Часть вторая

 

«Интуишн»

 

Наступление нового года ознаменовалось началом работы над новой учётной системой, которая, ещё не будучи знакомой никому кроме Молотова и Гаряева, уже обросла волшебным ореолом всесильности, чуть ли не искусственного разума, который сможет решать задачи бизнеса за людей. Справедливым было бы упомянуть, что Гаряев не горел от нетерпения и даже признаков энтузиазма к этому проекту не проявлял. Когда ещё до Нового года, после поздравительной речи Молотова, Андрей спросил у Рината Ильдаровича, будут ли какие-либо вводные и стоит ли в праздники подумать о системе учёта в свете новых планов, то Гаряев, слегка поморщившись, посоветовал Андрею отдохнуть пока и подкопить сил.

– Хотя… Сядьте-ка сюда, Андрей, – он показал на стул возле его стола, – Что вам там Молотов наговорил про «Интуишн»? Он вам задачи какие-то обозначил?

– Да нет, он заходил пару раз и говорил, что… Ну, то, что и всем говорил.

– Ага, что поставим и всем нам будет счастье, да? – тихо и едва насмешливо проговорил начальник.

– Ну… Что ещё её надо будет, конечно, “подшаманить”, программиста возьмут, – улыбнулся Андрей, употребив словечко из молотовского лексикона, – и что самим тоже придется настраивать.

– Ага, подшаманить! А то, что мы уже давно шаманим «1С» и столько денег на это угробили, он не говорил?

– Нет. – Андрей непроизвольно улыбнулся, вспомнив, как Молотов назвал программиста «1С» Скунсом.

– Вот то-то и оно, что нет! Знаете, Андрей, такую мудрость, что… – Гаряев помахал своим “паркером” перед глазами Андрея, – …что хаос автоматизировать невозможно! Это говорят на всех презентациях все разработчики вот таких вот систем! Слышали?

– Звучит убедительно, – кивнул Андрей.

– И самый лучший способ оптимизации – это отказаться от проекта модернизации. Такого не слышали?

– Нет.

«Как же много слов с окончанием на «-ция», – невольно подумал Андрей, – меняй местами, как хочешь, всё равно смысл не меняется! Да, опасные речи молвит Ринат Ильдарович, неполиткорректные. Так можно и к выводу прийти, что вся управленческая работа – не что иное, как иллюзия бурной деятельности, суета сует на букву “х”».

Андрей и не предполагал, насколько близко он подошёл к страшной истине; лишь на миг она коснулась его своим горячим дыханием.

– А пока вам скажу вот что, – продолжал Гаряев, – идти вам… на семинар надо. Пора вам начать знакомиться с «Интуишн». Пока, в праздники, подумайте на предмет… Как выглядит вся цепочка заказа – от рынка, через дистрибьюторов, через размер их склада и их продажи – к нам, нашему складу, нашим продажам, нашей дебиторке и нашим заказам у поставщиков. Просто подумайте, какие отчёты вам нужны, как это все арифметически связано. Понятно? Формулами надо будет описывать. Вам делать.

Андрей кивнул, интуитивно ощущая, что ситуация, в которой начальник дискредитирует замысел вышестоящего руководства перед своим подчинённым, ненормальна, и такая система долго в равновесии не продержится.

 

Итак, что такое “и-эр-пи” на практике, Андрею предстояло узнать из презентации, которую проводила фирма – дистрибьютор «Интуишн».

На презентацию отправили Андрея, Влада, главбуха Татьяну, Оксану Полежаеву, Алексея Миронова и специалиста по документообороту Таню Захарову.

Ведущий презентации был совершенно лысый мужчина с головой, похожей на яйцо, военной выправкой и умными глазами. Видимо, по старой академической привычке он аккуратно написал на доске тему презентации и свою фамилию. Потом включил проектор и сел за ноутбук. Фамилия была написана мелом и читалась отчётливо: “Кучерявый В.И.”

– Это что, его фамилия? – вполголоса спросила Полежаева у Андрея. Миронов уже сидел весь красный от сдавленных всхлипов хохота.

– Да, совершенно верно, это моя фамилия, – отчётливо ответил лектор. – Но вы ко мне просто можете обращаться Владимир. Итак, коллеги, сегодня моя цель – продемонстрировать вам интерфейс и базовые возможности блока «Коммерция» системы «Интуишн».

 

Андрей почему-то вспомнил недавнее институтское время, когда они с Владом по собственному желанию прошли усиленный курс бухучёта и сдали экзамены на сертификат продвинутого пользователя «1С». Навели их на эту удачную мысль отец и сын Полководцевы, которые «держали» кафедру бухучёта и аудита на экономическом факультете.

– Запомните: бухучёт – это не наука, но – ремесло, с которым у вас всегда будет хлеб! – говорил Полководцев-старший, невысокий русский мужик, крепкий хозяйственник, с жёстким седоватым ёжиком на крупной голове. Судя по всему, хлеб у них с сыном был. На площадях вуза они умудрились открыть ещё и Международный институт бухгалтерского учёта, получили лицензию, брали плату, принимали экзамены у студентов, которых никто и никогда в глаза не видел. Видимо, и учились, и сдавали экзамены они вдвоём – за всех своих студентов. Впрочем, не совсем вдвоём. За отдельные и неплохие по тем меркам деньги они нанимали толковых студентов, в числе которых были и Андрей с Владом. Студентам вменялось составлять письменные ответы на вытянутые руками неизвестных экзаменуемых вопросы на никогда не проводившихся экзаменах.

– Чудес не бывает! – мудро-лукаво говорил Полководцев-младший, симпатичный рыжеватый мóлодец, отсчитывая ребятам купюры за каждую стопку подготовленных рукописных ответов. – Поработали – получили!

Бывают чудеса или нет – вопрос спорный, но фразу эту они с Владом запомнили и часто на работе употребляли. И сразу перед глазами вставал хитрый Полководцев-джуниор. Однажды он пробовал проучить Андрея за чрезмерную инициативу. Он узнал, что Андрей даёт писать билеты и другим ребятам. Само по себе это было неплохо, но Андрей Полководцева не предупредил. И тогда тот Андрею не заплатил.

– Как же так, мы же договорились! – удивился Андрей.

– А вот так. Вот кто писал эти билеты, те пусть и придут ко мне, я им заплачу.

– Но они-то от меня оплаты ждут! Я же им пообещал.

– Ну а я что могу сделать? Пообещал так пообещал, – неопределённо молвил жулик.

– Что же мне, из своих денег им отдать?

– Нет, пусть они ко мне придут.

Андрей подумал немного.

– Я отдам из своих денег. А то, что вы мне не заплатили… Я в таком случае следующую партию делать не буду.

– Ну, раз неинтересно, то не надо, – развел руками Полководцев.

Андрей вышел взбешённый.

Через пару дней на компьютерном семинаре он подошёл к Полководцеву-старшему и объяснил ему ситуацию про сына. Один бизнес делают – чего таить. Старший заверил Андрея, что это какое-то недоразумение, и пообещал всё уладить. На следующем семинаре молодой и бессовестный соучредитель Международного института бухучёта отозвал Андрея в сторону и сказал поучительно:

– Проси за себя, за других не проси в следующий раз. А то ты, смотрю, за других волнуешься! Другие разберутся. За себя проси! – на этих словах он отдал Андрею должок, и добавил: – Без обид, понял?

– Да, конечно, без обид, – подтвердил Андрей, довольный.

 

Зазевавшегося Андрея вернули к реальности знакомые слова.

–…А если не поставлены процессы, то как? Нет, ребята, хаос автоматизировать невозможно! – говорил Кучерявый.

– Ну всё, поехали по домам тогда? Чего сидеть? – пошутил Миронов вполголоса.

Все рассмеялись.

 

Система Андрею не нравилась. Если уж система не нравится на презентации, то чего ждать от реальной работы! В процессе показа периодически что-то сбоило; ряд функций был продемонстрирован только скриншотами[1] экранов с правильными результатами, но вызвать аналогичные результаты своими действиями Кучерявый В.И. не мог. Ряд справочников не был заполнен; теряли время на ввод каких-то условных «ООО «Ромашка»» и «Иван Петрович Петров». Бред какой-то.

 

– Андрюш, скажи, а зачем это вам? Вы нас угробить хотите? – спросил Миронов, ухватив палочками ролл с блюдечка.

Ужинали в псевдояпонском ресторане на Таганке, отправившись туда сразу же после презентации.

– Кому это – нам?

– Я думал, это финансистам нужно…

– Во-во! – подхватила Полежаева.

– Лёш, поверишь, нет ли, – но нам бы лучше «1С», по старинке, – Андрей был растерян после презентации не меньше остальных.

– И нам с «1С» сейчас вполне удобно! – негодовала главный бухгалтер Татьяна. – Много чего там уже сделали, совсем не то, что раньше было!

– Чем этот «Интуишн» Михал Валентиныча зацепил так? – не понимала Полежаева. – Там же даже элементарных нужных нам форм документов нет!

– Формы-то не проблема туда засунуть, только зачем? – думала вслух Захарова.

– Видите ли… Молотов, кажется, увидел этот «Интуишн» у друга в консалтинговой компании из топ-пятерки, – объяснил Миронов. – То ли у них, то ли это где-то у клиента какого-то… а консалтеры этот проект в пример ставят.

– Ну, Молотов же мог элементарное сравнение провести, тендер бы организовали! А? Андрей, Тань! – Оксана воззрилась на финансистов.  – Почему вы не сказали ему, что есть другие системы? «Парус», там… «Галактика»!

Полежаева обладала широкой, завидной осведомленностью в бизнес-вопросах. Андрею неловко стало, что он даже не слышал об этих системах и не нашёл времени изучить рынок.

– Оксан, Оксан, послушай, – перебил Миронов, – да бесполезно это! Я подходил, начинал разговор. Пойми, тут дело в чем. Молотов… при том, что он гениальный предприниматель… он такой же человек, как все. Просто на их уровне, на уровне владельцев бизнеса, принято друг перед другом хвастаться. Даже не хвастаться, а невзначай перебирать свои достижения. Им же не деньги важны как таковые, а  чтобы все увидели – и ушли в осадок! Вот Молотов купил научный институт, и всё! Всё, понимаешь? Все надолго ушли в осадок. И всем теперь тоже хочется купить себе институт, да только нет больше институтов! Молотов задвинул всех! – Алексей отхлебнул пива. – Они так же, как все, меряются, у кого длиннее! Да простят меня дамы… – спохватился он.

Все улыбались. Умный и хороший был Алексей Миронов. Коллеги его любили.

– Вот ты, Оксан, говоришь, тендер! – продолжал он. – Поверь, Михал Валентиныч провёл бы тендер… самый крутой тендер, если в тендере самом была бы соль. Если бы он позиционировал перед друзьями тендер как самую что ни на есть круть! Крик времени! Но соль не в тендере.

Алексей отодвинул тарелку и вытер салфеткой губы.

– Соль в том, что ему кто-то – консалтеры ли, друг ли, брат или сват, не суть важно, – показали, как у них работает «Интуишн». Даже не показали, а мельком, сидя за пивком, сказали! И – всё! Молотов подумал: я тоже хочу! Хочу – и всё! Дайте мне такую же машинку.

– Да-а, – протянула Полежаева, положив руку на плечо Миронова. – Умный у меня начальник! Обожаю его!

– Спасибо, тронут! – Миронов напоминал актера Маковецкого. Только темней и моложе.

Все заулыбались.

– Таня, – обратился Миронов к Захаровой, которая слыла волшебницей рутины. – А ты же сможешь стать… – Алексей поднял глаза, подбирая слова, – …стать нашей кожей, нашей… задубевшей кожей? – он сжал маленькую ручку в кулак. – Чтобы мы ничего не почувствовали, а? Скажи, сможешь ведь?

– Я буду стараться, Алексей Владимирович! – пообещала Захарова серьёзно, отложив приборы и положив длинные красивые руки на стол.

Полежаева закурила, задумалась и через минуту сказала, выпустив облако дыма.

– Ладно, живы будем – не помрём! Как говорится, если пациент хочет жить, то медицина тут бессильна.

Смеркалось. За окном видна была Таганская площадь. Троллейбусные провода и купола церквей. Автомобили месили снежную кашу. ««Интуишн»… Додумались же так назвать!» – подумал Андрей с улыбкой, расслабившись после еды. – Оксан, а можно у тебя взять сигаретку?

 

На следующий день Гаряев расспросил Татьяну и Андрея об их впечатлениях по поводу новой системы.

– Таня, скажите, ну… вот ваши бухгалтерские операции вы там можете делать?

– Бухгалтерские операции? – Татьяна недоумённо посмотрела на него. – Нет, не могу. А что, кто-то тут думает о бухгалтерах?

– Как нет? Проводки ложатся?

– Нет, не ложатся. Мало того, там задним числом ничего исправить нельзя. А как без этого, я вообще не понимаю! – Татьяна говорила трагическим, но полным достоинства голосом. Её подбородок подрагивал.

– Исправить, насколько я понял, можно, но только обратной операцией. Удалять ничего нельзя. Можно только провести операцию с обратным знаком, – вмешался Андрей.

– Ну да, – подтвердил Гаряев, глядя на Таню. – Это сделано просто чтобы вся история операций сохранялась. Вас это не устраивает?

– Меня? Меня всё уже устраивает, – дрожащим голосом сказала Таня. – Только вот устроит ли вас, если мне придётся удвоить штат бухгалтеров? Вы знаете, какое у нас количество исправлений идёт задним числом? Да мы только и будем делать, что сторнировать[2] старые операции и заводить новые. У нас помойка будет вместо учёта! Да там даже двойной записи нет!

– То есть как это нет? – у Гаряева даже приподнялись очки на его красивом круглом лице.

– А так! Вместо одной проводки система делает две! Совершенно по-дурацки!

– Ну, то есть двойная запись есть, только её вид вам непривычен.

– Ринат Ильдарович, я вам так скажу – пусть продавцы с этой «Интуишн» работают, если кому-то эта игрушка так нравится. Но сюда мне, в бухучёт, в налоговый учёт, это тащить не надо!

– Ну ладно, Татьян, скоропалительные выводы тоже делать неправильно, – пытался урезонить её Гаряев. – Молотов вот планирует нанять программиста. Именно в этой среде. Специально для адаптации системы под нас.

– Ну а – глупый вопрос, конечно – но… Ринат Ильдарович, а зачем нужно, чтобы дорогостоящий программист – профессионал! – писал давно уже написанные и имеющиеся в «1С» вещи!

– Таня, ну всё, я вас услышал. Не кипятитесь. Андрей, что скажете?

Андрей сказал, что, возможно, презентация была плохо подготовлена. Но с точки зрения обычного пользователя система ничего нового по сравнению с «1С» не даёт.

После этого Гаряев говорил с Молотовым. О чём был разговор – неизвестно, только через неделю в «Эй-Био» явилась делегация от фирмы — дистрибьютора «Интуишн» во главе с президентом (как только не называют главное лицо в компаниях!) и провела повторную презентацию, на этот раз гораздо более подготовленную, зрелую, адресованную бухгалтерам и коммерческим службам. В.И. Кучерявый удивительно быстро и по делу отвечал на вопросы, наглядно демонстрируя гибкие возможности «Интуишн».

Молотов присутствовал на этой презентации; он сидел в стороне, периодически вмешиваясь в дискуссию и модерируя её. Его глаза остро зыркали, стремительно перемещаясь с докладчиков на аудиторию и обратно; резкая складка на лбу и скрещённые на груди руки выдавали его воинственный настрой. Пусть только попробует что-то пойти не так. Время от времени он – то недоверчиво, то вполне удовлетворённо – хмыкал, откидываясь на стуле, вставлял замечания, как, по его мнению, можно решить ту или иную проблему, оглядывался на сотрудников, ища в их глазах согласие, а если не находил, то заводил короткий и острый диалог, неизбежно приводивший к капитуляции собеседника.

Фундаментальные вопросы так и не были до конца сняты, но общее впечатление было значительно более благоприятным, чем в первый раз. Важно было и то, что фирма продемонстрировала готовность идти навстречу и максимально учитывать потребности «Эй-Био».

Вопрос был решён. Компания покупала «Интуишн».

 

Ну и ну

 

Через месяц взяли на работу программиста. Его звали Юрий Семёнович Пудиков. Когда Артём с Андреем в первый раз увидели его в «Эй-Био», они ничего не поняли и спросили за обедом Яну Шутец, которая сидела напротив новенького, кто это. Она удивлённо вскинула брови.

– Так это ж новый программист!

– Кто-о? Программист? Это он нам будет «Интуишн» делать?

– Ну, вы даёте! Ну ты-то ладно, – махнула она на Артёма. – Но ты-то финансист! И не в курсе! – смерила она Андрея насмешливым взглядом.

– Так… он же… он же пьёт! Это видно! – ошеломлённо произнёс Андрей.

– Да, это видно, пьёт, точно, – закивал Артём, довольный сенсацией.

Пудиков был мужчиной в летах, с военной осанкой, без живота. Он носил небольшие чёрные усы и имел изрядно испитое, но умное лицо. Через щёку на шею тянулся старый розоватый шрам. Несмотря на некоторую одутловатость, лицо располагало к себе. Глаза были добрые. Чёрные волосы, сзади по-офицерски короткие, пропахли старым алкоголем; они были густы, Пудиков зачёсывал их набок большой расчёской, которую носил в кармане. Он носил тёмные мятые брюки и два чёрных свитера, меняя их через день-два.

Его склонность к злоупотреблению спиртным читалась по его слегка расшатанной походке, едва заметной дрожи во всем теле и присущей алкоголикам неуверенности движений, жестов, речи. Он никогда не приближался к собеседнику на общепринятое расстояние, всегда держался чуть дальше, а если кто-то пересекал невидимую черту, то Пудиков отстранялся, сохраняя безопасную дистанцию.

Наверное, он был неплохим программистом. Первые его шаги по адаптации «Интуишн» были логичными и результативными. Он умел слушать и удивительно точно интерпретировал сказанное. Люди удивлялись, когда он, выслушав их, подытоживал их мысли, и те сразу выглядели стройнее и проще.

Ровно в 13:30, в свой обеденный перерыв, Юрий Семенович уходил куда-то скорым шагом на неестественно прямых ногах и возвращался через час – заметно более спокойной походкой, жуя зубочистку, размышляя и добро щурясь на мир, раскинувшийся по сторонам.

У него были надёжные тормоза. Андрей с Артёмом не раз звали его выпить пивка на «Киевской» после автобуса. Пудиков приглашение принимал, брал неизменно две бутылки «Балтики-девятки», но ни каплей больше. Одну выпивал почти залпом, в два глотка, пока ребята ещё расплачивались, просто чтобы войти в нормальное состояние, обрести способность говорить и слушать. Вторую уже цедил степенно, с расстановкой, улыбаясь шуткам и дымя «Явой Золотой». Через полчаса он прощался и спускался в метро.

С его помощью «Интуишн» постепенно проникала в быт департамента продаж. Она была неудобна, но уже не так страшна. Был человек, который её не боялся – Юрий Семёнович.

 

В конце зимы случилось ещё вот что. Был очередной совет директоров, к которому Андрею пришлось, по поручению Гаряева, готовить много таблиц и документов. Гаряева долго не мог удовлетворить внешний вид таблиц. Он два дня цеплялся к оформлению – Андрей безропотно переделывал. Длился совет полдня. На этот раз Орленко, компаньон Молотова, вопреки привычке не ходил по офису и в ФЭО не заглядывал. Приехали и уехали акционеры как-то тихо, никто их не видел, кроме помощницы Молотова, которая приготовила для Орленко зеленый чай. По окончании совета Гаряев вернулся мрачный. Но Андрею кивнул.

– Ваши таблицы пошли на “ура”.

– Да?

– Да, серьёзно, все оценили. Правда, на них времени уже мало было. Но вам спасибо.

Хотел что-то добавить, но передумал. И пошёл курить. Большой, статный и какой-то.потяжелевший.

Когда Андрей полчаса спустя проходил мимо “коммерцов”, он услышал, как Полежаева что-то взволнованно обсуждает с Мироновым. До него долетели слова: “летели перья” и “все – пипец”.

День спустя Полежаева позвала Андрея попить чаю в маленькой столовой. Она бросила пакетик в кружку и, дергая за ниточку, чтобы заварился, начала такой разговор.

– Слушай, Андрей, а насколько у вас в ФЭО вообще… все процессы на Гаряева завязаны?

– В смысле?

– Ну, в прямом. Много чего ведь и ты сам делаешь, что-то твой друг Влад делает. Вы сильно зависите от Рината Ильдаровича?

– Ну – в смысле контроля сильно. Он проверяет всё, что мы делаем.

– А много вещей он сам делает? Ведь он не всё вам поручает?

– Не знаю. Что-то делает. Собственно, казначейские функции.

– Ага, – с пониманием кивнула Полежаева. – На деньгах сидит.

– А с какой целью интересуешься? – спросил Андрей. Ему этот разговор казался странным.

– А без Гаряева если придётся работать… месяц, например… Что будет? Текущая работа встанет?

Андрей, кажется, понимал, о чём его спрашивают.

– Нет, – он пожал плечами, – не должна встать. А в чём дело-то?

– Да ни в чём, – отмахнулась Оксана. Вспомнила про чай, отхлебнула. – Ты скажи, то есть я правильно понимаю, что текущую финансовую работу вы можете на себя взять? Или на главного бухгалтера она упадёт? – Полежаева испытующе смотрела на него из-под хлопающих тяжёлых ресниц.

– Нет, главбух при чём? У неё свой фронт. Нет, текучка не остановится. Так ты скажешь, почему задаёшь все эти вопросы?

– Управление рисками, Андрюш, – объяснила она. – Молотов попросил меня узнать. Это управление рисками. Изучаю бизнес-процессы на предмет узких мест. Ну ладно, слушай, пойду я работать, – засобиралась она. – Спасибо за то, что чай со мной попил! Давай!

Тряхнула локонами и вышла, поправляя юбку, осанистой деловой походкой.

А через неделю Молотов вызвал Андрея и сказал, что Гаряев будет уходить из «Эй-Био».

– Андрюш, мы с ним в последнее время немножко на разных волнах. По-разному думаем, о разном говорим. Решили, что так будет лучше, понимаешь, да.

– Понятно.

– Я же вижу, что там много чего на тебе завязано. Я так понимаю, что ничего не должно навернуться, а? Чего скажешь?

– Без финансового директора?

– Ну… Первое время мы, честно говоря, не хотим никого брать. И так до фига директоров, а! – Молотов засмеялся весело и дробно, подмигнув Андрею. – Потом посмотрим. Просто мы даже не поняли ещё, кто нам нужен… и нужен ли кто-то на этой должности. Может, просто как-то функции перераспределить? Я чего думаю… Ринат реально последнее время совсем немного сам делал. Эту работу ты сможешь прикрыть первое время? А там посмотрим.

– Нужно разобраться, что за работа, – осторожно ответил Андрей, но потом, встретив колеблющийся взгляд Молотова, сказал твёрже: – Прикрыть смогу. Не должно ничего навернуться.

– Конечно! Ты же тут всех уже более-менее знаешь! Только в институт ты ещё не ездил. Ну, вместе съездим, познакомишься там с народом. Там интересные такие, я тебе скажу, люди трудятся, – он смешно округлил глаза, похожие на чёрные оливки. –  Учёные!

Молотов на миг задумался.

– А с Танькой вы пока как бы параллельно будете, вопросы будем вместе решать, – устанавливал правила босс. – С девками-бухгалтерами сложно! Они начинают тебя мариновать своими смешными словечками! – он закатил глаза к потолку и изобразил гримаску, означавшую состояние, когда тебя “замариновали”.

«Главбухом тебе не командовать. Ты поднялся, но не над ней. С ней вы на одном уровне иерархии», –  означали слова босса.

– Андрюш, а ты же в бухучёте понимаешь? Маринка же тогда говорила! – он имел в виду директора по персоналу.

– Ну, я изучал бухучёт. Основное понимаю.

