Виктор Сбитнев. Видимое и не вполне в стихах Владимира Иванова (статья)

/ Заметки о поэтическом сборнике «Ничья» /

Буквально на днях московское издательство «Воймега» выпустило книгу стихов  поэта Владимира Иванова «Ничья». Если иметь в виду, что стихов о спорте в сборнике нет, то это его название может показаться странным. Но это только на первый взгляд, потому что все стихи, вошедшие в книгу,  есть по сути классические метафоры и рассчитаны на вдумчивого, пристрастного читателя, которому приятно, уединившись с новой книжкой, открывать новые смыслы во вроде бы  привычных выражениях и словах.

Остановлюсь на нескольких, как мне представляется, знаковых для «Ничьей» вещах. Прежде всего, это «Аналогия». Ей предпослан замечательный эпиграф, абсолютная метафора по существу:

«Не имея в голове первоначального образа корабля, индейцы долгое время не могли увидеть приближающихся к ним кораблей Колумба, а видели лишь пустой горизонт и частую рябь на воде». (Из научно-популярной телепрограммы).

Прежде всего, стихотворение чётко организовано ритмически: анапест с константной мужской рифмой подобен метафоре, то есть как минимум двояк.  Анапест, как метр,  повествователен и балладен, а мужская рифма, напротив,  резка, как неожиданная пощёчина. Это сочетание тревожит воображение, заставляет искать предложенной поэтом концепции бытия смысловые параллели, которые то и дело возникают по прочтении. Но что там гуроны и ирокезы?! «Нам вот так же когда-то не дали огня», а потому   «как ни в чём не бывало,  мы шли сквозь него, и не делалось нам ничего» (ну, ведь ходят же иные по битому стеклу!). И так было не только с огнём, но и с водой тоже, про зыбкость которой мы ничего не знали, а потому ходили пешком на Кубу «то за ромом, то за табаком». Это, конечно же, советское время. Очень точная, исторически детерминированная метафора. А дальше… о нашей нынешней неизысканной пропаганде:

 

Да и, кстати, от выпивки и табака

Ни один ирокез не загнулся, пока

Нам в башку не вдолбили об ихнем вреде

Так же, как об огне и воде.

 

В самом деле, в стране, особенно в российской провинции, многие люди по сути не живут, а выживают, от получки до получки, от пенсии до пенсии, а им назойливо твердят о вреде курения, повышая цены на сигареты, на алкоголь, на наиболее полезные и востребованные продукты, на лекарства, наконец. Да, жить вредно в принципе, только вред этот усугубляется не столько табаком, сколько ограничением материальных и духовных свобод личности. Впрочем, финал «Аналогии» несколько неожиданен:

 

Так что пусть и с Колумбом не слишком спешат –

Будет хуже, когда разрешат.

 

Кораблей Колумба долго не видели, и Колумб, по свидетельствам современников, никого из индейцев не убил и не ограбил, хоть и имел королевское указание – искать золото! А вот потом приплыли Америго Веспуччи, Кортес и прочие конквистадоры. И началось! Запылали костры инквизиции,  загремели пушки, гибельно сверкнули сабли и топоры. Началось тотальное избиение коренного народа обеих Америк. Этим было всё разрешено! Из-за золота уничтожили целые цивилизации, огромные этносы со своим языком, культурой, уникальным духовным миром. Характерно, что потом европейцы, разбогатевшие на золоте инков, назвали оба континента именем Америго, а Колумбией – всего лишь небольшое государство в Южной Америке.

Поражает своей многомерностью и восьмистишие с эпиграфом из «Двенадцати» Александра Блока: «Что нынче невесёлый, товарищ поп?». Приведём его полностью:

 

Напрасно, дорогой товарищ Блок,

Читайте журнал «Новая Литература»

Вы нам внушали неисповедимость –

Мессии светит новая судимость

И новый срок.

 

Опять нас подкузьмила – подвела

Дурная к атрибутике привычка –

На Курский пребывает электричка,

А ждут – осла.

 

Блок разрабатывал тему Мессии не только в «Двенадцати», где пустил его впереди патрульных, бредущих по стылому Питеру. Иисус незримо присутствует уже в «Стихах о прекрасной даме»:

 

Вхожу я в тёмные храмы,

Совершаю бедный обряд…

 

Неисповедимость Блока – это смешение Веры и Истины, провидческого наития и правды. Блок был уверен в том, что не столько капризная красота, сколько абсолютная истина  должна спасти мир. Зинаида Гиппиус позднее, в эмиграции, вспоминала, что от Блока буквально «несло правдой». Именно за это его не любили обречённые на враньё политики – и большевики, и белые, которые после выхода в свет «Двенадцати» даже собирались его расстрелять.  Но походы Колчака с Деникиным на Москву и Юденича – на Питер закончились провалом, тогда  подопечные Луначарского  хладнокровно «позволили» ему умереть от голода. А что нынешние мессии? А всё то же. Не голодная смерть, так «новый срок». Навального посадили, Немцова застрелили, и вообще абсолютную правду что при Луначарском, что при Мединском  не любят с той же осатанённостью.  Но стержневая мысль восьмистишия всё же  в ином: мы по-прежнему ждём Иисуса, ждём носителя библейских истин и всеобщей справедливости, а он, как известно, прибыл в Иерусалим на осле. Но к нам в очередной раз прибывает… электричка, а блоковская неисповедимость по-прежнему остаётся невостребованной. Обывателю  и нынче куда проще обходиться банальностями из «Матери» Горького.  Восьмистишие, написанное опять-таки анапестом, так и называется – «Горький»:

 

Потому ли «Мать» его мусолю,

А с другой роднёю всё тяну,

Что, с ничтожной согласившись ролью,

Хапнул книжку, наугад – одну.

