15 июля 2016 года похоронили Славу Палыча. Похороны выдались скромные: город не помог, а у семьи денег хватило лишь на тихую панихиду в часовне при морге и маршрутную катафалку — так у нас в городе называли самые дешёвые маршрутки с чёрными шторками, которые заказывали для перевозки покойников. Старший сын в Америке — не приехал. Младший с женой вели себя на похоронах почти незаметно: ни слез, ни речей, только один раз обратили на себя внимание, когда долго о чём-то говорили со священником после панихиды. А так — родственники как родственники, ничего особенного.

На прощание с усопшим пришли человек пятнадцать, не больше. В основном коллеги, такие же тренеры по плаванию, как и Слава Палыч, кто-то из семьи, парочка учеников и я. Я был там и за ученика, и за журналиста тогда ещё процветающей городской газеты «Свежий взгляд».

Едем в маршрутке, все расселись у окон, выглядывали, вытянув шеи, за чёрную ширмочку на улицу, где, ни о чём не подозревая, шла июльская жизнь: жаркая, свободная, полная надежд. На гроб, который водитель с напарником затолкали через заднюю дверь, аккурат в проход маршрутки, никто и не смотрел. Я же иногда с интересом поглядывал на эту огромную велюровую красную коробку у нас в ногах и не мог поверить, что там лежит человек. И не просто какой-то старик, а мастер спорта, чемпион мира по плаванию! Ещё недавно брассом взял золото на Кубке России, а сейчас его тело трясётся в гробу по дороге на кладбище.

Познакомился я со Славой Палычем, когда мне было лет пять. Мать отвела в бассейн осанку к школе исправлять, а я втянулся, да так прикипел к секции, что остался в «Шиннике» до тринадцати лет. Сначала я тренера побаивался. Стоишь в воде, ещё в лягушатнике, воды по горло, страшно, холодно, а он на лавку на суше запрыгнет и кричит что-то, свистит, руками машет. Очки мои совсем запотели, тренера вижу частями, а что говорит — тоже понять не могу. Сквозь резиновую шапку и многоголосое эхо, которое всегда бывает в бассейнах, сколько бы там людей не было, всё слышится замедленно, гулко, неразборчиво. Но кто-то из более понятливых учеников нырнет, и я понимаю: надо нырять. Так и научился плавать.

Ребята постоянно расспрашивали Славу Палыча о техниках плавания, наградах, соревнованиях, а я спросить боялся, но слушал его всегда с открытым ртом. Австрия, Венгрия, Австралия, города России — где только Слава Палыч не выигрывал. После соревнований он всегда приносил нам показать медали, дарил значки, угощал заграничными конфетами, разговаривал с нами о спорте.

— Вот, ты, Дима, в бассейн зачем ходишь?

— Нравится. Ну и спину надо исправлять, мама так говорит.

— Спина — это, конечно, правильно. Но, а на соревнования-то ты поехать хочешь?

— Хочу.

— А чево-й тогда тушуешься? До половины дистанции хорошо плывёшь, а потом сдаёшься. Сил не хватает?

— Да не в силах дело. А вот, — и я указал ему на плавательные очки, доставшиеся мне от кого-то из маминых знакомых. — Сначала нормально, а потом, ну, это, потеют.

Слава Палыч рассмеялся, раскашлялся, а потом жестом показал нам, что скоро придёт, и ушёл в тренерскую. Вернулся, сжимая в волосатом белом кулаке свои очки. Мне казалось, что у чемпионов всё должно было какое-то особенное, а у него были самые обычные маленькие чёрные очки на тонкой, словно бельевой верёвке.

— Смотрите, ребята, — сказал Слава Палыч и зажал перемычку очков между указательным и средним пальцем, — чтобы очки ваши не запотевали, надо перед спуском в воду плюнуть.

Мы рассмеялись, а тренер поднес очки к губам и аккуратно плюнул на внутреннюю поверхность стекла.

— Плюнуть на очки, естейственно, ­— сказал он и растёр пальцем белую пенку на стекле. — Вот так, Дима. Проблему решили?

