– Ой, что это там? – рыжее и пушистое.

– Хвостик? Моё. – И побежала в норку, к зеркалу. Зеркало – её лучший советник.

– Невежда, что ли?

– Да что вы, – статский, дворянин в четвертом поколении.

– Что ты видишь? – Спросила она четвертого.

Зеркало не видело. Советник был зрячий, но на некоторые вещи закрывал глаза.

– Покойникам что ли?

– Покойник, что тебе?

– Вещь?

 

– Как сказать, как сказать. Если подумать, в ящике лежит, а у меня дома порядок, все вещи в ящиках.

По сути, зеркало и было её сутью. Истинных мышей не бывает.

– Как тебе мой рыжий шалун?

– Утро. Ночью будешь предаваться своим фантазиям.

– Я их не предаю.

– Только отдаваться, только отдаваться. Уж полночь близится, а Германа все нет. В трусах завяла роза.  Как видно на морозе, веселку отморозил, наш лицемерный чел.

 

– Ха-ха!

– Все ей мало, есть же один.

Мышка прикрыла свой тонкий и облезлый хвост и закружилась голова.

– Таблетку выпей.

Она никогда не видела, что у неё сзади верёвочка болтается. В зеркале хвост всегда был рыжий и пушистый.

– Значит по сути два рыжих хвоста?

– Нет, ошибочка.

– Бочка с рыжим начёсом, а на нем шапка.

– Может на ней?

– Не учи. Всё верно. Начес – это мужской род.

– Смешная, мужской род?

– Уже давно вымер.

– Сон видишь?

 

– Значит, тот, что вымер, и во сне не снится, у меня на голове.

– Можно и так сказать – не суть важно, но по правилам жанра, он обычно у нее на шее висит. И вот носится она с ним, как ведро со шваброй.

– Ты же сказала, она бочка.

– Ну, какая разница: бочка, ведро. Хотя…

– Да, не скажи, а в ведро пустить струю легче. Если в бочку, нужно за табуреткой идти.

– А это ещё кто такая – табуретка?

– Да жополизка на четырёх ножках.

– Объясни. Не пойму. Жопа с языком на четырёх ножках?

– Да оставь ты эту жопу, у неё работы непочатый край. Квадрат такой из дерева на ножках.

– Квадратная жопа, что ли?

– Проехали.

– Нет, а мне интересно.

– Малевича «Черный квадрат» знаешь?

– Ну да. Малевич – это тот, что черную доску с ермолки снял?

 

– Кисточку ослу подарил, или сове, не помню. А плагиат в Эрмитаже висит?

– И всё ты знаешь.

– Да, как-то по молодости сферическим подрабатывал, в Эрмитаже. Пыльная работа, скажу тебе.

– Да, сложный чертеж у табуретки.

– А просто помочиться можно?

– Не можно, а нужно, в постель.

– Поняли, спасибо за подсказку.

– Прямо как в сказке: лежишь себе в теплой постельке, и ручеек журчит.

– В общем, носится эта бочка с ведром и шваброй.

– Две розовые, что ли?

– Кто?

– Ну, бочка и швабра.

– Да нет, ты перепутала. Швабра – это он: голубой.

– Радуга прямо какая то.

– А на нем шапка из лисьего хвоста? Мода такая?

– Нет, он ей не изменял: то придет, то уйдет.

– Кто? Мода?

– Не путай меня, лисий хвост, у меня всё верно. Короче…

– Короче у соседа.

– Молчи. Советник, тот, что зрячий, но по обстоятельствам и слепой, на самом деле, проявлял.

– Проявлял?

– Да, не галантность, какие двери? Пленку, – ту, что спиралькой крутится, подпрыгивая, как вошь на гребешке.

– Не дай бог.

– Нет, этот не жадный, бери – не хочу. Но надо знать, как просить.

– А как же с темнотой? Если день кругом? Щёлку и ту надо чем-то заткнуть, нельзя оставить, засветит.

– Не засветит, нам и одной звёзды пока хватает на небосклоне.

– Да не покатится она, шестигранная, по склону.

– Не люблю, когда мне рот затыкают.

– А щелка и не в обиде, что её затыкают. Без глаз она точно не останется.

– Но у тебя уже есть хвост: рыжий и пушистый, – проявило зеркало. – А этот можно на шею, как лисий воротник. Представляешь, лиса у тебя под носом, а не ты у нее на зубах.