– Ну и отлично! – удовлетворённо кивнул Молотов. Он отчего-то резко посерьёзнел и как-то осунулся, устал. Его весёлое настроение улетучилось, как не бывало. – Ладно, Андрюш, договорились, давай, я ещё зайду, или ты зайдешь, ещё поговорим.

Андрей вышел.

 

Вопреки элементарной логике Андрей, узнав о предстоящем увольнении Рината Ильдаровича, не испытал никаких противоречивых чувств. Можно было накрутить свои нервы тревожными мыслями о том, что будет дальше, каким будет новый начальник – будь то новый финансовый директор или сам Молотов в компании с акционерами – Новинской и Орленко. А вдруг будущие отношения не сложатся? Вдруг станет невыносимо от собственной несостоятельности? Но ни о чём подобном, даже близко, Андрей не думал. Напротив, он почувствовал свободу и стал наслаждаться свежим ветром перемен. Подобно молодому растению, которое чахло в тени высокого дерева – и вдруг наконец это дерево спилили, – Андрей ощущал, как вокруг становится вольно, как стало вдоволь земли, воды, солнца; радовался, как расправляются плечи и выпрямляется нагруженный позвоночник. Андрей хорошо относился к Гаряеву, но тот был Андрею не нужен. То ли дело – воля! Именно так Андрей воспринимал тот новый порядок, что приходит на смену прежнему.

Надо сказать, что при всём своем молодом эгоизме, когда кто-то впоследствии высказывался нелестно о Гаряеве, Андрей никогда не давал Рината Ильдаровича в обиду. Как-то в одну из пятниц в «Леонардо» Шевяков коснулся этой темы.

– Да Гаряев все планирование  про…л!

Андрея это задело.

– Почему ты так считаешь? – спросил он.

– Да ты чё! – вскинулся Шевяков. – Ты бы слышал, как Новинская орала на совете!

– Ну, Саш! Новинская орала, ей видней. А ты понимаешь что-нибудь в нашей работе?

– Да мне на кой!..

– Вот именно. А я могу сказать, что Гаряев – профессионал! Это мое суждение.

– Ладно, не лезь в бутылку! – Шевяков обнял Андрея за плечи. – Не будем чморить твоего Гаряева! Тем более что он бы мне в табло дал, если б услышал! А я бы только зубы выплюнул! Ха-ха-ха! – Шевяков рассмеялся и снова стал симпатичен Андрею.

 

Сам Гаряев известил Андрея о своем уходе спокойно, без эмоций. Они стояли на улице, в курилке, было слякотно и сыро.

– Я смотрю, вы уже в курсе.

– Да, Молотов сказал.

– А-а. А про то, как дальше, говорил чего?

– Сказал, что будет думать.

– Будут кого искать?

– Вроде пока нет. Сказал, что пока не решил.

– Ну, а вы-то… – Гаряев с интересом посмотрел на Андрея. – Вы-то готовы принимать дела?

Андрей помолчал, обдумывая.

– Ринат Ильдарович, мне кажется, было бы правильно, чтобы дело не пострадало, если бы вы все основные моменты мне рассказали по работе.

– Ну, пойдём тогда, – он затушил сигарету, наклонившись к урне. – Четыре дня осталось. Времени мало.

Четыре дня, по паре часов в день, он передавал дела Андрею. Уходя насовсем, он тепло попрощался со всеми. Девочки-бухгалтерши  растроганно улыбались, с еле заметной слезливой плёночкой в глазах. Света, бухгалтер-кассир, даже поплакала потом. Гаряев попросил Андрея помочь дотащить до машины сейф. Старый сейф, оказывается, был его личным, из дома. У ворот завода точили лясы охранники. «Вот это картина для охранников! – подумал Андрей, напрягая кисти, чтоб не выронить сейф. – Увольняется финансовый директор и вытаскивает из кабинета сейф, тащит в машину. Расскажут своим жёнам за ужином – как само собой разумеющееся».

– Ну, всё, поеду.

– Давайте, Ринат Ильдарович, счастливо!

– Имейте в виду, Андрей, в своей работе… если что-то не будет получаться, если не будут ваш труд уважать и ценить, то старайтесь не переживать и не брать близко к сердцу. Вы человек эмоциональный. Вам это надо. Молотов сначала людей ценит, но недолго. Потом это отработанный материал. Яковенко скоро провожать будете. Что, не знали? Да-а. Всё, тоже отработала она своё. Вот так!

– Понял, – кивнул Андрей.

– Ваша работа мне нравится, будет место – позову к себе, – сказал Гаряев.

– Спасибо.

– Ну всё, пока!

– До свидания.

Они пожали руки, и Гаряев завел мотор. Наблюдая, как его автомобиль выезжает за ворота, оставляя на слякоти след, Андрей подумал с минуту. Прочувствовать услышанное у него никак не получалось. Но услышать – услышал. “Прощальным костром догорает эпоха, и мы наблюдаем за тенью и светом…” – вспомнились строчки из песни Шевчука.

 

Новые горизонты

 

В первый понедельник после увольнения Гаряева главный бухгалтер Татьяна пришла на работу в положенный час, разделась и, зайдя в помещение ФЭО, вздрогнула от неожиданности. В углу, на рабочем месте финансового директора, сидел Пронин. Он сосредоточенно прилаживал и подключал компьютерные провода, пропущенные через отверстие в гаряевском столе. Татьяна на мгновение оторопела, но быстро справилась с собой, поздоровалась со всеми и села за свой стол. Девочки-бухгалтеры молча смотрели на неё с широко открытыми глазами, словно ища защиты и требуя объяснить происходящее. Влад точил карандаш. Работая с вычислениями, он любил записывать контрольные цифры на бумаге остро отточенным карандашом.

А предыстория была проста. Андрей подумал-подумал, да и решил: чего ему пустовать, самому удобному месту в их комнате! Приехал на работу пораньше, чтобы успеть перенести компьютер и вещи. И дело с концом. Если кто-то будет возмущаться – так это не его проблема. Не пересаживаться же обратно. Вот если придёт новый финансовый директор, тогда Андрей место освободит.

– Андрей, а ничего так сидится на месте Рината Ильдаровича? – звенящим голосом спросила Татьяна.

– Да, вообще-то! – поддержала Лена, похожая на лису симпатичная провинциалка-фифа, грациозно изогнув винтом тонкую спину и с томным возмущением хлопая глазами.

– Да тут просто удобно, девчонки! Тут вся наша документация, – Андрей ткнул пальцем в тумбочку возле стола. – И сейф тут будет, видимо. Нам с Владом удобно тут счетоводством заниматься.

– Прекрасно! Прекрасно вообще! – выдохнула Татьяна, порывисто поднялась, держа в руках кружку, и вышла налить себе кофе.

Андрей подмигнул Елене. Она сверкнула на него из-под длинных ресниц, фыркнула и отвернулась. Влад точил-точил, да и сломал карандаш и беззвучно, но с экспрессией выругался.

 

Через две недели Молотов решил, что время пришло, и назначил Андрея начальником финансово-экономического отдела с повышением зарплаты с 600 до 800 долларов. Это было хорошее повышение. Отдел состоял из Андрея и Влада; дополнительно была открыта вакансия экономиста.

В один из дней Молотов запланировал свозить Андрея в научный институт «Эй-Био» – познакомить с людьми (теперь Андрею предстояло работать с администрацией института по планированию расходов) и решить вопросы по американскому гранту. Молотову каким-то непостижимым образом удалось получить грант от Госдепа на разработку нового препарата для лечения рассеянного склероза.  Было ветреное мартовское утро, часы показывали восемь. Сырой воздух трепетал и бился, как мокрый флаг на морском маяке. Андрей стоял на исковерканной вандалами остановке в спальном районе Москвы и ждал Молотова, который должен был забрать его на своей машине. Андрею не нравился этот район. Незнакомое место, не похожее ни на благополучный центральный, ни на северо-западный сектор города, где Андрей всегда жил, учился, работал. Этот чуждый уголок столицы был самой настоящей язвой. Средоточием огромных строительных и вещевых рынков и бывших промзон. Всё для строительства, мир обоев, кожаный рай и вселенная электроники. «Тьфу ты. Гори оно синим пламенем», –  думал Андрей, ёжась на ветру. Молотов подъехал, опоздав на полчаса. Хорошо ещё, что позвонил. Чтобы скоротать время ожидания, Андрей зашёл согреться чашкой чая в кафе.

 

Институт располагался в одном спутников Москвы, городе П*. С советских времен за ним закрепилась слава научного анклава.

Почти исчезнувший в слякотной Москве, здесь ещё лежал снег, тяжёлый и мокрый, словно заболевший смертельным недугом. В полях, на подъездах к П*, из-под снежных горбов торчали острые стебли жнивья. Ветер выл и носился по пустырям, как тощий голодный пёс. Унылая и сиротливая картина была вокруг – и даже живописная в своей унылости. П* был городом плоским, продуваемым, словно за уши растянутым по линии горизонта. . Протяжённые обветшалые малоэтажки. Преобладали серый и соломенный цвета. Панель, и кирпич, и низкое пасмурное небо. Хоть стой, хоть кружись на месте – всюду сирая сплюснутая даль.

Научный центр «Эй-Био» и снаружи и изнутри по-прежнему выглядел советским НИИ. Четырёхэтажное здание имело футуристический и трогательный по нынешним временам, как многое в советском наследии, архитектурный облик. Оно было выполнено из бетона, его высокие зауженные окна днём казались масляно-чёрными, как речная вода в сумерки. Внутри здания располагался комплекс лабораторий и две-три административные комнаты. На стенах и потолке виднелись следы многочисленных и кропотливых реноваций, о чём свидетельствовало количество слоёв краски, покрывающей стены. Полом служили широкие каменные плиты, уютные, щербатые, отполированные десятилетиями службы. Ступени лестничных пролётов, как лезвие старого сточенного ножа, были стёрты до блеска, закруглены на краях; местами имелись выбоины и стёсы. Современного ремонта здесь не было уже лет двадцать.

– Да, Андрюш, тут надо кое-чего будет подшаманить по части ремонта, – говорил Молотов, быстро шагая в белом халатике по коридорам. – Ну, я тебе скажу, лаборатории более-менее функционируют, тут люди постарались всё сохранить, они порядок любят, всё чисто у них, смотри, всё блестит, а? Тут кое-чего из оборудования надо будет купить, сначала немного, а потом, когда будем выращивать белок в животных клетках – вот тогда надо будет здорово вложиться!

Навстречу попадались сотрудники института. С каждым из них Молотов заводил минутный разговор – по делу, по конкретной производственной задаче, любопытствуя и учась на ходу, выказывая интерес и осведомлённость в работе каждой лаборатории.

Люди тут, в институте, отличались от людей из центрального офиса. По большей части пожилые, двигались они шустро и весело. Речь их показалась Андрею правильной, лишенной паразитов и междометий. В их лицах было что-то детское, проницательное и наивное одновременно, то, чего не было в жителях Москвы и того Подмосковья, которое знал Андрей. Это была советская интеллигенция, как-то сохранившаяся в этом забытом уголке и неведомо где проведшая последние десять лет.

Потом Молотов устроил короткое совещание, посвящённое проекту, финансируемому американским грантом. Они сидели в большом кабинете, наполненном старой разваливавшейся мебелью. Стулья с мягкими сидушками из кожзама, испещрённые рваными ранами, скрипели и шатались под уважительно притихшими руководителями лабораторий, внимающими Молотову.

– …Госдеп дал деньги… деньги нормальные… Я просто знаю, сколько мы вложили своих средств, чтобы построить завод и открыть вот это исследовательское подразделение. – Молотов кивнул на окружающие стены. – Они, американцы, смешные такие… Они реально дают деньги по своей программе нон-пролиферейшн… Слышали такую? – он вопросительно наморщил лоб и оглядел ученых. Те задумчиво покачали головами. – Программа нераспространения всякого неприятного оружия такого… массового поражения. Они реально боятся, что вы тут можете делать биологическое оружие…

Ученые заулыбались, зацокали языками, затолкали соседа локтями, подмигивая.

– А что, мы можем! Правильно боятся!

– А я знаю, что можете. Поэтому я и сказал им про вас. Так и сказал: вот есть коллектив, который может, он подходит под вашу программу. Я им сказал: давайте сделаем хороший проект. Давайте сделаем интерферон-бета, доведем до лекарственной формы и зарегистрируем. Это будет третий или четвертый в мире такой препарат, понимаете, да? В мире! Я им сказал: давайте бабки, и мы сделаем! Они спросили: как? Я им сказал: а так, есть коллектив! И есть большой задел.

Ученые слушали Молотова, замерев во внимании и боясь пропустить хоть слово. Андрею показалось, что они задержали дыхание.

– И есть современная система менеджмента «Джи-эл-пи». «Гуд лаборатори практис». Вы, наверное, знаете такую.

– Конечно, знаем! – загудели люди.

– Хорошо, что знаете! Теперь сделать надо. Перед нами очень сложная задача стоит – нам надо научиться делать белок реально за год. Сделаем – дадут следующий транш. Если он будет, то там реально, – Молотов посмотрел на потолок, прищёлкнув языком, – там реально будет дальше всё, что мы захотим. Можно будет реально сделать здесь цех генно-инженерных субстанций, построить нормальный виварий, а там, на заводе, поставить линию розлива. Зарегистрировать одними из первых в мире препарат и обеспечить полное… – полное! Понимаете, да? – импортозамещение в этой стране. – Молотов выдержал паузу. – Чего скажете, Эдуард Александрович? А?

Вопрос был обращён к невысокому и плотному седому учёному с румяным лицом и шустро бегающими озорными глазами. Он производил впечатление самого ушлого и хваткого в коллективе. Его фамилия была Алексеев.

– Что я скажу? Ну… что я скажу… – повторил Эдуард Александрович. Было видно, что он нарочно повторял вопрос, лихорадочно соображая, каким должен быть ответ.

– Да, что скажете? – дружелюбно подбодрил Молотов, поглядывая на всех поочерёдно.

– Видите, Михаил Валентинович… Тут научное руководство нужно. План экспериментов. Кто-то должен утверждать план экспериментов…

– Понятно, вы всё верно говорите, план экспериментов нужен, и кто же его должен утверждать, интересно?

– Ну, – неопределенно повел рукой ученый, – раньше министерство утверждало. Научный совет.

– Да-а, а сейчас? – проникновенно спросил Молотов.

Эдуард Александрович был в затруднительном положении. Остальные учёные  молчали и кхекали, стараясь не встречаться глазами ни с Молотовым, ни с Алексеевым.

– Кто-кто! – пробурчал он. – А кто за план-графиком следит? МНЦ! Есть там научный совет? Я не знаю! – он пожал плечами.

МНЦ это была организацияпо контролю целевого использования грантов.

– Эдуард Саныч, а МНЦ-то с какого боку припёка? – изумился Молотов.

– Нет? Ну кто тогда… – Алексеев поднял глаза на Молотова.

– Да, кто?

– Ну не мы же…

– Не вы? – Молотов вскинул брови.

– А что, мы, что ли?

– Вы, Эдуард Саныч, вы! – Молотов подался вперёд и облокотился локтями на ходуном ходящий стол, отчего тот нарушил геометрию. Учёные замерли. Алексеев сопел.

– Нужно будет создать научный совет…

– Научный совет? Да вот он! – Молотов обвел всех рукой. – Вот он и есть! Надо приказ? Напишем! А вы, Эдуард Саныч, его председатель!

– Я?

– Ну, а кто ещё?

– Михал Валентиныч, председателем вам быть в самую пору!

– Мне? Ну вы даёте! – Молотов весело засмеялся. – Я, что ли, доктор наук? Как вы себе представляете, что я буду утверждать ваш план экспериментов! Я же ни в зуб ногой! Как мы таким макаром белок за год сделаем? Ну вы даёте! – смеялся Молотов, но это был последний смех перед натиском. – Нет, Эдуард Саныч, вы не правы. – Он резко посерьёзнел и задал вопрос всем: – Как вы считаете? Давайте, у вас же научный коллектив! Кому быть председателем?

Учёные покачали головами, не глядя на Молотова, но всё равно каким-то неотвратимым образом встречаясь с ним глазами.

– Эдуард Санычу, конечно, – скрипуче вымолвила наконец пожилая колоритная женщина, похожая на стрекозу из-за огромных очков. – А, Эдуард? Кому как не тебе?

– Эдуард, Эдуард, однозначно! Доктор наук! И постоять за коллектив может! Чего уж там! – загомонили учёные.

– Видите, Эдуард Саныч, люди вам доверяют. Вы – научный руководитель проекта.

– Да вы понимаете, я же не могу с точностью сказать, что уверен в успехе темы!  Задел есть, но я наперёд не знаю результатов опытов! Сколько их понадобится! Может быть, вы, Валерия Всеволодовна, знаете, а? – саркастически посмотрел он на «стрекозу». Та ответила ему взглядом: Эдуард, мол, зачем ты так?

Это было барахтанье мухи в паутине. Мухи, от которой ничего уже не зависело.

– Эдуард Саныч, кто будет зампредседателя совета? – осведомился Молотов.

– А? – Алексеев с раскрасневшимся от волнения лицом застыл на миг, уясняя суть вопроса. – Зампредседателя? Кто-кто! Валерия Всеволодовна, кто же ещё!

– А, Валерия Всеволодовна! Как вам, а? – спросил Молотов. – Одна голова хорошо, а две лучше, так ведь? Он председатель, он назначил зама. Вы согласны?

Она молчала с минуту.

– Хорошо, – наконец поскрипела она.

Дело было решено. Осталось уладить формальности.

– Елена Романовна, давайте протокол собрания и приказ. Хорошо? – обратился Молотов к симпатичной женщине с серебристыми волосами. На вид ей было лет под пятьдесят.

– Да, сейчас сделаю.

– И давайте чаю попьём! Есть тут у нас что-то к чаю?

– Конечно, есть! Всё есть! – люди зашевелились, женщины захлопотали, попить чаю – это не председателя совета выбирать.

На столе образовалась всякая снедь: шоколадные вафли, порезанный ломтиками кекс, развесное сдобное печенье. Чайник весело забурлил.

– Там большая сумма этого гранта – это просто ваша зарплата, понимаете, да? – рассуждал Молотов, наливая кипяток в чашку. – Я же не буду трогать вашу обычную зарплату, а то, что будет получено по гранту – это напрямую идёт вам, на карточки. Так что давайте! Год у нас есть. Через год будет проверка от МНЦ и америкосы приедут, будут смотреть целевое использование. Если белка не будет – всё, конец программе! Понятно? Кстати, вот Андрей, – он кивнул на Андрея, – будет контролировать план-факт по смете и интегрировать их в общие наши финансы.

 

В какой-то момент в комнату, постучавшись и найдя глазами Валерию Всеволодовну, быстро вошла девушка в халате, с чёрными волосами и белой кожей выразительных скул. Невысокая, крепкая и фигуристая, она передвигалась странной размашистой походкой. О чём-то деловито переговорила с руководительницей и вышла, оглянувшись на Андрея, отчего у него сразу застучало сердце и заныло где-то на линии, связывающей пупок с пахом.

– …Так что всё нормально будет, – говорил Молотов, аппетитно жуя пряник и держа в другой руке чашку дымящегося «Липтона», – руководители лабораторий составляют планы экспериментов, как они видят… чтобы кратчайшим путем добиться нужного результата. Председатель и зампредседателя утверждают.

– Михал Валентиныч, но результаты экспериментов непредсказуемы! Можем ли мы говорить о “нужном результате” в данном случае?

– Можем, а как же не можем? – добродушно говорил Молотов, запивая пряник чаем.

– А если мы получим иной результат, и он будет лучше – он даст какой-то неожиданный эффект, возможно, полезный?

– Послушайте, – Молотов отставил чашку. – Я понял. Вы обо всём этом говорите как о фундаментальной науке, которой вы и занимались. А в данном случае нам нужно просто сделать препарат с заранее известными характеристиками. Закатать рукава и как можно быстрее сделать. Результат предопределён. Все косвенные эффекты в сторону. Если они вам интересны – записывайте себе в тетрадочку, до лучших времён, хорошо? Нам нужно коммерциализировать препарат.

Ученые кивали, роптали на коллегу, задававшего подобные наивные вопросы, пили чай и привыкали к новому хозяину, к рыночной экономике – не со звериным, но с человеческим лицом.

Андрей думал о девушке, что, заходя, бросила на него взгляд. Была ли она красивой? Наверное. А может, и нет. Да и до красоты ли тут, когда в нём всё перевернулось от её вида и взгляда, и даже во рту сделался кислый металлический привкус?

 

Лена

 

В следующий раз Андрей увидел ту самую девушку из научного центра через пару недель в автобусе, что вёз их с работы. Было начало марта, сумерки. На улицах стоял скользкий шелестящий шум, издаваемый автомобильными шинами, лижущими мокрый асфальт. В автобусе было темно (не работал свет) и шумно от плохой звукоизоляции мотора. Трещала, издавая надрывный хруст, коробка передач, словно робот-великан из детских мультиков поочерёдно ломал пальцы другому такому же трансформеру.

Видимо, девушка приезжала по каким-то делам в микробиологическую лабораторию (МБЛ). Она зашла в автобус, когда мест уже не было. Не может быть, чтобы так везло! – подумал Андрей и уступил ей место. Она бросила удивлённый признательный взгляд и села; лицо её поморщилось мордочкой милого зверя от удовольствия. Девушка была в сером блестящем плаще, талию перетягивал поясок. Та же странная походка, чуть размашистая. Пронин был тут на своей территории, поэтому не смущался и хладнокровно её рассматривал. Она была совсем не высокого роста, не хрупка, в ней было что-то упруго-гимнастическое. Собранные в хвост тёмные волосы перепадали то на одну, то на другую сторону шеи, когда она крутила головой. Да и при ходьбе, понял Андрей, размашистость её походки усиливал этот «эффект хвоста».

Вместе с Андреем стояли, держась за поручень, несколько медицинских представителей – “медрэпов” или просто “рэпов” – возвращавшихся с ежемесячной промывки мозгов. Встал и Артём Селивёрстов, уступив место какой-то девушке из числа рэпов. Артём проследил взгляд Андрея и усмехнулся.

– Секси! – сказал он на ухо Андрею. – Not usual, amigo![3] – друзья часто общались на их собственном языке – смеси русского, английского и любых других языков мира.

– О да! Veritas![4] – ответил Андрей.

Девушка почувствовала, что они как будто говорят о ней, и вопросительно посмотрела на Андрея. Он наклонился к ней, чтобы не кричать сквозь шум мотора.

– Мы говорим, что вы… то есть ты… заслуживаешь внимания! – сердце Андрея всё-таки начало глухо биться, во рту опять появился металлический привкус.

– Вот как, – она сдержанно просияла и уставилась в сторону.

– Как тебя зовут? – продолжал Андрей.

Она повернулась и посмотрела на него задумчиво.

– Лена, – наконец ответила она.

– Меня Андрей.

– Очень приятно.

– И мне.

Автобус шумел. Андрей выпрямился и начал болтать с Артёмом, не слыша ни себя, ни друга. В голове его была тишина и гулкий шум, как в морской раковине, когда её подносишь к уху. Что-то происходило. Эта Лена была в его вкусе. Он никогда не понимал, что значит быть в чьём-то вкусе. Это он только думал, что понимает. Но не понимал до этого момента.

Нос и губы её были словно связаны ниточками: когда она говорила, то нос двигался как у кролика. Когда улыбалась, то глаза щурились, а вокруг носа собирались морщинки и складочки, моментально вызывающие привязанность на каком-то глубинном, животном уровне.

 

Автобус подъехал к «Киевской».

– Лена, пойдём с нами, постоим, пивка выпьем, – решился сказать Андрей.

Она улыбнулась, но твёрдо помотала головой.

– Нет, мне надо идти.

Если она сейчас уйдёт, то они могут не встретиться больше. Пока  выходили из автобуса. Андрей шёл рядом, быстро соображая.

– Лен, скажешь свой номер телефона?