 

Словно кладовщик слепой рукою

Пробежался по инвентарю –

Пара жён, инфаркт… и всё такое,

Сгрёб в охапку – дома посмотрю.

 

В самом деле, зачем утруждать рассудок «прелыми самоковыряниями», мучиться в разгадке природы этой самой неисповедимости, если куда проще, твёрдо расставив всё по местам, существовать в чёткой, привычной обывателю  системе координат? Это в общем-то и есть «мусолить «Мать», то есть «очень своевременную книгу», по Ильичу. Но ведь у Горького есть и Клим Самгин, и Васса Железнова, но зачем «вся эта другая родня», если всю сытую жизнь Горькому обеспечила «Мать»? И когда Блок умирал от голода, этот менял пассий, угощался сливочным маслом и икрой. И поперёк горла не встало, хотя пол – Поволжья выкосила бескормица! «Словно кладовщик слепой рукою» – чрезвычайно точная метафора, эта незрячая рука, шарящая равнодушно, так сказать, по наследию великого основателя соцреализма. «Пара жён» – это, видимо,  Пешкова с Андреевой, а инвентарь – всё остальное, окружавшее Горького по жизни: Ленин, Капри, Ромен Роллан, жалкие попытки соединить несоединимое: правду и большевизм, искусство и пропаганду… В каком-то смысле это тоже ничья: полуправда – полукривда, полусовесть – полуложь, а в результате инфаркт. Да, абсолютно все стихи поэта организованы по принципу одной принципиально важной для него антитезы, которую наиболее точно обозначил Пушкин «Моцартом и Сальери»: гениальность и неустанный труд, поэт и мастер, озарение и кропотливость, мир неисповедимого духа и мир интересных, необходимых человеку вещей. Моцарт – «бог, и сам того не знает», а Сальери – просто очень хороший математик, который сумел «проверить алгеброй гармонию»… Два мира – два стиля. И это не только в искусстве, в музыке и поэзии, это  пронизывает и составляет всю нашу жизнь, когда она не зряшна и  не пуста. С моей точки зрения, в поэзии Владимира Иванова в равной степени живёт и то, и другое: и мудрость –  и красота, и Фет – Тютчев, и хаос  – и космос. Один наш поэт сказал мне на презентации «Ничьей», что, дескать, зря Иванов повёлся на это враньё про индейцев и Колумба, что не могли они не видеть материальные объекты на морской поверхности, что это всего лишь красивая выдумка!  Признаться, мне было трудно с ним спорить в рамках материалистической логики, хоть я и пытался говорить ему о радиации, которая не видима, но убивает, об электро-магнитном поле, без которого не мыслима земная жизнь. Но, подумав, я остановился на одной неопровержимой истине: если ты поэт – то должен верить такому же поэту. Не верить можно вялым метафорам, заезженным рифмам, неточным определениям, ложной интонации, высосанным из пальца конфликтам. Когда-то Ленин на много лет обеднил всю нашу поэзию, сделав лукавый перевод из западной философии: «Искусство должно быть понятно народу». Не понятно народу, Владимир Ильич, а понято народом. Разница огромна! Уяснив первое, наши вожди уничтожили Мандельштама и Корнилова, выслали Солженицына и Бродского, раскатывали бульдозерами выставки модернистов и требовали покаяний ото всех, кто каким-либо образом вылезал за рамки всех этих программных  поделок в духе Яшина, Викулова, Фирсова и прочих. Второе же предполагает создание вещей, не поддающихся пониманию с налёту, а предполагающих долгий и серьёзный труд сердца и ума, чтения как совершенствования своей натуры, так сказать, утончения души. «Ничья», вне сомнения, принадлежит к этому, второму типу поэзии. Я бы даже сказал, что это и не сборник вовсе, а очень чётко организованный поэтический цикл, ставший поэтической книгой. Недаром же,  Владимир Иванов сколько ни пытался, не сумел увеличить его объём за счёт стихов из своего первого сборника «Мальчик для бытия»: ну, не лезли они в него ни по интонации, ни по технике, ни по замыслу.

 

Виктор СБИТНЕВ

 

 

Биографии исторических знаменитостей и наших влиятельных современников

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Ответьте на вопрос: * Лимит времени истёк. Пожалуйста, перезагрузите CAPTCHA.