– Не груби.

– А я и не грублю. Я рублю, всегда рада – люблю бумажный шелест.

– Сидеть долго в туалете вредно. Это я так, для сведения.

– И тебе для сведения, бумага, она такая разная. Моя с водяными знаками, так и ускользает из рук, как рыба…

– То ускользает, то шуршит?

– О, если бы только это…

– Чем это пахнет? Сыром тянет, – сама себе ответила мышка. – Видимо, лиса сыр недавно ела и оскал свой хвостом утирала, – решила она.

– Если знаешь, что сыром тянет, зачем спрашиваешь? – Это она сама с собой в зеркале. – За спрос денег не берут.

– А что брать? Если у тебя за душой ни копейки.

– А ты мне в душу не лезь.

– А ты мне не тыкай. Я и так душа нараспашку.

– Если бы только душа, – позавидовала та, что в зеркале.

– Любительница всё тянуть: сыром ей, видите ли, тянет. Не мышка, а жевательная резинка какая-то. Тянучка по-нашему. Сначала намотается на язык, а потом просит, чтобы её растянули, накрутив на палец. Так и шмыгает туда-сюда, как насморк в носу. То на палец, то на язык.

 

– Мышь на языке? – Это советник бубнит в бубен. – На языке может быть только то, что на уме. А впрочем, вопрос не праздный. Как ни крути, а ум и мышь чем-то похожи.

– Ты в своем уме? – Это опять тот, что в зеркале.

– Нет, я, конечно, тебе очень благодарна за комплимент, сам себя не похвалишь, никто не похвалит, но умная мышь?

– Кроме буквы «м» в словах мышь и ум ничего общего не вижу.

– Если только, красота и ум, – задумчиво.

– Она, видимо, думает иногда. Непонятно, правда, чем, но на то она и «Правда!», только задница и понимает, что с ней делать.

– Красота и ум? – Выдохнула зеркальная мышь. – Красота! Ещё не легче, серая и красивая?

– Серая и красивая у нас только тень от Моники Беллуччи.

– Эта – да, икона стиля. Перед иконой и лба не жаль расшибить.

– Бел-луччи? Ты что? Белены объелась? – Не унимается с вопросами зеркальная.

 

– Я бобы из свинины не ем. Это свиньи начавкаются бобами, а потом каются в конвульсиях – пена изо рта.

– У нас пожара нет, пена нам не нужна, – ответила мышь. – И метёт помелом, а там одна хворостина.

– Прости меня, батюшка, каюсь, что рясу твою «без ворса» приподняла. Это я нечаянно хвостом задела. Можно подумать, что под рясой есть что то тайное, – это её зеркальная успокаивает. – Колокол, он и под рясой, и на колокольне колокол.

– Нет, не скажи. Тот, что наверху, звонит и звонит без умолку. Нечем его заткнуть. Если только руки мылом намазать, чтобы веревка на них поскользнулась.

– Нет. Это не выход. У мыла и веревки и без колокола работы невпроворот. Если жмет ворот, тут уж пуговичку расстегнуть не поможет. Тут уж воротник из верёвочки петлей на шею, и мыло, мыло елозит….

– Ты перепутала: не мыло, а шило…

– Хорошо.

– Шо?

– Хватит нам и одного колокола, что внизу, между ног. Его легче усмирить. Лангот нам в помощь: накинул эту тряпку из индийского гардероба на колокол и тишина.

– Вечерний звон, та-та-та-та-та.

– Да, размечталась.

– Не понимаешь, что Лангот – предатель. Сублимирует всю силушку. Ту, что в нижнем колоколе, между ног. И прёт её наверх. А тот, наверху, орёт. Как недорезанный кастрат.

 

– Нет, здесь я с тобой не соглашусь. Кастрат никак не может быть недорезанный. Недорезанный – это тот, кому только кончик обрезали: обрезание, в общем. А здесь под корень. И иди, работай сторожем, писклявый. А нам силушка внизу нужна. У нас красота и ум, понимаешь?

– Понимаю.

– Значит, толстая, на четырёх коротких лапках и с облезлым хвостом?

– Ну, не обобщай.

– А если подумать? Коли ты в рясе, значит, прячешь что-то.