Она вскинула удивлённые глаза на него. Андрей на неё не смотрел, а нажимал кнопки на телефоне, готовясь записывать.

– Давай, пишу.

– Девятьсот три… сто пятьдесят два… – начала диктовать она глухим голосом. Продиктовала и направилась к метро.

Селивёрстов и Андреева стояли поодаль и наблюдали спектакль.

– Ну что, дала? – спросила Вероника.

– Дала, – огрызнулся Андрей.

– Ну, амиго! Ну чёрт! God-Damn-Mother-Fucker! – прокомментировал Артём.

 

Андрей позвонил в тот же день и предложил Лене встретиться следующим вечером.

– Где? – спросила она.

– А ты где живешь?

– В Марьино, – ответила она.

– Ты во сколько с работы?

Сотрудников института после работы подвозила до какого-то богом забытого метро «Газель».

– Мы у метро обычно в семь-полвосьмого.

– Ну и давай тогда на Таганке, например.

– Хорошо, – она помолчала немного. – Андрей…

– А?

– Ты во всём такой нетерпеливый?

– Почему?

– Подождать не мог, сразу звонишь.

– Жизнь идёт. Чего ждать.

 

Они встретились в метро на «Таганской». Андрей, пока ждал Лену, разглядывал группу японцев, фотографирующих станцию. Затем  начал рассматривать красивый орнамент на ярко-голубом фоне. Потом подъехал поезд, и он боковым зрением, даже не глядя на людской поток, выхватил её из сотни пассажиров – по тем особым колебаниям, которые производил серый треугольничек её пальто.

Так, сидя в офисе, по звуку шагов, стуку каблуков или шарканью подошв по линолеуму, не глядя на человека, Андрей мог угадать, кто прошёл мимо.

Поцеловались в щёку. Она была с работы и пахла духами и чем-то медицинским.

– Ну, куда идём? – спросила Лена.

– А куда ты хочешь?

– Мне не важно. Куда поведёшь, туда и давай! Мне везде хорошо будет. А тебе – не знаю уж! – лукаво засмеялась она.

Вышли в город, зашли в ближайшую кофейню. Вообще, всё, что дальше происходило, доказывало то, насколько им обоим было всё равно, куда идти. Они сразу, как пьяные, погрузились в какую-то тёплую и родную субстанцию и плавали в ней, как плод в утробе матери.

– Почему ты думаешь, что тебе везде будет хорошо? – задал глупый вопрос Андрей.

– Ну, или везде плохо. Зависит от тебя. Если ты сделан примерно из того же теста, что и я, то будет хорошо, а если мы из разного сделаны, то куда бы ни пошли – будет неуютно.

– Например, если ты деревянная, то и я должен быть деревянным? – пошутил Андрей.

– Ну спасибо! – протянула Лена.

– Да нет, видно, что ты не деревянная. Видно, что…

– Что?

– Что ты – как какой-то зверь.

– Какой?

– Не знаю. Детёныш какого-то пушистого кошачьего.

– Это потому что я работаю со зверьми.

– В смысле? Коллеги звери?

– Нет! – она рассмеялась. – В прямом! Я же в лаборатории доклиники[5] работаю. Кролики, морские свинки – это мои подопечные.

Они сидели в кофейне и пили ирландский кофе – напиток с рыжей пеной, щедро сдобренный виски. Лена рассказала, что родом она из Саранска. Отучилась на ветеринара, работала там, в Мордовии,  по специальности, а сюда приехала три месяца назад и устроилась в центр «Эй-Био». Лена спросила, кем работает Андрей. Он рассказал ей про ФЭО, про Гаряева. То, что можно было предать огласке. Ей не надо было разжёвывать. Не надо было выделять важное. Андрей говорил схематично, крупными штрихами; Лена ловила жадно и с полуслова. Она хорошо слушала и хорошо понимала. А ещё она смотрела на Андрея какими-то обалдевшими, почти влюблёнными глазами, и кончик её носа дрожал, как у кролика.

Видимо, он тоже смотрел на неё необычно, потому что она спросила:

– Чего ты так на меня смотришь?

– Как?

– Как голодный пёс.

– Видимо, ты похожа на кость.

– На кость?

– Нет, извини, на голодную суку.

– Суку?

– Ну, ты же сказала, что я пёс.

– А что, мне нравится!

Андрей чувствовал, что у него через пупок и промежность как будто протянута к ней под столом медная проволока, за которую она нечаянно задевает то коленом, то рукой, меняя положение и ёрзая на стуле. И больно было, и сладко.

– Я где-то слышала, что в некоторые периоды суки думают о кобелях семь раз в минуту.

– А кобели всегда.

– Интересно, а как часто люди нашего возраста думают о сексе? – задумалась Лена. – Слушай… – Она схватилась за нос. – Ты сейчас подумаешь, что я озабоченная! – озадачилась она.

– Это ничего. Это хорошо.

– Нет-нет, что-то я при тебе распустилась!

– Мне нравится.

– Ты тоже озабоченный?

– Да.

– Слушай, а я же не спросила… Спрошу уж, для приличия… У тебя кто-нибудь есть?

– Кто?

– Ну, жена, например.

– Нет, жены нет.

– А кто есть? Видно же.

– Что видно?

– Что есть кто-то.

– Ну, у меня девушка есть.

– И давно есть?

– Пять лет.

– Ого! – присвистнула Лена. – Значит, ты погулять решил? Приключений ищешь?

– Я просто тебя увидел и не смог пропустить. Я не думал. Точнее, я подумал, что можем больше не увидеться. Поэтому взял твой телефон. А там – будь что будет. Ты мне очень понравилась.

– И ты подумал, что лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, что не сделал?

– Я так длинно не думал.

– Ясно всё с тобой, – протянула она нараспев. – Ясно, что ничего не ясно.

После кофе съели по сэндвичу со сладким чаем. Потом выпили по две порции белого рома. В какой-то момент у Андрея зазвонил телефон, и он вышел на улицу поговорить. Звонила Алёна. Андрей что-то ей наврал.

– Девушка звонила? – спросила Лена, когда он вернулся.

– Да, – ответил Андрей.

– Спрашивала, где ты?

Андрей не успел ответить. Лена быстро спохватилась:

– Извини, я не буду всего этого спрашивать. С моей стороны это детский сад какой-то! Всё, я молчу, – она закрыла губы белой ладошкой.  – Пригласил в кофейню, напоил, накормил вкусно, я рада! Правда, мне очень хорошо! – добавила она, опустив глаза. – А тебе хоть легко, хорошо?

– А ты не видишь?

– Вижу… что ты обалдевший какой-то… – улыбнулась она.

– Ну, конечно, ты распустила свои липкие нити с привязанными бритвами, вот я и попался. Ещё тогда, когда в институте ты вошла во время совещания.

– А ты молодец, всё понимаешь… как мы действуем! – уважительно произнесла Лена.

 

Они вышли из кофейни, когда она закрывалась, в двенадцатом часу. Лена только успела вдохнуть уличный воздух, когда Андрей её обнял и поцеловал в губы. Лена ахнула.

– Ну ты гад! Зверёныш! – часто дыша, прошептала она. Целуясь, они чуть не уронили раскладную конструкцию, на которой были закреплены таблички с валютными курсами.

Потом Андрей зарылся в неё и быстро обнюхал её волосы и шею. Это был тот случай, когда духи очень шли девушке. Аромат распускался, как привлекательный и плотоядный цветок, который манит насекомых, чтобы пустить их в пищу.

 

– Тебе сколько лет? – спросил Андрей, когда ехали в метро. Ехали, стоя друг напротив друга. Когда вагон качало, они соприкасались.

– Двадцать пять, – сказала Лена и сощурилась. – А тебе зачем?

– Двадцать пять! – удовлетворённо проговорил Пронин. – Это хорошо!

– Почему? – заинтересовалась Лена.

– Потому что ты не юная соска! Мне всегда нравились девушки постарше.

– А ты младше меня, что ли?

– На два года.

– Дела…

– Как написал один американский писатель, Фицджеральд, по-моему, молодые девушки пахнут мылом и леденцами…

– А я чем?

– Ты – не буду говорить.

– Ну скажи! – взвилась она. – Что, девушкой, которая не пользуется мылом?

– Ты пахнешь травой в лесу, на которую, присев, помочилась такая же красивая девушка, как ты.

– Ты меня шокируешь!

– Это самый желанный запах для мужчины.

– Нет, я догадывалась, конечно… Но ты мне открыл глаза.

– Это я вот не пользуюсь мылом почти.

– Как?!

– Оно мне не нравится. Лишает кожу естественного слоя.

– Жирного налета? И бактерий?

– Да и шут бы с ними, с бактериями.

– Это ты пока молодой, от тебя пахнет хорошо. А когда станешь взрослым мужчиной, придется тебе мылом-то пользоваться!

– Придётся, – грустно смирился Андрей.

– А волосы мои чем пахли, когда ты ими там занюхивал? – она показала, смешно сморщив нос.

– Дай-ка я ещё раз понюхаю.

– Ну, чем?

– Дёгтем как будто… Еле-еле.

– Да-а! – торжествующе сказала Лена. – Вчера мыла чёрным шампунем!

– Зачем?

– Чтобы тебя отпугнуть. Или приворожить. Сама не знаю.

Вот почему Андрей услышал лесные нотки в её запахе. Духи смешивались с этим дегтярным запахом, который давал ассоциацию с горящей берестой, а та, в свою очередь, с берёзой.

– Ты с кем живёшь? – спросил Андрей, когда вышли из метро.

– С сестрой. Снимаем. Ты, гад такой, хотел в гости?

– Ну… Я этого не говорил…

– Без гостей!

– Хорошо, но проводить-то – провожу?

– Давай, буду рада. Тогда нам на автобус. Вон на тот! Бежим!

Они зашли в подъезд, и тогда он решил проводить до двери. Поднялись на этаж.

– Пойдем на лестницу, – потянул Андрей.

– Что, хочешь когти подрать?

– Это что значит?

– Сейчас узнаешь…

Она обхватила его и жадно стала целовать, моментами задыхаясь без воздуха и тогда переводя дух. Ладонями она ухватилась за его голову; ногтями стала несильно и поступательно царапать затылок, шею, плечи.

– Вот это и есть – когти драть! Нравится?

На лестнице было темно. Он видел её лицо очень близко, отчего оно расплывалось перед глазами; губы сочились любовной жидкостью, как раздавленный виноград или дыня. Руками он полез ей под кофту, добрался до грудей, они были мягкие и нежные, с выраженным, словно резиновым, шипом соска. Он закатал её кофту наверх, и припал к ним губами, и стал, как ребенок, сосать, захлебываясь. Лена тяжело дышала, и держала его голову, и иногда говорила тихо.

– Не надо. Хватит. Давай я пойду, по-хорошему…

Тогда он останавливался, и они отдыхали, и о чем-то говорили, а потом начиналось все снова. Он проник под её брюки, мял её мягкий прохладный зад и гладил пальцами по мокрому белью между ног, а она кусала его губы, тихо смеялась, трогала его через брюки. Потом опять вырывалась.

– Как же так! Гад! У нас же отношений нет. Ты меня тут до белого каления доводишь, а я даже не знаю, позвонишь ли ты завтра.

– Ты прекрасно знаешь, что позвоню. Я без ума от тебя.

– Давай отдохнём. Дай мне покурить. Хочу покурить в подъезде!

Андрей дал ей сигарету. Она чуть-чуть покурила, сидя на ступеньках, растрёпанная, белая, с ярким пятном губ. У Андрея всё ныло между ног и пело в сердце. Он наклонился и потёрся своей щекой и носом о её лицо. Сквозь дым, который она выдыхала, Андрей почувствовал, что её лицо всё пахнет слюной и страстью. Он взял у Лены сигарету и запустил свои пальцы ей в рот, по одному, потом сразу все. Она их облизывала, постанывая, умудряясь при этом смотреть на него снизу вверх беззащитным зверем, оголившим живот перед человеком.

 

Андрей уехал в четвёртом часу утра. Вместе привычного адреса он назвал таксисту адрес своей пустой квартиры в спальном районе на другом краю Москвы, на высотном этаже панельного дома. В детстве они жили там с родителями, прежде чем переехать в центр. Теперь Андрей всё чаще оставался там ночевать – то с Алёной, то один, то с друзьями после гулянок.

Там, улёгшись на сломанном диване, он попытался заснуть, но это было непросто. Его не покидало ощущение нереальности происходящего. Просто дыша, он до сих пор чувствовал её запах, видимо, по частичкам слюны, оставленным на его губах и под носом. Невидимые частички торпедировали его обоняние и не давали уснуть. Стоило поднести к носу руки, как перед глазами появлялось её белое лицо с цветком лобзающих губ. Стоило пошевелить пальцами, как он чувствовал на подушечках её марсианские соски.

В семь утра за стеной проснулись соседи; Андрей слышал, как они ходят по кухне,  смотрят телевизор, разговаривают и кашляют. Он лежал на диване и смотрел из-под полуприкрытых глаз на рассветное бледно-жёлтое солнце, сочащееся сквозь занавеску. Солнце вставало над рекой и над старой деревней с кладбищем, что были видны с балкона. Он лежал и представлял этот вид, который хорошо знал и любил. Сквозь панельные стены было слышно, как соседи щёлкают замком двери и выводят собаку и как она нетерпеливо перебирает лапами по линолеуму в тамбуре; как едет, скрипя, лифт и гудит воздух в шахте.

Он вспомнил себя мальчиком, который слышал этот… вот именно этот звук поднимающегося лифта. Он знал, что в этом лифте едет отец. Слишком часто скрип поднимающейся кабины и вот это… хлопание двери на лестничной клетке означали приближение наказания. Он вспомнил, как вздрагивал от звуков лифта, когда однажды погнул раму у нового велосипеда и ожидал «разбора полётов». Но – прочь. Прочь пропитанное щемящими звуками детство.

И всё же пустая квартира создавала ощущение одинокой капсулы во Вселенной, внутри которой оказался Андрей. Капсула летела навстречу будущему и скоро должна была войти в плотные слои атмосферы, где был риск сгореть. Её корпус постепенно раскалялся.

 

Суббота с другом

 

За время с начала работы в «Эй-Био» Андрей успел понять, что есть девушки – и их немало, – которые нравятся ему больше Алёны. Не какие-то бесплотные лебеди, а те, на чью любовь он вполне может рассчитывать. И что причина влечения не только и не столько в новизне, а банально в качестве, в сорте, в генах. Смотришь на такую – и хочется с ней делать всё, что предусмотрено природой для продолжения рода.

Но с Алёной Андрея связывало столько лет и так много всего, что он никогда всерьёз не думал о разрыве. В их любви, такой искренней и яркой в первые годы, теперь было что-то от большой и ценной куклы. Куклы, у которой много платьев, игрушечных домов и прочих аксессуаров. Куклы, в которую они играли – Алёна всерьёз, Андрей – по привычке. В Андрее постепенно вырос подспудный страх и неприятие разрыва, страх боли и дискомфорта, которые придут вместе с разрывом. Будучи не в силах смириться сердцем, он уже смирился разумом, что останется с Алёной на всю жизнь. Значит, такая судьба. Бросить он не в силах. Это сломит её, его доверчивую девочку.

И постепенно, по мере того как росло неприятие разрыва, в душе у Андрея выкристаллизовалось понимание того, что он не сможет жить без измен. Мир женщин, в котором он не успел побывать, существовал и манил, он был слишком, болезненно желанным. И возможность путешествовать в этом мире оставалась. Свободы у Андрея было предостаточно. И он сам для себя сформулировал расхожий принцип: изменяешь – делай так, чтобы никто ни о чём не догадался. А догадались – никогда не признавайся.

Те приключения, которые случались до сих пор, и изменами-то назвать язык не поворачивался. Флирт и дурачество, и пьяные поцелуи.

Но вот – ждал-ждал и дождался – трескучей шаровой молнией прокатилась эта  ночь с Леной через сухой валежник его души и объяла его всеразрушающим пламенем.

 

…Но моё солнце

Лопнуло бомбой,

А небо сгорело,

Как «Граф Цеппелин», –

 

вспоминал Андрей слова одной из любимых песен «Крематория», лёжа в то утро на сломанном диване в пустой квартире, лениво глядя на разводнённое белесое мартовское солнце. Была суббота, и на работу не надо было вставать. В груди сладко ныло от мнимого, до сих пор ощущаемого присутствия Её –Лены.

 

Андрей знал, что будет ужасно скучать по ней все ближайшие дни: ночью она сказала ему, что на несколько дней едет домой в Саранск, на свадьбу к какой-то родне. Лена… Какое у неё лицо?.. Странное дело: ещё недавно, до их свидания, он отчётливо помнил её лицо и мог в любой момент вызвать его в памяти. Теперь же наступила странная реакция: он забыл, какое оно. Вернее, не мог воспроизвести его черты. Оно расплывалось в памяти, и никакой конкретной картинки не получалось.

– Алё, чёрный русский, привет! – Андрей позвонил Владу.

– Привет, мэн.

– Пил вчера? Что голос такой? …Точнее, я не так спрошу. Скажи просто – с кем?

–  Да… С местнотой.

– Слушай, можешь взять ящик с инструментами и подвалить ко мне? У меня инструментов нет, а надо шкаф собрать, а то бедлам… Я пива возьму, попьём пива и дело сделаем.

– Еду. Возьми только погуще. И похолоднее.

– Идёт.

Андрей вышел за пивом. На душе было хорошо. Он любил этот спальный район, летом утопающий в тишине и акациях. Пусть сейчас был он – после зимы – обтрёпан, как беспризорник, но чем-то мил. Здесь прошло его детство. Магазин был в трёх минутах, в здании бывшего вино-водочного. Времена поменялись – но продавщица осталась прежняя: вкрутую сваренная, толстая, лиловая уже. Но крепкая.

– Мне «Хольстена» холодного десять бутылок.

– А чего так мало берёте? Берите ящик, молодойчек!

– Так двое нас всего! – улыбнулся Андрей.

– А-а, с девушкой, значит, сидите! – понимающе вздохнула фиолетовая фея. – Так мартини или вина, можт, дать вам?

– Ну, дайте мне мартини тогда ещё, вы правы.

– Дак я ж знаю! Вот – Бьянко – самый нормальный! Пожалуйста! Ей понравится!

– Спасибо.

– На здоровье.

“Ей понравится”, – непроизвольно повторил Андрей сам себе, выходя.

Вдоль домов гулял мартовский ветер. Чёрные газоны в неряшливом убранстве прошлогодней травы, словно волосы алкоголика, прилизанные кое-как расчёской, были сырыми и почему-то пахли рыбой. Этот ветер и запах рыбы создавали впечатление морского порта. Под этот ветер приятно было подставлять невыспавшееся, зацелованное колдуньей-девушкой лицо. А в пакете звенело пиво, ехал в гости друг, и всё в этот день было нипочём.

Влад вышел из маршрутки с зелёным пластмассовым ящиком для инструментов в руке. Его друг был в короткой брезентовой курточке, здоровый, широкий, добрый силач с мятым небритым лицом. Выйдя, он помотал косматой головой на ветру, как собака отряхивается, степенно закурил, осмотрелся. Увидел Андрея на противоположной стороне улицы. Пустил облако дыма и побрёл через дорогу, скалясь свеженачищенными зубами.

– А я, друже, ночевал с кем-то, в кого, похоже, влюбился.

– Да ну!

– Да.

Они собирали шкаф в кухне, сидя на полу. Возле ног лежал разинутой пастью ящик с инструментами. Тут же стояли кружки, уже наполовину пустые, с отпечатками пальцев, с сытным холодным пивом.

Андрей вкратце рассказал про вчерашнее свидание.

– Ну! Это не ночевал! Это так – прогулялись просто, – констатировал Влад.

– Прогулялись… да. Так, что до сих пор не отпускает. Я никогда не встречал такой… Она просто какой-то сгусток… женского начала… – Андрей не мог подобрать слов, чтобы друг понял и чтобы при этом не раскиснуть в сентиментальности.

– Понимаешь, такая фигня… – Влад отхлебнул пива и блаженно поморщился, – это эффект новизны.

– Только ли?

– В основном да.

– Не факт.

– Вот у меня тоже такой эффект был, когда я со Светкой встречался. А потом – всё то же самое, что и Катькой.

Светка была у Влада “девушкой для бани”, Катька – “для жизни”. С Катькой он встречался с четвертого курса, был вхож в дом и знаком с родителями – точно как Андрей с Алёной. Со Светкой же Влад начал встречаться не так давно, по страсти, и встречи эти, помимо улиц и кафе, случались и в камерной обстановке сауны под названием “Тысяча и одна ночь”.

“Значит, Светка тоже не твой человек, раз уже снова то же самое, что и с Катькой”, – хотел сказать Андрей, но промолчал. Не сказал, потому что получалось, что Катька не Владов человек. Но тогда и Алёна не Андреев человек… Но это уже было больной темой, и Андрей решил промолчать.

– Шевяков сказал, что девяносто процентов из того, что может быть между мужчиной и женщиной – это секс, – поделился Андрей. – Если ему верить, значит, эту Лену я уже люблю больше, чем Алёну. Тут секс такой, что голова кругом идёт.

– Так у вас ещё секса-то не было, – напомнил Влад. – Или как?

– В том-то и дело, что его не было, а он… как будто бы был. Такое ощущение.

– Это такое ощущение как раз потому, что не было, – не торопясь, объяснил Влад. – Вот если бы был, то ты бы уже успокоился и не говорил бы так. Ты сейчас в розовых очках.

– Ты не прав. Мне кажется, что если у нас дальше что-то будет, то я не смогу от неё отказаться. Она… Какая-то инопланетная…

– До тех пор, пока хорошо не выспишься с ней, – согласился Влад. – А выспавшись, поймёшь, что выбирают женщину не для секса, а для жизни. Шевяков – тот по себе судит. Я тут с ним не согласен. Вас с Алёной наверняка связывает гораздо больше, чем просто секс.

– Это точно, – грустно согласился Андрей, – гораздо больше. Только это “больше” нужно бабам, а нам оно зачем? Нам бы секса инопланетного!

Пиво шло удивительно хорошо. Первые бутылки – чисто пыль прибить. Последующие – как в сухую землю. Теперь земля была порядком подмочена, но с благодарностью принимала в себя новый весёлый хмель. Он прекрасно ложился на недосып, на взбудораженную душу, стимулировал истончённое воображение. Смазывал механизмы и заряжал шрапнелью смеха пушки молодой дружбы.

Выпив всё пиво, друзья решили продолжить чем-то покрепче. Но сначала надо было просверлить отверстие в панели шкафа – единственное рукотворное отверстие в мебельном изделии. За резкостью и нетерпеливостью пьяных движений просверлили не там. В лицевой панели теперь зияла дыра толщиной с палец. Влад вытащил сверло,  сдул крошки ДСП, с сожалением покачал головой.

– Испортили мы тебе обновку.

– Да и шут  с ней, – тряхнул головой Андрей.

– Нет, ну как!

– Если серьёзно, то на завод обращусь, поменяют панель. Ну, доплачу тысчонки две. Пойдем купим коньячку!

Ребята пошли в универмаг и купили коньяк «Московский». Весёлая отвага распирала грудные клетки. Весна, ласковая и ветреная, ломилась в головы. Решили выпить прямо возле магаза из пластиковых стаканчиков. Закусили шоколадкой.

– А пойдём к школе! – предложил Андрей. – Там на бревне посидим.

Возле школы продолжили. Курили, ухмылялись, откровенничали.

– Сейчас бы познакомиться с кем-то! – в сердцах сказал Влад.

– Пуркуа бы, собственно, и не па? [6] Вон сидят девчушки какие-то.