Но проблема, как оказалось, заключалась не в очках. Я не был лучшим в группе, ни по темпу, ни по выносливости. Обычный средняк, коих в бассейне пруд пруди. Но выделиться, как и другим мальчишкам, хотелось, поэтому я почему-то выбрал самый странный для этого способ. После тренировки Слава Палыч обычно подзывал всех нас к столу и поочередно отмечал в пожелтевшем журнале, который от влаги поплыл волнами по боками. Тренер переносил результаты заплывов с черновика, роль которого выполняли нарванные из тетради небольшие листочки с нашими именами и временем за дистанцию, а мы наблюдали за ним, сравнивая себя друг с другом и стараясь не капать на стол. Стоять в полотенце было не принято, не по-мужски. «Это девчонки пусть кутаются, а вам, ребята, закаляться надо, чтобы тумбу взять», — говорил тренер и мы ему охотно верили. Стучим зубами, трясёмся, касаясь соседа холодным плечом, а Слава Палыч строго, но в то же время по-доброму смеётся. И вот взбрело же мне в голову, что если я один не буду дрожать, то тренер это непременно заметит и похвалит меня, мол, самый закалённый. Я экспериментировал дома, мылся неделю в холодной воде, дышал всей глоткой у открытой форточки, ходил без тапок (хотя и получал за последнее лещей от отца) — закалялся в общем. Искал способы, как быстро разогреться, если замёрз, и придумал. Если больно до красноты щипать себя за бока и поясницу, а я в начальных классах был упитанным юношей, щипать за что было сполна, то о холоде быстро забываешь и дрожь переходит в расходящееся по телу тепло. И я повторил этот трюк в бассейне. Получилось! Стою в первых рядах с красным пузом, довольно улыбаюсь, с хитрецой на остальных ребят посматриваю и всё жду, когда же тренер дойдёт до моей фамилии и посмотрит.

— Дима Бровин. Тридцать одна и два. Во вторник тридцать было. Схалтурил? — спросил тренер и поднял глаза на меня. — Сам вижу. А ты чево-й довольный такой, розовый? Как на печи лежал, отдыхал.

Парни засмеялись, тренер тоже. А у меня по щекам закапало. То ли с волос, то ли с глаз — не помню, но разобиделся я тогда на Славу Палычу основательно. Со злости решил волосы после тренировки не сушить и не вытираться, выскочил на улицу разгорячённый, с шапкой на мокрую голову. Шёл, с силой втаптывая снег в дорогу, и шипел, что заболею менингитом — мать всегда этим пугала, когда замечала, что я плохо просушился — и больше никогда в бассейн не пойду. Наверное, я тогда говорил «дурацкий бассейн», поэтому, да, в дурацкий бассейн ходить не хотелось. Менингитом я тогда не заболел, да и вообще отошёл от обиды довольно-таки быстро.

Уже ближе к подростковому возрасту я стал смотреть на Славу Палыча не просто как на тренера. У нас было много схожего: оба невысокие, коренастые, с широким носом и светлыми, как тополиный пух, бровями, из-за которых лоб казался приплюснутым. Только вот я был двенадцатилетним мальчишкой, а он — старым тренером. Хотя в детстве мне все мужчины с сединой казались стариками, даже сорокалетний отец, но Слава Палыч и вправду был уже настоящим пенсионером. В свои семьдесят он не только продолжал тренировать, но был действующим многократным чемпионом мира по плаванию среди ветеранов.

Подтянутый, розовощёкий, громкий — Слава Палыч не казался стариком. Мне хотелось походить на него, быть таким же сильным и уверенным. Всё в тренере виделось мне чемпионским и правильным, даже имя — Слава Палыч — самое что ни на есть подходящее: выигрышное, плывучее.