– Есть чем гордиться, надевай штаны. Там всё видно, как на портрете, или в балете. Это я опять про колокол. Поди знай, какой ты Илья Муромец. Тут этих мальчиков с пальчиков, пруд пруди.

– А коли ты мальчик, кто тебя захочет? Только серая мышь мимо тебя и проскочит. Напугает своей красотой.

– А тебя, мальчонку, от красоты её неземной, так и трясет, так и трясет.

– Да не тряси ты меня, как грушу. Нет на мне плодожорок.

– У нас только мышь чревоугодница. Каждый день жор на неё нападает. Он нападает, а она от него отбивается. То конфеты в рот ему, то мармелада. Чтобы подавился.

– Не понимает, глупая, видно ум где-то в пьяном угаре валяется: стой себе тихонько в сторонке – тереби себе платочек.

– Висят они одиноко. Никто их не накрахмалит, чтобы стояли.

– Вот сиди и тереби! – Это мальчонке, которого трясет, статский объясняет.

– Так трясти или теребить?

– Если капля на конце, то лучше стряхнуть. Зачем нам трусы мокрые? А если платочек, то только теребить. Что им, дворянам, в деревнях делать было. Только ходить и платочки крахмалить. Так вот, – продолжал тот, что в зеркале, – сейчас уже и так понятно, что и та, и то, и тот, в зеркале, и та, что напротив, – одна морда. Так вот…

– На иголку пыль, что ли попала? Что у тебя пластинка заедает?

– Так вот, эта гурманка (от слова «обжора» откажусь в силу своего воспитания)….

– Звон от пряжки отцовского ремня до сих пор в ушах звенит. Вечерний звон, вечерний звон: та-та-та.

– Так вот… Пыль с иголки убрала, а всё равно заедает, прямо как обжора-жор. Так вот.

– Всё, в последний раз.

– Зашуганная, мордочку к земле прижала и всё за ветром сыр тянущийся сгоняет. Чтобы рецепторам было чем раздражаться – попробуй всем угодить. Тот запахи разгоняет, чтобы не группировались. Не любят у нас группировки. А она все за ним, как банный лист.

– Сиди себе в бане, на дубовом венике…

– Дорогие граждане, просьба не группироваться и соблюдать дистанцию.

– Ладно, бег на короткие дистанции, ещё куда ни шло, а если марафон на 42км? Нет, лучше уж пост соблюдать.

– Так вот, гоняется эта, зашуганная, она же чревоугодница, она же гурманка с облезлым хвостом, за ветром.

– Ветер, тот, что сыр притянул. А зачем?

– Да мне по ветру бежать, как пять пальцев обоссать.

– Лучше палец оближи.

– Что? Тот, на который я пописала?

– Ума палата. Ты же ладонь обоссала, а у тебя их 18.

– Чего? Ладоней?

– Вот тот, что между вторым и четвертым пальцем правой ладони: левую ты обмочила, его и оближи, да пусти по ветру, фак ю. Как похолодеет палец, знай: он сначала вспотел, а уж потом похолодел от скоростного ветра. Скоростной где то рядом – следите за табло, таблоиды.

– Могут и врезать. Ветер потных любит. Обдаст их разок, а они потом его целую неделю вспоминают чиханием и кашлем. Прямо слезу по нему пускают.

– Хорошо не стрелу. Та только с ветром и якшается.

– Без него, ветра, стрела, понятное дело, просто зубочистка для крокодила. С ним у неё союз, нерушимый, каких-то свободных.

– А у нас свободных нет, все в группировках. Хватит паясничать, уже обсудили эту тему.

– Повторение – мать ученья.

 

– Опять она ум потревожила. Да оставь ты его в покое. Горе от ума.

– Умная или красивая, третьего не дано, – бурчала мышь. – Да, с умным человеком всегда приятно поговорить.

– Опять двадцать пять.

– Но вопрос так и остался открытым.

– И правильно, что открыт. Если его закрыть, капля получится на точке. А от такого знака пользы никакой, потому что не может быть пользы от того, чего не существует.

– А в моей голове всё существует.

– В голове могут сосуществовать только фантазии. А фантазии – это вещь эфемерная, – только и успела проговорить, задыхающаяся мышь, повесившись на своем помеле.

– Веревка и мыло? Как консервативно, – только и успел проговорить советник, оставив запотелый выдох.