Дальше помнилось плохо. Кажется, они познакомились с двумя девушками постарше. Те вышли из каких-то гостей и тоже были навеселе. Они выпили все вместе, прогулялись вдоль реки, вляпались в грязь, отмывали обувь в реке, зайдя прямо в холодную свинцовую воду. Лёд сошёл совсем недавно. В этом месте был широкий, насколько хватало глаз, залив. По краям его, на разномастных домах и зданиях, медленно зажигались огни. В кафе возле воды купили ещё шоколада и орехов. Отламывали шоколад и угощали новых “знакомок”. Было уже темно, на набережной зажглись фонари. Поочерёдно ходили отливать в голые заросли. Ветки хлестали по лицам. Андрей целовался с одной, выпив на брудершафт. Другой стало плохо, и её стошнило – сначала на набережной, а потом у воды. Ребята продолжали пить коньячок, такой славный на мартовском холоде. Разливали его на бетонной плите, лежащей на берегу в песке. Плита была под наклоном, и стаканы еле держались. Лёгкие и пластиковые, раза два они падали от порыва ветра. Руки были облиты ароматным коньяком. Влад заснул на холодном песке, и Андрей его будил. Потом девицы ловили «мотор», а Андрей убеждал их идти ночевать к нему; те отказывались. Наконец они уехали – к великой досаде Андрея и пассивному разочарованию Влада, который всюду норовил уснуть. Кажется, домой добрались на машине. Водителя Андрей не запомнил (как и то, сколько заплатил), и где ловили – мог только догадываться.  Вероятно, доставили сначала Влада, затем Андрея. Хотя, может быть, наоборот. Бесславно, но хорошо хоть без происшествий, закончился этот день.

 

Пробуждение было неприятным. Сквозь похмелье две мысли грызли, как крысы: первая – что он не повидался в выходные с Алёной, не объяснил ей ничего про себя, и никакого желания и сил сейчас ехать к ней у него не было.  Вторая – что надо сегодня возвращаться домой, к родителям, готовиться к рабочей неделе, сменить одежду, надо сидеть с ними за одним столом и общаться, как ни в чём не бывало. Держать лицо, когда на душе нехорошо, перевёрнуто всё вверх тормашками.

Перед тем как ехать домой, он пошёл на место вчерашних подвигов – на реку. Встав на бетонную плиту, тяжело вздыхая, оглядывал театр действий. В груди, в районе сердца, немного щемило. Он сплюнул в воду. Скудная бледно-жёлтая слюна поплыла, распадаясь на неровные клочки. Вода залива плоской свинцовой гладью простиралась вокруг. Тёмная, тяжёлая, она сливалась с серым сырым небом, и между небом и водой не было четкой границы. Низкорослые оголённые кусты, как щетина алкоголика, насквозь замусоренные опорожнённой тарой, полиэтиленом, использованными презервативами и прочим хламом береговых кутежей, гнулись на ветру. Ветер был упругий и свежий. Рыжеватый песок хранил следы вчерашних приключений. Неровная поверхность плиты не позволяла долго стоять. Он сел и просидел так с полчаса за праздными и бесплодными размышлениями. Вчера его сердце сладко ныло от новой любви, а теперь стучит тяжело и тревожно, предчувствуя разлуку, бессилие, гибель.

Вдоль набережной гуляли мамы с колясками. Разные мамы тут были. Были “курочки-наседки”, а были и посаженные на цепь недогулявшие сучки – почему-то это заметно сразу, а уж по каким признакам – бог его знает. И те и другие в этот грустный день, где полдень ничем не отличался от сумерек, вызывали у него мужское возбуждение. Некоторые мамаши семенили, щебеча с колясочными подругами, а какие-то сидели на скамейке с баночкой джин-тоника и сигареткой. Дети не представляли для Андрея никакого интереса, а потому он их никак не классифицировал. Зная, что ответа не будет, Андрей все же позвонил на телефон Лены. Так и есть – ещё не вернулась. Завтра он ей позвонит. Он встряхнулся и зашагал к остановке автобуса. Пора входить в режим.

 

 

Ночь в Марьино

 

Лена вернулась только во вторник. Он предложил ей встретиться в течение недели, но она отвечала, что на неделе не сможет.

– Давай хотя бы на час. Я приеду, погуляем, и всё.

– Андрюш, ну хватит торопить меня, – её голос был до боли близким и нежным по телефону. – Судя по первой нашей встрече, “на часик” у нас не получится. Ну как я поеду на работу никакая? Меня спросит Валерия Всеволодовна: Елена, вы о чём задумались? Елена, вы вообще что ночью делали? А почему у вас губы синие? Что я ей скажу?

Андрея согревал её голос. Она говорила так, как будто было что-то их личное,  понятное только им двоим.

– Давай на пятницу. Ты как раз успеешь соскучиться, – ворковала она.

– До пятницы… Я не знаю, как дождаться. Мне кажется, ты растаешь и тебя уже не будет! Я даже не помню уже, как ты выглядишь!

– Ну… Я такая… Ну представь… Как в анекдоте про птичку.

– Про какую?

– Ты не знаешь? Ну, мужик загадал что-то золотой рыбке. Ну вот – звонок в дверь, он открывает: стоит цапля с мокрой кошкой под мышкой. «Ты кто?» – говорит. – «Ну, как кто? – говорит цапля. – Птичку на длинных ножках с мокрой киской заказывали?»

Андрей рассмеялся.

– Ну вот мне только и остается – золотую рыбку ловить.

– Давай в пятницу, Андрюш.

– Я не знаю, в пятницу смогу ли…

– А-а, понятно…

– Что понятно?

– Ничего, – безмятежно сказала Лена. – Так когда?

– Давай в четверг. Хотя бы на чуть-чуть.

– Ты приедешь?

– Да.

– Хорошо, – кратко и как-то бесцветно согласилась она, – приезжай вечером в четверг.

– Лен…

– Что?

– Почему такой голос?

– Тебе показалось, милый.

– Я милый?

– А тебе не нравится?

– Нравится.

– Милый гад, – выдохнула она.

 

 

…

– Привет.

– Привет, – Лена деловито взяла его под руку возле метро и кивнула вперёд, – хочешь есть? Пойдем поужинаем где-нибудь? Тут есть кафе, где я была пару раз. Не сетевое. Но там хорошо.

– Пойдём.

Она была в красивых кожаных сапогах на невысоком каблуке; распущенные чёрные волосы, некогда собранные в хвостик, теперь каскадом падали вкруг её головки, залезая на лицо, и доходили до воротника её серебристого плаща. За одни эти красноватой кожи сапоги её можно было полюбить – так они были сексуальны.

– Ну что, захотелось девочку? “Я в пятницу не смогу, ты давай-ка в четверг уж расстарайся!” – передразнила она его досадливо. – Конечно, я-то могу! Хорошо, что ты время точное не назначил, типа: с восьми до десяти буду у тебя.

– Зачем так? Лен, ты чего?

– Ладно, извини, – она неожиданно и щекотно, быстро просунув руку, ткнула его щепоткой пальцев в ребра с противоположной стороны. – Ты подумал, я любительница выносить мозги? Я не такая.

– Мне захотелось не абстрактную “девочку”, а одну конкретную и ни на кого не похожую девочку, которая идёт рядом.

– Ах ты, – она нырнула под его руку и вдруг встала на пути, шагая теперь задом, движением головы откинула волосы с лица и, приподнявшись, встретила его поцелуй. Но не остановилась, а продолжала отступать, выпрастывая плечи из его рук и фыркая довольно.

 

– Ну, как свадьба-то? – спросил Андрей, когда они сели в кафе. – Посмотрел там на тебя кто-нибудь?

– На меня? Да я была там королева вечера! Шучу… Был один там… Представляешь – приехал из Москвы, такой белобрысый и в то же время харизматичный, твёрдый такой паренёк, пил как сапожник, потом приставал, потом нажрался и спал на мешках с сахаром на балконе.

– Понравился?

– Он – мне? – она взглянула на Андрея. – Эй, ты чего?

– Ничего.

– Ты что, ревнуешь? Я после пятницы так тобой прониклась, что ни до кого мне теперь… – она подняла глаза. – Правда! А я, видимо, такая офонаревшая после пятницы была, что этот паренёк сразу смекнул, что вот надо брать её теплую… Ладно, прекращаю! – видя, как глаза Андрея наполняются идиотской ревнивой тоской, она ударила себя по губам. – Дай руку, – она потянулась через стол, взяла его ладонь и прислонила к своей груди в месте, где надлежало быть сердцу. – Слушай: это сердечко стучит от тебя.

Он сквозь её свитер широкой вязки чувствовал её тело и биение сердца; любовь сдавила ему горло.

Кафе было таким, как любил Андрей, – воплощением русского понимания слова “кафе”. Тут была домашняя еда, тут пили холодную водку, тут бедовые официантки-разведёнки открывали с хлопком «Советское шампанское» и подавали дагестанские и армянские коньяки, разлитые по-кавказски – по конусовидным рюмкам. А после первых часов застолья люди шли танцевать под эстрадную и шансон. Женскую слезу, обильную, горячую, тут лили под бабские баллады Булановой. Хриплые и романтические голоса русских робин-гудов пели про белого лебедя на пруду, про “там для меня горит очаг” и прочие катализаторы русской души. Эти всё потерявшие и всё теперь кладущие у чьих-то ног, эти слышащие воронов и колокольный звон и обнимающие старушку-мать дядьки… И сама собой пилась “горькая” из пузатых, как колбы, графинчиков, и крутился шар светомузыки, и вращалась с ним катушка времени, и вставали в памяти подвиги и ошибки, взлёты и падения, восторги и разочарования жизненного пути. Это было русское кафе, в каких они так любили бывать с Владом и которых становилось всё меньше и меньше в столице.

Они заказали брют «Абрау-дюрсо» в ведёрке льда и две порции запечённой на углях речной форели. Когда девушка с именем Светлана принесла тонкие бокалы и разлила холодное вино и когда их бокалы соприкоснулись тонким звяком, то Лена, отпив с блаженством, облизнулась и произнесла нараспев:

– «Солнце жизни, светлый Феб, как жила я без тебя…»

– Что? Ты знаешь эту песню? – Андрей был изумлён, изумлён приятно.

– Да-а, а что, ты её слышал?

– You ask me? Это ты меня спрашиваешь?! Да это мой любимый мюзикл!

– И мой! – просияла она.

Вот уже несколько лет в Москве не проходила мода на мюзиклы. “Собор Парижской Богоматери” был несравненной и недостижимой вершиной жанра. Яркий шедевр, он стоял особняком, – вне моды и прочих постановок. Андрей ходил на него шесть раз и многие сцены знал наизусть.

– Это же, кажется, ария Эсмеральды к Фебу.

– Да-а, – утвердительно, как экзаменатор, кивнула Лена, – правильно помнишь.

– А что – своим даром заводить мужчин ты могла бы посоперничать с Эсмеральдой!

– Да, но у неё судьба грустная… Феб остался с Флёр-де-Лис… – тихо улыбнулась Лена, покачав головой. – А её, цыганскую девочку, повесили…

Андрей на это промолчал, ковыряя в форели вилкой.

– А я тебя правда завожу? Я очень рада!..

– Ты правда чем-то похожа на маленькую цыганку. Только там она как-то плоско описана. Это не про тебя.

– Да? Я не плоская? – Лена одними глазами показала на свою грудь.

– У тебя… груди… как солёно-сладкие фрукты!

– Ты меня… возбудишь сейчас… Придется тебя опять в подъезд звать.

…

– …Есть мнение, что любовь это химия. Что тела, оказавшись друг от друга на расстоянии нескольких метров начинают бомбардировать друг друга своими молекулами. Так и возникает любовь, – всё это он проговорил, закурив и откинувшись на спинку стула, задумчиво глядя на Лену.

– Наверняка, это так и есть, – решила Лена. – Я вот никогда не думала, что ты мог бы быть в моем вкусе… Нет, ты, безусловно, классный! Симпатичный, светлый, весёлый… Умный (а это самое важное!)… Но я думала, что мне понравиться может только чёрненький, кареглазый, жилистый… Мой любимый актёр знаешь какой? Хабенский!

– Хабенский?!

– Ага! – с шутливой мечтательностью прикрыла она глаза. – А теперь я от тебя, Андрей, начинаю… прямо тащиться, – она посмотрела на него весёлой ведьмой. Её женская манера смотреть, словно пчела хоботком, сладко и жадно тянула из него душу.

– А я не думал, что у меня такой вкус на девушек, пока не встретил тебя. А теперь мне кажется, что я всегда любил таких, как ты. Теперь мне именно такой сорт подавай.

– «Сорт подавай»! Ну сволочь!

…

– Тебе надо ехать?

– А что?

– Ответь.

– Ну… – он секунду помедлил, потом выдохнул: – Нет, не надо.

– Мы можем пойти ко мне.

Они стояли на лестничной площадке возле лифта. Их тела, спокойные снаружи, внутри знобило от страсти.

…

Дома у Лены было просто и чистенько. Все было устроено, как устраивают опрятные девушки в маленьких съёмных квартирах. Сестры дома не было: пока не вернулась из поездки домой. Они сели на кухоньке и открыли купленное по дороге шампанское. Оно ещё шипело, разлитое, а пузырики ещё бежали резво в старомодных хрустальных фужерах – от ножки дружно вверх, – когда он начал её трогать и ласкать через одежду. Она, порывисто дыша, откликнулась, покрылась мурашками, заструилась к нему вся – быстрорастущим, увеличивающимся на глазах плотоядным растением, раскрыла многослойный, свёрнутый тугим бутоном цветок губ навстречу его губам. На локтях, на коленях, как пауки или крабы, они уползли к кровати. Там Лена, вяло вырвавшись, обречённо вздыхая, откинула покрывало, скинула одежду и скрылась под одеялом, только груди да белые трусы сверкнули.

– Иди сюда, гадёныш, – сказала она со смешной хрипотцой в голосе, закрывшись одеялом.

…

Они лежали на боку, прижавшись друг к другу. Лежали тихо, замерев, впечатав тела в простыню, как в гипс, словно хотели сделать слепок с этого момента. Одеяло валялось на полу возле кровати. Он водил носом по её коже. Ему казалось, по этой белой коже размазана и в эти поры втёрта вся любовь и весь секс этого мира, заранее собранные по крупице отовсюду в один волшебный пузырёк, который случайно достался ему, чтобы быть опорожненным здесь, в эту минуту и в этой комнате.

Со стены, с узорчатого коврика, на них ласково смотрела лань и тянулась к ним носом, словно наткнулась в лесу на этих странных обнажённых сплетённых людей и желала обнюхать их.

– Ты знаешь, я же, когда в Саранск ездила… Не знаю, интересно это тебе будет…

– Чего? – звук у него вышел сиплый, сонный.

Лена тихо засмеялась:

– Ты чего охрип? Ты что, кричал? Я что-то не слышала… Может, чего-то не помню?

– Долго не разговаривал. Так что ты начала рассказывать?

– Я дома когда была, серьёзно поговорила с одним человеком, с которым у нас были отношения… Точнее, игра в одни ворота. Ну, он просто за мной долго ухаживал. Мужчина один. Юра. Хороший, старше меня, правильный. Сначала у нас что-то было: я тогда, год назад, переживала разрыв с первой любовью, и тогда меня Юра вытащил из депрессии. Я его не любила, но… ну, ты знаешь, как это: вроде думаешь, что любовь и не к месту сейчас… Что главное – это хороший человек рядом… Вот я ему и уступила. А потом, по мере… выздоровления… начала понимать, что чего-то у меня к нему нет. Ну, ты понимаешь… Влечения нет, любви, страсти как к мужчине… Как к тебе, например… Уехала в Москву. Он – там. Ждёт. Меня это гнетёт. Вот в таком состоянии ты меня и нашёл. С коровьими глазами. В глазах написано, наверное: озабочена. Или лучше: недотрахана. Да?

– Да.

– Ах ты скотина! Ну вот: в этот раз поехала я на свадьбу – и поговорила с ним. Порвала. И вещи забрала. И знаешь… тут дело не столько в тебе, сколько в том, что я наконец получила ту решительность, которой мне не хватало. Теперь, даже если ты со мной разделаешься и исчезнешь, я, по крайней мере, знаю, что… что мне нужна любовь, тёплая и чувственная, и я её буду ждать. И хорошо, что я с Юрой сейчас порвала, чем это было бы позже… или никогда… Надеюсь, что это к лучшему.

Андрей расслабленно молчал, играя завитками волос на кромке её белой шеи.

– Давай-ка чаю попьём! – Лена встала с кровати, накинула рубашечку и босая прошла в кухоньку. Из-под рубашки виднелась её полуприкрытая попа, разрезанная прекрасной стрелкой; её движения были весёлыми, простыми и быстрыми. Она хотела сделать чай, но Андрей, видя, как она собирается это сделать, пришёл на кухню сам и взял приготовление напитка в свои руки.

– Чай должен быть хорошо заварен. Кипятком. В ёмкости с тонкими стенками. Фарфор есть?

– Вот – держи. Я, оказывается, не умею? Ну-ка, ну-ка! – Лена смотрела на него со смешком в глазах и с женской податливостью.

Она включила в комнате телек и уселась с чашкой в кресло, скрестив по-турецки ноги. На экране пела Валерия.

– Смотри! Песня, которую я бы тебе спела… Ты слышал её?

– Нет.

– «Девочкой своею ты меня назови… – начала подпевать она, грызя сушку и смешно покачивая головой. – …Ни о чём не жалей и люби просто так!»

Часы показывали час ночи. Они сидели в этой маленькой квартирке в Марьино, два чужих и близких существа, словно выхваченные лучом прожектора акробаты под куполом цирка. Ничего друг о друге не знающие, кроме того, что было минуту назад.  Наглотавшиеся соков, гормонов, запахов друг друга. Надышавшиеся любовным газом до передозировки.

Он вышел на балкончик. За окном была ночь, пахло весной – неразборчивой и отчуждённой весной огромного, исполинских размеров спального района. Его дом и места обитания были очень далеки отсюда. Кроме расстояния, дальность усугублялась большой ложью, которую он выстроил, чтобы иметь эти встречи. Его телефон давно был выключен. Что бы там ни происходило – он оставался в неведении до утра.

 

 

Важенина

 

На следующий день он поехал на работу прямо от Лены. Последние часы ночи, проведённые с ней, были коротки и глубоки, как омут тихой бессознательной нежности, нежности ароматной и густой, когда во сне, в белом тумане дрёмы, продолжается любовный разговор двух заблудившихся тел. С утра они пили кофе, который сварила Лена. Кофе, в отличие от чая, она делать умела. Начинавшийся день дружелюбно улыбался чистым рассветом. Чёрной тушью по бодрому лицу утра чертили дымом трубы ТЭЦ, похожие на трубы пришвартованного исполинского корабля на никогда не виденной, но возникшей совсем рядом, из ниоткуда, реке. Ночь с любимой девочкой, бессонная ночь, обладала удивительным тонизирующим эффектом. Тело двигалось легко, шаг пружинил, лицо растягивала кислинка улыбки. Кроме того, была пятница, а значит, при кажущейся похожести этого утра на другие, оно все же было иным. Пятница добавляла нежного абрикосового цвета во всю палитру апрельских утренних цветов, и без того тонких, воздушных. Пятница добавляла лукавую цитрусовую нотку в гамму ароматов будничного воздуха. В кармане была пачка сигарет, а значит, “все не так уж плохо на сегодняшний день”, – думал Андрей, выйдя из метро «Киевская» к автобусу «Эй-Био».

 

На сегодня у них с Шевяковым была назначена встреча – знакомство с руководством местного системообразующего банка. До своего увольнения с банком общался Гаряев. Теперь надо было возобновить работу по получению кредитов на развитие бизнеса. Шевяков был замгендиректора и представлял руководство «Эй-Био». Молотов ехать в банк не хотел.

– Андрюш, съезди сам, – он поморщился. – Поговори там… Ты же все знаешь, что нам нужно делать… – он сидел полулёжа, водил мышкой по столу и ёрзал подбородком в вороте новой сорочки, видимо, ещё не привыкнув к ней.

– Они просят руководство.

– Да?  А кто там будет от них?

– Управляющая.

– Да? А чего, ну и поговори ты с ней.

– Михал Валентиныч, я могу поговорить, но там… у них психология такая… Им важно, чтобы приехало руководство, все чин-чином чтобы.

– Да? Ну да! Ты прав. Они такие смешные там! СССР! – он весело засмеялся, подмигивая. – Андрюш, давай так: езжайте с Сашкой! С Шевяковым. Я сейчас ему скажу. Он зам, он прям… круче некуда! Оденьте костюмы, вы просто будете… совсем серьёзные! Тем более Сашка производство знает, он сможет там им в уши надуть! Ха-ха.

 

Они быстро неслись по второстепенным, гнутым, как бублики, и щербатым, дорогам Подмосковья. Окна были открыты; иногда сквозь гудение мотора шевяковской девяносто девятой «Лады» было слышно, как по-весеннему чувственно каркают вороны. Дороги были сырыми; когда колеса попадали на выбоины, то к обочинам летели врассыпную ошалелые брызги. Бежало мимо сельское неудобье; дважды пересекли железнодорожные пути: один раз быстро, другой –  стояли на переезде; мелькали чёрные стволы деревьев с растопыренными сучьями; солнца не было, но оно за облачной дымкой подразумевалось. О нём намекали подсвеченные края облаков и редкое касание лица едва тёплых волн, идущих от невидимого источника.

– Ну чё, как говорить будем с этой… как её? – медленно и сурово цедит Саша.

– С Важениной. Натальей Николавной.

– Ну да, с Николавной.

– Ну как… Сначала познакомимся, потом про компанию надо рассказать, потом про кредиты.

– Ты начнёшь? Пару слов скажи, ты же с ней по телефону говорил. Потом я. Про производство. Потом ты. Про кэш-фло, кредит, пи-энд-эль, – Шевяков сделал гримасу, – и прочая ваша чухня. Она, Важенина, что за баба-то? Ничего не знаешь?

Андрей отрицательно помотал головой.

– Ладно, разберёмся.

 

Банк размещался в первом этаже жилого дома. В нескольких разнокалиберных комнатах, соединённых узкими, заваленными папками и сломанной мебелью коридорами, обнаружилось огромное количество девушек. Девушек самого разного вида и возраста, одетых столь разнообразно и кто во что горазд, что каждую при желании можно было запомнить по какой-нибудь детали туалета. По красной ли воздушной блузке в ажурных эполетах и сборках… По огромной ли медной пряжке на ремешке, размером с небольшой щит римского легионера… По хиповскому ли венку на голове начальницы департамента по работе с корпоративными клиентами… Все они сидели за дешёвыми, разной высоты столами из ДСП, говорили, звонили, шли куда-то с документами, проталкивались, несли тяжести, красились, одевались, раздевались. Тянулись, встав на цыпочки, приседали под столы, открывали шпингалет окна, ползали по драному линолеуму, расправляя провода. Каждая была в опасности: над головами на стенах висело чудовищное количество массивных полок, битком забитых папками; Андрей физически ощутил тяжесть, которую несут эти облупленные стены, почувствовал их хлипкость, услышал беззвучный стон несущих кронштейнов.

С десяток живых девичьих глаз встревоженной стаей воробьёв вспорхнул на Шевякова с Прониным, когда они шли по комнатам и коридорам к кабинету управляющей. Светлое очарование неприкаянности было в этих глазах.

– Фигасе! Трепи – не хочу! – прошептал Шевяков на ухо Андрею.

– Есть такое дело, – ответил Андрей.

Людмила, начальница кредитного отдела, приветливая и немного печальная татарочка с чёрной косой вокруг головки на манер старорусских красавиц и в тёмно-зеленом платье, вела их к Важениной.

Кабинет управляющей открылся неожиданно. Людмила в очередной небольшой комнатушке дёрнула дверь высокого шкафа и шагнула туда. Андрей с Шевяковым только успели хмыкнуть, когда они, пройдя через вторую, более капитальную, дверь, все втроём оказались в покоях Важениной.

Наталья Николаевна сидела с прямой спиной, немного подавшись вперёд, как на съёмке программного интервью, по-ученически сложив перед собой руки, за массивным, с резными ногами столом в углу обширного кабинета, у окна. “Нарочно приняла позу за секунду до нашего появления”, – отметил Андрей. На паркетном полу лежал зелёный палас с восточным рисунком. Вдоль стен – шкаф-библиотека. Корешки книг и папки. Над её столом на стене висел портрет президента и ещё чей-то, мужской, незнакомый.