Особенно я любил тайком наблюдать за ним, когда он тренировался с нами на соседней дорожке. Обычно тренеры никогда не спускались в воду, следили за процессом с бортика, но у Славы Палыча был свой подход. Несколько раз в месяц он незаметно для всех пропадал из тренерской зоны, а потом внезапно оказывался на стартовой тумбе в плавках, шапочке и очках. Бассейн затихал, когда Слава Палыч, махнув по кругу руками, становился в стартовую позицию и изящно, почти без брызг и звуков, как кит, нырял в воду. Проплыв почти половину дорожки под водой, он выныривал и первый круг проходил баттерфляем. Это одна из самых сложных техник плавания, когда нужно с помощью мощного гребка рук вынырнуть верхней частью тела из воды, а потом под водой сделать волнообразных мах ногами и тазом. Слава Палыч виртуозно плыл баттерфляем, громко и часто ударяя руками об воду, что мы на соседней дорожке чуть ли не захлёбывались в брызгах и волнах. Казалось, что он плывёт под аплодисменты, настолько громко от его взмахов становилось в бассейне. Но потом тренер переходил на более спокойные техники, как будто специально, чтобы мы смогли рассмотреть его внимательнее. Тогда я надолго задерживал дыхание, это, к слову, у меня получалось лучше всего, и быстро, сопротивляясь тяжёлой воде, перебирал руками и спускался по лестнице под воду. На глубине бассейн замирал. Если не поднимать головы, казалось, что ты один в океане, а на дне бликует не плитка, а разноцветные ракушки и рыбки. Там, на глубине, я не слышал крики и звуки противного свистка, не видел других ребят и прямоугольные зелёные часы с угловатыми цифрами, на которые постоянно зарился в надежде, что тренировка подходит к концу. Моё внимание было устремлено лишь на дорожку с тренером, где он плыл. Плыл только для меня. Движения его рук и ног были настолько плавными и слаженными, что практически не резали воду, не создавали мелких пузырьков. Снизу вода бликовала на теле и лице тренера, из-за чего весь его образ был как с настенной мозаики. Я смотрел на него и мне хотелось быть лучше. Не так часто задирать голову из воды, чтобы подышать, прыгать без больных шлепков по животу, хотя бы раз постоять на призовой тумбе. Но моих стараний хватало разве что на вторую часть тренировки, потом — мотивация заканчивалась, и я переключался на что-то другое, попроще.

А в тринадцать лет я вообще бросил секцию. Мы с семьёй переехали в другой район, сменилась школа, и родители решили, что дополнительные уроки английского для меня гораздо важнее, чем плавание. В воде никаких значимых результатов я так и не показал, а вот в английском надежды ещё были. Это сейчас я с трудом переношу любые изменения, будь то обновления в телефоне или смена дизайна коробки молока, а в детстве к любым переменам относишься проще, быстрее переключаешься. Так и я быстро забыл про плавание и Славу Палыча почти на десять лет.

— Выгружаемся! На, держите, венок унесёте? — всучив мне колючий веник, плечистая высокая женщина с зачёсанными назад, как под плавательную шапочку, волосами, попыталась организовать всех нас по пути к разрытой могиле.

— Унесу.

Мы проследовали за двумя рослыми парнями, которые как Атланты несли гроб, по узенькой тропинке мимо старых оградок и заросшего колючей травой обрыва, где, как я услышал от кого-то из провожающих, затаилось болото. «Завалят и его, вот тебе ещё с сотню мест. А то уже вдоль дороги хоронят. А Ильинское — вообще закрыли. Только на подзахоронения», — трепались женщины сзади. Я тоже думал о всяком. О клещах, о заброшенных детских могилках, о том, сколько получат наши носильщики в конце смены.

О главном не думалось совсем. Всё казалось, что время ещё будет, а сейчас надо сосредоточиться на другом: чтобы свечка не погасла, чтобы сесть в нужную маршрутку, чтобы этот проклятый, неудобный венок не развалился по дороге. Но оттягивать неизбежное долго не получилось — все мы собрались у разрытой могилы, со всех сторон зажатой пирамидами из венков и свежих цветов. Пахло сырой землёй, розами и хвоей. Пришло время прощаться.

— Палыч, и снова ты меня опередил, — закивал, сглотнул и заморщился высокий мужчина в красной кепке с олимпийскими кольцами. — Немыслимо. Вот уж не ожидали совсем. В мае в Петербург ездили, серебро он привёз. Здоровый, как бык, не жаловался совсем. А тут — такие новости, Ниночка позвонила.

— Игнаша, ну-ну, держитесь. Тебе нельзя. Я тоже ж, весной Славу видела. На рынке встретились, в мясном. Куда плывёшь, говорит, — зажала нос и слёзно зажмурилась Тамара, тоже тренер из «Шинника», я вспомнил её, когда стоял на отпевании. — Переживал очень, что групп в этом году ему не дадут, гонют на пенсию. Но ничего такой, озорной, как всегда, болтушка. Кто ж знал, а.

