, но любил только одну – своего «малыша» Сашу.
Когда жена появилась на пороге с бумагами в руках и потемневшими от переживаний глазами, он, все понял. Не дожидаясь ее вопроса, Андрей устало кивнул и закрыл глаза. Ему вдруг все стало безразлично, он понимал, что третью операцию не переживет и соглашался на нее, только, чтобы не расстраивать Александру. Вокруг него началась привычная предоперационная суета, потом он вновь оказался на металлическом столе и через несколько минут впал в тяжелый сон, наркоз в это раз подействовал очень быстро.
Они с Сашей, держась за руки, стояли на палубе необыкновенно красивого корабля. Яркое солнце, пускавшее сверкающих «зайчиков» на их белые одежды, заливало все вокруг ослепительным сиянием. Корабль начал медленно подниматься вверх, к небесной лазури, удивительно ясной в этот солнечный день. Когда они погрузились в легкие, воздушные облака, напоминающие пену, в которой так любила лежать его дочь, раздалась музыка. Он  никогда ничего подобного в жизни не слышал, хотя перебывал уже на стольких концертах с мировыми знаменитостями. Даже с его словарным и эмоциональным запасом, Андрей не взялся бы описать то, что услышал. Он даже не смог понять, что за инструменты издают такие необыкновенные, божественные звуки. Корабль поднимается все выше и выше. Вот он уже у самого сияющего солнечного диска, который почему-то не обжигает, а, наоборот, дарит ласкающую прохладу. Андрею так хорошо, так не хочется прерывать полет, так хочется длить и длить дивную музыку. Он даже не заметил, что в какой-то момент остался на палубе один.  Саша почему-то оказалась внизу, на земле, а он все летел под сверкающими переливами раскинувшейся прямо над кораблем радуги. Из небесной выси раздался голос, такой чистый и мелодичный, что невозможно было представить человека, которому он мог принадлежать.
– Еще не время, – полупропел, полупроизнес хрустальный тембр и тут же все исчезло: и яркое солнце, и корабль, и брызги радужного света, и неземная музыка. С сожалением покинув дивный мир, Андрей погрузился в волны нестерпимой боли, режущей все тело вдоль и поперек. С трудом разлепив веки, он увидел сидящую Сашу с такими темными кругами возле глаз, что они казались не просто карими, а бездонно-черными. Сознание накатывало на него медленными тягучими волнами, и каждый такой «прилив» не приносил ему ничего, кроме боли и отчаяния. Он уже не обрадовался, скорее, удивился, и даже расстроился, что после третьей подряд операции остался жить. Андрей никак не мог понять, зачем и кому нужен он здесь на земле, если каждый вдох, каждое движение разрывало мозг иголками острой боли. Когда Саша, не отходившая от него все эти дни, прошедшие после последней операции, написала на бумаге: «Что у тебя болит?», он, стараясь не нажимать на карандаш, отчего слова получились еле заметными, ответил: «Все. Смертельно». Александра попыталась вырвать мужа из пучины боли:
– Мы ведь с тобой столько лет в Прагу собираемся, вот как из больницы выйдешь, оправишься, думаю, надо туда слетать!
Андрей молчал, но Саша, словно не замечая напряженной паузы, продолжала:
– Сына Лены крестить надо, ну что это мальчику уже два года, а он не крещенный, разве можно?!
Муж при этих словах немного оживился и, попросив листок бумаги, написал:
– Я крестным стану, если Лен…
Дальше выводить буквы сил не было, но Саша и так поняла, что он хотел написать.
– Конечно, согласится, я даже не сомневаюсь!
Она опять помолчала, а потом на одном дыхании выпалила:
– Я так рада, что ты жив, – в глазах жены блеснули предательские слезы, – я не представляю, что бы я без тебя делала…
Приехавший из областного центра на очередную консультацию супер профи, осмотрев Андрея, отозвал в сторону Сашу и, слегка понизив голос, сказал:
– Ну, матушка, коллеги все, что могли, сделали, теперь от нас мало что зависит, – и помолчав, неожиданно добавил, – молитесь, говорят, помогает.
«Светило» развернулся и, не дожидаясь ответа, ушел в ординаторскую. Сашу удивило не столько само предложение, сколько обращение «матушка». Так ее называл только настоятель храма, куда они с Андреем регулярно ходили последние годы, и в котором венчались через семнадцать лет после женитьбы. Молитесь…Разве она не молилась? И не она одна, сколько людей просили помощи Андрею, и не только в их маленьком городке, но даже во Франции. Там настоятельствовал их друг, атомщик по образованию и священник по призванию, что выяснилось вскоре после получения им диплома об окончании известной в стране «кузницы» физиков. Он каждый день просит за болящего Андрея. Лена, молодец, все время в храм ходит, с того дня, когда Саша ей сказала, что молитва ребенка за отца всегда доходит. Не важно, что она сама уже мать, для Андрея она всегда дитем будет. Старается вымолить…»
Через три дня после последней операции Андрею вдруг захотелось есть. Нет, боли не прекратились, пролежни стали еще больше и нестерпимее, но почему-то есть все равно хотелось. И не какой-нибудь жиденький бульон, а хороший, хрустящий, «чесночный» огурец, замаринованный по маминому рецепту, которым она поделилась с Сашей, когда они приезжали к родителям в гости. Ему было трудно говорить, но он все же старательно прохрипел вошедшей жене: «Хочу твой фирменный огурец», после чего откинулся на подушку, наслаждаясь произведенным эффектом. Не известно от чего Саша больше пришла в изумление: от давно не слышанного голоса мужа или его просьбы. Не подходя к кровати, она выскочила из палаты и спешно зацокала в ординаторскую узнать у лечащего врача можно ли исполнить странное желание. Коллега в восторг от просьбы Андрея не пришел, но тут же понесся в палату полюбоваться на человека, в выздоровление которого дружно не верила вся больница.
«Конечное состояние» успешно закончилось.

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.