– Наталья Николавна, вот компания «Эй-Био», можно к вам?– сказала Людмила.

– А-а, ну здравствуйте, здравствуйте! – Важенина поднялась, вышла из-за стола и протянула руку Шевякову, а затем Андрею. – Уже так наслышаны о вас! Присаживайтесь, пожалуйста!

Это была женщина лет сорока пяти, с выправкой: грудь под деловым костюмом вперёд, плечи (усиленные искусственными плечиками) назад, запястья вальяжно и снисходительно приподняты, живот втянут; вся она как изваяние, снизу продолженное изящными высокими каблуками, а сверху – начёсом а-ля “Красные Элвисы”, похожим на гребень сказочной волны. Голос зычный, “акающий”, лицо прямое, симметричное, красивое – грубой русской красотой: широкие скулы, яркий павлиний макияж; очи, выразительные от природы и без стеснения дорисованные до вечно изумлённого эффекта гейши.

Расселись: Людмила и “хозяйка” по одну сторону стола, ребята по другую. Представились, обменялись визитками.

– Ну, расскажите, Александр, нам про «Эй-Био», говорят, что-то совсем уникальное там у вас! Высокие медицинские технологии, генная инженерия, лечение… тяжелых болезней… – она выдвинула перед собой журнал, глазами кивнув на фотографию Молотова на развороте. – Вот читала тут про вас.  Такое современное предприятие, и в нашем районе… – Важенина говорила протяжно, сочно, может быть, чуть насмешливо, но уважительно.

– Ага, вы прочитали интервью Молотова, – произнёс Шевяков, улыбаясь и глядя в глаза Важениной, – прям польстили! Перед нашей встречей… Это, безусловно, говорит о вас как о серьёзном руководителе… И доскональном человеке.

– Да что вы! – чуть смутившись, отмахнулась Важенина. – Это просто залог хорошей встречи – подготовиться к ней, – она выглядела довольной, словно съела десерт.

– Ну да, там, в статье, Молотов все рассказал, собственно… Что добавить… Ну, вот вы упомянули про ваш… то есть наш район…

– Да, – заинтересовалась Важенина. – Молотов ведь из Москвы, бывший банкир, и вдруг решил строить предприятие здесь… Мне это показалось интересным решением!

– Да, район был выбран не зря.

– Ну да, земля здесь недооценена и теперь дорожает… – она опустила глаза на стол, и Андрей стал рассматривать её ядрёно-зелёные веки.

– Не в земле дело. Тут есть квалифицированные трудовые ресурсы. Тут транспортная доступность. Тут экология. Вы знаете, у нас же работает сейчас сто пятьдесят человек, а будет работать в разы больше.

– А какая у вас средняя зарплата? – поинтересовалась банкирша.

– Около восемнадцати тысяч, – ответил Андрей.

– Вот как! – удивилась она. – Это очень хорошо! Ваше предприятие можно в пример ставить! А над зарплатным проектом думали уже?

– Это…?

– Зарплаты на карты банка людям перечислять, – подсказал Андрей.

– Думаем, Наталья Николаевна, – заверил Шевяков.

– А чего думаете, делать надо! – пошла в наступление Важенина. – Люд, запиши, надо встречу организовать, презентацию продукта для предприятия, и, кстати, золотые карты для руководства! – повернулась она к Шевякову.

– Мы думаем и, конечно, хотим начинать, но тут просто всё должно быть в связке: и кредиты, и зарплатный проект, и РКО… – Андрей напомнил про основной вопрос. Основным был вопрос кредита в размере, превышающем расчётные нормативы, под залог с довольно низким дисконтом, кредит, который банк должен был рассмотреть в очень короткий срок, нарушая некоторые регламенты.

– Да, совершенно верно, всё в связке, – энергично поддержала Важенина.

– Нам нужно ваше принципиальное одобрение по кредитной заявке, которая у Людмилы.

– Ну, послушайте, на кредитном комитете мы вам обеспечим лучшие условия, но там не все документы пока есть… Люд, я правильно помню?

– Да, там ещё не всё готово, – кивнула Люда, – как всё донесете, через две недели будет комитет. Не позже.

– Но нам это долго, – начал Андрей.

– Ладно, комитет комитетом, но нам нужно ваше, Наталья Николаевна, принципиальное согласие и ваша поддержка, – негромко проговорил Шевяков.

– Да конечно, в чём вопрос! – изображала непонимание Важенина.

– Вопрос в сроках. И в надёжности результата.

Далее было секундное молчание. Важенина играла пальцами, продев одну гладенькую кисть в другую и демонстрируя хороший маникюр. Андрей смотрел то на неё, то на Людмилины руки. У той ногти были закруглённые, словно мужские, некрашеные, но ухоженные и какие-то домашние.

– А, вот ещё что хотел сказать… К вопросу о выборе региона… – продолжал Шевяков. – Тут, в районе, условия бизнеса человеческие. И классное руководство. Руководство района. – Важенина быстро вскинула глаза. Шевяков бил наверняка. – Молотов же мне говорил, что он пришёл к Творогову, – тут Шевяков со значением показал глазами на портрет, что висел над столом Важениной. Она проводила этот взгляд и сделала короткий понимающий жест губами. – Пришёл и поговорил с Твороговым, прежде чем покупать землю и строить здесь завод. И решил, что здесь реально самое благоприятное место с точки зрения отношения руководства района. С точки зрения условий для бизнеса.

– Люда, а можешь принести статистику по оборотам «Эй-Био»? Я хотела бы взглянуть. Принеси, будь добра, а?

Когда Людмила вышла, Важенина задумчиво помолчала и произнесла наконец:

– Вы готовы будете принять главу района на вашем предприятии в течение двух недель и организовать его встречу с сотрудниками производства?

– Думаю, можно, – соображая, проговорил Шевяков. – А что это за формат? Праймериз? – усмехнулся он.

– Почему? – пожала плечами Важенина, – Просто встреча с коллективом завода. Он ответит на вопросы работников. Они же местные жители. Потом об этом напечатают репортаж в местной газете.

– Без проблем, – секунду подумав, ответил Саша.

Важенина удовлетворенно кивнула.

– Считайте, что моё принципиальное согласие, как вы выражаетесь, по вашей заявке есть.

– Там есть нюанс, – вмешался Андрей.

Важенина и Шевяков вопросительно посмотрели на него.

– Срок. Нам нужен кредит в течение двух недель. Надо оплачивать оборудование. Сумма. Она чуть выше норматива. Людмила говорила, что превышение пустяковое, но формально могут прицепиться.

– Да, Наталья Николавна, мы бы хотели избежать излишнего формализма, – честно сказал Шевяков.

– Послушайте, но это слишком короткий срок! И превышение норматива – что это вдруг? – начала раздражаться Важенина.

“А она баба вздорная! и спесивая! Гляди-ка…” – подумал Андрей.

– Наталья Николаевна, потребности бизнеса для нас превыше всего, – твёрдо сказал Шевяков. – Именно поэтому мы пришли к вам, потому что знаем, что это вы решаете.

– Зарплатный проект будете делать? – прямо спросила она.

– Надо думать. Вопрос серьёзный, – ответил Андрей. – Сначала давайте проведём презентацию. Поговорю с Молотовым.

– Карты для руководства открываете? – нетерпеливо спросила она. – Минимум пять человек.

– Да, с этим – хоть завтра, – заверил Шевяков. – У нас человек семь будет.

– Обороты к нам заведёте? Какая доля ваших оборотов сейчас на нашем банке?

– Процентов тридцать.

– До семидесяти доведите.

– Пятьдесят можем, – пообещал Андрей. – Больше – сложнее. Другие банки. Политика.

– Хорошо. Помогу вам. Срок сделаем. Норматив не могу сделать.

– Но… – начал было Шевяков.

– Сами придумайте что-нибудь, – отсекла она. – Подумайте там. Сколько вам нужно денег, имея в виду ваш собственный капитал, – на последних словах она выразительно посмотрела на Андрея.

«Подрихтуйте свою отчётность, мы это пропустим», – говорила она.

– Хорошо, думаю, в нормативы мы уложимся, – внезапно заявил Андрей, толкнув коллегу под столом ногой.

Вошла Людмила, протянула Важениной листок. Та кивнула, поблагодарив.

– Ну что ж, – рассеянно сказала она, едва взглянув, – обороты, обороты… Так что… – Важенина отложила листок, – я вам так скажу: Молотов ваш был прав. Здесь перспективы. Здесь люди. И предпринимательской климат мы хотим очень скоро улучшить.

Ребята кивали серьёзно.

– А обороты давайте повышайте!

Они ещё поговорили немного, обсуждая технические моменты. Психологический климат был хорошим, как сосновый воздух после грозы, и это было самое важное.

– Ну что ж, – сказала она, когда ребята стали собираться, –  рада была увидеть таких серьёзных и… приятных молодых людей, –  встала и подала руку.

– Нам тоже было очень приятно. Главное – полезно! – произнёс со значением Шевяков.

– Уж надеемся, что всё у нас с вами получится, – заверила Важенина.– Вы прямо меня сегодня впечатлили!

Выходя, Шевяков обернулся и сказал вдруг по-простому, с теплотой, обращаясь к обеим, но глядя при это на Важенину:

– А вы… очень красивые женщины! Это честно. Без выдумки.

– Да ну! – она довольно тряхнула чубом. – Ну, спасибо! Нам приятно, да, Людмил?

Людмила очаровательно покраснела и пролепетала, что да, приятно, спасибо.

 

Шли на выход, провожаемые неровной рябью взглядов и разноликим шептанием.

– А что, Важенина – зашибись баба! – подытожил Шевяков, выруливая на шоссе. – С ней можно ладить, по-моему.

– Ну да. Но вздорная, спесивая… может оказаться, – откликнулся Андрей.

– Дак деревенская – видно! – Саша тряхнул шевелюрой.

– Почему?

– Ну как! Ну… может, и не деревенская, ну так поселковая. Простая. Выбилась в люди своим горбом и хваткой. Энергия в ней кипит, говорить хочет громко, смеяться, базарить… да сдерживается: деловая встреча всё-таки, – Шевяков обнажил свои крепкие зубы в ухмылке, его курносый нос весело смотрел вверх.

– Да-да, я тоже обратил внимание!

– А я же сам из-под Нижнего… И много деревенских перевидал. Вот такие у нас там бабы командуют магазинами, учреждениями всякими… Слушай, – Шевяков округлил глаза. – Ну девки там, в банке, просто огонь! Клоака! У каждой между ног бочка пороха! Ты видел, как они смотрят! Послушные… податливые… провинциалочки… – он зловеще смаковал каждое слово, впившись в руль. – Напомнили они тут мне прошлые мои выходные… Ездил я на свадьбу в Саранск… Друзья пригласили. Там на свадьбе такие девки были!

– Да? – Андрей стал вслушиваться лучше.

– Они такие… Облизать их всех был бы готов! Такое поле непаханое! Да только нажрался, дурак. Как свинья. Сначала в таксофон зачем-то пошёл звонить и там уснул, прямо в будке, и съехал вниз, наземь, трубку оборвал, представляешь! – открыв рот, он захохотал беззвучно. – А потом, говорили, положили меня спать на мешки с сахаром на балконе, чтобы проветрился, – Саша сдавленно захлёбывался, даже слёзы выступили.

Андрей смеялся и думал, что мир и вправду тесен, так его и разэтак.

– Ты прикинь: просыпаюсь я на балконе каком-то, на мешках, твёрдых таких, холод, рожа перекошенная: чёрт, думаю, где я вообще? – он смешно схватил себя пятерней за шевелюру, как будто он сейчас на мордовском балконе. – Стучусь внутрь, а про меня забыли! Еле достучался.

– А потом?

– Да мудак я! Чуть всех баб не проспал!

– Значит, не проспал-таки, – усмехнулся Андрей.

– Ну, заночевал в итоге с одной…

– С хорошей?

– Все что новое – хорошее! Новые ощущения. Ты ей руку между ног засовываешь, чувствуешь… Новые чулки… Новые трусы… Прикинь, я прямо на кухне, как пришёл с балкона, сел… Страшный. Холодный. Пьяный. Мне налили согреться, и случайно, на одну минуту она осталась со мной на кухне одна. Я ей говорю просто, тихо так: “Сиськи покажи”. Она: “Чего?” – говорит. Я говорю, громче уже: “Грудь свою покажи. Быстро. А то сейчас зайдут сюда уже люди”. Она молчит, смотрит на меня и вдруг расстегнула блузку и вынула сиськи. Я чуть не кончил сразу. Потом сразу убрала. И сразу в кухню все вошли. А мы сидим, как статуи. Потом к ней пошли ночевать.

– Какая она хоть? – небрежно спросил Андрей, внутренне содрогаясь.

– Елена?

– Её Елена звали, да?

– Да, – Шевяков кивнул, прищурившись и всматриваясь в даль. Внезапно он дёрнул рулём, чуть не врезавшись в грузовик; машину понесло… Вправо… Влево… Рулем… ещё рулем… Шевяков плечом от усердия толкнул плечо Андрея… Мат-перемат… Выправит? Газку! Выправит! Колёса поймали асфальт. Выправил… Всё! Выправил! Можно выдохнуть. Выдохнули. Задышали. Мотор гудит. Шоссе набегает, набегает, наматывается…

– …Елена-то? Высокая… Судебный пристав, прикинь! Голос красивый… – мечтательно припоминал он.

У Андрея отлегло от сердца.

 

Лом №1

 

«Вот сейчас она пойдёт гладить, включит утюг, а я подойду и скажу, что я ей изменил», – думал он. Волнение удушьем заполнило его грудь. И сладко ныли руки и ноги.

– А я твою майку одела! Ничего? Как мне? – Алёна в длинной белой майке и без штанов ходила по его квартире, готовя одежду на завтра. Она приехала переночевать, а утром им двоим на работу.

– Ты знаешь, я тебе изменил, – вырвалось из его рта, как будто не сам Андрей, а кто-то чужой это произнёс. Андрей увидел себя и Алёну со стороны, из-под потолка, куда почему-то взлетело его сознание. То, что только что было произнесено, было настолько невозможно между ними, что ему казалось – это сон.

– Чего? – чуть помедлив, дрогнув губами, тихо переспросила Алёна.

– Я тебе изменил, и лучше нам не встречаться, – выпалил он из последних сил.

Алёна молчала. Попятилась задом и села на сломанный диван, обтянутый красной, вытертой, в затяжках тканью.

– …Не встречаться… Хотя бы на какое-то время… – тут же дал он слабину. – Мне надо подумать. Надо решить.

– У тебя кто-то появился?

Андрей твёрдо знал, что он ничего не расскажет, потому что за дверью комнаты и за тёмным окном стояла огромная боль, которую он мог сейчас впустить в комнату и в Алёнину невинную душу, стоило ей узнать хотя бы десятую часть правды. Поэтому он стал врать.

– Нет, не появился. Но мне понравилась девушка. С работы. И мы с ней… ну… в общем, ни до чего такого не дошло, но мы… целовались… Она мне нравится. Я ей тоже. Я не могу в себе это держать. Должен был тебе это сказать.

Пока он говорил, он смотрел на Алёнины торчащие из-под майки дрожащие коленки, и ему стало жалко её до слёз. Утюг нагрелся и щёлкал недобро, глядя заострённым носом в потолок. Он него шёл едкий запах нагретого пластика. Было начало мая. За окном было ещё светло. Во дворе далеко внизу играли дети. Из окна они казались маленькими точками, но воздух был так тих и прозрачен, что их голоса в открытом окне были слышны удивительно разборчиво – каждая громкая фраза чётко отпечатывалась в нежном майском воздухе.

Алёна встала, прошла в другую комнату и стала одеваться. Андрей стоял в дверях.

– Ты куда?

– Поеду.

– Алён… – позвал он. Она молча одевалась. – Алён…

– Чего?

– Ну извини меня, – промямлил он, – так получилось.

– Ты чего хочешь? Определись. Чтобы мы не встречались больше? Или чтобы я извинила? Или и то и другое?

– Я…

– Всё! Не надо! – она жестом остановила его. – Можно я чай попью?

– Да пей, в чём вопрос!

Сидя на кухне одетая и прихлёбывая горячий чай, она смотрела перед собой в одну точку. Потом спросила.

– Можно я останусь, переночую? А с утра поеду на работу. Как и собирались.

– Да конечно! Куда тебе сейчас ехать.

– Пойми, не хочу я сейчас домой приезжать. Я уже сказала, что у тебя ночую…

– Конечно! Зачем ты спрашиваешь?

Потом Алёна пошла в комнату и села смотреть телевизор. Она была в рабочей одежде. В брюках, белой блузке и зелёном пиджачке. Неловкость ситуации вытолкнула Андрея на улицу. Он пошёл в магазин, купил две бутылки пива и, сидя на детской площадке, стал с наслаждением пить, прикуривая одну сигарету за другой. На голодный желудок он быстро захмелел. Стемнело. Встал, дошёл до палатки и купил ещё пару бутылок. Душа раскисла и размягчела. Вспоминалось всё самое лучшее, что у них было с Алёной. То, как она держалась сегодня в разговоре, её красило. Она выросла в глазах Андрея. В ней не было ничего жалкого. Плечи стали прямее, лицо – более чётким и красивым. Подбородок острее и выше.

Он пришёл домой в час ночи. Алёна лежала на диване и, казалось, спала. Он лёг рядом, не раздеваясь. Она лежала поверх одеяла в его белой майке, накрыв низ пледом. Лежала лицом к стене, стараясь не занимать много места.

– Тебе понравилось с ней? С этой… девушкой, – не поворачиваясь, спросила она.

– Зачем ты спрашиваешь?

Он промолчала. Андрей закинул руки за голову и смотрел в потолок. Он чувствовал во рту послевкусие пива. В глазах щипало. Он испытывал вину и в то же время лёгкость от того, что Алёна теперь знала толику правды о нём. И ещё… отдалившись, она как будто стала ближе и роднее.

– А ты… – она замялась, неуверенная. – Ты… помнишь ещё, каково это – меня целовать? Или забыл уже? Ты в нынешнем своём состоянии, – зашептала она, – способен меня… ну… приласкать?.. Или ты всецело с ней? Обними меня… можешь? Потрогай. Мне это так нужно!

Его бездумно и сильно повлекло к ней. Он страстно взял её, шепчущую, безмятежно жертвенную. Спали чутко, в беспокойном тумане. Утром проснулись, вскочив от резкого будильника, как вскакивают на вокзале, заслышав объявление поезда. Заходили, засобирались по квартире, стараясь не встречаться глазами. Только когда пили чай, Андрей погладил Алёну по голове.

– Ну, ты выспалась? Я нет. Ну, что ты…

Она секунду помедлила под его рукой, потом мягко отстранилась. Покачала головой, мол, не надо.

На улице пробуждалась природа; ласково и волнительно колыхался воздух, обещая майскую теплынь. Они поехали каждый на свою работу.

 

А потом Алёна куда-то запропастилась. Её телефон был выключен.

– А Алёна где? Куда-то уехала? – спрашивал Андрей по телефону у её матери.

– В Звенигород, Андрюш. В дом отдыха. У вас что-то случилось, что ли? Она была какая-то… вид нездоровый…

– Нет, ничего, понятно, спасибо. Это там, где врач её?

– Да, вроде там. Она сказала, что ей надо ещё понаблюдаться.

Имея какие-то смутные проблемы со здоровьем, Алёна периодически ездила на приёмы к народному знахарю в Звенигород, где тот работал врачом в санатории.

 

Своим признанием Алёне Андрей надорвал что-то живое в себе, что ранее дремало безучастно, и теперь оно начало болеть и кровоточить. Оказалось, что он её не разлюбил. Дозвониться ей он не смог. А если бы и смог – он не знал, о чём бы он с ней говорил. Промучившись два дня, промаявшись бестолково на работе, в выходные он поехал к ней в санаторий – наугад. Никакого плана действий у него не было. Зачем он ехал – не знал. Его недавняя уверенность в том, что Лену из научного института он любит больше, чем Алёну, исчезла. Запас решительности иссяк. Он чувствовал: его несёт течение, ведёт какой-то рок. Течение было злым, а вода мутной. Сил сопротивляться не было. Он был сделан из ваты.

Он ехал в автобусе и уверял себя, что причина поездки – нездоровье Алёны. Её надо поддержать, позаботиться о ней. И одновременно думал, что это, конечно же, ложь. Он не дурак и не может не понимать, что это крупная ложь. Едва ли не самая крупная в его жизни. На самом деле он едет, чтобы подлечить то, что надорвал. Чтобы не болело и не кровоточило. Он не взорвал мостов. Он оставил все пути – и вперёд, и назад. Он ежедневно и понемногу травил в себе человека, способного на поступок. Регулярные дозы лжи себе – ежедневно, по капельке внутрь, сделали его нечувствительным к этому яду. Регулярные дозы лжи окружающим пропитали всю плоть взаимоотношений с миром, как смолы – лёгкие курильщика. Душа начинала стареть, давала одышку.

 

– Привет, – он застал её на выходе из столовой.

Алёна вздрогнула, изумлённо раскрыла зелёные глаза.

– Ой! Пронин… блин… ну ты даёшь! Ни фига себе! – она заулыбалась, сдерживаясь, отчего лицо стало немного напряжённым.

Пошли гулять по прилегающей территории. Ходили по аллеям, сидели на лавочках. Отчего-то им было удивительно легко и приятно вместе. Скука ушла из их отношений вместе с уверенностью в завтрашнем дне. Обыденность прирезал Андрей, как выкормленную домашнюю птицу.

– Ну, расскажи про всех своих девок с работы! – с весёлой грустинкой во вздохе говорила Алёна. – Я, может, ещё много чего не знаю, а?

 

Он рассказывает ей про похождения Шевякова, про тусовки в «Леонардо», про Андрееву и Шутец, а вместе со всем этим – на заднем плане, намёками – про то, что его будоражит безотчётно: про случайные любовные истории, ночные клубы, нестандартный секс. Алёна бодро внимает ему и поддерживает разговор, сдабривая своими пикантными историями: оказывается, у неё тоже что-то на работе было. Корпоративы, ухажёры; коллега-подруга со странными наклонностями; начальница – “погулять не дура”; похотливый, но интересный пятидесятилетний арендодатель, и т.д. и т.п.

– Представляешь, Лариса Анатольевна мне тут рассказала, – Андрей знает, что речь идёт о тридцатипятилетней недурной начальнице – владелице фирмы, где Алёна работает. – Пошла она, значит, на встречу выпускников, встретила там своего одноклассника, с которым не виделась двадцать лет. У них, значит, любовь возникла сроком на неделю. А я смотрю, она исчезла куда-то, в офисе не появляется. Позвонила, сказала, что в командировке, в Питер поехала. И мужу сказала, что едет в командировку. Ну, потом она призналась мне, что действительно в Питере была, только это был у неё секс-туризм такой с одноклассником!

 

Алёна говорит с придыханием, с азартом; он невольно любуется ею; ему передаётся авантюризм и бурлящее волнение, как будто он сам собирается в подобный тур. Они сидят на скамейке перед старым флигелем санатория; неподалёку таджики красят беседку; пахнет краской и поздней горячей весной. Солнце греет колени; сердце ухает немного тревожно. Он берёт её за руку, за ладонь. Сухую и горячую. На миг Андрею кажется – это будущее в его руке занимается пламенем, как сухая газета, превращается в пылающий ком, чтобы чёрным прахом осыпаться в пальцах.

– Ну вот, значит, вернулась она, – продолжает Алёна, – и понимает, что залетела. Её рвёт ото всего. А они же вообще-то делали ребёнка с мужем. Муж-то ждёт вообще-то, когда она уже забеременеет. Он видит, что она зеленеет, блюёт. И он, представляешь, приехал к нам на работу, привёз ей тест и говорит, давай-ка – проверь-ка. Иди в туалет и проверь, а сам ждёт прямо возле туалета. Ну, она мне шепнула: пойдём в туалет вместе, говорит. Заставила меня пописать на тест и вынесла ему тест: смотри, говорит, ничего нет, полоска-то одна!