Я же последний раз виделся со Славой Палычем за два года до похорон. Тогда я трудился редактором раздела «О наших и ваших» в «Свежем взгляде», писал об известных и не очень жителях нашего небольшого городка. Мы делали материалы о матерях-героинях, ветеранах, олимпиадниках, врачах — в общем, всякие истории, которые неплохо смотрелись на пятых-шестых полосах газеты, если до них кто-то долистывал. И вот однажды по городу разошлась новость: пропал пенсионер.  Три дня назад, 21 августа, ушёл в лес за грибами и не вернулся. Одет в синюю футболку, разноцветную ветровку и чёрные штаны, с собой корзинка. Волосы седые, глаза светлые, рост 166. Данилов Станислав Павлович, 1931 г.р., заслуженный мастер спорта по плаванию.

Это же наш Слава Палыч! К спасательной операции присоединились поисковые отряды, добровольцы, МЧС. По деревням в том районе развесили листовки, фотографии Славы Палыча крутили по новостям — весь город следил за поисками тренера. Шли вторые, третьи, пятые сутки поисков — безрезультатно. Конец лета, ночью в Поволжье температура воздуха уже опускалась до +5, а в лесу и того меньше. Восьмидесятитрёхлетний старик, без еды и воды почти неделю один в лесу. «Дима, готовь-ка некролог. Не выкарабкается», — сказал мне тогда наш главред. Но вместо некролога я спустя две недели записал со Славой Палычем большое интервью, которое до сих пор считаю одним из самых лучших.

Интервью мы писали дома у Славы Палыча. Он сам пригласил. Деревенский домик в пригороде, с небольшим огородом и буквально в пяти минутах от конечной остановки автобуса №3, на котором я в детстве ездил в «Шинник».

— Проходите, разувайтесь. Чаю будете? — громко, но по-доброму скомандовал Слава Палыч. Голос совсем не изменился, подумал я, вглядываясь в постаревшего тренера. — Песку сами накладывайте, не стесняйтесь. Конфетки, пряники лимонные — угощайтесь.

Мы с коллегой прошли на кухню, маленькую, с жёлтыми бумажными обоями, отклеившимися по углам от старости. Дома приятно и терпко пахло свежезаваренным чаем с листьями смородины. Нас усадили за столик, накрытый блестящей клеёнкой, как сейчас помню, с подсолнухами, и выдали чашки. У меня была фиолетовая, с золотистым рисунком звёзд, планет и Козерогом. Пока тренер суетился с чайником, я успел оглядеться. На холодильнике стопкой лежали пустые упаковки от яиц и ещё какие-то контейнеры, вид из окна преграждал большой горшок с алое. Часть стеблей были надломлены, другие, самые массивные, опирались на воткнутые в землю шариковые ручки без стержней. Над столом висел уже выцветший календарь за 2003 год с нашей местной хоккейной командой. Тогда ещё Гоша Подосиновый вратарём был, он нравился моему отцу и мы ходили на матчи.

Рассмотрел я и самого Славу Палыча. Он был всё такой же, как тогда, в бассейне. Только стал ещё белее и как будто даже уменьшился. Хотя, наверное, это я вырос.

— Меня Дмитрий Бровин зовут, корреспондент газеты «Свежий взгляд». Мы с вами по телефону разговаривали. А ещё я у вас в детстве в секции занимался, но… — я не успел договорить.

— Дима! Конечно-конечно. А я думаю, лицо знакомое. Вырос, конечно, ничего не скажешь. Возмужал, молодец. Профессией вон какой обзавёлся интересной, — разулыбался тренер.

Уж не знаю, взаправду он меня вспомнил или так, ради приличия, но я всё равно обрадовался. Весь день, что мы были вместе, я держал в голове заготовленные фразы, почему тогда бросил бассейн, занимаюсь ли плаванием сейчас, но он меня об этом, конечно же, не спросил. Мы разговаривали со Славой Палычем о спорте, его деревенском детстве и, разумеется, о том случае в лесу.

— Так как же так получилось, что вы в тот день заблудились? Это был новый для вас маршрут?

— В том то и дело, что пошёл как обычно на моё место. Хотел земляники собрать, а там совсем пусто было, ни о чём, поэтому решил углубиться в лес. А недавно же ливни были сильные, помните? Берёз навалило, не пройти. Пришлось левее дать, а там трава высокая. Так постепенно и заблудился.

— И какого это: понять, что заблудился в лесу? Было ли страшно?