– Ну-у?! Но она же залетела? Что делать-то будет?

– Как что! Аборт будет сейчас делать! Она говорит, рожать от одноклассника не может: на мужа он совсем не похож. Люди не поймут.

 

Алёна не убирает руку. Андрей исподволь смотрит на неё, близкую, знакомую; смотрит на холмы её грудей, спрятанных под тонким тканевым пиджачком, который она носила ещё в институте; смотрит – и всё более явственно понимает, что никуда он от неё не уйдёт, не бросит. Нереально это.

Она что-то говорит про красного, как рак, и похожего на ирландца дядьку под полтинник, арендодателя на работе, к которому она ходит пить чай – чуть ли не каждый день. С ним интересно. Они сидят на кожаном диване, и он рассказывает ей про себя. Он женат, но с женой постель делит редко, и он всегда намекает Алёне, что согласись она стать его любовницей – он её очень хорошо сможет обеспечить всякими женскими радостями: шубой, путёвками на море, даже машиной и – что ещё там она захочет.

Андрей странно безучастен к этой Алёниной болтовне. Он бы даже, может быть, предпочёл, чтобы она встречалась с кем-то. Это уравновесило бы систему их отношений. Его такая мысль даже заводит.

 

– Пойдём, чай попьём в номер. Есть чёрный чай и пряники свежие, мятные! Или ты чего другого хочешь? Тут есть магазинчик… – Алёна вынула руку или Андреевой ладони и встала.

– Нет, чай – отлично. Давай чаю.

Они встали и направились в корпус. Не доходя каких-то ста метров до корпуса, Андрей остался покурить возле беседки, обещая догнать.

Алёна пошла вперёд и скрылась за крылом старого здания. Вдруг она вернулась, напряжённая, с плотно сжатыми губами.

– Тут придурок один, хачик какой-то, ко мне пристаёт. Проходу не даёт.

– Как пристаёт?

– Ну подходит, говорит что-то, смеётся. Да он рабочий! Они строят тут что-то. Сначала комплименты говорил, потом начал на какие-то намёки переходить… ну, я ему дала понять, чтоб отстал – так он ещё настырнее стал. Вот сейчас, как я за угол зашла, привязался. Чтоб он сдох, прости меня господи, – она осеклась и улыбнулась. – Андрей, пойдём вместе. Он тебя увидит, может, прекратит…

– Пойдём.

Они зашли за угол.

– Это он? – спросил Андрей, показывая глазами на маленького человечка у крыльца, в отдалении.

– Да, – тихо сказала Алёна.

– Сейчас, подожди.

– Куда ты! – забеспокоилась Алёна.

– Я сейчас.

Он пошёл к обидчику, но тот быстро исчез за крыльцом. Андрей зашёл за крыльцо и увидел дверь и лестницу в подвал. Он быстро спустился и оказался в бараке, где жили рабочие. Помещение было тёмным, если не считать яркого жёлтого пятна переноски, подвешенной в углу. Множество тревожных глаз смотрело на него с двухъярусных нар, с матрацев, расстеленных на полу. Спёртый воздух мужской спальни дохнул в лицо. Это были таджики, вроде.

– Эй, кто сейчас только что сюда из вас зашёл, ребят? – быстро спросил Андрей.

Лица работяг выражали непонятки. С секунду молчали. Переглядывались.

– Только что – кто сюда зашёл? – повторил Андрей через силу.

С нижних нар встал человек и обозначил себя.

– Ты? Да? Пойдём поговорим на улицу, – сказал Андрей. Тот кивнул. Вышли. Возле двери стояла Алёна, не зная, что делать. Андрей жестом попросил её подождать в стороне.

Отошли на угол дома.

– Моя девушка говорит, что ты к ней пристаёшь, проходу не даёшь.

– Друг, я понял, не буду больше.

– Ты видел, что она с тобой не хочет разговаривать! Чего лезешь тогда?

– Друг, я не знал, что у неё есть мужчина… Всё, я всё понял, не буду! – таджик смотрел то в пол, то на Андрея. Он был года на три-четыре старше Андрея, складен, симпатичен по-своему. Наверное, на своей родине он был завидным парнем.

– Будешь продолжать, – не слушая продолжал Андрей, ворочая сухими губами, – вот: я за себя не отвечаю, – он вынул из кармана увесистый складной мультитул[7] и зажал его в кулаке. – Мне всё равно, сколько тут вас… Понятно я говорю?

– Друг, я уже сказал тебе всё! – немного раздражённо ответил таджик. Из подвальной двери, обсыпав вход, таращили глаза его товарищи.

– Ладно, всё.

Таджик пошёл к своим, Андрей – к Алёне. Он почти никогда не участвовал в таких “разговорах”, и ему было некомфортно. Постепенно душная волна адреналина отпускала. Он задышал свободнее.

Они пошли в корпус.

– Ничего себе! – уважительно посмеивалась Алёна. – Ты прямо вызвал его на разговор. Я же тебя знала только как отличника Пронина из института! А ты оказывается дворовый разборщик! – засмеялась она. – А что ты ему показывал?

– Ствол! – пошутил Андрей.

– Как ствол? – встревожилась Алёна. – Пронин! Ты гонишь!

– Ствол, которым сейчас будем вино открывать! – он вытащил компактный складной мультитул, который Алёна подарила ему на день рождения. – Ну, где тут  у вас магазин? Пойдём винца возьмём!

– Отличная идея, я бы выпила! – Алёна взяла его под локоть, и они направились к магазину.

 

***

Лето. Он в детском садике. Спальня. Сквозь балконную дверь второго этажа, завешенную тюлем, пробивается солнечный свет. Дневной сон. И не хочется спать. Он взял с собой в кровать пару брусков пластилина, чтобы неслышно под одеялом продолжить игру. Слепить солдат. Пластилин зелёный и красный. Он слепит зелёных солдат с красным флагом. Куски слиплись и немного размягчились, пока он прятал их под майкой от воспитательницы, чтобы не отняла. И та не заметила, пропустила. Тихая радость, беззвучное ликование разлились в мыслях Андрея, когда он натянул одеяло до подбородка, а воспитательница вышла.

Ему нравилась девочка. Её звали Лена Васильцова. Она была самой шебутной и яркой. Меняющейся, как вода. Самой хитрой и заманчивой. Она не дружила с девочками, а зналась только с мальчиками. Она нравилась Андрею, хотя того не заслуживала, потому что не была “хорошей”. Почему она не была таковой, Андрей вразумительно не мог объяснить, но это понималось. Угадывалось.

И ещё она иногда делала Андрею гадости. Она приносила его в жертву обстоятельствам. Если они все вместе играли в недозволенные игры, например, бегали как угорелые по диагонали комнаты, то Лена, в момент, когда входила воспитательница, выталкивала или хитростью выманивала Андрея, чтобы он выбежал в центр и попал под наказание. И вот он стоит в углу, а Лена хихикает. Они смеются вдвоём с Генкой. (Генка – это тот, о ком Лена всегда заботится).

…Или ставила подножку. Или бросала тяжёлые деревянные кубики, нацелившись, чтобы попасть в лоб.

В тот день Андрей услышал, как Лена с Генкой договорились, что женятся, когда вырастут. Он был ошарашен и разбит. Но потом он усилием воли отодвинул эту плохую новость куда-то на задворки души. И забыл. И взял пластилин, чтобы слепить солдат.

Дети уснули, но Лена с Генкой, Артёмом и Петькой – не спят. Они перекидывают Петькину подушку. Андрей не хочет кидать подушку. Просто нет настроения. Он хочет лепить солдатиков. Интересно, какой пластилин на вкус. Андрей зубами отгрызает кусочек пластилина и пробует – ничего особенного. Выплёвывает зелёный шарик в руку. Это будет голова солдатика.

Генка и компания шумят, их может услышать Татьяна Владимировна. Генка встаёт в рост на своей кровати, и, развернувшись вокруг оси, запускает подушку в Ленку. Подушка, раскрученная Генкой, как из пращи, летит в кровать Андрея и попадает на угол, падает вниз. Петька бросается за подушкой, но его опережает Ленка, они сталкиваются у Андреевой кровати. Ленка видит пластилин у Андрея в руках. Заходит Татьяна Владимировна.

– Так, это что такое! – тихо цедит она и идёт порывисто к кровати Андрея.

– Татьяна Владимировна, а Пронин Андрей пластилин ест! – сразу же нашлась Леночка. – Разве можно пластилин есть? – подняв худенькие плечи, невинно спрашивает маленькая клеветница.

– Как пластилин? Как это – ест? – проговорила воспитательница с нарастающим негодованием. Отдёрнула одеяло. Увидела заготовки будущих солдатиков. – Ты что! Да у тебя губы в пластилине! – не веря своим глазам, ахнула она. – А ну пойдём.

– Татьяна Владимировна, я не ел…

– Пойдём-пойдём, – тихо и решительно она влечёт его за руку. Андрею обидно до слёз.

Они приходят в медицинский кабинет, где, недолго думая, медсестра и воспитательница облачают Андрея в смирительную рубашку. Это такое приспособление – то ли из пластика, то ли из плёнки, – которое надевается на плечи, грудь и спину и мешает достать руками до рта. В таком виде Андрея приводят обратно в спальню.

Он лежит на спине с закрытыми глазами и слушает, как тихо шушукаются Лена с Генкой, то и дело гася взрывы смеха под одеялом, чтобы не услышала воспиталка. Он не плачет, но в глазах щиплет. Когда он их открывает, то всё предательски начинает плыть – от слёз. Спрятанный плач чешется и щекочет в носу. Он думает. Почему Леночка сделала ему зло? Почему она сделала ему больно?

Потом он бросает изводящие мысли. Отрывает тревогу от сердца, как насосавшихся кровь пиявок. Открывает глаза и, кося вниз, на грудь и плечи, исследует то, во что его бесцеремонно запеленали. Уяснив, делает змеиные движения, потихоньку трётся о кровать. Переворачивается то на один, то на другой бок. Крутит локтями – и наконец избавляется от удушливой рубашки. Вспотевшая под плёнкой кожа на груди и плечах благодарно поёт от радостного холодка свободы.

Когда тихий час подошёл к концу, Леночка сразу же увидела, что Андрей выбрался из смирительной рубашки.

– А вот сейчас Татьяне Владимировне скажу, – враждебно пообещала она, беря его на испуг. Но Андрей только смерил её взглядом, полным холодного презрения.

– Говори! – ему было уже всё равно. Он разочаровался в Леночке, а заодно и в целом в людях.

 

 

 

***

 

В детстве Андрей проводил летние месяцы на даче у бабушки – бабы Кати, папиной матери. Вместе с двоюродным братом Егором, на четыре года старше Андрея, они жили там под бабушкиным присмотром и воспитанием. В свой долгий летний отпуск на дачу приезжала мама Егора, тетя Ира. Краеугольным камнем в их летнем времяпровождении был режим дня. Ребята вставали в полвосьмого, и наступающий день представлялся расчерченным списком, где дела обязательные, привязанные ко времени, аккуратно перемежались с отдыхом, а отдых – с делами на выбор, которые можно было двигать и заменять одно другим. Главной добродетелью считалось трудолюбие, выражавшееся в помощи старшим. Ребята наравне со взрослыми тянули лямки дачного хозяйства, которое по суровой основательности едва ли уступало хозяйству деревенскому, настоящему. Главными пороками были лень, отсутствие меры в удовольствиях, индивидуализм. Тетя Ира была самым дисциплинированным членом семейства, которое возглавлял дед. Тетя Ира приезжала и посреди рабочей недели – привозила продукты, готовила еду, помогала бабе Кате по огороду и, переночевав, уезжала на электричке в Москву.

По утрам они шли за молоком в деревню. Карабкались по крутому склону оврага, потом узенькой тропинкой, отсыпанной крошкой каменного угля, – мимо пахнущих навозом сараев, заросших сочным сором бурьяна, мимо будки со злой цепной сукой, брешущей яростно и взахлёб. Прямо из зарослей крапивы и лопухов, из красно-кирпичных развалин, из пустыря с беспризорной травой, усеянного лепёшками коровьих мин, возникал неуютный плоский чёрный дом об одном этаже. Они заходили в грязно-узкий коридорчик, пропахший кислятиной и сыростью, и звонили в звонок. Валентина Ивановна, маленькая женщина в бигудях, с золотыми зубами и чумазым вороватым лицом, выносила им молоко.  Возвращались тем же путём с трехлитровой горячей банкой, которую несли в холщовой сумке, по очереди. Шли с дубинками из лопатных черенков наперевес – от собаки. Однажды белое клыкастое чудовище сорвалось с цепи и напало на ребят. Андрей был меньше, и сука выбрала его. Старший брат спас Андрея, который успел отпрыгнуть. Первый бросок собаки пришёлся мимо. Она, хрипя, развернулась, и тогда Егор наотмашь ударил её палкой по спине. Она взвыла и попятилась, тогда Егор ударил ещё раз, но промахнулся. Зверь отскочил и больше не рисковал. Банка, конечно, разбилась, и молоко уныло сочилось сквозь холщовую ткань сумки. Егор был бледен и решителен. Андрей был поражён смелостью брата, обычно небоевого, домашнего мальчика.

Они приходили и выпивали по стакану тёплого, отдающего коровой молока. Разливала баба Катя в сараюшке, стоящем снизу покатого участка. За молоком выстраивалась очередь из Егора, Андрея и Пирата, Егоровой немецкой овчарки, доброго домашнего пса, умного и малодушного, преданного олуха. Пират отталкивал Андрея и залезал, вывернув шею из-под низа, ловя струю жадным алым языком, прежде чем она достигнет миски.

После молока шли гулять с Пиратом (за молоком он с мальчиками не ходил, потому как опасался белой бестии). Шли за кормом для кроликов и кур. В заброшенных колхозных полях, прижатых тяжёлой росой, набирали в мешки клевер. Пират мешался под ногами, ему бросали тяжёлую палку – что есть силы, и она летела, кувыркаясь, далеко в поле; ребята бы её не отыскали, но Пират находил. На обратном пути под отчаянный лай Пирата дрались мешками, полными сочной плоти клевера, и затихали, завидев пасущихся коров, чтобы не боднули.

 

Возвращались к завтраку. Завтрак был плотным, обязывающим. С кашей и яйцами. С мясом, с гарниром. С киселём и чаем. Потом снаряжались за дровами. Одевались по-лесному, брали топоры, пилы, веревки и Пирата; отправлялись, чтобы вернуться с большим бревном. Когда все сухие деревья в округе кончились, район поисков расширили, стали таскать издалека. Тащили на руках, на плечах, волоком, впрягали Пирата. Выволакивали из оврагов; перекидывали через канавы и рельсы; рубили и пилили подолгу, кормя комаров и утирая пот с лица. Брёвна уминали плечи, царапали шеи; ребята их ненавидели, неподъёмных кряжистых мертвецов. Но крепли, и закалялись, и на следующее утро с азартом бросались на поиски новых. Андрею тогда было одиннадцать, Егору пятнадцать.

 

Как-то они вылезли из холодной глубины оврага со страшным коричнево-чёрным бревном, Пират буксовал на подъёме, его лапы были вымазаны в рыжей глине. Егор слегка поранил кисть пилой, и рукав военной куртки был в крови. Вышли на пыльную просёлочную дорогу. Жаркое солнце занималось в безоблачной выси. Попутно шагала группа молодёжи из пионерлагеря, тринадцати-пятнадцати лет. Впереди шли вожатые, вели подопечных купаться. Это были “пионеры” девяностых, расхлябанные раздолбаи-мальчики и яркие и дерзкие девчонки, назло красивые, в лосинах и топиках, с праздничными губами и причёсками. Пионерский отряд обуревало беспричинное хохмящее веселье, в ореол которого, оказавшись в гуще толпы, попали и Егор с Андреем, и Пират с мыльным болтающимся языком. Наверное, со стороны они смотрелись чудно и нелепо, и тут же вызвали на себя град шуток и подтруниваний, впрочем, не обидных. Две девочки, прекрасные, как тонкие освежеванные деревца или как лани из мультфильма про Маугли, стали гладить Пирата и лукаво оглядываться на братьев.

– Какой ласковый пёс! Какой лапа, красавец! Мальчики, может, с нами купаться?

Андрей посмотрел на Егора.

– Егор, а Егорка, может, зайдём, занесём бревно, а потом купаться сходим? Баба Катя нас отпустит, если ты попросишь.

– Посмотрим, – закусив губу, кряхтя под толстым концом бревна, вымолвил Егор.

Стоило тёте Ире увидеть Егорову руку, как надежды на купание рассыпались. Она охнула и повела Егора обрабатывать рану. Андрей уселся на бревно, закусил травинку и загрустил о несостоявшемся купании непонятной тяжёлой грустью. Пират улёгся рядом отдыхать – заслуженно и демонстративно. Косил глазом на Андрея и флегматично возил хвостом по земле. Андрей заглянул в хитрый глаз Пирата, и ему показалось, что в нём отразились девочки, похожие на ланей.

После дров по распорядку шла тёртая морковь с молоком, изюмом, грецким орехом и со сгущёнкой. По большой тарелке. А можно и с мягкими мятными пряниками.

 

Несколько раз ребята оставались на полдня вдвоём. Совсем без взрослых, но со списком дел. Был дождливый августовский день; серый дождь свинцовым грузом повис над деревьями, кустами и травой; воздух пропитался жирным запахом земли и помойного ведра на террасе, где в мыльном растворе плавала толстая свекольная ботва. На стеклах уныло и беспорядочно появлялись капли, задумывались на секунду, потом сливались с другими и вдруг – резво струились по кривой дорожке вниз. Ряды межгрядьев заросли травой. У ребят была разнарядка на день – прополоть четыре длинных ряда. Они сидели на корточках в дождевиках и орудовали ножами и грабельками, сбрасывая плети вырванной травы с мокрой землёй в ведра. Потихоньку продвигались, переползая и двигая вёдра за собой. Ножи вгрызались в землю, нащупывая корни и глухо клацая о камни.

– Ещё смородину надо перебрать, – сообщил Егор, смахивая капли с лица.

– А сюрикены кидать будем сегодня? – спросил Андрей.

– Какие сюрикены? Погода видишь какая? – Егор ткнул грязным ножом в сторону неба.

Сюрикенами назывались стальные отточенные звёздочки, как в любимых фильмах про ниндзя.

 

…Они сидят на втором этаже дома; на полу через две комнаты расстелены газеты. По ним чернильными пятнами разложены гроздья чёрной смородины. Сухой, уютный запах газет смешался с кислым и пряным, разворачивающимся широким лиловым ковром, ароматом смородины, остро щекочущим где-то там, где язык соединяется с горлом. Они перебирают смородину, от каждой ягоды отрывают зелёные хвостики, стараясь не раздавить её, и аккуратно раскладывают на газете, чтобы просохла.

Андрей скучает и лелеет в душе маленькие ростки ненависти к дачным работам. Перед глазами на расстеленной на полу обложке журнала “Огонёк” – фотография какой-то красивой тёти. Может, актрисы. Повинуясь какому-то безотчётному порыву, Андрей берёт карандаш и украдкой от Егора рисует ей сиськи. С чёрными пупырышками, какие он видел на “ужасной” карикатуре в журнале “Крокодил”. Смотрит, содрогается от отвращения и одновременно любуется. Прячет под другой газетой.

Смородина-смородина, конца и края ей нет. На головами висит боксёрская груша. Егор ходит в секцию карате, а Андрей – тхэквондо. Когда есть время, они лупят грушу. Вот и сейчас, заскучав, Андрей встает и, отодвинув пару газет, подпрыгивает и бьёт грушу ногой.

– Прекрати, Андрей, – строго говорит Егор.

– Сейчас… Вот только до потолка её добью! – говорит Андрей, разворачивается и бьёт, но опорная нога поскальзывается на газете, и он со страшным шлепком падает на пол, на смородину.

– Ты что! – в досаде кричит Егор. – Ты что с ягодой сделал? – Егор – старший, он должен следить за порядком. Ему попадёт.

Андрей вскакивает и, забыв про боль падения, в испуге смотрит на кашу и кляксы от раздавленной смородины.

– Извини, Егор, я не хотел… – оправдывается он.

Они вместе убираются и моют пол. Егор раздражён на брата.

– Это что? – спрашивает вдруг он, протягивая Андрею листок.

Андрей видит свои художества на обложке “Огонька”, хочет взять, но не тут-то было.

– Куда! – Егор отдернул улику.

– Дай!

– Ты нарисовал?

– Дай, – краснеет Андрей.

– Нет, видали?! – пощелкал языком Егор. – Я это твоему папе дам, когда он приедет.

– Нет, не надо! – в ужасе воскликнул Андрей, схватившись за волосы.

– Что значит «не надо»? – холодно говорил Егор. – Пусть родители знают.

– Нет! Егор, пожалуйста! – от мысли, что Егор покажет это его отцу, сердце Андрея зашлось невыразимым ужасом.

Видя отчаяние младшего брата и что у того уже трясутся губы, Егор сжалился и помягчел.

– У меня этот лист будет. Спрячу. Где – не скажу. Показывать или не показывать – посмотрю ещё. Смотри у меня! – неясно пригрозил он, хмурясь.

 

Когда Андрей жил на этой даче, он скучал по родителям, особенно по маме. Она иногда снилась ему. Когда она приезжала, она привозила новенького маленького робота из серии “робокопчиков” – страшную ценность, которую братья делили, играя по очереди. Когда мама приезжала, она забирала Андрея и они шли два километра до другой дачи, маленького заросшего участка в шесть соток с летним домом, где проводили выходные в любви и согласии, за чтением книг, мелкими работами и прослушиванием на магнитофоне Виктора Цоя, от которого Андрей “фанател”.

На этой даче жила другая бабушка Андрея, баба Настя. Иногда Андрей ходил к ней один – помогать, а иногда и просто отдохнуть. Пару раз, когда он уходил, оставляя Егора со списком дел одного, а потом возвращался, тётя Ира устраивала допрос: зачем ходил и что именно помогал бабе Насте делать. И выносила вердикт: ты поступил как предатель, говорила. «Предатель!» – сжав губы на конце.

В редкие дни, когда Андрей был с мамой на даче, а особенно в её отпуск – он был счастлив. Она всё разрешала и своей мягкостью компенсировала суровое воспитание папиной родни. Тогда они по вечерам смотрели маленький черно-белый телевизор: шёл многосерийный фильм про маленького Майкла Джексона. Записывали с телевизора на магнитофон, поставив их рядом, концерты «Кино» и Genesis, сидя рядом и беззвучно, чтобы не наделать помех на плёнке,  попивая чай. За окнами щитового летнего домика шелестели яблоневые листья;  отчётливо пахла в темноте календула, чьи оранжевые липкие цветы Андрей собирал в таз, чтобы её отваром мыть голову. Здесь была тишина и можно было говорить с природой. Под тихий шелест листьев, под стук дождевых капель, в запахе календулы – природа струилась через всё тело и душу, заживляя ранения и успокаивая потревоженные места.

В двух километрах отсюда был центр дачной жизни большой семьи – дача бабы Кати, с дедом, верховным главкомом. Там, с неумолимостью танков, ползли, подминая остальную жизнь и рекрутируя её обитателей, сельхозработы.

А здесь, пребывая с мамой на тихой даче, они были похожи на скрывающихся дезертиров, укравших свою безмятежность у других.

 

***

…Зима. Андрею двенадцать. Тихая заснеженная Самотёка вдруг отсырела от оттепели. С другом Женей они гуляют по району, сегодня гулять можно вдоволь – суббота.

– Ондатровый заповедник! – произнёс Женя раздумчиво.

– Что?– не понял Андрей.

– Вот это всё – весь наш район.

– Да что за слово-то?

– Ондатра – такой зверь, из которого шапки делают, – объяснил Женя. – В совдеповское время здесь же совминовцам квартиры давали, а у них были сплошные ондатровые шапки.

– А-а, понял.

“Ондатровый заповедник” действительно от неожиданной оттепели будто поскрипывал, как лес. И ещё было тихо, как всегда, – и этим тоже напоминало заповедник. С крыш сгребали снег, и скрежет лопаты гулко разносился по переулкам. Грузный звук падающих снежных комьев, напротив, никуда не разносился, а ухал и исчезал тут же, как утопленник.

– Слышь, а Моррисон, как ни крути, не хуже, чем «Ганзы»! – рассуждал Женя.

На днях они случайно купили на двоих видеокассету с клипами The Doors.

– Ну, «Дорз» – это вообще другое… Ты сравнил! С «Ганзами»! А-ха-ха.

– Да-а, «Дорзятина» – это вещь!

Друзья часто слушали и обсуждали любимые группы дома у Жени. Они фанатели от «Металлики», чуть меньше – от Guns n’Roses, и часто спорили, кто круче – “Крем” или “ГО”.

У Жени, невысокого хорошего мальчика из приличной семьи, на даче была бедовая компания, оттуда он почерпнул уважение к «Гражданской обороне». Андрею не нравилась «ГО» в целом, но выразительность некоторых песен Летова он не мог не признать. Из русского рока «Крематорий» был их общим увлечением.

 

Они поднимались и спускались по искривлённым улочкам, где перемежались высокие кирпичные дома 70-х и совсем старые, ещё довоенных годов, дома с жестяными двускатными крышами. Они шли мимо редких почерневших «хрущёвок», мимо своей школы – старой школы из красного кирпича, помнившей ещё тот выпуск, что отправился в 41-м году на войну. Они шли мимо ярких вкраплений пышного новостроя,  за фасадами которого окопались офисы и банки.

На вершине горы, у подножия которой стоял офисный ангар, обшитый сайдингом, ребята остановились.

– Вот отсюда будем кидать, – сказал Андрей.

В прошлом месяце их приятелю, который пошёл подработать в турфирму раздатчиком листовок, не заплатили денег. Турфирма располагалась в этом ангаре, и её окна были удобными мишенями для ребят, стоявших на горе уровнем выше.

Ребята огляделись, подняли увесистые ледышки и почти одновременно запустили ими в ненавистные окна. В тот же миг сзади,  с лестницы турецкого банка, их гневно и совершенно неожиданно окрикнул охранник.

Уже затылком, скатываясь кубарем с горы, услышали они треск лопнувшего стекла и шелест осыпающихся осколков. И в этом шелесте был заключён восторг и ужас первого преступления, вдруг показавшегося несоразмерным злодеянию, послужившему причиной.

Они бежали, захлёбываясь от смеха, пока не оказались на плоской крыше элитного совминовского гаражного комплекса. На крыше лежал нетронутый снег, который ребята тут же принялись поедать, мучимые жаждой.

Поев снега, присели отдохнуть на парапет, глядя друг на друга совершеннейшими победителями. Руки были мокрыми и горели, и хотелось что-то сотворить ещё. Но что?

Подрались, поборолись с минуту: оба были теми ещё единоборцами. Но сильно мокнуть не хотелось.

Андрей начал валять большой ком. Снег под гнётом нарастающего веса хрустел, как капуста на зубах. Взгромоздили один ком на другой – получилось некое подобие снежной бабы. Ребята сами не поняли, как – под их руками из нелепого нагромождения снега стала получаться женская скульптура. Когда молчать стало неприлично, Андрей заметил, не отрываясь от работы:

– Снежная баба – в прямом смысле.

– Н-да-а! – протянул Женя, прищёлкнув языком.

– Всё, что вы хотели знать о снежных бабах, но боялись спросить…

Ребята смущённо переглядывались и продолжали работать. На их глазах рождалась удивительной красоты снежная женщина – обломок, подобный Венере Милосской. Она начиналась с колен и оканчивалась смеющейся головой, без рук, но с чудесными округлыми плечами, со страшными по своей притягательности бёдрами и прочими анатомическими тонкостями, выполненными неожиданно точно. Мальчики смотрели, оглушённые. Их руки гладили женщину, и она, словно ожив, передавала их рукам электрический ток своей наглой красоты. Её лицо смеялось, её колени были круглы, словно яблоки, а рука, как будто поправляющая волосы на голове, казалось, вот-вот опустится.

Рождение этой твари из снега было настолько неправдоподобным, что ребята старались не смотреть друг другу в глаза, звуки долетали откуда-то издалека, как сквозь вату. На площадке, где они находились, властвовала другая сила. Это была неизведанная и бесконечная сила, неизбирательная и опасная, как океан.

Андрей почувствовал, что эта сила уже никогда не отпустит его полностью.

Как в бреду, он шёл домой, а в голове играла песня «Крематория»:

 

Сексуальная кошка на облаках –

Блаженная фея добра,

Ласкающей звёзды я вижу тебя

На небе.

 

На следующий день (преступник всегда возвращается на место преступления) Андрей пришёл к этому месту – его притянул сердечный зуд. Фигуры уже не было – только растаявший холмик, лишь отдалённо напоминавший формы вчерашней Венеры. И при взгляде на этот холмик ему стало отчего-то невыразимо тоскливо – хоть плачь.

 

 

 

 

Порог

 

Андрей был достаточно инфантилен и труслив, а потому – когда Лена, Лена из научного института «Эй-Био», как-то ночью, после обильной любви сообщила ему, что беременна, он почувствовал,  как всё внутри оборвалось и что ловушка захлопнулась. Вмиг она стала ему чужой, как будто её укусил кто-то, как в фильмах ужасов, и теперь, как бы он её ни любил, её уже не спасти.

– Андрей, ты не задумывался, почему я все могу и могу, и месячные не наступают? Тебе-то что об этом думать… А я вот задумалась… – она лежала и смотрела в потолок, говорила тихо и даже шутливо.

– Ты… уже точно знаешь?

– Точно или не точно, ты спрашиваешь? Вроде точно, – вздохнула она.

– Как же это получилось?

– Ну, как-то получилось. Ты между сеансами нашей бурной любви что-то мыл хоть? Вообще-то считается, что и пописать надо, и чтобы между подходами прошло часа два минимум. Ты такого не слышал? – она говорила умиротворённо и отрешённо, лёжа на спине.

– Но ты же говорила, что у тебя проблемы с этим делом, что лечиться надо будет!

– Ну, видимо, от встречи с тобой у меня всё резко выздоровело. Такое бывает. Говорят же… что дети от любви… – голос её едва заметно дрожал. Может, показалось. – Я смотрю, ты не рад… Я тоже, пожалуй, не рада. В нынешних обстоятельствах… – она сморщилась на мгновение, глаза подёрнулись слезами, но тут же лицо её разгладилось. Она часто дышала.

– Не рад. Я этого не ожидал… И не хотел…

Молчали с минуту.

– Что же нам делать?

– Чего-чего – аборт делать – выдохнул он. – Это можно ещё?

Лена надолго замолчала, а потом медленно спросила:

– Тебе мой организм не жаль? А ребёнка?

Андрей не знал что ответить. Он плыл, плыл и увидел впереди первый настоящий порог. И он точно знал, что этот порог ему не взять. И он, так и не доплыв, выпрыгнул из лодки и ухватился за корягу. И теперь барахтался, презирая себя, а течение несло лодку с Леной дальше, к порогу.

Он не мог разом сломать свою иллюзорную жизнь. Разбить стёкла, в которых живёт он, Алёна и родители. Проще было сломать жизнь настоящую. Проще было убить Лену, чем Алёну. Алёну, его «законную» девушку, почему-то было жальче, она сама была как ребёнок. Ребёнок, которого родитель бережёт и воспитывает в обмане. Ребёнок любимый и больной.

И был страх разоблачения. Чудовищный страх. Этот надутый картонный монстр. Но Андрей боялся бутафорных монстров.

– Сладку ягоду ели вместе, горьку ела я одна. Я поняла. Я сама решу, как мне быть.

– Я дам деньги и могу организовать, – он призывал её в союзники, пользуясь её любовью. Лена, прыгай тоже, ухватись за следующую корягу! Тебе порог не взять!

– Вот как! Ты дашь деньги… Хорошо. Там недёшево. Если я решу делать, то деньги возьму.

– Конечно!

Лена привстала на локте.

– Что – конечно? Ты рад? «Она со мной заодно»… – Лена говорила тихо, с презрением. – А я не заодно. Я, может, хочу родить. Он-то, – она похлопала себя по животу, – в чём виноват! Что у него такие родители… – она легла и закрыла глаза. Подбородок её задрожал, но она уняла дрожь. – Я буду решать, – помолчав, сказала она.

– Что ты решишь? Ребенка нельзя без отца растить!

– Кто тебе сказал? Вот ты рос с отцом? – яростно зашептала она. Она резко села на кровати, прислонясь спиной к стене, руками обхватив колени.

– Да.

– И что толку?! – выпалила она. Она смотрела в темноте на Андрея, который молчал. Потом опустила лицо на колени.

– Прости, вырвалось… – Лена всхлипнула коротко. – А ты знаешь, я раньше готова была остаться с тобой на всю жизнь, если бы ты захотел… А теперь… Ладно, неважно.

 

Они провели остаток ночи на одной кровати, которая больше не была их общей кроватью. Во сне они метались, мучимые то тревожными гнетущими видениями, то сладкими обрывками снов, где не было трагедии, а только их расцветшая буйная любовь. Но потом эти сны опять перечеркивались какими-то уродливыми зигзагами, зеркала бились, осколками ранило руки и лица. Они спали порознь, но иногда задевали друг друга руками, и ногами, и телами, вымазанными в умершем и горьком от разложения эликсире любви. Перед рассветом они спали даже в обнимку, но Лена, проснувшись первая, вздрогнула, вывернулась и, заплакав, уползла к стене. Андрей проснулся с чувством беды. Оно проступило тяжестью в сердце ещё до того, как он разомкнул глаза. Лена была в кухне и пила чай, глядя в окно. Он встал и подошёл к ней.

– Давай, любимый, тебя ждут великие дела. Попей чай и уезжай по-хорошему. Мне нужно побыть одной.

Андрей хотел остаться и не идти на работу.

– Я хочу побыть с тобой.

– Неужели ты не понимаешь, что я не хочу тебя видеть? – вяло сказала она.

– Что ты решила?

– Ничего пока не решила.

– Я приеду вечером.

– Не надо. Меня не будет.

– А где ты будешь?

– Тебя это не должно волновать.

– Волнует.

– Не болтай попусту.

– Где ты будешь?

– Поеду домой, после выходных вернусь.

Он начал её увещевать, но она смотрела сквозь него и говорила, что ждёт, когда он успокоится и уйдёт наконец.

– Ты чего так разволновался! Это я волноваться должна. А тебе не к лицу. Успокаивайся давай! Успокаивайся и иди.

 

Три дня её не было. Андрей звонил и приезжал, но телефон не отвечал и дверь не открывали. Зачем именно он звонил и приезжал – он не знал. Через три дня, в понедельник вечером, Лена наконец сняла трубку и разрешила ему приехать.

– И деньги привези. Сможешь? Я завтра с утра пойду в больницу.

Он приехал на такси и вошёл в квартиру.

– Ну что? – спросила Лена грустно. – Как ты тут жил эти дни? Чай будешь? Я себе налью.

Она налила водянистый чай в высокую кружку почти доверху, взяв её с подоконника и вылив из неё остатки воды в цветок. Открыла лягушку, в брюхе которой лежал сахар, и кинула себе два кубика.

Андрей молчал. От её вида в домашнем халатике у него сжалось сердце. Она была бледна, под глазами зияли синие круги, но по-прежнему… и даже ещё более красива. Он хотел сесть рядом и обнять её, но она отстранилась.

– Не надо. Ну, что скажешь? – Она внимательно смотрела на Андрея, покачивая ногой и задумчиво закусив губу. Андрей молчал. Она наконец отхлебнула чай. – Ты деньги привёз?

– Да.

– Давай.

– Пойдёшь в больницу?

– Да. Я с врачом договорилась.

– В какой больнице-то?

– Тебе не всё равно?

– Нет.

– Не важно. Я с сестрой поеду.

– Я тебя провожу.

– Нет. И встречать тоже не надо… А ещё… Хотела тебе сказать… Это наша последняя встреча.

– Почему?

– Потому… – она помолчала, – как бы тебе сказать, чтобы тебя не обидеть… – она бесцельно играла зажигалкой, которой поджигала газ. – Не буду говорить… – лицо Лены начало кукситься в спазмах, она положила голову на локоть и уткнулась носом в мягкую ткань халата. – Уходи. Встань прям сейчас и уходи. Пожалуйста! И больше не появляйся.

 

Заключительная

 

Пока стояли в пробке в Красногорске, ржали о том о сём до посинения. Был дождливый октябрьский вечер, и уже успело стемнеть. Машка была за рулём своей покоцанной «десятки». Она подвозила Андрея и Влада в качалку, которая находилась по дороге к её дому. Машку взяли в их отдел летом. Умненькая и красивая, маленькая, с мускулистыми икрами и упругими плечиками, Машка походила на спортивную тачку. Ей дали кличку «Спорткар», и она, конечно, была в курсе, хотя при ней словом этим не злоупотребляли: поржать – поржали, но дальше ей было иногда некомфортно так называться.

Она жила в Красногорске и была из порядочной семьи. Отец её был заслуженным строителем. Машка смеялась, изображая, как он разговаривает со всякими заказчиками и подрядчиками: не помня всех по именам-отчествам, он жмёт руку и говорит: «А-а-а, здравствуйте, ла-ла-лаичччччччч» или «са-са-санычччччччч» или «ми-ми-митриччччччч». У неё это очень смешно выходило.

Она гоняла на своей «десятке», как мужик; у неё было чувство руля. Ребята с ней дружили. Отделом дружили и по отдельности. Машка не пила и всегда на тусовках добровольно была водилой. В свой первый день выхода на работу она повезла народ купаться. Ближайшее к дороге место у воды не понравилось, решили, по совету Машки, переехать выше по течению, и Андрей, сидя в плавках на переднем сиденье, сказал, что он пока что своей новой подчинённой доволен.

Машка была стилизована под калифорнийскую R&B-девчонку. Кожа её была гладкой и чуть смугловатой. Ей шли большие тёмные очки и круглые тонкие серьги.

Сейчас они двигались в центр Красногорска. Машка играла со сцеплением, трогаясь в пробке без участия газа, а когда машину начинало потряхивать, то давала газ, чтобы не заглохнуть.

– Так вы чё там делаете-то? – спрашивала она, – Чё за место? Фитнес, что ли, там? Как моя бабушка говорит, “бидлес”…

– Как-как? Бидлес? О-ха-ха-ха! – загоготали ребята.

– Маш, там просто мужской, пропахший потом подвал, куда снесли со всей округи “блины” для штанг, а также карданные валы от машин, – объяснил Влад.

– О! Звучит заманчиво! Я могу там себе подсушить бёдра?

– Ты хочешь бёдра подсушить? Ну, пойдём с нами, прямо так зайди и скажи: «Я хочу подсушить бёдра». Найдётся много желающих тебе помочь! Из тех, кто жмёт сто пятьдесят от груди, – посоветовал Андрей.

– А тут есть персональный тренер?

– Ты можешь найти тут персонального тренера, – спокойно говорит Влад, – Но ты должна быть готова, что они не бреют подмышки.

– Ка-ак! – распахнула ресницы Машка.

– Ну, если бы брили, то работали бы в «бидлесе», как ты говоришь.

– А вы-то… подмышки бреете? – робко, с надеждой спросила Машка.

Ребята одновременно презрительно хмыкнули.

– Ты чё, Маш, пацаны не поймут!

– Нас из качалки выгонят пинками.

– Как гомиков!

 

На работе всё шло так себе. Первые вышедшие на рынок продукты «Эй-Био» не хотели продаваться. Эти продукты были зарегистрированы как биологические добавки, а не как лекарства. В отличие от серьёзных препаратов, разработка которых только начиналась, эти, если по-честному, были никому не нужны. Их выпустили второпях, расчёт на спрос не оправдался – и теперь закономерно терпели убытки. Этот первый кластер вёл Алексей Миронов. Получалось, что обещания Миронова ввели акционеров в заблуждение, и теперь он был в немилости у Молотова. Финансовые планы, связанные с этим препаратами-неудачниками, строил Андрей, а значит, тень легла и на него.

Летом Андрей ездил к Новинской в её офис в центре Москвы, и сугубо специфические финансовые отчёты они смотрели вдвоём; она делала замечания, критиковала. При этом, критикуя, давала подсказки; терпеливо возилась с Прониным, видя в нём новичка, из которого можно сделать годного финансиста. С тех пор он рассчитывал на её поддержу – но всё оказалось напрасным.

На недавнем совете директоров, после того как все увидели, что финансовые планы не выполняются, она при всех вывела его на чистую воду, заявив, что он не владеет ключевыми цифрами. Теми, которые надо было знать, чтобы не угодить в ситуацию неплатёжеспособности. После совета Молотов засомневался, не поторопился ли он с передачей в руки Андрея обязанностей финансового директора. «Молотов засомневался» – это было само по себе взрывоопасное словосочетание, означающее крайний натяг и лопание – одна за одной – всех ниточек, на которых держалось доверие к сотруднику.

 

Молотов стал разговаривать рассеянно, равнодушно; перестал замечать, проходя мимо по коридору. А ещё он стал устраивать провокационные совещания с участием Шевякова, Андрея и главбуха Тани. Он говорил вкрадчиво, с подвохом, быстро загонял Андрея вопросами в угол, чтобы всем было видно, что он «поплыл». Вопросы были невпопад, но ему никто не перечил. Вопросы то слишком общие, то совсем конкретные. Он «таскал» и «возил» Андрея жестоко.

Он умел строить беседу так, что любой человек оказывался в дураках. Молотов был мастером манипуляций. Устраивал неожиданные очные ставки. Он любил всякие техники, типа «пять почему» (смысл заключается в том, что ты задаёшь человеку вопрос – почему то-то и то-то? Он отвечает. Ты задаёшь ему второй вопрос «почему?» на его ответ. И так далее. В конце концов человек заходит в тупик или запутывается и начинает сам себе противоречить, на чём его и ловят. Если «пять почему» не увенчались успехом, то есть ещё техника «семь почему», и наверняка есть даже «десять почему». Впрочем, «пяти почему» Молотову вполне хватало). Молотов начал травить Андрея. Пока вполсилы, не доводя до увольнения. Но работать стало очень противно.

 

Новинская и Орленко “наехали” на Молотова: что ты, мол, тут развёл в конторе? Люди не выполняют план, который сами же составили. Орленко выудил из заднего кармана джинсов сложенный ввосьмеро листок бумаги с цифрами, который когда-то дал ему Гаряев. Листок был весь истёртый, но целый. Орленко показал Молотову на цифры и всё припомнил.  Ты, Миша, позволяешь нанимать новых людей, покупать оборудование, делать виварий. Своей рукой подписываешь резолюции на большие капвложения, которые съедают поступающие с грехом пополам от текущих продаж деньги. И вот убытки. И вот нет денег. Кто виноват? Миронов? Пронин? Не лукавь. Ты директор – ты и виноват.

Молотов покивал, помолчал, подумал, да и предложил назначить независимого директора. Пусть будет, как в больших конторах, где есть собрание акционеров, есть совет директоров с председателем и есть наёмный менеджер. И первая задача менеджера – навести порядок и выйти на прибыль, пусть малую, но прибыль. Пусть контора сама себя начнёт окупать. Давайте увидим плюсовой кэш-фло.

На роль чинителя порядка идеально подошёл Шевяков, у которого был имидж жёсткого начальника. Он уже числился первым замом Молотова, знал о компании больше других и кругозор имел хороший. Кандидат фармнаук, как-никак. (Андрей улыбался, когда вспоминал, как Шевяков рассказывал о некоторых аспектах своей диссертации. Он делал то ли из латекса, то ли из какого-то герметика модель влагалища и исследовал, как в нём растворяются вагинальные свечи.) Да и вид внешний Шевяков имел что надо: невысокий, хорошо сложённый, простой – настоящий русак, челюсть вперёд. Холодный, ясный – волк! Шевякова назначили генеральным.

Он вызвал Андрея к себе и сказал:

– Ну всё, смотри, Дрон, будем работать над сокращением расходов! Достали все! Понабирали людей! Давай, навострись, цифры все давай быстро и чётко! А то Молотов, – тут Шевяков слегка покривился, как от кислого, – Молотов против тебя уже подзуживает, – он мотнул головой в сторону соседнего кабинета. – Хочет моими руками с тобой разобраться.

Шевяков сидел там же, где и раньше, – в кабинете, который они некогда занимали с Любовью Геннадьевной. Кабинет Молотова был рядом. На плане он назывался кабинетом председателя совета директоров.

– Конечно, Саш, мы вот-вот догоним и будем все данные он-лайн вводить. Один-два дня нужно…

– Ты это “вот-вот” забудь. Сейчас другой момент. “Вот-вот” не устраивает. За сегодня всё догнать надо. У вас вся ночь впереди. Бери своего друга Влада, бери Машку, руки в ноги – и делайте! Да ты везунчик, – вдруг мечтательно протянул Шевяков. – Оставишь тут ночевать Машку. Она клёвая…

Андрей кисло усмехнулся. Он смотрел на Сашку, с которым они пили и выселились в «Леонардо», и понимал: что-то надломилось, что-то из их старой беззаботной жизни. И безвозвратно ушло.

– Завтра утром давай сядем и будем смотреть, – подвёл черту Шевяков.

Потом он немного подумал и добавил:

– Если тебе интересно, то я считаю, что Молотов в отношении тебя неправ. Но твою мать! Давай ему это вместе покажем! Давай ему покажем, что все цифры мы контролируем, что они все у нас на кончиках пальцев! И не только ему, но и совету. И тогда они отвяжутся!

– Что это у тебя… – Андрей кивнул на пачку листов в углу Сашиного стола. – Руководитель финансового департамета… CFO… – Андрей вслух, щурясь и шевеля губами, прочитал вверх ногами заголовок. Это была пачка резюме. Он вопросительно посмотрел на Шевякова.

– Да-а. – Шевяков мрачно кивнул. – А ты как думал? Молотов прибежал, кинул мне пачку. Смотри людей, говорит.

Андрей помолчал, потрясённый.

– Финансового директора будете брать?

– Не знаю! – признался Шевяков. – Ещё не решили. Если да, то будет над тобой начальник. Придёт, начнёт тащить своих людей… Удержаться бы тебе! Если нет… А я всё-таки не хотел бы никого брать, – уточнил он. – Если нет, то ты будешь главным по финансам. Но для этого надо сейчас жопу рвать.

 

Работали до трёх утра – Андрей, Влад и Машка. Сначала были оглушены и придавлены объёмом и бесконечностью работы. Но после одиннадцати вечера открылось второе дыхание, появился задор: молодые, смешливые, на работу злые. Работа, как потоп: сначала затопит всё, и не справляешься, и нечем черпать, и поддаёшься отчаянию. Так было, пока совместными усилиями не отыскали несколько ошибок в расчётах. Найти ошибку – словно заткнуть пробоину в трубе для сантехника. А дальше уже основательно, с расстановочкой, с удовлетворением работаешь. Ошибка в расчётах – она как сорняк, её нужно основательно подкопать, чтобы корней не осталось. Выволочь на свет всю как есть, землю отряхнуть… Ну-у! И кто тут кого боится?

Корчевали, драли с азартом. Проблемы уяснили, время до утра сосчитали. Уже пошучивали, ходили курить, пили чай, размачивая печенье. Отопления ночью не было – сидели в куртках: чудно и весело было. Андрей знал, что утром результат будет. Горячий, румяный результат. Шевяков оценит.

– Вот-вот-вот, смотри, побежал минусоид. Лови его, переворачивай, таракана! – азартно говорил Андрей, вперясь в Машкин монитор и выхватывая усталыми глазами цифры.