— Ну, а чево-й бояться-то. Не боялся я совершенно. Понимал, что рано или поздно выйду, надо просто найти дорогу. На пятые сутки только плохо стало, видимо, отравился, сил не было совсем. Пройду минут пятнадцать, прилягу, отдохну, и иду дальше. А последние два дня наоборот уже о еде не думал, поднакопил сил.

И Слава Палыч рассказал, что первые пару дней ел землянику и чернику, которую успел собрать, а потом не ел совсем — нечего. Вода у тренера тоже быстро закончилась, поэтому приходилось зачёрпывать питьё из болота, пить росу с листьев и надеяться, что пойдёт дождь. И он пошёл.

— Да, грозу я тоже застал в лесу. Я так с детства дождю не радовался — вот как пить хотелось, понимаете. Лёг на траву, рот открыл и собирал капли на язык, а потом глотал. Счастье непередаваемое!

— В лесу и без дождя прохладно, особенно ночью. А после грозы вы весь промокший, уставший. Как удавалось согреться? Вы же, насколько я понимаю, даже не простыли, не заболели после недели в лесу?

— Ночи тёплые выдались, мне повезло, а вот под утро бывало прохладно. Я с вечера готовил постель, — смеясь, говорил Слава Палыч, — ветки собирал, листья, чтоб помягче. Не матрац, конечно, но спалось нормально. Один раз ночь провёл на вышке, где охотники на медведей прячутся. Старая, рыхлая, ещё с советских времен, поди, но меня выдержала. Соблазн был там задержаться, конечно, но понимал — надо выбираться, поэтому и спал, где придётся. Проснусь — аж зубы стучат. На мне же футболка была и олимпийка. Но ничего, я духом не падал. Вставал и давай свою обычную разминку: махи, отжимания, приседания. Я без этого уже не могу, привык за всю жизнь.

На восьмые сутки в лесу Слава Палыч, наконец, вышел к цивилизации — к соседней деревне Лалино. Его напоила сладким чаем с мёдом женщина, вышедшая в поле, чтобы словить Интернет, и узнавшая в грязном и похудевшем старике пропавшего тренера из новостей. Она же вызвала полицию и скорую, чтобы отвезти Славу Палыча в областную больницу. Там он пробыл три дня, и, как поговаривали, сбежал.

— Да полно вам, сбежал, — раскашлявшись от смеха, как тогда в бассейне, смущённо сказал Слава Палыч. — Я бы так не поступил, не подставил бы врача, сестричек. Отпустили меня сами. А что держать, койку занимать. Меня всего обследовали, всё хорошо было. Капельницу поставили, да и всё.

Разговаривали мы часа четыре, не меньше. Я всё никак не мог насытиться разговором, не смотрел на часы, но два разрядившихся диктофона подсказывали, что пора закругляться.

— Мы вас утомили уже, наверное. Слава Палыч, последний вопрос от наших читателей. Что же вам помогло выжить одному в лесу? В чём секрет?

— Меня спас спорт. Если бы не моя форма, закалка, я же до сих пор плаваю, не продержался бы я там и трёх дней. Да и цель была — чемпионат мира в Будапеште.

— А когда чемпионат, — поинтересовался мой коллега. Думаю, он, как и я, предполагал, что соревнования будут осенью или зимой, не раньше.

— Второго сентября, — как ни в чём ни бывало ответил Слава Палыч.

— Так это же… послезавтра, — опешил я.

— А что такого? Погуляли — и за дело. Завтра уже отправляюсь туда.

 

Про эту встречу я и рассказал тогда, стоя у гроба тренера. Хотелось ещё добавить что-то про уважение, про то, что сейчас я уж точно запомнил советы тренера, а не то, что тогда, в детстве. Но защипало в носу и голосе, и меня выручило громкое «Выпьем». В груди стало тепло и паршиво. Гроб опустили, закидали землёй и цветами. Женщины зашептали молитвы, мужики закурили. Кто-то из родственников отлил из мутной белой бутылки в стаканчик и поставил его на землю, рядом положили конфеты и иконку. Все начали потихоньку расходиться, успокаиваться, и я чуть было не забыл о гостинце, который привёз с собой на кладбище. Не снимая рюкзака, я нащупал в боковом кармашке резиновый ремешок и потянул за него. В руке оказались старые, с поцарапанными и помутневшими стёклами мои детские плавательные очки. Я крепко сжал их, как пожимают товарищу руку на прощание, и засунул под венок с красными искусственными цветами.

Спасибо вам, тренер.