– Не могу. Он убежал! А-а-а… – куксилась Машка смешно, скаля зубёшки непроизвольно, как порой люди строят уморительные рожи в азарте компьютерной игры или увлечённые остросюжетным рассказом, сами за собой не замечая.

– О! – заорала Машка истошно. – Я его грохнула! Нашла и грохнула! О-о-о!

– Да ты что! Ну, всё, хорошо, дыши, дыши теперь, дыши глубже… первый раз рожаешь?

– А-ха-ха, – заливалась Машка. Она была артистичной, азартной, очаровательно материлась и оказалась очень… отчаянно работоспособной.

На телефон ей поочерёдно звонили то родители, то её парень, не веря, что она реально ночью на работе.

 

Задачу выполнили. «Порвали, как тузик грелку», – сказала Машка.

– Ну, Пронин, зашибись поработали! – довольно крякал Шевяков на следующее утро, глядя в базу на страничку «Пульс денег». Там было сконструировано некое подобие приборной панели для руководителя, где отражались основные финансовые показатели, и было видно, в зелёной или красной зоне они находятся, и можно было проследить динамику изменений. Это был проект «Пульс денег». Этот инструмент придумал Шевяков – молодец он! Умел системно мыслить. Разработали Андрей с Машкой. Они шутя называли его «Средняя температура по больнице».

 

После этого Шевяков потеплел к Андрею и взял его в оперативный антикризисный штаб – в круг самых посвящённых. В штабе состояли, кроме Шевякова и Андрея, ещё главный бухгалтер Таня и Миша Борисов – новый производственный директор. Миша был другом Шевякова ещё со школы. Сутуловатый, боязливый и вечно всему удивляющийся чернявый парень, еврейчик с отдельными кавказскими чертами. Подвижный и суетливый. У него были бегающие карие глаза, влажные ладони и орлиный нос.

Миша был приведён на свой пост Шевяковым: Молотов закрыл глаза на столь опрометчивое использование кредита доверия, которое он оказал Шевякову, назначив генеральным. Миша не сразу и не до конца поверил своей фортуне; в права входил с опаской, был всегда начеку. В его ведении оказался департамент производства, бывшая вотчина Яковенко, только, в отличие от неё, Миша не имел опыта работы на фармпроизводстве, отчего коллектив воспринял назначение, мягко говоря, с недоумением. Впрочем, стеснялся он недолго: всё-таки имел диплом профильного вуза по профильной специальности. Очень скоро он начал бодро и быстро бубнить на совещаниях – ни о чём и обо всём сразу. Любил выслушивать отчёты начальников участков и чинить мелкую дисциплину, как делает молодой боязливый менеджер, от которого сверху ждут наведения порядка. И даже пробовал выговаривать за какие-то огрехи Артёму Селивёрстову, правда, исключительно в присутствии Шевякова, который своей мужской доминантой возвышался над обоими, подавляя и Борисова, и даже Артёма. Артём, однако, посмеивался над трусишкой-начальником, чуточку дерзил ему. Дерзил тонко – и лучисто улыбался при этом, как только он один умел, вполне дружелюбно и деловито. И приглашал вместе посмотреть чертежи, в которых Миша был ни бум-бум.

Молотов же первое время пытался нащупать в Борисове какие-нибудь таланты, но быстро убедился в тщетности этих попыток, заскучал от разговоров с Мишей, рукой махнул, оставил его Шевякову. Когда всё же сталкивался с производственным начальником, то говорил с ним с насмешинкой и заметно веселился, рассказывая потом об этом Шевякову, хоть ему было и не весело отнюдь. От этого всего в Мишиных грустных южных глазах (когда он в столовой, задумавшись крепко, жевал собранный женою обед) читалось невесёлое предчувствие. Казалось, он знал, что всё это ненадолго. Позже выяснилось – как в воду глядел.

 

А пока – Борисов был в антикризисном штабе. Штабом называл его Андрей, хотя вообще-то это была просто группа людей, с которыми Шевяков советовался, как пережить кризис безденежья. В какой-то момент на одном из заседаний штаба, когда Андрей с Таней рассказывали Шевякову про собственный оборотный капитал, в кабинет вошёл Молотов, держа  чашку чая на блюдце и помешивая его миниатюрной ложечкой. Он любил зелёный китайский чай.

– Всем здрасте! – сказал он и встал, облокотясь лопатками об стену.

– Садитесь, – предложил было Миша Борисов, вытаскивая новый стул из-под стеклянного стола, за которым все расположились. Стул застрял и громко стукался о металлические ножки, пока Борисов его дёргал.

– Ничего-ничего, я постою! Не надо, оставь! – предупредил его порыв Молотов. – Я постою тут в уголочке, попью чаю, послушаю, что вы тут говорите. Вы про оптимизацию?

Шевяков угрюмо кивнул.

– Про неё.

– А-а! Ну хорошо, продолжайте!

Продолжили, но совещание как-то при Молотове не шло. Всем было неловко, некомфортно было…

– Чего вы мнётесь-то? – недоумевал Молотов. – Чего ты сказал, Андрюш, чего тихо-то так?

– Дырка по ликвидности, говорю! – ответил Андрей.

– Дырка по ликвидности? Да я когда в банке работал, знаете сколько раз была дырка по ликвидности? По какой – быстрой или текущей?

– По быстрой. По месячной. По трёхмесячной тоже.

– И какая?

– Ну… где-то пять-десять миллионов… может, пятнадцать…

– Я вам скажу: быстрая ликвидность для предприятия – это ерунда! Мы не банк. Это для девочек. И для ботаников. Таких, Андрюш, как ты! Ты даже можешь не обижаться, а просто прими к сведению. А какая у нас текущая ликвидность – знаешь?

– Текущая?

– Да. Полугодовая.

– Мы годовую считали…

– А полугодовую?

– Сейчас… надо посчитать…

– А чего ты заранее не посчитал? – набросился Молотов. – Ты офигел, что ли? Ты чего делал-то! Что вы тут обсуждаете, когда ни хрена цифр не знаете?! Саш, Саша! Я тебе знаешь, что скажу? Знаешь, почему дырка по ликвидности образовалась у вас?

– У кого “у нас”? – переспросил Шевяков. – Вообще-то…

– Сашка! Ты опять! Да какая разница? Чего ты к словам цепляешься? У нас у всех! Так лучше? Лучше? У нас! Откуда у нас дырка с текущей ликвидностью? Знаешь? А я тебе скажу! Она от твоих советчиков и берётся! От тех, кем ты окружил себя! – Молотов злобно обращался к Шевякову и не смотрел на присутствующих. – Потому что у них в мозгах дырка! – Он сделал паузу. – И ещё… Сашка, зайди ко мне на минутку, а? – и быстро вышел.

Шевяков обвёл всех взглядом.

– Все свободны, – сказал мрачно, – позову ещё.

 

В тот же день вечером Шевяков собрал антикризисный штаб в далёкой и маленькой переговорной и сказал примерно следующее.

– В общем так. Реально до хрена народу… процентов двадцать, а то и четверть в конторе лишняя! Каждого четвёртого выгнать на фиг – ничего не произойдёт! Как работали, так и будут все дальше работать, и ничего не развалится! С вас списки. Берите каждый свои отделы – и выбирайте, кто уходит.

Воцарилось молчание.

– И Молотов так считает, и я и сам так считаю. Так что давайте – вперёд.

 

События развивались быстро. На следующий день Шевяков уже энергично чиркал шариковой ручкой в списках. Его ручка выписывала редкие знаки вопроса, а по большей части – решительно и даже как-то аппетитно вычёркивала тех, кому не повезло. Четверть персонала попала под сокращение. Всё завертелось в компании; народ затрепетал под занесённым мечом. Что до Андрея, то он считал эту болезненную меру правильной.

Сам он выбрал лишиться самой молодой и самой недолго работающей сотрудницы отдела – Ани. Это была печальная и улыбчивая девушка с красивой кавказской внешностью. Отличный специалист. Жалко было её лишаться. Её саму было не жаль: она без труда найдёт себе работу. И к «Эй-Био» она не успела прирасти душевно. Андрей поговорил с ней честно, сказал всё как есть. Она расстроилась, конечно, но поняла, что дело не в ней, и написала заявление. Она несёт для них ценность, было ей искренне сказано. Как только полегчает и вся заваруха утрясётся, позовём обратно, сказал Андрей. И не обманывал – правду говорил.

Это было ещё начало “нулевых”, власть капитализма,  и народ не знал о своих правах, увольнялся по собственному желанию, покорно и понуро.

Одновременно шла жёсткая, на износ, работа. Финансы встали во главу угла. Решения принимались в первую очередь исходя из цифр, считанных и пересчитанных по сотне раз.

 

В один из утренних перекуров к Андрею подошла главбух Таня с многозначительным и трагическим видом.

– Андрюш, ты как? – тихо пропела.

– Я? Нормально. А что?

– Нет? Ничего? Не слышал ничего? – спросила она одними бровями.

– Да чего? – не понимал Андрей.

Таня слегка приблизилась и, глядя вперёд и мимо, уголком рта зашептала доверительно:

– Андрюш, говорят, плохи дела… Ты ещё ничего не искал?

– ???

– Никакого места нет на примете?

– Кому? Мне?

Она закивала, поджав губки.

– Нет… А что, ты слышала что-то? – спросил Андрей, чувствуя, как его изнутри окатило жаром и голос приобрёл бесцветность.

– Слышала.

– От кого?

– Ни от кого. Просто слышала. Гады они!

– Гады все мы.

Таня посмотрела непонимающе и покачала надушенной головой.

– Ну ладно, я пошла, – и стала удаляться, высокая и хрупкая, осторожно переступая лужи.

 

А через три недели она уволилась. Вернее, её уволил Шевяков. Она думала, что она с ним на одной волне, зашла как-то к нему, начала на что-то сетовать, ан нет – попала в противофазу. Шевяков быстро поразмыслил, побеседовал с заместителем главного бухгалтера, девушкой, которая была в «расстрельном» списке. И решил сделать ставку на неё, на замглавбуха.

А Пронин удержался. Потом он узнал, что его не уволили просто потому, что Молотов «недожал» Шевякова, который постоянно откладывал решение пронинского вопроса «на завтра», потому что всё время нужны были какие-то срочные расчёты. Их, эти расчёты, Шевяков был вынужден каждый раз поручать Андрею, который, в свою очередь, хоть и недостаточно хорошо, но всё же лучше всех владел финансовой картиной бизнеса.

 

…

– Эу! Командиры! О чём задумались? – Машка припарковалась, раскорячившись. Уже сзади сигналили ей. – Качаться идёте?

Андрей с Владом спустились по выщербленным ступеням в подвал качалки. В небольшой раздевалке было сыро, пахло мочой и потом. В туалете без двери лилась вода в унитазе с заевшим клапаном. В душевой кабинке торчала одинокая штанга душа с отломанной лейкой. Кто-то тут даже мылся. «Самое оно – Машку сюда», – подумал Андрей, усмехнувшись.

Переоделись, прошли в зал. В качалке светил неяркий холодный свет. На полу валялась рваная пористая резина. Звякало, бросало тусклые блики кислое пахучее железо. Колени мёрзли и выглядели миниатюрными и хрупкими на фоне тяжёлых блинов, массивных тренажёров. Так казалось, пока не разогреешься. С будничными лицами работали с железом мужики. Ребята уже знали в лицо завсегдатаев качалки.

Вон тот – он всегда с маленьким магнитофоном, на котором, казалось, играет одна и та же композиция, удивительно подходившая к общему духу качалки:

 

No one knows what it’s like
To be the bad man
To be the sad man
Behind blue eyes

And no one knows what it’s like
To be hated
To be fated
To telling only lies

But my dreams
They aren’t as empty
As my conscience seems to be
I have hours, only lonely
My love is vengeance
That’s never free^[8]

Андрей начинал с десятиминутки на велотренажёре, чтобы выманить из недр тела спрятанное там тепло, а потом разминался на рваных матах в углу. Приятно было покувыркаться на мягком мате, похрустывая суставами, вращая руками, ногами и стоя на шее; кожа ездила по-над костями, а между кожей и скелетом перекатывались нежные, теплеющие и набухающие сгустки мышц; молодое тело с благодарностью отвечало на разминку радостным пением, похожим на тявканье дурашливого щенка.

 

…

Он стал бóльшим циником; во всём стал быстрее и жёстче. Начал нравиться женщинам и охотно этим пользовался – экспериментировал на поприще холодной любви.

Началось всё с Вероники Андреевой, её бедовости и их совместной тяги к чему-нибудь эдакому. Впрочем, ничего у них и не было, кроме одного яркого эпизода.

 

Однажды они приехали в «Леонардо» раньше других, оказались за столом вдвоём. Пока ждали Шевякова, Шутец и Миронова заказали по сто грамм водки в штофчике, лимончик и холодую жгучую колу. Хотелось выпить. Стоял июнь, на улице было прохладно. Выпили, крякнули – хорошо пошла! Кровь загудела. Синяя жилка на виске Андреевой обозначилась и запульсировала. Андрей налил ещё. Водка была ледяная и тянулась как ртуть. К чему он сказал то, что он сказал дальше, – он и не помнил.

– Говорят, мужчина и женщина могут получать удовольствие от того, что дают друг другу «леща».

– Леща? Как это?

– Ну, лупят друг другу пощёчины.

– Это же больно!

– Ничего не больно! Говорят же – удовольствие получают.

– Да ну! Как не больно?  – с сомнением протянула Вероника. В её голосе зазвенела далёкая-далёкая струна интереса, предательски выдающая сущность Андреевой, этой бесшабашной авантюристки. Или ему показалось? Нет, не показалось. Он ухватил эту струну и чувствовал, что ещё сыграет на ней мелодию.

– А так! – как бы между прочим пожал плечами Андрей.

– Ну… тебе было бы каково, если бы я тебе влепила… как ты говоришь? Леща? – спросила Андреева. Хрипловато у неё этот вопрос вышел.

– Каково-каково… Ну, не больно уж точно, – подумав, ответил он.

– Даже если сильно?

Он утвердительно кивнул.

– А ты… – Андреева задумчиво пожевала корочку лимона, – разрешил бы мне… врезать тебе по физиономии?

Повисло молчание. Через секунду они рассмеялись, разметав вату, которая окутала их.

– Давай выпьем ещё по одной, – весело предложил Андрей, зазвенев штофчиком.

Выпили. Но лицо Вероники оставалось хитрым. Глаза прятались. Вся она воплощала собой мигающий знак вопроса.

– Ну так что? – спросила она.

– А чего?

– Я тебя спросила. Ты бы разрешил мне врезать тебе?

На этот раз Андрей выдохнул сразу:

– Да.

– Да? – она склонила голову набок.

– Тебе – разрешил бы!

– Сейчас – разрешил бы?

– Да!

– Люди охренеют!

– Ничего! Подумают, что я тебя чем-то обидел, – отмахнулся он.

Вероника почесала ладонь правой руки ногтями левой.

– Чешется… – засмеялась она жалобно и тихо, непроизвольно перейдя на шёпот.

– Давай.

– А как?

– Представь что-то…

– Что?

– Тебе виднее. Обиду какую-нибудь.

Андрей чувствовал внизу живота душную и горячую пустоту. Сердце ухало.

Лицо Вероники стало чужеватым. Такой прыти он не ожидал. Она стремительно привстала и дала Андрею искомое. В его глазах треснула молния. Удар получился хорошим – хлёстким и размашистым. И ещё она уронила штоф. Водка, как ужалившая змея, юркнула струйкой в щель меж чёрных досок стола.

– Ах, как ты хорошо сделала! – шепнул он.

Из-за соседнего столика на них оглядывались две девушки.

– Ну что? – громко, как оглушённая, как тинейджер с громкой музыкой в наушниках, спросила Андреева, возбуждённо сверкая  цыганскими глазами.

– Мне понравилось! – улыбаясь, ответил Андрей. Щека его горела.

– Ну ты, блин, Пронин, извращенец! – с мечтательной слабостью произнесла Андреева. Она досталась сигарету и закурила. Пальцы её дрожали. Она глубоко затянулась. Они помолчали, прислушиваясь к себе, к новому ощущению, сблизившему их.

– О чём ты думаешь? – нарушила молчание Вероника.

– Смотрю на тебя.

– И что?

– Ничего.

– Точно?

– Что точно?

– Ничего не хочешь сделать? – слегка подмигнула Андреева. Она чуть качнула головой вбок и перекинула рукой волосы с левой стороны на правую. Её шея и щека ярко забелели над чёрным столом.

– Ты о чём?

– Об этом. О том же. Ну! – она подняла глаза. – Не видишь? Я жду.

– Тебя – что…

– Ты можешь влепить мне пощёчину, – чётко и раздельно произнесла она.

Андрей потянулся рукой к её щеке и погладил её. Щека была нежной и прохладной. Вероника прикрыла глаза. Он погладил ещё. Она затянулась и медленно выдыхала дым. Андрей посмотрел на них со стороны. Андреева, высокая и видная, сидела прямо и была похожа на телеведущую.

Его собственная рука показалась ему тяжёлой и опасной, как стрела крана. Он несильно отвёл руку и сделал ею взмах рыбьего хвоста. Ладонь шлёпнулась, словно об лёд, и её обожгло. Вероника ахнула и задрожала ресницами. Сигарета, ударившись о край пепельницы, брызнула искрами.

И снова Пронину показалось, что над ним вспорхнула большая летучая мышь. Его лицо ошпарило зигзагообразным взрывом. Это Вероника в своей чёрной водолазке, снова вскочив, дала ему сдачи.

Они сидели друг против друга и обтекали волнами какого-то непонятного экстаза. Глаза Вероники слезливо блестели, как будто в них налили масла.

Такими их застали подоспевшие Шевякова и Шутец. Весь вечер за общим гомоном тусовки Андрей и Вероника сидели как оглушённые. Они  часто теряли нить разговора, переспрашивали; иногда встречались глазами и понимали, что это состояние взаимно.

 

…

Потом он делал первые подходы к снарядам. Не так, чтоб забить мышцы, но чтобы нагрузить их, дав понять, что не шутит с ними. Следом шла груша – мешок с песком, привязанный на цепях к потолку. Груша была отчаянно твёрдой, как замороженная говяжья туша. Рукам было не под силу её расшевелить. Растревожить этого бездушного врага можно было только пихающими ударами ног. И тогда груша колебалась грузно и недовольно, гремя цепями, так что, казалось, не выдержит крюк на потолке.

Потом была работа с железом; ладони после грифа штанги несли запах металла, острый и кислый, и такой умиротворяющий. Потом опять шло лупцевание груши, казавшейся каменной. А руки после тяжестей, напротив, были невесомыми, словно набитые ватой рукава тряпичной куклы.

 

Он валтузил грушу и неспешно размышлял о том о сём. А то и вообще ни о чём (что вернее). Качалка ему нравилась. Она хорошо шла в осенние тёмные вечера. Достойная альтернатива кабакам и кафешкам, «стояниям» на «Киевской» и красногорским гуляниям с Владом. После случая с Леной и с её несчастной беременностью он стал часто выпивать. Чаще, чем раньше. Молодой организм со всем справлялся, не подводил. Другие этого не замечали. Но сам он замечал. Впрочем, он твёрдо знал, что это только до свадьбы. До свадьбы оставалось недолго. Он решил сделать счастливой хотя бы одну девушку на свете. Будет ли он счастлив сам? Нет – ну и что с того? Захочет острых ощущений – найдёт и возьмёт. Предложения он пока не делал, но к тому всё шло. А пока тем более нужно гулять-догуливать.

А ещё он впервые полновесно, качественно осознал, как он непроницаемо одинок. С кем ни дружи, как ни люби кого – никому не рассказать о происходящем. А и расскажешь – толку-то? И вот ещё что… Жить, оказывается, тяжело. Жизнь – жестокая штука. Теперь – хочешь не хочешь, а вздрагиваешь, когда понимаешь: то ли ещё будет.

 

От свадьбы отговаривал отец. Но куда там! Вот если бы отец заставлял жениться – вот тогда бы, назло, Андрей ещё подумал. Отговаривал и друг Жан. Но в тот момент, когда он был особенно необходим, Жан вдруг ни с того ни с сего добровольно ушёл служить в армию.

И ушёл не потому, что его призвали. Хотя… Может, и пробовали призывать когда-то. Но теперь он отправился туда сам, явившись в военкомат в осенний призыв и растолкав там молодых испуганных пацанов. Военком, наверное, смаковал имя нового призывника – Жан! Имя как раз для армии, то что надо! Впрочем, новобранец был высок, силён, напорист и слегка с приветом; на щеках рдели красные пятна; трижды  подумаешь, прежде чем такого обидеть. Можно сказать, что Жан пошёл в армию по зову души. А можно сказать, что и безо всякого зова. А скорее, вопреки. Как жест презрения к жизни, которой жил, и тому, что видел. Он был добрым и улыбчивым парнем, его талантливый артистизм был слегка приправлен бесшабашной придурью; Он был свободолюбив и независим, как дикий зверь. Жан с братьями росли как сорняки, без отца, с одной лишь мамой,  в изумлённом спокойствии Будды взирающей на бурный рост сыновей. Все они были такими… благородными сорняками – наконец подобрал слово Андрей. Он думал про Жана, что тому не хватает дисциплины, а Жан, наоборот, считал, что у Андрея с ней, дисциплиной, перебор. И то и другое было правдой. Жан успел начать и бросить, озлобясь и разочаровавшись, три вуза: ин.яз, юридический и ГИТИС. И, вконец изведясь, выбрал армию. Не потому, что там всё просто и сурово, что там дурь выбьют и думать там не надо… А просто в армии всё не так, как здесь.

 

Вообще поток жизни – мутный, нехороший поток – нёс Андрея во враждебную неизвестность. Нёс совсем против воли, против всего того, о чём он когда-либо думал-мечтал.

Жизнь разделилась на “до” и “после” Лены. Лена уволилась и исчезла. Может, уехала домой. Андрей часто думал о ней, бессмысленно перебирая всю короткую историю их романа. Сначала он мучился, потом привык к этому тянущему чувству и научился с ним жить. Иногда по ночам к нему приходили сны, где они гуляют или сидят на её кухоньке; там, во снах, она смотрит на него любящими глазами, всезнающая и давно всё простившая. Иногда она прямо во сне превращалась в Алёну. Или наоборот. Сон начинался с Алёны, а заканчивался Леной. Один раз во сне они даже сидели все втроём – за столом на даче, под ветвями яблони. Просыпаешься после таких снов – и жить не хочется. Лена, как ампутированный орган, давала о себе знать ночными и рассветными фантомными болями.

 

…

No one knows what it’s like
To be the bad man

To be the sad man
Behind blue eyes…

 

Андрей теперь работал над рельефом плечей, полусидя, с хорошими гантелями, которые звякали, соприкасаясь. Вслушаться – какая удивительная песня! А думал, надоела! Качок, чей магнитофон играл песню, приседал с грузом. Вряд ли он задумывается над словами. Андрей слушал, и переводил, и испытывал изумление узнавания.

[1] От англ. «screenshot», что означает «снимок экрана».

[2] Сторно – способ исправления бухгалтерских ошибок. Ошибочную операцию записывают красными чернилами и исключают из итоговой суммы счета.

[3] Здесь: «Необыкновенная, друг!»

[4] Здесь: «Воистину».

[5] Лаборатория доклинических исследований.

[6] «Почему бы, собственно, и нет?»

[7] Многофункциональный инструмент, обычно в виде складных пассатижей с полыми ручками, в которых спрятаны (с внутренней или внешней стороны) дополнительные инструменты (лезвие ножа, шило, пила, отвертка, ножницы и т. п.).

[8] Никто не знает, каково это –
Быть плохим человеком,
Быть грустным человеком,
Скрываясь за голубыми глазами.

Никто не знает, каково это,
Когда тебя ненавидят,
Когда тебе приходится
Говорить только ложь.

Но мои мечты —
Они не так пусты,
Как может показаться.
У меня вечность, и она — в одиночестве.
Моя любовь – это месть,
Которую никогда не высвободить.